Генеральный парадокс
Продолжаем рубрику "парадоксальные пятницы".
Когда речь заходит о Первой мировой в Северном море, трудно не сказать хотя бы пару слов о вопросе "Ты кто такой?", прохожих-свидетелях и слезах на щетинистых мордасах - словом, о "генеральной драке". Собственно, с этой проблемы я когда-то начал "Морскую методичку", процитировав Джулина Корбетта, сказавшего коротко и ясно:
In the normal case of strength, it was not how to defeat the enemy, but how to bring him to action.
Иными словами:
При обычном [т.е. неравном] соотношении сил [вопрос] не в том, как победить противника, а в том, как заставить его драться.
Возникновение этого вопроса связано с одной из ключевых особенностей морской войны, радикально отличающей её от войны сухопутной: в морской войне слабейший может уклониться от боя, укрывшись в недоступной для атаки с моря базе. Радикал Теофиль Об вообще считал, что, в эпоху брони и пара, эта особенность, в сочетании с "обнулением" роли тактики (человека) в морском бою делает сражения бессмысленными - исход ясен заранее - а потому боёв не будет. Чуть позже выяснилось, что бои всё-таки случаются.
Опыт испано-американской, русско-японской и, отчасти, японо-китайской подсказал: атака базы неприятельского флота с суши - весьма, весьма действенный метод решения проблемы. Оно и понятно: этот метод предполагает прямое решение ключевой проблемы, беда в том, что метод этот нельзя считать универсальным. Исследование иных подходов к решению главной - по Корбетту - задачи выполнил Отто Гроос. Вполне естественно для немца, писавшего после Первой мировой. Итог его исследования выглядит так:
В начале рассуждений мы исходили из принадлежащего морской силе свойства, заключающегося в том, что флот может отойти под защиту своей базы и сделаться тогда недоступным для нападающего. Мы, однако, привели соображения, что и в таком случае в распоряжении у нападающего остаютсяещё средства стратегического давления, чтобы заставить противника выйти из состояния сдержанности. Мы видели, что, в зависимости от характера войны эти средства давления могут быть различными. Если обычно наиболее действительным из таких средств давления являлась война против морской торговли (которая в таком случае непременно должна вырасти за пределы малой войны), то нападающий, которому невозможно применить его хотя бы вследствие неблагоприятного географического положения, всё же не должен терять надежды, что при использовании других средств давления он столкнётся с противником.
В качестве таких средств давления мы указывали ещё следующие: уязвление перевозок неприятельских войск по морским путям, захват островов или береговой полосы, господствующих над важными операционными линиями противника, угроза высадкою десанта и в качестве особенно сильного средства выманивания противника - обстрел пунктов неприятельского побережья, заключающих важные военные сооружения. В каждом отдельном случае придётся избрать то средство, которое противнику на длительный срок будет труднее вынести, чем даже риск своим флотом.
Анализ Грооса небесспорен - как минимум с точки зрения расстановки приоритетов и указания на войну против торговли как на лучшее средство принуждения - но достаточно полон и в целом указывает на правильное решение проблемы: чтобы заставить противника рискнуть флотом, нужно атаковать объект, потеря которго страшнее потери флота. Именно так американцам удалось решить проблему генерального сражения на Тихом океане. Буквально за несколько дней до сражения в Филиппинском море Честер Нимиц дал комментарий New York Times, опубликованный - забавно, да - 21 июня 1944 г. Комментарий звучал так: "Я не знаю, что ещё мы должны сделать, чтобы спровоцировать этих людей на сражение". Ответ, как выяснилось, был прост: нужно было атаковать Сайпан, и японцы, несмотря на очевидное превосходство противника, вышли на бой.
Парадокс, вынесенный в заголовок, состоит в том, что оказание невыносимо сильного стратегического давление на противника возможно только в том случае, когда соотношение сил близко к безнадёжному. Иными словами, если слабый таки решился на бой, зная, что противник сильней - то, скорее всего, уже слишком поздно. А пока стратегическое давление выносимо, слабый может пытаться терпеть или ждать - хотя, на самом деле, уже нельзя. Поэтому генеральное сражение со сравнимыми шансами на успех - событие практически невозможное.
Здесь мы подходим к ещё одной недавно обсуждавшейся теме. Хотя Гроос и перечисляет физические способы принуждения противника к бою, невыносимость давления на самом деле обычно является категорией идеальной, существующей субъективно в голове командующего - это верно даже в случае самого действенного способа, атаки базы, поскольку и в этом случае существует альтернатива "всеми силами отстаивать крепость" (нам ли не знать). И если для японцев атака на Сайпан и Лейте были достаточными поводами, чтобы рискнуть - то для итальянцев таковой не стала не только близкая по стратегическому значению высадка союзников в Алжире, но даже прямая атака на метрополию. Точно так же крупные операции немцев в Рижском заливе в 1915 г. и 1917 г. не принудили русский Балтийский флот к решительному сражению.
С другой стороны, в случае с самым генеральным сражением паровой эпохи - Цусимой - слабейшая сторона решилась на бой, несмотря на то, что "стратегическое давление" не было выражено явно. Армия отнюдь не настаивала на помощи флота. Высшее руководство боялось потери Владивостока, Сахалина и Камчатки после Цусимы - но такие соображения не высказывались до боя, в явном виде. Который, во многом, состоялся потому, что З.П. Рожественский решил, что "не может не идти". Хотя физически - мог.
Собственно, Уэйн Хьюз, комментируя тезис "Men Matters Most", говорит о двух факторах: страхе смерти, смертельном риске, которому в морской войне подвергаются командиры высокого ранге (но эту тему в тёплом кресле обсуждать неприлично, нехорошо) и той самой особенности морской войны - когда, с одной стороны, слабый не может "окопаться" в бою (а сам бой с высокой вероятностью приведёт к тяжёлым и невосполнимым потерям); и, со стороный другой - слабый может отказаться от самого боя.
Общность соображений относительно "окапывания", "тактической обороны", строго говоря, сомнительна. Странно, что его использует Хьюз (в то время как американцы решают проблемы борьбы с "позиционной обороной на море", силами и средствами anti-access/area denial). Странно, что тот же взгляд безусловно разделял Гроос - и это после боя на рейде Куйваст, в котором участвовали немцы.
Тем не менее, идея во многом верная, и, так или иначе, из неё и следует ключевая роль человека, восприятия им ситуации. Решил человек, что надо идти - бой будет. Не решил - будет наоборот.
Вот как по этому поводу - а так же по поводу "слишком поздно" - высказался сам Гроос:
Вледствие изложенного, в морской войне требуются особенно решительные и не боящиеся ответственности вожди для того, чтобы в благоприятное время преодолеть вышеописанные препятствия и не пропустить надлежащий момент для решительного использования морских сил. Определять этот момент не легко: внешняя картина событий создаёт у непосвящённого впечатление полного отсутствия связи между ними, что, принимая во внимание упомянутые особенности ведения войны на море, может привести к выводу о невозможности непрерывного течения оперативных мыслей. Неоднократно в ходе наших рассуждений мы доказывали на примерах из истории, что ничего не может быть ошибочнее таких заключений. Предвидеть эти взаимоотношения и распознавать их во время боевых действий (а не исследовать их ретроспективно, как сделано на этих страницах) является делом знания и интуиции - чтобы не сказать фантазии и гения - вождя, которому вверены судьбы морских сил его страны и ответственность за исход сражения. При этом ему прдётся иметь меньше дела с абсолютными выводами и правилами, чем с живыми и моральными факторами, и тот, кто требует математических доказательств правильности предположенной операции, то не понял самой сущности природы войны. Однако, к развитию руководящих личностей в наш механизированный век - даже в стране великого философа Клаузевица - часто более подходило витание среди абсолютных выводов и правил; в своих рассуждениях эти личности не оставляли места ни мужеству, ни смелости, ни дерзновению, несмотря на следующие слова Клаузевица: "В расчётах военного искусства с самого же начала абсолютное (или так называемое математическое) нигде не находит твёрдой почвы, и тотчас же в него вторгается игра возможностей, случайностей, счастья и несчастья, которая устремляется всё дальше по всем большим и малым нитяем его ткани".
Классика немецкой мысли: все думают, что Германия - это такая родина "машинного материализма", в то время как оттуда отправлялись в путешествие по Европе рожденные профессиональными мистиками призраки. Классика немецкой морской мысли - как ни крути, а немец должен упомянуть Клаузевица. И да, когда Гроос пишет про тех, кто в своих рассуждениях не оставлял места мужеству, смелости и дерзновению - он, подозреваю, не показывает пальцем на Тирпица.
И из всего этого следует ещё один, весьма интересный, вывод. Опыт Первой мировой войны доказывает, что моральное давление может быть не менее эффективным, чем давление физическое - просто потому, что последнее на самом деле является моральным. Шеер, отправляясь дивным майским утром в круиз по Северном морю, отнюдь не шёл выигрывать войну на море - он знал, что войны не выиграет. Он шёл в бой так же, как Рожественский. Просто потому, что "не мог не идти".