Истории истории
Продолжая общую эпистемологическую линию восприятия знания как совокупности рассказываемых историй, рассмотрим приложение этого миропонимания собственно к историческому знанию.
Какие истории характерны для истории? Как они строятся и как исходя из этого мы склонны воспринимать прошлое? Я попробую привести здесь ключевые черты вопроса и дать их базовое описание (иными словами, расскажу историю об историях истории - ах, хорошо жить в постмодерне).
Итак, я утверждаю, что шаблоном для исторических историй является следующая схема: состояние X -> историческое событие -> состояние Y (где-то подобную схему мы уже видели, и я кое-что из высказанных там идей и сюда позаимствую).
Удобно навести мосты между этим шаблоном и классическим видением сюжета с его структурными элементами. Тогда мы будем иметь слегка более нагруженный шаблон:
предсостояние X -> состояние X -> историческое событие -> состояние Y -> послесостояние Y. Здесь предсостояние X можно отождествить с экспозицией (прологом), состояние X - с завязкой, историческое событие - с кульминацией, состояние Y - с развязкой, послесостояние Y - с эпилогом. Это, конечно, условная схема, но она замечательно работает, и именно по ней строятся все исторические истории (а может, и не только исторические).
Предсостояние X показывает некую более общую историю, в которую вписывается рассматриваемая локальная история как частное проявление. Это все соседние и иным образом связанные с данной истории. Это одновременно "предыстория" и общий "исторический контекст". Равным образом послесостояние Y - это "выводы" из данной локальной истории (перехода из X в Y), её воздействие на общую картину истории или во всяком случае её связь с ней.
То есть пред- и послесостояния - это как бы точки соприкосновения данной локальной истории с "внешней средой", населённой всеми остальными историями. Внутри себя же (X -> событие - > Y) история мыслится "изолированной", где всё подчинено логике и причинности и в известном смысле "необходимо", "неизбежно" и может быть просчитано (выявление этой логики и причинности и составляет обычно предмет исторического исследования).
Здесь может возникнуть замечание о свободной воле: дескать, мы же не всегда можем просчитать действия конкретного человека, т.к. он ею (якобы) обладает. В рамках данного рассмотрения это исключено. Поведение в исторической истории заведомо рассматривается как "необходимое" и любые значимые личностные факторы историки в явном виде пытаются задать наперёд в предсостоянии X ("Вася был злопамятным и в детстве натерпелся от Феди, а потому, когда тот в зрелом возрасте пришёл просить помощи, отказал ему", - здесь всё, что до первой запятой, относится именно к предсостоянию X, и "историческое событие" отказа в помощи полностью этим предсостоянием обусловлено).
Возможен и вариант рассмотрения этих факторов неопределённости как невскрываемых "чёрных ящиков", которые что-то нам выдают по каким-то своим причинам, а почему и как они это делают - уже не наша забота. Мы просто констатируем эту выдачу и дальше работаем с ней по законам причинности. В таком случае наш подход всё равно относит эти "ящики" (конкретных людей, якобы обладающих свободой выбора) к предсостоянию X, даже если сигнал от него поступил не в начале истории, а прямо в гуще исторического события. В общем, это своеобразное чеховское ружьё, которое до поры до времени висит на фоне, а потом вступает в игру.
Вернёмся к более общей картине: кульминацией исторической истории, как уже упомянуто, является историческое событие. Оно может совершаться за очень короткое время (убийство, например) или за довольно длительное (формирование какого-нибудь социального слоя), - всё зависит от используемого временного и пространственного масштаба данной локальной истории, который тесно связан с её содержанием (в частности, с тем, насколько велики и долговечны её действующие лица).
В любом случае, историческое событие является центральным пунктом исторической истории - это как бы ось, вокруг и благодаря которой "положение вещей" поворачивается из состояния X в состояние Y (с последующим выходом отсюда в общий резервуар историй в послесостоянии Y). Что же за силы движут этим "поворотом"?
Здесь, как и в театральных и других сюжетах, ключевую роль играет конфликт (вспомнилось замечательное выступление Гордона на эту тему).
Действующие лица рассматриваемой локальной истории должны конфликтовать либо непосредственно, либо опосредованно. Во втором случае, например, конфликт большего масштаба может прочерчиваться в пред- и послесостояниях, а действия лиц меньшего масштаба, о которых рассказывается в данной конкретной локальной истории, будут как бы выразителями этого всеохватывающего конфликта, он будет содержаться в самом их поведении и их взаимоотношениях.
Я утверждаю, что в отсутствие конфликта пропадает сам смысл рассказывания [исторической] истории, - поскольку в таком случае некому более провернуть это "колесо истории" вокруг оси исторического события. Событие является наивысшей точкой, фокусом конфликта (на данном масштабе), и одно только это его оживляет и делает осязаемым, видимым, пригодным к пересказу, объективным.
Пример истории с непосредственным конфликтом: "Битва при р. Йобе в 1488 г. явилась решающей в борьбе царства Сепулькариев с Пропилептической республикой за влияние в регионе". Пример истории с опосредованным: "Издание эдикта о купеческих вольностях кайзером Фомфельсцуммеером в 1337 г. закрепило позиции нарождающейся буржуазии и ослабило родовую аристократию".
Как видим, без конфликта совершенно теряется смысл происходящего, "событие" пропадает. Получилось бы что-то вроде "Две толпы народу мутузили друг друга у речки" и "Ряженый дядька поскрёб пергамент гусиным пером", - тут, конечно, есть характеристики, присущие любой рассказывемой истории (рассказчик, слушатель и действующие лица, которые что-то делают), но едва ли это потянет на историческую историю.
История, постольку, поскольку рассматривается в политическом аспекте (т.е. обращает внимание на взаимодействие отдельных людей и их сообществ), всегда будет основана на конфликте, - тут я опять обращаюсь к своему определению политики как принятия решений в условиях конфликта интересов. Сюда, разумеется, входит не только политика в обычном узком смысле, но и экономика, и религия, и культура, и много всего другого.
В общем, в таком понимании истории особо нового нет: пресловутое гегельянство, которое рассматривало историю как "борьбу противоречий", уже изъездило эту тему вдоль и поперёк. Но в отличие от Гегеля, который наделял эти противоречия онтологическим статусом (т.е. считал, что действующие лица исторических историй и впрямь существуют "на самом деле", причём чем трансцендентней, тем насамомделее), я свожу их к атрибуту исторической истории. Это лишь характеристики нашего взгляда на прошлое, нашей его интерпретации в рамках конкретного языка и конкретного набора декораций, используемых для донесения своей мысли о событиях. Они не отражают положения "вещей в себе" просто потому, что нет никаких вещей в себе. Нам эти противоречия и конфликты нужны лишь для осмысленного рассказывания истории - здесь и сейчас. В общем, если это и гегельянство, то с человеческим лицом (хе-хе).
И здесь всплывает другой важный аспект дела - произвольность задания действующих лиц и конфликта исторической истории. В самом деле, прошлое можно пересказать как угодно, и при этом не явится из небытия дух какого-нибудь царя или революционера, чтобы надавать по шапке тому, кто "переврал истину" о нём и его деяниях.
Строго говоря, критерий истинности невозможно установить даже для естественных наук - они вынуждены скромно обходятся критерием фальсифицируемости, в реальности представляя собой политические конгломераты перекрёстно ссылающихся друг на друга историй. А в случае "науки истории" даже и наивно определяемая фальсифицируемость отсутствует. Если естественные науки конструируют объекты, относительно которых можно сделать предсказание (рассказать историю об их поведении в определённых условиях) и затем сравнить его с экспериментом (рассказать историю об увиденном), то в "науке истории" это невозможно.
Потому политические сети, приводящие к формированию исторического знания, гораздо более отчётливо видны - здесь сильно приглушён самообман "поисков объективной истины" (которым руководствуются работники естественных наук) и гораздо чётче видна цеховая организация ячеек исследователей, работающих в сходных декорациях (рассказывающих истории с похожим набором действующих лиц, их характеристиками и конфликтами).
Да, он одновременно с этим - в обратную сторону - несколько усиливается личными факторами (всё-таки мы имеем дело с людьми, а не с объектами природы, а это всегда любопытнее, и велик соблазн назвать свою деятельность "открытием правды о", покопаться в грязном белье и т.п.). Но тем не менее очевидные факты периодического переписывания истории не могут не привлечь внимания и не вызывать справедливые подозрения.
В естественных науках аналогом подобной переписи является "научная революция". Причём в некоторых из наук эти революции сглаживаются принципом соответствия (новый конгломерат историй включает старый в качестве частного случая), создавая иллюзию преемственности. А вот для разных исторических историй преемственность характерна далеко не всегда, что лишь подчёркивает конфликтную (политическую) природу исторического знания. "Кто контролирует настоящее, контролирует прошлое". В связи с этим (нефальсифицируемостью и явной политической нагрузкой) историческое знание является предметом многочисленных махинаций, когда политические агенты в настоящем пытаются выиграть очки, рассказывая удобные им истории о прошлом. (Повторюсь, что такая нагрузка - и не в меньшем объёме - есть у любого знания, просто в данном случае это у всех на виду).
Прошлое можно и так, и эдак описывать, и наводнять его любыми объектами и действующими лицами, и строить на этом основании любую желаемую конспирологию и " альтернативную историю" (как будто есть "безальтернативная" история, в пику которой нельзя ничего сочинить), а почерпнутую из этих сценариев агрессию выливать уже в настоящем.
Возвращаясь к роли конфликта в истории, отмечу, что это представляет собой одну из эманаций широко распространённой в культуре категории противопоставления, отрицания. И у меня есть подозрение, что в том виде, в каком нам эта категория знакома, она распространилось примерно в XVI-XVII веках, к которым, по-видимому, относится и появление исторической науки и исторического знания как такового. См. мои пассажи о возникновении понятия революции и о том, что всякое "историческое событие" есть такая "революция в миниатюре" (на правах демагогии опять вернусь к метафоре поворота "положения вещей" вокруг оси события - революция-то буквально и означает "переворот", т.е. нечто, изменившее, повернувшее бытовавшее доселе положение).
Реформация и начало эпохи модерна (Нового времени) с её отрицанием прошлого (тягой к "модернизации" под управлением разума) и появление истории как знания о наполненном конфликтами прошлым - это ведь так хорошо подходит друг к другу. И так вовремя появилось книгопечатание (а следовательно, быстрое распространение информации, а следовательно, пропаганды), и как раз были изобретены национальные государства (XVIII-XIX в.), которым для легитимации нужно было иметь уходящее корнями в седую древность прошлое. Отсюда и пошла история в том виде, в каком мы её знаем.
Связь истории с политикой отныне неразрывна. Причём по мере нарастания пропаганды, связанной с национальными государствами, эта политическая пропитка истории всё более фокусировалась и ныне сводится чуть ли не исключительно к взаимоотношениям национальных государств. А где не было государства, с точки зрения истории, "ничего и не происходило". И, понятное дело, при экстраполяции этой логики в прошлое неизбежно рождаются такие химерические монстры как (например) "государство Древнего Египта", которое, очевидно, было создано и населено "народом" под названием "древние египтяне" - ну а как же иначе-то?! Или "Древняя Греция", основанная "древними греками". Или "Карфаген", в котором, очевидно, жили "карфагеняне". Даже сама концепция приписывания территорий этим "государствам" проистекает из нововременного подхода к прошлому. А ведь де-факто это "вестфальское" мышление, возникшее лишь к середине XVII века, когда большие шишки поделили территории и провозгласили свой суверенитет над ними.
Подобный вывихнутый подход порождает и такие перлы как "конец истории" Фукуямы, который, видимо, сообразил, что капитализм не нуждается в существовании государств, а либерализм так даже и прямо противоречит "демократическим государствам" (см. мою заметку). Логика Фукуямы, в сущности, сводится к тому, что раз уж самый большой конфликт между государствами подошёл к концу (развалилась крупнейшая этатистская структура XX века, да и всей истории - СССР), рано или поздно либеральное (капиталистическое) общество избавится от государств и вовсе (этого он не говорит явно), а следовательно, история в нашем понимании (описанном чуть выше) закончится. "Ничего не будет происходить", правильно? Ведь чтобы была история, нужны государства - так нас учат...
Отвлекусь тут на минуту, чтобы высказать своё отношение к современной волне "нового этатизма" (рост напряжённости между государствами, торговые войны и протекционизм, усиление государственного контроля и сужение личных свобод и т.п.). Вкратце, я считаю, что это, так сказать, "пятая волна" (выражаясь вульгарно на языке теории Эллиотта). Это лишь финальный подъём перед неизбежным окончательным крахом. Национальные государства - в том виде, в каком они нам знакомы - уже мертвы, просто они об этом ещё не знают. Но это другая история для другого дня.
Итак, появившийся в XVII веке модерн отсекал прошлое (см. о желании разрыва с прошлым) и при этом же парадоксальным образом порождал противоположный культ "традиции" (откуда и пошёл традиционализм и всякие прочие "консерваторы") - все эти европейские компании, гордящиеся своим давним прошлым, геральдика и удлинение генеалогии, пресловутые банкирские семейства и т.п. (даже фамилии в их современном понимании возникают примерно в то же время). Модерн, выдумавший современность, выдумывает одновременно и древность, от которой можно было бы отталкиваться для прыжка в обустроенное разумом будущее. Тут как тут всплывает куча "найденных" древних текстов и тому подобные вещи. Создаётся понятие нации и целый ворох современных "древних наций", таких как французы, немцы, итальянцы, русские - все появившиеся, по сути, в XIX веке (де Адзельо, 1866 г.: "Мы создали Италию, теперь осталось создать итальянцев") - и чуть ранее соответствующие языки, на которые переводится Библия, и т.д. и т.п.
Собственно, противопоставление древности современности, по-видимому, является лишь частным случаем общего стремления к бинарности, характерного для эпохи модерна (см. слова Фуко о замене троичной системы диспозиции знаков на двоичную - именно в XVII веке). И это отлично согласуется с генезисом наций: в том смысле, что нации узнавали себя через противопоставление другим нациям.
Тут можно привести контраргумент, что аналогичные противопоставления существовали ещё и у римлян и греков (в том числе и в идейном плане - у того же Гераклита и т.п.), ну и у китайцев с индийцами. Но я лишь отмечу, что, во-первых, крайне скептически отношусь к датировкам соответствующих текстов, а во-вторых, до Нового времени это не имело тех масштабов, какие приобрело впоследствии. С началом модерна противопоставление становится ключевым элементом культуры, лошадкой, вывозящей на себе и религию, и искусство, и науку, и представление человека о самом себе и об окружающем его мире.
Даже если взглянуть на ключевой инструмент современной математики (появившийся, внезапно, именно во второй половине XVII века) - уравнение - то его можно интерпретировать как противопоставление, "конфликт" правой и левой частей. Ну, впрочем, это тоже отдельная история, к которой я, может быть, вернусь в другой раз.
Возвращаясь к изначальному посылу этой заметки, хочу отметить важность обрамления (или, прости господи, фрейма) исторических историй (опять замечу в скобках, что это важно для любых историй в любых науках). Под обрамлением я понимаю нужную фокусировку, если угодно. Правильное (для содержания данной истории) задание расстояний, времён и прочих обстоятельств и декораций. Здесь история опять идёт в общей канве драматических законов и точно так же должна заострять внимание на важном и сильно упрощать или вовсе отбрасывать ненужное. Чтобы "увидеть" (реконструировать) процесс убийства, мы должны перенестись в нужное место и нужное время и быть достаточно близко к убийце и жертве. Чтобы увидеть крупное сражение, нам придётся отойти подальше (иначе само событие "сражения" не сконструируется должным образом) - скорее всего даже людей на таком расстоянии уже видно не будет, а будут налицо лишь отдельные полки и армейские корпусы, ну и время придётся ускорить в N раз. Чтобы увидеть возникновение и падение государственного образования, нам вообще придётся перейти на абстрактный и символический уровень и ускорить время ещё в M раз.
Именно этот "правильный подход" я и подразумеваю под обрамлением исторической истории. Это то, что я называл "слушателем" в своей общей заметке по знанию как совокупности историй - те ограничения, которые задаются сутью истории и необходимостью (а заодно и желанием) её рассказать.
Подводя итоги:
1) истории истории имеют много общего с драматическими сюжетами - в частности, логическое построение и временную реализацию;
2) "историческое событие" есть младший собрат "революции" - переворота, перевода положения вещей из состояния X в состояние Y, - а она, в свою очередь, имеет свои культурные корни в нововременном прочтении христианского покаяния и крещения как первого примера деления "стрелы времени" на "до" и "после";
3) как и в драме, в историях истории ключевую роль играет конфликт - без него будет отсутствовать движение, не о чем будет рассказывать;
4) как и другие области знания, история неизбежно пропитана политикой (читай: "объективное" историческое - как и любое другое - знание невозможно), и в ней эта пропитка даже ещё более очевидна;
5) история возникает в Новое время и тесно привязана к национальным государствам и их взаимоотношениям - отсюда её бесконечная зацикленность на военных, дипломатических и чиновничьих вопросах, а заодно и её одержимость абстрактными конструктами (типа "нации") и прочими условностями (приписывание государствам территорий, а людям гражданства и др.);
6) для историй истории, как и любых других областей знания, важно выстроить правильное обрамление, в котором будет отчётливо восприниматься "историческое событие", о котором идёт речь; классический ход - сместить впоследствии перспективу и перейти на более мелкий масштаб, показывая связь "исторического события" с остальным корпусом исторических историй (послесостояние Y, эпилог).
Какие истории характерны для истории? Как они строятся и как исходя из этого мы склонны воспринимать прошлое? Я попробую привести здесь ключевые черты вопроса и дать их базовое описание (иными словами, расскажу историю об историях истории - ах, хорошо жить в постмодерне).
Итак, я утверждаю, что шаблоном для исторических историй является следующая схема: состояние X -> историческое событие -> состояние Y (где-то подобную схему мы уже видели, и я кое-что из высказанных там идей и сюда позаимствую).
Удобно навести мосты между этим шаблоном и классическим видением сюжета с его структурными элементами. Тогда мы будем иметь слегка более нагруженный шаблон:
предсостояние X -> состояние X -> историческое событие -> состояние Y -> послесостояние Y. Здесь предсостояние X можно отождествить с экспозицией (прологом), состояние X - с завязкой, историческое событие - с кульминацией, состояние Y - с развязкой, послесостояние Y - с эпилогом. Это, конечно, условная схема, но она замечательно работает, и именно по ней строятся все исторические истории (а может, и не только исторические).
Предсостояние X показывает некую более общую историю, в которую вписывается рассматриваемая локальная история как частное проявление. Это все соседние и иным образом связанные с данной истории. Это одновременно "предыстория" и общий "исторический контекст". Равным образом послесостояние Y - это "выводы" из данной локальной истории (перехода из X в Y), её воздействие на общую картину истории или во всяком случае её связь с ней.
То есть пред- и послесостояния - это как бы точки соприкосновения данной локальной истории с "внешней средой", населённой всеми остальными историями. Внутри себя же (X -> событие - > Y) история мыслится "изолированной", где всё подчинено логике и причинности и в известном смысле "необходимо", "неизбежно" и может быть просчитано (выявление этой логики и причинности и составляет обычно предмет исторического исследования).
Здесь может возникнуть замечание о свободной воле: дескать, мы же не всегда можем просчитать действия конкретного человека, т.к. он ею (якобы) обладает. В рамках данного рассмотрения это исключено. Поведение в исторической истории заведомо рассматривается как "необходимое" и любые значимые личностные факторы историки в явном виде пытаются задать наперёд в предсостоянии X ("Вася был злопамятным и в детстве натерпелся от Феди, а потому, когда тот в зрелом возрасте пришёл просить помощи, отказал ему", - здесь всё, что до первой запятой, относится именно к предсостоянию X, и "историческое событие" отказа в помощи полностью этим предсостоянием обусловлено).
Возможен и вариант рассмотрения этих факторов неопределённости как невскрываемых "чёрных ящиков", которые что-то нам выдают по каким-то своим причинам, а почему и как они это делают - уже не наша забота. Мы просто констатируем эту выдачу и дальше работаем с ней по законам причинности. В таком случае наш подход всё равно относит эти "ящики" (конкретных людей, якобы обладающих свободой выбора) к предсостоянию X, даже если сигнал от него поступил не в начале истории, а прямо в гуще исторического события. В общем, это своеобразное чеховское ружьё, которое до поры до времени висит на фоне, а потом вступает в игру.
Вернёмся к более общей картине: кульминацией исторической истории, как уже упомянуто, является историческое событие. Оно может совершаться за очень короткое время (убийство, например) или за довольно длительное (формирование какого-нибудь социального слоя), - всё зависит от используемого временного и пространственного масштаба данной локальной истории, который тесно связан с её содержанием (в частности, с тем, насколько велики и долговечны её действующие лица).
В любом случае, историческое событие является центральным пунктом исторической истории - это как бы ось, вокруг и благодаря которой "положение вещей" поворачивается из состояния X в состояние Y (с последующим выходом отсюда в общий резервуар историй в послесостоянии Y). Что же за силы движут этим "поворотом"?
Здесь, как и в театральных и других сюжетах, ключевую роль играет конфликт (вспомнилось замечательное выступление Гордона на эту тему).
Действующие лица рассматриваемой локальной истории должны конфликтовать либо непосредственно, либо опосредованно. Во втором случае, например, конфликт большего масштаба может прочерчиваться в пред- и послесостояниях, а действия лиц меньшего масштаба, о которых рассказывается в данной конкретной локальной истории, будут как бы выразителями этого всеохватывающего конфликта, он будет содержаться в самом их поведении и их взаимоотношениях.
Я утверждаю, что в отсутствие конфликта пропадает сам смысл рассказывания [исторической] истории, - поскольку в таком случае некому более провернуть это "колесо истории" вокруг оси исторического события. Событие является наивысшей точкой, фокусом конфликта (на данном масштабе), и одно только это его оживляет и делает осязаемым, видимым, пригодным к пересказу, объективным.
Пример истории с непосредственным конфликтом: "Битва при р. Йобе в 1488 г. явилась решающей в борьбе царства Сепулькариев с Пропилептической республикой за влияние в регионе". Пример истории с опосредованным: "Издание эдикта о купеческих вольностях кайзером Фомфельсцуммеером в 1337 г. закрепило позиции нарождающейся буржуазии и ослабило родовую аристократию".
Как видим, без конфликта совершенно теряется смысл происходящего, "событие" пропадает. Получилось бы что-то вроде "Две толпы народу мутузили друг друга у речки" и "Ряженый дядька поскрёб пергамент гусиным пером", - тут, конечно, есть характеристики, присущие любой рассказывемой истории (рассказчик, слушатель и действующие лица, которые что-то делают), но едва ли это потянет на историческую историю.
История, постольку, поскольку рассматривается в политическом аспекте (т.е. обращает внимание на взаимодействие отдельных людей и их сообществ), всегда будет основана на конфликте, - тут я опять обращаюсь к своему определению политики как принятия решений в условиях конфликта интересов. Сюда, разумеется, входит не только политика в обычном узком смысле, но и экономика, и религия, и культура, и много всего другого.
В общем, в таком понимании истории особо нового нет: пресловутое гегельянство, которое рассматривало историю как "борьбу противоречий", уже изъездило эту тему вдоль и поперёк. Но в отличие от Гегеля, который наделял эти противоречия онтологическим статусом (т.е. считал, что действующие лица исторических историй и впрямь существуют "на самом деле", причём чем трансцендентней, тем насамомделее), я свожу их к атрибуту исторической истории. Это лишь характеристики нашего взгляда на прошлое, нашей его интерпретации в рамках конкретного языка и конкретного набора декораций, используемых для донесения своей мысли о событиях. Они не отражают положения "вещей в себе" просто потому, что нет никаких вещей в себе. Нам эти противоречия и конфликты нужны лишь для осмысленного рассказывания истории - здесь и сейчас. В общем, если это и гегельянство, то с человеческим лицом (хе-хе).
И здесь всплывает другой важный аспект дела - произвольность задания действующих лиц и конфликта исторической истории. В самом деле, прошлое можно пересказать как угодно, и при этом не явится из небытия дух какого-нибудь царя или революционера, чтобы надавать по шапке тому, кто "переврал истину" о нём и его деяниях.
Строго говоря, критерий истинности невозможно установить даже для естественных наук - они вынуждены скромно обходятся критерием фальсифицируемости, в реальности представляя собой политические конгломераты перекрёстно ссылающихся друг на друга историй. А в случае "науки истории" даже и наивно определяемая фальсифицируемость отсутствует. Если естественные науки конструируют объекты, относительно которых можно сделать предсказание (рассказать историю об их поведении в определённых условиях) и затем сравнить его с экспериментом (рассказать историю об увиденном), то в "науке истории" это невозможно.
Потому политические сети, приводящие к формированию исторического знания, гораздо более отчётливо видны - здесь сильно приглушён самообман "поисков объективной истины" (которым руководствуются работники естественных наук) и гораздо чётче видна цеховая организация ячеек исследователей, работающих в сходных декорациях (рассказывающих истории с похожим набором действующих лиц, их характеристиками и конфликтами).
Да, он одновременно с этим - в обратную сторону - несколько усиливается личными факторами (всё-таки мы имеем дело с людьми, а не с объектами природы, а это всегда любопытнее, и велик соблазн назвать свою деятельность "открытием правды о", покопаться в грязном белье и т.п.). Но тем не менее очевидные факты периодического переписывания истории не могут не привлечь внимания и не вызывать справедливые подозрения.
В естественных науках аналогом подобной переписи является "научная революция". Причём в некоторых из наук эти революции сглаживаются принципом соответствия (новый конгломерат историй включает старый в качестве частного случая), создавая иллюзию преемственности. А вот для разных исторических историй преемственность характерна далеко не всегда, что лишь подчёркивает конфликтную (политическую) природу исторического знания. "Кто контролирует настоящее, контролирует прошлое". В связи с этим (нефальсифицируемостью и явной политической нагрузкой) историческое знание является предметом многочисленных махинаций, когда политические агенты в настоящем пытаются выиграть очки, рассказывая удобные им истории о прошлом. (Повторюсь, что такая нагрузка - и не в меньшем объёме - есть у любого знания, просто в данном случае это у всех на виду).
Прошлое можно и так, и эдак описывать, и наводнять его любыми объектами и действующими лицами, и строить на этом основании любую желаемую конспирологию и " альтернативную историю" (как будто есть "безальтернативная" история, в пику которой нельзя ничего сочинить), а почерпнутую из этих сценариев агрессию выливать уже в настоящем.
Возвращаясь к роли конфликта в истории, отмечу, что это представляет собой одну из эманаций широко распространённой в культуре категории противопоставления, отрицания. И у меня есть подозрение, что в том виде, в каком нам эта категория знакома, она распространилось примерно в XVI-XVII веках, к которым, по-видимому, относится и появление исторической науки и исторического знания как такового. См. мои пассажи о возникновении понятия революции и о том, что всякое "историческое событие" есть такая "революция в миниатюре" (на правах демагогии опять вернусь к метафоре поворота "положения вещей" вокруг оси события - революция-то буквально и означает "переворот", т.е. нечто, изменившее, повернувшее бытовавшее доселе положение).
Реформация и начало эпохи модерна (Нового времени) с её отрицанием прошлого (тягой к "модернизации" под управлением разума) и появление истории как знания о наполненном конфликтами прошлым - это ведь так хорошо подходит друг к другу. И так вовремя появилось книгопечатание (а следовательно, быстрое распространение информации, а следовательно, пропаганды), и как раз были изобретены национальные государства (XVIII-XIX в.), которым для легитимации нужно было иметь уходящее корнями в седую древность прошлое. Отсюда и пошла история в том виде, в каком мы её знаем.
Связь истории с политикой отныне неразрывна. Причём по мере нарастания пропаганды, связанной с национальными государствами, эта политическая пропитка истории всё более фокусировалась и ныне сводится чуть ли не исключительно к взаимоотношениям национальных государств. А где не было государства, с точки зрения истории, "ничего и не происходило". И, понятное дело, при экстраполяции этой логики в прошлое неизбежно рождаются такие химерические монстры как (например) "государство Древнего Египта", которое, очевидно, было создано и населено "народом" под названием "древние египтяне" - ну а как же иначе-то?! Или "Древняя Греция", основанная "древними греками". Или "Карфаген", в котором, очевидно, жили "карфагеняне". Даже сама концепция приписывания территорий этим "государствам" проистекает из нововременного подхода к прошлому. А ведь де-факто это "вестфальское" мышление, возникшее лишь к середине XVII века, когда большие шишки поделили территории и провозгласили свой суверенитет над ними.
Подобный вывихнутый подход порождает и такие перлы как "конец истории" Фукуямы, который, видимо, сообразил, что капитализм не нуждается в существовании государств, а либерализм так даже и прямо противоречит "демократическим государствам" (см. мою заметку). Логика Фукуямы, в сущности, сводится к тому, что раз уж самый большой конфликт между государствами подошёл к концу (развалилась крупнейшая этатистская структура XX века, да и всей истории - СССР), рано или поздно либеральное (капиталистическое) общество избавится от государств и вовсе (этого он не говорит явно), а следовательно, история в нашем понимании (описанном чуть выше) закончится. "Ничего не будет происходить", правильно? Ведь чтобы была история, нужны государства - так нас учат...
Отвлекусь тут на минуту, чтобы высказать своё отношение к современной волне "нового этатизма" (рост напряжённости между государствами, торговые войны и протекционизм, усиление государственного контроля и сужение личных свобод и т.п.). Вкратце, я считаю, что это, так сказать, "пятая волна" (выражаясь вульгарно на языке теории Эллиотта). Это лишь финальный подъём перед неизбежным окончательным крахом. Национальные государства - в том виде, в каком они нам знакомы - уже мертвы, просто они об этом ещё не знают. Но это другая история для другого дня.
Итак, появившийся в XVII веке модерн отсекал прошлое (см. о желании разрыва с прошлым) и при этом же парадоксальным образом порождал противоположный культ "традиции" (откуда и пошёл традиционализм и всякие прочие "консерваторы") - все эти европейские компании, гордящиеся своим давним прошлым, геральдика и удлинение генеалогии, пресловутые банкирские семейства и т.п. (даже фамилии в их современном понимании возникают примерно в то же время). Модерн, выдумавший современность, выдумывает одновременно и древность, от которой можно было бы отталкиваться для прыжка в обустроенное разумом будущее. Тут как тут всплывает куча "найденных" древних текстов и тому подобные вещи. Создаётся понятие нации и целый ворох современных "древних наций", таких как французы, немцы, итальянцы, русские - все появившиеся, по сути, в XIX веке (де Адзельо, 1866 г.: "Мы создали Италию, теперь осталось создать итальянцев") - и чуть ранее соответствующие языки, на которые переводится Библия, и т.д. и т.п.
Собственно, противопоставление древности современности, по-видимому, является лишь частным случаем общего стремления к бинарности, характерного для эпохи модерна (см. слова Фуко о замене троичной системы диспозиции знаков на двоичную - именно в XVII веке). И это отлично согласуется с генезисом наций: в том смысле, что нации узнавали себя через противопоставление другим нациям.
Тут можно привести контраргумент, что аналогичные противопоставления существовали ещё и у римлян и греков (в том числе и в идейном плане - у того же Гераклита и т.п.), ну и у китайцев с индийцами. Но я лишь отмечу, что, во-первых, крайне скептически отношусь к датировкам соответствующих текстов, а во-вторых, до Нового времени это не имело тех масштабов, какие приобрело впоследствии. С началом модерна противопоставление становится ключевым элементом культуры, лошадкой, вывозящей на себе и религию, и искусство, и науку, и представление человека о самом себе и об окружающем его мире.
Даже если взглянуть на ключевой инструмент современной математики (появившийся, внезапно, именно во второй половине XVII века) - уравнение - то его можно интерпретировать как противопоставление, "конфликт" правой и левой частей. Ну, впрочем, это тоже отдельная история, к которой я, может быть, вернусь в другой раз.
Возвращаясь к изначальному посылу этой заметки, хочу отметить важность обрамления (или, прости господи, фрейма) исторических историй (опять замечу в скобках, что это важно для любых историй в любых науках). Под обрамлением я понимаю нужную фокусировку, если угодно. Правильное (для содержания данной истории) задание расстояний, времён и прочих обстоятельств и декораций. Здесь история опять идёт в общей канве драматических законов и точно так же должна заострять внимание на важном и сильно упрощать или вовсе отбрасывать ненужное. Чтобы "увидеть" (реконструировать) процесс убийства, мы должны перенестись в нужное место и нужное время и быть достаточно близко к убийце и жертве. Чтобы увидеть крупное сражение, нам придётся отойти подальше (иначе само событие "сражения" не сконструируется должным образом) - скорее всего даже людей на таком расстоянии уже видно не будет, а будут налицо лишь отдельные полки и армейские корпусы, ну и время придётся ускорить в N раз. Чтобы увидеть возникновение и падение государственного образования, нам вообще придётся перейти на абстрактный и символический уровень и ускорить время ещё в M раз.
Именно этот "правильный подход" я и подразумеваю под обрамлением исторической истории. Это то, что я называл "слушателем" в своей общей заметке по знанию как совокупности историй - те ограничения, которые задаются сутью истории и необходимостью (а заодно и желанием) её рассказать.
Подводя итоги:
1) истории истории имеют много общего с драматическими сюжетами - в частности, логическое построение и временную реализацию;
2) "историческое событие" есть младший собрат "революции" - переворота, перевода положения вещей из состояния X в состояние Y, - а она, в свою очередь, имеет свои культурные корни в нововременном прочтении христианского покаяния и крещения как первого примера деления "стрелы времени" на "до" и "после";
3) как и в драме, в историях истории ключевую роль играет конфликт - без него будет отсутствовать движение, не о чем будет рассказывать;
4) как и другие области знания, история неизбежно пропитана политикой (читай: "объективное" историческое - как и любое другое - знание невозможно), и в ней эта пропитка даже ещё более очевидна;
5) история возникает в Новое время и тесно привязана к национальным государствам и их взаимоотношениям - отсюда её бесконечная зацикленность на военных, дипломатических и чиновничьих вопросах, а заодно и её одержимость абстрактными конструктами (типа "нации") и прочими условностями (приписывание государствам территорий, а людям гражданства и др.);
6) для историй истории, как и любых других областей знания, важно выстроить правильное обрамление, в котором будет отчётливо восприниматься "историческое событие", о котором идёт речь; классический ход - сместить впоследствии перспективу и перейти на более мелкий масштаб, показывая связь "исторического события" с остальным корпусом исторических историй (послесостояние Y, эпилог).