Имперская диагностика-3
Далеко не только в случае с приговором братьям Навальным «монотеизм» вынужден картинно раздваиваться с имиджевыми потерями для брутальности воли, которая теоретически должна быть решительно заявлена из одного источника, «ясного как солнце», а вместо этого скрывается в тумане. Понятно, что этот пример не критичен, он значим лишь как типовой. Но в общем и целом верно то, что монотеизм непрерывно теряет себя, прячась за спины и переигрывая в политтехнологических комбинациях - кого же, если метафизически нет никого, кроме него самого?
Белковский периодически напоминает: первое лицо в традиционной для России политической парадигме неуязвимо, пока остаётся единственным. С этим можно согласиться, лишь дополнив сказанное поправкой, которая позволяет лучше понять драматизм ситуации: монотеизм тем и нестабилен, что постоянно отклоняется от самого себя, порождая скомпрометированную и компрометирующую - его - множественность. Дискредитируя множественность, он дискредитирует в первую очередь самое себя, потому что не способен не порождать её из собственных недр. Куда Путин без Медведева? Если бы его не было, его нужно было бы придумать. Его и придумали (частично он сам же и поучаствовал в этом креативном процессе). Еще точнее было бы сказать: куда Путин без бинарной оппозиции Медведев - Сечин, которая тоже как-то «сама собой» произвелась на свет.
С монотеизмом всё плохо, потому что в чистом виде он беспредельно труден, практически невозможен, а хотя бы незначительные примеси вызывают его саморазрушение. Это идеал, который работает против самого себя. Белковский должен был бы обратить внимание на то, что первое лицо хронически отступает от священной парадигмы. Даже политический приговор Ходорковскому, который лидер ни разу не смог произнести от своего имени, рисовал раздвоенность, ослабляющую рыхлость в центре принятия решений.
Перестав нарушать чистоту жанра, Путин должен был бы предпринять шаг, идентичный переходу от принципата к доминату: упразднить декорации, в которых теряется внутреннее тождество политического первоначала. Но в этот самый момент только что решенная и снятая проблема претерпит мгновенную реинкарнацию. Возникнет необходимость обоснования статуса абсолютного лидера. И тут отсылкой к Гоббсу не отделаешься. Тезис «Я - суверен, потому что вы добровольно сделали меня сувереном, и любой был бы им, если бы вы сделали им его», не слишком убедителен, не говоря уже о том, что толкает монотеизм за границу его существования. В момент оглашения тезиса актуализируется запрос на техники господства - Гоббс испытывает потребность взобраться на плечи Макиавелли. Но «Государь» - сомнительное руководство к действию для подданных, даже если им не пошли впрок комментарии к текстам Тита Ливия, которые, впрочем, в правильной последовательности с Гоббсом и «Государем» перечитываются иначе. Без Руссо и его напрашивающегося (из придуманных Гоббсом построений) вывода, кто тут на самом деле суверен, уже не обойтись.
Поздняя античность или авторитаризм XX века так, кстати, и не нашли полноценного рецепта обоснования исключительности статуса фигуры лидера. Кризис самоидентификации императорской власти в христианском обществе обернулся Каноссой и предопределенным поражением гибеллинов. Гитлера неспособность системно объяснить - самому себе и другим - кто он, и почему у него удивительным образом «всё получается», привела к накоплению ошибок и фатальному исходу уже через 12 лет после прихода к власти - «дивились, дивились» и доудивлялись. Сталин и его преемники должны были считаться величайшими учеными, чтобы в рамках рационалистических претензий теории «научного коммунизма» оправдывать своё особое социальное положение. Но это, хотя бы и с задержкой, вызывало закономерные неудобные вопросы со стороны реальных ученых, технической и гуманитарной среды, от чьих неудовлетворенных амбиций так и не удалось отмахнуться. Конфликт с ней в итоге стоил слишком дорого. Поиграли в технократию и проиграли.
Неудобные вопросы, которые были поставлены еще на предыдущей стадии кремлевских консервативных изысканий, остаются без ответа.
Часть 1, часть 2.
Белковский периодически напоминает: первое лицо в традиционной для России политической парадигме неуязвимо, пока остаётся единственным. С этим можно согласиться, лишь дополнив сказанное поправкой, которая позволяет лучше понять драматизм ситуации: монотеизм тем и нестабилен, что постоянно отклоняется от самого себя, порождая скомпрометированную и компрометирующую - его - множественность. Дискредитируя множественность, он дискредитирует в первую очередь самое себя, потому что не способен не порождать её из собственных недр. Куда Путин без Медведева? Если бы его не было, его нужно было бы придумать. Его и придумали (частично он сам же и поучаствовал в этом креативном процессе). Еще точнее было бы сказать: куда Путин без бинарной оппозиции Медведев - Сечин, которая тоже как-то «сама собой» произвелась на свет.
С монотеизмом всё плохо, потому что в чистом виде он беспредельно труден, практически невозможен, а хотя бы незначительные примеси вызывают его саморазрушение. Это идеал, который работает против самого себя. Белковский должен был бы обратить внимание на то, что первое лицо хронически отступает от священной парадигмы. Даже политический приговор Ходорковскому, который лидер ни разу не смог произнести от своего имени, рисовал раздвоенность, ослабляющую рыхлость в центре принятия решений.
Перестав нарушать чистоту жанра, Путин должен был бы предпринять шаг, идентичный переходу от принципата к доминату: упразднить декорации, в которых теряется внутреннее тождество политического первоначала. Но в этот самый момент только что решенная и снятая проблема претерпит мгновенную реинкарнацию. Возникнет необходимость обоснования статуса абсолютного лидера. И тут отсылкой к Гоббсу не отделаешься. Тезис «Я - суверен, потому что вы добровольно сделали меня сувереном, и любой был бы им, если бы вы сделали им его», не слишком убедителен, не говоря уже о том, что толкает монотеизм за границу его существования. В момент оглашения тезиса актуализируется запрос на техники господства - Гоббс испытывает потребность взобраться на плечи Макиавелли. Но «Государь» - сомнительное руководство к действию для подданных, даже если им не пошли впрок комментарии к текстам Тита Ливия, которые, впрочем, в правильной последовательности с Гоббсом и «Государем» перечитываются иначе. Без Руссо и его напрашивающегося (из придуманных Гоббсом построений) вывода, кто тут на самом деле суверен, уже не обойтись.
Поздняя античность или авторитаризм XX века так, кстати, и не нашли полноценного рецепта обоснования исключительности статуса фигуры лидера. Кризис самоидентификации императорской власти в христианском обществе обернулся Каноссой и предопределенным поражением гибеллинов. Гитлера неспособность системно объяснить - самому себе и другим - кто он, и почему у него удивительным образом «всё получается», привела к накоплению ошибок и фатальному исходу уже через 12 лет после прихода к власти - «дивились, дивились» и доудивлялись. Сталин и его преемники должны были считаться величайшими учеными, чтобы в рамках рационалистических претензий теории «научного коммунизма» оправдывать своё особое социальное положение. Но это, хотя бы и с задержкой, вызывало закономерные неудобные вопросы со стороны реальных ученых, технической и гуманитарной среды, от чьих неудовлетворенных амбиций так и не удалось отмахнуться. Конфликт с ней в итоге стоил слишком дорого. Поиграли в технократию и проиграли.
Неудобные вопросы, которые были поставлены еще на предыдущей стадии кремлевских консервативных изысканий, остаются без ответа.
Часть 1, часть 2.