Государство и капитализм. Ч. 2. Работа с понятиями.
Редукция государства к госаппарату - неявно подразумеваемое аксиоматическое основоположение, на котором держится дефиниция «сильного государства», введенная в докладе ИнОП: сильным называется государство, которое привыкло «много на себя брать» - исполнять роль «доминирующего субъекта общественно-политической системы». Известно, что, например, в бизнесе уже давно не служит мерилом силы руководителя количество вопросов, замкнутых им на себя; напротив, чем больше таких вопросов, тем менее эффективным считается лидер. В какой-то мере можно сказать, что оценка «силы» государства, принятая в докладе ИнОП, апеллирует не к миру современной рыночной экономики, а к патернализму экономического примитивизма старых времен.
Много государства - не всегда признак силы и эффективности. Гораздо чаще наоборот. И, если вдуматься, появляется ощущение подмены понятий. Под видом «сильного» публике презентовано государство, совсем не обязательно подлинно сильное, более того, государство, за вездесущим характером и судорожной деятельностью которого может скрываться колоссально-глиняная слабость, внутренняя пустота, образованная пассивностью, внутренней отчужденностью по отношению к нему практически всех слоёв населения (начиная с госаппарата, который предает и продает его ежедневно и ежечасно с энергией, пропорциональной своему общественному «доминированию»).
Над кем доминирует государство как доминирующий субъект из определения ИнОП? Чье бессилие оттеняет его силу? Чья слабость компенсируется, а если присмотреться, не просто компенсируется, но самовыражается его «силой», раздутой до гротеска, как это случается в истории? Что остаётся от «системы» вследствие «доминирования» субъекта - не подменяется ли она, по-определению, сплошным несистемным субъективизмом? Не является ли сила государственного субъекта, понятая таким образом, синонимической констатацией слабости системы, слабости как системы? Не есть ли эта сила - попросту слабость? Вот вопросы, которые требуют уточнения, прежде чем предмет разговора можно полагать исчерпанным.
Шпенглер писал, что государство создано для внешней политики и войны и представляет собой субъект, объединяющий нацию для властного взаимодействия с другими нациями. С этой право-консервативной точки зрения более-менее понятно, что позволяет атрибутировать государство в качестве сильного. А вот когда о том же самом пишет ИнОП, это перестает быть понятным. Тема силы не раскрыта. Мы привыкли думать: «сильное государство» - то же, что «сильная страна». Так вот, зачем нам такое понятие «сильного государства», которое допускает обратное прочтение - «слабая страна»? Оно малоинформативно и обманчиво. Такая «сила» преходяща и скоротечна. Может быть, именно потому утверждается, что она должна предшествовать «демократизации»?
Впрочем, если это и так, то это не признается. Обоснование идеи «сильного государства» проведено в докладе ИнОП ошеломляюще внезапно. Партию фортепиано в кустах исполнил социолог и историк Чарлз Тилли. Неожиданно выясняется, что сильное государство - это некая временная перевалочная база на дороге, которой нам не миновать, если хочешь попасть в желанную демократию. Туда, в сильное государство, нам совсем не надо, но раз это по пути, почему бы нет? Совершенно неясно, в чём его преимущество и его сила, определенная слабостью и оборачивающаяся ею, зачем и кому оно нужно само по себе, в чём его смысл как такового. Но это не имеет значения. Главное, что оно ведёт к демократии. Хочешь мира - готовься к войне. Жаждешь демократических преобразований - укрепляй доминирование доминирующего субъекта. Неожиданное решение. Введение государства методом морковки.
Сильное государство как побочный эффект социальной слабости (как субъективная компенсация неэффективности системы) и сильное государство как промежуточный пункт «демократизации» - это одно и то же. Нечто подобное мёду у Винни-Пуха: оно вроде бы есть, но его уже нет.
Конечно, подчеркнем ещё раз, в докладе ИнОП отсутствуют прямые указания, которые сужают поле возможных интерпретаций обсуждаемого концепта до единственной. Но, как уже было сказано, формулировки не исключают левой, негативной интерпретации, а в исторических условиях России она напрашивается в первую очередь.
Определение: сильное государство есть сильная общественно-политическая система, поднимающаяся до состояния субъекта, - на мой взгляд, ближе к оптимальному.
Развивая и уточняя это определение, можно добавить: государство следует понимать как сильное общество - общество, в котором преобладает правое самосознание носителей идеи власти и порядка. Противоположный тип - левое самосознание ущербности/угнетённости, «анти-власти», самоидентификации по отношению к власти (вообще, пра-власти) снизу. Последнее выступает в качестве фактора, который оказывает негативное воздействие на общественно-политическую систему (по сути, в правом понимании, систему власти). Результат такого воздействия - дезинтеграция системы, ослабление государства, распространение левых, подпольных, внегосударственных форм власти, деполитизация населения (под деполитизацией я подразумеваю нежелание и неспособность населения пользоваться публичными институтами государства, политического и гражданского обществ для защиты своих интересов, пассивное или истеричное ожидание осуществления этих интересов напрямую, «по щучьему велению», во внеинституциализированной форме).
Элиту в её открытости, занятую реализацией проекта современного публичного государства (т. е. республики), я охарактеризовал как «сообщество носителей идеи власти, сообщество успешных и сильных, осознающих собственную силу и себя системно, как правило, а не как исключение» ( «Аппарат и элита…»). И это тоже можно считать определением государства, если исходить из того, что государство - люди, которые сами поступают определенным образом и добиваются от других аналогичных форм поведения. Государство - это системность/систематичность силы сильных, обусловленная правым типом фундаментальной самоидентификации людей по отношению к власти «сверху», исходя из её идеи, а не «снизу»: трансцендентальное единство правого самосознания.
Подытоживая, скажем, что государство есть феномен правой власти. То, что мы наблюдаем вокруг, напротив, представляет собой явление власти, априорно делегитимированной левым самосознанием, лишённой единства и перетекающей из правила в исключение из правила, из системы в антисистему. Власть, которая опирается на носителей с правым типом фундаментальной самоидентификации по отношению к власти, интегрируется в единую систему и становится государственной. Интегрирующим фактором выступает априорность правой самоидентификации, идентифицирующее единство самосознания власти, утверждающей себя в качестве Власти вообще. Левая власть становится де-факто антигосударственной.
Два замечания напоследок. Левая власть в своём противоречивом лживом и лицемерном существовании порождает удивительное переплетение охранительства и революционности, которое так никогда и не привыкнешь наблюдать в России XX - XXI веков (о чём можно прочитать, например, в этом тексте). Важен и другой аспект: она задаёт ценностное пространство, где вслед за государством в целом «растворяются» любые институты в частности. Тема сетевого раздергивания государства, затронутая в докладе ИнОП и в статье Г. Павловского «Озеро Тилли» (с отменно звучащей фразой «В России вообще нет вопроса, по которому нельзя было бы договориться, - вот, возможно, самая краткая формула наших трудностей с демократией»), эквивалентна обсуждению «пафоса дистанции» (внутри и вовне) как условия деятельности институтов, которое в августе прошлого года было инициировано вот здесь. Институтов власти и не только власти, если абстрагироваться от того, что любой институт есть институт власти.
Власть - реальность, которая, достигая самосознания, в правом мышлении поднимаясь до состояния идеи, в силу самого своего понятия становится источником и единства, и различия, сохраняя как таковые и различие, и единство. Атомизация субъекта, распыление общества, размывание институтов - процессы, наблюдаемые в пространстве левого, а не правого мышления. Это такая абсолютизация различия, которая сливает его с абсолютизированным же единством, понятым как исключение различий (две «элементарные частицы» ничем не отличаются и способны «вести себя» с внешней точки зрения как одна; это и тождество, и различие «одновременно»). Исключение различия в свою очередь приводит к его абсолютизации.
Если не любые определения государства в его современной западной («демократической») специфике, в том числе через «консультации» и сети доверия, работают в России, то, скорее всего, потому что не все из них работают и у себя на родине. Аналогично тому, как «не работают», выявляют свою вредную бессмысленную риторическую сущность и нуждаются в ревизии многие другие стереотипы последних десятилетий, например, политики мультикультурализма, деиндустриализации, экспорта демократий (очередной самоубийственный рецидив которой мы увидели в отсутствии у США желания поддержать или хотя бы поблагодарить своего союзника в Египте). Не стоит удивляться низкой дееспособности концептов, которые не выдерживают экспериментальной проверки на российских полигонах. Не в помощь нам Тилли, если не поможем себе сами.
Часть 1, Часть 3
Много государства - не всегда признак силы и эффективности. Гораздо чаще наоборот. И, если вдуматься, появляется ощущение подмены понятий. Под видом «сильного» публике презентовано государство, совсем не обязательно подлинно сильное, более того, государство, за вездесущим характером и судорожной деятельностью которого может скрываться колоссально-глиняная слабость, внутренняя пустота, образованная пассивностью, внутренней отчужденностью по отношению к нему практически всех слоёв населения (начиная с госаппарата, который предает и продает его ежедневно и ежечасно с энергией, пропорциональной своему общественному «доминированию»).
Над кем доминирует государство как доминирующий субъект из определения ИнОП? Чье бессилие оттеняет его силу? Чья слабость компенсируется, а если присмотреться, не просто компенсируется, но самовыражается его «силой», раздутой до гротеска, как это случается в истории? Что остаётся от «системы» вследствие «доминирования» субъекта - не подменяется ли она, по-определению, сплошным несистемным субъективизмом? Не является ли сила государственного субъекта, понятая таким образом, синонимической констатацией слабости системы, слабости как системы? Не есть ли эта сила - попросту слабость? Вот вопросы, которые требуют уточнения, прежде чем предмет разговора можно полагать исчерпанным.
Шпенглер писал, что государство создано для внешней политики и войны и представляет собой субъект, объединяющий нацию для властного взаимодействия с другими нациями. С этой право-консервативной точки зрения более-менее понятно, что позволяет атрибутировать государство в качестве сильного. А вот когда о том же самом пишет ИнОП, это перестает быть понятным. Тема силы не раскрыта. Мы привыкли думать: «сильное государство» - то же, что «сильная страна». Так вот, зачем нам такое понятие «сильного государства», которое допускает обратное прочтение - «слабая страна»? Оно малоинформативно и обманчиво. Такая «сила» преходяща и скоротечна. Может быть, именно потому утверждается, что она должна предшествовать «демократизации»?
Впрочем, если это и так, то это не признается. Обоснование идеи «сильного государства» проведено в докладе ИнОП ошеломляюще внезапно. Партию фортепиано в кустах исполнил социолог и историк Чарлз Тилли. Неожиданно выясняется, что сильное государство - это некая временная перевалочная база на дороге, которой нам не миновать, если хочешь попасть в желанную демократию. Туда, в сильное государство, нам совсем не надо, но раз это по пути, почему бы нет? Совершенно неясно, в чём его преимущество и его сила, определенная слабостью и оборачивающаяся ею, зачем и кому оно нужно само по себе, в чём его смысл как такового. Но это не имеет значения. Главное, что оно ведёт к демократии. Хочешь мира - готовься к войне. Жаждешь демократических преобразований - укрепляй доминирование доминирующего субъекта. Неожиданное решение. Введение государства методом морковки.
Сильное государство как побочный эффект социальной слабости (как субъективная компенсация неэффективности системы) и сильное государство как промежуточный пункт «демократизации» - это одно и то же. Нечто подобное мёду у Винни-Пуха: оно вроде бы есть, но его уже нет.
Конечно, подчеркнем ещё раз, в докладе ИнОП отсутствуют прямые указания, которые сужают поле возможных интерпретаций обсуждаемого концепта до единственной. Но, как уже было сказано, формулировки не исключают левой, негативной интерпретации, а в исторических условиях России она напрашивается в первую очередь.
Определение: сильное государство есть сильная общественно-политическая система, поднимающаяся до состояния субъекта, - на мой взгляд, ближе к оптимальному.
Развивая и уточняя это определение, можно добавить: государство следует понимать как сильное общество - общество, в котором преобладает правое самосознание носителей идеи власти и порядка. Противоположный тип - левое самосознание ущербности/угнетённости, «анти-власти», самоидентификации по отношению к власти (вообще, пра-власти) снизу. Последнее выступает в качестве фактора, который оказывает негативное воздействие на общественно-политическую систему (по сути, в правом понимании, систему власти). Результат такого воздействия - дезинтеграция системы, ослабление государства, распространение левых, подпольных, внегосударственных форм власти, деполитизация населения (под деполитизацией я подразумеваю нежелание и неспособность населения пользоваться публичными институтами государства, политического и гражданского обществ для защиты своих интересов, пассивное или истеричное ожидание осуществления этих интересов напрямую, «по щучьему велению», во внеинституциализированной форме).
Элиту в её открытости, занятую реализацией проекта современного публичного государства (т. е. республики), я охарактеризовал как «сообщество носителей идеи власти, сообщество успешных и сильных, осознающих собственную силу и себя системно, как правило, а не как исключение» ( «Аппарат и элита…»). И это тоже можно считать определением государства, если исходить из того, что государство - люди, которые сами поступают определенным образом и добиваются от других аналогичных форм поведения. Государство - это системность/систематичность силы сильных, обусловленная правым типом фундаментальной самоидентификации людей по отношению к власти «сверху», исходя из её идеи, а не «снизу»: трансцендентальное единство правого самосознания.
Подытоживая, скажем, что государство есть феномен правой власти. То, что мы наблюдаем вокруг, напротив, представляет собой явление власти, априорно делегитимированной левым самосознанием, лишённой единства и перетекающей из правила в исключение из правила, из системы в антисистему. Власть, которая опирается на носителей с правым типом фундаментальной самоидентификации по отношению к власти, интегрируется в единую систему и становится государственной. Интегрирующим фактором выступает априорность правой самоидентификации, идентифицирующее единство самосознания власти, утверждающей себя в качестве Власти вообще. Левая власть становится де-факто антигосударственной.
Два замечания напоследок. Левая власть в своём противоречивом лживом и лицемерном существовании порождает удивительное переплетение охранительства и революционности, которое так никогда и не привыкнешь наблюдать в России XX - XXI веков (о чём можно прочитать, например, в этом тексте). Важен и другой аспект: она задаёт ценностное пространство, где вслед за государством в целом «растворяются» любые институты в частности. Тема сетевого раздергивания государства, затронутая в докладе ИнОП и в статье Г. Павловского «Озеро Тилли» (с отменно звучащей фразой «В России вообще нет вопроса, по которому нельзя было бы договориться, - вот, возможно, самая краткая формула наших трудностей с демократией»), эквивалентна обсуждению «пафоса дистанции» (внутри и вовне) как условия деятельности институтов, которое в августе прошлого года было инициировано вот здесь. Институтов власти и не только власти, если абстрагироваться от того, что любой институт есть институт власти.
Власть - реальность, которая, достигая самосознания, в правом мышлении поднимаясь до состояния идеи, в силу самого своего понятия становится источником и единства, и различия, сохраняя как таковые и различие, и единство. Атомизация субъекта, распыление общества, размывание институтов - процессы, наблюдаемые в пространстве левого, а не правого мышления. Это такая абсолютизация различия, которая сливает его с абсолютизированным же единством, понятым как исключение различий (две «элементарные частицы» ничем не отличаются и способны «вести себя» с внешней точки зрения как одна; это и тождество, и различие «одновременно»). Исключение различия в свою очередь приводит к его абсолютизации.
Если не любые определения государства в его современной западной («демократической») специфике, в том числе через «консультации» и сети доверия, работают в России, то, скорее всего, потому что не все из них работают и у себя на родине. Аналогично тому, как «не работают», выявляют свою вредную бессмысленную риторическую сущность и нуждаются в ревизии многие другие стереотипы последних десятилетий, например, политики мультикультурализма, деиндустриализации, экспорта демократий (очередной самоубийственный рецидив которой мы увидели в отсутствии у США желания поддержать или хотя бы поблагодарить своего союзника в Египте). Не стоит удивляться низкой дееспособности концептов, которые не выдерживают экспериментальной проверки на российских полигонах. Не в помощь нам Тилли, если не поможем себе сами.
Часть 1, Часть 3