Гл. 2. Язык
PREV | NEXT
содержание
2.2. Из истории вещей и цвета
Слова и вещи
Додо и Тото
Функция опознавания птицы и теория «ошибок»
Разумеется, что птицы это не единственный пример, где люди сталкиваются с цветом. Это важно. Наиболее отчетливо столкновение с цветом явлено нам в практике раскрашивания.
О человеке, который окрашен в ходе ритуала, можно сказать, что «он выкрашен охрой». Что означают эти слова в общем случае? Представляется, что такое выражение может нести в себе широкий спектр значений. Речь может идти о процедуре раскрашивания, о ритуальном значении окраса, о внешнем виде человека. Мы говорим, что само действие раскрашивания освоено, но и здесь еще нет освоенного цвета как такового. Человек вовсе не «выкрашен в красный цвет», а «раскрашен охрой», то есть в результате особого действия перевоплощен в ритуального героя. Здесь может идти также речь об освоенном материале, краске - об «охре». Насколько цвет неотделим тут от своего материала? Кажется, что цвет присутствует здесь как один из элементов нерасчленяемого набора качеств.
Что представляла бы собой деятельность, предметом которой стала бы сама «краснота»? Возможно, такая деятельность апеллировала бы к цвету в новой ситуации. Допустим, некто говорит «Подай красный камень» в ситуации, когда специально с красными камнями никогда не имели дело. Такая деятельность требует обращения внимания на цвет. Что особенного мы делаем, направляя внимание на цвет?
«Представь, кто-то показывает на вазу и говорит: «Взгляни на эту великолепную синеву! Форма здесь не имеет значения». Или: «Взгляни на эту великолепную форму! Здесь несуществен цвет». Вне всякого сомнения, в ответ на эти призывы ты сделаешь нечто разное. Ну а всегда ли ты делаешь нечто одинаковое, обращая внимание на цвет? [...] Обращая внимание на форму, иногда очерчивают ее контуры, иногда прищуривают глаза, чтобы ослабить восприятие цвета, и т. д. и т. д. Я хочу сказать: так или примерно так действуют в тех случаях, когда «направляют внимание на то или иное». Но само по себе это не позволяет нам сказать, привлекла ли чье-либо внимание форма, цвет и т. д.». [3, 95]
Правомерно ли задавать вопрос в такой форме, как это делает Витгенштейн в приведенном выше фрагменте? Определяется ли суть дела в характере внимания?
Пытаясь отвечать на поставленные вопросы, следовало бы начать с рассмотрения проблемы на уровне нервного процесса. Цвет является важным компонентом при распознавании образов. Когда шимпанзе среди множества плодов выбирает зрелый, то он ориентируется в том числе и на цвет плода. В данном случае цвет входит в некоторый диффузный стимул, складывающийся из формы, фактуры, запаха, вкуса и других воспринимаемых качеств. Видимо, нельзя здесь вычленить цвет в отдельный нервный путь от восприятия к реакции. В опытах по цветовому восприятию удается связать, однако, реакцию животного исключительно с цветом, другими словами, выделить эту линию, отвлечь животное от формы или запаха (формируется условный рефлекс на цвет). Таковы биологические предпосылки рассматриваемых нами событий.
Продвигаясь вперед в духе нашего исследования, мы попытаемся придумать историю, в рамках которой произошло бы своеобразное выделение цвета таким образом, что он в своем собственном качестве оказался предметом совместной деятельности и составляющей частью личной истории. Как и в других подобных случаях, мы не претендуем на историческую достоверность предлагаемых эпизодов, но лишь пытаемся проследить возможную логическую связь вещей.
Вернемся к случаю с охрой. Для того чтобы отчетливее представить себе дальнейший ход событий, мы должны подробнее рассмотреть совместную деятельность вокруг этого вещества. Допустим, что охра попала под освоение. Охрой можно «измазаться», охрой можно «разукрасить тело», охру можно «рассыпать» и тому подобное. Все эти действия стали предметом соответствующих обязательств и аккуратно встроились в личную историю. Упоминание об охре носит характер высказываний, построенных по схеме протокола «я». Наконец, механизмы категоризации обусловили выделение особого знака (коннотата) в структуре всех этих употреблений - знака «охра». Цвет здесь неразрывно связан с самим материалом и его практическим употреблением.
Наша история повествует о сближении двух практик - практики в отношении птиц Додо и Тото и практики в отношении охры. Представьте себе, как одеяние человека, выкрашенное охрой, неожиданно вызывает у его соплеменника непосредственную реакцию «смотрите - Додо, Додо». Речь идет о своеобразной ошибке, «сбое в программе». Знак «смотрите - Додо» должен в общем случае запускать некую совместную деятельность (в отношении птиц). Этот знак в контексте сложившейся ситуации будет выглядеть совершенно неуместно, и ошибка будет тотчас же обнаружена. Однако существует вероятность, что знак «смотрите - Додо» действительно вызовет некоторую реакцию - допустим, соплеменники начнут гоняться за окрашенным человеком наподобие того, как они могли бы гоняться за птицей. Все это можно представить как своеобразную шутку. Представьте далее, что эта шутка начинает практиковаться («шутка имела успех»). В этом случае мы сталкиваемся с некоторой новой практикой поведения. Судьба этой практики могла бы оказаться успешной, если бы она несла некоторый экологический смысл, оказалась бы востребованной культурой племени. В терминологии, введенной в предыдущем разделе, речь здесь идет о замещении предмета деятельности.
Рассмотрим теперь другую возможную «ошибку». Пусть «ошибка» в восприятии птицы вызовет реакцию «ее крыло выкрашено охрой». И здесь мы попадаем в схожую ситуацию. В прямом смысле птица не выкрашена охрой. Важно, однако, что упоминание охры ведет к иному характеру реакции, то есть к иному составу поведения. Можно допустить, что эта новая практика может сблизиться по своей функции с функцией опознавания птицы, другими словами, составить конкуренцию первоначальному способу опознавания. Это сближение произойдет в том случае, если «ошибка» случится в ситуации разворачивающегося опознавания. Так, случайная пригнанность двух процессов может привести к замыканию новой структуры - ситуация уже знакомая нам по предыдущим штудиям.
Стоит заметить, что эти два способа опознавания психологически по-разному решают поставленную задачу. Прежний способ опирается на нерасчлененный процесс восприятия гештальта птицы (хотя цвет здесь и является работающим компонентом). Новый способ строится преимущественно на восприятии цвета. Две практики, которые сблизились в результате случайной ошибки (практика в отношении птиц и практика в отношении охры), оказались сопричастны друг другу именно идеей цвета. Именно это обстоятельство послужило психологической причиной переноса. Именно это обстоятельство обусловило рождение новой практики, специальной практики в отношении цвета.
Имеет ли смысл называть то, что мы тут описали, ошибкой восприятия? С технической точки зрения, возможно, это и следует называть ошибкой. В то же время ошибка эта, мгновенно (или постепенно) освоеная, превращенная в игру, является ценным звеном в структуре развития деятельностей. Даже в момент своего первого появления ошибка эта может восприниматься как «неординарный ход мышления». Мы сейчас могли бы сказать, что слова употребляются в метафорическом смысле.
Функция опознавания птицы имеет существенное культурное значение. Эта практика является частью личной истории и строится по схеме протокола «я». Человек, утверждающий, что он узнал птицу Додо на том основании, что ее крыло было «выкрашено охрой», несет в общем случае за это ответственность. Указание на цвет в общем случае может нести важную информацию и структурировать различные деятельности. Не удивительно, что восприятие цвета стало одним из компонентов личной истории.
Нужно заметить, что в знаке «выкрашено охрой» присутствуют следы протокола (мы можем спросить «Кто выкрасил?»). Это так, потому что знак этот использовался первоначально в практиках личной истории и служил основанием. Попадая в новую структуру, в которой этот знак несет сугубо подчиненное значение, этот прежний аспект будет со временем элиминирован. Если наш знак укоренится в употреблении, то есть деятельность окажется актуальной, то участие охры и раскрашивания в этом знаке окажется совсем не обязательным. При первом же удобном случае связь с охрой и раскрашиванием будет потеряна. Это вполне естественно, если охра как материал будет позабыт, допустим, в случае переселения, где охра вовсе не встречается. Даже в случае если раскрашивание как род занятия сохранится, то присутствие его в названии цвета будет вытеснено. Если прежние акустические образы и сохранят свое присутствие в знаке, то скоро связь с охрой и раскрашиванием перестанет осознаваться. Таким образом, вся эта история превратится в очередной этимологический сюжет. Что же останется?
За вычетом охры и раскрашивания остается реакция на цвет - освоенность цвета. Цвет отделен, абстрагирован от птицы. Он также абстрагирован и от материала. Племя начинает практиковать цвет. Случай, который мы тут разобрали, является модельным примером. Похожая история могла бы случиться с кровью или с красным вином. Практика цвета может быть перенесена и на другие случаи окрашивания. Ее можно будет применить в отношении листьев деревьев или камней.
Изменяется ли с появлением этой практики психологический характер восприятия? Мы видели, что нить цвета можно выплести из общего клубка стимулов и связать с цветом некоторую реакцию. Нервная ткань пластична. На наш взгляд, что-то подобное здесь и происходит. Существо, врастая в культурную практику, вместе с тем изменяется и само. Тут нечему удивляться.
содержание
2.2. Из истории вещей и цвета
Слова и вещи
Додо и Тото
Функция опознавания птицы и теория «ошибок»
Разумеется, что птицы это не единственный пример, где люди сталкиваются с цветом. Это важно. Наиболее отчетливо столкновение с цветом явлено нам в практике раскрашивания.
О человеке, который окрашен в ходе ритуала, можно сказать, что «он выкрашен охрой». Что означают эти слова в общем случае? Представляется, что такое выражение может нести в себе широкий спектр значений. Речь может идти о процедуре раскрашивания, о ритуальном значении окраса, о внешнем виде человека. Мы говорим, что само действие раскрашивания освоено, но и здесь еще нет освоенного цвета как такового. Человек вовсе не «выкрашен в красный цвет», а «раскрашен охрой», то есть в результате особого действия перевоплощен в ритуального героя. Здесь может идти также речь об освоенном материале, краске - об «охре». Насколько цвет неотделим тут от своего материала? Кажется, что цвет присутствует здесь как один из элементов нерасчленяемого набора качеств.
Что представляла бы собой деятельность, предметом которой стала бы сама «краснота»? Возможно, такая деятельность апеллировала бы к цвету в новой ситуации. Допустим, некто говорит «Подай красный камень» в ситуации, когда специально с красными камнями никогда не имели дело. Такая деятельность требует обращения внимания на цвет. Что особенного мы делаем, направляя внимание на цвет?
«Представь, кто-то показывает на вазу и говорит: «Взгляни на эту великолепную синеву! Форма здесь не имеет значения». Или: «Взгляни на эту великолепную форму! Здесь несуществен цвет». Вне всякого сомнения, в ответ на эти призывы ты сделаешь нечто разное. Ну а всегда ли ты делаешь нечто одинаковое, обращая внимание на цвет? [...] Обращая внимание на форму, иногда очерчивают ее контуры, иногда прищуривают глаза, чтобы ослабить восприятие цвета, и т. д. и т. д. Я хочу сказать: так или примерно так действуют в тех случаях, когда «направляют внимание на то или иное». Но само по себе это не позволяет нам сказать, привлекла ли чье-либо внимание форма, цвет и т. д.». [3, 95]
Правомерно ли задавать вопрос в такой форме, как это делает Витгенштейн в приведенном выше фрагменте? Определяется ли суть дела в характере внимания?
Пытаясь отвечать на поставленные вопросы, следовало бы начать с рассмотрения проблемы на уровне нервного процесса. Цвет является важным компонентом при распознавании образов. Когда шимпанзе среди множества плодов выбирает зрелый, то он ориентируется в том числе и на цвет плода. В данном случае цвет входит в некоторый диффузный стимул, складывающийся из формы, фактуры, запаха, вкуса и других воспринимаемых качеств. Видимо, нельзя здесь вычленить цвет в отдельный нервный путь от восприятия к реакции. В опытах по цветовому восприятию удается связать, однако, реакцию животного исключительно с цветом, другими словами, выделить эту линию, отвлечь животное от формы или запаха (формируется условный рефлекс на цвет). Таковы биологические предпосылки рассматриваемых нами событий.
Продвигаясь вперед в духе нашего исследования, мы попытаемся придумать историю, в рамках которой произошло бы своеобразное выделение цвета таким образом, что он в своем собственном качестве оказался предметом совместной деятельности и составляющей частью личной истории. Как и в других подобных случаях, мы не претендуем на историческую достоверность предлагаемых эпизодов, но лишь пытаемся проследить возможную логическую связь вещей.
Вернемся к случаю с охрой. Для того чтобы отчетливее представить себе дальнейший ход событий, мы должны подробнее рассмотреть совместную деятельность вокруг этого вещества. Допустим, что охра попала под освоение. Охрой можно «измазаться», охрой можно «разукрасить тело», охру можно «рассыпать» и тому подобное. Все эти действия стали предметом соответствующих обязательств и аккуратно встроились в личную историю. Упоминание об охре носит характер высказываний, построенных по схеме протокола «я». Наконец, механизмы категоризации обусловили выделение особого знака (коннотата) в структуре всех этих употреблений - знака «охра». Цвет здесь неразрывно связан с самим материалом и его практическим употреблением.
Наша история повествует о сближении двух практик - практики в отношении птиц Додо и Тото и практики в отношении охры. Представьте себе, как одеяние человека, выкрашенное охрой, неожиданно вызывает у его соплеменника непосредственную реакцию «смотрите - Додо, Додо». Речь идет о своеобразной ошибке, «сбое в программе». Знак «смотрите - Додо» должен в общем случае запускать некую совместную деятельность (в отношении птиц). Этот знак в контексте сложившейся ситуации будет выглядеть совершенно неуместно, и ошибка будет тотчас же обнаружена. Однако существует вероятность, что знак «смотрите - Додо» действительно вызовет некоторую реакцию - допустим, соплеменники начнут гоняться за окрашенным человеком наподобие того, как они могли бы гоняться за птицей. Все это можно представить как своеобразную шутку. Представьте далее, что эта шутка начинает практиковаться («шутка имела успех»). В этом случае мы сталкиваемся с некоторой новой практикой поведения. Судьба этой практики могла бы оказаться успешной, если бы она несла некоторый экологический смысл, оказалась бы востребованной культурой племени. В терминологии, введенной в предыдущем разделе, речь здесь идет о замещении предмета деятельности.
Рассмотрим теперь другую возможную «ошибку». Пусть «ошибка» в восприятии птицы вызовет реакцию «ее крыло выкрашено охрой». И здесь мы попадаем в схожую ситуацию. В прямом смысле птица не выкрашена охрой. Важно, однако, что упоминание охры ведет к иному характеру реакции, то есть к иному составу поведения. Можно допустить, что эта новая практика может сблизиться по своей функции с функцией опознавания птицы, другими словами, составить конкуренцию первоначальному способу опознавания. Это сближение произойдет в том случае, если «ошибка» случится в ситуации разворачивающегося опознавания. Так, случайная пригнанность двух процессов может привести к замыканию новой структуры - ситуация уже знакомая нам по предыдущим штудиям.
Стоит заметить, что эти два способа опознавания психологически по-разному решают поставленную задачу. Прежний способ опирается на нерасчлененный процесс восприятия гештальта птицы (хотя цвет здесь и является работающим компонентом). Новый способ строится преимущественно на восприятии цвета. Две практики, которые сблизились в результате случайной ошибки (практика в отношении птиц и практика в отношении охры), оказались сопричастны друг другу именно идеей цвета. Именно это обстоятельство послужило психологической причиной переноса. Именно это обстоятельство обусловило рождение новой практики, специальной практики в отношении цвета.
Имеет ли смысл называть то, что мы тут описали, ошибкой восприятия? С технической точки зрения, возможно, это и следует называть ошибкой. В то же время ошибка эта, мгновенно (или постепенно) освоеная, превращенная в игру, является ценным звеном в структуре развития деятельностей. Даже в момент своего первого появления ошибка эта может восприниматься как «неординарный ход мышления». Мы сейчас могли бы сказать, что слова употребляются в метафорическом смысле.
Функция опознавания птицы имеет существенное культурное значение. Эта практика является частью личной истории и строится по схеме протокола «я». Человек, утверждающий, что он узнал птицу Додо на том основании, что ее крыло было «выкрашено охрой», несет в общем случае за это ответственность. Указание на цвет в общем случае может нести важную информацию и структурировать различные деятельности. Не удивительно, что восприятие цвета стало одним из компонентов личной истории.
Нужно заметить, что в знаке «выкрашено охрой» присутствуют следы протокола (мы можем спросить «Кто выкрасил?»). Это так, потому что знак этот использовался первоначально в практиках личной истории и служил основанием. Попадая в новую структуру, в которой этот знак несет сугубо подчиненное значение, этот прежний аспект будет со временем элиминирован. Если наш знак укоренится в употреблении, то есть деятельность окажется актуальной, то участие охры и раскрашивания в этом знаке окажется совсем не обязательным. При первом же удобном случае связь с охрой и раскрашиванием будет потеряна. Это вполне естественно, если охра как материал будет позабыт, допустим, в случае переселения, где охра вовсе не встречается. Даже в случае если раскрашивание как род занятия сохранится, то присутствие его в названии цвета будет вытеснено. Если прежние акустические образы и сохранят свое присутствие в знаке, то скоро связь с охрой и раскрашиванием перестанет осознаваться. Таким образом, вся эта история превратится в очередной этимологический сюжет. Что же останется?
За вычетом охры и раскрашивания остается реакция на цвет - освоенность цвета. Цвет отделен, абстрагирован от птицы. Он также абстрагирован и от материала. Племя начинает практиковать цвет. Случай, который мы тут разобрали, является модельным примером. Похожая история могла бы случиться с кровью или с красным вином. Практика цвета может быть перенесена и на другие случаи окрашивания. Ее можно будет применить в отношении листьев деревьев или камней.
Изменяется ли с появлением этой практики психологический характер восприятия? Мы видели, что нить цвета можно выплести из общего клубка стимулов и связать с цветом некоторую реакцию. Нервная ткань пластична. На наш взгляд, что-то подобное здесь и происходит. Существо, врастая в культурную практику, вместе с тем изменяется и само. Тут нечему удивляться.