4. Опыт времени
PREV | NEXT
содержание
4.3. Психология памяти
Культурная форма памяти
Прошлое, настоящее и будущее
Помнить и забывать
Когда я просыпался, мне пришла в голову фраза: «Сон был сшит белыми нитками».
Это предложение можно было бы понять двояко. В первом случае мы представляем себе «просыпание» как длительный процесс. Я просыпался утром в течение какого-то времени. Тогда-то мне и пришла в голову фраза. Во втором случае можно представить, что я спал не крепко, просыпался в течение ночи несколько раз, и что в один из этих моментов мне и пришла в голову фраза, причем я уже не помню, в какое именно просыпание (или это уже неважно).
То, что эту фразу носитель русского языка мог бы понять двояко (один раз так, а другой раз - иначе), свидетельствует о том, что в сознании этого человека психологически присутствуют обе категории времени. Слово «просыпался», таким образом, имеет два значения. То, что для выражения этих значений в русском языке не сформировалось специальных грамматических категорий, представляется случайным обстоятельством.
Было бы интересно составить список всех психологических категорий, но начинать нужно с разбора самого общего разделения на прошлое, настоящее и будущее.
Фактически любой шаг человека привязан к некоторому моменту времени. Это стало теперь общей практикой. Знаки, с помощью которых реализуется часть этих практик, во многих языках стали элементами грамматики (как, например, в русском), так что стало невозможно высказаться о событии, не указав также в той или иной форме, когда оно произошло.
Что такое высказывание о прошлом? Как оформляется такое высказывание? Что представляет собой совместная деятельность, предметом которой является прошлое? Нас интересует не просто тот факт, что акт коммуникации опирается на следы былых событий. Прежде всего мы хотели бы выяснить, в чем заключается обязательство человека, в связи с тем, что он говорит о прошлом? Нашей задачей является соединение идеи протокола «я» с фундаментальным обстоятельством разворачивания совместных деятельностей во времени. История проникновения в прошлое, созидание этого прошлого или, другими словами, синтез личной истории представляет для нас центральный интерес.
Для того чтобы ответить на поставленные выше вопросы, нам необходимо возвратиться к рассмотрению протокола «я». В модели, которую мы изложили ранее, протокол оформлялся как инструмент, обслуживающий совместные деятельности с распределенными ролями. Следовало бы расширить эту картину, добавив в нее новые детали.
«Я возьму топор». Знак «я» создает здесь основания для того, чтобы именно я взял топор. Допустим, что это обязательство было выполнено. Что дальше? Закончилась ли на этом история с топором? Осознаем ли мы, что «взятие топора» оказалось вписано в личную историю существа?
«Ну вот, я взял топор», - это уже высказывание о прошлом. Можем ли мы представить себе отчетливо функциональный смысл этого нового употребления? Что этим хотят сказать? Что означает в этой фразе отсылка к «я»? Возможно, что этот знак указывает на того, у кого следует «спрашивать» топор. Мое сообщение о топоре является обязательством. С этого момента я должен проявлять готовность к выдаче топора. Таким образом, речь может идти о новой совместной деятельности поиска и выдачи топора. Инициатором этой новой деятельности является тот, кому потребовался инструмент. Этот человек может спросить: «Кто взял топор?» Знак мог бы сработать и в моей индивидуальной деятельности. Я проговариваю про себя «ведь я же брал топор», пытаясь, таким образом, сосредоточиться на поиске топора среди моего снаряжения.
Намечено ли в этой новой деятельности распределение ролей? Да, намечено. Топор можно было бы «спросить» и у другого человека, но после того как я сделал свое сообщение, появляются основания просить топор у меня.
Итак, мы видим, что практика распределения инвентаря и практика выдачи топора во многом подобны. Но между ними имеется также и разница. В нашем языке фраза «я возьму топор» развернута в будущее, в то время как «я взял топор» развернута в прошлое. И то, и другое высказывание являются основанием. Почему же они приобрели такую разную развернутость. Кажется, что они решают свою задачу разными способами.
Для нашего слуха эти фразы звучат по-разному. Мы уже обладаем интуицией времени и привыкли к грамматическим формам. Но представьте на месте этих форм два незнакомых нейтральных знака (вспомним акустический образ «ратада»). Что-то должно отличать одну ситуацию от другой, кроме звучания. Если бы нам удалось указать на это отличие, то тогда мы сказали бы: «Ага, вот это и есть высказывание о прошлом» - или «Это и есть высказывание о будущем». В этом случае наши нейтральные знаки приобрели бы смысл и стали образцами высказываний, построенных во временном модусе.
Чтобы объяснить, как работает знак, вскрыть его новое значение, нужно описать в мельчайших деталях совместную деятельность, которую он обслуживает.
Заметим, что в высказывании о прошлом во внимание принимается освоенный факт. Именно я взял топор, поэтому и просить его следует у меня. При желании я мог бы озвучить это основание. Фактически оно и озвучивается в высказывании «ну вот, я взял топор». В возможном альтернативном варианте «если потребуется, возьмешь топор у меня» основание не озвучивается, хотя оно уже и может принадлежать личной истории. Насколько аспект, выявленный нами, является принципиальным?
Я мог бы сказать прямо: «Топор следует просить у меня». Однако я говорю: «Я взял топор». Здесь происходит своеобразное замещение. Сразу называется основание. Как будто окружающим самим предоставляется сделать правильный вывод из моего заявления. Можно себе представить, что практика выдачи топора реально эволюционировала в указанном направлении. Приведение основания превратилось в знак, заступивший на место другого. Какие обстоятельства придали делу такой ход? Какой смысл в таком повороте? Зачем приводить основания?
Сделаем, однако, некоторое отступление. «Я взял топор». Но кто же все-таки взял топор? Тот, кто сейчас произносит эту фразу, или тот, кто несколько дней назад участвовал в практике распределения инвентаря и положил топор в свой рюкзак? Мы еще не договорились о единстве этих «я», не выяснили, чем обусловлено это единство.
Рассмотрим подробнее выражения «я возьму» и «я взял». Представим себе язык, который ограничивался бы этими двумя формами (формами времени?). В русском языке эти фразы имеют вид АВс1 и АВс2. Здесь значение времени выражается суффиксально с помощью аппозиции с1 - с2. Элемент В несет на себе значение «взять». А - это знак, обеспечивающий распределение ролей. Значения времени и действия могли бы быть слиты в языке типа АВ1 - АВ2 (наподобие аппозиции «шел» - «пойду»). Можно представить себе также язык типа А1В - А2В. Значение лица было бы слито со значением времени. Означало бы это, что носители данного языка не осознавали бы единство «я в прошлом» и «я в будущем»? Разумеется, нет. В чем, однако, заключалось бы это единство?
Речь идет о двух различных практиках. В чем-то они схожи, но в чем-то и различаются. Если бы они просто сосуществовали, то здесь не было бы никакого единства. Даже употребление единого акустического образа объединяло бы эти практики внешним образом. Существует ли реальное зацепление между этими двумя «я», между субъектами взятия топора и выдачи топора? Можно ли говорить о зацеплении знаков? Как работает этот знак в интегральной структуре? Что произошло здесь со знаком? Как изменилась структура языка? Почему речь идет о том же «я»? В каком смысле это «я» тождественно самому себе?
В высказывании о прошлом «ну вот, я взял топор» «я» прежде всего принадлежит практике выдачи топора. Функционально это «я» указывает на того, у кого следует спрашивать топор. Складывается парадоксальная ситуация. Ведь в высказывании утверждается, что именно это «я» и взяло инструмент. Отождествление осуществляется здесь и сейчас. Произнося эту фразу, мы «присваиваем» прежнее действие. Так происходит всякий раз, когда мы используем основания подобного типа. Так продуцируется наша личная история.
Почему тогда и сейчас мы использовали тот же знак «я»? Причина проста. Мы научены использовать этот знак и делаем это в схожих ситуациях, но всякий раз мы используем его заново. Можно ли считать, что «прошлое» есть способ воспроизвести единство «я». Пожалуй, это немного нелепая гипотеза. Впрочем, тут есть над чем задуматься. Можно задать, например, такой вопрос: «Зачем вообще воспроизводить это единство «я»?»
В этом новом развороте протокола «я» есть обращенность в прошлое. Таков общий принцип употребления. Мы хотели бы представить себе отчетливо этот механизм в действии.
Если мы примем наше рассуждение, то нам придется заключить, что первые временные модусы, появившиеся в языке, это «прошлое» и «будущее». Впрочем, мы не готовы сейчас настаивать на последнем утверждении. В конечном счете все зависит от того, какие практики появились раньше.
Заключим этот параграф цитатой из Рейхенбаха о «настоящем» и коротким замечанием о «будущем»:
«Уже наше настоящее наполнено другими переживаниями, которых раньше мы совершенно не могли предвидеть. Хотя опыт настоящего времени отчасти предсказуем, однако он содержит много неожиданных и неизвестных ранее свойств. Что раньше было неопределенным, теперь определено. Возможности, которых мы ранее опасались или на которые надеялись, стали теперь реальностями; появились другие возможности, о которых мы никогда не думали». [20, 11]
Что такое «будущее»? У нас нет непосредственного ощущения будущего. Если прошлое (свершившееся) дано нам в воспоминаниях, то что осваивается в случае будущего? Можно было бы себе представить, что у нас нет никакого будущего, однако с прошлым это сделать затруднительно. Можно сказать, что у нас есть опыт «будущего в прошлом». Допустим, что вчера утром я решил пойти в кино. В тот момент я размышлял о своем предстоящем походе в модусе будущего. Позднее, под вечер, это будущее свершилось, таким образом подтвердив адекватность моих утренних представлений.
содержание
4.3. Психология памяти
Культурная форма памяти
Прошлое, настоящее и будущее
Помнить и забывать
Когда я просыпался, мне пришла в голову фраза: «Сон был сшит белыми нитками».
Это предложение можно было бы понять двояко. В первом случае мы представляем себе «просыпание» как длительный процесс. Я просыпался утром в течение какого-то времени. Тогда-то мне и пришла в голову фраза. Во втором случае можно представить, что я спал не крепко, просыпался в течение ночи несколько раз, и что в один из этих моментов мне и пришла в голову фраза, причем я уже не помню, в какое именно просыпание (или это уже неважно).
То, что эту фразу носитель русского языка мог бы понять двояко (один раз так, а другой раз - иначе), свидетельствует о том, что в сознании этого человека психологически присутствуют обе категории времени. Слово «просыпался», таким образом, имеет два значения. То, что для выражения этих значений в русском языке не сформировалось специальных грамматических категорий, представляется случайным обстоятельством.
Было бы интересно составить список всех психологических категорий, но начинать нужно с разбора самого общего разделения на прошлое, настоящее и будущее.
Фактически любой шаг человека привязан к некоторому моменту времени. Это стало теперь общей практикой. Знаки, с помощью которых реализуется часть этих практик, во многих языках стали элементами грамматики (как, например, в русском), так что стало невозможно высказаться о событии, не указав также в той или иной форме, когда оно произошло.
Что такое высказывание о прошлом? Как оформляется такое высказывание? Что представляет собой совместная деятельность, предметом которой является прошлое? Нас интересует не просто тот факт, что акт коммуникации опирается на следы былых событий. Прежде всего мы хотели бы выяснить, в чем заключается обязательство человека, в связи с тем, что он говорит о прошлом? Нашей задачей является соединение идеи протокола «я» с фундаментальным обстоятельством разворачивания совместных деятельностей во времени. История проникновения в прошлое, созидание этого прошлого или, другими словами, синтез личной истории представляет для нас центральный интерес.
Для того чтобы ответить на поставленные выше вопросы, нам необходимо возвратиться к рассмотрению протокола «я». В модели, которую мы изложили ранее, протокол оформлялся как инструмент, обслуживающий совместные деятельности с распределенными ролями. Следовало бы расширить эту картину, добавив в нее новые детали.
«Я возьму топор». Знак «я» создает здесь основания для того, чтобы именно я взял топор. Допустим, что это обязательство было выполнено. Что дальше? Закончилась ли на этом история с топором? Осознаем ли мы, что «взятие топора» оказалось вписано в личную историю существа?
«Ну вот, я взял топор», - это уже высказывание о прошлом. Можем ли мы представить себе отчетливо функциональный смысл этого нового употребления? Что этим хотят сказать? Что означает в этой фразе отсылка к «я»? Возможно, что этот знак указывает на того, у кого следует «спрашивать» топор. Мое сообщение о топоре является обязательством. С этого момента я должен проявлять готовность к выдаче топора. Таким образом, речь может идти о новой совместной деятельности поиска и выдачи топора. Инициатором этой новой деятельности является тот, кому потребовался инструмент. Этот человек может спросить: «Кто взял топор?» Знак мог бы сработать и в моей индивидуальной деятельности. Я проговариваю про себя «ведь я же брал топор», пытаясь, таким образом, сосредоточиться на поиске топора среди моего снаряжения.
Намечено ли в этой новой деятельности распределение ролей? Да, намечено. Топор можно было бы «спросить» и у другого человека, но после того как я сделал свое сообщение, появляются основания просить топор у меня.
Итак, мы видим, что практика распределения инвентаря и практика выдачи топора во многом подобны. Но между ними имеется также и разница. В нашем языке фраза «я возьму топор» развернута в будущее, в то время как «я взял топор» развернута в прошлое. И то, и другое высказывание являются основанием. Почему же они приобрели такую разную развернутость. Кажется, что они решают свою задачу разными способами.
Для нашего слуха эти фразы звучат по-разному. Мы уже обладаем интуицией времени и привыкли к грамматическим формам. Но представьте на месте этих форм два незнакомых нейтральных знака (вспомним акустический образ «ратада»). Что-то должно отличать одну ситуацию от другой, кроме звучания. Если бы нам удалось указать на это отличие, то тогда мы сказали бы: «Ага, вот это и есть высказывание о прошлом» - или «Это и есть высказывание о будущем». В этом случае наши нейтральные знаки приобрели бы смысл и стали образцами высказываний, построенных во временном модусе.
Чтобы объяснить, как работает знак, вскрыть его новое значение, нужно описать в мельчайших деталях совместную деятельность, которую он обслуживает.
Заметим, что в высказывании о прошлом во внимание принимается освоенный факт. Именно я взял топор, поэтому и просить его следует у меня. При желании я мог бы озвучить это основание. Фактически оно и озвучивается в высказывании «ну вот, я взял топор». В возможном альтернативном варианте «если потребуется, возьмешь топор у меня» основание не озвучивается, хотя оно уже и может принадлежать личной истории. Насколько аспект, выявленный нами, является принципиальным?
Я мог бы сказать прямо: «Топор следует просить у меня». Однако я говорю: «Я взял топор». Здесь происходит своеобразное замещение. Сразу называется основание. Как будто окружающим самим предоставляется сделать правильный вывод из моего заявления. Можно себе представить, что практика выдачи топора реально эволюционировала в указанном направлении. Приведение основания превратилось в знак, заступивший на место другого. Какие обстоятельства придали делу такой ход? Какой смысл в таком повороте? Зачем приводить основания?
Сделаем, однако, некоторое отступление. «Я взял топор». Но кто же все-таки взял топор? Тот, кто сейчас произносит эту фразу, или тот, кто несколько дней назад участвовал в практике распределения инвентаря и положил топор в свой рюкзак? Мы еще не договорились о единстве этих «я», не выяснили, чем обусловлено это единство.
Рассмотрим подробнее выражения «я возьму» и «я взял». Представим себе язык, который ограничивался бы этими двумя формами (формами времени?). В русском языке эти фразы имеют вид АВс1 и АВс2. Здесь значение времени выражается суффиксально с помощью аппозиции с1 - с2. Элемент В несет на себе значение «взять». А - это знак, обеспечивающий распределение ролей. Значения времени и действия могли бы быть слиты в языке типа АВ1 - АВ2 (наподобие аппозиции «шел» - «пойду»). Можно представить себе также язык типа А1В - А2В. Значение лица было бы слито со значением времени. Означало бы это, что носители данного языка не осознавали бы единство «я в прошлом» и «я в будущем»? Разумеется, нет. В чем, однако, заключалось бы это единство?
Речь идет о двух различных практиках. В чем-то они схожи, но в чем-то и различаются. Если бы они просто сосуществовали, то здесь не было бы никакого единства. Даже употребление единого акустического образа объединяло бы эти практики внешним образом. Существует ли реальное зацепление между этими двумя «я», между субъектами взятия топора и выдачи топора? Можно ли говорить о зацеплении знаков? Как работает этот знак в интегральной структуре? Что произошло здесь со знаком? Как изменилась структура языка? Почему речь идет о том же «я»? В каком смысле это «я» тождественно самому себе?
В высказывании о прошлом «ну вот, я взял топор» «я» прежде всего принадлежит практике выдачи топора. Функционально это «я» указывает на того, у кого следует спрашивать топор. Складывается парадоксальная ситуация. Ведь в высказывании утверждается, что именно это «я» и взяло инструмент. Отождествление осуществляется здесь и сейчас. Произнося эту фразу, мы «присваиваем» прежнее действие. Так происходит всякий раз, когда мы используем основания подобного типа. Так продуцируется наша личная история.
Почему тогда и сейчас мы использовали тот же знак «я»? Причина проста. Мы научены использовать этот знак и делаем это в схожих ситуациях, но всякий раз мы используем его заново. Можно ли считать, что «прошлое» есть способ воспроизвести единство «я». Пожалуй, это немного нелепая гипотеза. Впрочем, тут есть над чем задуматься. Можно задать, например, такой вопрос: «Зачем вообще воспроизводить это единство «я»?»
В этом новом развороте протокола «я» есть обращенность в прошлое. Таков общий принцип употребления. Мы хотели бы представить себе отчетливо этот механизм в действии.
Если мы примем наше рассуждение, то нам придется заключить, что первые временные модусы, появившиеся в языке, это «прошлое» и «будущее». Впрочем, мы не готовы сейчас настаивать на последнем утверждении. В конечном счете все зависит от того, какие практики появились раньше.
Заключим этот параграф цитатой из Рейхенбаха о «настоящем» и коротким замечанием о «будущем»:
«Уже наше настоящее наполнено другими переживаниями, которых раньше мы совершенно не могли предвидеть. Хотя опыт настоящего времени отчасти предсказуем, однако он содержит много неожиданных и неизвестных ранее свойств. Что раньше было неопределенным, теперь определено. Возможности, которых мы ранее опасались или на которые надеялись, стали теперь реальностями; появились другие возможности, о которых мы никогда не думали». [20, 11]
Что такое «будущее»? У нас нет непосредственного ощущения будущего. Если прошлое (свершившееся) дано нам в воспоминаниях, то что осваивается в случае будущего? Можно было бы себе представить, что у нас нет никакого будущего, однако с прошлым это сделать затруднительно. Можно сказать, что у нас есть опыт «будущего в прошлом». Допустим, что вчера утром я решил пойти в кино. В тот момент я размышлял о своем предстоящем походе в модусе будущего. Позднее, под вечер, это будущее свершилось, таким образом подтвердив адекватность моих утренних представлений.