5. Воля
PREV | NEXT
содержание
5.4. Бордо или бургундское
«...Я решаю...»
Природа разрыва
Сёрль
Джон Сёрль определяет разрыв следующим образом:
«К разрыву можно применить два эквивалентных описания: одно - направленное вперед, другое - назад. Первое: разрыв - это особенность сознательного принятия решений и поведения, благодаря которой мы чувствуем, что в причинном отношении перед нами открыта возможность альтернативных решений и действий в будущем. Второе: разрыв - это особенность сознательного принятия решений и поведения, благодаря которой основания, предшествующие решениям и действиям, не воспринимаются субъектом как устанавливающие причинно-достаточные условия для принятия решений и совершения действий». [23, 83]
Выше мы видели, что наличие оснований не является достаточной причиной для действия, так как процедура выбора предполагает еще жребий или взвешивание. Таким образом, проясняется техническая сторона проблемы разрыва (нам остается убедиться только в том, что этот разрыв передается по наследству и другим формам волевого поведения).
Далее мы должны выйти к следствиям из наших представлений о свободе воли, к разрыву. Где в нашей теории появляются возможность альтернативных решений в будущем? Где и в связи с чем появляется недостаточность психологических оснований? Если бы нам удалось ответить на эти вопросы, то у нас появилась бы законченная теория свободы воли.
Практиковать свободу воли означает также манифестировать разрыв. Некто говорит: «Я могу поступить так, но могу иначе. В некоторый момент я решу, как поступить». Мы знаем, каким образом «он решит». Он бросит жребий или произведет взвешивание оснований. Тут нет ничего скрытого. До того как этот человек не произвел взвешивание, он живет с этим, можно сказать, чувством еще не принятого решения. Это также входит в практику свободы воли. Как мы можем помыслить это чувство?
Мы умеем рассказывать истории и строить сценарии. Допустим, я отправляюсь на самолете в другой город, где меня ждут деловые встречи и ужин в ресторане. Я могу представить себе этот сценарий весьма отчетливо. Скорее всего, все так и произойдет, но может случиться, что внезапно начнется снежная буря и мой рейс будет отложен. В этом случае я проведу несколько часов ожидания в аэропорту и опоздаю на встречу. Это другой вероятный сценарий. И его я могу представить себе во всех красках. Нужно заметить, что я не могу выбирать между этими сценариями, поскольку наступление снежной бури лежит за пределами моей воли. В принципе, я надеюсь на лучшее, но должен быть готов к осложняющим дело обстоятельствам. Существует, однако, и третий сценарий. Я могу по телефону отменить встречи, лечь на диван и весь вечер читать Достоевского.
Каждый из этих сценариев является возможным. Сейчас я еще не знаю, какой из них осуществится. С точки зрения теории детерминизма нейробиологические процессы в моей голове и текущее состояние погоды на Планете достаточны, чтобы причинно обусловить реализацию одного из сценариев.
Несмотря на кажущееся равноправие этих сценариев, в моем сознании они представлены по-разному. Между первым и третьим я могу выбрать, но не между первым и вторым. Как же так случилось? Мы признаем, что подобное противопоставление является результатом эволюции нашей культуры. В другой культуре дела могли бы обстоять иначе. Некоторый набор сценариев оказался выделен в группу, относительно которой мы поставили себя в особое положение. Мы манифестируем выбор между сценариями этой группы. Это своеобразная практика, которая сложилась в определенный момент культурного становления. Выше мы уже осуществили попытку рассмотрения психологических и экологических аспектов такой практики. Сейчас же мы хотим только отметить, что разрыв, присущий практике свободы воли, нельзя назвать иллюзией, так как за этим разрывом стоит серьезная культурологическая реальность.
Фактически сегодня в группе сценариев, относительно которых мы манифестируем выбор, остались истории, так или иначе связанные с движениями нашего тела. Именно в этой области работают процедуры выбора, механизмы присваивания и выполнения участи. Некогда, судя по всему, в этот ареал входили и другие сюжеты.
Я играю в рулетку. Возможно, делая ставку, я решил (фактически я произвел взвешивание оснований), что именно число 13 должно выпасть. Я обвожу аудиторию взглядом, подчеркивая непоколебимость своего решения. Теперь я несу ответственность за выпадение числа 13 и испытываю опыт свободы по поводу выпадения этого числа (если бы существовала такая культура, то игра потеряла бы смысл). Культура столкнулась с тем, что в ряде случаев оказалось невозможным построить механизм выполнения участи, обеспечивающий достаточный процент успеха. Едва ли мы можем серьезно говорить о механизмах выполнения участи, например, в случае с погодой или в примере с игрой в рулетку. Случайного попадания могло бы оказаться достаточно, но только до некоторого времени. Случаи неудачи трактовались бы как слабость воли (нам и сегодня хорошо знакомо проявление этой слабости). Управление погодой - это ветвь волевой практики, которая оказалась в какое-то время на периферии форм жизни и в конечном счете сошла на нет.
Итак, мы живем некоторой картиной будущего. Иногда эта картина фрагментарна и расплывчата. В ряде случаев мы рассчитываем на импровизацию. Местами нам представляются альтернативные варианты, каждый из которых расписан достаточно подробно. Разумеется, могут вмешаться неожиданные обстоятельства. В некоторых точках ветвления нам придется принимать решения. Мы достраиваем вперед свою личную историю и поступаем в согласии с этой картиной.
Испытывать опыт свободы означает предвкушать будущее решение и культурологические последствия этого решения. Я знаю, между какими сценариями я могу сделать выбор. Я практикую это знание. Выбор должен органично встроиться в рамки моей личной истории.
Наш опыт свободы по поводу некоторого действия мог бы нас подвести (и это не обязательно связано со слабостью воли). Допустим, Петр говорит: «У меня нет выбора; я не могу выйти из дома и прогуляться; я прикован болезнью к постели». Фактически он может ошибиться. Возможно, что болезнь уже отступила. Может случиться и наоборот. У меня есть ощущение, что я сейчас могу встать с кресла и подойти к книжной полке. Может случиться, что, попытайся я это сделать, у меня ничего не вышло бы - действие медицинского препарата, принятого утром, парализовало мои движения. Впрочем, мы редко ошибаемся в подобных случаях. Если это получалось вчера (и вообще всегда), то почему бы этому не получиться и сегодня?
Почему мы чувствуем, что основания не являются достаточной причиной для совершения действия? Потому что это так и есть. Действующей причиной может служить только исход «взвешивания» оснований.
Мы можем объяснить, в соответствии с какими основаниями действовали. Поскольку сам процесс взвешивания фактически скрыт от наблюдателя, то указание оснований является свидетельством о решении. Иногда мы просто объявляем о своем решении (это редуцированная форма).
«В вопросе «Почему вы это сделали?» нет значения: какие причины были достаточными для вашего действия? Скорее в нем спрашивается: в соответствии с каким основанием (основаниями) вы как рациональная личность действовали?» [23, 107]
Приводить основания своих действий является существенной частью практики воли.
Нас просят. Ну, это само по себе есть серьезное основание. Важно знать, кто именно просит. Если для собаки команда «фас!» является стимулом, то для человека любая команда становится основанием. Единый по своей психической природе стимул заменяется разнообразными основаниями. Просьба, требование, предложение суть различные основания. Я провожу взвешивание. Я могу перечислить свои основания. Можно перечислить основания еще до того, как сделан выбор. Тогда человека можно переубедить.
В заключение этого параграфа противопоставим свободу действия восприятию, где нет разрыва:
«В восприятии, в противоположность действию, нет этого ощущения открытых нам альтернативных возможностей. Напротив, мы воспринимаем как должное, что наш чувственный опыт держится на комбинации того, как устроены мир и мы сами. Например, если я посмотрю на клавиатуру компьютера, от меня не зависит то, что я увижу». [23, 89]
Мы не можем повлиять усилием воли на воспринимаемое нами (тут нужно сделать известные оговорки, вспомнить восприятие аспекта). Например, мы не можем сознательно изменить цвет, под которым воспринимается некоторый предмет. Сложно себе представить, с какой целью это можно было бы сделать. Практика вúдения, как мы знаем, формировалась в целях установления общности объекта, и здесь такой произвол восприятия создавал бы только помехи. Если бы болевое ощущение мы научились подавлять силой воли, то, скорее всего, потерпели бы от этого урон.
В отличие от управления погодой, мы не видим принципиальных причин, по которым для произвольного восприятия не смог бы сформироваться физиологический механизм выполнения участи. Возможно, что на этом пути культура и могла бы столкнуться с техническими трудностями, но дело, видимо, не в этом. Представляется, что произвольное восприятие было бы абсолютно бесперспективной, тупиковой с экологической точки зрения культурной ветвью.
содержание
5.4. Бордо или бургундское
«...Я решаю...»
Природа разрыва
Сёрль
Джон Сёрль определяет разрыв следующим образом:
«К разрыву можно применить два эквивалентных описания: одно - направленное вперед, другое - назад. Первое: разрыв - это особенность сознательного принятия решений и поведения, благодаря которой мы чувствуем, что в причинном отношении перед нами открыта возможность альтернативных решений и действий в будущем. Второе: разрыв - это особенность сознательного принятия решений и поведения, благодаря которой основания, предшествующие решениям и действиям, не воспринимаются субъектом как устанавливающие причинно-достаточные условия для принятия решений и совершения действий». [23, 83]
Выше мы видели, что наличие оснований не является достаточной причиной для действия, так как процедура выбора предполагает еще жребий или взвешивание. Таким образом, проясняется техническая сторона проблемы разрыва (нам остается убедиться только в том, что этот разрыв передается по наследству и другим формам волевого поведения).
Далее мы должны выйти к следствиям из наших представлений о свободе воли, к разрыву. Где в нашей теории появляются возможность альтернативных решений в будущем? Где и в связи с чем появляется недостаточность психологических оснований? Если бы нам удалось ответить на эти вопросы, то у нас появилась бы законченная теория свободы воли.
Практиковать свободу воли означает также манифестировать разрыв. Некто говорит: «Я могу поступить так, но могу иначе. В некоторый момент я решу, как поступить». Мы знаем, каким образом «он решит». Он бросит жребий или произведет взвешивание оснований. Тут нет ничего скрытого. До того как этот человек не произвел взвешивание, он живет с этим, можно сказать, чувством еще не принятого решения. Это также входит в практику свободы воли. Как мы можем помыслить это чувство?
Мы умеем рассказывать истории и строить сценарии. Допустим, я отправляюсь на самолете в другой город, где меня ждут деловые встречи и ужин в ресторане. Я могу представить себе этот сценарий весьма отчетливо. Скорее всего, все так и произойдет, но может случиться, что внезапно начнется снежная буря и мой рейс будет отложен. В этом случае я проведу несколько часов ожидания в аэропорту и опоздаю на встречу. Это другой вероятный сценарий. И его я могу представить себе во всех красках. Нужно заметить, что я не могу выбирать между этими сценариями, поскольку наступление снежной бури лежит за пределами моей воли. В принципе, я надеюсь на лучшее, но должен быть готов к осложняющим дело обстоятельствам. Существует, однако, и третий сценарий. Я могу по телефону отменить встречи, лечь на диван и весь вечер читать Достоевского.
Каждый из этих сценариев является возможным. Сейчас я еще не знаю, какой из них осуществится. С точки зрения теории детерминизма нейробиологические процессы в моей голове и текущее состояние погоды на Планете достаточны, чтобы причинно обусловить реализацию одного из сценариев.
Несмотря на кажущееся равноправие этих сценариев, в моем сознании они представлены по-разному. Между первым и третьим я могу выбрать, но не между первым и вторым. Как же так случилось? Мы признаем, что подобное противопоставление является результатом эволюции нашей культуры. В другой культуре дела могли бы обстоять иначе. Некоторый набор сценариев оказался выделен в группу, относительно которой мы поставили себя в особое положение. Мы манифестируем выбор между сценариями этой группы. Это своеобразная практика, которая сложилась в определенный момент культурного становления. Выше мы уже осуществили попытку рассмотрения психологических и экологических аспектов такой практики. Сейчас же мы хотим только отметить, что разрыв, присущий практике свободы воли, нельзя назвать иллюзией, так как за этим разрывом стоит серьезная культурологическая реальность.
Фактически сегодня в группе сценариев, относительно которых мы манифестируем выбор, остались истории, так или иначе связанные с движениями нашего тела. Именно в этой области работают процедуры выбора, механизмы присваивания и выполнения участи. Некогда, судя по всему, в этот ареал входили и другие сюжеты.
Я играю в рулетку. Возможно, делая ставку, я решил (фактически я произвел взвешивание оснований), что именно число 13 должно выпасть. Я обвожу аудиторию взглядом, подчеркивая непоколебимость своего решения. Теперь я несу ответственность за выпадение числа 13 и испытываю опыт свободы по поводу выпадения этого числа (если бы существовала такая культура, то игра потеряла бы смысл). Культура столкнулась с тем, что в ряде случаев оказалось невозможным построить механизм выполнения участи, обеспечивающий достаточный процент успеха. Едва ли мы можем серьезно говорить о механизмах выполнения участи, например, в случае с погодой или в примере с игрой в рулетку. Случайного попадания могло бы оказаться достаточно, но только до некоторого времени. Случаи неудачи трактовались бы как слабость воли (нам и сегодня хорошо знакомо проявление этой слабости). Управление погодой - это ветвь волевой практики, которая оказалась в какое-то время на периферии форм жизни и в конечном счете сошла на нет.
Итак, мы живем некоторой картиной будущего. Иногда эта картина фрагментарна и расплывчата. В ряде случаев мы рассчитываем на импровизацию. Местами нам представляются альтернативные варианты, каждый из которых расписан достаточно подробно. Разумеется, могут вмешаться неожиданные обстоятельства. В некоторых точках ветвления нам придется принимать решения. Мы достраиваем вперед свою личную историю и поступаем в согласии с этой картиной.
Испытывать опыт свободы означает предвкушать будущее решение и культурологические последствия этого решения. Я знаю, между какими сценариями я могу сделать выбор. Я практикую это знание. Выбор должен органично встроиться в рамки моей личной истории.
Наш опыт свободы по поводу некоторого действия мог бы нас подвести (и это не обязательно связано со слабостью воли). Допустим, Петр говорит: «У меня нет выбора; я не могу выйти из дома и прогуляться; я прикован болезнью к постели». Фактически он может ошибиться. Возможно, что болезнь уже отступила. Может случиться и наоборот. У меня есть ощущение, что я сейчас могу встать с кресла и подойти к книжной полке. Может случиться, что, попытайся я это сделать, у меня ничего не вышло бы - действие медицинского препарата, принятого утром, парализовало мои движения. Впрочем, мы редко ошибаемся в подобных случаях. Если это получалось вчера (и вообще всегда), то почему бы этому не получиться и сегодня?
Почему мы чувствуем, что основания не являются достаточной причиной для совершения действия? Потому что это так и есть. Действующей причиной может служить только исход «взвешивания» оснований.
Мы можем объяснить, в соответствии с какими основаниями действовали. Поскольку сам процесс взвешивания фактически скрыт от наблюдателя, то указание оснований является свидетельством о решении. Иногда мы просто объявляем о своем решении (это редуцированная форма).
«В вопросе «Почему вы это сделали?» нет значения: какие причины были достаточными для вашего действия? Скорее в нем спрашивается: в соответствии с каким основанием (основаниями) вы как рациональная личность действовали?» [23, 107]
Приводить основания своих действий является существенной частью практики воли.
Нас просят. Ну, это само по себе есть серьезное основание. Важно знать, кто именно просит. Если для собаки команда «фас!» является стимулом, то для человека любая команда становится основанием. Единый по своей психической природе стимул заменяется разнообразными основаниями. Просьба, требование, предложение суть различные основания. Я провожу взвешивание. Я могу перечислить свои основания. Можно перечислить основания еще до того, как сделан выбор. Тогда человека можно переубедить.
В заключение этого параграфа противопоставим свободу действия восприятию, где нет разрыва:
«В восприятии, в противоположность действию, нет этого ощущения открытых нам альтернативных возможностей. Напротив, мы воспринимаем как должное, что наш чувственный опыт держится на комбинации того, как устроены мир и мы сами. Например, если я посмотрю на клавиатуру компьютера, от меня не зависит то, что я увижу». [23, 89]
Мы не можем повлиять усилием воли на воспринимаемое нами (тут нужно сделать известные оговорки, вспомнить восприятие аспекта). Например, мы не можем сознательно изменить цвет, под которым воспринимается некоторый предмет. Сложно себе представить, с какой целью это можно было бы сделать. Практика вúдения, как мы знаем, формировалась в целях установления общности объекта, и здесь такой произвол восприятия создавал бы только помехи. Если бы болевое ощущение мы научились подавлять силой воли, то, скорее всего, потерпели бы от этого урон.
В отличие от управления погодой, мы не видим принципиальных причин, по которым для произвольного восприятия не смог бы сформироваться физиологический механизм выполнения участи. Возможно, что на этом пути культура и могла бы столкнуться с техническими трудностями, но дело, видимо, не в этом. Представляется, что произвольное восприятие было бы абсолютно бесперспективной, тупиковой с экологической точки зрения культурной ветвью.