Мастер ужасок. Часть 8
назад в Как варят приведение
Царап и мастер ужасок
После варки приведения у Эхо возник огромный интерес к искусству мастера ужасок. Он не знал лишь одной вещи: этот эксперимент был древнейшим трюком из репертуара каждого опытного алхимика, которым они пользовались для завлечения учеников.
План Айспина был простым, но в то же время коварным. Для дальнейших экспериментов он нуждался в компактной версии всех своих собственных и общих базовых алхимических знаний. Но, как это вероятно делали старые шарлатаны, просто бросить в жировой котёл "Энциклопедию алхимии" и личные записи было не достаточно. Нет. Согласно его рассчётам, эти знания должны быть переданы напрямую из мозга в мозг, для этого он лично, на старый лад, собирался поместить их в голову царапа, чтобы затем выварить их оттуда. Эхо был единственным существом в Следвайе, которое понимало Айспина и могло впитать, как губка, тайные знания мастера. Это являлось единственной причиной того, почему мастер ужасок собирался раскрыть царапу так тщательно хранимые тайны алхимии, включая его собственный достижения.
Эхо же считал, что всё это затеяно лишь для развлечения и отвлечения его от мрачных мыслей: когда он не ел и не спал, то был с ужасом думал о своей градущей судьбе. Поэтому он использовал любую возможность, что бы побыть с мастером в лаборатории и получить очередную порцию его удивителных особых знаний. Он думал, что старик таким образом хочет завоевать его симпатию и высказать всё, что накопилось у него на душе за все эти годы одиночества.
О чём с уверенностью можно было сказать об Айспине, так это то, что преподавать он умел. Когда он для Эхо превращался в чуткого, всезнающего учителя, то изменялось даже его поведение. Всё демоническое, жёсткое, властное спадало с него, как отвратительный кокон, его голос понижался с высокого дисканта до мелодичного шёпота, деспотичная жестикуляция исчезала, а бессердечная гримаса сменялась благосклонным выражение лица.
У Эхо не разу не возникло ощущения, что его чему-то обучают, что-то вдалбливают ему в голову. Нет, уроки Айспина походили на дружескую беседу, в которой совершенно случайно касались проблем высшей алхимии. Эхо просто беззаботно задавал наивные вопросы. Он считал, что вся умственная работа проделывалась Айспином, которому приходилось доставать и перерабатывать все эти знания из колоссальных сокровищниц собственного мозга. На самом же деле это Эхо, впервые в жизни использующий свой царапий мозг в полном объёме, выполнял весь труд.
Айспин знал всё о мозге царапов. Он знал, что существо, обладающее способностью свободно и безошибочно разговаривать на всех языках Цамонии, включая все звериные языки, является гением и наверняка способно на другие удивительные вещи. Мозг Эхо был пустой губкой, жаждущей получать информацию, полной неиспользуемых камер и синапсов, свежих клеток и молодых тканей, потрескивающий от умственного напряжения. Если бы ему зачитали список всех жителей Атлантиса с датами рождения или основы цамонийской древней математики, то он бы всё запомнил и по желанию мог бы воспроизвести всю эту информацию задом наперёд. Но он не знал об этом даре. Из-за того, что этот молодой орган в течение своей короткой жизни до сих пор не был использован, он являлся идеальным сосудом, который мастер ужасок решил заполнить всеми своими знаниями. Или, как минимум, их квинтэссеницией в виде сконцентрированной компактной системы удобных формул и теорем.
Не важно о чём читал лекцию Айспин - о геоцентрической моделе оболочки вселенной или о языке бриллиантов, о книгохимическом буквенном гипнозе или болевом пороге металлов - это звучало для Эхо как музыка, которая, как он был уверен, влетала в одно его ухо и вылетала из другого. Ему достаточно было мелодии речи мастера, которая отлично отвлекала его от мрачных мыслей, и он не имел ни малейшего понятия, сколько из всего услышанного он на самом деле понимает и что из этого откладывается у него в голове. Мозг Эхо, об этом в свою очередь знал мастер ужасок, обладал удивительно способностью сохранять всю информацию не обременяя при этом царапа. Да, Эхо даже не знал, что его чему-то научили: этакое мирное сосуществование невежества и интеллекта, возможное только в мозгу царапа.
Айспин шутливо обучал Эхо не только теоретическим основам алхимии, но и практическим. Для этого он просто предоставил царапу возможность постоянного доступа в лабораторию, позволял ему болтаться под ногами и расхаживать по столам, в то время, как он сам исполнял ежедневные процедуры. Именно поэтому Эхо не пропускал ни одного движения мастера, ни одной последовательности исполнения экспериментов и ему было позволено читать не только конспекты Айспина, но и его дневник. Единственное, чего он не замечал, так это того, что все числа, результаты опытов и формулы, веса порошков и фокусные расстояния, логарифмы и барометрические данные, сроки брожения и точки плавления и прочее, надёжно оседали в его голове.
Эхо смотрел в лупы, микроскопы и подзорные трубы, разглядел все препараты в стеклянных банках, присутствовал при растопке алхимической печи и даже узнал обо всех этапах работы айспинского консерватора. Он обнюхал все порошки и щёлочи, тайные микстуры и мази, эссенции и кислоты и запомнил их запахи, названия и составляющие. На стенах лаборатории висели большие алхимические таблицы, знаки элементов и схемы химических соединений, которые царап изучил сверху до низу. Он читал древние, бесценные алхимические труды, которые Айспин принёс ему из библиотеки. А по вечерам, после длинного рабочего дня и ужина из множества блюд, мастер лично читал ему свои тайные записи о самых отчаянных экспериментах. И всё это накапливалось в маленькой голове Эхо, превращая её в вероятно самое огромное сокровище цамонийской алхимии, которое он беззаботно таскал на своих плечах.
Иногда по ночам Эхо просапался, от того, что его желудок был переполнен. Тогда он с удовольствием бродил по старым коридорам, пока не уставал. Время от времени он встречал Айспина, который, судя по всему, никогда не спал. Тогда он быстро прятался где-нибудь за мебелью и из укрытия тайно наблюдал за ночной деятельностью Айспина, которая, как скоро установил Эхо, была совершенно незагадочной и предсказуемой. Например, Айспин садился у окна и смотрел в город через подзорную трубу или направлялся в библиотеку, набитую усыпляюще пахнущими книгами, где он читал и при этом что-то бормотал себе под нос. Конечно же он часто работал в лаборатории и поскольку он считал, что ночью за ним никто не следит, то делал всё с ещё большей лихорадочностью и неутомимостью, чем днём. Он растапливал алхимическую печь, проверял текущие эксперименты и стучал по банкам с ляйденскими человечками. Затем он бежал к большой серой доске, стирал губкой пару формул и записывал новые. Отходил на шаг назад. Впадал в бешенство, кричал на доску и швырял мел в огонь. Остывал и в совершенном спокойстве проводил до конца кропотливый химический эксперимент. Или метался между столами и монотонно бубнил бесконечные числа и формулы. Что-то записывал в ежедневник. Полировал колбы и вентиля. Зашивал лопнувшее чучело какого-нибудь животного. Рисовал картину. Мыл пол. Чистил камин. И так далее - старик никогда не стоял на месте, не отдыхал, даже не садился.
Эхо вспомнил, как однажды он взобрался вверх по увитому плющом,фасаду психиатрической клиники Следвайи. С крыши этого ни кем не любимого здания он увидел внутренний двор заведения, куда больные выходили на прогулку. То, что он увидел, поразило его. Сумасшедшие внизу вели себя так, будто оно находились в обычном мире и занимались чрезвычайно важными делами. Один собирал опавшие листья и складывал их в кучу в углу двора, чтобы потом затем с решительным лицом охранять их от грабителей. Другой со скоростью секундной стрелки бился головой об стену и при этом считал. Третий с воодушевлением рассказывал своим соседям о предстоящем нашествии из космоса. С того момента, как Эхо это увидел, ему стало ясно, что сумашедствие заставляет большинство своих жертв не захватывать континенты или сжигать столицы, а заниматься мелкими ежедневными делами, не сильно отличающимися от дел здоровых людей. Вскоре Айспин стал казаться ему не таким опасным безумцем, как думали о нём в Следвайе, а существом, собравшим в себе всех тех безобидных сумасшедших, которых как-то увидел Эхо. Замученый своим беспокойным, вечно недовольным разумом и добровольно изолировавший себя от настоящего мира, корпел он своим безумным трудом, который, наверняка, никогда не будет готов. Так мастер ужасок Айспин, при близком рассмотрении, превращался из монстра, пугающего Эхо и всех жителей Следвайи, в обычное существо. Конечно Эхо не привязался к мастеру и не сочуствовал ему, так как он оставался тем же старым деспотом, живодёром и кровопийцей, каким он всегда был - тем, кто через пару недель хочет для какого-то глупого эксперимента перерезать ему горло. Но царап научился не бояться Айспина и даже иногда получать удовольствие от общения с ним. Он считал такой подход разумнее, чем провести последние дни в постоянном страхе.
Но и Айспин через пару дней увидел Эхо другими глазами. Он очень быстро понял, что царап, в отличие от всех других домашних животных, воздействует на своего хозяина гораздо деликатнее. Собака исполняет все приказы и охраняет дом, птицы радуют своим пением, царап же на первый взгляд совершенно ни чем не занимается, кроме того, что своим существованием делает хозяина счастливее и заставляет его себе прислуживать. В обществе преданного и мощного пса чувствуешь себя одновременно уверенным и сильным, в обществе же царапа нужно радоватъся уже тому, что тебя терпят. Собака пресмыкается перед хозяином, попрошайничает, позволяет брать себя на поводок и дрессировать идиотские трюки. Она позволяет даже себя избивать, даже если она мог бы разорвать своего хозяина на куски. Собаку можно одним пинком загнать в угол, но через пару часов она уже забудет об этом и в знак благодарности принесёт тапочки. Царап же будет целый день пренебрежительно обходиться со своим хозяином, только потому, что тот нечаянно наступил ему на хвост. Царапа никто не боится, но его уважают. Собаку же можно бояться, но никто не относится к ней с почтением. Если бы Айспин бросил Эхо палку, то тот сначала посмотрел бы на него сверху вниз, будто его хозяин сошёл с ума, а затем бы, покачивая головой, гордо удалился.
Айспина очаровывала подвижность Эхо. Он подозревал, что царап мог бы совершенно спокойно пройти по лезвию ножа и не порезаться. Или бродить по дождевому облаку и не провалиться. Он мог, наверное, ловко перебежатъ глубокую лужу и не намочить лапы. Он мог бы наступить на раскалённую плиту и не обжечься. Казалось, что силы притяжения лишь частично воздействую на Эхо. Собака, пытающаяся вскарабкаться на крышу, является воплощением изначально обречённого на срыв мероприятия. Если же это хотел сделать Эхо, то он просто скользил вверх по водосточной трубе, будто бы у него на лапах имелись присоски. Если царап падал с краши, то он целый и невредимый приземлялся на свои четыре лапы. Если же с крыши падал пёс, то он разбивался насмерть.
Эхо, распространявший вокруг себя аристократическую атмосферу, ненавязчиво и бесшумно находясь рядом, действовал на Айспина успокаивающе. Он, с его внутренним и внешним балансом, с обдуманными плавными движениями, с его страстью ко сну и инстинктивной антипатией к суетливой деятельности, был воплощением спокойствия и самообладания. Особенно восхищало Айпина то, как Эхо укладывался спать. Он не просто ложился - это был своеобразный танец восхваления сна. Перед сном, царап, небрежной походкой льва, идущего к водопою, направлялся к своей корзинке, мурлыча залезал внутрь и величественно начинал топтаться по кругу, притаптывая поровнее подушку. Затем, бесстыдно зевая, он вытягивал передние лапы и потягивался всем телом, чтобы потом, в полном смысле этого слова, растаять - одним единственным движением с раздражающей медлительностью опуститься на дно корзинки. После этого он аккуратным полукругом укладывал рядом с собой хвост, старательно облизывал подушечки лап и ещё раз зевал. Голова опускалась вниз, глаза сужались и Айспин, глядя на равномерно вздымающуюся спину царапа, понимал, что Эхо благополучно прибыл в кошачий рай - мир снов.
В отличие от Эхо мастер ужасок практически никогда не спал. Лишь изредка он присаживался на стул, чтобы впасть в беспокойный сон наполненный мучительными кошмарами, в которых он, преследуемый горящими ужасками, бежал по бесконечным коридорам или переваривался в желудке гигантского спрута. Но через час он просыпался и незамедлительно приступал к работе.
Долгое время Айспин общался только с кожекрылами и только сейчас ему стало ясно, как их поведение изменило его привычки: теперь он предпочитал дню ночь, был всё время ужасно раздражён и непостоянен, он слышал как растёт трава и вздрагивал при любых громких звуках. Он заворачивался в свою накидку так же, как вампиры заворачиваются в свои крылья, и точно так же, как они, Айспин с удовольствием прятался в темноте.
"Если я не буду внимательнее," - думал Айспин, - "то вскоре буду издавая глухие звуки висеть где-нибудь на чердаке вниз головой. Нужно попытаться научится спокойствию у Эхо."
И да, он начал уважительнее относиться к царапу. Вообще, это было отличной идеей выбрать Эхо венцом своего эксперимента. В его жире должны содержаться недостающие связующие элементы, которые позволят всем прочим субстанциям соединиться воедино. Особенно Айспина радовал тот факт, что Эхо, не смотря на свою врождённую царапью лень и независимость, сам того не подозревая, позволял себя дрессировать и загружать работой. Это было самым искусным истязанием животных.
Рубаха
Царап и мастер ужасок
После варки приведения у Эхо возник огромный интерес к искусству мастера ужасок. Он не знал лишь одной вещи: этот эксперимент был древнейшим трюком из репертуара каждого опытного алхимика, которым они пользовались для завлечения учеников.
План Айспина был простым, но в то же время коварным. Для дальнейших экспериментов он нуждался в компактной версии всех своих собственных и общих базовых алхимических знаний. Но, как это вероятно делали старые шарлатаны, просто бросить в жировой котёл "Энциклопедию алхимии" и личные записи было не достаточно. Нет. Согласно его рассчётам, эти знания должны быть переданы напрямую из мозга в мозг, для этого он лично, на старый лад, собирался поместить их в голову царапа, чтобы затем выварить их оттуда. Эхо был единственным существом в Следвайе, которое понимало Айспина и могло впитать, как губка, тайные знания мастера. Это являлось единственной причиной того, почему мастер ужасок собирался раскрыть царапу так тщательно хранимые тайны алхимии, включая его собственный достижения.
Эхо же считал, что всё это затеяно лишь для развлечения и отвлечения его от мрачных мыслей: когда он не ел и не спал, то был с ужасом думал о своей градущей судьбе. Поэтому он использовал любую возможность, что бы побыть с мастером в лаборатории и получить очередную порцию его удивителных особых знаний. Он думал, что старик таким образом хочет завоевать его симпатию и высказать всё, что накопилось у него на душе за все эти годы одиночества.
О чём с уверенностью можно было сказать об Айспине, так это то, что преподавать он умел. Когда он для Эхо превращался в чуткого, всезнающего учителя, то изменялось даже его поведение. Всё демоническое, жёсткое, властное спадало с него, как отвратительный кокон, его голос понижался с высокого дисканта до мелодичного шёпота, деспотичная жестикуляция исчезала, а бессердечная гримаса сменялась благосклонным выражение лица.
У Эхо не разу не возникло ощущения, что его чему-то обучают, что-то вдалбливают ему в голову. Нет, уроки Айспина походили на дружескую беседу, в которой совершенно случайно касались проблем высшей алхимии. Эхо просто беззаботно задавал наивные вопросы. Он считал, что вся умственная работа проделывалась Айспином, которому приходилось доставать и перерабатывать все эти знания из колоссальных сокровищниц собственного мозга. На самом же деле это Эхо, впервые в жизни использующий свой царапий мозг в полном объёме, выполнял весь труд.
Айспин знал всё о мозге царапов. Он знал, что существо, обладающее способностью свободно и безошибочно разговаривать на всех языках Цамонии, включая все звериные языки, является гением и наверняка способно на другие удивительные вещи. Мозг Эхо был пустой губкой, жаждущей получать информацию, полной неиспользуемых камер и синапсов, свежих клеток и молодых тканей, потрескивающий от умственного напряжения. Если бы ему зачитали список всех жителей Атлантиса с датами рождения или основы цамонийской древней математики, то он бы всё запомнил и по желанию мог бы воспроизвести всю эту информацию задом наперёд. Но он не знал об этом даре. Из-за того, что этот молодой орган в течение своей короткой жизни до сих пор не был использован, он являлся идеальным сосудом, который мастер ужасок решил заполнить всеми своими знаниями. Или, как минимум, их квинтэссеницией в виде сконцентрированной компактной системы удобных формул и теорем.
Не важно о чём читал лекцию Айспин - о геоцентрической моделе оболочки вселенной или о языке бриллиантов, о книгохимическом буквенном гипнозе или болевом пороге металлов - это звучало для Эхо как музыка, которая, как он был уверен, влетала в одно его ухо и вылетала из другого. Ему достаточно было мелодии речи мастера, которая отлично отвлекала его от мрачных мыслей, и он не имел ни малейшего понятия, сколько из всего услышанного он на самом деле понимает и что из этого откладывается у него в голове. Мозг Эхо, об этом в свою очередь знал мастер ужасок, обладал удивительно способностью сохранять всю информацию не обременяя при этом царапа. Да, Эхо даже не знал, что его чему-то научили: этакое мирное сосуществование невежества и интеллекта, возможное только в мозгу царапа.
Айспин шутливо обучал Эхо не только теоретическим основам алхимии, но и практическим. Для этого он просто предоставил царапу возможность постоянного доступа в лабораторию, позволял ему болтаться под ногами и расхаживать по столам, в то время, как он сам исполнял ежедневные процедуры. Именно поэтому Эхо не пропускал ни одного движения мастера, ни одной последовательности исполнения экспериментов и ему было позволено читать не только конспекты Айспина, но и его дневник. Единственное, чего он не замечал, так это того, что все числа, результаты опытов и формулы, веса порошков и фокусные расстояния, логарифмы и барометрические данные, сроки брожения и точки плавления и прочее, надёжно оседали в его голове.
Эхо смотрел в лупы, микроскопы и подзорные трубы, разглядел все препараты в стеклянных банках, присутствовал при растопке алхимической печи и даже узнал обо всех этапах работы айспинского консерватора. Он обнюхал все порошки и щёлочи, тайные микстуры и мази, эссенции и кислоты и запомнил их запахи, названия и составляющие. На стенах лаборатории висели большие алхимические таблицы, знаки элементов и схемы химических соединений, которые царап изучил сверху до низу. Он читал древние, бесценные алхимические труды, которые Айспин принёс ему из библиотеки. А по вечерам, после длинного рабочего дня и ужина из множества блюд, мастер лично читал ему свои тайные записи о самых отчаянных экспериментах. И всё это накапливалось в маленькой голове Эхо, превращая её в вероятно самое огромное сокровище цамонийской алхимии, которое он беззаботно таскал на своих плечах.
Иногда по ночам Эхо просапался, от того, что его желудок был переполнен. Тогда он с удовольствием бродил по старым коридорам, пока не уставал. Время от времени он встречал Айспина, который, судя по всему, никогда не спал. Тогда он быстро прятался где-нибудь за мебелью и из укрытия тайно наблюдал за ночной деятельностью Айспина, которая, как скоро установил Эхо, была совершенно незагадочной и предсказуемой. Например, Айспин садился у окна и смотрел в город через подзорную трубу или направлялся в библиотеку, набитую усыпляюще пахнущими книгами, где он читал и при этом что-то бормотал себе под нос. Конечно же он часто работал в лаборатории и поскольку он считал, что ночью за ним никто не следит, то делал всё с ещё большей лихорадочностью и неутомимостью, чем днём. Он растапливал алхимическую печь, проверял текущие эксперименты и стучал по банкам с ляйденскими человечками. Затем он бежал к большой серой доске, стирал губкой пару формул и записывал новые. Отходил на шаг назад. Впадал в бешенство, кричал на доску и швырял мел в огонь. Остывал и в совершенном спокойстве проводил до конца кропотливый химический эксперимент. Или метался между столами и монотонно бубнил бесконечные числа и формулы. Что-то записывал в ежедневник. Полировал колбы и вентиля. Зашивал лопнувшее чучело какого-нибудь животного. Рисовал картину. Мыл пол. Чистил камин. И так далее - старик никогда не стоял на месте, не отдыхал, даже не садился.
Эхо вспомнил, как однажды он взобрался вверх по увитому плющом,фасаду психиатрической клиники Следвайи. С крыши этого ни кем не любимого здания он увидел внутренний двор заведения, куда больные выходили на прогулку. То, что он увидел, поразило его. Сумасшедшие внизу вели себя так, будто оно находились в обычном мире и занимались чрезвычайно важными делами. Один собирал опавшие листья и складывал их в кучу в углу двора, чтобы потом затем с решительным лицом охранять их от грабителей. Другой со скоростью секундной стрелки бился головой об стену и при этом считал. Третий с воодушевлением рассказывал своим соседям о предстоящем нашествии из космоса. С того момента, как Эхо это увидел, ему стало ясно, что сумашедствие заставляет большинство своих жертв не захватывать континенты или сжигать столицы, а заниматься мелкими ежедневными делами, не сильно отличающимися от дел здоровых людей. Вскоре Айспин стал казаться ему не таким опасным безумцем, как думали о нём в Следвайе, а существом, собравшим в себе всех тех безобидных сумасшедших, которых как-то увидел Эхо. Замученый своим беспокойным, вечно недовольным разумом и добровольно изолировавший себя от настоящего мира, корпел он своим безумным трудом, который, наверняка, никогда не будет готов. Так мастер ужасок Айспин, при близком рассмотрении, превращался из монстра, пугающего Эхо и всех жителей Следвайи, в обычное существо. Конечно Эхо не привязался к мастеру и не сочуствовал ему, так как он оставался тем же старым деспотом, живодёром и кровопийцей, каким он всегда был - тем, кто через пару недель хочет для какого-то глупого эксперимента перерезать ему горло. Но царап научился не бояться Айспина и даже иногда получать удовольствие от общения с ним. Он считал такой подход разумнее, чем провести последние дни в постоянном страхе.
Но и Айспин через пару дней увидел Эхо другими глазами. Он очень быстро понял, что царап, в отличие от всех других домашних животных, воздействует на своего хозяина гораздо деликатнее. Собака исполняет все приказы и охраняет дом, птицы радуют своим пением, царап же на первый взгляд совершенно ни чем не занимается, кроме того, что своим существованием делает хозяина счастливее и заставляет его себе прислуживать. В обществе преданного и мощного пса чувствуешь себя одновременно уверенным и сильным, в обществе же царапа нужно радоватъся уже тому, что тебя терпят. Собака пресмыкается перед хозяином, попрошайничает, позволяет брать себя на поводок и дрессировать идиотские трюки. Она позволяет даже себя избивать, даже если она мог бы разорвать своего хозяина на куски. Собаку можно одним пинком загнать в угол, но через пару часов она уже забудет об этом и в знак благодарности принесёт тапочки. Царап же будет целый день пренебрежительно обходиться со своим хозяином, только потому, что тот нечаянно наступил ему на хвост. Царапа никто не боится, но его уважают. Собаку же можно бояться, но никто не относится к ней с почтением. Если бы Айспин бросил Эхо палку, то тот сначала посмотрел бы на него сверху вниз, будто его хозяин сошёл с ума, а затем бы, покачивая головой, гордо удалился.
Айспина очаровывала подвижность Эхо. Он подозревал, что царап мог бы совершенно спокойно пройти по лезвию ножа и не порезаться. Или бродить по дождевому облаку и не провалиться. Он мог, наверное, ловко перебежатъ глубокую лужу и не намочить лапы. Он мог бы наступить на раскалённую плиту и не обжечься. Казалось, что силы притяжения лишь частично воздействую на Эхо. Собака, пытающаяся вскарабкаться на крышу, является воплощением изначально обречённого на срыв мероприятия. Если же это хотел сделать Эхо, то он просто скользил вверх по водосточной трубе, будто бы у него на лапах имелись присоски. Если царап падал с краши, то он целый и невредимый приземлялся на свои четыре лапы. Если же с крыши падал пёс, то он разбивался насмерть.
Эхо, распространявший вокруг себя аристократическую атмосферу, ненавязчиво и бесшумно находясь рядом, действовал на Айспина успокаивающе. Он, с его внутренним и внешним балансом, с обдуманными плавными движениями, с его страстью ко сну и инстинктивной антипатией к суетливой деятельности, был воплощением спокойствия и самообладания. Особенно восхищало Айпина то, как Эхо укладывался спать. Он не просто ложился - это был своеобразный танец восхваления сна. Перед сном, царап, небрежной походкой льва, идущего к водопою, направлялся к своей корзинке, мурлыча залезал внутрь и величественно начинал топтаться по кругу, притаптывая поровнее подушку. Затем, бесстыдно зевая, он вытягивал передние лапы и потягивался всем телом, чтобы потом, в полном смысле этого слова, растаять - одним единственным движением с раздражающей медлительностью опуститься на дно корзинки. После этого он аккуратным полукругом укладывал рядом с собой хвост, старательно облизывал подушечки лап и ещё раз зевал. Голова опускалась вниз, глаза сужались и Айспин, глядя на равномерно вздымающуюся спину царапа, понимал, что Эхо благополучно прибыл в кошачий рай - мир снов.
В отличие от Эхо мастер ужасок практически никогда не спал. Лишь изредка он присаживался на стул, чтобы впасть в беспокойный сон наполненный мучительными кошмарами, в которых он, преследуемый горящими ужасками, бежал по бесконечным коридорам или переваривался в желудке гигантского спрута. Но через час он просыпался и незамедлительно приступал к работе.
Долгое время Айспин общался только с кожекрылами и только сейчас ему стало ясно, как их поведение изменило его привычки: теперь он предпочитал дню ночь, был всё время ужасно раздражён и непостоянен, он слышал как растёт трава и вздрагивал при любых громких звуках. Он заворачивался в свою накидку так же, как вампиры заворачиваются в свои крылья, и точно так же, как они, Айспин с удовольствием прятался в темноте.
"Если я не буду внимательнее," - думал Айспин, - "то вскоре буду издавая глухие звуки висеть где-нибудь на чердаке вниз головой. Нужно попытаться научится спокойствию у Эхо."
И да, он начал уважительнее относиться к царапу. Вообще, это было отличной идеей выбрать Эхо венцом своего эксперимента. В его жире должны содержаться недостающие связующие элементы, которые позволят всем прочим субстанциям соединиться воедино. Особенно Айспина радовал тот факт, что Эхо, не смотря на свою врождённую царапью лень и независимость, сам того не подозревая, позволял себя дрессировать и загружать работой. Это было самым искусным истязанием животных.
Рубаха