Н. Каразин. На далеких окраинах (17)
Другие главы:
Часть 1: I, II, III, IV, V, VI, VII, VIII, IX, X, XI, XII.
Часть 2: I, II, III, IV, V, VI, VII, VIII, IX, X, XI.
Часть 3: I, II, III, IV, V, VI, VII, VIII, IX, X, XI, XII, XIII, XIV.IX. В шайках Назара
Весь кишлак (деревня) состоял не более как из десяти сакель. Крыши у всех этих сакель были разломаны и чернели обугленные балки, торча из-за закоптелых, приземистых стен. Запасы корма и топлива были сожжены, и там, где прежде возвышались скирды клеверных снопов, лежали груды беловатой золы, и каждый легкий порыв ветра разрывал эту золу и разносил ее по узкой, единственной улице кишлака, засыпал ею лужи почернелой, запекшейся крови, тонким слоем покрывал искаженные, позеленевшие лица мертвецов, там и сям лежавших в самых неестественных, отвратительных позах.
Десятка два ворон и пара черных, как уголь, грачей перелетали с места на место: клювы у этих хищников были широко раскрыты, они лениво взмахивали крыльями, дышали тяжело, малейшее движение их тяготило: уж очень они наелись… Эти птицы да еще рыжая с черными пятнами кошка, на мгновение выглянувшая из-под разбитого сундука, были единственными живыми существами во всем кишлаке.
Дорога, проходившая через это селение, шла из бокового скалистого ущелья, спускалась вниз и, обогнув маленький, заплесневелый прудок, над которым свесились оголенные ветви тальника, шла дальше, теряясь между холмистыми пригорками. За этою волнообразною грядою начиналась Заравшанская долина, густонаселенная, плодородная полоса, лежащая по обеим сторонам рек Заравшана, Ак-Дарьи и Нурупая.
Горное эхо принесло с собою звук, весьма похожий на человеческий голос. Большая, жирная ворона, долбившая носом гладко обритый затылок старика, ничком лежавшего у самого входа в крайнюю саклю, приподняла голову, нагнула ее несколько набок, прислушалась и бочком отпрыгнула немного в сторону.
Звук повторился. Теперь ясно слышно, что это говорит человек; другой ему отвечает; вот засмеялись оба… Щелкают подковы по каменистой дороге. Всадники едут вон по той лощине; их не видно пока за гранитным откосом, а едут они очень близко.
С шумом поднялась вся воронья стая, отлетела в сторону и расселась на сучьях старого, высохшего карагача, жадно поглядывая на оставленную добычу.
Над гребнем откоса мелькнул сперва конец ружья, потом красный верх киргизского малахая.
- Вон оно как! - говорит один всадник, шагом подъезжая к саклям.
- Это Назар-Кулки следы, - отвечает другой. - Теперь берегись! Вот он всегда так: пойдет с русскими воевать, на белых рубах только издали посмотрит, а по кишлакам пакостит.
- Вчера ночью мы слышали, помнишь?
- Это пальбу-то?
- Ну да. Это здесь было.
- Нет, то русские ружья были, а ты смотри, где их следы. Русские всегда с своими повозками ходят; кованый след сразу виден; а он где?
- Может, без повозок были?
- Да уж там все равно: надо нам теперь ух как поглядывать; если бы у нас вместо одной пары глаз по десяти было, так и то всем достало бы вволю работы.
- А слушай-ка, Юсуп: кони наши ведь того…
- Да, притомились.
- Орлик сегодня утром шестой раз споткнулся.
- Да мы дальше не поедем сегодня; разве что ночь скажет, а пока надо переждать. Ты чего ищешь?
- Все пожгли, проклятые: хоть бы один сноп оставили!
- Погоди! Я по саклям пошарю: может быть, ячменя найду, а то ведь беда: наши кони, шутка ли, вот уже второй день только сухую колючку гложут.
- Эх, Орлик, Орлик! - говорил Батогов, слезая с лошади и поглаживая ее, - подвело тебе бока, сердечному. Ну, потерпи, друг, и для нас с тобою настанут красные деньки. А что, - обратился он к Юсупу, - отсюда до Катакургана сколько верст, примерно, будет?
- Коли б ехать прямо, без опаски, то на свежих конях сегодня еще много до ночи поспеть можно.
«Так близко! - подумал Батогов, и у него сердце сжалось от нетерпения. - Так близко! Ведь там русские, там…»
Странное чувство вдруг охватило Батогова: ему стало как будто жалко того, что осталось сзади. Ему захотелось еще хотя немного отдалить эту минуту, когда он увидит желто-серую насыпь катакурганской цитадели и торчащую на ней фигуру часового в русском кепи с назатыльником.
- Эй, эй! - кричал Юсуп, высовываясь из отверстия в крыше одной из сакель.
- Эй! - отозвался Батогов.
- А я корму нашел и себе, и коням.
- Тащи!
- Иди, помогай: кап (мешок) такой тяжелый! Хватай за конец, вот так!
Закинув поводья на шею лошади, Батогов взобрался по выдающимся камням на стену сакли, ухватился обеими руками за край мешка и потащил. Юсуп поддавал снизу, острые края камней прорвали полосатую ткань капа, и по стене побежала широкая желтоватая струя ячменных зерен.
- Держи прореху! - кричал Юсуп.
- Ничего: с нас хватит! - говорил Батогов, сваливая мешок на землю.
Глухо стукнул тяжелый кап, и вслед за этим стуком послышался другой, более легкий, отдаленный стук. Юсуп пригнулся и стал прислушиваться. Батогов быстро соскочил со стены.
- Опять… - шептал Юсуп.
- Да, это стреляют - ясно… Вон опять…
- Это недалеко… Бац! - это пушка…
- Нет, та глуше. Смотри на лошадей.
Орлик, как добрая боевая лошадь, не оставался равнодушным к этим далеким, чуть слышным выстрелам, несмотря на крайнюю усталость и голод: он навострил уши, высоко поднял голову и подобрался.
- Нам пока здесь, на виду, торчать не приходится, - говорил джигит, - заберемся-ка хоть на этот двор. В случае беды, вон тою дорогою опять в ущелье уйдем. Видишь, видишь?
Батогов еще прежде увидел то, на что указал Юсуп. Обе лошади были торопливо уведены за стенки разграбленного дворика и поставлены в темный угол полуразвалившейся сакли. Хозяева их приютились в расселине стены, взобравшись на остов арбы с обгорелыми колесами. Юсуп ползком выбрался-таки на улицу, подполз к тому месту, где лежал разорванный кап, и стал поспешно нагребать ячмень в полы своего халата. Затем, нагруженный кормом для своих проголодавшихся коней, он отретировался обратно, говоря:
- А мы все-таки свое дело делать будем. Давай-ка торбы.
- Гляди, сколько их на той горе высыпало, - сообщал Батогов, приложив руку ко лбу в виде козырька.
- Назарка, Назарка: это его красные! - шепнул Юсуп. - Вон и пешие видны.
На одном из самых отдаленных пригорков, по крайней мере, верстах в трех от кишлака, показалась сперва маленькая, черная точка. В этой точке опытный глаз наблюдателя сейчас же узнал бы всадника, мало того - всадника, вооруженного длинною пикою. Рядом с этою точкою через несколько секунд показалась еще другая точка, там еще и еще… Вся кучка тихонько спустилась с прежнего пригорка и взобралась на другой. Маленький клубочек белого дыма вспыхнул над этою группою, и, много спустя, в воздухе что-то слегка треснуло. На соседних курганах тоже показались отдельные всадники.
- Вот так и в прошлый раз: я чуть-чуть не наткнулся.
- Здесь же?
- Нет; в тот раз я далеко не забирался.
- Сюда двигаются… А это слышишь? Это пушка.
- Там, вон за теми курганами, - уверенно говорил Юсуп, - русские стоят. Я уж это вижу по Назаркиным уловкам. Как хитрит, как хитрит! Вот он в обход идти собирается. А наших, должно быть, мало.
- Каких это наших?
Батогов искоса взглянул на своего товарища.
- Каких наших? конечно, русских: а ты думал, я про эту орду?..
Юсуп презрительно взглянул на конную толпу, в которой уже можно было рассмотреть значки и белые тюрбаны наездников.
- Да, наших, должно быть, немного. - Юсуп сделал ударение на слове «наших»: не придирайся, мол. - Я это думаю потому, что те больно храбрятся.
Несколько всадников отделились от толпы и рысью пошли к кишлаку… Маневрируя, мало-помалу, вся неприятельская партия подвигалась к деревне, и нетрудно было догадаться, что через десять минут отступление будет невозможно.
- Ну, нам пора.
- Эх, пора! - вздохнул Батогов и стал взнуздывать Орлика, жевавшего ячмень с таким усердием, что беловатая пена выступила у него за щеками и во все стороны летели мокрые зерна, когда лошадь порывисто рылась мордою в обильно засыпанном корме.
- Мы выведем лошадей вон в тот пролом, так и проберемся опять в лощину за саклями, - сообщал Юсуп свои планы.
- Нас не успеют и заметить, - говорил он, торопливо пробираясь вдоль стены с своим серым.
Действительно, времени терять было нельзя: уже слышны были голоса скакавших джигитов. Один голос кричал громче всех, и Батогов слышал даже слова: «Они пушки с собою привезли, эти собаки!»
- Так вот она, причина отступления, да еще такого поспешного! - подумал Батогов, рысцою выбираясь по задворкам разграбленного кишлака и прижимаясь к самой шее Орлика там, где в промежутке между двух сакель открывалась узкая щель, в которую видна была даль, часть холма, мелькавшие конные фигуры и сухие ветви тальника, росшего над прудком. Они выбрались из деревни и пустились удирать по той самой лощине, по которой приехали. Они совершенно скрылись за первым поворотом. Их никто не заметил.
Юсуп ехал впереди. Батогов за ним. Они скакали: им надо было, как можно скорее, добраться до какой-нибудь боковой ветви горного прохода, в которую они могли бы свернуть. Юсуп хорошо знал одну, совершенно удобную для него лазейку, и не унывал; он даже напевал на скаку: «Нет, Назар-Кулка нас не поймает!» Вдруг он стал как вкопанный: Орлик чуть не наткнулся на круп передней лошади.
- Что ты?.. - испуганно спросил Батогов.
Юсуп повернулся к нему лицом. Его смуглая кожа не могла побледнеть, но зато все лицо его сделалось какое-то оливковое, рот широко раскрылся и глаза суетливо забегали, как у волка, которому уже некуда даться от насевшей на него со всех сторон собачьей стаи.
- Что ты? - повторил Батогов свой вопрос.
- Там, там… (джигит указал рукою вперед). Люди едут, чужие люди!..
Справа и слева подымались крутые обрывистые скаты, разве коза могла бы еще лепиться по этим почти отвесным крутизнам. Джигит глазами мерял эти высоты, он словно думал кинуться к ним; он даже лошадь свою собрал поводом и поднял плеть.
По ущелью ясно слышался топот конских ног. Но один, не два всадника ехали им навстречу. Все ущелье стонало от приближавшейся конной массы.
- Ну, беда… - произнес Батогов и подумал: - значит, не судьба; это, что называется, ни взад, ни вперед.
Тупое ожесточение овладело всем его существом… Он вынул шашку из ножен и судорожно, словно хотел раздавить железо, стиснул ее рукоятку.
- Назад, скорее назад! - крикнул Юсуп, повернул своего серого и, проскользнув мимо Батогова, понесся обратно к кишлаку.
Нисколько не раздумывая: зачем, куда, привыкнув доверяться находчивости своего испытанного джигита, Батогов поскакал в ту же сторону. Вся деревня была наполнена всадниками, когда наши беглецы выскакали из лощины. Тотчас же они поехали шагом; Юсуп принял совершенно спокойный вид, Батогов подражал ему во всем.
- А он что-то затевает, - думал он, - поглядим.
Юсуп перегнулся несколько набок, принял самую небрежную позу, вольно помахивал нагайкою и затянул во все горло песню:
А было у меня четыре жены,
Одна другой жирнее…
Появление двух всадников не произвело никакого волнения между барантачами Назар-Кула. Один из них, тот, что поил лошадь у прудка, сказал что-то своему соседу и указал на Юсупа.
- Э-эй! Здравствуйте! - крикнул Юсуп и, спокойно подъехав к воде, слез с лошади.
- Вы откуда? - спросил конный в полосатом халате.
- С разных сторон… Теперь с теми.
- С кем, с теми?
- А что сзади едут.
К Батогову подошли двое пеших и стали около, молча, в упор гладя то на него, то на его лошадь, то на его оружие.
- Вы чего уставились? пошли к черту! - окрысился на них Батогов.
- Ишь ты какой сердитый. Ты чьего роду?
- Эй, Назар-Кул, мулла, где?.. - громко спросил Юсуп, чтобы отвлечь внимание от Батогова.
- Все там, где красный бунчук виден, вон на кургане.
- Русских много?
- Разве их когда бывает много?
- Они зачем пришли сюда?..
- Зачем? Мы вот у них по всем кишлакам хераджные сборы [десятый процент произведениями полей и садов] пожгли, что с собою не могли взять, а Кулдаш пеншамбинский в Каттакурган дал знать.
- Не в Каттакурган, а в самый Самарканд, Абрам-тюра… самому, - перебил другой.
- Ну, не ври; в Самарканд не успел бы, да и русские вон откуда пришли…
- Давно?..
Юсуп спрашивал, а сам все поглядывать по сторонам; он, казалось, отыскивал кого-то в этой толпе всадников, окружавшей их все плотнее и плотнее. Взгляды эти были сначала тревожны; было мгновение, что хитрый джигит совсем было струсил, но потом оправился и понемногу успокоился окончательно. Батогов все время усердно, сосредоточенно копался у себя во вьючной сумке, а потом слез и принялся тщательно отчищать подковы Орлика.
Скоро внимание всех было обращено на большую конную вереницу, выдвигавшуюся из ущелья. В этой новой толпе всадников преимущественно виднелись верблюжьи халаты и киргизские малахаи, между тем как в шайках Назар-Кула преобладал красный цвет.
Садык с своими оборванцами, как выражался на привале Юсуп, шел на подмогу мулле Назар-Кулу.
- Поезжай за мною, - шепнул Юсуп Батогову. - Сафара здесь нет, Аллах не повернулся к нам затылком…
- «А у меня было четыре жены…»
- Смотри, певун какой! - крикнул ему вслед джигит, у которого половина лица была скрыта под грязною перевязкою и жидкая бородка совсем склеилась от запекшейся крови. - Там берегись, русские пчелы летают; попадет, так про жирных жен петь перестанешь!
- Только бы нам теперь увидать русских, а то бы мы знали, что делать, - говорил Юсуп.
Вся волнообразная местность была усеяна небольшими конными партиями; по всем направлениям шныряли одиночки. Верблюжьи халаты мало-помалу смешивались с красными. Всадники растягивались вправо и влево; концы этой живой цепи загибались: они хотели охватить со всех сторон что-то невидимое.
Не больше как с версту, совсем внизу, примыкая к давно сжатому клеверному полю, виднелось несколько сакель, над плоскими крышами торчали два или три тополя, под одним, из-за деревьев поднимался черный дымок и мигало небольшое пламя, одинокая фигурка торчала на самой высокой крыше, казалось даже, что то был не человек, а просто белел кол, вбитый для чего-то в земляную крышу. Больше ничего не было видно.
А между тем глаза всех этих наездников волновались, перебегая с кургана на курган, и были устремлены на этот маленький кишлак. Там и сям вспыхивающие выстрелы фитильных мултуков направлялись именно на тот кол, что неподвижно торчал на крыше; а когда тонкая, ослабевающая струйка черного дыма вдруг густела и поднималась даже выше того опаленного тополя, что происходило каждый раз, когда невидимые руки подкидывали в огонь новую вязанку, то почти каждый из наездников вскрикивал: «Эх!» и тотчас же бодрил свою лошаденку ударом нагайки.
В том страшном кишлаке, так поглотившем общее внимание тысячи наездников, стоял отряд «ак-кульмак»; стоял уже с самого утра; теперь он варил себе похлебку, искрошив в необъятный котел целого, благо непокупного, барана; а часовой на крыше, прожевывая кусок черствой туземной лепешки своим усатым ртом, заломив кверху козырек своего кепи, равнодушно поглядывал на те барханы, что пестрели на солнце тысячами двигающихся точек.
Была минута, когда наездники слишком уже близко подобрались к кишлаку; передние, те, что хотели перескакнуть арык, огибавший клеверное поле, видели что-то ярко-зеленое, блеснувшее между двух сакель, другие же всадники, которые не рисковали так близко подбираться к русским, видели только большой клуб дыма, вспыхнувший как раз над тем местом, где стояло зеленое, и врассыпную шарахнулись вниз по откосам кургана.
С ревом и воем пронизало ядро морозный воздух, щелкнулось о гранитный гребень одного из барханов, высоко подпрыгнуло и поскакало дальше, рикошетируя между всполошившимися наездниками.
Около самого Орлика ударилось русское ядро. Серый, испуганный треском разлетевшихся кремнистых осколков, взвился на дыбы и брыкнул задом; подпруга лопнула, Юсуп грохнулся вместе с седлом на землю.
- Господи! - крикнул Батогов; ему показалось, что Юсуп убит, - этого еще не доставало.
- А, дьявол тебя побери! - кряхтел джигит, поднимаясь на ноги.
В нескольких шагах, в стороне, наездник, в красном халате, громко стонал, силясь выбраться из-под убитой лошади. Серый отбежал и храпел, подняв хвост трубою. Батогов поехал его ловить; Юсуп, хромая и ругаясь, тащил волоком свое седло.
Жалобно гикая, неслась большая конная толпа в объезд на Пеншамбинскую дорогу; Назар-Кул пытался отрезать русским путь к отступлению. В кишлаке, занятом русским отрядом, замечено было особое движение. Повозка, запряженная парою, выехала из-за крайней сакли и остановилась; показалось небольшое стадо коров и баранов; это стадо было окружено пешими, которые, закинув штуцера за плечи, помахивали длинными жердями. Несколько конных выехали на чистое место; дребезжа колесами, выдвинулось орудие, за орудием, врассыпную, десятка четыре в белых рубахах, с мешками на спинах, с цветными значками, воткнутыми в дула ружей.
Красивый бородач, на вороном аргамаке, галопом скакал, окруженный наездниками. Он горячился и громко ругался. Он видел, что русских мало, видел, что они уходят…
- Вот уже третьи сутки я так вожусь с ними! - кричал он. Ветер растрепал концы его белой чалмы, и они, словно крылья, трепались вокруг его энергического, немного цыганского лица.
- Что мне одному, что ли, на них броситься?.. Трусы, бабы!.. От каждой русской пули бегут, как куры от ястреба…
- Кто это? - спросил Батогов.
- Сам Назар… - говорил Юсуп, переседлывая серого.
- К ночи всех на ак-дарьинский брод сбивай; мы еще прежде их туда поспеем! - кричал Назар старику в кольчужной шапке.
Юсуп вдруг присел и совершенно спрятался за лошадью.
- Отвернись, ради самого Аллаха, - шепнул он Батогову.
Тот не понимал, что делается с его джигитом; он видел только, что случилось что-то важное, сильно озадачившее Юсупа. А тут на беду Орлик, звонко, как медная труба, заржал вслед кавалькаде; лошадь, казалось, убитая, лежавшая до сих пор неподвижно, вздрогнув, вскочила разом на ноги, вытянулась как струна и тяжело рухнула на бок. Топот коней и ржанье Орлика пробудили в смертельно раненном коне последнюю жизненную искру.
- Вот где пришлось еще раз увидеться, - говорил старик, подъезжая ближе.
- Аллах знает, где люди должны сходиться, - отвечал угрюмо Юсуп. - Он знает, на чью беду сошлись мы: на мою или на твою.
- Я и тебя узнал, - говорил старик, присматриваясь к Батогову.
- Чего не узнать? вместе, чай, сколько дней маялись, - отвечал Батогов.
- Что же, теперь к мулле Назару перешли или с садыковцами?
- Там как придется.
- К тем пробираетесь?..
Старик кивнул на русский отряд, медленно подвигавшийся по Пеншамбинской дороге. Юсуп подъехал вплотную к старику.
- Слушай, мулла Сафар, - сказал он ему твердым, решительным голосом. - Тебе жить немного осталось; не делай же ты под конец дурного дела… Он - (Юсуп показал на Батогова) - не стоит на твоей дороге. Понял?
Сафар оглянулся кругом. Только они трое стояли на склоне кургана, кругом близко никого не было видно… Русские отошли далеко, мирза Назар-Кул спешил стороною обойти маленький отряд белых рубах; садыковцы жались по другую сторону: их больше тянуло к кишлакам, что на правом берегу Ак-Дарьи: там, по крайней мере, можно было еще пограбить.
- Гм… их двое, я один, - подумал Сафар и сообразил верно.
- Ну, прощайте, я вам не враг; пошли Аллах здоровья вам и коням вашим!..
- То же и тебе, - произнес Юсуп.
- Хитрит старый сказочник, - подумал Батогов, заметил лукавый взгляд, брошенный на него из-под седых, нависших бровей Сафара.
Звеня кольчугою, поскакал старик к значкам Назар-Кула.
- Нехорошо, - сказал Юсуп.
- Скоро стемнеет, тогда будем знать, что делать нужно, - произнес Батогов.
Несколько всадников отделились от толпы, к которой прискакал Сафар, и поехали назад, разъезжаясь вправо и влево; они ехали сами по себе, точно у них не было определенной цели; всадники ехали шагом, не спеша.
- Смотри, это нас ловят, - произнес Юсуп.
- Ну, вот, - усомнился Батогов.
- Нас ловят. Вон Сафар отъехал в сторону, остановился, сюда смотрит.
- Что ж - удирать, пока время?
- Погоди; они не спешат, - мы тоже… Теперь нам надо к прежнему кишлаку держаться.
Они повернули лошадей. Всадники по знаку Сафара погнали своих быстрее. Темнело. Ясное небо стало заволакивать жидкими тучами; костер, оставленный русскими, разгорался сильнее и сильнее, огонь побежал по сухим сучьям дерева, и над кишлаком росло красное зарево.
Юсуп с Батоговым пошли крупною рысью; расстояние между ними и преследователями было довольно значительно, да к тому же последние еще не решились вполне выяснить свои намерения; а темнело быстро, уже дальняя линия холмов слилась с горизонтом, туман поднимался по низким местам, и, словно громадный факел, пылал вдали ствол смолистого тополя.
- Теперь гайда во всю прыть! - крикнул Юсуп.
- Пускай! - крикнул Батогов и пригнулся к шее Орлика.
Они понеслись. Несколько голосов уныло загикали сзади.
- Слышишь, погнали, собаки; ну, погоди ж ты, старый шайтан, ты мне еще попадешься…
На минуту продолговатый курган совершенно скрыл беглецов. Они круто повернули вправо.
Преследовавшие их всадники видели, где пропали оба джигита; они стали стягивать круг. Через несколько минут курган был окружен; спустились вниз. «Гей! гей!» - перекликались в темноте голоса. «Гей! гей!» - отзывались им другие… Пристально всматривался Сафар в темноту, каждый камень казался ему всадником, в вое ветра слышался ему насмешливый голос Юсупа.
- Поймали, что ли? - подъехал к нему джигит.
- Ну что?.. - подъехали с другой стороны двое.
- Надо было сразу, а то долго очень хитрили, - заметил с досадою высокий всадник, чуть рисующийся во мраке.
- Нечистое дело, - глубокомысленно произнес Сафар и махнул рукою.
Всадники съехались мало-помалу в кучу.
- Это не джигит был, - говорил Сафар торжественным голосом. - Тот, другой, был русский, это правда, я его хорошо знаю; а с ним был сам шайтан, я даже видел огонь на том месте, где они под землю ушли. Да бережет нас пророк от темной силы!..
Наездники благоговейно слушали старика и вздрагивали каждый раз, когда ветер доносил из гор заунывную ноту. Им всем грезилась теперь чертовщина.
__________
Чуть тлеющие уголья кухонного костра, расположенного на самом берегу Ак-Дарьи, распространяли вокруг себя слабый красноватый свет. Черный закопченный котел, втиснутый в наскоро вырытую яму, навис над этою грудою золы и угля, и по ее раскаленным бокам, шипя, сползала грязная пена. Кругом была непроницаемая темнота, только поблизости огня можно было рассмотреть кое-какие предметы: ближе всего виднелись подошвы массивных подкованных солдатских сапог, за ними неясно рисовались бедро и часть спины спящего солдата, с головою завернувшегося в свою шинель; рядом видны были только лоб и рука другого солдата; белая косматая собака положила свою морду на щеку спавшего и дрыгала ногами во сне, глухо взвизгивая по временам. Немного подальше блестела шина тележного колеса; там слышно было, как фыркали и ворочались мордами в соломе ротные лошади; чуть-чуть, словно иголки, сверкали штыки ближайших ружейных козел и мелькала тряпка ротного значка, хлопавшая от ветра по своему тонкому древку.
С шумом и брызгами пенилась Ак-Дарья, пробираясь по каменистому руслу, и сквозь этот шум неясно слышались храп и бред спавших, чьи-то тяжелые вздохи, жалобный стон раненого солдата, разметавшегося в горячечном бреду в телеге, и тихий говор молодого солдата, рассказывавшего соседу что-то про свою деревню.
- Ты, слышь, у нас церковь стояла на горе…
- Мины-мученика-то?
- Нет, Мины в Карбове-селе, а наша Егорья, то бишь, Козьмы и Демьяна.
- Ну?..
- Поп-то и говорит: «Вы бы, православные…»
- Братцы, - стонет раненый, - водицы бы мне ковшик; так-то все нутро палит.
- Помрет, - шепчет на ухо тот, что про попа рассказывал.
- Может, и отдохнет…
- Фетисов, тот, фершал сказывал, уже помер.
- Вы бы меня, братцы, к самой реке положили, - мечется раненый, - то есть всю бы вылакал… Ох, батюшки, ой, смерть моя пришла… слышишь, дядя, там у меня ладонка… в жилетке рупь зашит…
- Ершов, буди смену в цепь, - мычит впросоньи кто-то, приподнявшись на локте.
- Потому как на новый престол ризу требовается.
- Это поп-то говорит?
- Ну да.
- Ротный сказывал: выступать еще до свету будем.
- Чего спешите: поспеем…
- Ему лучше знать. Цыц, куцый! Что-то он, братцы, нынче чует что-то - словно недоброе.
- А что?
- Возится все очень; опять блох что напускал мне под шинель.
- Это к морозу…
- Эй, скажи Андрей Ионычу, - кричит ротный конюх с телеги, - Богданов кончился, уж не дышит.
- А Назарка нынче что-то больно шибко напирал. Особливо с четвертого часу.
- Это когда к нему подмога пришла…
- Ну, завыли!..
Действительно, несколько ротных собак повыскочили из-под телеги и громко завыли… Далеко, в цепи часовых поднялся яростный непрерывный лай… Несколько голосов кричали что-то: одни близко - так, что можно было расслышать слова оклика, другие голоса чуть слышно отвечали… Стукнул отдельный выстрел, и лай собак затих на одно мгновение, чтоб сейчас же разразиться с новою силою… По отсырелой барабанной коже глухо зарокотала дробь тревоги.
Сонный отряд суетливо поднимался на ноги.
Часть 1: I, II, III, IV, V, VI, VII, VIII, IX, X, XI, XII.
Часть 2: I, II, III, IV, V, VI, VII, VIII, IX, X, XI.
Часть 3: I, II, III, IV, V, VI, VII, VIII, IX, X, XI, XII, XIII, XIV.IX. В шайках Назара
Весь кишлак (деревня) состоял не более как из десяти сакель. Крыши у всех этих сакель были разломаны и чернели обугленные балки, торча из-за закоптелых, приземистых стен. Запасы корма и топлива были сожжены, и там, где прежде возвышались скирды клеверных снопов, лежали груды беловатой золы, и каждый легкий порыв ветра разрывал эту золу и разносил ее по узкой, единственной улице кишлака, засыпал ею лужи почернелой, запекшейся крови, тонким слоем покрывал искаженные, позеленевшие лица мертвецов, там и сям лежавших в самых неестественных, отвратительных позах.
Десятка два ворон и пара черных, как уголь, грачей перелетали с места на место: клювы у этих хищников были широко раскрыты, они лениво взмахивали крыльями, дышали тяжело, малейшее движение их тяготило: уж очень они наелись… Эти птицы да еще рыжая с черными пятнами кошка, на мгновение выглянувшая из-под разбитого сундука, были единственными живыми существами во всем кишлаке.
Дорога, проходившая через это селение, шла из бокового скалистого ущелья, спускалась вниз и, обогнув маленький, заплесневелый прудок, над которым свесились оголенные ветви тальника, шла дальше, теряясь между холмистыми пригорками. За этою волнообразною грядою начиналась Заравшанская долина, густонаселенная, плодородная полоса, лежащая по обеим сторонам рек Заравшана, Ак-Дарьи и Нурупая.
Горное эхо принесло с собою звук, весьма похожий на человеческий голос. Большая, жирная ворона, долбившая носом гладко обритый затылок старика, ничком лежавшего у самого входа в крайнюю саклю, приподняла голову, нагнула ее несколько набок, прислушалась и бочком отпрыгнула немного в сторону.
Звук повторился. Теперь ясно слышно, что это говорит человек; другой ему отвечает; вот засмеялись оба… Щелкают подковы по каменистой дороге. Всадники едут вон по той лощине; их не видно пока за гранитным откосом, а едут они очень близко.
С шумом поднялась вся воронья стая, отлетела в сторону и расселась на сучьях старого, высохшего карагача, жадно поглядывая на оставленную добычу.
Над гребнем откоса мелькнул сперва конец ружья, потом красный верх киргизского малахая.
- Вон оно как! - говорит один всадник, шагом подъезжая к саклям.
- Это Назар-Кулки следы, - отвечает другой. - Теперь берегись! Вот он всегда так: пойдет с русскими воевать, на белых рубах только издали посмотрит, а по кишлакам пакостит.
- Вчера ночью мы слышали, помнишь?
- Это пальбу-то?
- Ну да. Это здесь было.
- Нет, то русские ружья были, а ты смотри, где их следы. Русские всегда с своими повозками ходят; кованый след сразу виден; а он где?
- Может, без повозок были?
- Да уж там все равно: надо нам теперь ух как поглядывать; если бы у нас вместо одной пары глаз по десяти было, так и то всем достало бы вволю работы.
- А слушай-ка, Юсуп: кони наши ведь того…
- Да, притомились.
- Орлик сегодня утром шестой раз споткнулся.
- Да мы дальше не поедем сегодня; разве что ночь скажет, а пока надо переждать. Ты чего ищешь?
- Все пожгли, проклятые: хоть бы один сноп оставили!
- Погоди! Я по саклям пошарю: может быть, ячменя найду, а то ведь беда: наши кони, шутка ли, вот уже второй день только сухую колючку гложут.
- Эх, Орлик, Орлик! - говорил Батогов, слезая с лошади и поглаживая ее, - подвело тебе бока, сердечному. Ну, потерпи, друг, и для нас с тобою настанут красные деньки. А что, - обратился он к Юсупу, - отсюда до Катакургана сколько верст, примерно, будет?
- Коли б ехать прямо, без опаски, то на свежих конях сегодня еще много до ночи поспеть можно.
«Так близко! - подумал Батогов, и у него сердце сжалось от нетерпения. - Так близко! Ведь там русские, там…»
Странное чувство вдруг охватило Батогова: ему стало как будто жалко того, что осталось сзади. Ему захотелось еще хотя немного отдалить эту минуту, когда он увидит желто-серую насыпь катакурганской цитадели и торчащую на ней фигуру часового в русском кепи с назатыльником.
- Эй, эй! - кричал Юсуп, высовываясь из отверстия в крыше одной из сакель.
- Эй! - отозвался Батогов.
- А я корму нашел и себе, и коням.
- Тащи!
- Иди, помогай: кап (мешок) такой тяжелый! Хватай за конец, вот так!
Закинув поводья на шею лошади, Батогов взобрался по выдающимся камням на стену сакли, ухватился обеими руками за край мешка и потащил. Юсуп поддавал снизу, острые края камней прорвали полосатую ткань капа, и по стене побежала широкая желтоватая струя ячменных зерен.
- Держи прореху! - кричал Юсуп.
- Ничего: с нас хватит! - говорил Батогов, сваливая мешок на землю.
Глухо стукнул тяжелый кап, и вслед за этим стуком послышался другой, более легкий, отдаленный стук. Юсуп пригнулся и стал прислушиваться. Батогов быстро соскочил со стены.
- Опять… - шептал Юсуп.
- Да, это стреляют - ясно… Вон опять…
- Это недалеко… Бац! - это пушка…
- Нет, та глуше. Смотри на лошадей.
Орлик, как добрая боевая лошадь, не оставался равнодушным к этим далеким, чуть слышным выстрелам, несмотря на крайнюю усталость и голод: он навострил уши, высоко поднял голову и подобрался.
- Нам пока здесь, на виду, торчать не приходится, - говорил джигит, - заберемся-ка хоть на этот двор. В случае беды, вон тою дорогою опять в ущелье уйдем. Видишь, видишь?
Батогов еще прежде увидел то, на что указал Юсуп. Обе лошади были торопливо уведены за стенки разграбленного дворика и поставлены в темный угол полуразвалившейся сакли. Хозяева их приютились в расселине стены, взобравшись на остов арбы с обгорелыми колесами. Юсуп ползком выбрался-таки на улицу, подполз к тому месту, где лежал разорванный кап, и стал поспешно нагребать ячмень в полы своего халата. Затем, нагруженный кормом для своих проголодавшихся коней, он отретировался обратно, говоря:
- А мы все-таки свое дело делать будем. Давай-ка торбы.
- Гляди, сколько их на той горе высыпало, - сообщал Батогов, приложив руку ко лбу в виде козырька.
- Назарка, Назарка: это его красные! - шепнул Юсуп. - Вон и пешие видны.
На одном из самых отдаленных пригорков, по крайней мере, верстах в трех от кишлака, показалась сперва маленькая, черная точка. В этой точке опытный глаз наблюдателя сейчас же узнал бы всадника, мало того - всадника, вооруженного длинною пикою. Рядом с этою точкою через несколько секунд показалась еще другая точка, там еще и еще… Вся кучка тихонько спустилась с прежнего пригорка и взобралась на другой. Маленький клубочек белого дыма вспыхнул над этою группою, и, много спустя, в воздухе что-то слегка треснуло. На соседних курганах тоже показались отдельные всадники.
- Вот так и в прошлый раз: я чуть-чуть не наткнулся.
- Здесь же?
- Нет; в тот раз я далеко не забирался.
- Сюда двигаются… А это слышишь? Это пушка.
- Там, вон за теми курганами, - уверенно говорил Юсуп, - русские стоят. Я уж это вижу по Назаркиным уловкам. Как хитрит, как хитрит! Вот он в обход идти собирается. А наших, должно быть, мало.
- Каких это наших?
Батогов искоса взглянул на своего товарища.
- Каких наших? конечно, русских: а ты думал, я про эту орду?..
Юсуп презрительно взглянул на конную толпу, в которой уже можно было рассмотреть значки и белые тюрбаны наездников.
- Да, наших, должно быть, немного. - Юсуп сделал ударение на слове «наших»: не придирайся, мол. - Я это думаю потому, что те больно храбрятся.
Несколько всадников отделились от толпы и рысью пошли к кишлаку… Маневрируя, мало-помалу, вся неприятельская партия подвигалась к деревне, и нетрудно было догадаться, что через десять минут отступление будет невозможно.
- Ну, нам пора.
- Эх, пора! - вздохнул Батогов и стал взнуздывать Орлика, жевавшего ячмень с таким усердием, что беловатая пена выступила у него за щеками и во все стороны летели мокрые зерна, когда лошадь порывисто рылась мордою в обильно засыпанном корме.
- Мы выведем лошадей вон в тот пролом, так и проберемся опять в лощину за саклями, - сообщал Юсуп свои планы.
- Нас не успеют и заметить, - говорил он, торопливо пробираясь вдоль стены с своим серым.
Действительно, времени терять было нельзя: уже слышны были голоса скакавших джигитов. Один голос кричал громче всех, и Батогов слышал даже слова: «Они пушки с собою привезли, эти собаки!»
- Так вот она, причина отступления, да еще такого поспешного! - подумал Батогов, рысцою выбираясь по задворкам разграбленного кишлака и прижимаясь к самой шее Орлика там, где в промежутке между двух сакель открывалась узкая щель, в которую видна была даль, часть холма, мелькавшие конные фигуры и сухие ветви тальника, росшего над прудком. Они выбрались из деревни и пустились удирать по той самой лощине, по которой приехали. Они совершенно скрылись за первым поворотом. Их никто не заметил.
Юсуп ехал впереди. Батогов за ним. Они скакали: им надо было, как можно скорее, добраться до какой-нибудь боковой ветви горного прохода, в которую они могли бы свернуть. Юсуп хорошо знал одну, совершенно удобную для него лазейку, и не унывал; он даже напевал на скаку: «Нет, Назар-Кулка нас не поймает!» Вдруг он стал как вкопанный: Орлик чуть не наткнулся на круп передней лошади.
- Что ты?.. - испуганно спросил Батогов.
Юсуп повернулся к нему лицом. Его смуглая кожа не могла побледнеть, но зато все лицо его сделалось какое-то оливковое, рот широко раскрылся и глаза суетливо забегали, как у волка, которому уже некуда даться от насевшей на него со всех сторон собачьей стаи.
- Что ты? - повторил Батогов свой вопрос.
- Там, там… (джигит указал рукою вперед). Люди едут, чужие люди!..
Справа и слева подымались крутые обрывистые скаты, разве коза могла бы еще лепиться по этим почти отвесным крутизнам. Джигит глазами мерял эти высоты, он словно думал кинуться к ним; он даже лошадь свою собрал поводом и поднял плеть.
По ущелью ясно слышался топот конских ног. Но один, не два всадника ехали им навстречу. Все ущелье стонало от приближавшейся конной массы.
- Ну, беда… - произнес Батогов и подумал: - значит, не судьба; это, что называется, ни взад, ни вперед.
Тупое ожесточение овладело всем его существом… Он вынул шашку из ножен и судорожно, словно хотел раздавить железо, стиснул ее рукоятку.
- Назад, скорее назад! - крикнул Юсуп, повернул своего серого и, проскользнув мимо Батогова, понесся обратно к кишлаку.
Нисколько не раздумывая: зачем, куда, привыкнув доверяться находчивости своего испытанного джигита, Батогов поскакал в ту же сторону. Вся деревня была наполнена всадниками, когда наши беглецы выскакали из лощины. Тотчас же они поехали шагом; Юсуп принял совершенно спокойный вид, Батогов подражал ему во всем.
- А он что-то затевает, - думал он, - поглядим.
Юсуп перегнулся несколько набок, принял самую небрежную позу, вольно помахивал нагайкою и затянул во все горло песню:
А было у меня четыре жены,
Одна другой жирнее…
Появление двух всадников не произвело никакого волнения между барантачами Назар-Кула. Один из них, тот, что поил лошадь у прудка, сказал что-то своему соседу и указал на Юсупа.
- Э-эй! Здравствуйте! - крикнул Юсуп и, спокойно подъехав к воде, слез с лошади.
- Вы откуда? - спросил конный в полосатом халате.
- С разных сторон… Теперь с теми.
- С кем, с теми?
- А что сзади едут.
К Батогову подошли двое пеших и стали около, молча, в упор гладя то на него, то на его лошадь, то на его оружие.
- Вы чего уставились? пошли к черту! - окрысился на них Батогов.
- Ишь ты какой сердитый. Ты чьего роду?
- Эй, Назар-Кул, мулла, где?.. - громко спросил Юсуп, чтобы отвлечь внимание от Батогова.
- Все там, где красный бунчук виден, вон на кургане.
- Русских много?
- Разве их когда бывает много?
- Они зачем пришли сюда?..
- Зачем? Мы вот у них по всем кишлакам хераджные сборы [десятый процент произведениями полей и садов] пожгли, что с собою не могли взять, а Кулдаш пеншамбинский в Каттакурган дал знать.
- Не в Каттакурган, а в самый Самарканд, Абрам-тюра… самому, - перебил другой.
- Ну, не ври; в Самарканд не успел бы, да и русские вон откуда пришли…
- Давно?..
Юсуп спрашивал, а сам все поглядывать по сторонам; он, казалось, отыскивал кого-то в этой толпе всадников, окружавшей их все плотнее и плотнее. Взгляды эти были сначала тревожны; было мгновение, что хитрый джигит совсем было струсил, но потом оправился и понемногу успокоился окончательно. Батогов все время усердно, сосредоточенно копался у себя во вьючной сумке, а потом слез и принялся тщательно отчищать подковы Орлика.
Скоро внимание всех было обращено на большую конную вереницу, выдвигавшуюся из ущелья. В этой новой толпе всадников преимущественно виднелись верблюжьи халаты и киргизские малахаи, между тем как в шайках Назар-Кула преобладал красный цвет.
Садык с своими оборванцами, как выражался на привале Юсуп, шел на подмогу мулле Назар-Кулу.
- Поезжай за мною, - шепнул Юсуп Батогову. - Сафара здесь нет, Аллах не повернулся к нам затылком…
- «А у меня было четыре жены…»
- Смотри, певун какой! - крикнул ему вслед джигит, у которого половина лица была скрыта под грязною перевязкою и жидкая бородка совсем склеилась от запекшейся крови. - Там берегись, русские пчелы летают; попадет, так про жирных жен петь перестанешь!
- Только бы нам теперь увидать русских, а то бы мы знали, что делать, - говорил Юсуп.
Вся волнообразная местность была усеяна небольшими конными партиями; по всем направлениям шныряли одиночки. Верблюжьи халаты мало-помалу смешивались с красными. Всадники растягивались вправо и влево; концы этой живой цепи загибались: они хотели охватить со всех сторон что-то невидимое.
Не больше как с версту, совсем внизу, примыкая к давно сжатому клеверному полю, виднелось несколько сакель, над плоскими крышами торчали два или три тополя, под одним, из-за деревьев поднимался черный дымок и мигало небольшое пламя, одинокая фигурка торчала на самой высокой крыше, казалось даже, что то был не человек, а просто белел кол, вбитый для чего-то в земляную крышу. Больше ничего не было видно.
А между тем глаза всех этих наездников волновались, перебегая с кургана на курган, и были устремлены на этот маленький кишлак. Там и сям вспыхивающие выстрелы фитильных мултуков направлялись именно на тот кол, что неподвижно торчал на крыше; а когда тонкая, ослабевающая струйка черного дыма вдруг густела и поднималась даже выше того опаленного тополя, что происходило каждый раз, когда невидимые руки подкидывали в огонь новую вязанку, то почти каждый из наездников вскрикивал: «Эх!» и тотчас же бодрил свою лошаденку ударом нагайки.
В том страшном кишлаке, так поглотившем общее внимание тысячи наездников, стоял отряд «ак-кульмак»; стоял уже с самого утра; теперь он варил себе похлебку, искрошив в необъятный котел целого, благо непокупного, барана; а часовой на крыше, прожевывая кусок черствой туземной лепешки своим усатым ртом, заломив кверху козырек своего кепи, равнодушно поглядывал на те барханы, что пестрели на солнце тысячами двигающихся точек.
Была минута, когда наездники слишком уже близко подобрались к кишлаку; передние, те, что хотели перескакнуть арык, огибавший клеверное поле, видели что-то ярко-зеленое, блеснувшее между двух сакель, другие же всадники, которые не рисковали так близко подбираться к русским, видели только большой клуб дыма, вспыхнувший как раз над тем местом, где стояло зеленое, и врассыпную шарахнулись вниз по откосам кургана.
С ревом и воем пронизало ядро морозный воздух, щелкнулось о гранитный гребень одного из барханов, высоко подпрыгнуло и поскакало дальше, рикошетируя между всполошившимися наездниками.
Около самого Орлика ударилось русское ядро. Серый, испуганный треском разлетевшихся кремнистых осколков, взвился на дыбы и брыкнул задом; подпруга лопнула, Юсуп грохнулся вместе с седлом на землю.
- Господи! - крикнул Батогов; ему показалось, что Юсуп убит, - этого еще не доставало.
- А, дьявол тебя побери! - кряхтел джигит, поднимаясь на ноги.
В нескольких шагах, в стороне, наездник, в красном халате, громко стонал, силясь выбраться из-под убитой лошади. Серый отбежал и храпел, подняв хвост трубою. Батогов поехал его ловить; Юсуп, хромая и ругаясь, тащил волоком свое седло.
Жалобно гикая, неслась большая конная толпа в объезд на Пеншамбинскую дорогу; Назар-Кул пытался отрезать русским путь к отступлению. В кишлаке, занятом русским отрядом, замечено было особое движение. Повозка, запряженная парою, выехала из-за крайней сакли и остановилась; показалось небольшое стадо коров и баранов; это стадо было окружено пешими, которые, закинув штуцера за плечи, помахивали длинными жердями. Несколько конных выехали на чистое место; дребезжа колесами, выдвинулось орудие, за орудием, врассыпную, десятка четыре в белых рубахах, с мешками на спинах, с цветными значками, воткнутыми в дула ружей.
Красивый бородач, на вороном аргамаке, галопом скакал, окруженный наездниками. Он горячился и громко ругался. Он видел, что русских мало, видел, что они уходят…
- Вот уже третьи сутки я так вожусь с ними! - кричал он. Ветер растрепал концы его белой чалмы, и они, словно крылья, трепались вокруг его энергического, немного цыганского лица.
- Что мне одному, что ли, на них броситься?.. Трусы, бабы!.. От каждой русской пули бегут, как куры от ястреба…
- Кто это? - спросил Батогов.
- Сам Назар… - говорил Юсуп, переседлывая серого.
- К ночи всех на ак-дарьинский брод сбивай; мы еще прежде их туда поспеем! - кричал Назар старику в кольчужной шапке.
Юсуп вдруг присел и совершенно спрятался за лошадью.
- Отвернись, ради самого Аллаха, - шепнул он Батогову.
Тот не понимал, что делается с его джигитом; он видел только, что случилось что-то важное, сильно озадачившее Юсупа. А тут на беду Орлик, звонко, как медная труба, заржал вслед кавалькаде; лошадь, казалось, убитая, лежавшая до сих пор неподвижно, вздрогнув, вскочила разом на ноги, вытянулась как струна и тяжело рухнула на бок. Топот коней и ржанье Орлика пробудили в смертельно раненном коне последнюю жизненную искру.
- Вот где пришлось еще раз увидеться, - говорил старик, подъезжая ближе.
- Аллах знает, где люди должны сходиться, - отвечал угрюмо Юсуп. - Он знает, на чью беду сошлись мы: на мою или на твою.
- Я и тебя узнал, - говорил старик, присматриваясь к Батогову.
- Чего не узнать? вместе, чай, сколько дней маялись, - отвечал Батогов.
- Что же, теперь к мулле Назару перешли или с садыковцами?
- Там как придется.
- К тем пробираетесь?..
Старик кивнул на русский отряд, медленно подвигавшийся по Пеншамбинской дороге. Юсуп подъехал вплотную к старику.
- Слушай, мулла Сафар, - сказал он ему твердым, решительным голосом. - Тебе жить немного осталось; не делай же ты под конец дурного дела… Он - (Юсуп показал на Батогова) - не стоит на твоей дороге. Понял?
Сафар оглянулся кругом. Только они трое стояли на склоне кургана, кругом близко никого не было видно… Русские отошли далеко, мирза Назар-Кул спешил стороною обойти маленький отряд белых рубах; садыковцы жались по другую сторону: их больше тянуло к кишлакам, что на правом берегу Ак-Дарьи: там, по крайней мере, можно было еще пограбить.
- Гм… их двое, я один, - подумал Сафар и сообразил верно.
- Ну, прощайте, я вам не враг; пошли Аллах здоровья вам и коням вашим!..
- То же и тебе, - произнес Юсуп.
- Хитрит старый сказочник, - подумал Батогов, заметил лукавый взгляд, брошенный на него из-под седых, нависших бровей Сафара.
Звеня кольчугою, поскакал старик к значкам Назар-Кула.
- Нехорошо, - сказал Юсуп.
- Скоро стемнеет, тогда будем знать, что делать нужно, - произнес Батогов.
Несколько всадников отделились от толпы, к которой прискакал Сафар, и поехали назад, разъезжаясь вправо и влево; они ехали сами по себе, точно у них не было определенной цели; всадники ехали шагом, не спеша.
- Смотри, это нас ловят, - произнес Юсуп.
- Ну, вот, - усомнился Батогов.
- Нас ловят. Вон Сафар отъехал в сторону, остановился, сюда смотрит.
- Что ж - удирать, пока время?
- Погоди; они не спешат, - мы тоже… Теперь нам надо к прежнему кишлаку держаться.
Они повернули лошадей. Всадники по знаку Сафара погнали своих быстрее. Темнело. Ясное небо стало заволакивать жидкими тучами; костер, оставленный русскими, разгорался сильнее и сильнее, огонь побежал по сухим сучьям дерева, и над кишлаком росло красное зарево.
Юсуп с Батоговым пошли крупною рысью; расстояние между ними и преследователями было довольно значительно, да к тому же последние еще не решились вполне выяснить свои намерения; а темнело быстро, уже дальняя линия холмов слилась с горизонтом, туман поднимался по низким местам, и, словно громадный факел, пылал вдали ствол смолистого тополя.
- Теперь гайда во всю прыть! - крикнул Юсуп.
- Пускай! - крикнул Батогов и пригнулся к шее Орлика.
Они понеслись. Несколько голосов уныло загикали сзади.
- Слышишь, погнали, собаки; ну, погоди ж ты, старый шайтан, ты мне еще попадешься…
На минуту продолговатый курган совершенно скрыл беглецов. Они круто повернули вправо.
Преследовавшие их всадники видели, где пропали оба джигита; они стали стягивать круг. Через несколько минут курган был окружен; спустились вниз. «Гей! гей!» - перекликались в темноте голоса. «Гей! гей!» - отзывались им другие… Пристально всматривался Сафар в темноту, каждый камень казался ему всадником, в вое ветра слышался ему насмешливый голос Юсупа.
- Поймали, что ли? - подъехал к нему джигит.
- Ну что?.. - подъехали с другой стороны двое.
- Надо было сразу, а то долго очень хитрили, - заметил с досадою высокий всадник, чуть рисующийся во мраке.
- Нечистое дело, - глубокомысленно произнес Сафар и махнул рукою.
Всадники съехались мало-помалу в кучу.
- Это не джигит был, - говорил Сафар торжественным голосом. - Тот, другой, был русский, это правда, я его хорошо знаю; а с ним был сам шайтан, я даже видел огонь на том месте, где они под землю ушли. Да бережет нас пророк от темной силы!..
Наездники благоговейно слушали старика и вздрагивали каждый раз, когда ветер доносил из гор заунывную ноту. Им всем грезилась теперь чертовщина.
__________
Чуть тлеющие уголья кухонного костра, расположенного на самом берегу Ак-Дарьи, распространяли вокруг себя слабый красноватый свет. Черный закопченный котел, втиснутый в наскоро вырытую яму, навис над этою грудою золы и угля, и по ее раскаленным бокам, шипя, сползала грязная пена. Кругом была непроницаемая темнота, только поблизости огня можно было рассмотреть кое-какие предметы: ближе всего виднелись подошвы массивных подкованных солдатских сапог, за ними неясно рисовались бедро и часть спины спящего солдата, с головою завернувшегося в свою шинель; рядом видны были только лоб и рука другого солдата; белая косматая собака положила свою морду на щеку спавшего и дрыгала ногами во сне, глухо взвизгивая по временам. Немного подальше блестела шина тележного колеса; там слышно было, как фыркали и ворочались мордами в соломе ротные лошади; чуть-чуть, словно иголки, сверкали штыки ближайших ружейных козел и мелькала тряпка ротного значка, хлопавшая от ветра по своему тонкому древку.
С шумом и брызгами пенилась Ак-Дарья, пробираясь по каменистому руслу, и сквозь этот шум неясно слышались храп и бред спавших, чьи-то тяжелые вздохи, жалобный стон раненого солдата, разметавшегося в горячечном бреду в телеге, и тихий говор молодого солдата, рассказывавшего соседу что-то про свою деревню.
- Ты, слышь, у нас церковь стояла на горе…
- Мины-мученика-то?
- Нет, Мины в Карбове-селе, а наша Егорья, то бишь, Козьмы и Демьяна.
- Ну?..
- Поп-то и говорит: «Вы бы, православные…»
- Братцы, - стонет раненый, - водицы бы мне ковшик; так-то все нутро палит.
- Помрет, - шепчет на ухо тот, что про попа рассказывал.
- Может, и отдохнет…
- Фетисов, тот, фершал сказывал, уже помер.
- Вы бы меня, братцы, к самой реке положили, - мечется раненый, - то есть всю бы вылакал… Ох, батюшки, ой, смерть моя пришла… слышишь, дядя, там у меня ладонка… в жилетке рупь зашит…
- Ершов, буди смену в цепь, - мычит впросоньи кто-то, приподнявшись на локте.
- Потому как на новый престол ризу требовается.
- Это поп-то говорит?
- Ну да.
- Ротный сказывал: выступать еще до свету будем.
- Чего спешите: поспеем…
- Ему лучше знать. Цыц, куцый! Что-то он, братцы, нынче чует что-то - словно недоброе.
- А что?
- Возится все очень; опять блох что напускал мне под шинель.
- Это к морозу…
- Эй, скажи Андрей Ионычу, - кричит ротный конюх с телеги, - Богданов кончился, уж не дышит.
- А Назарка нынче что-то больно шибко напирал. Особливо с четвертого часу.
- Это когда к нему подмога пришла…
- Ну, завыли!..
Действительно, несколько ротных собак повыскочили из-под телеги и громко завыли… Далеко, в цепи часовых поднялся яростный непрерывный лай… Несколько голосов кричали что-то: одни близко - так, что можно было расслышать слова оклика, другие голоса чуть слышно отвечали… Стукнул отдельный выстрел, и лай собак затих на одно мгновение, чтоб сейчас же разразиться с новою силою… По отсырелой барабанной коже глухо зарокотала дробь тревоги.
Сонный отряд суетливо поднимался на ноги.