Рассказ об осаде крепости Герата
В. И. Даль. Рассказ вышедших из Хивы русских пленников об осаде, в 18З7 и 18З8 годах, персиянами крепости Герата // Полное собрание сочинений Владимира Даля (Казака Луганского). Том 7. - СПб., М., 1898. 
Гератская крепость
Человека три-четыре из хивинских пленников были в войсках шаха во все время второй осады Герата, в 1837 и 1838 годах, захвачены впоследствии в плен туркменами, проданы в Хиву и в 1840 году возвратились благополучно в свое отечество. Необыкновенная смышленость их, особенно одного, и близкие сношения во все время осады с убитым впоследствии Боровским, персидским генералом, равно и самая гласность, по азиатскому обычаю, всего происходившего в лагере, дали им возможность сообщить нам в рассказах собранные тут вместе любопытные подробности.
Мохаммед-шах Каджар
Черный народ в Персии говорит, что был когда-то пророк, который сказал, что после колена Надир-шаха на престол сядут Каджары, из коих, однако же, выйдет только три государя: первый царствовать будет 15 лет, другой 40, третий 7, после этого будет безначалие, и Персия погибнет; ею завладеют неверные, рыжий народ. Персияне говорят, что доселе все это сбылось, и нынешнему шаху остается всего сроку до 1842 года [писано в 1840]. Говорят, что шах поэтому и хотел завоевать кого-нибудь, чтоб нажить больше славы и силы и не дать исполниться предсказанию. Кроме Герата, воевать ему было не с кем. Гератцы были прежде под властию персиян, а в последнее время много разбойничали, уводили с персидской границы людей и продавали их в Хиву, так что они там стали нипочем, меньше половины цены против русских. Ныне, когда нашего брата, по милости Царя, в Хиве не стало, персияне опять немного вздорожали.
Дост-Мухаммед-хан
В Герате сидит Ша-Заде-Камран, из дому кабульских шахов, изгнанных Дост-Мохаммедом, лет тому тридцать: ныне англичане выгнали Доста и снова посадили в Кабуле старого шаха.
Шах-Шуджа ал-Мульк
Нынешний шах стоял недель шесть под Гератом уже с 33-го на 34-й год, когда еще правил в Персии отец его, и ушел тогда по случаю смерти отцовской, почему теперь снова принялся за это дело.
В 1836 году, шах было выступил, захотев наперед покорить туркмен на р. Гюргени; тут вся армия разбрелась по кочевьям на грабеж; туркмены собрались толпами и перебили персиян. Нас тут не было, а знаем только, что будь это не туркмены, не орда, так персияне не унесли бы домой ног своих. Ровно через год, летом 1837 г., шах собрал новое войско и пошел. Шли вразброд; тянулась армия сподряд верстах на пятидесяти; в голове шли алые уланы, потом артиллерия, в которой русские пушки, подарок нашего Государя, были впереди; потом бывший тогда русский батальон, там хассе, гвардия, там все фауджи, батальоны и конница. На сарбазе, или солдате, только сума да ружье; ранцев нет; шинели и прочая поклажа вся на ишаках (на ослах), около которых в погонщиках чуть ли не больше четвертой части строевых. Когда шах выступал, давали залп из зембуреков, также и на половине пути, где подавали ему закуску, и на ночлеге. Зембуреки - фальконеты на верблюдах. Вся армия становилась в лагере в один большой каре, а посредине бывал базар.
Хаджи Мирза-Агасы
Войском командовал, под шахом, Хаджи-Мирза-Агасы, самый сильный вельможа в Персии. Он сутуловат собою, высокую шапку заваливает на затылок, нос большой, дугою, глаза навыкате и глубокие морщины от глаз по косицам, лицо веселое и смешное. Хаджи-Мирза-Агасы, крикун, хвастун, только тем и прав, что никто не смеет ему перечить, и когда хвастает, так пристает к тому, с кем говорит: не так ли, не правда ли? А тот, разумеется, поклон в пояс и «бели», точно так; и Хаджи доволен, хохочет. Он из простого звания, но был учителем нынешнего шаха и, как уверяют все персияне, большой мастер читать и гадать по звездам. Без этого он ничего не начинает, не делает; говорит часто сказки о том, куда летает по ночам душа его: толкует, почему какая война или другое предприятие у разных народов кончились благополучно или нет, по состоянию звезд, и чуть ли сам всему этому не верит. Он ни на волос не смыслит военного дела, а управляет и войском и арсеналом, и вел осаду Герата.
Войска пришло с шахом 30.000 и более 60-ти пушек. Корпусными начальниками были поставленные шахом пять либо шесть ханов, которые надеялись только всяк сам на себя, других знать не хотели, и всякий делал по себе, что хотел. От этого больше и выходила вся бестолочь. Дай им в команду хоть какую угодно армию, так изведут ее в один поход ни на что, а дела не сделают ни на грош. Ханы эти, коли б довелось друг друга из воды вытащить, так один одному бы руки не подал; бей неприятель одного, другие пять, скорее до греха, отступятся с своими корпусами: чур меня, а уж помощи не даст ни один.
Подошли к Гуряну, крепостце, верстах в 60-ти от Герата, и стали стрелять изо всех орудий на ветер, чтобы испугать гарнизон. За несколько дней до этого одного канонира ранил кто-то из больших начальников пулей, когда гнался на походе за джейраном [сайга] и хотел его убить. Пуля дура, угодила в кость да в живое место человека, в колонну. Это у них нипочем. Канонир этот, персиянин, был мне хороший приятель, и я пошел его навестить. Мирза-Хаджи стоял верхом с вожатыми и за пушками, заткнув четыре пистолета за пояс, страх радовался пальбе, и что громко стреляют: «Вот, - говорит, - сейчас, за раз, гурянцы и сдадутся, через неделю возьмем и Герат, а захотим, так и дальше пойдем, - воля шаха, и завоюем все до самого моря. Тогда весь народ Гинду будет крестьянами нашими и рабами». Пождали, гурянцы не сдаются. Выступили и обложили крепость. Она четыреугольная, сажен по сту с лишком в каждой стене; стены глиняные; по углам башни, и два рва обведены вокруг: передний сажени две глубины, и на сажень в нем будет воды. В крепости сидел брат Яр-Мохаммеда, хана гератского, Шир-Мохаммед, который всегда грабил Персию и таскал людей на продажу в Хиву. Народу у него было с полторы тысячи и две маленькие пушки. Француз Семино распоряжался осадой, но ханы его нисколько не слушались, обступили со всех сторон смело, потому что из крепости пальбы не было, и палили зря, так что ядра то и дело летали через крепость и падали промежду своих. Горячились они только на первый и другой день, а там стали палить реже, кто когда вздумает. Семино хотел приняться за траншеи - во всей армии нет лопат; принялись ковать их кое-как в стане, да топоры переделывать на кирки. В неделю подвели траншею вплоть, и гарнизон сдался. Взяли две пушки, по тысяче ружей и сабель, сотни три шамхалов, или крепостных ружей, пудов никак пятьдесят пороху, да всего ста два пудов хлеба. У персиян было убитых и раненых поменьше сотни. Шах не велел грабить крепости, послал туда только свой гарнизон, авганцев отправил в Персию на поселение, а Шир-Мохаммеда взял с собой.
Это было в начале ноября; дней пять шли до Герата и на пути раз-другой пощипались с конницей авганской. Туркмены также увивались и подхватывали отсталых и шатающихся. Однако тут еще все шло хорошо. Крепость Герат четыреугольная, в длину будет 400 саж., в ширину 250. Вал глиняный, сажени в четыре, насыпан россыпью в обе стороны; наверху зубчатая стена, по промежуткам башни, по четырем углам также глиняные высокие и толстые башни, кверху все уже; ров сажени две глубиной, и вода есть, а по валу обведены кругом две западные канавы, одна повыше другой, со стенками, за которыми можно залегать и отстреливаться. Пушек поставить негде. Нынешняя крепость гератская была, сказывают, когда-то кремлем большого города Герата, следы которого видны еще далече кругом во все стороны. И ныне еще вокруг крепости было много слободок и садов, пока армия не извела все это на дрова. Жители, персияне, все ушли в город, сказывали, тысяч 50. В крепости сидел Ша-Заде-Камран, или Камран-Мирза, а с ним начальник войск его, Яр-Мохаммед-хан, с тремя тысячами авганцев, и отымал у жителей последний кусок хлеба, не только богатство их. Места кругом богатые, все сады; хлеба, видно, снялось много, а после все остались нищими. Вокруг Герата, верстах в семи, десяти, пятнадцати, все горы и лес; а тут равнина потная, кормная; только с одной персидской стороны гор нет.
По-нашему, обложил бы город кругом, войска вволю; повел бы зараз траншеи, поставил бы в упор десятка два пушек, свалил бы зубчатую стену, сбил бы всех с валу, не давая никому приступиться, завалил бы вручную ров, либо засыпал его подрывами от валу, да и полез бы прямо, что к соседу через тын. Пушек у них все равно что нет, слободки подошли вплоть к крепости, так вот дай волю только нашему брату, и то бы взял, больше двух недель не простоял бы. А не забирает охота драться, так сел кругом, да и выморил его; запасу нет у него, не давай подвозу, сдастся, хочет - не хочет: голод доймет. Так Мирза-Хаджи-Агасы спроста ни за одно дело не берется; он по своим приметам рассчитал, в 1826 году, что ему следовало бежать без оглядки с Елисаветпольского сражения, где русские разбили персиян, и бежал, и хвалился этим поныне, говоря: «А что, видели ли, что я прав? Я тотчас смекнул, что беда будет, и ушел; кто из дураков, из несведущих людей остался, всех побили да в полон взяли, а кто уйти успел, так ушел по той же дороге, как и я. Что ж, скажете, не разумею ли дела?»
Мирза-Хаджи распорядился так: в городе живут-де все персияне, хорасанцы; они выйдут, коли дать им дорогу, и уйдут в горы. И приказал именем шаха обложить только двое ворот, а трое оставить на пропуск горожанам. Горожане не вышли, покуда не погнал их с голоду сам Яр-Мохаммед, а подвоз в свободные ворота ходил три месяца без помехи, в виду целой армии, и Яр-Мохаммед добыл припасов и усилил еще гарнизон свой. Ему служил не только брат его, взятый в Гуряне, лазутчиком, посылая сказывать обо всем, что делалось, но и того пуще англичане: в Герате сидел английский офицер Потинджер; у шаха был в лагере военный учитель, полковник Стоддарт, а после приехали и другие из Тегерана, и всегда пересылались с Потинджером, даже переслали Яр-Мохаммеду много золота и наказывали ему держаться, обещая скорую помощь от англичан. Шах казнил секретаря своего смертию за тайную переписку с англичанами, которые его подкупили.
Элдред Поттинджер
Персияне стояли сперва перед воротами Кандагарскими и Иранскими, с полудни и с запада; потом уже, спустя три месяца, обложили крепость кругом и хотели взять город с угла или башни Будяж-Хакистер. Стреляли без толку в этот угол, не метко и куда попало; только радовались и кричали в голос, когда пыль подымалась столбом от стен: били не сряду весь день, чтобы скорее свалить башню и кончить, а день за день, понемногу, на утеху, и выезжали смотреть, когда велено было стрелять, назначая счетом, сколько ядер. Башню эту, впрочем, едва ли и можно было свалить ядрами; по крайности, трудно было подбить ее, так толсты были стены. Мирза-Хаджи играл и тешился, и хвастал, и каждый день божился, что крепость сегодня сдастся, и поздравлял ближних своих с победой. Артиллерия вся была разбросана порознь; каждый из ханов кричал и просил дать ему столько же пушек, как другому, или даже, за отличие, более. Мирза догадался, однако же, в чем дело; у него были пушки двенадцати-, восемнадцати- и даже четыре двадцатичетырехфунтовые; но этого показалось мало: не берет; и доложил шаху, что надобно-де отлить орудия большего калибра. Собрал что только было меди, даже бубенчики со всех ослов, лошаков, верблюдов, отнял у офицеров медные котлы и посуду и завел литейную среди военного стана. Глину формировали на деревянные болваны, и не сверлили пушек, а отливали прямо на деревянный же стержень; от сырого дерева медь драло и пучило пузырями. Отливали семидесятные пушки, семидесятифунтовые, сущие выродки. Две разорвало, и при том перебило людей, две выдержали, и так разутешили Хаджу гулом своим, что он не знал, куда от радости деваться, и рассказывал всем, что ядра эти пойдут навылет в обе стены, толщиною в подошве сажен восемь или больше, и наряжал уже конную команду собирать по ту сторону крепости, в чистом поле, ядра. Они были огромные, мраморные, вытесанные из камней ближнего кладбища. От литейной до батареи тащили несколько сот сарбазов чудовищные пушки эти, и едва перетащили их, всего с версту, в несколько дней. Пути от них было столько же, как и от прочих.
Армия персидская не затрогивала авганцев, когда они даже хотели на фуражировку; авганцы же, наоборот, выходили часто на вылазки и разгоняли в окружности персидских фуражиров. Про такое чудо дотоле и не слыхивали, чтобы гарнизон мешал фуражировке осаждающих и угонял с пастьбы их лошадей: а тут так было. Вскоре опустошили все кругом: продовольствия было недостаточно, жалованье уплачивалось худо, сарбазы все ободрались, простояв целую зиму; работы в траншеях перед башней Хакистер шли плохо, как попало, не подвигались вперед; весь стан завален был всякою нечистотою; загажен так, что проходу не было; но болезней почти никаких не было, и Мирза-Хаджи говорил: это оттого, что у нас нет ни лекарей, ни аптек. Ни холода, ни дождей больших не было; снег выпал было раз, и тотчас сошел. Тогда, в половине февраля, обложили весь город кругом. В это время уже все жители в окружных деревнях, до коих только доставали руки персиян, разбежались в горы, к гязярям; подвозы из Персии шли плохо, там и не слушались, и боялись туркмен, а один караван с хлебом воротили с пути англичане, выехавшие из лагеря в Тегеран, уверив начальника, что персидская армия давно разбита и скоро будет назад, а хлеба ей не нужно. Шах редко показывался, сидел в своем шатре и приказывал все по докладу Хаджи. Мирза-Хаджи показалось теперь, когда город и от больших пушек не думал сдаваться, что у него мало войска; велено было прислать из Персии еще сколько-то батальонов, и, кроме того, Аллаяр-хану, дяде шаха, воевавшему с другою армиею в горах с гязярцами, из Хорасана придти под Герат. Аллаяр-хан там, как хвалились персияне, победил всех, и малость не дошел до Бальху, да его отозвали, чтоб скорее взять Герат. Мирза-Хаджи не хотел того рассудить, что стоять под Гератом, как он стоял, можно и миллиону войск, и все будет одно. Однако, видно, себе в острастку, приказал он делать лестницы и говорил, что скоро пойдет на приступ.
Афганские сарбазы
Надоели авганцы персиянам, и за это, когда и где только случалось им взять пленника, они тешились и мучили его зверски, хуже, чем волк скотину рвет: этот хоть и собака, а все наперед, коли управится, глотку перережет; тут же напоказ перед шаха выводили казнить пленников, либо на месте разбирали по кускам, потыкали на штыки и шли парадом к шахской ставке. То же бывало и туркменам: если который заносчивый попадется, шахские палачи принимались за работу.
Стан персидский по речке Герируде и ручью поставлен был без всякого порядка; ни рядов, ни улиц, ни линий; кто где вздумал, там и поставил палатку, а постоявши, стали строить глиняные избушки, землянки и стены; вокруг всего лагеря шахского стена, вокруг палатки его другая, вокруг палаток Мирзы-Хаджи и других начальников также стены, с зубцами по гребню, башенками, бойницами. Нечисть кругом такая, что проходу нет, смрад и вонь. Обрывков, обносков, падали, навоза и сора всякого рода не убирал никто. Сарбазы в лохмотьях, обносились, оборвались; ведетов не выставляли; была только цепь вокруг самого стана и тьма часовых внутри. С вечера, как смеркнется, кричат бойко и окликают, а до полуночи все уснут, тем более что у них часовой сидит, понурив голову. Тут бы в одну ночь нашими двумя батальонами и казачьим полком можно разбить весь лагерь в пух и затоптать в речку.
Так простояли пять месяцев; наконец послушались совета Семино и наших офицеров, которые, глядя на распоряжения персиян, только смеялись, и положили: поставить две порядочные батареи с обеих сторон угла башни Бурдж-Абзуллай-Мюзря, бить брешь и подвести подкопы. Англичане сейчас уведомили об этом Потинджера, и гарнизон стал тут укрепляться, насыпал в обоих прикрытых путях, по обе стороны башни, множество траверсов, так что ядра не могли бить с угла вдоль этих путей и очищать их; авганцы также успели выкопать канавки эти, или прикрытые пути, глубже и поставить на углу во рву несколько маленьких башен с бойницами. Меньшого брата шахского, Хализу-Мирзу, послали начальником в траншею; молодой человек, почти мальчик, которому Хаджи грозил еще наперед, что «шах-де только из молодости тебе доселе глаз не выжег - поди и заслужи это», - сидел во все время без силы, без весу и без ума и прятался, как мог, от авганских пуль в глубокой землянке своей, в траншеях. Мирза-Хаджи теперь хвалился, что Герат уже взят, а хотел только еще помучить гарнизон. Рабочих приходило в траншеи и на батареи противу наряду четвертая доля, да и те сидели, отошедши из-под выстрела, сложа руки, по недостатку лопат и кирок, которых едва ли набралось с сотню. Ночью никто не хотел работать, а нередко с вечера все расходились, и поутру еще не было других. Мирза-Хаджи все только рассказывал, как он управится с авганцами, будто это и не он стоял уже полгода под крепостью, сложа руки, с одними сказками и прибасенками. Семино и наши офицеры выходили из себя, глядя на все это, да не было им воли. Шах выдавал рабочим деньги, но они до них не доходили. В траншеях, кого залучат, морили голодом; кто ушел, тот и прав. Ханы, или корпусные командиры, не давали рабочих своих, потому что не с их стороны готовились брать город; каждый стоял на своем месте и хотел работать по себе, и сам взять город. За это англичане хвалили их, подстрекали, задаривали и всячески старались мешать осаде, и пишкешем можно сделать из персиянина все, что угодно. Авганцы делали вылазки и нередко били людей в подкопах. Из города стали выгонять жителей, вымучив и отняв у них наперед все, особенно хлеб, и Мирза-хаджи радовался этим голодным, оборванным толпам, которых прогоняли дальше в горы, и считал все это победою. Между тем авганцы, увидав, что выходцев принимают и пропускают без всякой осторожности, сделали ночью вылазку, сказавшись выходцами из города. Авганцы наткнулись на наш батальон. Самсон-хан [русский] не дался в обман, пустил по ним ружейный огонь и велел приходить, коли они выходцы, днем, а не ночью. Авганцы отправились к траншеям Хаджи-хана, им поверили, пропустили их, а они вырезали траншеи, положив на месте более ста человек, и взяли три пушки, из коих одну благополучно увезли в город. Сам Хаджи-хан чуть не помер, со страху, от удара. Авганцы, на другую ночь, пошли с тем же на Искендер-хана, но были разбиты, и сам начальник взят в плен. И его, и прочих пленников, как неприятелей и разноверцев, персияне жестоко казнили перед шахскими шатрами - резали живых по кускам.
Наконец, под исход мая, прибыл персидский генерал Боровский с большим съестным караваном; дорогою авганцы и на него напали, но персияне отбились. Пушка, взятая у персиян, стояла снаружи вала, в канавке, или прикрытом пути, и шах велел отнять ее. На это дело было назначено немного людей, и это, конечно, умно со стороны персиян, потому что чем больше бы их без толку полезло, тем бы их более побили. Это было в начале июня; Мирза-Хаджи-Агасы опять вычитал в звездах или поверил англичанам, что Яр-Мохаммед с гарнизоном хочет пробраться сквозь осаждающих и бежать в горы. Чтобы не проливать крови, Мирза-Хаджи приказал Искендер-хану отойти от ворот Хош, очистить всю сторону эту и дать гарнизону свободный путь. Авганцы бежать не думали, а вышли и собрали только в стан Искендера туры, фашины, хворост и дрова, которых давно уже не было в городе, а потом даже свободно выгоняли каждый день лошадей своих на паству и сообщались с горами. Персияне, хотя все это делалось днем и в глазах их, нисколько о том не беспокоились, но трогали ни разу авганцев и до конца осады более не осаждали этой стороны. В то же время наконец поспели брешь-батареи; сбили земляную вышку под угловою огромною башнею, откуда стрелки отбивали людей от орудий; весь лагерь кричал и ликовал, когда она рухнула. Семино и русские офицеры говорили персиянам, что теперь следует стрелять на брешь-батарее сутки без умолку, сбить покрытые пути, зубчатую стену на гребне вала, по которому тогда легко было бы перевалиться в город, потому что вал, хоть широк и огромен, но очень полог. Мирза-Хаджи, вместо этого, для пущей острастки, стрелял день за день понемножку и радовался, как ребенок, что ядра в тридцати саженях попадают в вал, и пыль поднимается столбом, между тем как авганцам нельзя было в это время и приступиться к валу. В первый раз увидели персияне, как стреляют с толком в стену, потому что она обрушилась скоро, подорвали подкопы на углу, которые персияне сделали также не своим умом, завалили от валу ров и стоявшие во рву башенки с народом, засыпали ров вручную, и дорога была проложена. Не только шах, но даже и Мирза никогда не бывал близко от этих работ, и сам не видал, что делается. Около половины июня назначили приступ; долго Мирза-Хаджи гадал наперед по звездам и сказал, что этот день хорош. По совету не персиян, а людей, знающих дело, велено было идти тысячам двум с половиной на приступ, за ними резервам, а в траншеи посадить всюду стрелков, чтобы не давать авганцам показываться. Между тем, и против других стен изо всех траншей велено сделать, для страха и отвлечения сил гарнизона, приступы с лестницами. Приказание это было объявлено всем, велено вглядываться и слушать атаку на бреши, и тогда идти на стену всем прочим.
Поляк Боровский, персидский генерал, повел сарбазов на приступ в самый полдень. Резерва не было. Сарбазы его рассыпались, чтобы издалека смотреть на приступ. Вместо двух или трех тысяч, на приступ пошло сот пять, коли не меньше: иные сами не пошли, других оставили у себя командующие, потому что им не было никакой нужды до чужого дела; главный приступ делался не с их стороны, а они думали занять город, каждый от себя, с своей стороны. Сарбазы шли на приступ вразброд, поднялись, однако же, на вал, кинулись по обе стороны башни в канавки, перекололи там авганцев и стали обирать и раздевать их; авганцы успели собраться на валу, сильно отстреливались и били заготовленными за стенками кирпичами, кидая их вниз. Боровского убили пулей, Семино ранили, равно и большую часть персидских начальников, потому что сарбазы стояли на одном месте, вместо того, чтобы тотчас перевалиться через вал. Бреши были по обе стороны угловой башни; но персияне на них не пошли, а, воткнув уже знамя батальона Гамаден в развалины этой башни, стояли, притаившись за него, все в одной куче, и не трогались с места. Так они простояли, покуда уже солнце стало гораздо пониже; они стояли, верно, часа три, коли не четыре, а подмоги не было им никакой; начальников новых, вместо раненых и убитых, не присылали, так их авганцы и выбили наконец каменьями из засады, и они воротились на свои батареи. Стрелки в траншеях просидели между тем также зрителями: им позабыли раздать патроны, и стрелять было нечем. Мохаммед-хан, которому велено было идти в резерв к Боровскому, пошел вместо того сам собой на приступ, на Кандагарские ворота, думал также взять город, но ничего но сделал. Все другие фальшивые приступы легко были отбиты авганцами. Наш русский батальон шел на Иранские ворота, вместе с персидским войском Вели-хана; его убили при самом начале, и персияне, подхватив труп его, все бросились бежать назад. Русский батальон полез было один, но когда не только авганцы засыпали его пулями и камнями, а свои же, персияне, начали жестоко бить по нем из пушек, не успевая навести куда следует орудия и пуская заряды на авось, то и мы отступили. У нас убито четыре офицера, пятьдесят рядовых и ранено сотни две. Без похвальбы сказать можно, что вся армия персидская не стоила нашего батальона, и кабы нас пустили на приступ в брешь, так не устоять бы Герату ни под каким видом. Неужто мы, взявши вал, стали бы жаться гуртом под башней? Впрочем, если бы не дали после никакой подмоги, может быть, три тысячи авганцев и справились бы с одним нашим батальоном. Всего персиян убито не с большим триста, ранено из ружья и каменьями с лишком тысячу. И авганцы потеряли несколько сот человек; слышно было, что только англичанин Потинджер удержал Яр-Мохаммеда, который уже хотел было бежать. Шах очень рассердился и приказал обнести город кругом высокою глиняною стеною с башнями и выморить гарнизон. Разумеется, что это была одна только острастка.
Кандагар
Незадолго перед тем прибыл в лагерь сын Когендиль-хана, Мохаммед-Омер. Отец его сидел в Кандагаре, и персияне условились с ним, чтобы ему завоевать себе землю гератскую, а персиянам взять крепость и отдать ее после, за годичную подать, ему же, Когендилю. Он-то исполнил свое, а персияне остались у него в долгу, потому что Герата по сегодняшний день не взяли, а взяли его после англичане. Мирза-Хаджи кричал и хвастал, и бодрился, и говорил, что это был не приступ, а одна только проба, что он приступа делать не хотел, прочитав в звездах, что дело надобно именно так вести, как оно идет, и что шаху предстоит еще много-много славы, но не под стенами такой дрянной крепосцы, как Герат, которая не стоит того, чтобы и священная тень внимания шахского ложилась по направлению этого города, а дальше, на самых пределах индийских.
Авганцы стали чинить укрепления свои, персияне им не мешали, а стояли спокойно и уже больше не стреляли. Между тем, однако же, крепость от долговременной осады пришла, несмотря на всю оплошность и беспечность персиян, в плохое положение; там были нужда и голод; у жителей, под страшными истязаниями, вымучили все, а потом выгоняли их, как баранов, тысячами, в поле; узнали также, что Когендиль-хан завоевал кругом землю, разорил селения; Камран-Мирза одурел давно уже от запоя и от курения бешеной травы, или пьяного конопля; гератцы поссорились между собою, хотели бежать или сдать город; Потинджер успел, однако же, удержать Яр-Мохаммеда и часть гарнизона, а другая часть разбежалась и передалась в персидский лагерь. Персияне принялись карнать уши всем жителям, которых ловили на пути в город с съестными припасами. Забавлялись и другими игрушками: полковника батальона Семнап посадили за трусость на осла, лицом к хвосту, вымазали бороду простоквашей и с музыкой водили по всему стану, но от команды не отрешили. Послали из числа вновь прибывших войск один батальон на примерный приступ; остальное войско любовалось этим только издали; батальон дошел до валу с большим криком и шумом и, воротившись, заслужил много похвалы. Нескольких человек при этом перебили и переранили, в том числе и командира батальона. У персиян нужда была немного менее, чем в крепости; давно уже не давали солдатам провианта, и армия бродила по окрестным садам и селениям и, наевшись кое-чего, брела опять россыпью в стан. Среди лагеря был, впрочем, большой базар, где за деньги можно было получать съестное. Многие солдаты заводили и в своих землянках, шалашах и палатках лавочки, грабили в окружности или перекупали и барышничали. В стане вырос понемногу целый городок, из земли и грязи, и следы его, верно, долго еще будут видны в развалинах. Зубчатая земляная стена с башнями окружала весь стан, а Мирза-Хаджи построил себе неприступную крепость с глубоким рвом. Таких маленьких крепостей внутри стана было много. При всем том, болезни были только в Герате, а не у персиян. В городе беспорядки увеличивались, нужда росла, гарнизона не осталось и половины; некоторые авганские начальники соглашались передать персиянам крепость по частям, впустить их в ворота и отступить от валу, но персияне, видно, не надеялись отстоять себя там противу не согласных на это, и хотели, чтобы выступили из крепости все до одного человека. Наконец и сам Камран-Мирза, или правая рука его, Яр-Мохаммед, стал сдаваться; в лагере говорили, что дело уже кончено, и город сдался. Это длилось с неделю, и все шли каше-то переговоры, в продолжение коих Яр-Мохаммед с англичанином своим умели славно обмануть персиян, требуя прежде всего перемирия и свободного сообщения. Под стенами крепости и в траншеях открылся базар, куда обнищавшие без жалованья сарбазы таскали все, что могли награбить в окрестности, и распродали на дрова даже все заготовленные фашины, туры и хворост; гератцам в особенности дорога была соль, и они ею запаслись.
Чарльз Стоддарт (казнен в Бухаре в 1842 г.)
Время подошло под самый наш август месяц; приехал англичанин из Тегерана, тот же учитель, полковник Стоддарт, и объявил шаху, что англичане заступаются за гератцев, что корабли английские пошли уже занимать приморские персидские города, и что если шах не уйдет с армией домой, то придется ему воевать с англичанами. Шах подумал и отступил, да и воротился домой; слышали мы только, что персияне ходили после по пути разорять гератские селения, и что очень боялись войны с англичанами, и думали: видно, предсказание зуфи о том, что Персия будет под рукой рыжих кяфыров, сбудется прежде сроку. Шах объявил фирман, в котором но мог нарадоваться храбрости войск своих, силе и могуществу своему, и горько жаловался на англичан. Мирза-Хаджи продолжал хвастать и рассказывать, что Герат был уже взят давно, и Хива, и Кандагар, и Кабул собирались покориться Персии, и старался уверить всех, что он все это знал и предвидел, и для того не допускал бесполезного кровопролития. «Армия шаха, - говорил он, - жива и здорова, а гератцы будут помнить нас долго - да и англичанам нагнали мы страха на их пай и показали себя целому свету».
Семидесятные пушки свои, в которых было весу в каждой пудов без малого 300, Мирза-Хаджи-Агасы распилил и увез с собою.
Эта история перекликается с описанием осады Герата в «Воспоминаниях» Иоганна Бларамберга (Иван Федорович, старый знакомый Даля, был в числе русских военных советников, консультировавших персиян под Гератом). Похоже, что для Даля основным источником информации послужили именно рассказы и дневники Бларамберга.
«Воспоминания» Бларамберга были впервые напечатаны в 1872-1875 годах в Берлине, на немецком языке, уже после смерти В. И. Даля. (В журнале «Русский Туркестан» публиковался отрывок, посвященный рыбным промыслам уральских казаков).
Отмечу, что в лагере под Гератом побывали и легендарный Ян Виткевич (еще один близкий знакомый Даля), и капитан Альбрандт, перед которым стояла задача вернуть в Россию дезертиров из персидского батальона Самсон-хана (он же Макинцев Самсон Яковлевич)…
Гератская крепость
Человека три-четыре из хивинских пленников были в войсках шаха во все время второй осады Герата, в 1837 и 1838 годах, захвачены впоследствии в плен туркменами, проданы в Хиву и в 1840 году возвратились благополучно в свое отечество. Необыкновенная смышленость их, особенно одного, и близкие сношения во все время осады с убитым впоследствии Боровским, персидским генералом, равно и самая гласность, по азиатскому обычаю, всего происходившего в лагере, дали им возможность сообщить нам в рассказах собранные тут вместе любопытные подробности.
Мохаммед-шах Каджар
Черный народ в Персии говорит, что был когда-то пророк, который сказал, что после колена Надир-шаха на престол сядут Каджары, из коих, однако же, выйдет только три государя: первый царствовать будет 15 лет, другой 40, третий 7, после этого будет безначалие, и Персия погибнет; ею завладеют неверные, рыжий народ. Персияне говорят, что доселе все это сбылось, и нынешнему шаху остается всего сроку до 1842 года [писано в 1840]. Говорят, что шах поэтому и хотел завоевать кого-нибудь, чтоб нажить больше славы и силы и не дать исполниться предсказанию. Кроме Герата, воевать ему было не с кем. Гератцы были прежде под властию персиян, а в последнее время много разбойничали, уводили с персидской границы людей и продавали их в Хиву, так что они там стали нипочем, меньше половины цены против русских. Ныне, когда нашего брата, по милости Царя, в Хиве не стало, персияне опять немного вздорожали.
Дост-Мухаммед-хан
В Герате сидит Ша-Заде-Камран, из дому кабульских шахов, изгнанных Дост-Мохаммедом, лет тому тридцать: ныне англичане выгнали Доста и снова посадили в Кабуле старого шаха.
Шах-Шуджа ал-Мульк
Нынешний шах стоял недель шесть под Гератом уже с 33-го на 34-й год, когда еще правил в Персии отец его, и ушел тогда по случаю смерти отцовской, почему теперь снова принялся за это дело.
В 1836 году, шах было выступил, захотев наперед покорить туркмен на р. Гюргени; тут вся армия разбрелась по кочевьям на грабеж; туркмены собрались толпами и перебили персиян. Нас тут не было, а знаем только, что будь это не туркмены, не орда, так персияне не унесли бы домой ног своих. Ровно через год, летом 1837 г., шах собрал новое войско и пошел. Шли вразброд; тянулась армия сподряд верстах на пятидесяти; в голове шли алые уланы, потом артиллерия, в которой русские пушки, подарок нашего Государя, были впереди; потом бывший тогда русский батальон, там хассе, гвардия, там все фауджи, батальоны и конница. На сарбазе, или солдате, только сума да ружье; ранцев нет; шинели и прочая поклажа вся на ишаках (на ослах), около которых в погонщиках чуть ли не больше четвертой части строевых. Когда шах выступал, давали залп из зембуреков, также и на половине пути, где подавали ему закуску, и на ночлеге. Зембуреки - фальконеты на верблюдах. Вся армия становилась в лагере в один большой каре, а посредине бывал базар.
Хаджи Мирза-Агасы
Войском командовал, под шахом, Хаджи-Мирза-Агасы, самый сильный вельможа в Персии. Он сутуловат собою, высокую шапку заваливает на затылок, нос большой, дугою, глаза навыкате и глубокие морщины от глаз по косицам, лицо веселое и смешное. Хаджи-Мирза-Агасы, крикун, хвастун, только тем и прав, что никто не смеет ему перечить, и когда хвастает, так пристает к тому, с кем говорит: не так ли, не правда ли? А тот, разумеется, поклон в пояс и «бели», точно так; и Хаджи доволен, хохочет. Он из простого звания, но был учителем нынешнего шаха и, как уверяют все персияне, большой мастер читать и гадать по звездам. Без этого он ничего не начинает, не делает; говорит часто сказки о том, куда летает по ночам душа его: толкует, почему какая война или другое предприятие у разных народов кончились благополучно или нет, по состоянию звезд, и чуть ли сам всему этому не верит. Он ни на волос не смыслит военного дела, а управляет и войском и арсеналом, и вел осаду Герата.
Войска пришло с шахом 30.000 и более 60-ти пушек. Корпусными начальниками были поставленные шахом пять либо шесть ханов, которые надеялись только всяк сам на себя, других знать не хотели, и всякий делал по себе, что хотел. От этого больше и выходила вся бестолочь. Дай им в команду хоть какую угодно армию, так изведут ее в один поход ни на что, а дела не сделают ни на грош. Ханы эти, коли б довелось друг друга из воды вытащить, так один одному бы руки не подал; бей неприятель одного, другие пять, скорее до греха, отступятся с своими корпусами: чур меня, а уж помощи не даст ни один.
Подошли к Гуряну, крепостце, верстах в 60-ти от Герата, и стали стрелять изо всех орудий на ветер, чтобы испугать гарнизон. За несколько дней до этого одного канонира ранил кто-то из больших начальников пулей, когда гнался на походе за джейраном [сайга] и хотел его убить. Пуля дура, угодила в кость да в живое место человека, в колонну. Это у них нипочем. Канонир этот, персиянин, был мне хороший приятель, и я пошел его навестить. Мирза-Хаджи стоял верхом с вожатыми и за пушками, заткнув четыре пистолета за пояс, страх радовался пальбе, и что громко стреляют: «Вот, - говорит, - сейчас, за раз, гурянцы и сдадутся, через неделю возьмем и Герат, а захотим, так и дальше пойдем, - воля шаха, и завоюем все до самого моря. Тогда весь народ Гинду будет крестьянами нашими и рабами». Пождали, гурянцы не сдаются. Выступили и обложили крепость. Она четыреугольная, сажен по сту с лишком в каждой стене; стены глиняные; по углам башни, и два рва обведены вокруг: передний сажени две глубины, и на сажень в нем будет воды. В крепости сидел брат Яр-Мохаммеда, хана гератского, Шир-Мохаммед, который всегда грабил Персию и таскал людей на продажу в Хиву. Народу у него было с полторы тысячи и две маленькие пушки. Француз Семино распоряжался осадой, но ханы его нисколько не слушались, обступили со всех сторон смело, потому что из крепости пальбы не было, и палили зря, так что ядра то и дело летали через крепость и падали промежду своих. Горячились они только на первый и другой день, а там стали палить реже, кто когда вздумает. Семино хотел приняться за траншеи - во всей армии нет лопат; принялись ковать их кое-как в стане, да топоры переделывать на кирки. В неделю подвели траншею вплоть, и гарнизон сдался. Взяли две пушки, по тысяче ружей и сабель, сотни три шамхалов, или крепостных ружей, пудов никак пятьдесят пороху, да всего ста два пудов хлеба. У персиян было убитых и раненых поменьше сотни. Шах не велел грабить крепости, послал туда только свой гарнизон, авганцев отправил в Персию на поселение, а Шир-Мохаммеда взял с собой.
Это было в начале ноября; дней пять шли до Герата и на пути раз-другой пощипались с конницей авганской. Туркмены также увивались и подхватывали отсталых и шатающихся. Однако тут еще все шло хорошо. Крепость Герат четыреугольная, в длину будет 400 саж., в ширину 250. Вал глиняный, сажени в четыре, насыпан россыпью в обе стороны; наверху зубчатая стена, по промежуткам башни, по четырем углам также глиняные высокие и толстые башни, кверху все уже; ров сажени две глубиной, и вода есть, а по валу обведены кругом две западные канавы, одна повыше другой, со стенками, за которыми можно залегать и отстреливаться. Пушек поставить негде. Нынешняя крепость гератская была, сказывают, когда-то кремлем большого города Герата, следы которого видны еще далече кругом во все стороны. И ныне еще вокруг крепости было много слободок и садов, пока армия не извела все это на дрова. Жители, персияне, все ушли в город, сказывали, тысяч 50. В крепости сидел Ша-Заде-Камран, или Камран-Мирза, а с ним начальник войск его, Яр-Мохаммед-хан, с тремя тысячами авганцев, и отымал у жителей последний кусок хлеба, не только богатство их. Места кругом богатые, все сады; хлеба, видно, снялось много, а после все остались нищими. Вокруг Герата, верстах в семи, десяти, пятнадцати, все горы и лес; а тут равнина потная, кормная; только с одной персидской стороны гор нет.
По-нашему, обложил бы город кругом, войска вволю; повел бы зараз траншеи, поставил бы в упор десятка два пушек, свалил бы зубчатую стену, сбил бы всех с валу, не давая никому приступиться, завалил бы вручную ров, либо засыпал его подрывами от валу, да и полез бы прямо, что к соседу через тын. Пушек у них все равно что нет, слободки подошли вплоть к крепости, так вот дай волю только нашему брату, и то бы взял, больше двух недель не простоял бы. А не забирает охота драться, так сел кругом, да и выморил его; запасу нет у него, не давай подвозу, сдастся, хочет - не хочет: голод доймет. Так Мирза-Хаджи-Агасы спроста ни за одно дело не берется; он по своим приметам рассчитал, в 1826 году, что ему следовало бежать без оглядки с Елисаветпольского сражения, где русские разбили персиян, и бежал, и хвалился этим поныне, говоря: «А что, видели ли, что я прав? Я тотчас смекнул, что беда будет, и ушел; кто из дураков, из несведущих людей остался, всех побили да в полон взяли, а кто уйти успел, так ушел по той же дороге, как и я. Что ж, скажете, не разумею ли дела?»
Мирза-Хаджи распорядился так: в городе живут-де все персияне, хорасанцы; они выйдут, коли дать им дорогу, и уйдут в горы. И приказал именем шаха обложить только двое ворот, а трое оставить на пропуск горожанам. Горожане не вышли, покуда не погнал их с голоду сам Яр-Мохаммед, а подвоз в свободные ворота ходил три месяца без помехи, в виду целой армии, и Яр-Мохаммед добыл припасов и усилил еще гарнизон свой. Ему служил не только брат его, взятый в Гуряне, лазутчиком, посылая сказывать обо всем, что делалось, но и того пуще англичане: в Герате сидел английский офицер Потинджер; у шаха был в лагере военный учитель, полковник Стоддарт, а после приехали и другие из Тегерана, и всегда пересылались с Потинджером, даже переслали Яр-Мохаммеду много золота и наказывали ему держаться, обещая скорую помощь от англичан. Шах казнил секретаря своего смертию за тайную переписку с англичанами, которые его подкупили.
Элдред Поттинджер
Персияне стояли сперва перед воротами Кандагарскими и Иранскими, с полудни и с запада; потом уже, спустя три месяца, обложили крепость кругом и хотели взять город с угла или башни Будяж-Хакистер. Стреляли без толку в этот угол, не метко и куда попало; только радовались и кричали в голос, когда пыль подымалась столбом от стен: били не сряду весь день, чтобы скорее свалить башню и кончить, а день за день, понемногу, на утеху, и выезжали смотреть, когда велено было стрелять, назначая счетом, сколько ядер. Башню эту, впрочем, едва ли и можно было свалить ядрами; по крайности, трудно было подбить ее, так толсты были стены. Мирза-Хаджи играл и тешился, и хвастал, и каждый день божился, что крепость сегодня сдастся, и поздравлял ближних своих с победой. Артиллерия вся была разбросана порознь; каждый из ханов кричал и просил дать ему столько же пушек, как другому, или даже, за отличие, более. Мирза догадался, однако же, в чем дело; у него были пушки двенадцати-, восемнадцати- и даже четыре двадцатичетырехфунтовые; но этого показалось мало: не берет; и доложил шаху, что надобно-де отлить орудия большего калибра. Собрал что только было меди, даже бубенчики со всех ослов, лошаков, верблюдов, отнял у офицеров медные котлы и посуду и завел литейную среди военного стана. Глину формировали на деревянные болваны, и не сверлили пушек, а отливали прямо на деревянный же стержень; от сырого дерева медь драло и пучило пузырями. Отливали семидесятные пушки, семидесятифунтовые, сущие выродки. Две разорвало, и при том перебило людей, две выдержали, и так разутешили Хаджу гулом своим, что он не знал, куда от радости деваться, и рассказывал всем, что ядра эти пойдут навылет в обе стены, толщиною в подошве сажен восемь или больше, и наряжал уже конную команду собирать по ту сторону крепости, в чистом поле, ядра. Они были огромные, мраморные, вытесанные из камней ближнего кладбища. От литейной до батареи тащили несколько сот сарбазов чудовищные пушки эти, и едва перетащили их, всего с версту, в несколько дней. Пути от них было столько же, как и от прочих.
Армия персидская не затрогивала авганцев, когда они даже хотели на фуражировку; авганцы же, наоборот, выходили часто на вылазки и разгоняли в окружности персидских фуражиров. Про такое чудо дотоле и не слыхивали, чтобы гарнизон мешал фуражировке осаждающих и угонял с пастьбы их лошадей: а тут так было. Вскоре опустошили все кругом: продовольствия было недостаточно, жалованье уплачивалось худо, сарбазы все ободрались, простояв целую зиму; работы в траншеях перед башней Хакистер шли плохо, как попало, не подвигались вперед; весь стан завален был всякою нечистотою; загажен так, что проходу не было; но болезней почти никаких не было, и Мирза-Хаджи говорил: это оттого, что у нас нет ни лекарей, ни аптек. Ни холода, ни дождей больших не было; снег выпал было раз, и тотчас сошел. Тогда, в половине февраля, обложили весь город кругом. В это время уже все жители в окружных деревнях, до коих только доставали руки персиян, разбежались в горы, к гязярям; подвозы из Персии шли плохо, там и не слушались, и боялись туркмен, а один караван с хлебом воротили с пути англичане, выехавшие из лагеря в Тегеран, уверив начальника, что персидская армия давно разбита и скоро будет назад, а хлеба ей не нужно. Шах редко показывался, сидел в своем шатре и приказывал все по докладу Хаджи. Мирза-Хаджи показалось теперь, когда город и от больших пушек не думал сдаваться, что у него мало войска; велено было прислать из Персии еще сколько-то батальонов, и, кроме того, Аллаяр-хану, дяде шаха, воевавшему с другою армиею в горах с гязярцами, из Хорасана придти под Герат. Аллаяр-хан там, как хвалились персияне, победил всех, и малость не дошел до Бальху, да его отозвали, чтоб скорее взять Герат. Мирза-Хаджи не хотел того рассудить, что стоять под Гератом, как он стоял, можно и миллиону войск, и все будет одно. Однако, видно, себе в острастку, приказал он делать лестницы и говорил, что скоро пойдет на приступ.
Афганские сарбазы
Надоели авганцы персиянам, и за это, когда и где только случалось им взять пленника, они тешились и мучили его зверски, хуже, чем волк скотину рвет: этот хоть и собака, а все наперед, коли управится, глотку перережет; тут же напоказ перед шаха выводили казнить пленников, либо на месте разбирали по кускам, потыкали на штыки и шли парадом к шахской ставке. То же бывало и туркменам: если который заносчивый попадется, шахские палачи принимались за работу.
Стан персидский по речке Герируде и ручью поставлен был без всякого порядка; ни рядов, ни улиц, ни линий; кто где вздумал, там и поставил палатку, а постоявши, стали строить глиняные избушки, землянки и стены; вокруг всего лагеря шахского стена, вокруг палатки его другая, вокруг палаток Мирзы-Хаджи и других начальников также стены, с зубцами по гребню, башенками, бойницами. Нечисть кругом такая, что проходу нет, смрад и вонь. Обрывков, обносков, падали, навоза и сора всякого рода не убирал никто. Сарбазы в лохмотьях, обносились, оборвались; ведетов не выставляли; была только цепь вокруг самого стана и тьма часовых внутри. С вечера, как смеркнется, кричат бойко и окликают, а до полуночи все уснут, тем более что у них часовой сидит, понурив голову. Тут бы в одну ночь нашими двумя батальонами и казачьим полком можно разбить весь лагерь в пух и затоптать в речку.
Так простояли пять месяцев; наконец послушались совета Семино и наших офицеров, которые, глядя на распоряжения персиян, только смеялись, и положили: поставить две порядочные батареи с обеих сторон угла башни Бурдж-Абзуллай-Мюзря, бить брешь и подвести подкопы. Англичане сейчас уведомили об этом Потинджера, и гарнизон стал тут укрепляться, насыпал в обоих прикрытых путях, по обе стороны башни, множество траверсов, так что ядра не могли бить с угла вдоль этих путей и очищать их; авганцы также успели выкопать канавки эти, или прикрытые пути, глубже и поставить на углу во рву несколько маленьких башен с бойницами. Меньшого брата шахского, Хализу-Мирзу, послали начальником в траншею; молодой человек, почти мальчик, которому Хаджи грозил еще наперед, что «шах-де только из молодости тебе доселе глаз не выжег - поди и заслужи это», - сидел во все время без силы, без весу и без ума и прятался, как мог, от авганских пуль в глубокой землянке своей, в траншеях. Мирза-Хаджи теперь хвалился, что Герат уже взят, а хотел только еще помучить гарнизон. Рабочих приходило в траншеи и на батареи противу наряду четвертая доля, да и те сидели, отошедши из-под выстрела, сложа руки, по недостатку лопат и кирок, которых едва ли набралось с сотню. Ночью никто не хотел работать, а нередко с вечера все расходились, и поутру еще не было других. Мирза-Хаджи все только рассказывал, как он управится с авганцами, будто это и не он стоял уже полгода под крепостью, сложа руки, с одними сказками и прибасенками. Семино и наши офицеры выходили из себя, глядя на все это, да не было им воли. Шах выдавал рабочим деньги, но они до них не доходили. В траншеях, кого залучат, морили голодом; кто ушел, тот и прав. Ханы, или корпусные командиры, не давали рабочих своих, потому что не с их стороны готовились брать город; каждый стоял на своем месте и хотел работать по себе, и сам взять город. За это англичане хвалили их, подстрекали, задаривали и всячески старались мешать осаде, и пишкешем можно сделать из персиянина все, что угодно. Авганцы делали вылазки и нередко били людей в подкопах. Из города стали выгонять жителей, вымучив и отняв у них наперед все, особенно хлеб, и Мирза-хаджи радовался этим голодным, оборванным толпам, которых прогоняли дальше в горы, и считал все это победою. Между тем авганцы, увидав, что выходцев принимают и пропускают без всякой осторожности, сделали ночью вылазку, сказавшись выходцами из города. Авганцы наткнулись на наш батальон. Самсон-хан [русский] не дался в обман, пустил по ним ружейный огонь и велел приходить, коли они выходцы, днем, а не ночью. Авганцы отправились к траншеям Хаджи-хана, им поверили, пропустили их, а они вырезали траншеи, положив на месте более ста человек, и взяли три пушки, из коих одну благополучно увезли в город. Сам Хаджи-хан чуть не помер, со страху, от удара. Авганцы, на другую ночь, пошли с тем же на Искендер-хана, но были разбиты, и сам начальник взят в плен. И его, и прочих пленников, как неприятелей и разноверцев, персияне жестоко казнили перед шахскими шатрами - резали живых по кускам.
Наконец, под исход мая, прибыл персидский генерал Боровский с большим съестным караваном; дорогою авганцы и на него напали, но персияне отбились. Пушка, взятая у персиян, стояла снаружи вала, в канавке, или прикрытом пути, и шах велел отнять ее. На это дело было назначено немного людей, и это, конечно, умно со стороны персиян, потому что чем больше бы их без толку полезло, тем бы их более побили. Это было в начале июня; Мирза-Хаджи-Агасы опять вычитал в звездах или поверил англичанам, что Яр-Мохаммед с гарнизоном хочет пробраться сквозь осаждающих и бежать в горы. Чтобы не проливать крови, Мирза-Хаджи приказал Искендер-хану отойти от ворот Хош, очистить всю сторону эту и дать гарнизону свободный путь. Авганцы бежать не думали, а вышли и собрали только в стан Искендера туры, фашины, хворост и дрова, которых давно уже не было в городе, а потом даже свободно выгоняли каждый день лошадей своих на паству и сообщались с горами. Персияне, хотя все это делалось днем и в глазах их, нисколько о том не беспокоились, но трогали ни разу авганцев и до конца осады более не осаждали этой стороны. В то же время наконец поспели брешь-батареи; сбили земляную вышку под угловою огромною башнею, откуда стрелки отбивали людей от орудий; весь лагерь кричал и ликовал, когда она рухнула. Семино и русские офицеры говорили персиянам, что теперь следует стрелять на брешь-батарее сутки без умолку, сбить покрытые пути, зубчатую стену на гребне вала, по которому тогда легко было бы перевалиться в город, потому что вал, хоть широк и огромен, но очень полог. Мирза-Хаджи, вместо этого, для пущей острастки, стрелял день за день понемножку и радовался, как ребенок, что ядра в тридцати саженях попадают в вал, и пыль поднимается столбом, между тем как авганцам нельзя было в это время и приступиться к валу. В первый раз увидели персияне, как стреляют с толком в стену, потому что она обрушилась скоро, подорвали подкопы на углу, которые персияне сделали также не своим умом, завалили от валу ров и стоявшие во рву башенки с народом, засыпали ров вручную, и дорога была проложена. Не только шах, но даже и Мирза никогда не бывал близко от этих работ, и сам не видал, что делается. Около половины июня назначили приступ; долго Мирза-Хаджи гадал наперед по звездам и сказал, что этот день хорош. По совету не персиян, а людей, знающих дело, велено было идти тысячам двум с половиной на приступ, за ними резервам, а в траншеи посадить всюду стрелков, чтобы не давать авганцам показываться. Между тем, и против других стен изо всех траншей велено сделать, для страха и отвлечения сил гарнизона, приступы с лестницами. Приказание это было объявлено всем, велено вглядываться и слушать атаку на бреши, и тогда идти на стену всем прочим.
Поляк Боровский, персидский генерал, повел сарбазов на приступ в самый полдень. Резерва не было. Сарбазы его рассыпались, чтобы издалека смотреть на приступ. Вместо двух или трех тысяч, на приступ пошло сот пять, коли не меньше: иные сами не пошли, других оставили у себя командующие, потому что им не было никакой нужды до чужого дела; главный приступ делался не с их стороны, а они думали занять город, каждый от себя, с своей стороны. Сарбазы шли на приступ вразброд, поднялись, однако же, на вал, кинулись по обе стороны башни в канавки, перекололи там авганцев и стали обирать и раздевать их; авганцы успели собраться на валу, сильно отстреливались и били заготовленными за стенками кирпичами, кидая их вниз. Боровского убили пулей, Семино ранили, равно и большую часть персидских начальников, потому что сарбазы стояли на одном месте, вместо того, чтобы тотчас перевалиться через вал. Бреши были по обе стороны угловой башни; но персияне на них не пошли, а, воткнув уже знамя батальона Гамаден в развалины этой башни, стояли, притаившись за него, все в одной куче, и не трогались с места. Так они простояли, покуда уже солнце стало гораздо пониже; они стояли, верно, часа три, коли не четыре, а подмоги не было им никакой; начальников новых, вместо раненых и убитых, не присылали, так их авганцы и выбили наконец каменьями из засады, и они воротились на свои батареи. Стрелки в траншеях просидели между тем также зрителями: им позабыли раздать патроны, и стрелять было нечем. Мохаммед-хан, которому велено было идти в резерв к Боровскому, пошел вместо того сам собой на приступ, на Кандагарские ворота, думал также взять город, но ничего но сделал. Все другие фальшивые приступы легко были отбиты авганцами. Наш русский батальон шел на Иранские ворота, вместе с персидским войском Вели-хана; его убили при самом начале, и персияне, подхватив труп его, все бросились бежать назад. Русский батальон полез было один, но когда не только авганцы засыпали его пулями и камнями, а свои же, персияне, начали жестоко бить по нем из пушек, не успевая навести куда следует орудия и пуская заряды на авось, то и мы отступили. У нас убито четыре офицера, пятьдесят рядовых и ранено сотни две. Без похвальбы сказать можно, что вся армия персидская не стоила нашего батальона, и кабы нас пустили на приступ в брешь, так не устоять бы Герату ни под каким видом. Неужто мы, взявши вал, стали бы жаться гуртом под башней? Впрочем, если бы не дали после никакой подмоги, может быть, три тысячи авганцев и справились бы с одним нашим батальоном. Всего персиян убито не с большим триста, ранено из ружья и каменьями с лишком тысячу. И авганцы потеряли несколько сот человек; слышно было, что только англичанин Потинджер удержал Яр-Мохаммеда, который уже хотел было бежать. Шах очень рассердился и приказал обнести город кругом высокою глиняною стеною с башнями и выморить гарнизон. Разумеется, что это была одна только острастка.
Кандагар
Незадолго перед тем прибыл в лагерь сын Когендиль-хана, Мохаммед-Омер. Отец его сидел в Кандагаре, и персияне условились с ним, чтобы ему завоевать себе землю гератскую, а персиянам взять крепость и отдать ее после, за годичную подать, ему же, Когендилю. Он-то исполнил свое, а персияне остались у него в долгу, потому что Герата по сегодняшний день не взяли, а взяли его после англичане. Мирза-Хаджи кричал и хвастал, и бодрился, и говорил, что это был не приступ, а одна только проба, что он приступа делать не хотел, прочитав в звездах, что дело надобно именно так вести, как оно идет, и что шаху предстоит еще много-много славы, но не под стенами такой дрянной крепосцы, как Герат, которая не стоит того, чтобы и священная тень внимания шахского ложилась по направлению этого города, а дальше, на самых пределах индийских.
Авганцы стали чинить укрепления свои, персияне им не мешали, а стояли спокойно и уже больше не стреляли. Между тем, однако же, крепость от долговременной осады пришла, несмотря на всю оплошность и беспечность персиян, в плохое положение; там были нужда и голод; у жителей, под страшными истязаниями, вымучили все, а потом выгоняли их, как баранов, тысячами, в поле; узнали также, что Когендиль-хан завоевал кругом землю, разорил селения; Камран-Мирза одурел давно уже от запоя и от курения бешеной травы, или пьяного конопля; гератцы поссорились между собою, хотели бежать или сдать город; Потинджер успел, однако же, удержать Яр-Мохаммеда и часть гарнизона, а другая часть разбежалась и передалась в персидский лагерь. Персияне принялись карнать уши всем жителям, которых ловили на пути в город с съестными припасами. Забавлялись и другими игрушками: полковника батальона Семнап посадили за трусость на осла, лицом к хвосту, вымазали бороду простоквашей и с музыкой водили по всему стану, но от команды не отрешили. Послали из числа вновь прибывших войск один батальон на примерный приступ; остальное войско любовалось этим только издали; батальон дошел до валу с большим криком и шумом и, воротившись, заслужил много похвалы. Нескольких человек при этом перебили и переранили, в том числе и командира батальона. У персиян нужда была немного менее, чем в крепости; давно уже не давали солдатам провианта, и армия бродила по окрестным садам и селениям и, наевшись кое-чего, брела опять россыпью в стан. Среди лагеря был, впрочем, большой базар, где за деньги можно было получать съестное. Многие солдаты заводили и в своих землянках, шалашах и палатках лавочки, грабили в окружности или перекупали и барышничали. В стане вырос понемногу целый городок, из земли и грязи, и следы его, верно, долго еще будут видны в развалинах. Зубчатая земляная стена с башнями окружала весь стан, а Мирза-Хаджи построил себе неприступную крепость с глубоким рвом. Таких маленьких крепостей внутри стана было много. При всем том, болезни были только в Герате, а не у персиян. В городе беспорядки увеличивались, нужда росла, гарнизона не осталось и половины; некоторые авганские начальники соглашались передать персиянам крепость по частям, впустить их в ворота и отступить от валу, но персияне, видно, не надеялись отстоять себя там противу не согласных на это, и хотели, чтобы выступили из крепости все до одного человека. Наконец и сам Камран-Мирза, или правая рука его, Яр-Мохаммед, стал сдаваться; в лагере говорили, что дело уже кончено, и город сдался. Это длилось с неделю, и все шли каше-то переговоры, в продолжение коих Яр-Мохаммед с англичанином своим умели славно обмануть персиян, требуя прежде всего перемирия и свободного сообщения. Под стенами крепости и в траншеях открылся базар, куда обнищавшие без жалованья сарбазы таскали все, что могли награбить в окрестности, и распродали на дрова даже все заготовленные фашины, туры и хворост; гератцам в особенности дорога была соль, и они ею запаслись.
Чарльз Стоддарт (казнен в Бухаре в 1842 г.)
Время подошло под самый наш август месяц; приехал англичанин из Тегерана, тот же учитель, полковник Стоддарт, и объявил шаху, что англичане заступаются за гератцев, что корабли английские пошли уже занимать приморские персидские города, и что если шах не уйдет с армией домой, то придется ему воевать с англичанами. Шах подумал и отступил, да и воротился домой; слышали мы только, что персияне ходили после по пути разорять гератские селения, и что очень боялись войны с англичанами, и думали: видно, предсказание зуфи о том, что Персия будет под рукой рыжих кяфыров, сбудется прежде сроку. Шах объявил фирман, в котором но мог нарадоваться храбрости войск своих, силе и могуществу своему, и горько жаловался на англичан. Мирза-Хаджи продолжал хвастать и рассказывать, что Герат был уже взят давно, и Хива, и Кандагар, и Кабул собирались покориться Персии, и старался уверить всех, что он все это знал и предвидел, и для того не допускал бесполезного кровопролития. «Армия шаха, - говорил он, - жива и здорова, а гератцы будут помнить нас долго - да и англичанам нагнали мы страха на их пай и показали себя целому свету».
Семидесятные пушки свои, в которых было весу в каждой пудов без малого 300, Мирза-Хаджи-Агасы распилил и увез с собою.
Эта история перекликается с описанием осады Герата в «Воспоминаниях» Иоганна Бларамберга (Иван Федорович, старый знакомый Даля, был в числе русских военных советников, консультировавших персиян под Гератом). Похоже, что для Даля основным источником информации послужили именно рассказы и дневники Бларамберга.
«Воспоминания» Бларамберга были впервые напечатаны в 1872-1875 годах в Берлине, на немецком языке, уже после смерти В. И. Даля. (В журнале «Русский Туркестан» публиковался отрывок, посвященный рыбным промыслам уральских казаков).
Отмечу, что в лагере под Гератом побывали и легендарный Ян Виткевич (еще один близкий знакомый Даля), и капитан Альбрандт, перед которым стояла задача вернуть в Россию дезертиров из персидского батальона Самсон-хана (он же Макинцев Самсон Яковлевич)…