По Волге: Земля калмыцкая
В. И. Немирович-Данченко. По Волге. (Очерки и впечатления летней поездки). - СПб., 1877. Другие отрывки: [ Царицын и Сарепта], [ Владимировка, Черный Яр, Енотаевск], [ Прибытие в Астрахань], [ «Бусурманская украйна»], [ На бойком промысле], [ В царстве тузлука], [ Тюленьи выхода], [Земля калмыцкая], [ На Калмыцком базаре].
Торжество отплытия
- Завтра на Калмыцкий базар.
- Что это такое?
- Становище калмыцкое, в семи верстах выше Астрахани, на правом берегу Волги. Там у них храм, постоянные жилья. Это, собственно, рынок для продажи ихнего скота русским промышленникам. Здесь же они заключают контракты на наем калмыков для разного рода работ.
- Как контракты?
- Разумеется, не нотариальные. На словах больше… Условия, если хотите.
Астрахань. Калмыцкая деревня
Оказалось, что деревушка с храмом китайской архитектуры, виденная мною с палубы парохода, именно и есть Калмыцкий базар. Меня еще издали поражала тогда зеленая свежесть этого берегового пятна среди песчаных понизей волжского низовья. Убраться из Астрахани я рад был хотя к черту в лапы. У черта в аду - хоть и жара такая же, зато - этой белой, разъедающей пыли нет. Во всяком случае, я выигрывал. Г. Орехов был так любезен, что предложил лодку с своими гребцами и пообещал устроить тент. Условились ехать все люди веселые, простые. Дело шло нараспашку.
Только что утром подъезжаю к лодке - смотрю, грузят в нее корзины с вином и всякою снедью.
- Это зачем?
- В дальнее морское плавание да без провизии?! «Фрегат „Медузу“» читали?
- Читал.
- То-то же. Неужели хотите испытать участь потерпевших крушение?.. Вали больше.
Даже гребцы калмыки оживились. Оно и понятно. К своим ехали. Тем более там храм, в храме, верно, для гостей служение устроят. Помолиться придется бедному номаду, лишенному в Астрахани этого утешения.
Скоро Астрахань спряталась за лесом мачт. Направо и налево понизи… Чуть-чуть мерещутся над ними кровли каких-то больших сел… За низинами - воложки (рукава). Иной раз проходит по ним судно - и мы за зеленою черточкой едва взгорбленного берега видим верхушку мачты, непременно с каким-нибудь затейливым петушком и флагом, вытянувшимся по ветру назад… Дует сегодня с моря. Солоноватой влажностью обдает, или так кажется нам, потому что из царства пыли и песка выбрались.
- Господа, в открытое море вышли.
- Ну?
- По этому случаю нужно выпить здравицу в честь бога морей Нептуна.
Стали пить здравицы. С Нептуна перешли на других олимпийцев, с них перескочили на Нина и Семирамиду. Выпили за их здоровье, вспомнили Александра Македонского и ему честь сделали. На Наполеоне было пошабашили.
- Господа! - с ужасом подымается один.
- Чего?
- А Бисмарка-то и Мольтке забыли? Герои ведь тоже.
- Вот тебе и на!
Выпили за немцев. Мак-Магона не обидели - выпили. Тьера почествовали и Гамбетте должное оказали. Кто-то предложил здравицу за Абдул-Керим-пашу, но оратора чуть самого «за дерзость такову» не выбросили за борт. Смиловались, впрочем, ограничились тем, что заставили его три раза прокричать живио Сербии и всему славянству. Исторические познания на том и закончились.
Как Москва распорядилась с калмыками. - Пьявки калмыцкого народа
Некогда на севере Китайской империи кочевали ойраты, занимая Чжунгарги, или Зюнгарию. Ойраты, по словам г. Костенко, собственно, было имя общего союза, состоявшего из племен монгольских: чорос, хойт и хошот. Потом к ним примкнули торгоуты, образовав дербен-ойратов (четырехсоюзие). Образовавшийся таким образом народ был очень воинствен. Предводимые тайшами и нойонами, ойраты наводили ужас на Китай. Самый союз был прочен до тех пор, пока тайша Хара-Хула, желая еще крепче сплотить калмыков, не стал ковать их в одно целое, по системе Иоанна Грозного. Некоторые улусы, не желая повиноваться этому калмыцкому тирану, снялись с насиженных мест и пошли куда глаза глядят, стирая на пути все живое и оставляя за собою - пустыню. Так, Хо-Урлюк с торгоутовцами двинулся на север лет двести пятьдесят назад тому и разбросил свои кочевья по берегам Оби, Иртыша и Тобола. Еще ранее ойраты и даже сам деспотический Хара-Хула, через послов, просили русских взять их под свою руку и звали к себе русских купцов для торговли. Торгоутовцам не повезло на новых местах. Тайши монгольские теснили с юга прежних своих подданных, с другой стороны на них накидывались киргизы, кайсаки, назвавшие ойратов калмак, калмыклык - отсталыми, отделившимися. Ойратам, или элетам (недовольным) пришлось искать другого убежища. Степь между Уралом, Волгой и Доном была тогда безлюдной вполне. В эту-то зеленую пустыню и перекочевал Хо-Урлюк в 1628 г. 50.000 кибиток разбросались сначала между Эмбой и Уралом, а потом часть их перевалила на привольное Приволжье, а сам начальник племени раскинул свою ставку у р. Ахтубы. Мы не могли положить предела такому захвату. Русь на Волге, а тем более на Урале, тогда была бессильна. Пришлось согласиться на такое переселение, в надежде, что калмыки защитят наши южные границы от вторжения диких орд из глубины Азии. Но ойраты скоро показали, на что Россия может рассчитывать. Они опрокинулись на наши пограничные поселки, опустошали села, разоряли города, уводили в плен всех, кто попался под руку. Привелось самим защищаться от таких союзников, и против элетов было послано войско. Тайша Шукюр-Дайчин, разбитый им, клялся грабежей более не чинить, а сын его тайша Пунцук присягнул на верное подданство России, причем лизал свой нож и к горлу прикладывал, призывая за нарушение присяги Божий на себя и на свое племя гнев и огненный меч. Лизание ножа, впрочем, не помогло, и после новых грабежей правительству пришлось требовать подтверждения прежней присяги. До сих пор калмыки сами свободно выбирали своих ханов или их назначал далай-лама, но, ловко воспользовавшись распрями и несогласиями по этому предмету, Россия лишила калмыков выборного начала и сама силою оружия стала сажать им ханов. Власти старого покроя оставались верны в своей ненависти к вечу, где бы оно ни являлось - в Господине Великом Новеграде или кочевьях убогих инородцев. Везде они работали ради централизации. Везде Москва, следуя примеру Иоанна Калиты, как ловкий мироед, прибирала к рукам, скопидомничала и хозяйски распоряжалась, не терпя иной власти и иного разума кроме своего. Тем не менее, приволья нетронутых пустынь были так заманчивы, что не только ойраты не откочевывали обратно, но, напротив, к ним из Чжунгарги переселилось еще 30.000 кибиток. До 1765 года жили они по-прежнему на нашей земле, считаясь номинально русскими подданными и равнодушно терпя навязанных им ханов. Но Россия не могла остановиться на полпути к раз поставленной себе государственной задаче. Она медленно, но верно шла вперед шаг за шагом, прибирая в свою калиту одно за другим права полудиких народов и племен, подчинившихся ее власти. Помимо стеснения калмыков в их прежних обычаях, стали водворять казачьи станицы на Волге, увеличивать русское население в крае, заводить военные линии по Волге, Уралу, Самаре и Тереку. А тут еще ловкие люди под руками слух пустили, что хотят земли отнять у калмыков, а их самих принудить к оседлой жизни. Между ойратами явились претенденты на ханское достоинство. Завладеть им в России невозможно. Стали подбивать кочевников выбраться из наших пределов, чтобы на свободе забрать народную власть в свои руки. Духовенство, т. е. гелюнги, помогало этим авантюристам, в надежде на великие и богатые милости будущих ханов, и скоро по всему степному простору пошло смятение, а один из нойонов даже донес русскому правительству о том, что постепенно везде готовится к бегству вольнолюбивое племя калмыцкое. Власти как-то промахнулись и мер не приняли, и в 1771 г. луговые ойраты сняли кибитки и перекочевали за Урал к китайским пределам. Этим воспользовались киргизы и у несчастных отбили скот. В Зюнгарию не пришло даже пятой части эмигрантов. Четыре пятых погибло в дороге от бескормицы и лишений, убито врагами ойратов и другими хищниками степными, пало от истощения, наконец, порублено своими в усобицах. Целые роды - погибли. Калмыцкие песни и сказания говорят, что были долины, сравнявшиеся с вершинами гор от множества костей их народа!.. Разумеется, под этим преувеличением есть и частица истины. Женщины до места почти вовсе не добрались, дети - тоже. Приплоду не было, и калмыки стали вымирать с ужасающей быстротой. В Зюнгарии обетованной земли не нашли странники. Пришлось пожалеть о Хананее. Чжунгарги, как оказалось, была уже захвачена китайцами, которые распределили беглецов по разным местам Илийской области. Калмыки, пробовавшие было перебраться куда-нибудь подальше, сжигались живьем, размалывались между жерновами и, в случае величайшей богдыханской милости, обезглавливались. Живых пилили на несколько частей, мертвых выставляли на позорище. Варварства китайцев оказывались достойными современных турок. Они вшивали живых детей в недра их матерей и выпарывали оттуда еще не родившихся младенцев, кидая их голодным собакам. Калмыки подчинились и смирно сели в отведенных им кантонах. В России осталось только 13.000 кибиток, которые не успели или не могли перекочевать через не замерзавшее в тот год низовье Волги. Разумеется, тогдашние администраторы воспользовались случаем сейчас же применить к делу теории бараньих рогов, ежовых рукавиц и других прелестей, от которых не было спасения даже в той сказочной стране, куда Макар не гонял своих телят. Ханы и наместники, как тень прежней самостоятельности, автономии, были уничтожены. Оставшиеся калмыки были разделены между наличными нойонами. Дележка производилась так, что за одну голову баранью чиновники отдавали десять голов калмыцких, а за конскую башку и вся полсотня живого товара шла. Вообще, «приведение в порядок» производилось по всем правилам старого административного искусства, причем урезание языка и ноздрей, батоги и прочие прелести были расточаемы с истинно валтасаровскою щедростью. Нойоны явились вернейшими исполнителями «попечений» центральной власти и, в свою очередь, стали так распоряжаться, что по улусам только стон пошел. Мне передавали рассказ о том, как один нойон, великий любитель прекрасного пола, даже приказание отдал: невест накануне брачной ночи приводить к нему, вероятно, для отеческого внушения им обязанностей наступающего супружества. Таким образом, в этих улусах было создалось даже никогда не существовавшее у вольнолюбивых ойратов право сеньора, практиковавшееся как феодалами Западной Европы, так и российскими помещиками блаженной памяти. Не отказывались от этого же и российские чиновники, приводившие калмыков к одному знаменателю. Они не брезгали узкоглазыми и скуластыми калмычками, преподносимыми им в виде десерта нойонами. Бисмарки того времени совершенно верно оценивали сильный и красивый склад калмыцких красавиц. Таким образом по соединении рас появились в степи калмыки среднего типа, впрочем, редко. Голодной канцелярской саранче славно жилось в улусах, когда случалось ей налетать на них, но скверно приходилось калмыку, в которого, кроме своих нойонов, словно пиявки, впились еще закормленные и жирные гелюнги, пользовавшиеся как духовенство постоянным и безусловным покровительством власти.
- Пиявка насосется и отпадет, а гелюнг никогда! - говорят здесь русские, ознакомившиеся с нравами и обычаями сих пастырей и врачевателей калмыцких душ и телес.
Раз (очень давно) случилось (а может быть, и часто бывало, да неведомо нам осталось), что один нойон, не имея чем удовлетворить требования какого-то важного лица, продал киргизам нескольких калмыков своего улуса. Несчастные были угнаны в среднеазиатские степи в рабство, а чиновник получил желаемую сумму сполна. «Деньги не пахнут», - вероятно, оправдывался он по примеру римского императора.
Калмыки теперь
Калмык с трубкой (с фотографии)
Смелые и вольнолюбивые калмыки обратились в жалких париев, обобранных нойонами, ограбленных гелюнгами и раздавленных, насколько это возможно, русскими властями. Тип калмыка теперь - это общий тип приниженного раба. Говоря с вами, он робко опускает глаза, ежится как-то, словно старается и ростом стать ниже вас. Он как бы постоянно чувствует себя виноватым, воплощая в себе, таким образом, излюбленный щедринскими администраторами тип благонамеренного гражданина. Отвечает он вам короткими «да» и «нет», в более подробные россказни не пустится ни за что. На всякого русского смотрит как на власть, и какой-нибудь плутоватый мещанинишко покрикивает на него, точно на своего подневольного холопа. Понятно, что такие отношения создали и экономическое рабство. Калмыков не обирают только ленивые. Его душат сверху, оглушают справа и слева, расставляют капканы снизу, спереди ему рожон ставят, а иззади затрещинами кормят. Как он еще цел при всем этом, один Господь всемогущий ведает. Их стародавнее начальство… Но об астраханских начальствах я вообще молчу. Дело в том, что власти этой полувосточной губернии стяжали великую славу на судах, преследуя всех, кто имеет дерзость иметь о них свое убеждение. Скажу только, что теперь калмык может быть синонимом человека голодного, забитого, растерянного до того, что к самой земле он чувствует великую признательность за то, что она одна не разверзается и не поглощает его, несчастного раба и нищего. Ни стад у него не осталось, ни богачества прежнего. Счастлив еще тот, кто в батраки к астраханским хозяевам попадет, хоть сыт будет, а остальные сидят в своих кибитках да уныло друг на друга посматривают… Голодно! зарезали бы баранов - но у них только шерсть и кожа остались…
Скверно, жутко…
- Чего ты все боишься, - допрашивался я потом на Бирючьей косе у одного калмыка поразвитее.
- Как нам не бояться, нельзя… Везде начальство сидит… Куда ни оглянешься, глянь - сторожат тебя…
В. В. Верещагин. Калмык
Таким образом, несчастные и пребывают в состоянии злополучного зайца, со всех сторон окруженного обозленными псами. Звери заливаются, чуть не обрывая своры, руки опытных охотников едва удерживают остервенелые стаи, а несчастный заяц, прикурнув за кочкой, замер и каждую минуту умирает от ужаса. И это называют жизнью! Недостает только, чтобы какой-нибудь романтик старой школы пришел в восхищение от привольной жизни этих счастливых номадов и посвятил им целый роман во вкусе Густава Эмара!.. А между тем калмыки племя преспособное, умное. Калмыцкие мальчики далеко не последними выходят из местных школ.
Каждая группа близких родственников составляет хотон. Это у калмыков - административная ячейка. Более близкие хотоны образуют аймак, несколько аймаков сливаются в анги - роды, а эти, в свою очередь, группируются в улусы, которых считается семь: Хошоутовский, Яндыховский, Харахусо-Эрдениевский, Малодербетевский, Икицохуровский, Багацокуровский, Эркетеневский. Вне пределов Астраханской губернии, по выражению одного из прежних администраторов, «водятся» еще калмыки: большедербетовские, бозовые, или казаки, и моздокские. Управляются калмыки попечителями, на выбор которых только в последнее время обращено более строгое внимание. Прежде же должность эта считалась родом ссылки для ненадежных чиновников.
Лама донских калмыков
У калмыков есть свое дворянство - нойоны. Теперь они пользуются только сбором албана, т. е. по 7 р. 14 к. с каждой кибитки в свою пользу. Этот громадный для кочевника и во всяком случае несправедливый налог давно бы следовало отменить. Теперь и всех-то нойонов оказывается 41, считая в том числе и женщин, а всех кибиток 17.560, которые им выплачивают более 150.000 руб. - где же тут логика? И за какие такие добродетели в пользу этих нойонов сохранилась подать, в сущности являющаяся оброчным видом крепостной зависимости? Нойоны - дворяне. Один из них, некий Дондуков, по принятии крещения получил даже княжеский титул и могилевских крестьян, вместо своих калмыков. За нойонами следуют зайсанги аймачные и безаймачные. Первые, по словам г. Костенко, управляют наследственными аймаками, по праву первородства, и пользуются правами потомственных почетных граждан, вторые, не управляющее аймаками, - личные граждане. За зайсангами идет обнищавшее крестьянство калмыцкое, то самое, в которое впились все остальные сословия, и главным образом духовенство: бахши, гелюнги, манжики - представители ламаитского культа секты желтошапошников, основанной в конце XIV столетия в Тибете. В настоящее время под кочевья калмыцкие оставлено громадное пространство степей в 7.732.451 десятину, из коих десятая часть на луговой стороне Волги, т. е. на левом ее берегу, а 9/10 на нагорной. Из этого пространства исключаются соленые озера, леса и рыбные ловли. Все остальное в общем пользовании калмыков. Соляные озера и другие поименованные угодья находятся в частном пользовании.
Калмыцкая земля
- Много у вас земли!
- Что ж с того. Да деваться некуда. Луг есть - а стада нет. Сам травой кормиться не станешь. Вот на что лучше земля, как Эргени (Высокая степь), а что толку. Народ все беден, ничего у него нет. Как еще живем, не поколели - тому дивиться надо.
- Куда же скот девался?
- Который нойон взял, который чиновник съел - давно это было, теперь скотом не берут! А который скот просто от язвы упал. Да и земля у нас какая. Это лето хорошее, трава - что лес, а на другое засуха - ни одной былинки.
- Это верно, - пояснил русский, - он хороший калмык, обстоятельный, ловкий, не лопоух, а что птичка - на всякое дело ловок; а и у него двух баранов не насчитаешь. На работу - горазд, а в кибитке все пусто…
Эргени, о которых говорил калмык, представляются спусками с террас Донской равнины в низменную Калмыцкую степень. Они тянутся более чем на 300 верст от правого берега Волги, близь колонии Сарепта, до Манычской долины. Это лучшая часть калмыцких владений. Все эргени состоят из небольших возвышений главного хребта, разбрасывающего к востоку и западу отроги, между которыми глубоко залегают балки и овраги, богатые родниковыми водами. Воды эти наполняют котловины, образуя озера Сарпинские и другие на восток от главного хребта, а на запад они в виде притоков вливаются в Дон (Донская Царица, Аксай, Сал и проч.). Большинство речек только весною стоят этого имени. Они постоянно изменяют свое течение и летом являются только озерками или болотистыми просочинами с горько-соленой водой.
- Тут и наши калмыки хлеб сеют.
- Малость только самую.
- Не свычное дело - потому. И то больше работают, если их русские наймут, тогда хорошо обходятся с землей. Честно, рук не жалеют. Ну а для себя плохо. Сеют рожь, пшеницу - яровую.
- Что уж и за степь! Озимую пшеницу побьет морозом в зиму. У нас все зимы - снегу нет или мало его… Гречиха выгорает, ну а на лен и конопель угодий настоящих нет. Тоже и табак калмыки в эргенях сеют, в Сарепту посылают, ну и сами пользуются.
- Главный промысел их - горчица. На один пуд посева полтораста пудов горчицы урожаю. Калмыки ее продают в Сарепту.
- Значит, эти калмыки совершенно оседлы?
- Безусловно. В балках лен, коноплю разводят, более всего горчицы. Калмыки мастера возделывать землю. Но горчица их особенно ценится по своим достоинствам.
- Да ведь все же, верно, мало высевают ее?
- Однако! тысяч шестьдесят пудов снимают ежегодно.
Рассказывают, что калмыки на эргенях владеют каменоломнями. Потом уже я узнал, что эти богатые угодья они отдают в аренду русским, а сами нанимаются к ним в работники! Хороша логика…
Степь. - Степной пожар. - Мочаги. - Шурганы
Эргени - лучшая часть калмыцких земель. Уже несколько похуже степи, тянущиеся от Эргеней и правого берега реки Волги до Мочагов, как называется северо-западное каспийское поморье. Пространство это занимает ни более ни менее как 5.000.000 десятин! Но увлекаться громадностию цифр тут нечего. Когда-то эта низменность составляла дно моря. По исследованиям Барбота де Морни, обсохла она в весьма поздний геологический период, отчего здесь преобладают солончаки. Соляные озера и грязные соляные болота встречаются на каждой версте. По сообщению г. Костенко, калмыцкая степь эта покрыта исключительно полынью. Только на редких возвышенностях растительность становится несколько лучше. В низинах же, насыщенных солью, и полыни мало. Засухи так часты, зной так силен, что остатки старых растений вместо того, чтобы перегнивать, сжигаются солнцем, высыхают, рассыпаются тонкою пылью, которую ветер разносит во все стороны, так что слой собственно «растительной земли» тут очень тонок.
Красно-желтые степи… Нет им конца и краю… Тянутся они перед вами и за вами… Кое-где пучки полыни серебрятся, склоняясь по ветру, да сухие былинки стелются нимало не разнообразя мрачное уныние этого южного пейзажа. В безоблачных небесах черными точками повисли орлы… Буровато-серою тучей клубится глинистый песок там, где ветер свевает гребни рассыпчатых бугров… Ближе и ближе эта туча… Скоро и солнца не видать под нею… Она слепит вам глаза, забивается в уши, в глаза лезет. Ни дышать, ни рта раскрыть нельзя. Стремглав несетесь все вперед, не зная куда деваться… А выберетесь на чистый простор, и опять знойное небо вверху и та же красно-желтая степь внизу… Без конца, без краю! На озеро наткнетесь - другая беда. Ни освежиться купаньем, ни напиться нельзя. Соль! Да кроме того, камыш и чакан такой щетиной стали по берегу, что, пожалуй, и до воды не добраться. Только кабану и вод в этой чаще. Тем не менее, и этим дорожат убогие калмыки. Поблизости раскидывают они ставки. В некоторых пресных озерах ловится щука, окунь, линь, карась и красноперка. И рады бы вылавливать рыбу, да нельзя! Все такие природные садки отдаются в оброчное содержание, причем аренда назначается в общий калмыцкий капитал. Так, по крайней мере, было еще недавно. А какое употребление из этого капитала тогда делалось - кому это известно? Во всяком случае - не калмыкам. По степи разбросаны худуки - искусственно вырытые ямы, в которых скопляется почвенная вода. Часто это густая масса, стоялая, вонючая, но инородцы и тем счастливы. Благо хоть и это есть!.. Худуки - группами. Группа от группы обыкновенно на 15-20 верст, и только в южной части степи на 70 верст. Осенью еще хуже. До худука кочевник и не доходит. Зачем? В лужах довольно дождевой воды, хотя в ней гораздо больше всяких органических остатков, чем влаги.
Там, где побольше растительности, но все же сухой - часто случаются страшные степные пожары. От малейшей искры сухая зелень вспыхивает как порох. Сильный ветер жарко раздувает пламя… Издали пожар кажется звездою, разгорающейся все ярче и ярче. Вот звезда обратилась в полоску огнистую… Все шире и шире расползается она на горизонте… Вихорь разбрасывает пламя по сторонам. Линия пожара растет на глазах. Огонь уже бурным потоком бежит по степи, отбрасывая назад, словно косматое знамя, черную тучу смрадного дыма. Глинистый бугор на дороге - не остановить ему потока. Пламя обвило его змеей - и спустя минуту уже далеко оставило за собою жалкое препятствие… Балка тянется - ветер перебросит огнистые языки через балку, и пожар с несокрушимой силой, ярко, остервенело несется все дальше и дальше.
Все живое гибнет. Птица ли в дым попадет - и, задохнувшись, падает в огонь. Жалкие деревья на пути - еще пожар далеко, а пламенное дыхание его уже пепелит листву… С громким жалобным треском щелится кора, а набежит огонь - от дерева только один пень обугленный остается посреди такой же черной обугленной степи. Случись это ночью - все небо горит заревом. Точно вы перенесены на Дальний Север, точно вверху, в недосягаемых высях, разыгрался над вами сполох, каждый миг передвигая свои огневые пятна, все дальше и дальше разбрасывая свои лучистые снопы, все мрачнее и грознее охватывая небо своими пламенными объятиями…
Мочаги - это языки песка, вдавшиеся в Каспийское море. Все это побережье - в ильменях и лиманах. Здесь селятся беднейшие инородцы, промышляющие морским рыболовством. От того и произошло название мочагов, т. е. постной земли (моцак по калмыцки - пост). Здесь при северных ветрах (верховых, выгонных) вода делается соленой, потому что насыщается солью с бугров, а при южных ветрах (нагонных), морянах, прилив морской воды, удерживая волжскую на известном уровне, наполняет все заливы пресною водою. Ильмени, поросшие камышом, называются чернями. Здесь калмыки спасаются от зимних вьюг и мятелей, ужасных в полном смысле слова посреди открытой степи. Степные бури с мятелью в это время года называются шурганами. Вот что говорит о них очевидец: бывали случаи, когда скотовод, насчитывавший у себя в стадах десятки тысяч голов, становился на другой день после налетевшего шургана - совершенно нищим - парией. Шурганы до того стремительны, что крупный рогатый скот и лошади не могут устоять против его напора, гонятся им до изнеможения и наконец погибают целыми табунами.
Мне показывали в Енотаевске калмыка, еще недавно бывшего богачом. Теперь - он живет милостыней, потеряв в одну ночь около двух тысяч голов скота. Все уничтожил нежданно налетевший шурган, в котором между прочим погибли жена и трое детей несчастного.
Мы - в роли сановников
На правом берегу Волги наконец показалась кучка деревянных домов с храмом китайской архитектуры.
- Приехали!..
- Господа, а что это за депутация?
- Где…
- Да вон.
На понизье зеленого берега вытянулись в шеренгу несколько калмыков в пестрых и ярких халатах. Впереди, как взводный офицер - какой-то чиновник с шашкой, но без эполет. Зеленый воротник, золотые пуговицы. Около - приземистый, оливковый калмычок в вицмундире… Еще далее группа астраханских казаков.
- Это не для нас ли?
- Нет… Если бы нас встречали - крестный ход бы вышел.
- И верблюды явились бы, чтобы, как триумфаторов, доставить на Калмыцкий базар.
- Полноте, господа, зубоскалить. Верно, местная администрация распорядилась показать товар лицом, зная, что становье калмыцкое посетят «знатные иностранцы».
- Это кто же знатные-то иностранцы?
- А хоша бы и мы.
- Ладно. Хвост короток.
- Да ноготок востер.
- Нашел!.. - Заорал один из нас.
- Что вы, что вы?
- Разгадку нашел.
- Какую?
- Видите ли, сегодня Калмыцкий базар хотел посетить директор здешнего банка и еще несколько чиновников. Ну так вся эта помпа для них.
- Так вот что, господа. Сделаемтесь самозванцами. Выйдем на берег внушительно. Грудь колесом, во взоре эдакую благосклонность изобразим. Свысока! И прямо на них. А теперь - цыц, не смеяться.
- Идет. Значит, петухами индейскими?
- Вот-вот, в самый раз.
При приближении нашей лодки депутация зашевелилась. Чиновник с шашкой забегал по рядам, толкнул какого-то калмыка в грудь, чтоб из шеренги не выходил, а сам с чиновником оливкового цвета почтительно стал приближаться к берегу.
Причалили.
У начальства руки под козырек. Вытянулись их благородия, точно пополам разорваться хотят, даже калмычонок в мундире живот втянул в себя…
Мы выходим по программе. Грудь колесом, во взорах начальственная строгость, но и снисхождение в то же время. Подойди, дескать - мы не кусаемся.
- Почли обязанностию встретить и показать… и т. д. - стала отчеканивать шашка. Выслушали и поблагодарили.
- С раннего утра, не жалея сил, ждали…
Поощрили и это усердие.
- Мы вас не забудем. Как в Петербург приедем, непременно скажем кому надлежит, что есть-де в Калмыцком базаре Петр Иванович Бобчинский.
Недоумение.
Власть приостанавливается. Видимо, понять не может, что это за сановники такие смехотворные. Глядят нам в глаза, мы тоже смотрим в упор. Пауза.
- Это не мы! - наконец разрешает кто-то недоумение.
- Как не вы? - конфузится администрация.
- Это вы не нас встретить должны.
- Вот тебе и на… А кого же… Да вы-то кто?
- Мы просто путешественники… Это вот писатель…
- Аа!.. Так бы и сказали.
В голосе разочарование. Чтоб поддержать авторитет власти, чиновники поворачиваются к нам спиной и остаются в таком положении.
- Тоже еще! - слышится нам негодующий голос.
- Послушайте, не подавайте виду, что мы их мистифируем, - шепчет мне на ухо спутник. - Ваше превосходительство! - обращается он ко мне вслух.
Перемена фронта разом. Оба чиновника обращаются лицом ко мне, корпус у каждого наклоняется вперед, точно они по единому мановению моему готовятся куда-то устремиться.
- Ваше превосходительство, господин коллежский регистратор! - оканчивает спутник. Перемена фронта опять, но уже обратно. У Зевса, снабженного шашкой, слышно какое-то клокотание в горле; еще момент - и раздадутся рыкания львиные. Шеренга калмыков (с утра-то!) стоит неподвижно и, кажется, не дышит.
- Вот едут высокие сановники! - указываем на лодку, приближающуюся к берегу.
Гребцы в красных рубахах. Под тентом несколько полновесных особ с раскрасневшимися лицами. Видимо, выпито было довольно.
- А вы их знаете? - уже небрежно, как-то с боку относится к нам власть.
- Знаем.
- Строги?
- Ужас. Один и говорить не может: все мычит, а другой только два слова и знает - «под суд!»
- Вы все шутите!
Лица, для которых устроена была вся эта торжественная встреча, действительно оказались знакомые. Только что было власть разлетелась к ним с рапортом, только что те, не замечая нас, напустили на себя некоторую сановитость, из нашей толпы послышался громкий хохот. Приехавшие потеряли разом весь свой апломб и даже сконфузились. Еще бы, когда главного из них наш спутник, в качестве приятеля, фамилиарно хлопнул по брюху, вроде того, как г. Жюто хлопает г. Ру на сцене театра «Буфф». Предержащая власть, с утра готовившаяся к приему высоких гостей, совсем с толку сбилась. Встреча разом потеряла всю свою торжественность, и, видимо, сам чиновник сообразил, как он глуп с шеренгой представителей калмыцкого населения, с этим жалким оливковым калмычонком в мундире, с этими казаками, жарившимися неизвестно для чего на солнце…
Впрочем, скоро администрация помирилась с неизбежностью и вошла в общую колею. Чиновник оказался славным малым, а калмычонок в мундире, помыкаемый им, отрекомендовал нам был как официальный переводчик. Но этот, по-видимому, с самого утра до того был напуган ожиданием, что на все вопросы наши только открывал рот, как рыба, выброшенная на берег, и съеживался весь, словно врасти в землю хотел.
- Спросите у него, где они покупают материю на эти халаты? - указываем мы на представителей калмыцкого населения, облеченных в яркие шелковые кафтаны с какими-то китайскими рисунками на них.
Переводчик опять точно что-то собирается сказать - открывает рот, но, по малом размышлении, закрывает его опять и только поглубже старается врасти в землю.
Видим, пугается человек - оставили его в покое. И как он некрасив был в этом мундире! Надень на него халат - калмык, как следует, а теперь - кот в сапогах!
ПРОДОЛЖЕНИЕ
Торжество отплытия
- Завтра на Калмыцкий базар.
- Что это такое?
- Становище калмыцкое, в семи верстах выше Астрахани, на правом берегу Волги. Там у них храм, постоянные жилья. Это, собственно, рынок для продажи ихнего скота русским промышленникам. Здесь же они заключают контракты на наем калмыков для разного рода работ.
- Как контракты?
- Разумеется, не нотариальные. На словах больше… Условия, если хотите.
Астрахань. Калмыцкая деревня
Оказалось, что деревушка с храмом китайской архитектуры, виденная мною с палубы парохода, именно и есть Калмыцкий базар. Меня еще издали поражала тогда зеленая свежесть этого берегового пятна среди песчаных понизей волжского низовья. Убраться из Астрахани я рад был хотя к черту в лапы. У черта в аду - хоть и жара такая же, зато - этой белой, разъедающей пыли нет. Во всяком случае, я выигрывал. Г. Орехов был так любезен, что предложил лодку с своими гребцами и пообещал устроить тент. Условились ехать все люди веселые, простые. Дело шло нараспашку.
Только что утром подъезжаю к лодке - смотрю, грузят в нее корзины с вином и всякою снедью.
- Это зачем?
- В дальнее морское плавание да без провизии?! «Фрегат „Медузу“» читали?
- Читал.
- То-то же. Неужели хотите испытать участь потерпевших крушение?.. Вали больше.
Даже гребцы калмыки оживились. Оно и понятно. К своим ехали. Тем более там храм, в храме, верно, для гостей служение устроят. Помолиться придется бедному номаду, лишенному в Астрахани этого утешения.
Скоро Астрахань спряталась за лесом мачт. Направо и налево понизи… Чуть-чуть мерещутся над ними кровли каких-то больших сел… За низинами - воложки (рукава). Иной раз проходит по ним судно - и мы за зеленою черточкой едва взгорбленного берега видим верхушку мачты, непременно с каким-нибудь затейливым петушком и флагом, вытянувшимся по ветру назад… Дует сегодня с моря. Солоноватой влажностью обдает, или так кажется нам, потому что из царства пыли и песка выбрались.
- Господа, в открытое море вышли.
- Ну?
- По этому случаю нужно выпить здравицу в честь бога морей Нептуна.
Стали пить здравицы. С Нептуна перешли на других олимпийцев, с них перескочили на Нина и Семирамиду. Выпили за их здоровье, вспомнили Александра Македонского и ему честь сделали. На Наполеоне было пошабашили.
- Господа! - с ужасом подымается один.
- Чего?
- А Бисмарка-то и Мольтке забыли? Герои ведь тоже.
- Вот тебе и на!
Выпили за немцев. Мак-Магона не обидели - выпили. Тьера почествовали и Гамбетте должное оказали. Кто-то предложил здравицу за Абдул-Керим-пашу, но оратора чуть самого «за дерзость такову» не выбросили за борт. Смиловались, впрочем, ограничились тем, что заставили его три раза прокричать живио Сербии и всему славянству. Исторические познания на том и закончились.
Как Москва распорядилась с калмыками. - Пьявки калмыцкого народа
Некогда на севере Китайской империи кочевали ойраты, занимая Чжунгарги, или Зюнгарию. Ойраты, по словам г. Костенко, собственно, было имя общего союза, состоявшего из племен монгольских: чорос, хойт и хошот. Потом к ним примкнули торгоуты, образовав дербен-ойратов (четырехсоюзие). Образовавшийся таким образом народ был очень воинствен. Предводимые тайшами и нойонами, ойраты наводили ужас на Китай. Самый союз был прочен до тех пор, пока тайша Хара-Хула, желая еще крепче сплотить калмыков, не стал ковать их в одно целое, по системе Иоанна Грозного. Некоторые улусы, не желая повиноваться этому калмыцкому тирану, снялись с насиженных мест и пошли куда глаза глядят, стирая на пути все живое и оставляя за собою - пустыню. Так, Хо-Урлюк с торгоутовцами двинулся на север лет двести пятьдесят назад тому и разбросил свои кочевья по берегам Оби, Иртыша и Тобола. Еще ранее ойраты и даже сам деспотический Хара-Хула, через послов, просили русских взять их под свою руку и звали к себе русских купцов для торговли. Торгоутовцам не повезло на новых местах. Тайши монгольские теснили с юга прежних своих подданных, с другой стороны на них накидывались киргизы, кайсаки, назвавшие ойратов калмак, калмыклык - отсталыми, отделившимися. Ойратам, или элетам (недовольным) пришлось искать другого убежища. Степь между Уралом, Волгой и Доном была тогда безлюдной вполне. В эту-то зеленую пустыню и перекочевал Хо-Урлюк в 1628 г. 50.000 кибиток разбросались сначала между Эмбой и Уралом, а потом часть их перевалила на привольное Приволжье, а сам начальник племени раскинул свою ставку у р. Ахтубы. Мы не могли положить предела такому захвату. Русь на Волге, а тем более на Урале, тогда была бессильна. Пришлось согласиться на такое переселение, в надежде, что калмыки защитят наши южные границы от вторжения диких орд из глубины Азии. Но ойраты скоро показали, на что Россия может рассчитывать. Они опрокинулись на наши пограничные поселки, опустошали села, разоряли города, уводили в плен всех, кто попался под руку. Привелось самим защищаться от таких союзников, и против элетов было послано войско. Тайша Шукюр-Дайчин, разбитый им, клялся грабежей более не чинить, а сын его тайша Пунцук присягнул на верное подданство России, причем лизал свой нож и к горлу прикладывал, призывая за нарушение присяги Божий на себя и на свое племя гнев и огненный меч. Лизание ножа, впрочем, не помогло, и после новых грабежей правительству пришлось требовать подтверждения прежней присяги. До сих пор калмыки сами свободно выбирали своих ханов или их назначал далай-лама, но, ловко воспользовавшись распрями и несогласиями по этому предмету, Россия лишила калмыков выборного начала и сама силою оружия стала сажать им ханов. Власти старого покроя оставались верны в своей ненависти к вечу, где бы оно ни являлось - в Господине Великом Новеграде или кочевьях убогих инородцев. Везде они работали ради централизации. Везде Москва, следуя примеру Иоанна Калиты, как ловкий мироед, прибирала к рукам, скопидомничала и хозяйски распоряжалась, не терпя иной власти и иного разума кроме своего. Тем не менее, приволья нетронутых пустынь были так заманчивы, что не только ойраты не откочевывали обратно, но, напротив, к ним из Чжунгарги переселилось еще 30.000 кибиток. До 1765 года жили они по-прежнему на нашей земле, считаясь номинально русскими подданными и равнодушно терпя навязанных им ханов. Но Россия не могла остановиться на полпути к раз поставленной себе государственной задаче. Она медленно, но верно шла вперед шаг за шагом, прибирая в свою калиту одно за другим права полудиких народов и племен, подчинившихся ее власти. Помимо стеснения калмыков в их прежних обычаях, стали водворять казачьи станицы на Волге, увеличивать русское население в крае, заводить военные линии по Волге, Уралу, Самаре и Тереку. А тут еще ловкие люди под руками слух пустили, что хотят земли отнять у калмыков, а их самих принудить к оседлой жизни. Между ойратами явились претенденты на ханское достоинство. Завладеть им в России невозможно. Стали подбивать кочевников выбраться из наших пределов, чтобы на свободе забрать народную власть в свои руки. Духовенство, т. е. гелюнги, помогало этим авантюристам, в надежде на великие и богатые милости будущих ханов, и скоро по всему степному простору пошло смятение, а один из нойонов даже донес русскому правительству о том, что постепенно везде готовится к бегству вольнолюбивое племя калмыцкое. Власти как-то промахнулись и мер не приняли, и в 1771 г. луговые ойраты сняли кибитки и перекочевали за Урал к китайским пределам. Этим воспользовались киргизы и у несчастных отбили скот. В Зюнгарию не пришло даже пятой части эмигрантов. Четыре пятых погибло в дороге от бескормицы и лишений, убито врагами ойратов и другими хищниками степными, пало от истощения, наконец, порублено своими в усобицах. Целые роды - погибли. Калмыцкие песни и сказания говорят, что были долины, сравнявшиеся с вершинами гор от множества костей их народа!.. Разумеется, под этим преувеличением есть и частица истины. Женщины до места почти вовсе не добрались, дети - тоже. Приплоду не было, и калмыки стали вымирать с ужасающей быстротой. В Зюнгарии обетованной земли не нашли странники. Пришлось пожалеть о Хананее. Чжунгарги, как оказалось, была уже захвачена китайцами, которые распределили беглецов по разным местам Илийской области. Калмыки, пробовавшие было перебраться куда-нибудь подальше, сжигались живьем, размалывались между жерновами и, в случае величайшей богдыханской милости, обезглавливались. Живых пилили на несколько частей, мертвых выставляли на позорище. Варварства китайцев оказывались достойными современных турок. Они вшивали живых детей в недра их матерей и выпарывали оттуда еще не родившихся младенцев, кидая их голодным собакам. Калмыки подчинились и смирно сели в отведенных им кантонах. В России осталось только 13.000 кибиток, которые не успели или не могли перекочевать через не замерзавшее в тот год низовье Волги. Разумеется, тогдашние администраторы воспользовались случаем сейчас же применить к делу теории бараньих рогов, ежовых рукавиц и других прелестей, от которых не было спасения даже в той сказочной стране, куда Макар не гонял своих телят. Ханы и наместники, как тень прежней самостоятельности, автономии, были уничтожены. Оставшиеся калмыки были разделены между наличными нойонами. Дележка производилась так, что за одну голову баранью чиновники отдавали десять голов калмыцких, а за конскую башку и вся полсотня живого товара шла. Вообще, «приведение в порядок» производилось по всем правилам старого административного искусства, причем урезание языка и ноздрей, батоги и прочие прелести были расточаемы с истинно валтасаровскою щедростью. Нойоны явились вернейшими исполнителями «попечений» центральной власти и, в свою очередь, стали так распоряжаться, что по улусам только стон пошел. Мне передавали рассказ о том, как один нойон, великий любитель прекрасного пола, даже приказание отдал: невест накануне брачной ночи приводить к нему, вероятно, для отеческого внушения им обязанностей наступающего супружества. Таким образом, в этих улусах было создалось даже никогда не существовавшее у вольнолюбивых ойратов право сеньора, практиковавшееся как феодалами Западной Европы, так и российскими помещиками блаженной памяти. Не отказывались от этого же и российские чиновники, приводившие калмыков к одному знаменателю. Они не брезгали узкоглазыми и скуластыми калмычками, преподносимыми им в виде десерта нойонами. Бисмарки того времени совершенно верно оценивали сильный и красивый склад калмыцких красавиц. Таким образом по соединении рас появились в степи калмыки среднего типа, впрочем, редко. Голодной канцелярской саранче славно жилось в улусах, когда случалось ей налетать на них, но скверно приходилось калмыку, в которого, кроме своих нойонов, словно пиявки, впились еще закормленные и жирные гелюнги, пользовавшиеся как духовенство постоянным и безусловным покровительством власти.
- Пиявка насосется и отпадет, а гелюнг никогда! - говорят здесь русские, ознакомившиеся с нравами и обычаями сих пастырей и врачевателей калмыцких душ и телес.
Раз (очень давно) случилось (а может быть, и часто бывало, да неведомо нам осталось), что один нойон, не имея чем удовлетворить требования какого-то важного лица, продал киргизам нескольких калмыков своего улуса. Несчастные были угнаны в среднеазиатские степи в рабство, а чиновник получил желаемую сумму сполна. «Деньги не пахнут», - вероятно, оправдывался он по примеру римского императора.
Калмыки теперь
Калмык с трубкой (с фотографии)
Смелые и вольнолюбивые калмыки обратились в жалких париев, обобранных нойонами, ограбленных гелюнгами и раздавленных, насколько это возможно, русскими властями. Тип калмыка теперь - это общий тип приниженного раба. Говоря с вами, он робко опускает глаза, ежится как-то, словно старается и ростом стать ниже вас. Он как бы постоянно чувствует себя виноватым, воплощая в себе, таким образом, излюбленный щедринскими администраторами тип благонамеренного гражданина. Отвечает он вам короткими «да» и «нет», в более подробные россказни не пустится ни за что. На всякого русского смотрит как на власть, и какой-нибудь плутоватый мещанинишко покрикивает на него, точно на своего подневольного холопа. Понятно, что такие отношения создали и экономическое рабство. Калмыков не обирают только ленивые. Его душат сверху, оглушают справа и слева, расставляют капканы снизу, спереди ему рожон ставят, а иззади затрещинами кормят. Как он еще цел при всем этом, один Господь всемогущий ведает. Их стародавнее начальство… Но об астраханских начальствах я вообще молчу. Дело в том, что власти этой полувосточной губернии стяжали великую славу на судах, преследуя всех, кто имеет дерзость иметь о них свое убеждение. Скажу только, что теперь калмык может быть синонимом человека голодного, забитого, растерянного до того, что к самой земле он чувствует великую признательность за то, что она одна не разверзается и не поглощает его, несчастного раба и нищего. Ни стад у него не осталось, ни богачества прежнего. Счастлив еще тот, кто в батраки к астраханским хозяевам попадет, хоть сыт будет, а остальные сидят в своих кибитках да уныло друг на друга посматривают… Голодно! зарезали бы баранов - но у них только шерсть и кожа остались…
Скверно, жутко…
- Чего ты все боишься, - допрашивался я потом на Бирючьей косе у одного калмыка поразвитее.
- Как нам не бояться, нельзя… Везде начальство сидит… Куда ни оглянешься, глянь - сторожат тебя…
В. В. Верещагин. Калмык
Таким образом, несчастные и пребывают в состоянии злополучного зайца, со всех сторон окруженного обозленными псами. Звери заливаются, чуть не обрывая своры, руки опытных охотников едва удерживают остервенелые стаи, а несчастный заяц, прикурнув за кочкой, замер и каждую минуту умирает от ужаса. И это называют жизнью! Недостает только, чтобы какой-нибудь романтик старой школы пришел в восхищение от привольной жизни этих счастливых номадов и посвятил им целый роман во вкусе Густава Эмара!.. А между тем калмыки племя преспособное, умное. Калмыцкие мальчики далеко не последними выходят из местных школ.
Каждая группа близких родственников составляет хотон. Это у калмыков - административная ячейка. Более близкие хотоны образуют аймак, несколько аймаков сливаются в анги - роды, а эти, в свою очередь, группируются в улусы, которых считается семь: Хошоутовский, Яндыховский, Харахусо-Эрдениевский, Малодербетевский, Икицохуровский, Багацокуровский, Эркетеневский. Вне пределов Астраханской губернии, по выражению одного из прежних администраторов, «водятся» еще калмыки: большедербетовские, бозовые, или казаки, и моздокские. Управляются калмыки попечителями, на выбор которых только в последнее время обращено более строгое внимание. Прежде же должность эта считалась родом ссылки для ненадежных чиновников.
Лама донских калмыков
У калмыков есть свое дворянство - нойоны. Теперь они пользуются только сбором албана, т. е. по 7 р. 14 к. с каждой кибитки в свою пользу. Этот громадный для кочевника и во всяком случае несправедливый налог давно бы следовало отменить. Теперь и всех-то нойонов оказывается 41, считая в том числе и женщин, а всех кибиток 17.560, которые им выплачивают более 150.000 руб. - где же тут логика? И за какие такие добродетели в пользу этих нойонов сохранилась подать, в сущности являющаяся оброчным видом крепостной зависимости? Нойоны - дворяне. Один из них, некий Дондуков, по принятии крещения получил даже княжеский титул и могилевских крестьян, вместо своих калмыков. За нойонами следуют зайсанги аймачные и безаймачные. Первые, по словам г. Костенко, управляют наследственными аймаками, по праву первородства, и пользуются правами потомственных почетных граждан, вторые, не управляющее аймаками, - личные граждане. За зайсангами идет обнищавшее крестьянство калмыцкое, то самое, в которое впились все остальные сословия, и главным образом духовенство: бахши, гелюнги, манжики - представители ламаитского культа секты желтошапошников, основанной в конце XIV столетия в Тибете. В настоящее время под кочевья калмыцкие оставлено громадное пространство степей в 7.732.451 десятину, из коих десятая часть на луговой стороне Волги, т. е. на левом ее берегу, а 9/10 на нагорной. Из этого пространства исключаются соленые озера, леса и рыбные ловли. Все остальное в общем пользовании калмыков. Соляные озера и другие поименованные угодья находятся в частном пользовании.
Калмыцкая земля
- Много у вас земли!
- Что ж с того. Да деваться некуда. Луг есть - а стада нет. Сам травой кормиться не станешь. Вот на что лучше земля, как Эргени (Высокая степь), а что толку. Народ все беден, ничего у него нет. Как еще живем, не поколели - тому дивиться надо.
- Куда же скот девался?
- Который нойон взял, который чиновник съел - давно это было, теперь скотом не берут! А который скот просто от язвы упал. Да и земля у нас какая. Это лето хорошее, трава - что лес, а на другое засуха - ни одной былинки.
- Это верно, - пояснил русский, - он хороший калмык, обстоятельный, ловкий, не лопоух, а что птичка - на всякое дело ловок; а и у него двух баранов не насчитаешь. На работу - горазд, а в кибитке все пусто…
Эргени, о которых говорил калмык, представляются спусками с террас Донской равнины в низменную Калмыцкую степень. Они тянутся более чем на 300 верст от правого берега Волги, близь колонии Сарепта, до Манычской долины. Это лучшая часть калмыцких владений. Все эргени состоят из небольших возвышений главного хребта, разбрасывающего к востоку и западу отроги, между которыми глубоко залегают балки и овраги, богатые родниковыми водами. Воды эти наполняют котловины, образуя озера Сарпинские и другие на восток от главного хребта, а на запад они в виде притоков вливаются в Дон (Донская Царица, Аксай, Сал и проч.). Большинство речек только весною стоят этого имени. Они постоянно изменяют свое течение и летом являются только озерками или болотистыми просочинами с горько-соленой водой.
- Тут и наши калмыки хлеб сеют.
- Малость только самую.
- Не свычное дело - потому. И то больше работают, если их русские наймут, тогда хорошо обходятся с землей. Честно, рук не жалеют. Ну а для себя плохо. Сеют рожь, пшеницу - яровую.
- Что уж и за степь! Озимую пшеницу побьет морозом в зиму. У нас все зимы - снегу нет или мало его… Гречиха выгорает, ну а на лен и конопель угодий настоящих нет. Тоже и табак калмыки в эргенях сеют, в Сарепту посылают, ну и сами пользуются.
- Главный промысел их - горчица. На один пуд посева полтораста пудов горчицы урожаю. Калмыки ее продают в Сарепту.
- Значит, эти калмыки совершенно оседлы?
- Безусловно. В балках лен, коноплю разводят, более всего горчицы. Калмыки мастера возделывать землю. Но горчица их особенно ценится по своим достоинствам.
- Да ведь все же, верно, мало высевают ее?
- Однако! тысяч шестьдесят пудов снимают ежегодно.
Рассказывают, что калмыки на эргенях владеют каменоломнями. Потом уже я узнал, что эти богатые угодья они отдают в аренду русским, а сами нанимаются к ним в работники! Хороша логика…
Степь. - Степной пожар. - Мочаги. - Шурганы
Эргени - лучшая часть калмыцких земель. Уже несколько похуже степи, тянущиеся от Эргеней и правого берега реки Волги до Мочагов, как называется северо-западное каспийское поморье. Пространство это занимает ни более ни менее как 5.000.000 десятин! Но увлекаться громадностию цифр тут нечего. Когда-то эта низменность составляла дно моря. По исследованиям Барбота де Морни, обсохла она в весьма поздний геологический период, отчего здесь преобладают солончаки. Соляные озера и грязные соляные болота встречаются на каждой версте. По сообщению г. Костенко, калмыцкая степь эта покрыта исключительно полынью. Только на редких возвышенностях растительность становится несколько лучше. В низинах же, насыщенных солью, и полыни мало. Засухи так часты, зной так силен, что остатки старых растений вместо того, чтобы перегнивать, сжигаются солнцем, высыхают, рассыпаются тонкою пылью, которую ветер разносит во все стороны, так что слой собственно «растительной земли» тут очень тонок.
Красно-желтые степи… Нет им конца и краю… Тянутся они перед вами и за вами… Кое-где пучки полыни серебрятся, склоняясь по ветру, да сухие былинки стелются нимало не разнообразя мрачное уныние этого южного пейзажа. В безоблачных небесах черными точками повисли орлы… Буровато-серою тучей клубится глинистый песок там, где ветер свевает гребни рассыпчатых бугров… Ближе и ближе эта туча… Скоро и солнца не видать под нею… Она слепит вам глаза, забивается в уши, в глаза лезет. Ни дышать, ни рта раскрыть нельзя. Стремглав несетесь все вперед, не зная куда деваться… А выберетесь на чистый простор, и опять знойное небо вверху и та же красно-желтая степь внизу… Без конца, без краю! На озеро наткнетесь - другая беда. Ни освежиться купаньем, ни напиться нельзя. Соль! Да кроме того, камыш и чакан такой щетиной стали по берегу, что, пожалуй, и до воды не добраться. Только кабану и вод в этой чаще. Тем не менее, и этим дорожат убогие калмыки. Поблизости раскидывают они ставки. В некоторых пресных озерах ловится щука, окунь, линь, карась и красноперка. И рады бы вылавливать рыбу, да нельзя! Все такие природные садки отдаются в оброчное содержание, причем аренда назначается в общий калмыцкий капитал. Так, по крайней мере, было еще недавно. А какое употребление из этого капитала тогда делалось - кому это известно? Во всяком случае - не калмыкам. По степи разбросаны худуки - искусственно вырытые ямы, в которых скопляется почвенная вода. Часто это густая масса, стоялая, вонючая, но инородцы и тем счастливы. Благо хоть и это есть!.. Худуки - группами. Группа от группы обыкновенно на 15-20 верст, и только в южной части степи на 70 верст. Осенью еще хуже. До худука кочевник и не доходит. Зачем? В лужах довольно дождевой воды, хотя в ней гораздо больше всяких органических остатков, чем влаги.
Там, где побольше растительности, но все же сухой - часто случаются страшные степные пожары. От малейшей искры сухая зелень вспыхивает как порох. Сильный ветер жарко раздувает пламя… Издали пожар кажется звездою, разгорающейся все ярче и ярче. Вот звезда обратилась в полоску огнистую… Все шире и шире расползается она на горизонте… Вихорь разбрасывает пламя по сторонам. Линия пожара растет на глазах. Огонь уже бурным потоком бежит по степи, отбрасывая назад, словно косматое знамя, черную тучу смрадного дыма. Глинистый бугор на дороге - не остановить ему потока. Пламя обвило его змеей - и спустя минуту уже далеко оставило за собою жалкое препятствие… Балка тянется - ветер перебросит огнистые языки через балку, и пожар с несокрушимой силой, ярко, остервенело несется все дальше и дальше.
Все живое гибнет. Птица ли в дым попадет - и, задохнувшись, падает в огонь. Жалкие деревья на пути - еще пожар далеко, а пламенное дыхание его уже пепелит листву… С громким жалобным треском щелится кора, а набежит огонь - от дерева только один пень обугленный остается посреди такой же черной обугленной степи. Случись это ночью - все небо горит заревом. Точно вы перенесены на Дальний Север, точно вверху, в недосягаемых высях, разыгрался над вами сполох, каждый миг передвигая свои огневые пятна, все дальше и дальше разбрасывая свои лучистые снопы, все мрачнее и грознее охватывая небо своими пламенными объятиями…
Мочаги - это языки песка, вдавшиеся в Каспийское море. Все это побережье - в ильменях и лиманах. Здесь селятся беднейшие инородцы, промышляющие морским рыболовством. От того и произошло название мочагов, т. е. постной земли (моцак по калмыцки - пост). Здесь при северных ветрах (верховых, выгонных) вода делается соленой, потому что насыщается солью с бугров, а при южных ветрах (нагонных), морянах, прилив морской воды, удерживая волжскую на известном уровне, наполняет все заливы пресною водою. Ильмени, поросшие камышом, называются чернями. Здесь калмыки спасаются от зимних вьюг и мятелей, ужасных в полном смысле слова посреди открытой степи. Степные бури с мятелью в это время года называются шурганами. Вот что говорит о них очевидец: бывали случаи, когда скотовод, насчитывавший у себя в стадах десятки тысяч голов, становился на другой день после налетевшего шургана - совершенно нищим - парией. Шурганы до того стремительны, что крупный рогатый скот и лошади не могут устоять против его напора, гонятся им до изнеможения и наконец погибают целыми табунами.
Мне показывали в Енотаевске калмыка, еще недавно бывшего богачом. Теперь - он живет милостыней, потеряв в одну ночь около двух тысяч голов скота. Все уничтожил нежданно налетевший шурган, в котором между прочим погибли жена и трое детей несчастного.
Мы - в роли сановников
На правом берегу Волги наконец показалась кучка деревянных домов с храмом китайской архитектуры.
- Приехали!..
- Господа, а что это за депутация?
- Где…
- Да вон.
На понизье зеленого берега вытянулись в шеренгу несколько калмыков в пестрых и ярких халатах. Впереди, как взводный офицер - какой-то чиновник с шашкой, но без эполет. Зеленый воротник, золотые пуговицы. Около - приземистый, оливковый калмычок в вицмундире… Еще далее группа астраханских казаков.
- Это не для нас ли?
- Нет… Если бы нас встречали - крестный ход бы вышел.
- И верблюды явились бы, чтобы, как триумфаторов, доставить на Калмыцкий базар.
- Полноте, господа, зубоскалить. Верно, местная администрация распорядилась показать товар лицом, зная, что становье калмыцкое посетят «знатные иностранцы».
- Это кто же знатные-то иностранцы?
- А хоша бы и мы.
- Ладно. Хвост короток.
- Да ноготок востер.
- Нашел!.. - Заорал один из нас.
- Что вы, что вы?
- Разгадку нашел.
- Какую?
- Видите ли, сегодня Калмыцкий базар хотел посетить директор здешнего банка и еще несколько чиновников. Ну так вся эта помпа для них.
- Так вот что, господа. Сделаемтесь самозванцами. Выйдем на берег внушительно. Грудь колесом, во взоре эдакую благосклонность изобразим. Свысока! И прямо на них. А теперь - цыц, не смеяться.
- Идет. Значит, петухами индейскими?
- Вот-вот, в самый раз.
При приближении нашей лодки депутация зашевелилась. Чиновник с шашкой забегал по рядам, толкнул какого-то калмыка в грудь, чтоб из шеренги не выходил, а сам с чиновником оливкового цвета почтительно стал приближаться к берегу.
Причалили.
У начальства руки под козырек. Вытянулись их благородия, точно пополам разорваться хотят, даже калмычонок в мундире живот втянул в себя…
Мы выходим по программе. Грудь колесом, во взорах начальственная строгость, но и снисхождение в то же время. Подойди, дескать - мы не кусаемся.
- Почли обязанностию встретить и показать… и т. д. - стала отчеканивать шашка. Выслушали и поблагодарили.
- С раннего утра, не жалея сил, ждали…
Поощрили и это усердие.
- Мы вас не забудем. Как в Петербург приедем, непременно скажем кому надлежит, что есть-де в Калмыцком базаре Петр Иванович Бобчинский.
Недоумение.
Власть приостанавливается. Видимо, понять не может, что это за сановники такие смехотворные. Глядят нам в глаза, мы тоже смотрим в упор. Пауза.
- Это не мы! - наконец разрешает кто-то недоумение.
- Как не вы? - конфузится администрация.
- Это вы не нас встретить должны.
- Вот тебе и на… А кого же… Да вы-то кто?
- Мы просто путешественники… Это вот писатель…
- Аа!.. Так бы и сказали.
В голосе разочарование. Чтоб поддержать авторитет власти, чиновники поворачиваются к нам спиной и остаются в таком положении.
- Тоже еще! - слышится нам негодующий голос.
- Послушайте, не подавайте виду, что мы их мистифируем, - шепчет мне на ухо спутник. - Ваше превосходительство! - обращается он ко мне вслух.
Перемена фронта разом. Оба чиновника обращаются лицом ко мне, корпус у каждого наклоняется вперед, точно они по единому мановению моему готовятся куда-то устремиться.
- Ваше превосходительство, господин коллежский регистратор! - оканчивает спутник. Перемена фронта опять, но уже обратно. У Зевса, снабженного шашкой, слышно какое-то клокотание в горле; еще момент - и раздадутся рыкания львиные. Шеренга калмыков (с утра-то!) стоит неподвижно и, кажется, не дышит.
- Вот едут высокие сановники! - указываем на лодку, приближающуюся к берегу.
Гребцы в красных рубахах. Под тентом несколько полновесных особ с раскрасневшимися лицами. Видимо, выпито было довольно.
- А вы их знаете? - уже небрежно, как-то с боку относится к нам власть.
- Знаем.
- Строги?
- Ужас. Один и говорить не может: все мычит, а другой только два слова и знает - «под суд!»
- Вы все шутите!
Лица, для которых устроена была вся эта торжественная встреча, действительно оказались знакомые. Только что было власть разлетелась к ним с рапортом, только что те, не замечая нас, напустили на себя некоторую сановитость, из нашей толпы послышался громкий хохот. Приехавшие потеряли разом весь свой апломб и даже сконфузились. Еще бы, когда главного из них наш спутник, в качестве приятеля, фамилиарно хлопнул по брюху, вроде того, как г. Жюто хлопает г. Ру на сцене театра «Буфф». Предержащая власть, с утра готовившаяся к приему высоких гостей, совсем с толку сбилась. Встреча разом потеряла всю свою торжественность, и, видимо, сам чиновник сообразил, как он глуп с шеренгой представителей калмыцкого населения, с этим жалким оливковым калмычонком в мундире, с этими казаками, жарившимися неизвестно для чего на солнце…
Впрочем, скоро администрация помирилась с неизбежностью и вошла в общую колею. Чиновник оказался славным малым, а калмычонок в мундире, помыкаемый им, отрекомендовал нам был как официальный переводчик. Но этот, по-видимому, с самого утра до того был напуган ожиданием, что на все вопросы наши только открывал рот, как рыба, выброшенная на берег, и съеживался весь, словно врасти в землю хотел.
- Спросите у него, где они покупают материю на эти халаты? - указываем мы на представителей калмыцкого населения, облеченных в яркие шелковые кафтаны с какими-то китайскими рисунками на них.
Переводчик опять точно что-то собирается сказать - открывает рот, но, по малом размышлении, закрывает его опять и только поглубже старается врасти в землю.
Видим, пугается человек - оставили его в покое. И как он некрасив был в этом мундире! Надень на него халат - калмык, как следует, а теперь - кот в сапогах!
ПРОДОЛЖЕНИЕ