Поездка в Ахал-Теке (3/4)
А. В. Квитка. Поездка в Ахал-Теке. 1880-1881 // Русский вестник, 1883, № 5, 6.
Часть 1. Часть 2. Часть 3. Часть 4.
Два казака и пять джигитов даны нам в конвой до Бами. Дорогой казаки, участвовавшие в рекогносцировке Геок-Тепе с генералом Скобелевым 4 декабря, рассказывали, что высыпало из тапы конницы как комашек, а не подходят: залпа боятся, все кружат и кричат «ванлала».
Текинцы боятся нашей кавалерии, считая ее отборным войском; на пехоту же они смотрят как на байгушей, пропивших или потерявших своих лошадей: для текинца немыслим воин без лошади.
Вечером мы прибыли в Бами и расположились у кибиток, занимаемых комендантом и его управлением. Ночь теплая, и спалось бы на дворе отлично, если бы не нарушали тишину вой волков и лай шакалов, задававших концерт, к которому мы еще не привыкли.
Хотя было темно, когда мы подъезжали к Бами, но мы успели рассмотреть силуэты нескольких деревьев: это были первые виденные нами за Каспием.
III.
Мы предполагали в Бами дневать, чтобы дать передохнуть лошадям, но комендант объявил, что если мы не воспользуемся оказией, отправляемою в то же утро в Арчман, нам придется прождать в Бами, может быть, несколько дней до следующей оказии [оказией в Туркестане и здесь называют отряды, составляемые от времени до времени для конвоирования почты или проезжих чиновников]. Без конвоя же он ни в каком случае не соглашался нас отпустить далее. Мы решили ехать в тот же день.
Часть наших вещей, казавшихся необходимыми на месте и найденных лишними на походе, я сдал сослуживцу в округе, командиру 1й сотни № 5го Оренбургского казачьего полка. Ишак был оставлен здесь же.
Бами имеет тот же характер, как и другие наши укрепления, с тою только разницей, что в нем помещается больше войск, имеется лазарет и реденький садик, окруженный стеной, где стоят две кибитки, принадлежавшие генералу Скобелеву и отданные им старшему уполномоченному Красного Креста. Есть тут и род базара, то есть два ряда лавок, в которых продается то же, что в Михайловске и в Балла-Ишеме, но только вдвое дороже. Немного дальше расположены пекарни для изготовления лавашей, или чуреков, - длинных, плоских лепешек из пшеничной муки. Но гордость Бами составляют два ресторана, в одном из коих имеется биллиард, то есть волнистый, дощатый стол с возвышенными краями, обтянутый дырявым зеленым сукном. Ресторан этот состоит из огромного шатра, растянутого над выкопанною глубокою и обширною ямой. Парусина слабо предохраняет от дождя и еще меньше от ветра. Два длинные стола для посетителей и буфет, за которым хозяйничает армянин, вот внутренняя обстановка этого заведения. Закуски отличаются однообразием, сухостью и страшною дороговизной; menu обеда состоит из супа, говядины в разных видах и яиц. О ценах можно судить по следующему: 1 фунт сахару стоит 2 руб., фунт свеч - тоже, рюмка водки - 60 коп., бутылка водки - 2 руб. 50 коп. и 3 руб., бутылка шампанского - 15 руб. Несмотря на эти цены, человек брезгливый, может быть, и не решился бы есть поданный нам обед, но мы были очень довольны найти кусок жареного мяса и стакан вина, которого мы были лишены уже два дня: последние капли были высосаны из бурдюков на Ушаке.
Оказия состоит из пяти казаков и трех джигитов, везущих почту. Мы выступили в час дня. Когда стемнело, послышался конский топот, казаки тотчас же заметили, что это свои, и действительно, чрез две-три минуты появилась группа всадников, которая остановилась при встрече с нами. Среди казаков выделялась фигура в офицерском пальто. Майор Б. узнал в прибывшем генерала Гродекова, с которым был знаком еще в Туркестане. Он ему тут же представился и передал цель нашей поездки. Генерал Гродеков, начальник штаба в передовом отряде, удивился, что коменданты не задержали нас, так как было строжайше запрещено пропускать вперед не имевших предписания или разрешения от генерала Скобелева. Вероятно, нам удалось проскочить или потому, что распоряжение это еще не дошло до комендантов, или потому, что наша наружность внушала доверие. Генерал Гродеков хотел нас воротить в Бами, но майору Б. удалось его смягчать, и он разрешил нам продолжать путь, прибавив к нашему конвою, который нашел недостаточным, еще одного казака из своей свиты.
Н. Н. Каразин. Сторожевой пост. 1881
Было поздно, когда мы подходили к Арчману, и казаки боялись выстрела из наших секретов или со сторожевых постов. О движении своих отрядов дается знать вперед комендантам; кроме того, во избежание недоразумений, приказано, подходя после сумерек к укреплению, играть сигналы на трубе или высылать вперед для предупреждения одиночных людей. Поэтому, для более успешного отражения нечаянных нападений, приказано было ночью не окликать подходящие кучки людей, а прямо открывать по ним огонь. Я выслал вперед одного казака, и мы скоро благополучно добрались до укрепления.
Нас поместили в лазаретной палатке. Теплая, сильно насыщенная щелочью вода в Арчмане очень неприятна на вкус, и чай, наше главное средство питания, выходил мутный и ни на что не похожий; зато умыванье в теплой, мягкой воде доставляло большое удовольствие.
У входа в укрепление сидели под надзором часового пленные текинцы; они были взяты в горах отрядом, посланным за лесом. Из пятнадцати захваченных трое были с оружием, а потому, вследствие приказа по войскам, подлежали расстрелянию; они смотрели весело, хотя и знали свою участь. Глядя на нас, один что-то сказал, другие рассмеялись. Ужахов перевел нам следующее: «Сегодня эти собаки нас убьют, а завтра придут наши батыри из песков и всем им головы срежут». Нужно признаться, что шутки у них довольно мрачны. Вместе с ними были захвачены и женщины, в том числе жена кизил-арватского хана, довольно красивая. Они сидели на корточках в отведенной им палатке и все время рыдали.
Мы выступили в 8 часов утра с верблюжьим транспортом, согласно приказанию генерала Гродекова, поставившего непременным условием дальнейшего следования, чтобы мы пользовалась имеющимися оказиями и отнюдь не позволяли себе ехать одни или отрывать казаков от службы только для нашего конвоирования. Пришлось повиноваться, так как в противном случае нам грозили высылкой из отряда.
В Арчмане мы узнали, что Асхабад оставлен текинцами и занят нашими войсками без боя.
На пути из Арчмана попадаются сады по кишлакам, но они по большей части вырублены нашими войсками. Для того, чтобы погреться у огонька в течение одного дня проходящим мимо войскам, вся полоса от Кизил-Арвата до Геок-Тепе лишилась своих тутовых и фруктовых деревьев. В этой местности, где раскаленные вертикальные лучи полуденного солнца грозят смертью тому, кто хоть на минуту забудет об этом дамокловом мече над его головой, каждый куст, дающий тень, каждая капля воды, утоляющая страшную, мучительную жажду, считаются святынями. Одно без другого жить не может: водяная струя, спускаясь с гор, увлекает семя; выброшенное на равнине, оно тут же приютится, зароется, пустит отросток, корни, а чрез несколько лет будет манить к себе истомленного солнцем странника. Арык поддерживает жизнь в дереве, а корни его, всасывающие и сохраняющие дождевую и ключевую воду, образуют как бы резервуар - хранитель влаги, дающий новую силу водам арыка и не дозволяющим ему иссякнуть. Порубите деревья - арыки, орошавшие прежде большие пространства равнины, будут теряться у подножия гор в сыпучей, ничем не связанной почве.
Я понял бы разорение неприятельских угодий как кару, как месть за понесенные нами потери; но кара эта должна падать на нас самих: нашим войскам придется месяцами, а может быть, и годами, терпеть от знойных лучей палящего солнца, не находя нигде благотворной тени, потому только, что одному отряду приятно было погреться разок у веселых костров. Здесь даже нет места гуманной отговорке, что нельзя было лишить тепла и дров для варки пищи бедных солдат, измученных походом, так как кострами и дровами пользовались не все: на двух-трех привалах все сжигалось, и на долю идущих вслед оставалось только любоваться обугленными остатками прежних роскошных садов.
Арыки с прекрасною, хрустальной прозрачности водой встречаются часто. В них попадаются крабы, ничем не отличающиеся от морских; это, вероятно, потомки крабов, обитавших в морях, которые покрывали во время оно всю эту плоскость. Многочисленные солончаки свидетельствуют о бытности здесь когда-то моря.
Повсюду, где вода, спускаясь с высоты гор, прорывается в арыки, устроены мельницы. Пользуясь стремительностью горных потоков, туркмены очень искусно направляют их каменными желобами вверх под углом десяти или пятнадцати градусов, чтобы получать бо́льшую высоту падения. Жернова, уставовленные внизу, приводятся в движение силой падения воды, которая затем опять собирается и поднимается нижестоящим желобом до следующей мельницы. Все виденные мною были разрушены нашими солдатами, вероятно, с тою же целью наказания неприятеля.
В четыре часа мы пришли в Дурун, или Оренбургское укрепление, названное так потому, что оренбургские казаки принимали участие в его занятии. Все пункты, занятые нашими войсками, получили названия различных частей, входивших в состав передового отряда: так, Бами названо Таманским укреплением, в честь Таманского полка Кубанского казачьего войска, Егян-Батырь-Кала - Самурским укреплением.
Довольно большая мечеть приспособлена для лазарета. На крыше мечети стоит часовой, которому с этой вышки открывается обширный горизонт. Внутри стенки расположены кибитки и палатки офицеров и нижних чинов пехоты и артиллерии; в углах стоять орудия. Вечер ясный и теплый. С тех пор как мы в походе, нам в первый раз достается иметь такую приятную стоянку для ночлега. За ставкой, где стоят казаки и джигиты, слышен стройный хор песенников, да каких! ни в какой части нет таких песенников, как у кавказских казаков: голоса дивные, да и репертуар у них хорош: песни боевые, возбуждающие, раззадоривающие, сменяются заунывными, мелодичными. Песни, полные поэзии, неги, песни, сложившиеся под теплым небом, среди роскошной природы…
И ужин был у нас роскошнейший: купленные у армянина-маркитанта горные курочки, застреленные в соседних горах, составляли в двух видах наш ужин. Пока Ужахов жарил курочек шашлыком, я несколько штук изжарил в нашем котелке, завернув их предварительно в сало, которым мы запаслась в большом количестве в Красноводске. И те, и другие были найдены чрезвычайно вкусными. Давно у нас не было такой пирушки. А как хорошо спалось под звездным небом! Неприятно было только когда дождик, начавший моросить ночью, стал заливаться через воротник за спину.
Кроме потников, которые мы всегда складывали с особенною заботливостью по снятии с лошади, во избежание ссадин и набивки спин, весь седельный убор был мокрый, подпруги скользили из озябших рук при седловке. Мы выступаем рано с пустыми одноколками, отправленными обратно в Самурское, под конвоем полусотни казаков. Одноколки эти накануне привезли из передового отряда раненых, отсылаемых в Бами. С ними прибыл ординарец Скобелева, Абадзиев, осетин беззаветной храбрости, раненый в грудь и плечо, кажется, при реконсцировке Геок-Тепе 4 декабря. Транспорт раненых сопровождают графиня М. и сестра С. Во время осады они подавали пример мужества и самозабвения; раненые говорили о них со слезами умиления. Говорят, сестра С. была ранена вскользь пулей в грудь и осталась при исполнении своих обязанностей.
Я слышал, что обе получили за храбрость медали на георгиевской ленте. Награда вполне заслуженная.
День был жаркий, я ехал в одном расстегнутом мундире и жалел, что не имел с собою кителя. Переход в тридцать верст мы сделали быстро, весело. Характер местности все тот же; дорога идет полосой, обнаруживающею следы оседлой жизни; по временам встречаются кишлаки с остатками садов; арыки пересекают обработанные поля; то тут, то там виднеются каменные или глиняные башенки мельниц. Справа тянется все тот же хребет гор, к которому мы подошли у Казанджика, и от которого дорога до самого Асхабада не удаляется более пяти верст. А налево - беспредельные сыпучие пески, пустыня голода, жажды, смерти! Только текинец на своей птице-лошади решается удаляться вглубь песков, не придерживаясь караванного пути: напоив лошадь, он легко проходит 80-100 и более верст до следующего колодца. Какая сила у этих коней, какую продолжительную скачку они могут выдержать, непостижимо для незнакомого с текинскими лошадьми.
Зато же и холит хозяин своего коня: кормит он его зерном с руки несколько раз в день; лошадь, стоящую зиму и лето под пятью-шестью попонами, он чистит только веничком, но это он проделывает беспрестанно, и в шерсти лошади вы не найдете и пылинки. Текинцы не снимают седла с лошади иногда по целым неделям, а набитых или ссаженных спин у них не найдете. Лошадь, привыкшая постоянно стоять под несколькими попонами, не чувствует на себе легкого азиатского седла.
В Самурском комендант оказался моим старым знакомым; он приютил нас в хорошей юламейке, рядом со своею кибиткой, и раз навсегда объявил, что мы обедаем и ужинаем у него все время нашего пребывания в Самурском. Я отправился в лазарет навестить раненых товарищей по гвардейской службе, графа Орлова-Денисова и князя Голицына. Первый был ранен в палец и бедро, когда шел на штурм Геок-Тепе впереди батальона апшеронцев; второй, много раз отличавшийся в последнюю турецкую кампанию и в двух экспедициях к Геок-Тепе, был ранен в руку выше локтя при штурме Великокняжеской калы. Командуя батальоном ширванцев, он первый вошел в калу, в которой отчаянно защищались текинцы, и тут же был ранен. Оба эти офицера, явившиеся в отряд фазанами [фазанами в Средней Азии называют переводимых или командируемых из Петербурга гвардейцев, обыкновенно имеющих связи и протекцию], в скором времени приобрели любовь и уважение всех. Между кавказскими войсками долго будут помнить двух героев, из коих одному не суждено было вернуться на родину.
Хотя Орлов и Голицын сильно страдали от ран, но старший врач отряда Гейфельдер, производивший им перевязку, нашел, что они не опасны; он даже назвал их «контузионными ранами», потому что пули им найдены не были.
Из Самурского виден курган, давший название текинской твердыне: Геок-Гок, или Кук-Курган, что значит «синий курган»; вокруг него воздвигнуты высокие и прочные стены крепости. До Геок-Тепе всего одиннадцать верст. Густой черный дым поднимается над курганом: это сожигают тряпье и другой хлам, оставшийся в кибитках внутри крепостной стены.
Удивительно, как текинцы не овладели Самурским укреплением, в котором находились лазареты и большие склады, охраняемые только сотней оренбургских казаков, ротой пехоты и двумя орудиями. Лагерь осаждающих находился по ту сторону Геок-Тепе и нескоро мог подать помощь в случае нападения. Каждый раз, как текинцы делали вылазку, они одновременно высылали свою конницу к стенам Самурского, но та ограничивалась криками и малодействительною стрельбой с коней. Говорят, текинцы очень храбры в рукопашном бою пешком, но будучи на конях, боятся огня нашей артиллерии и берданок. Это объясняют страхом потерять лошадь, которая составляет главное средство жизни этих степных разбойников. Текинцы каждый день джигитовали пред Самурским, и ни одна ночь не проходила без тревоги. Хотя и назначались дежурные части на случай нападения, но едва ли кто спал во время ночной тревоги. Каждый раз, как текинцы делали вылазки, генерал Скобелев спрашивал гелиограммой: «Благополучно ли в Самурском?»
Н. Н. Каразин (с наброска поручика Петникова).
Гелиографическая станция в Янги-Кала. 1881
Гелиограф, принесший много пользы в последнюю экспедицию, чрезвычайно простой конструкции: на каждой станции имеется аппарат, состоящий из зеркала, которое изменяет свое положение помощью рукоятки. Когда зеркало в вертикальном состоянии - оно темно, когда же рукоятка приводится в движение - зеркало становится под таким углом к светилу (Солнце или Луна), что лучи его отражаются по горизонтальной линии на расстоянии до 25 верст и кажутся ярким огненным шаром. Удерживая в таком положении зеркало или возвращая его обратно в вертикальное, можно дать наблюдающему впечатление продолжительного света или проблеска. В первом случае отмечается знак «-», во втором « . ». Сопоставление тех и других составляет азбуку, цифры и отдельные слова, наподобие знаков, употребляемых при электрическом телеграфе.
23 января было так тепло, что я мог выкупаться в арыке. Орлову стало хуже, я подумал, что он отходит, но к полудню он опять оправился. Я предложил ему выпить шампанского, что подкрепило бы пришедший в совершенный упадок организм. Он согласился, и с разрешения врача я добыл единственную бутылку, имевшуюся у маркитанта. Орлов с удовольствием выпил стакан вина, что очень его ободрило. Вспомнилось мне, как мы пивали с ним это искристое вино при другой обстановке.
Граф Орлов-Денисов, командовавший казачьим полком, был назначен пред штурмом Геок-Тепе командующим того батальона Апшеронского полка, который потерял свое знамя на вылазке 4 января. Генерал Скобелев, давая ему это назначение, сказал, что ему выпадает честь вернуть потерянное апшеронцами знамя. Но не удалось ему это исполнить: он пал, сраженный двумя пулями, прежде чем наши ворвались в крепость. Знамя было взято обратно солдатом Ширванского полка у дюжего текинца, который отдал трофей только лишившись жизни.
Ковры, серебряные и золотые украшения, найденные в кибитках в Денгли-Тепе, продавались солдатами и казаками за бесценок: ковер во сто рублей отдавался за три, пуд серебра за 15 рублей. Армяне и персияне часто приобретали ковры за шкалик водки. Они нагружали арбы награбленным текинским имуществом и отправляли для продажи в Персию, до границы которой всего тридцать верст.
В Самурском носились слухи, что экспедиция не пришла еще к концу, что рекогносцировочные отряды посылаются вперед и в стороны от Асхабада. Ожидался поход к Мерву, а может быть, и к Герату. Я счел нужным не откладывая ехать в Асхабад, чтобы просить прикомандирования к передовому отряду, в случае если бы действительно предвиделось бы продолжение военных действий.
Тр. и С. проводили меня до Денгли-Тепе, которое они хотели осмотреть подробно. Майор Б. расстался с нами в день прибытия в Самурское; он вскоре получил назначение по гражданскому управлению краем.
В лагере под Геок-Тепе мы явились к коменданту, полковнику А., одни для получения пропуска в крепость, я же для разрешения ехать далее. Комендант нашел нас почему-то подозрительными и допрашивал подробно. К счастию, сведения, данные мною о моем родстве и местожительстве, могли быть проверены полковником, который бывал на моей родине и слыхал мою фамилию; он убедился, что я и мои товарищи не англичане и не скрываемся под чужими паспортами. Ехать мне предложено с купцом Громовым, которого лошадь и джигиты стояли пред кибиткой коменданта в ожидании пакетов для генерала Скобелева.
Громов, бывший приказчик известного в Москве и знаменитого в Туркестане купца Хлудова, в настоящее время ведет сам дела на миллионы. Зная язык, нравы и обычаи всех племен Средней Азии, он пускается в обширные торговые сделки, которые не под силу были бы малознакомому с этим краем. Громов большого роста, косая сажень в плечах, рыжие, коротко стриженые волосы, такая же реденькая бородка; маленькие, но проницательные глаза придают его наружности что-то особенное. Это без сомнения человек недюжинный. Про него рассказывают много интересного. Сегодня у него миллион, и самые несбыточные фантазии ему нипочем, завтра у него ни гроша в кармане, но он не унывает, зная, что при смелости и предприимчивости в один день может вернуть потерянное. Главная причина удачи его во всех предприятиях - это громадный кредит, которым он пользуется в Средней Азии благодаря строгому исполнению обычаев местных торговцев. Слово у них имеет больше значения, чем письменное обязательство. За храбрость и непомерную силу Громов приобрел славу первого джигита. Все его знают, боятся, и верят слову более, чем векселям и распискам других купцов. Генерал Скобелев выписал его в Закаспийский край для доставления верблюдов и исполнения различных поручений по части интендантской. Интендантство не могло снабдить отряд верблюдами к назначенному сроку, потому что не решалось выдать задатков неизвестным людям, которые, в свою очередь, не доверяли одним обещаниям. Громов же выдал на руки тем же лицам более пяти тысяч рублей, получив от них только слово, что дело будет исполнено, и действительно, условие было исполнено в точности с обеих сторон.
Громов сидел на замечательно красивой лошади, покрытой роскошною красною попоной; он только что добыл ее из Персии и думал уступить генералу Скобелеву, если б она тому понравилась. Светло-серый жеребец вершков пяти, при замечательной красоте форм, обладал всеми качествами генеральского коня: карьер и ходу верст девять в час. Я насилу поспевал за ним проездом. Наслушавшись рассказов о поразительных ударах, которые Громов наносил текинцам при преследовании их нашею кавалерией 12 января, я просил его показать мне оружие, которым он рубился. Хорошей стали афганский клынч зазубрился как пила о крепкие кости рослых, могучих батырей.
Верстах в пятнадцати мы нагнали транспорт, который вскоре остановился для ночлега у высокой калы, на берегу арыка. Мы решили провести ночь тут же. Стреноженным лошадям подсыпали саману, большие запасы которого нашли в ямах, нарочно устроенных для склада фуража. Сами расположились за ветром под стеной калы. Не успели мы заварить чай в котелке, как на Асхабадской дороге показалось облако пыли, за которым мы вскоре узнали осетин Скобелева, конвоирующих его адъютанта. Они остановились пред только что разбитою юламейкой начальника транспорта. Узнав, что Громов здесь, адъютант потребовал его к себе и предложил ехать обратно в Денгли-Тепе для заключения какого-то контракта. Громов уехал, а я остался один на выбранном нами месте для ночлега. Транспорт расположился бивуаком немного далее у арыка. Со мною был кусок сыру, два-три чурека и четверть бутылки коньяку. Этого хотя и достаточно, чтоб утолить голод, но при виде зажженных костров и пара из подвешенных над огнем котелков захотелось и мне поесть чего-нибудь теплого. Дождь стал моросить, сырость прохватывала кругом, а коньяк я берег на случай крайней необходимости. Пошел я на фуражировку к пехотным солдатикам, и мне удалось добыть немного баранины и соли; в медном чайнике, неразлучном товарище, я сварил суп, который у Дюссо и Бореля, пожалуй, и не понравился бы, но мне показался очень вкусным. Стало темнеть, а дождь все усиливался; с наступлением вечера стало холоднее, пришлось прибегать к коньяку. Спать надо, устал за день, а лечь-то некуда - везде вода. Наконец я выбрал местечко под самою стеной, где казалось почти сухо. Положив седло в изголовье, я завернулся в бурку и башлык и лег. Я погрузился в густую грязь, было мягко и приятно - но вдруг вода с краю бурки влилась внутрь. Признаюсь, скверно было, когда холодная вода стала проникать сквозь сукно по всему уже и без того продрогшему телу. Я хотел встать и идти на поиски другого места, но вспомнил, что кругом стояли лужи, нигде не найдешь и сухого вершка. Дождь уже лил как из ведра, я остался. К довершению горя, башлык скоро промок, и я весь был облеплен мокрым бельем и платьем. Правду говорят, что нет такого дурного положения, к которому нельзя было бы привыкнуть: вода, в которой я лежал, начала нагреваться от тела; коньяк поддерживал внутреннюю теплоту. Усталость взяла свое, и я впал в какое-то бесчувственное состояние, схожее с опьянением от гашиша, испытанным мною раз в Сирии. Долго я маялся под звуки дождя, барабанившего по бурке. Казалось, конца этой ночи не будет, но вот я стал различать стоявшую около меня лошадь, значит, скоро будет светать. Я встал, повел лошадь к арыку на водопой, а затем подвесил ей торбу с ячменем. Потник лежал около меня завернутый в бурку, но как я его ни берег, а все же и он подмок; однако нечего было делать, пришлось седлать. Обтер я полой мокрой бурки спину лошади и взвалил седло, но подтянуть подпруг долго не мог: от холода пальцы у меня не действовали, а мокрые подпруги выскальзывали из рук. Наконец все у меня готово; я вылил воду из сапог, сел на коня и, ориентировавшись по пройденному за вчерашний день пути, поехал в сторону Асхабада. Мне говорил Громов, что дорога идет прямо, верстах в пяти, влево от гор; на них-то я и рассчитывал, чтобы не заблудиться.
Начало светать, когда я выехал из кишлака, у которого ночевал. В траве заметны были следы орудийного хода, но вскоре следы эти исчезли, и я продолжал путь на авось, придерживаясь первоначально взятого направления. Вдали показалась постройки среди садов; судя по пройденному времени, это должен быть кишлак, обозначенный на моей карте по Асхабадской дороге; значит, я ехал верно.
Дождь продолжает идти, я продрог до костей, а коньяк за ночь весь вышел, нечем согреться. Пробовал пройтись пешком, но в намокшем платье, в сапогах, наполовину наполненных водой, ступать по вязкой грязи оказалось крайне неудобно. До Асхабада, должно быть, оставалось верст тридцать пять; всего же считают от Денгли-Тепе шестьдесят верст.
Подъезжая к кишлаку, я увидел выезжавших из него двух текинцев, вооруженных. Признаюсь, это меня немного смутило: я не знал, едут ли они в Денгли-Тепе сдавать оружие, как это делали многие, или это немирные текинцы, желающие воспользоваться представляющеюся добычей. Впрочем, и в первом случае для них все же был большой соблазн безнаказанно убить гяура; ведь это считается у них добродетельным поступком, дающим право на вход в Магометов рай. Продолжая тем же шагом подаваться вперед, я обдумывал, как поступить. Неприятно было сомнение: знай я, что предо мною неприятель, я мог бы ссадить их с коней из магазинки прежде, чем они бы до меня доскакали; но в данном случае мне не следовало обнаруживать сомнения в их миролюбии, чтобы не возбудить естественного стремления противодействовать угрожающим намерениям, в особенности у людей, разбойничьи инстинкты коих должны непременно проявиться при виде одинокого врага среди пустынной степи. Магазинка у меня за спиной, в чахле, а потому и думать нечего было ею воспользоваться. Расстегнул я пуговицу револьверной чушки, пододвинул вперед шашку и решился дешево жизни не отдавать. Шагах во ста текинцы остановились, как будто обсуждая, что им делать; видя, однако, что я не готовлюсь ко враждебной встрече, они двинулись вперед. Когда мы разъезжались, текинцы приложили ладони правых рук к папахам - поклон в Средней Азии, я ответил тем же. Позади меня они опять остановились, но я не оборачивался, чтобы не показать недоверия, хотя на сердце у меня было далеко не спокойно: «А ну как они выстрелят мне в спину», - подумал я. Однако я доехал до кишлака благополучно, текинцы же еще долго стояли на месте, о чем-то толкуя.
Проезжая по узким улицам, образуемым глиняными стенками огородов и фруктовых садов, преимущественно тутовых, я встречал оборванных текинцев - стариков, женщин и детей, роющихся в разном хламе, вываленном из саклей или кибиток. Они прятались как звери при моем появлении, а если не успевали скрыться, то опускали повинно головы, бросая исподлобья злобные взгляды в мою сторону.
Чрез каждые шесть-восемь верст встречались кишлаки, все на один образец: каменная или глиняная кала, три-четыре сакли с плоскими крышами, сады и бакши, огороженные низенькими стенками. На пути я встречал еще группы вооруженных текинцев по пяти - по десяти человек, и каждый раз повторялась описанная выше сцена: они останавливались, о чем-то сговаривались, потом опять пускались в путь, прикладывая руку к папахе. После второй, благополучно прошедшей, встречи, у меня нервы притупились, и я потом уже равнодушно смотрел на приближение вчерашних наших врагов. Между тем впоследствии оказалось, что опасность действительно существовала: через несколько дней после моего возвращения из Асхабада, один переводчик и два джигита были схвачены текинцами и отправлены в Мерв, где много месяцев томились в плену.
Асхабад. Восточная окраина будущего европейского поселения. 1890. (madi-ha)
Одну минуту я не знал, куда ехать: холмы, которые должны были оставаться вправе, исчезли в тумане: впереди и влево виднелась только равнина со скудно растущею кое-где травкой; солнце на пасмурном небе как будто и не подымалось над горизонтом в этот печальный день. Ни одного следа, решительно не по чем ориентироваться. Оглянулся я назад: на горизонте виднелось одинокое дерево, стоявшее на краю кишлака, который я недавно миновал. Прикинув на глаз продолжение пройденного мною пути, я решил следовать по нем. Наконец, после часу тяжелого сомнения в верности избранного мною направления, я увидел немного в стороне сады, обличавшие присутствие кишлака, и свернул туда. У въезда в кишлак встретил я арбу, сопровождаемую персиянином, и на вопрос, где Асхабад, узнал, что нахожусь уже на месте. Наш отряд стоял на бивуаке за садами на западной стороне у высокой калы.
ОКОНЧАНИЕ
Часть 1. Часть 2. Часть 3. Часть 4.
Два казака и пять джигитов даны нам в конвой до Бами. Дорогой казаки, участвовавшие в рекогносцировке Геок-Тепе с генералом Скобелевым 4 декабря, рассказывали, что высыпало из тапы конницы как комашек, а не подходят: залпа боятся, все кружат и кричат «ванлала».
Текинцы боятся нашей кавалерии, считая ее отборным войском; на пехоту же они смотрят как на байгушей, пропивших или потерявших своих лошадей: для текинца немыслим воин без лошади.
Вечером мы прибыли в Бами и расположились у кибиток, занимаемых комендантом и его управлением. Ночь теплая, и спалось бы на дворе отлично, если бы не нарушали тишину вой волков и лай шакалов, задававших концерт, к которому мы еще не привыкли.
Хотя было темно, когда мы подъезжали к Бами, но мы успели рассмотреть силуэты нескольких деревьев: это были первые виденные нами за Каспием.
III.
Мы предполагали в Бами дневать, чтобы дать передохнуть лошадям, но комендант объявил, что если мы не воспользуемся оказией, отправляемою в то же утро в Арчман, нам придется прождать в Бами, может быть, несколько дней до следующей оказии [оказией в Туркестане и здесь называют отряды, составляемые от времени до времени для конвоирования почты или проезжих чиновников]. Без конвоя же он ни в каком случае не соглашался нас отпустить далее. Мы решили ехать в тот же день.
Часть наших вещей, казавшихся необходимыми на месте и найденных лишними на походе, я сдал сослуживцу в округе, командиру 1й сотни № 5го Оренбургского казачьего полка. Ишак был оставлен здесь же.
Бами имеет тот же характер, как и другие наши укрепления, с тою только разницей, что в нем помещается больше войск, имеется лазарет и реденький садик, окруженный стеной, где стоят две кибитки, принадлежавшие генералу Скобелеву и отданные им старшему уполномоченному Красного Креста. Есть тут и род базара, то есть два ряда лавок, в которых продается то же, что в Михайловске и в Балла-Ишеме, но только вдвое дороже. Немного дальше расположены пекарни для изготовления лавашей, или чуреков, - длинных, плоских лепешек из пшеничной муки. Но гордость Бами составляют два ресторана, в одном из коих имеется биллиард, то есть волнистый, дощатый стол с возвышенными краями, обтянутый дырявым зеленым сукном. Ресторан этот состоит из огромного шатра, растянутого над выкопанною глубокою и обширною ямой. Парусина слабо предохраняет от дождя и еще меньше от ветра. Два длинные стола для посетителей и буфет, за которым хозяйничает армянин, вот внутренняя обстановка этого заведения. Закуски отличаются однообразием, сухостью и страшною дороговизной; menu обеда состоит из супа, говядины в разных видах и яиц. О ценах можно судить по следующему: 1 фунт сахару стоит 2 руб., фунт свеч - тоже, рюмка водки - 60 коп., бутылка водки - 2 руб. 50 коп. и 3 руб., бутылка шампанского - 15 руб. Несмотря на эти цены, человек брезгливый, может быть, и не решился бы есть поданный нам обед, но мы были очень довольны найти кусок жареного мяса и стакан вина, которого мы были лишены уже два дня: последние капли были высосаны из бурдюков на Ушаке.
Оказия состоит из пяти казаков и трех джигитов, везущих почту. Мы выступили в час дня. Когда стемнело, послышался конский топот, казаки тотчас же заметили, что это свои, и действительно, чрез две-три минуты появилась группа всадников, которая остановилась при встрече с нами. Среди казаков выделялась фигура в офицерском пальто. Майор Б. узнал в прибывшем генерала Гродекова, с которым был знаком еще в Туркестане. Он ему тут же представился и передал цель нашей поездки. Генерал Гродеков, начальник штаба в передовом отряде, удивился, что коменданты не задержали нас, так как было строжайше запрещено пропускать вперед не имевших предписания или разрешения от генерала Скобелева. Вероятно, нам удалось проскочить или потому, что распоряжение это еще не дошло до комендантов, или потому, что наша наружность внушала доверие. Генерал Гродеков хотел нас воротить в Бами, но майору Б. удалось его смягчать, и он разрешил нам продолжать путь, прибавив к нашему конвою, который нашел недостаточным, еще одного казака из своей свиты.
Н. Н. Каразин. Сторожевой пост. 1881
Было поздно, когда мы подходили к Арчману, и казаки боялись выстрела из наших секретов или со сторожевых постов. О движении своих отрядов дается знать вперед комендантам; кроме того, во избежание недоразумений, приказано, подходя после сумерек к укреплению, играть сигналы на трубе или высылать вперед для предупреждения одиночных людей. Поэтому, для более успешного отражения нечаянных нападений, приказано было ночью не окликать подходящие кучки людей, а прямо открывать по ним огонь. Я выслал вперед одного казака, и мы скоро благополучно добрались до укрепления.
Нас поместили в лазаретной палатке. Теплая, сильно насыщенная щелочью вода в Арчмане очень неприятна на вкус, и чай, наше главное средство питания, выходил мутный и ни на что не похожий; зато умыванье в теплой, мягкой воде доставляло большое удовольствие.
У входа в укрепление сидели под надзором часового пленные текинцы; они были взяты в горах отрядом, посланным за лесом. Из пятнадцати захваченных трое были с оружием, а потому, вследствие приказа по войскам, подлежали расстрелянию; они смотрели весело, хотя и знали свою участь. Глядя на нас, один что-то сказал, другие рассмеялись. Ужахов перевел нам следующее: «Сегодня эти собаки нас убьют, а завтра придут наши батыри из песков и всем им головы срежут». Нужно признаться, что шутки у них довольно мрачны. Вместе с ними были захвачены и женщины, в том числе жена кизил-арватского хана, довольно красивая. Они сидели на корточках в отведенной им палатке и все время рыдали.
Мы выступили в 8 часов утра с верблюжьим транспортом, согласно приказанию генерала Гродекова, поставившего непременным условием дальнейшего следования, чтобы мы пользовалась имеющимися оказиями и отнюдь не позволяли себе ехать одни или отрывать казаков от службы только для нашего конвоирования. Пришлось повиноваться, так как в противном случае нам грозили высылкой из отряда.
В Арчмане мы узнали, что Асхабад оставлен текинцами и занят нашими войсками без боя.
На пути из Арчмана попадаются сады по кишлакам, но они по большей части вырублены нашими войсками. Для того, чтобы погреться у огонька в течение одного дня проходящим мимо войскам, вся полоса от Кизил-Арвата до Геок-Тепе лишилась своих тутовых и фруктовых деревьев. В этой местности, где раскаленные вертикальные лучи полуденного солнца грозят смертью тому, кто хоть на минуту забудет об этом дамокловом мече над его головой, каждый куст, дающий тень, каждая капля воды, утоляющая страшную, мучительную жажду, считаются святынями. Одно без другого жить не может: водяная струя, спускаясь с гор, увлекает семя; выброшенное на равнине, оно тут же приютится, зароется, пустит отросток, корни, а чрез несколько лет будет манить к себе истомленного солнцем странника. Арык поддерживает жизнь в дереве, а корни его, всасывающие и сохраняющие дождевую и ключевую воду, образуют как бы резервуар - хранитель влаги, дающий новую силу водам арыка и не дозволяющим ему иссякнуть. Порубите деревья - арыки, орошавшие прежде большие пространства равнины, будут теряться у подножия гор в сыпучей, ничем не связанной почве.
Я понял бы разорение неприятельских угодий как кару, как месть за понесенные нами потери; но кара эта должна падать на нас самих: нашим войскам придется месяцами, а может быть, и годами, терпеть от знойных лучей палящего солнца, не находя нигде благотворной тени, потому только, что одному отряду приятно было погреться разок у веселых костров. Здесь даже нет места гуманной отговорке, что нельзя было лишить тепла и дров для варки пищи бедных солдат, измученных походом, так как кострами и дровами пользовались не все: на двух-трех привалах все сжигалось, и на долю идущих вслед оставалось только любоваться обугленными остатками прежних роскошных садов.
Арыки с прекрасною, хрустальной прозрачности водой встречаются часто. В них попадаются крабы, ничем не отличающиеся от морских; это, вероятно, потомки крабов, обитавших в морях, которые покрывали во время оно всю эту плоскость. Многочисленные солончаки свидетельствуют о бытности здесь когда-то моря.
Повсюду, где вода, спускаясь с высоты гор, прорывается в арыки, устроены мельницы. Пользуясь стремительностью горных потоков, туркмены очень искусно направляют их каменными желобами вверх под углом десяти или пятнадцати градусов, чтобы получать бо́льшую высоту падения. Жернова, уставовленные внизу, приводятся в движение силой падения воды, которая затем опять собирается и поднимается нижестоящим желобом до следующей мельницы. Все виденные мною были разрушены нашими солдатами, вероятно, с тою же целью наказания неприятеля.
В четыре часа мы пришли в Дурун, или Оренбургское укрепление, названное так потому, что оренбургские казаки принимали участие в его занятии. Все пункты, занятые нашими войсками, получили названия различных частей, входивших в состав передового отряда: так, Бами названо Таманским укреплением, в честь Таманского полка Кубанского казачьего войска, Егян-Батырь-Кала - Самурским укреплением.
Довольно большая мечеть приспособлена для лазарета. На крыше мечети стоит часовой, которому с этой вышки открывается обширный горизонт. Внутри стенки расположены кибитки и палатки офицеров и нижних чинов пехоты и артиллерии; в углах стоять орудия. Вечер ясный и теплый. С тех пор как мы в походе, нам в первый раз достается иметь такую приятную стоянку для ночлега. За ставкой, где стоят казаки и джигиты, слышен стройный хор песенников, да каких! ни в какой части нет таких песенников, как у кавказских казаков: голоса дивные, да и репертуар у них хорош: песни боевые, возбуждающие, раззадоривающие, сменяются заунывными, мелодичными. Песни, полные поэзии, неги, песни, сложившиеся под теплым небом, среди роскошной природы…
И ужин был у нас роскошнейший: купленные у армянина-маркитанта горные курочки, застреленные в соседних горах, составляли в двух видах наш ужин. Пока Ужахов жарил курочек шашлыком, я несколько штук изжарил в нашем котелке, завернув их предварительно в сало, которым мы запаслась в большом количестве в Красноводске. И те, и другие были найдены чрезвычайно вкусными. Давно у нас не было такой пирушки. А как хорошо спалось под звездным небом! Неприятно было только когда дождик, начавший моросить ночью, стал заливаться через воротник за спину.
Кроме потников, которые мы всегда складывали с особенною заботливостью по снятии с лошади, во избежание ссадин и набивки спин, весь седельный убор был мокрый, подпруги скользили из озябших рук при седловке. Мы выступаем рано с пустыми одноколками, отправленными обратно в Самурское, под конвоем полусотни казаков. Одноколки эти накануне привезли из передового отряда раненых, отсылаемых в Бами. С ними прибыл ординарец Скобелева, Абадзиев, осетин беззаветной храбрости, раненый в грудь и плечо, кажется, при реконсцировке Геок-Тепе 4 декабря. Транспорт раненых сопровождают графиня М. и сестра С. Во время осады они подавали пример мужества и самозабвения; раненые говорили о них со слезами умиления. Говорят, сестра С. была ранена вскользь пулей в грудь и осталась при исполнении своих обязанностей.
Я слышал, что обе получили за храбрость медали на георгиевской ленте. Награда вполне заслуженная.
День был жаркий, я ехал в одном расстегнутом мундире и жалел, что не имел с собою кителя. Переход в тридцать верст мы сделали быстро, весело. Характер местности все тот же; дорога идет полосой, обнаруживающею следы оседлой жизни; по временам встречаются кишлаки с остатками садов; арыки пересекают обработанные поля; то тут, то там виднеются каменные или глиняные башенки мельниц. Справа тянется все тот же хребет гор, к которому мы подошли у Казанджика, и от которого дорога до самого Асхабада не удаляется более пяти верст. А налево - беспредельные сыпучие пески, пустыня голода, жажды, смерти! Только текинец на своей птице-лошади решается удаляться вглубь песков, не придерживаясь караванного пути: напоив лошадь, он легко проходит 80-100 и более верст до следующего колодца. Какая сила у этих коней, какую продолжительную скачку они могут выдержать, непостижимо для незнакомого с текинскими лошадьми.
Зато же и холит хозяин своего коня: кормит он его зерном с руки несколько раз в день; лошадь, стоящую зиму и лето под пятью-шестью попонами, он чистит только веничком, но это он проделывает беспрестанно, и в шерсти лошади вы не найдете и пылинки. Текинцы не снимают седла с лошади иногда по целым неделям, а набитых или ссаженных спин у них не найдете. Лошадь, привыкшая постоянно стоять под несколькими попонами, не чувствует на себе легкого азиатского седла.
В Самурском комендант оказался моим старым знакомым; он приютил нас в хорошей юламейке, рядом со своею кибиткой, и раз навсегда объявил, что мы обедаем и ужинаем у него все время нашего пребывания в Самурском. Я отправился в лазарет навестить раненых товарищей по гвардейской службе, графа Орлова-Денисова и князя Голицына. Первый был ранен в палец и бедро, когда шел на штурм Геок-Тепе впереди батальона апшеронцев; второй, много раз отличавшийся в последнюю турецкую кампанию и в двух экспедициях к Геок-Тепе, был ранен в руку выше локтя при штурме Великокняжеской калы. Командуя батальоном ширванцев, он первый вошел в калу, в которой отчаянно защищались текинцы, и тут же был ранен. Оба эти офицера, явившиеся в отряд фазанами [фазанами в Средней Азии называют переводимых или командируемых из Петербурга гвардейцев, обыкновенно имеющих связи и протекцию], в скором времени приобрели любовь и уважение всех. Между кавказскими войсками долго будут помнить двух героев, из коих одному не суждено было вернуться на родину.
Хотя Орлов и Голицын сильно страдали от ран, но старший врач отряда Гейфельдер, производивший им перевязку, нашел, что они не опасны; он даже назвал их «контузионными ранами», потому что пули им найдены не были.
Из Самурского виден курган, давший название текинской твердыне: Геок-Гок, или Кук-Курган, что значит «синий курган»; вокруг него воздвигнуты высокие и прочные стены крепости. До Геок-Тепе всего одиннадцать верст. Густой черный дым поднимается над курганом: это сожигают тряпье и другой хлам, оставшийся в кибитках внутри крепостной стены.
Удивительно, как текинцы не овладели Самурским укреплением, в котором находились лазареты и большие склады, охраняемые только сотней оренбургских казаков, ротой пехоты и двумя орудиями. Лагерь осаждающих находился по ту сторону Геок-Тепе и нескоро мог подать помощь в случае нападения. Каждый раз, как текинцы делали вылазку, они одновременно высылали свою конницу к стенам Самурского, но та ограничивалась криками и малодействительною стрельбой с коней. Говорят, текинцы очень храбры в рукопашном бою пешком, но будучи на конях, боятся огня нашей артиллерии и берданок. Это объясняют страхом потерять лошадь, которая составляет главное средство жизни этих степных разбойников. Текинцы каждый день джигитовали пред Самурским, и ни одна ночь не проходила без тревоги. Хотя и назначались дежурные части на случай нападения, но едва ли кто спал во время ночной тревоги. Каждый раз, как текинцы делали вылазки, генерал Скобелев спрашивал гелиограммой: «Благополучно ли в Самурском?»
Н. Н. Каразин (с наброска поручика Петникова).
Гелиографическая станция в Янги-Кала. 1881
Гелиограф, принесший много пользы в последнюю экспедицию, чрезвычайно простой конструкции: на каждой станции имеется аппарат, состоящий из зеркала, которое изменяет свое положение помощью рукоятки. Когда зеркало в вертикальном состоянии - оно темно, когда же рукоятка приводится в движение - зеркало становится под таким углом к светилу (Солнце или Луна), что лучи его отражаются по горизонтальной линии на расстоянии до 25 верст и кажутся ярким огненным шаром. Удерживая в таком положении зеркало или возвращая его обратно в вертикальное, можно дать наблюдающему впечатление продолжительного света или проблеска. В первом случае отмечается знак «-», во втором « . ». Сопоставление тех и других составляет азбуку, цифры и отдельные слова, наподобие знаков, употребляемых при электрическом телеграфе.
23 января было так тепло, что я мог выкупаться в арыке. Орлову стало хуже, я подумал, что он отходит, но к полудню он опять оправился. Я предложил ему выпить шампанского, что подкрепило бы пришедший в совершенный упадок организм. Он согласился, и с разрешения врача я добыл единственную бутылку, имевшуюся у маркитанта. Орлов с удовольствием выпил стакан вина, что очень его ободрило. Вспомнилось мне, как мы пивали с ним это искристое вино при другой обстановке.
Граф Орлов-Денисов, командовавший казачьим полком, был назначен пред штурмом Геок-Тепе командующим того батальона Апшеронского полка, который потерял свое знамя на вылазке 4 января. Генерал Скобелев, давая ему это назначение, сказал, что ему выпадает честь вернуть потерянное апшеронцами знамя. Но не удалось ему это исполнить: он пал, сраженный двумя пулями, прежде чем наши ворвались в крепость. Знамя было взято обратно солдатом Ширванского полка у дюжего текинца, который отдал трофей только лишившись жизни.
Ковры, серебряные и золотые украшения, найденные в кибитках в Денгли-Тепе, продавались солдатами и казаками за бесценок: ковер во сто рублей отдавался за три, пуд серебра за 15 рублей. Армяне и персияне часто приобретали ковры за шкалик водки. Они нагружали арбы награбленным текинским имуществом и отправляли для продажи в Персию, до границы которой всего тридцать верст.
В Самурском носились слухи, что экспедиция не пришла еще к концу, что рекогносцировочные отряды посылаются вперед и в стороны от Асхабада. Ожидался поход к Мерву, а может быть, и к Герату. Я счел нужным не откладывая ехать в Асхабад, чтобы просить прикомандирования к передовому отряду, в случае если бы действительно предвиделось бы продолжение военных действий.
Тр. и С. проводили меня до Денгли-Тепе, которое они хотели осмотреть подробно. Майор Б. расстался с нами в день прибытия в Самурское; он вскоре получил назначение по гражданскому управлению краем.
В лагере под Геок-Тепе мы явились к коменданту, полковнику А., одни для получения пропуска в крепость, я же для разрешения ехать далее. Комендант нашел нас почему-то подозрительными и допрашивал подробно. К счастию, сведения, данные мною о моем родстве и местожительстве, могли быть проверены полковником, который бывал на моей родине и слыхал мою фамилию; он убедился, что я и мои товарищи не англичане и не скрываемся под чужими паспортами. Ехать мне предложено с купцом Громовым, которого лошадь и джигиты стояли пред кибиткой коменданта в ожидании пакетов для генерала Скобелева.
Громов, бывший приказчик известного в Москве и знаменитого в Туркестане купца Хлудова, в настоящее время ведет сам дела на миллионы. Зная язык, нравы и обычаи всех племен Средней Азии, он пускается в обширные торговые сделки, которые не под силу были бы малознакомому с этим краем. Громов большого роста, косая сажень в плечах, рыжие, коротко стриженые волосы, такая же реденькая бородка; маленькие, но проницательные глаза придают его наружности что-то особенное. Это без сомнения человек недюжинный. Про него рассказывают много интересного. Сегодня у него миллион, и самые несбыточные фантазии ему нипочем, завтра у него ни гроша в кармане, но он не унывает, зная, что при смелости и предприимчивости в один день может вернуть потерянное. Главная причина удачи его во всех предприятиях - это громадный кредит, которым он пользуется в Средней Азии благодаря строгому исполнению обычаев местных торговцев. Слово у них имеет больше значения, чем письменное обязательство. За храбрость и непомерную силу Громов приобрел славу первого джигита. Все его знают, боятся, и верят слову более, чем векселям и распискам других купцов. Генерал Скобелев выписал его в Закаспийский край для доставления верблюдов и исполнения различных поручений по части интендантской. Интендантство не могло снабдить отряд верблюдами к назначенному сроку, потому что не решалось выдать задатков неизвестным людям, которые, в свою очередь, не доверяли одним обещаниям. Громов же выдал на руки тем же лицам более пяти тысяч рублей, получив от них только слово, что дело будет исполнено, и действительно, условие было исполнено в точности с обеих сторон.
Громов сидел на замечательно красивой лошади, покрытой роскошною красною попоной; он только что добыл ее из Персии и думал уступить генералу Скобелеву, если б она тому понравилась. Светло-серый жеребец вершков пяти, при замечательной красоте форм, обладал всеми качествами генеральского коня: карьер и ходу верст девять в час. Я насилу поспевал за ним проездом. Наслушавшись рассказов о поразительных ударах, которые Громов наносил текинцам при преследовании их нашею кавалерией 12 января, я просил его показать мне оружие, которым он рубился. Хорошей стали афганский клынч зазубрился как пила о крепкие кости рослых, могучих батырей.
Верстах в пятнадцати мы нагнали транспорт, который вскоре остановился для ночлега у высокой калы, на берегу арыка. Мы решили провести ночь тут же. Стреноженным лошадям подсыпали саману, большие запасы которого нашли в ямах, нарочно устроенных для склада фуража. Сами расположились за ветром под стеной калы. Не успели мы заварить чай в котелке, как на Асхабадской дороге показалось облако пыли, за которым мы вскоре узнали осетин Скобелева, конвоирующих его адъютанта. Они остановились пред только что разбитою юламейкой начальника транспорта. Узнав, что Громов здесь, адъютант потребовал его к себе и предложил ехать обратно в Денгли-Тепе для заключения какого-то контракта. Громов уехал, а я остался один на выбранном нами месте для ночлега. Транспорт расположился бивуаком немного далее у арыка. Со мною был кусок сыру, два-три чурека и четверть бутылки коньяку. Этого хотя и достаточно, чтоб утолить голод, но при виде зажженных костров и пара из подвешенных над огнем котелков захотелось и мне поесть чего-нибудь теплого. Дождь стал моросить, сырость прохватывала кругом, а коньяк я берег на случай крайней необходимости. Пошел я на фуражировку к пехотным солдатикам, и мне удалось добыть немного баранины и соли; в медном чайнике, неразлучном товарище, я сварил суп, который у Дюссо и Бореля, пожалуй, и не понравился бы, но мне показался очень вкусным. Стало темнеть, а дождь все усиливался; с наступлением вечера стало холоднее, пришлось прибегать к коньяку. Спать надо, устал за день, а лечь-то некуда - везде вода. Наконец я выбрал местечко под самою стеной, где казалось почти сухо. Положив седло в изголовье, я завернулся в бурку и башлык и лег. Я погрузился в густую грязь, было мягко и приятно - но вдруг вода с краю бурки влилась внутрь. Признаюсь, скверно было, когда холодная вода стала проникать сквозь сукно по всему уже и без того продрогшему телу. Я хотел встать и идти на поиски другого места, но вспомнил, что кругом стояли лужи, нигде не найдешь и сухого вершка. Дождь уже лил как из ведра, я остался. К довершению горя, башлык скоро промок, и я весь был облеплен мокрым бельем и платьем. Правду говорят, что нет такого дурного положения, к которому нельзя было бы привыкнуть: вода, в которой я лежал, начала нагреваться от тела; коньяк поддерживал внутреннюю теплоту. Усталость взяла свое, и я впал в какое-то бесчувственное состояние, схожее с опьянением от гашиша, испытанным мною раз в Сирии. Долго я маялся под звуки дождя, барабанившего по бурке. Казалось, конца этой ночи не будет, но вот я стал различать стоявшую около меня лошадь, значит, скоро будет светать. Я встал, повел лошадь к арыку на водопой, а затем подвесил ей торбу с ячменем. Потник лежал около меня завернутый в бурку, но как я его ни берег, а все же и он подмок; однако нечего было делать, пришлось седлать. Обтер я полой мокрой бурки спину лошади и взвалил седло, но подтянуть подпруг долго не мог: от холода пальцы у меня не действовали, а мокрые подпруги выскальзывали из рук. Наконец все у меня готово; я вылил воду из сапог, сел на коня и, ориентировавшись по пройденному за вчерашний день пути, поехал в сторону Асхабада. Мне говорил Громов, что дорога идет прямо, верстах в пяти, влево от гор; на них-то я и рассчитывал, чтобы не заблудиться.
Начало светать, когда я выехал из кишлака, у которого ночевал. В траве заметны были следы орудийного хода, но вскоре следы эти исчезли, и я продолжал путь на авось, придерживаясь первоначально взятого направления. Вдали показалась постройки среди садов; судя по пройденному времени, это должен быть кишлак, обозначенный на моей карте по Асхабадской дороге; значит, я ехал верно.
Дождь продолжает идти, я продрог до костей, а коньяк за ночь весь вышел, нечем согреться. Пробовал пройтись пешком, но в намокшем платье, в сапогах, наполовину наполненных водой, ступать по вязкой грязи оказалось крайне неудобно. До Асхабада, должно быть, оставалось верст тридцать пять; всего же считают от Денгли-Тепе шестьдесят верст.
Подъезжая к кишлаку, я увидел выезжавших из него двух текинцев, вооруженных. Признаюсь, это меня немного смутило: я не знал, едут ли они в Денгли-Тепе сдавать оружие, как это делали многие, или это немирные текинцы, желающие воспользоваться представляющеюся добычей. Впрочем, и в первом случае для них все же был большой соблазн безнаказанно убить гяура; ведь это считается у них добродетельным поступком, дающим право на вход в Магометов рай. Продолжая тем же шагом подаваться вперед, я обдумывал, как поступить. Неприятно было сомнение: знай я, что предо мною неприятель, я мог бы ссадить их с коней из магазинки прежде, чем они бы до меня доскакали; но в данном случае мне не следовало обнаруживать сомнения в их миролюбии, чтобы не возбудить естественного стремления противодействовать угрожающим намерениям, в особенности у людей, разбойничьи инстинкты коих должны непременно проявиться при виде одинокого врага среди пустынной степи. Магазинка у меня за спиной, в чахле, а потому и думать нечего было ею воспользоваться. Расстегнул я пуговицу револьверной чушки, пододвинул вперед шашку и решился дешево жизни не отдавать. Шагах во ста текинцы остановились, как будто обсуждая, что им делать; видя, однако, что я не готовлюсь ко враждебной встрече, они двинулись вперед. Когда мы разъезжались, текинцы приложили ладони правых рук к папахам - поклон в Средней Азии, я ответил тем же. Позади меня они опять остановились, но я не оборачивался, чтобы не показать недоверия, хотя на сердце у меня было далеко не спокойно: «А ну как они выстрелят мне в спину», - подумал я. Однако я доехал до кишлака благополучно, текинцы же еще долго стояли на месте, о чем-то толкуя.
Проезжая по узким улицам, образуемым глиняными стенками огородов и фруктовых садов, преимущественно тутовых, я встречал оборванных текинцев - стариков, женщин и детей, роющихся в разном хламе, вываленном из саклей или кибиток. Они прятались как звери при моем появлении, а если не успевали скрыться, то опускали повинно головы, бросая исподлобья злобные взгляды в мою сторону.
Чрез каждые шесть-восемь верст встречались кишлаки, все на один образец: каменная или глиняная кала, три-четыре сакли с плоскими крышами, сады и бакши, огороженные низенькими стенками. На пути я встречал еще группы вооруженных текинцев по пяти - по десяти человек, и каждый раз повторялась описанная выше сцена: они останавливались, о чем-то сговаривались, потом опять пускались в путь, прикладывая руку к папахе. После второй, благополучно прошедшей, встречи, у меня нервы притупились, и я потом уже равнодушно смотрел на приближение вчерашних наших врагов. Между тем впоследствии оказалось, что опасность действительно существовала: через несколько дней после моего возвращения из Асхабада, один переводчик и два джигита были схвачены текинцами и отправлены в Мерв, где много месяцев томились в плену.
Асхабад. Восточная окраина будущего европейского поселения. 1890. (madi-ha)
Одну минуту я не знал, куда ехать: холмы, которые должны были оставаться вправе, исчезли в тумане: впереди и влево виднелась только равнина со скудно растущею кое-где травкой; солнце на пасмурном небе как будто и не подымалось над горизонтом в этот печальный день. Ни одного следа, решительно не по чем ориентироваться. Оглянулся я назад: на горизонте виднелось одинокое дерево, стоявшее на краю кишлака, который я недавно миновал. Прикинув на глаз продолжение пройденного мною пути, я решил следовать по нем. Наконец, после часу тяжелого сомнения в верности избранного мною направления, я увидел немного в стороне сады, обличавшие присутствие кишлака, и свернул туда. У въезда в кишлак встретил я арбу, сопровождаемую персиянином, и на вопрос, где Асхабад, узнал, что нахожусь уже на месте. Наш отряд стоял на бивуаке за садами на западной стороне у высокой калы.
ОКОНЧАНИЕ