Киргиз-казаки Илийской долины (3/3)
А. Н. Краснов. Очерк быта семиреченских киргиз // Известия Императорского Русского географического общества. Том XXIII. 1887.
Часть 1. Часть 2.
Зеланд в своем этнологическом очерке особенно напирает на тот факт, что у киргиз лечение болезней, как и у многих народов, олицетворяемых в виде живых существ, основано на наговорах обрядового характера. Правда, эти наговоры имеют у этого народа некоторое значение, так как около больного собираются близкие ему люди и поют особого содержания песни для отогнания болезни; однако рядом с этим в народе существуют знахари и знахарки, которые с большим успехом пользуют как людские, так и скотские болезни.
В противоположность кара-киргизам, киргиз-казаки имеют обширные сведения в деле распознавания степных и горных трав. Не говоря о кустарниках, большинство трав имеет свои названия. Они между ними насчитывают массу лекарственных, равно как и вредных для людей и скота; они строго отличают даже целые естественные группы.
Так, Cruciderae (крестоцветные) носят название читыр, причем роды различаются так: ак-читыр, дла-читыр и т. д. Papilionaceae (мотыльковые) - это джонушка. Их насчитывают до 50 видов: коп-бас-джонушка, кок-бас-джонушка, сир-бас-джонушка, просто джонушка и т. п. Кустарники, однако, делают из этого правила исключение, ибо каждый имеет особое имя. Так, Caragana frutescens зовется караган, Caragana jubata - тюё куйрюк, Halimodendron argenteum - чингиль и т. п. Точно так же, злаки делятся на метельчатые и колосистые - бидаэк. Ковыль - кудё и типчак (Festuca) - битэге носят собственные названия, так как имеют особенно важное значение для хозяев-скотоводов.
Мы не будем входить в тонкости киргизской номенклатуры, отсылая читателя к нашим геоботаническим исследованиям Илийского бассейна, и переходим прямо к вопросу о пользовании этим травами. По преимуществу пичкают настоями и отварами. Так, от лихорадки дается отвар головок Artemisia; кашляющим баранам дают настой из зерен кок-мия (Sophera alopecuroides); для верблюдов - кипятят кору карагайника (Pinus Schrenkeana). Вместо чаю и при трудных родах пьют Sanguisorba alpina.
Ревень-раваш кроме послабляющего и вкусного кушанья дает киргизу красную краску для полушубков и «кереге». Иссык-кульский корешок, или уукоргаенн, прославился на все Семиречье своими ядовитыми свойствами. Его порошком или отваром (decoctum radicis Aconiti napelli) отправлено на тот свет немало жертв ненависти, ревности или несчастной любви. От него остерегают даже скот, хотя бараны нередко делаются его жертвою. Иногда, однако, их удается вылечивать, наливая в рот холодной воды (?!).
Киргизская медицина заслуживает большого внимания; но ввиду того, что скоро должна появиться специальная монография по этому вопросу, я ограничусь лишь приведением одного примера лечения, с достаточною ясностью иллюстрирующего все умение знахаря упростить до возможной степени способ лечения. Я разумею лечение сифилиса.
Больному скатывают шарики из смеси ртути с хорошо истертою мякотью изюма. Такими пилюлями кормят человека около месяца каждый день, начиная с 1 пилюли и увеличивая прием каждый день на одну.
Когда пациента доведут до такого состояния, что у него зашатаются зубы и станут вылезать волосы, перестают давать лекарство. Больного кладут под шубы и не позволяют есть ничего, кроме бараньего бульону. Ему целые две недели нельзя двигаться с места; даже необходимые потребности он должен совершать здесь же. Заставляя его постоянно потеть и держать строгую диэту, киргизам удается выгнать ртуть и излечить больного.
Вследствие ли удачи лечения или от других причин, встречать сифилитика в степи приходится сравнительно редко, и 25% больных, даваемые г. Зеландом, мне кажутся, по крайней мере для киргиз-каза́ков, чересчур большим.
Из немногих приводимых нами примеров, нельзя не видеть, что киргизы при лечении вовсе не ограничиваются одними обрядами, у них есть и научная сторона лечения. Но нельзя отрицать, что и обрядовая сторона имеет еще до сих пор большое значение.
Опишу в виде примера наблюдавшийся мною случай лечения укушения змеи, практикуемый не только по отношению к людям, но также и к животным.
Знахарки перевязывают укушенное место тремя нитками, желтою, красною и зеленою, и не переводя духу перебирают имена змей. Змеи же, по поверью киргиз, имеют каждая свое собственное имя, подобно людям. Надо заметить, что людские имена здесь крайне разнообразны. Хотя ученые киргизы и смеются над древним обычаем давать имена по первому слову, услышанному после рождения сына, однако обыкновение это еще сильно распространено в степи. Имена киргизские вследствие этого крайне своеобразны. Рядом с Ахметами, Садаками, Омараыи и Латифами магометанских святцев постоянно слышишь Тайльбаев, Майльбаев, Аргалбаев, Тезеков (от «тезек» - навоз), Кудай-Бергеней и мн. др. Я знаю нескольких Сассыков («вонючка»), названных так вследствие маленького приключения, случившегося вскоре после рождения, знаю одного киргиза, которого звали Сапог, так как это русское слово было первым, услышанным после появления на свет младенца, наконец, в Верненском уезде есть киргиз, 7 сыновей которого носят имена семи дней недели.
Но обращаюсь к знахарю, заклинающему больного. Он должен до тех пор перебирать имена змей, пока на язык не попадется имя змеи, укусившей больного. Если имя произнесено правильно, больному немедленно становится легче.
Рассказывают, что один укушенный в шею уже совершенно задыхался от опухоли; знахарь сказал: «Пуговица», указывая на ворот больного, чтобы его расстегнули, но Пуговица и было имя змеи, вследствие чего больному немедленно стало легче.
Пока творятся заклинания, наливают чашку воды и туда кладут бараний помет. Эту воду разбрызгивают по юрте.
В то же время женщины поют песни для отогнания боли. В них избегают назвать болезнь или причину ее собственным именем и обходятся обиняками.
Поэтому песни выходят вроде следующей:
Бадэк ауру тау басынын согады карадаул
Бадэк бастан джесыр катын джнлайды балам джаетан
Бадэк кетын барады кургут аман
Джюгун ала джюгурджи кургатаман
Джюгун ала джюгурдым ат катаман
Кудай онлап бадыкты колгаберсе
Ипересал каперды от катаман
Бадык кетен бараде от катаман
Серкум ардан чечамын саболасын
Арьяйдай ак сыркенын муюзи карагайдай
Ау бедык - кöш.
Приблизительный смысл этой песни такой:
Больной, ты болен от вихря, пронесшегося с гор;
Уже плачет вдова о своих маленьких детях;
Ибо ты близок к могиле.
Но проворно вскочив, побегу я за лошадью
Чтоб с Божьею помощью бросить в огонь, побороть злую болезнь.
Она уже бежит.
Арьяйдай белый козел с рогами, подобными сучьям леса
Прощай болезнь.
Больные киргизы уверяют, что от подобного пения болезни становится значительно легче.
Обращение к арьяйдаю - мифическому имени, объяснить которое мне никто не мог, есть отголосок древнего язычества. Подобные же отголоски можно найти в обрядах, творимых во время годин бедствий или падежа скота над баранами. Обыкновенно это совершается под особенными деревьями, особенно почитаемыми киргизами. У киргиз-казаков есть, говорят, такое дерево - Динодди - на Или; мне приходилось видеть другое такое дерево у кара-киргиз на р. Туп , почему и предпочитаю дать здесь описание последнего.
Среди степи, где не виднелось вблизи ни одного кустика, близ ручья возвышалась ива, крайне оригинальной формы. Это было довольно высокое и необыкновенно красивое дерево. Его прямой ствол был увенчан совершенно правильною круглою кроною листьев, свешивавшихся с густых гибких ветвей. Самый ствол, казалось, состоял из множества тонких прутьев, завитых друг около друга спиралью, подобно тому, как завиваются проволоки толстых железных канатов.
Такое оригинальное одиночно стоящее дерево обратило на себя внимание кочевников кара-киргиз. Пораженные его формою, они его считают почти святым. На его ветви вешаются ноги и головы умерших самых знаменитых скакунов, а в плохие годы загоняются сюда стада баранов, и ночью читаются молитвы об избавлении от бедствий. Киргизы Илийской долины, говорят, при этом зажигают вокруг дерева свечи, закалывают барана, которого и съедают под утро.
По-видимому, такие деревья встречаются и в других местах Семиречья. На эту мысль наводят, напр., названия урочищ вроде Аулиэ-Агач, т. е. «святое дерево». Эти деревья, говорят, особенно чтились в заячьем [Еще Левшин в своем описании Киргизских степей говорит о том, что года у киргиз сгруппированы в 12-летия, в которых каждый год носит название какого-нибудь животного, как то: лошадь, заяц, тигр, табун и т. д.] году, когда был такой сильный падеж скота, что оставил память по себе и до настоящего времени. Они, по обрядам, с ними связанным, несомненно являются остатком древнего шаманства, и вместе с повериями о людях, могущих низводить на землю дождь, и немногими обычаями при погребении, представляются следами исчезающего язычества. Свадебные обряды почти уже не носят на себе этих следов. Они были достаточно хорошо описаны моими предшественниками, и я не буду останавливаться на них долго.
Как и у сартов, помолвка и обручение производятся иногда еще во время раннего детства. Как и у киргиз Малой орды, вносится бас-яхши и аяк-яхши со стороны свата. Калым обыкновенно состоит из 47 голов крупного скота, почему, когда у киргиза родится дочь, к нему приходят с поздравлением, говоря: «Крк-джитте» - т. е. «С сорока семью!» Впрочем, pater familias бывает несравненно более доволен, если у него рождается наследник, а не наследница. При расстроившемся браке калым возвращается, но зачастую в случае смерти жениха невеста его, за которую заплачен калым, достается его брату или ближайшему родственнику. Многие смотрят на уплату калыма как на покупку невесты. Это далеко не всегда так. Часто случается, что уборы невесты и вообще празднование свадьбы родителям невесты обходится гораздо дороже, чем самый калым - и это не смотря на то, что у киргиз-казаков женщины, вообще говоря, очень дороги, особенно по сравнению с китайскими сартянками, которых в Аксу и в Учь-Турфане, говорят, можно получить, заплатив калыму 7-12 рублей.
Обыкновенно начало свадебного празднества открывается бегом с призами; затем съехавшиеся разодетые гости угощаются чаем и различными кушаньями. Девушки в это время сидят в отдельной юрте; в их толпе где-нибудь в углу скрывается невеста, тогда как одна из ее подруг, одетая в подвенечное платье с высокою конусообразною шапкою на голове, с рядом жемчужных или других украшений, целыми гирляндами свешивающихся с этой шапки на плечи и грудь, ходит между гостями - с целью показать убор невесты (сау-келе).
После бега обыкновенно бывает джигитовка с «тасканием козла». Животному отрубают голову, и ловкий удалец, схватив туловище за ногу, бросается вскачь по степи. За ним летят вдогонку человек двадцать всадников и наперерыв стараются вырвать у него из рук козла. Но ловким маневром он высвобождает его из рук противников и летит далее. Игра продолжается до тех пор, пока кто-нибудь не вырвет у него животное и, ускакав от преследования товарищей, не бросит в условленную юрту, хозяевам которой играющие должны заплатить дань, если желают продолжать джигитовку. При всей видимой незатейливости игры, она требует умения владеть лошадью, ловкости и большой физической силы.
После джигитовки бывает борьба силачей - кто кого повалит, причем остальная публика становится вокруг борющихся и криками одобряет победителя. Под вечер ставится большая юрта; туда входят девушки и садятся попарно. Молодые люди садятся снаружи. Кошмы стенки юрты поднимаются и, отделенные загородкою (кереге), они могут видеть друг друга. Дуэт из девушек поет стихами вопросы, на которые импровизированными же стихами должны отвечать молодые люди. Тут им предоставляется случай показать и свое остроумие, и находчивость, и уменье владеть языком, которое так ценится в киргизском народе.
Так как пение это происходит у всех пар зараз, то только четверо из сидящих - двое молодых людей и две девицы - могут слышать друг друга; пение же всей массы сливается в один неопределенный шум.
Обряд венчания совершается как у татар, по магометанскому закону, на второй день, и ничего особенного не представляет.
Многоженство не составляет обыденного явления в степи. Жены редко живут в мире; кроме того, обыкновенно для каждой жены нужна бывает особая юрта, особая утварь, что для киргиз, которых я не могу назвать народом богатым, далеко не всегда возможно.
Рождение сына празднуется обыкновенно более торжественно, нежели рождение дочери; если последних много, то этому обстоятельству не особенно рады. Подобно тому, как у сартов, новорожденный укладывается в особого рода лубочную колыбельку, которая ставится где-нибудь в юрте. Точно так же и здесь, как в Бухаре, чтобы не приходилось часто менять белье новорожденного, ему на член надевается особая трубочка, по которой моча стекает в особое отверстие на дне люльки.
Ребенок, начавший ходить, предоставляется сам себе; впрочем, сравнивая мои наблюдения с данными о сартовских детях, собранными г. Наливкиным, я нахожу, что родители к ним гораздо внимательнее, чем у оседлого населения, и отношения детей лучше. Однако как там, так и тут молодое поколение обладает богатым словарем самых разнообразных ругательств.
Похороны совершаются без особой пышности. Обыкновенно над зарытым в землю, с лицом, обращенным к западу, покойником, кладется ряд еловых балок, над которыми накладывается пирамидообразно куча камней.
Реже, во избежание нашествия волков, могущих вырыть труп, место могилы огораживается глиняным превышающим человеческий рост забором, обыкновенно 4-угольной формы. Это так называемый муллушка.
В прежнее время над могилами героев воздвигались целые здания в восточном стиле, по habitus'y напоминавшие мечети.
Внутренность их расписывалась изображениями зверей, охотничьих принадлежностей, реже людей. Из таких муллушек особенно замечательны две: одна близ Кастэкского перевала - по своим рисункам, другая около села Преображенского на озер Иссык-Куле; она выстроена из 4-угольных кирпичей, находимых в изобилии в развалинах укрепления на берегу озера.
Теперь муллушки строятся реже, и надо думать, что будет скоро уничтожены изображения и на старых, так как по мере своего ознакомления с магометанством киргизы начинают к подобной надгробной живописи относиться весьма недоброжелательно. Обычая выставлять куклу в юрте покойника нигде мною замечено не было, хотя, говорят, у северных киргиз он еще кое-где совершается. Но и доселе юрта покойника почти повсюду убирается коврами, а через год устраиваются поминки. Родственники, обнимаясь, плачут об умершем; гости, подъехав на некоторое расстояние к юрте - пускают лошадей в карьер с криками: «брат мой, брат мой!» Кроме того, на поминках нередко, подобно тому, как на свадьбе, устраивается бег. Замечательно, что гости, приехавшие на поминки, имеют обыкновение привозить кумыс или айран с собою.
Конусовидные кучи камней, служащие надгробными памятниками у киргиз, с течением времени заносятся землею - и тогда становятся необыкновенно схожими с древними курганами, с которыми их и немудрено смешать, при их необыкновенной многочисленности и разнообразной величине. Раскопки, мною произведенные близ Сан-таса и в верховьях Чалкодю-су и Текеса, показали, что по крайней мере многие из многочисленных курганов долины, местами превращающих ее в настоящее кладбище, несомненно подобного происхождения.
Но в долине Иссык-Куля, около Заилийского Алатау, есть курганы более древние. Они вытянуты рядами, занимают более возвышенные части перевалов, по большей части господствуют над местностью.
Сравнительно редко на них, большею частью попарно, попадаются иногда грубо, иногда более изящно сделанные из гранита каменные бабы. То попадаются едва заметные высеченные на камне черты человеческого лица, то, напротив, целые фигуры, изображающие человека в колпаке, с чашею, прижатою к груди, и с мечом за поясом.
Такие бабы есть около Иссык-Куля близ Преображенского, есть они на горах Кандык-тау и около Балхаша.
Эти бабы нередко находятся в связи с довольно здесь распространенными изображениями на скалах. Такие изображения попадаются близ урочища Дала-кайнар, между горами Хан-тау и Андракай, и особенно много в горах Кандык-тау в урочище Ой-джайлау, в верховьях речки Узун-су.
Тут попадаются всадники, вооруженные луками и стрелами; другие держат в руках длинные копья с значками и имеют у пояса кривые сабли. Их длинные одежды напоминают халаты. Сцены представляют чаще всего охоту. Люди всегда окружены оленями, архарами, лисами, тиграми, кабанами и какими-то очень крупными животными с толстым пушистым хвостом и клыками, подобными мамонтовым; в ущелье попадаются также изображения верблюда - именно, двугорбого. Рисунки грубы, полустерты; гранитные скалы, на которых они изображены, подвергаются разрушению, и, надо думать, если археологи не поспешат заняться изучением этих остатков, они скоро бесследно пропадут для науки.
Замечательно, что при этих изображениях я нигде не встретил надписей; наоборот, везде необыкновенно характерными являлись изображения козлов с большими загнутыми на спину рогами, вроде тау-теке, ныне живущего в горах. Эти животные или в одиночку, или целыми рядами один за другим, подобно тому, как они располагаются, пробираясь по горным тропинкам, почти постоянно сопровождают все изображения на скалах.
Исключения из этого правила составляют впервые найденные и срисованные экспедициею П. П. Семенова изображения божеств в Илийском ущелье. Этот так называемый Тамга-тас знают все киргизы. Рисунок его хранится в Императорском Русском географическом обществе.
Эти остатки древности, равно как и развалины укреплений по берегу Иссык-Куля, являются довольно загадочными. Они свидетельствуют о существовании здесь в давно прошедшие времена народа несравненно более культурного, чем киргизы.
Этот народ, судя по сосудам, найденным в Иссык-Куле и до сих пор в пренебрежении валяющимся вместе со всяким хламом в сарае новостроящейся обители близ села Преображенского, употреблял для своих изделий медь и глину. Осколки черепков от подобной посуды были мною найдены и в развалинах укрепления близ Преображенского. Здесь в 4-угольном пространстве, обнесенном глубоким рвом и остатками глиняной стены, найдены были каменные бабы, масса костей человеческих и животных, угли и черепки глиняных изделий. В этом месте из озера выбрасывает волнами много черепов, а рыбаки из поселенцев находят различные вещи, преимущественно медные. Так, напр., был найден громадной величины медный котел на ножке, крайне напоминающий по своей форме те, которые нарисованы при описании минусинских древностей; затем тут же был выловлен изящной работы сосуд вроде низенького самовара без трубы и крана. На нем были узоры, и он еще сохранил следы серебра, которым он был покрыт. Этот сосуд почти тождествен с так называемыми «самоварами», и доныне употребляемыми у таранчей и сартов, т. е. сосудами, где готовятся самоварным способом различные кушанья.
Кроме того, в сарае монастыря я видел толстые глиняные сосуды с ручками и без ручек и тяжелые гири в ½ пуда весом. Желательно, чтобы на подобные древности местная администрация обращала большее внимание, и сосуды, находимые в озере, не превращались, напр., в цветочные горшки для украшения сада - применение, которое нашел себе выловленный колокол в руках лица, ныне живущего в Верном.
По-видимому, не только медь, но и железо некогда выделывалось на берегах Иссык-Куля.
Так, немного выше Преображенского, по р. Тупу, не доезжая до священного дерева кара-киргиз, я находил на земле железные шлаки и куски кирпичей того же характера, что и иссык-кульские, свидетельствовавшие, что здесь некогда была кузница.
Характер иссык-кульских сосудов, сходство в структуре киргизских могил с курганами, которые также имеют каменное ядро и круг из валунов, окаймляющих кратер, заставляют думать, что культура древнего населения побережий озера оставила кой-какие следы и в нынешних его жителях.
Таковы те немногие и отрывочные данные, которые мне удалось собрать попутно во время моих геоботанических исследований в Илийской долине. Мой очерк я, однако, не считал бы законченным, не упомянувши вкратце о тех отношениях, которые в последнее время замечаются между туземцами и новопришедшими русскими колонистами - казаками, русскими крестьянами и хохлами. Как всегда и везде при столкновении цивилизованного народа с дикарями, не обошлось и не обходится и здесь без случаев эксплуатации. Однако к чести нашей администрации надо сказать, что сравнительно с другими инородцами Сибири, киргизы пока находятся в лучших условиях. Как народ более смышленый и вместе с тем хитрый, поставленные в нормальные отношения к колонистам, развитие которых также нельзя назвать высоким, киргизы более быстро осваиваются с русскими порядками и скоро научаются отстаивать свои интересы перед администрациею ничуть не хуже, чем их конкуренты. Поэтому если они и страдают от различного рода азиатских и провинциальных зол, то приблизительно так же, как и прочее население края.
Но грустным явлением, исключительно распространенным среди киргизского населения, является самое безбожное ростовщичество, практикуемое как русскими, так и сартами.
Здесь у нас вряд ли поверят тем ужасающим способам вымогательства, какие практикуются подобными субъектами. Для примера приведу нормальный и самый притом еще лучший способ займа.
Киргиз, у которого денег никогда не водится, обязан к данному сроку внести известную сумму денег; к этому его принуждают или волостные управители, или сборщики.
Не имея ни копейки наличными, он берет требуемую сумму (которая, благодаря корыстолюбию сборщиков, еще в недавнее время, иногда во много раз превосходила узаконенную цифру) у заимодавца, обязуясь через известный короткий срок возвратить за каждый взятый рубль по барану (стоящему, положим, 3-4 рубля), причем бараны обязательно должны быть самого хорошего качества. В случае же неустойки должник обязан уплатить штраф значительной суммой денег или крупным скотом. Так как понятие «хороший баран» есть понятие весьма растяжимое, то почти всегда кредитор, помимо своих громадных процентов, получает еще и штрафной скот. Но это еще счастливый случай; нередко выкидывают фокусы гораздо худшего свойства. Во время уплаты податей я видел, как через Каракол гнали бесконечными вереницами стада баранов, лошадей и коров, забранные подобными кредиторами. В это время стоимость животных сильно падает, так как и киргизы и кредиторы спешат продать скот, превратить его в наличные деньги.
Но если изъять эти болезненные явления, в сущности, легко устранимые устройством киргизского банка или какими-либо другими мерами, отношения к русским нельзя назвать дурными.
Интеллигент мало-мальски честный и добросовестный пользуется доверием кочевников. К нему они нередко охотнее обращаются для разрешения тяжеб, чем к своим биям, несмотря на то, что, в сущности, киргизский суд устроен весьма остроумно. И истец, и ответчик приводят со своей стороны по 2 бия, нередко председательствует еще 5-й. Одна пара играет роль адвокатов, другая прокуроров; но при разборе дела обыкновенно перевес имеют те, которые сумеют колкими и остроумными возражениями сбить с толку или поставить в смешное положение противника. Вот почему места биев занимают всегда люди остроумные и каламбуристы. Но бии находятся под слишком сильным давлением волостных, и вот почему население предпочитает искать третейского суда у русского.
Что же касается до простого народа, то, наблюдая отношения к нему туземцев, нельзя не заметить некоторой разницы в обращении с крестьянами и казаками.
Несмотря на то, что в нравственном отношении казаки несравненно ниже, нежели поселенцы-крестьяне; несмотря на то, что они-то главным образом и являются эксплоататорами кочующего населения долины, пользуясь дикостью и доверчивостью туземцев, они пользуются у киргиз безусловно большею симпатиею, нежели крестьяне.
Последние, особенно хохлы, принесли из России массу предрассудков, странных и смешных для киргиза. Считая кочевое население нехристями, собаками, они не всегда стесняются это высказывать и в глаза самолюбивому киргизу; они его несколько сторонятся, не признают в нем прав, гнушаются его пищею (конина, кумыс). Замкнутые и у себя хохлы еще более жмутся друг к другу здесь, кладя предел отношениям с туземцем.
Великоросс-казак, напротив, чужд сепаратизма; прекрасно по большей части владея языком, знакомый с нравами туземца, не имея никаких предрассудков, он приятный гость в юрте киргиза. В степи у него есть друзья, тамыры, к которым он ездит обделывать делишки. Тамыр также делает визиты к казаку, заискивает в нем, дабы избежать притеснения в сомнительном случае покражи лошади, за которую отвечает целый аул, или чего-либо подобного.
He встречая со стороны казака суеверного пренебрежения к своим порядкам, он и у него не видит того, что так шокирует магометанина у хохла. При цене мяса в 5 к. фунт, при обилии хлеба и дешевизне рабочих рук, казак при всей своей распущенности живет гораздо чище и богаче средней руки крестьянина. В несчастнейшем из казачьих выселков, Охотничьем, я ночевал в комнате с прекрасными стульями, с кроватями, с прекрасными пуховиками, где столы были покрыты чистыми скатеретками, были свечи в мельхиоровых подсвечниках, посуда с ножами и вилками. Полы были устланы чистыми циновками, стены убраны картинами, окна цветами. Подобная обстановка не редкость в доме зажиточного казака. Киргиз, посещая такого тамыра, видит только превосходство его культуры. Пробуя его кушанья, он желает иметь у себя такие же (картофель), мечтает о самоваре и погребце.
Эксплоатация мало шокирует киргиза, так как в громадном большинстве случаев он сам, попади он в положение казака, вряд ли поступил бы иначе.
Потому-то об одетом в халат или бешмет казаке киргиз, мало-мальски имевший сношения с русскими, отзывается как о человеке хотя другой расы, но имеющем с ним кое-что общее.
Наоборот, в не совсем опрятном жилище хохла, где в комнату, не наделав большого изъяна, может зайти и свинья, где своим прикосновением она осквернит и питье, и еду, которую могут тут же съесть ее хозяева, где его несколько чуждаются и относятся недоброжелательно, киргиз чувствует себя вчуже. Он сам с завистью и недоброжелательством относится к быстрому повышению уровня достатка у хохла - а если еще киргиз этот побыл в учении у муллы, он прямо гнушается его, и христианское название «собака», адресуемое киргизу, меняется эпитетом «свинья», преподносимым хохлу.
Само собою разумеется, что можно найти массу исключений из всего сказанного об отношениях к казаку и хохлу. Особенно много таких исключений в Иссык-Кульском уезде, где из крестьян много великороссов, и в окрестностях Верного, где и у хохлов много тамыров у киргиз.
Но общий характер отношений таков, и стоит немного побывать в степи, чтобы видеть, что к казаку отношение не то, что к крестьянину.
Кара-киргизы
Статья г. Зеланда, имевшего возможность наблюдать кара-киргиз на месте гораздо долее, чем я, заключает в себе сумму сведений гораздо более полную, чем мог бы сообщить я, публикуя свои заметки. Поэтому я позволю себе здесь ограничиться об этом инородце лишь несколькими словами.
На первый взгляд кара-киргизы производят впечатление народа несравненно более дикого, нежели их собраты, киргизы-казаки. Оно и неудивительно. Последние давно уже находятся в сношениях с русскими; благодаря равнинности страны, ими обитаемой, они гораздо скорее, чем кара-киргизы, могли освоиться с новою культурою и обычаями.
Напротив, последние, вполне оправдывая название киргиз дикокаменных, всегда жили в глухих скалах и ущелиях, нередко забитые в такую глушь, куда еще никогда не проникал ни один русский или вообще ни один оседлый человек. Характер природы, величественной, нередко даже подавляющей, но вместе с тем пустынной и однообразной, несмотря на присутствие громадных гор, наложил особую печать на этих кочевников, которая, несмотря на всю близость их к киргиз-казакам, позволяет провести резкую параллель между этими двумя народностями.
На вопрос, откуда они пришли, кара-киргизы показывают на юго-запад; некоторые называют прямо Андиджан. В их речи встречается много слов, имеющих совершенно иные корни, чем у киргиз-казаков, и некоторые из этих корней напоминают индоевропейские; так, напр., вместо «аяк» (нога) они говорят «пуд».
Впрочем, кроме этого ничто не говорит в пользу их нетюркского происхождения; число рыжих или белокурых особей у них, на мой взгляд, не больше, скорее, даже меньше, чем у киргиз-казаков.
Отдавши китайцам Кульджинский район - эту жемчужину Илийского бассейна, мы, вместе с тем, отдали и лучшую часть долины Текеса, которая одна могла прокормить и прокармливала девять волостей. С другой стороны, русская и дунганская колонизация в долине Иссык-Куля, превратившая побережья озера в чисто русскую провинцию с отголосками китайской культуры - сильно стесняла угодия киргиз и была причиною необыкновенно быстрого понижения их благосостояния. Особенно сильный удар нанесла отдача Текеса, так что теперь кара-киргизы многих волостей не только кажутся беднее киргиз-казаков - но даже серьезно подумывают о бегстве в Китай, и, несмотря на меры, принятые местною администрациею, - эмиграция эта уже начинается. Факт этот перестанет казаться странным, если мы рассмотрим условия перекочевок у кара-киргиз и сравним их с те, что мы видели у киргиз-казаков.
Кара-киргизы точно так же имеют 4 перекочевки. Весну они проводят в долине Иссык-Куля, где, несмотря на ее возвышенное положение, время таяния снегов и посевов почти то же, что и в предгориях Заилийского Алатау. Кочевники, подобно киргиз-казакам охотно сеющие пшеницу, просо и кунак, занимаются это время года посевами хлебов и обработкой почвы, несмотря на высокое положение долины, требующей искусственного орошения.
С наступлением лета они поднимаются на горы, сначала также в область хвойного леса; позже на так наз. сырты, т. е. высокие плоскогорья, составляющие водораздел между бассейнами Тарима, Сырдарьи и Иссык-Куля.
Но между джайлау кара-киргиз и лугами киргиз-казаков существует громадная разница. Альпийские луга Алатау, Кетменских гор и других хребтов, в их распоряжении находящихся, носят характер настоящих нагорных пастбищ. He то на сыртах Терскей-тау и группы Хан-Тенгри. Здесь уже повсюду чувствуется зловредное дыхание Гоби и действие лучей среднеазиатского солнца.
Несмотря на громадную высоту над уровнем моря, сравнительно близкое соседство глетчеров и снеговой линии, здесь господствует сухость почвы и бедность атмосферными осадками. От этой сухости и холода, обусловливаемого высотою над уровнем моря, происходит то явление, что пастбища здесь чрезвычайно бедны. Травы степного характера низкорослы и стоят на дальнем друг от друга расстоянии; притом они развиваются мало-мальски порядочно только в непосредственном соседстве с горными ручьями или тающими снегами. Более сухие места, особенно в соседстве Иир-таса или Сары-Шата, иногда совершенно лишены всякой растительности.
Кром того, колебания температуры здесь чрезвычайно велики, и после полуденного жара наступает под вечер мороз несколько градусов ниже 0. Среди лета в июле на цветущие луга вдруг выпадает снег, и растительность на несколько дней лежит под слоем его при температуре значительно низшей, чем точка замерзания.
С другой стороны, зимою, при бедности Сырта снегом, слой его бывает очень невелик. На откосах, обращенных на юг, он, говорят, не держится вовсе, и скудная травка, несмотря на страшные холода, стоящие в это время года, представляет корм, легко доставаемый животными, которые особенно любят подобные откосы, так как тут часто встречаются выцвети соли. Кара-киргизы в настоящее время имеют Сырт своим главным местопребыванием. Весну и осень они проводят на лесистых склонах Тянь-Шаня. Долина Иссык-Куля, значительная часть которой занята хлебами, служит пастбищем обыкновенно только после снятия этих последних.
Самые теплые месяцы лета, равно как и самое холодное время зимы, большая часть населения живет на Сырте, подверженная всем неприятностям его климата, всем резкостям перехода температуры и иссушающих ветров.
Вследствие этого кара-киргиз еще более напоминает гиперборейца, чем его собрат киргиз-казак. Его обстановка по большой части бедна, на вид он грязнее и производит зачастую впечатление совершенного дикаря. Магометанство, по-видимому, сделало здесь гораздо меньшие успехи, чем в степях, и часто попадаются субъекты, имеющие весьма смутное понятие о своей религии. На мой взгляд, кара-киргиз гораздо угрюмее и сосредоточеннее киргиза-казака - и черта эта, судя по образцам литературы, собранным Радловым, отразилась и на его поэзии. Вместо многочисленных лирических произведений, столь распространенных у киргиз-казаков, мы здесь встречаем эпос, эпос по своему характеру более первобытный, чем эпос греков, но вместе с тем и лишенный той фантастичной обстановки, какая присуща эпосу древних финнов и германцев с их олицетворенными силами природы.
Эпос киргиз более или менее прозаичен и беден фантазией, хотя героям его и приписываются сверхъестественные подвиги.
Барды, поющие такие песни, до сих пор нередки среди населения. Некоторые волости особенно известны своими певцами, странствующими из аула в аул со своими балалайками. Но так как эти певцы, равно как и другие особенности быта кара-киргиз описаны подробно у Радлова и Зеланда, то я, не находя ничего, что мог бы прибавить к заметкам их нового, позволю себе ограничиться этими немногими данными.
В заключение считаю, однако, нелишним указать на следующие отличительные черты жизни кара-киргиз иссык-кульских. Они более горные охотники, чем киргизы-казаки. Те главным образом охотятся на куланов, которых нередко (в виде жеребят) ловят живьем и скрещивают со своими кобылицами, получая таким путем лучших скакунов. Лисы, кара-куйрюки, фазаны и рябчики составляют главный охотничий промысел киргиз-казака; некоторым подспорьем является у него ловля рыбы в Балхаше. Наоборот же, кара-киргизы по преимуществу ловят маралов, архаров и тау-тэкэ; они же особенные почитатели птичьей охоты. Можно зачастую у них видеть на цепи ястребов, специально дрессированных для охоты.
Женщины кара-киргизские не имеют головных уборов, описанных у киргиз-казаков. Наоборот, мужчины носят цилиндрические шапочки особого фасона.
См. также:
• А. М. Никольский. Путешествие на озеро Балхаш и в Семиреченскую область;
• Г. К. Гинс. Очерки из поездки по Семиречью.
Часть 1. Часть 2.
Зеланд в своем этнологическом очерке особенно напирает на тот факт, что у киргиз лечение болезней, как и у многих народов, олицетворяемых в виде живых существ, основано на наговорах обрядового характера. Правда, эти наговоры имеют у этого народа некоторое значение, так как около больного собираются близкие ему люди и поют особого содержания песни для отогнания болезни; однако рядом с этим в народе существуют знахари и знахарки, которые с большим успехом пользуют как людские, так и скотские болезни.
В противоположность кара-киргизам, киргиз-казаки имеют обширные сведения в деле распознавания степных и горных трав. Не говоря о кустарниках, большинство трав имеет свои названия. Они между ними насчитывают массу лекарственных, равно как и вредных для людей и скота; они строго отличают даже целые естественные группы.
Так, Cruciderae (крестоцветные) носят название читыр, причем роды различаются так: ак-читыр, дла-читыр и т. д. Papilionaceae (мотыльковые) - это джонушка. Их насчитывают до 50 видов: коп-бас-джонушка, кок-бас-джонушка, сир-бас-джонушка, просто джонушка и т. п. Кустарники, однако, делают из этого правила исключение, ибо каждый имеет особое имя. Так, Caragana frutescens зовется караган, Caragana jubata - тюё куйрюк, Halimodendron argenteum - чингиль и т. п. Точно так же, злаки делятся на метельчатые и колосистые - бидаэк. Ковыль - кудё и типчак (Festuca) - битэге носят собственные названия, так как имеют особенно важное значение для хозяев-скотоводов.
Мы не будем входить в тонкости киргизской номенклатуры, отсылая читателя к нашим геоботаническим исследованиям Илийского бассейна, и переходим прямо к вопросу о пользовании этим травами. По преимуществу пичкают настоями и отварами. Так, от лихорадки дается отвар головок Artemisia; кашляющим баранам дают настой из зерен кок-мия (Sophera alopecuroides); для верблюдов - кипятят кору карагайника (Pinus Schrenkeana). Вместо чаю и при трудных родах пьют Sanguisorba alpina.
Ревень-раваш кроме послабляющего и вкусного кушанья дает киргизу красную краску для полушубков и «кереге». Иссык-кульский корешок, или уукоргаенн, прославился на все Семиречье своими ядовитыми свойствами. Его порошком или отваром (decoctum radicis Aconiti napelli) отправлено на тот свет немало жертв ненависти, ревности или несчастной любви. От него остерегают даже скот, хотя бараны нередко делаются его жертвою. Иногда, однако, их удается вылечивать, наливая в рот холодной воды (?!).
Киргизская медицина заслуживает большого внимания; но ввиду того, что скоро должна появиться специальная монография по этому вопросу, я ограничусь лишь приведением одного примера лечения, с достаточною ясностью иллюстрирующего все умение знахаря упростить до возможной степени способ лечения. Я разумею лечение сифилиса.
Больному скатывают шарики из смеси ртути с хорошо истертою мякотью изюма. Такими пилюлями кормят человека около месяца каждый день, начиная с 1 пилюли и увеличивая прием каждый день на одну.
Когда пациента доведут до такого состояния, что у него зашатаются зубы и станут вылезать волосы, перестают давать лекарство. Больного кладут под шубы и не позволяют есть ничего, кроме бараньего бульону. Ему целые две недели нельзя двигаться с места; даже необходимые потребности он должен совершать здесь же. Заставляя его постоянно потеть и держать строгую диэту, киргизам удается выгнать ртуть и излечить больного.
Вследствие ли удачи лечения или от других причин, встречать сифилитика в степи приходится сравнительно редко, и 25% больных, даваемые г. Зеландом, мне кажутся, по крайней мере для киргиз-каза́ков, чересчур большим.
Из немногих приводимых нами примеров, нельзя не видеть, что киргизы при лечении вовсе не ограничиваются одними обрядами, у них есть и научная сторона лечения. Но нельзя отрицать, что и обрядовая сторона имеет еще до сих пор большое значение.
Опишу в виде примера наблюдавшийся мною случай лечения укушения змеи, практикуемый не только по отношению к людям, но также и к животным.
Знахарки перевязывают укушенное место тремя нитками, желтою, красною и зеленою, и не переводя духу перебирают имена змей. Змеи же, по поверью киргиз, имеют каждая свое собственное имя, подобно людям. Надо заметить, что людские имена здесь крайне разнообразны. Хотя ученые киргизы и смеются над древним обычаем давать имена по первому слову, услышанному после рождения сына, однако обыкновение это еще сильно распространено в степи. Имена киргизские вследствие этого крайне своеобразны. Рядом с Ахметами, Садаками, Омараыи и Латифами магометанских святцев постоянно слышишь Тайльбаев, Майльбаев, Аргалбаев, Тезеков (от «тезек» - навоз), Кудай-Бергеней и мн. др. Я знаю нескольких Сассыков («вонючка»), названных так вследствие маленького приключения, случившегося вскоре после рождения, знаю одного киргиза, которого звали Сапог, так как это русское слово было первым, услышанным после появления на свет младенца, наконец, в Верненском уезде есть киргиз, 7 сыновей которого носят имена семи дней недели.
Но обращаюсь к знахарю, заклинающему больного. Он должен до тех пор перебирать имена змей, пока на язык не попадется имя змеи, укусившей больного. Если имя произнесено правильно, больному немедленно становится легче.
Рассказывают, что один укушенный в шею уже совершенно задыхался от опухоли; знахарь сказал: «Пуговица», указывая на ворот больного, чтобы его расстегнули, но Пуговица и было имя змеи, вследствие чего больному немедленно стало легче.
Пока творятся заклинания, наливают чашку воды и туда кладут бараний помет. Эту воду разбрызгивают по юрте.
В то же время женщины поют песни для отогнания боли. В них избегают назвать болезнь или причину ее собственным именем и обходятся обиняками.
Поэтому песни выходят вроде следующей:
Бадэк ауру тау басынын согады карадаул
Бадэк бастан джесыр катын джнлайды балам джаетан
Бадэк кетын барады кургут аман
Джюгун ала джюгурджи кургатаман
Джюгун ала джюгурдым ат катаман
Кудай онлап бадыкты колгаберсе
Ипересал каперды от катаман
Бадык кетен бараде от катаман
Серкум ардан чечамын саболасын
Арьяйдай ак сыркенын муюзи карагайдай
Ау бедык - кöш.
Приблизительный смысл этой песни такой:
Больной, ты болен от вихря, пронесшегося с гор;
Уже плачет вдова о своих маленьких детях;
Ибо ты близок к могиле.
Но проворно вскочив, побегу я за лошадью
Чтоб с Божьею помощью бросить в огонь, побороть злую болезнь.
Она уже бежит.
Арьяйдай белый козел с рогами, подобными сучьям леса
Прощай болезнь.
Больные киргизы уверяют, что от подобного пения болезни становится значительно легче.
Обращение к арьяйдаю - мифическому имени, объяснить которое мне никто не мог, есть отголосок древнего язычества. Подобные же отголоски можно найти в обрядах, творимых во время годин бедствий или падежа скота над баранами. Обыкновенно это совершается под особенными деревьями, особенно почитаемыми киргизами. У киргиз-казаков есть, говорят, такое дерево - Динодди - на Или; мне приходилось видеть другое такое дерево у кара-киргиз на р. Туп , почему и предпочитаю дать здесь описание последнего.
Среди степи, где не виднелось вблизи ни одного кустика, близ ручья возвышалась ива, крайне оригинальной формы. Это было довольно высокое и необыкновенно красивое дерево. Его прямой ствол был увенчан совершенно правильною круглою кроною листьев, свешивавшихся с густых гибких ветвей. Самый ствол, казалось, состоял из множества тонких прутьев, завитых друг около друга спиралью, подобно тому, как завиваются проволоки толстых железных канатов.
Такое оригинальное одиночно стоящее дерево обратило на себя внимание кочевников кара-киргиз. Пораженные его формою, они его считают почти святым. На его ветви вешаются ноги и головы умерших самых знаменитых скакунов, а в плохие годы загоняются сюда стада баранов, и ночью читаются молитвы об избавлении от бедствий. Киргизы Илийской долины, говорят, при этом зажигают вокруг дерева свечи, закалывают барана, которого и съедают под утро.
По-видимому, такие деревья встречаются и в других местах Семиречья. На эту мысль наводят, напр., названия урочищ вроде Аулиэ-Агач, т. е. «святое дерево». Эти деревья, говорят, особенно чтились в заячьем [Еще Левшин в своем описании Киргизских степей говорит о том, что года у киргиз сгруппированы в 12-летия, в которых каждый год носит название какого-нибудь животного, как то: лошадь, заяц, тигр, табун и т. д.] году, когда был такой сильный падеж скота, что оставил память по себе и до настоящего времени. Они, по обрядам, с ними связанным, несомненно являются остатком древнего шаманства, и вместе с повериями о людях, могущих низводить на землю дождь, и немногими обычаями при погребении, представляются следами исчезающего язычества. Свадебные обряды почти уже не носят на себе этих следов. Они были достаточно хорошо описаны моими предшественниками, и я не буду останавливаться на них долго.
Как и у сартов, помолвка и обручение производятся иногда еще во время раннего детства. Как и у киргиз Малой орды, вносится бас-яхши и аяк-яхши со стороны свата. Калым обыкновенно состоит из 47 голов крупного скота, почему, когда у киргиза родится дочь, к нему приходят с поздравлением, говоря: «Крк-джитте» - т. е. «С сорока семью!» Впрочем, pater familias бывает несравненно более доволен, если у него рождается наследник, а не наследница. При расстроившемся браке калым возвращается, но зачастую в случае смерти жениха невеста его, за которую заплачен калым, достается его брату или ближайшему родственнику. Многие смотрят на уплату калыма как на покупку невесты. Это далеко не всегда так. Часто случается, что уборы невесты и вообще празднование свадьбы родителям невесты обходится гораздо дороже, чем самый калым - и это не смотря на то, что у киргиз-казаков женщины, вообще говоря, очень дороги, особенно по сравнению с китайскими сартянками, которых в Аксу и в Учь-Турфане, говорят, можно получить, заплатив калыму 7-12 рублей.
Обыкновенно начало свадебного празднества открывается бегом с призами; затем съехавшиеся разодетые гости угощаются чаем и различными кушаньями. Девушки в это время сидят в отдельной юрте; в их толпе где-нибудь в углу скрывается невеста, тогда как одна из ее подруг, одетая в подвенечное платье с высокою конусообразною шапкою на голове, с рядом жемчужных или других украшений, целыми гирляндами свешивающихся с этой шапки на плечи и грудь, ходит между гостями - с целью показать убор невесты (сау-келе).
После бега обыкновенно бывает джигитовка с «тасканием козла». Животному отрубают голову, и ловкий удалец, схватив туловище за ногу, бросается вскачь по степи. За ним летят вдогонку человек двадцать всадников и наперерыв стараются вырвать у него из рук козла. Но ловким маневром он высвобождает его из рук противников и летит далее. Игра продолжается до тех пор, пока кто-нибудь не вырвет у него животное и, ускакав от преследования товарищей, не бросит в условленную юрту, хозяевам которой играющие должны заплатить дань, если желают продолжать джигитовку. При всей видимой незатейливости игры, она требует умения владеть лошадью, ловкости и большой физической силы.
После джигитовки бывает борьба силачей - кто кого повалит, причем остальная публика становится вокруг борющихся и криками одобряет победителя. Под вечер ставится большая юрта; туда входят девушки и садятся попарно. Молодые люди садятся снаружи. Кошмы стенки юрты поднимаются и, отделенные загородкою (кереге), они могут видеть друг друга. Дуэт из девушек поет стихами вопросы, на которые импровизированными же стихами должны отвечать молодые люди. Тут им предоставляется случай показать и свое остроумие, и находчивость, и уменье владеть языком, которое так ценится в киргизском народе.
Так как пение это происходит у всех пар зараз, то только четверо из сидящих - двое молодых людей и две девицы - могут слышать друг друга; пение же всей массы сливается в один неопределенный шум.
Обряд венчания совершается как у татар, по магометанскому закону, на второй день, и ничего особенного не представляет.
Многоженство не составляет обыденного явления в степи. Жены редко живут в мире; кроме того, обыкновенно для каждой жены нужна бывает особая юрта, особая утварь, что для киргиз, которых я не могу назвать народом богатым, далеко не всегда возможно.
Рождение сына празднуется обыкновенно более торжественно, нежели рождение дочери; если последних много, то этому обстоятельству не особенно рады. Подобно тому, как у сартов, новорожденный укладывается в особого рода лубочную колыбельку, которая ставится где-нибудь в юрте. Точно так же и здесь, как в Бухаре, чтобы не приходилось часто менять белье новорожденного, ему на член надевается особая трубочка, по которой моча стекает в особое отверстие на дне люльки.
Ребенок, начавший ходить, предоставляется сам себе; впрочем, сравнивая мои наблюдения с данными о сартовских детях, собранными г. Наливкиным, я нахожу, что родители к ним гораздо внимательнее, чем у оседлого населения, и отношения детей лучше. Однако как там, так и тут молодое поколение обладает богатым словарем самых разнообразных ругательств.
Похороны совершаются без особой пышности. Обыкновенно над зарытым в землю, с лицом, обращенным к западу, покойником, кладется ряд еловых балок, над которыми накладывается пирамидообразно куча камней.
Реже, во избежание нашествия волков, могущих вырыть труп, место могилы огораживается глиняным превышающим человеческий рост забором, обыкновенно 4-угольной формы. Это так называемый муллушка.
В прежнее время над могилами героев воздвигались целые здания в восточном стиле, по habitus'y напоминавшие мечети.
Внутренность их расписывалась изображениями зверей, охотничьих принадлежностей, реже людей. Из таких муллушек особенно замечательны две: одна близ Кастэкского перевала - по своим рисункам, другая около села Преображенского на озер Иссык-Куле; она выстроена из 4-угольных кирпичей, находимых в изобилии в развалинах укрепления на берегу озера.
Теперь муллушки строятся реже, и надо думать, что будет скоро уничтожены изображения и на старых, так как по мере своего ознакомления с магометанством киргизы начинают к подобной надгробной живописи относиться весьма недоброжелательно. Обычая выставлять куклу в юрте покойника нигде мною замечено не было, хотя, говорят, у северных киргиз он еще кое-где совершается. Но и доселе юрта покойника почти повсюду убирается коврами, а через год устраиваются поминки. Родственники, обнимаясь, плачут об умершем; гости, подъехав на некоторое расстояние к юрте - пускают лошадей в карьер с криками: «брат мой, брат мой!» Кроме того, на поминках нередко, подобно тому, как на свадьбе, устраивается бег. Замечательно, что гости, приехавшие на поминки, имеют обыкновение привозить кумыс или айран с собою.
Конусовидные кучи камней, служащие надгробными памятниками у киргиз, с течением времени заносятся землею - и тогда становятся необыкновенно схожими с древними курганами, с которыми их и немудрено смешать, при их необыкновенной многочисленности и разнообразной величине. Раскопки, мною произведенные близ Сан-таса и в верховьях Чалкодю-су и Текеса, показали, что по крайней мере многие из многочисленных курганов долины, местами превращающих ее в настоящее кладбище, несомненно подобного происхождения.
Но в долине Иссык-Куля, около Заилийского Алатау, есть курганы более древние. Они вытянуты рядами, занимают более возвышенные части перевалов, по большей части господствуют над местностью.
Сравнительно редко на них, большею частью попарно, попадаются иногда грубо, иногда более изящно сделанные из гранита каменные бабы. То попадаются едва заметные высеченные на камне черты человеческого лица, то, напротив, целые фигуры, изображающие человека в колпаке, с чашею, прижатою к груди, и с мечом за поясом.
Такие бабы есть около Иссык-Куля близ Преображенского, есть они на горах Кандык-тау и около Балхаша.
Эти бабы нередко находятся в связи с довольно здесь распространенными изображениями на скалах. Такие изображения попадаются близ урочища Дала-кайнар, между горами Хан-тау и Андракай, и особенно много в горах Кандык-тау в урочище Ой-джайлау, в верховьях речки Узун-су.
Тут попадаются всадники, вооруженные луками и стрелами; другие держат в руках длинные копья с значками и имеют у пояса кривые сабли. Их длинные одежды напоминают халаты. Сцены представляют чаще всего охоту. Люди всегда окружены оленями, архарами, лисами, тиграми, кабанами и какими-то очень крупными животными с толстым пушистым хвостом и клыками, подобными мамонтовым; в ущелье попадаются также изображения верблюда - именно, двугорбого. Рисунки грубы, полустерты; гранитные скалы, на которых они изображены, подвергаются разрушению, и, надо думать, если археологи не поспешат заняться изучением этих остатков, они скоро бесследно пропадут для науки.
Замечательно, что при этих изображениях я нигде не встретил надписей; наоборот, везде необыкновенно характерными являлись изображения козлов с большими загнутыми на спину рогами, вроде тау-теке, ныне живущего в горах. Эти животные или в одиночку, или целыми рядами один за другим, подобно тому, как они располагаются, пробираясь по горным тропинкам, почти постоянно сопровождают все изображения на скалах.
Исключения из этого правила составляют впервые найденные и срисованные экспедициею П. П. Семенова изображения божеств в Илийском ущелье. Этот так называемый Тамга-тас знают все киргизы. Рисунок его хранится в Императорском Русском географическом обществе.
Эти остатки древности, равно как и развалины укреплений по берегу Иссык-Куля, являются довольно загадочными. Они свидетельствуют о существовании здесь в давно прошедшие времена народа несравненно более культурного, чем киргизы.
Этот народ, судя по сосудам, найденным в Иссык-Куле и до сих пор в пренебрежении валяющимся вместе со всяким хламом в сарае новостроящейся обители близ села Преображенского, употреблял для своих изделий медь и глину. Осколки черепков от подобной посуды были мною найдены и в развалинах укрепления близ Преображенского. Здесь в 4-угольном пространстве, обнесенном глубоким рвом и остатками глиняной стены, найдены были каменные бабы, масса костей человеческих и животных, угли и черепки глиняных изделий. В этом месте из озера выбрасывает волнами много черепов, а рыбаки из поселенцев находят различные вещи, преимущественно медные. Так, напр., был найден громадной величины медный котел на ножке, крайне напоминающий по своей форме те, которые нарисованы при описании минусинских древностей; затем тут же был выловлен изящной работы сосуд вроде низенького самовара без трубы и крана. На нем были узоры, и он еще сохранил следы серебра, которым он был покрыт. Этот сосуд почти тождествен с так называемыми «самоварами», и доныне употребляемыми у таранчей и сартов, т. е. сосудами, где готовятся самоварным способом различные кушанья.
Кроме того, в сарае монастыря я видел толстые глиняные сосуды с ручками и без ручек и тяжелые гири в ½ пуда весом. Желательно, чтобы на подобные древности местная администрация обращала большее внимание, и сосуды, находимые в озере, не превращались, напр., в цветочные горшки для украшения сада - применение, которое нашел себе выловленный колокол в руках лица, ныне живущего в Верном.
По-видимому, не только медь, но и железо некогда выделывалось на берегах Иссык-Куля.
Так, немного выше Преображенского, по р. Тупу, не доезжая до священного дерева кара-киргиз, я находил на земле железные шлаки и куски кирпичей того же характера, что и иссык-кульские, свидетельствовавшие, что здесь некогда была кузница.
Характер иссык-кульских сосудов, сходство в структуре киргизских могил с курганами, которые также имеют каменное ядро и круг из валунов, окаймляющих кратер, заставляют думать, что культура древнего населения побережий озера оставила кой-какие следы и в нынешних его жителях.
Таковы те немногие и отрывочные данные, которые мне удалось собрать попутно во время моих геоботанических исследований в Илийской долине. Мой очерк я, однако, не считал бы законченным, не упомянувши вкратце о тех отношениях, которые в последнее время замечаются между туземцами и новопришедшими русскими колонистами - казаками, русскими крестьянами и хохлами. Как всегда и везде при столкновении цивилизованного народа с дикарями, не обошлось и не обходится и здесь без случаев эксплуатации. Однако к чести нашей администрации надо сказать, что сравнительно с другими инородцами Сибири, киргизы пока находятся в лучших условиях. Как народ более смышленый и вместе с тем хитрый, поставленные в нормальные отношения к колонистам, развитие которых также нельзя назвать высоким, киргизы более быстро осваиваются с русскими порядками и скоро научаются отстаивать свои интересы перед администрациею ничуть не хуже, чем их конкуренты. Поэтому если они и страдают от различного рода азиатских и провинциальных зол, то приблизительно так же, как и прочее население края.
Но грустным явлением, исключительно распространенным среди киргизского населения, является самое безбожное ростовщичество, практикуемое как русскими, так и сартами.
Здесь у нас вряд ли поверят тем ужасающим способам вымогательства, какие практикуются подобными субъектами. Для примера приведу нормальный и самый притом еще лучший способ займа.
Киргиз, у которого денег никогда не водится, обязан к данному сроку внести известную сумму денег; к этому его принуждают или волостные управители, или сборщики.
Не имея ни копейки наличными, он берет требуемую сумму (которая, благодаря корыстолюбию сборщиков, еще в недавнее время, иногда во много раз превосходила узаконенную цифру) у заимодавца, обязуясь через известный короткий срок возвратить за каждый взятый рубль по барану (стоящему, положим, 3-4 рубля), причем бараны обязательно должны быть самого хорошего качества. В случае же неустойки должник обязан уплатить штраф значительной суммой денег или крупным скотом. Так как понятие «хороший баран» есть понятие весьма растяжимое, то почти всегда кредитор, помимо своих громадных процентов, получает еще и штрафной скот. Но это еще счастливый случай; нередко выкидывают фокусы гораздо худшего свойства. Во время уплаты податей я видел, как через Каракол гнали бесконечными вереницами стада баранов, лошадей и коров, забранные подобными кредиторами. В это время стоимость животных сильно падает, так как и киргизы и кредиторы спешат продать скот, превратить его в наличные деньги.
Но если изъять эти болезненные явления, в сущности, легко устранимые устройством киргизского банка или какими-либо другими мерами, отношения к русским нельзя назвать дурными.
Интеллигент мало-мальски честный и добросовестный пользуется доверием кочевников. К нему они нередко охотнее обращаются для разрешения тяжеб, чем к своим биям, несмотря на то, что, в сущности, киргизский суд устроен весьма остроумно. И истец, и ответчик приводят со своей стороны по 2 бия, нередко председательствует еще 5-й. Одна пара играет роль адвокатов, другая прокуроров; но при разборе дела обыкновенно перевес имеют те, которые сумеют колкими и остроумными возражениями сбить с толку или поставить в смешное положение противника. Вот почему места биев занимают всегда люди остроумные и каламбуристы. Но бии находятся под слишком сильным давлением волостных, и вот почему население предпочитает искать третейского суда у русского.
Что же касается до простого народа, то, наблюдая отношения к нему туземцев, нельзя не заметить некоторой разницы в обращении с крестьянами и казаками.
Несмотря на то, что в нравственном отношении казаки несравненно ниже, нежели поселенцы-крестьяне; несмотря на то, что они-то главным образом и являются эксплоататорами кочующего населения долины, пользуясь дикостью и доверчивостью туземцев, они пользуются у киргиз безусловно большею симпатиею, нежели крестьяне.
Последние, особенно хохлы, принесли из России массу предрассудков, странных и смешных для киргиза. Считая кочевое население нехристями, собаками, они не всегда стесняются это высказывать и в глаза самолюбивому киргизу; они его несколько сторонятся, не признают в нем прав, гнушаются его пищею (конина, кумыс). Замкнутые и у себя хохлы еще более жмутся друг к другу здесь, кладя предел отношениям с туземцем.
Великоросс-казак, напротив, чужд сепаратизма; прекрасно по большей части владея языком, знакомый с нравами туземца, не имея никаких предрассудков, он приятный гость в юрте киргиза. В степи у него есть друзья, тамыры, к которым он ездит обделывать делишки. Тамыр также делает визиты к казаку, заискивает в нем, дабы избежать притеснения в сомнительном случае покражи лошади, за которую отвечает целый аул, или чего-либо подобного.
He встречая со стороны казака суеверного пренебрежения к своим порядкам, он и у него не видит того, что так шокирует магометанина у хохла. При цене мяса в 5 к. фунт, при обилии хлеба и дешевизне рабочих рук, казак при всей своей распущенности живет гораздо чище и богаче средней руки крестьянина. В несчастнейшем из казачьих выселков, Охотничьем, я ночевал в комнате с прекрасными стульями, с кроватями, с прекрасными пуховиками, где столы были покрыты чистыми скатеретками, были свечи в мельхиоровых подсвечниках, посуда с ножами и вилками. Полы были устланы чистыми циновками, стены убраны картинами, окна цветами. Подобная обстановка не редкость в доме зажиточного казака. Киргиз, посещая такого тамыра, видит только превосходство его культуры. Пробуя его кушанья, он желает иметь у себя такие же (картофель), мечтает о самоваре и погребце.
Эксплоатация мало шокирует киргиза, так как в громадном большинстве случаев он сам, попади он в положение казака, вряд ли поступил бы иначе.
Потому-то об одетом в халат или бешмет казаке киргиз, мало-мальски имевший сношения с русскими, отзывается как о человеке хотя другой расы, но имеющем с ним кое-что общее.
Наоборот, в не совсем опрятном жилище хохла, где в комнату, не наделав большого изъяна, может зайти и свинья, где своим прикосновением она осквернит и питье, и еду, которую могут тут же съесть ее хозяева, где его несколько чуждаются и относятся недоброжелательно, киргиз чувствует себя вчуже. Он сам с завистью и недоброжелательством относится к быстрому повышению уровня достатка у хохла - а если еще киргиз этот побыл в учении у муллы, он прямо гнушается его, и христианское название «собака», адресуемое киргизу, меняется эпитетом «свинья», преподносимым хохлу.
Само собою разумеется, что можно найти массу исключений из всего сказанного об отношениях к казаку и хохлу. Особенно много таких исключений в Иссык-Кульском уезде, где из крестьян много великороссов, и в окрестностях Верного, где и у хохлов много тамыров у киргиз.
Но общий характер отношений таков, и стоит немного побывать в степи, чтобы видеть, что к казаку отношение не то, что к крестьянину.
Кара-киргизы
Статья г. Зеланда, имевшего возможность наблюдать кара-киргиз на месте гораздо долее, чем я, заключает в себе сумму сведений гораздо более полную, чем мог бы сообщить я, публикуя свои заметки. Поэтому я позволю себе здесь ограничиться об этом инородце лишь несколькими словами.
На первый взгляд кара-киргизы производят впечатление народа несравненно более дикого, нежели их собраты, киргизы-казаки. Оно и неудивительно. Последние давно уже находятся в сношениях с русскими; благодаря равнинности страны, ими обитаемой, они гораздо скорее, чем кара-киргизы, могли освоиться с новою культурою и обычаями.
Напротив, последние, вполне оправдывая название киргиз дикокаменных, всегда жили в глухих скалах и ущелиях, нередко забитые в такую глушь, куда еще никогда не проникал ни один русский или вообще ни один оседлый человек. Характер природы, величественной, нередко даже подавляющей, но вместе с тем пустынной и однообразной, несмотря на присутствие громадных гор, наложил особую печать на этих кочевников, которая, несмотря на всю близость их к киргиз-казакам, позволяет провести резкую параллель между этими двумя народностями.
На вопрос, откуда они пришли, кара-киргизы показывают на юго-запад; некоторые называют прямо Андиджан. В их речи встречается много слов, имеющих совершенно иные корни, чем у киргиз-казаков, и некоторые из этих корней напоминают индоевропейские; так, напр., вместо «аяк» (нога) они говорят «пуд».
Впрочем, кроме этого ничто не говорит в пользу их нетюркского происхождения; число рыжих или белокурых особей у них, на мой взгляд, не больше, скорее, даже меньше, чем у киргиз-казаков.
Отдавши китайцам Кульджинский район - эту жемчужину Илийского бассейна, мы, вместе с тем, отдали и лучшую часть долины Текеса, которая одна могла прокормить и прокармливала девять волостей. С другой стороны, русская и дунганская колонизация в долине Иссык-Куля, превратившая побережья озера в чисто русскую провинцию с отголосками китайской культуры - сильно стесняла угодия киргиз и была причиною необыкновенно быстрого понижения их благосостояния. Особенно сильный удар нанесла отдача Текеса, так что теперь кара-киргизы многих волостей не только кажутся беднее киргиз-казаков - но даже серьезно подумывают о бегстве в Китай, и, несмотря на меры, принятые местною администрациею, - эмиграция эта уже начинается. Факт этот перестанет казаться странным, если мы рассмотрим условия перекочевок у кара-киргиз и сравним их с те, что мы видели у киргиз-казаков.
Кара-киргизы точно так же имеют 4 перекочевки. Весну они проводят в долине Иссык-Куля, где, несмотря на ее возвышенное положение, время таяния снегов и посевов почти то же, что и в предгориях Заилийского Алатау. Кочевники, подобно киргиз-казакам охотно сеющие пшеницу, просо и кунак, занимаются это время года посевами хлебов и обработкой почвы, несмотря на высокое положение долины, требующей искусственного орошения.
С наступлением лета они поднимаются на горы, сначала также в область хвойного леса; позже на так наз. сырты, т. е. высокие плоскогорья, составляющие водораздел между бассейнами Тарима, Сырдарьи и Иссык-Куля.
Но между джайлау кара-киргиз и лугами киргиз-казаков существует громадная разница. Альпийские луга Алатау, Кетменских гор и других хребтов, в их распоряжении находящихся, носят характер настоящих нагорных пастбищ. He то на сыртах Терскей-тау и группы Хан-Тенгри. Здесь уже повсюду чувствуется зловредное дыхание Гоби и действие лучей среднеазиатского солнца.
Несмотря на громадную высоту над уровнем моря, сравнительно близкое соседство глетчеров и снеговой линии, здесь господствует сухость почвы и бедность атмосферными осадками. От этой сухости и холода, обусловливаемого высотою над уровнем моря, происходит то явление, что пастбища здесь чрезвычайно бедны. Травы степного характера низкорослы и стоят на дальнем друг от друга расстоянии; притом они развиваются мало-мальски порядочно только в непосредственном соседстве с горными ручьями или тающими снегами. Более сухие места, особенно в соседстве Иир-таса или Сары-Шата, иногда совершенно лишены всякой растительности.
Кром того, колебания температуры здесь чрезвычайно велики, и после полуденного жара наступает под вечер мороз несколько градусов ниже 0. Среди лета в июле на цветущие луга вдруг выпадает снег, и растительность на несколько дней лежит под слоем его при температуре значительно низшей, чем точка замерзания.
С другой стороны, зимою, при бедности Сырта снегом, слой его бывает очень невелик. На откосах, обращенных на юг, он, говорят, не держится вовсе, и скудная травка, несмотря на страшные холода, стоящие в это время года, представляет корм, легко доставаемый животными, которые особенно любят подобные откосы, так как тут часто встречаются выцвети соли. Кара-киргизы в настоящее время имеют Сырт своим главным местопребыванием. Весну и осень они проводят на лесистых склонах Тянь-Шаня. Долина Иссык-Куля, значительная часть которой занята хлебами, служит пастбищем обыкновенно только после снятия этих последних.
Самые теплые месяцы лета, равно как и самое холодное время зимы, большая часть населения живет на Сырте, подверженная всем неприятностям его климата, всем резкостям перехода температуры и иссушающих ветров.
Вследствие этого кара-киргиз еще более напоминает гиперборейца, чем его собрат киргиз-казак. Его обстановка по большой части бедна, на вид он грязнее и производит зачастую впечатление совершенного дикаря. Магометанство, по-видимому, сделало здесь гораздо меньшие успехи, чем в степях, и часто попадаются субъекты, имеющие весьма смутное понятие о своей религии. На мой взгляд, кара-киргиз гораздо угрюмее и сосредоточеннее киргиза-казака - и черта эта, судя по образцам литературы, собранным Радловым, отразилась и на его поэзии. Вместо многочисленных лирических произведений, столь распространенных у киргиз-казаков, мы здесь встречаем эпос, эпос по своему характеру более первобытный, чем эпос греков, но вместе с тем и лишенный той фантастичной обстановки, какая присуща эпосу древних финнов и германцев с их олицетворенными силами природы.
Эпос киргиз более или менее прозаичен и беден фантазией, хотя героям его и приписываются сверхъестественные подвиги.
Барды, поющие такие песни, до сих пор нередки среди населения. Некоторые волости особенно известны своими певцами, странствующими из аула в аул со своими балалайками. Но так как эти певцы, равно как и другие особенности быта кара-киргиз описаны подробно у Радлова и Зеланда, то я, не находя ничего, что мог бы прибавить к заметкам их нового, позволю себе ограничиться этими немногими данными.
В заключение считаю, однако, нелишним указать на следующие отличительные черты жизни кара-киргиз иссык-кульских. Они более горные охотники, чем киргизы-казаки. Те главным образом охотятся на куланов, которых нередко (в виде жеребят) ловят живьем и скрещивают со своими кобылицами, получая таким путем лучших скакунов. Лисы, кара-куйрюки, фазаны и рябчики составляют главный охотничий промысел киргиз-казака; некоторым подспорьем является у него ловля рыбы в Балхаше. Наоборот же, кара-киргизы по преимуществу ловят маралов, архаров и тау-тэкэ; они же особенные почитатели птичьей охоты. Можно зачастую у них видеть на цепи ястребов, специально дрессированных для охоты.
Женщины кара-киргизские не имеют головных уборов, описанных у киргиз-казаков. Наоборот, мужчины носят цилиндрические шапочки особого фасона.
См. также:
• А. М. Никольский. Путешествие на озеро Балхаш и в Семиреченскую область;
• Г. К. Гинс. Очерки из поездки по Семиречью.