Из путевых этнографических наблюдений совместной жизни сарт и русских (2/2)
П. В. Путилов. Из путевых этнографических наблюдений совместной жизни сарт и русских. (Сообщение чл.-с. Запад.-Сиб. отд. Импер. Рус. геогр. общ. П. В. Путилова, читанное в заседании Отдела 26 октября 1887 года). - Омск, 1887.
НАЧАЛО
В. В. Верещагин. Сартская женщина в Ташкенте. 1873
Общественное положение сартянок по сравнению с другими мусульманскими женщинами. Я коснулся выше загнанного положения сартовской женщины. Сарт и физически, и морально очень напоминает турка. А у турок всякий мальчишка может закричать на свою мать, потребовать, чтоб она закрыла лицо от гяура или чужого. И сарты хвастают, как высшим проявлением своей условной нравственности, тем, что у них «два друга-соседа, если живут рядом хоть 60 лет, тем не менее и в такой громадный промежуток времени никто из них никогда не видит лица жены своего соседа - вот как у нас!» - вызывающе торжественно однажды закончил свою речь один бывалый сарт, бросая мусульманскую тень на наш семейный строй. Несчастная сартянка редко показывается на улице, и то под толстой черной занавеской «чимбет» (как персиянка) из того же материала, из которого приготовляются волосяные сита. И только когда уже совсем стемнеет, солнце скроется, вечером она иногда выглядывает за ворота, и то крайне боязливо, в полуотворенную калитку. Днем она также иногда сидит на запоре, как турчанка на замке, которым запирает ее муж. Мусульманская идея изоляции и укрывания женщины от постороннего взора нашла себе, конечно, еще бо́льшую пищу с приходом русских, по преимуществу холостых людей. Когда я говорил одному сарту, что не годится дар божий - женскую красоту - прятать от людей, он понял совершенно по-своему и саркастически заметил: «А, так вы вот чего хотите! Вот что вам не нравится!..» - все это напоминает нашу домостроевскую мораль XVI века, когда боярыни наши вели такую же затворническую жизнь в теремах под такой же тяжкой ферулой. Памятью слова «терем» осталось только современное слово «тюрьма». Нравы того времени отразились потом даже в воззрениях наших бабушек, боявшихся грамотности как разврата, которые еще в романах 20-х годов из-под многовекового гнета выходили путем целого ряда увлечений, ошибок, частых нарушений супружеской верности, бегств с похищениями и т. д. Эту же школу, с ее градациями, предстоит пройти и мусульманской женщине, только, вероятно, еще с большим трудом.
Как бы ни была велика строгость установлений, из нее всегда существует тот или другой выход, хотя бы и аномальный на первый раз. Так случилось и с теремным заключением женщины. Что касается мусульманства, то нужно удивляться, что случилось то, чего Магомет никак не предвидел. Из турецкого быта мы знаем, например, что когда на женскую половину дома приходят гостьи, то муж абсолютно туда не имеет права входа, сколько бы там гостей ни было, сколько бы они там ни оставались. Женская половина тогда недоступна для глаза мужа, брата, сына и прочих мужчин. Существуют целые цехи свах, торговок, знахарок, цирюльниц, продавщиц косметики и прочего товара, которые, под женской одеждой, вводят иногда таинственных незнакомцев.
Как бы то ни было, мусульманки у разных народов все-таки поставлены более или менее различно в семейном быту. Татарка, киргизка и турчанка более хозяйки дома, чем сартянки. Татарки и киргизки пользуются большой свободой: первые прикрываются только слегка, и то когда проходят мимо мужчин, киргизки никогда не закрываются. Они даже слишком свободно смотрят на свои семейные отношения… Сартовская семья совершенно разделена на две части, так сказать, расколота: мужчины все время проводят на улице, где и готовят сами себе пищу, где иногда и спят в своих лавках и мастерских, женщины все время проводят у себя дома. Женщины готовят для себя дома отдельно, и даже бывает так иногда, что муж дает ей с семьей какой-нибудь пустяк на пропитание, а иногда и вовсе оставляет на произвол: пусть сами питаются как хотят. Это весьма отражается на питании женщины, как видно из медицинского отчета.
Совершает ли какой-нибудь исторический выход сартовская женщина из своего анормального положения? Совершает, но только, так сказать, в области патологической. Во-первых, на пути освобождения из-под гнета экономического и семейного мы видим ее в протестующем, печальном образе падшей. Особенно униженное положение сартянок сказывается и здесь. Так, например, в захолустных улицах окраин Ташкента есть персы и сарты (бывшие, освобожденные, бухарские невольники), у которых по нескольку жен, и все они им служат как коммерческий материал. По скольку подобный ненормальный исход из семейного быта, вносящий размножение болезней, разобщит еще более сартовскую семью, - мы увидим в будущем.
Благотворное влияние женщин-врачей на быт сартянок. Но сартянки в то же время уже сделали более нормальный шаг, благодаря появлению женщин-врачей, умножения которых в этих местностях крайне нужно желать и содействовать ему как условию, окончательно покоряющему и умиряющему край. Нигде так не нужна женщина-врач, как в мусульманском мире. Благодаря ей, сартовская женщина вышла уже отчасти из затворничества и, вместо потаенного, вредного знахарства, начинает пользоваться рациональным лечением. Для жаждущих вернуть нашу женщину к гаремному прошлому здесь мы видим поучительную картину в отношениях между двумя женщинами: свободной и образованной русской и жалкой рабой - сартянкой. Вторая от первой уже усвоила уважение к русской врачебной науке: она в изобилии обращается к ее алтарю. И в этом отношении нужда заставила ее стать сразу выше своего господина, который, получая лекарство, сейчас же иногда выливает его за аптечной дверью, чтоб воспользоваться только бутылочкой: класть в нее свой «насвай».
Это носит печать наивности, напоминающую мне один случай, где, во время моего студенчества, один казанский мужичок, русский, съел рецепт профессора как лекарство и, объявив суровому профессору Судковскому, что лекарство не помогает, привел даже его в веселое настроение. Наивно иногда смотрят лечащиеся и излечивающиеся сартянки на свои отношения к женщинам-врачам; они просят «села́у» (подарок) за то, что ходили лечиться (кстати сказать, этой, «села́у», однако, и в Омске недавно еще прекратился: наши родильницы в казачьем родильном покое еще недавно просили по 2-3 рубля вознаграждения за то, что проходили родить в родильный покой госпиталя).
Факты из воспитания сартовских детей. Для полноты рассмотрения, от женщины-сартянки как матери естественно перейти к ее потомству, к детям. Некоторые сведения из их воспитания я получил из отчетов врачей Пославской и Варшавской. Немаловажным фактором в здоровье самого первого возраста является детская кроватка. Я видел ее однажды. Она есть в то же время и люлька. Г-жа Пославская описывает ее так: кроватка эта немного больше аршина длины и ½ аршина ширины, деревянная, плоская, с вырезанным четыреугольником посредине, немного ближе к ножному концу, укреплена на выпуклых подножках, на которых качается, как люлька, с боку на бок. Ребенка с вытянутыми членами припеленывают к этой кроватке на тоненькой подстилке широкими бинтами, помещая между бедрами камышинку для стока жидкостей. Малютка находится в таком неподвижном положении привязанной чурбашки и без перемены подолгу; часто даже мать кормит его грудью, наклонившись к нему и не развязывая и не вынимая из кроватки. Такое устройство детской кроватки служит часто причиной пролежней у детей. При невнимании матери деревянные края отверстия кроватки давят на спинку, на крестец, вызывая сначала только красноту, а затем и омертвение на ягодицах, у raphe, как на местах наибольшего сдавления. Вложенная камышовая палочка тоже этому помогает. Под влиянием этих условий, омертвение иногда доходит до кости и совершенно обнажает позвонки. В одном случае от давления и качательных толчков на затылке ребенка образовался нарыв, затем тоже перешедший в омертвение, причем омертвел небольшой участок затылочного бугра. Непосредственной причиной было продолжительное однообразное лежание и качание ребенка в жесткой кроватке. Вещь известная, что кроватки эти своим сотрясением и качанием весьма небезразличны для слабого и впечатлительного детского мозга. А кроме того, кроватки эти твердостью и давлением обусловливают, как думает и Наливкин, плоскую форму затылка и вообще довольно нередкую неправильность головы сарт.
Сказанные кроватки пользуются большой симпатией населения: они всегда раскрашены разнообразно, увешаны побрякушками и, вероятно, все дурные последствия их влияния относятся к дурному глазу.
Сравнение сартовской детской кроватки с другими подобными приспособлениями русских инородцев. Сартовские детские кроватки напоминают мне, по своему первобытному неудобству, с одной стороны, полые берестяные кузовья, в которых наши остячки таскают своих детей, а с другой стороны, черемисский способ пеленания ребенка тоже с вытянутыми руками в одну и ту же большую тряпицу на целый день, в течение которого матери совершают весьма частое кормление, даже не обращая внимания на то, что обоняние и слух давно требуют очищения ребенка. Накопившееся за день содержимое тряпицы наконец вечером выбрасывается вместе с нею в освободившийся котел с горячей водой, где моется и высушивается к утру. Измученные члены ребенка только теперь расправляются и его обмывают в корытце и запеленывают опять до будущего вечера, а котел с утра уже опять играет роль для варения пищи!..
Отроческий возраст сарт и его особенная болезненность. В последующем, так сказать, уличном, детском возрасте сартовские дети больше приводят время в своей уличной компании или около отцов. Им, конечно, не нравится оставаться взаперти дома, в обществе женщин, следовательно, они воспитываются в отроческом периоде по преимуществу вне благотворного материнского влияния. В силу исключительной уличной жизни, преобладающие болезни этого возраста суть болезни глаз: в конце лета и в начале осени у детей развиваются обширные катарры и нагноения внутренних поверхностей век, частью 1) вследствие дыма от «кунджутного» масла - вроде конопляного, любимого у сарт, готовящих себе пищу на улицах и площадях. Этот дым, особенно к вечеру, у непривычных положительно щиплет глаза, пронизывая уличный воздух; 2) глазные катарры детей развиваются от особенной игры в пыль, что констатировано и отчетами женщин-врачей: дети толпой идут друг на друга и бросают противникам пыль в глаза. Игра, без сомнения, вредная, но любимая и национальная, и у сарт существует странное мнение, что эта пыль целебна для глаз.
Недостаток комфорта в жилищах и обуви сарт. Остается сказать еще несколько слов о комфорте в жилищах сарт. У них недостает самого существенного для холодного времени, именно устройства печей. Таким образом, зимой их жилища - плохой приют, и они зябнут в это время едва ли не больше, чем кочевники-киргизы в своих зимовьях. Обыкновенно европейский человек, по пословице, держит ноги в тепле, а голову в холоде, восточный человек - наоборот. Резкий пример этого можно увидать на волжских пароходах, подъезжая к Астрахани: здесь на палубах в 3-м классе лежит иногда много спящих персов, с закутанными в халаты головами и почти с босыми ногами, - разумеется, обычай этот антигигиенический. Турки точно так же всю зиму ноги обувают очень легко, и в силу этого у них существует благочестивый обычай у богатых - выставлять зимой для проходящих по улицам жаровни с углями - «мангалы». Прохожие попеременно поднимают свои ноги, греют и идут дальше, на что со стороны заезжему смотреть довольно забавно. Сарты ноги свои зимой одевают тоже плохо. В их домах для зимнего времени имеются так называемые «санда́лы» для согревания ног, составляющие причину частых простуд и кожных сыпей вследствие резкого перехода от «санда́ла», напр., к уличному холоду. Нечего говорить, что способ этот еще вреден своим угарным воздухом. Вообще, подобные способы согревания относятся к разряду тех же вредных, как изредка практикующиеся грелки на железных дорогах или жаровни у наших торговцев под их стульями.
Сознание сартами несовершенств своих жилищ и сравнение их с теми удобствами цивилизованной городской жизни, которые имеют у себя рядом живущие русские в отношении отопления, освещения, света, мебели, воздуха, распределения комнат, их украшения, разнообразия и полноты питания и т. д. - все это привело сарт к мнению, выразившемуся почти в ходячей поговорке: «Всякий народ на том свете будет в своем раю, а русскому не будет рая, потому что он на этом свете живет в раю».
Кишлак Махао (проказный квартал). Теперь мы остановимся на некоторых частных явлениях, именно наблюдавшихся нами в сартовской столице - Ташкенте. Когда мы выезжали из него поздно ночью, то бросилась в глаза в одном из отдаленных сартовских кишлаков тень, побрякивавшая в бубны. Очевидно, это было желание привлечь внимание проезжих и получить милостыню. «Что это такое, ямщик?» - «Это кишлак Маха́о». Кишлак этот - поселок или квартал, в котором живут прокаженные. Он для меня уже был не новостью: любопытство раньше тянуло меня увидеть его - и я посещал его с городским доктором (из оренбургских мусульман), который живет в Ташкенте чуть не с самого завоевания и пользуется между мусульманским населением большим авторитетом.
Кишлак Маха́о лежит очень далеко от центра города, отделен от остальных частей города глинистыми ямами и мусорными кучами и представляет беспорядочную группу сартовских домиков, притом очень бедных. Арыки, сообщающиеся с общей сетью арыков города, откуда пьют воду «махаоны», текут вяло, как-то застойно (в одном месте прямо образовалась зеленая болотина), и замечается кругом бо́льшая безжизненность зелени, чем в других, близких к Маха́о, местностях, состоящих преимущественно из садов и огородов. Застойность воды в арыках махаонов указывает на упадок их хозяйства и трудовой деятельности. Огородов у них не видно. Живут они нищенством. Прежде ходили в город целой толпой, сбирать подаяние. А теперь потребовано от них, чтобы ходили трое выборных. Число всех страдающих «маха́о» до 36; они живут вместе и жалуются, что на это число трое не в состоянии делать достаточный для питания всех ежедневный сбор. Народ они, видимо, мирный, о воровстве или о чем-либо подобном не слышно. Состав их разнородный: мужчины и женщины, местные жители и прибывшие из степных кишлаков. Налицо при посещении оказалось человек 10, остальные, вероятно, попрятались, по крайней мере молодые женщины показывались только издали. Язвенных форм страдания я не видал, а больше узловатые и рубцовые. С язвами, говорят, ходят по базару показывать их и вызывать сердоболие публики. Из наличного числа обратил наше внимание один, ближайше вступивший в беседы с моим спутником. Это был приземистый сарт, с длинным, темноватым и узловатым лицом, с приплюснутым, вследствие болезни, и утолщенным носом (носы и при самом сильном поражении не приобретают того обезображения, как при сифилисе). В полости рта его, на твердом и мягком небе, тоже рассеяны были проказные узлы. Выдыхаемый им воздух был кисло-вонючий, напоминающий сифилитическую озену. Он постоянно сморкался и, хотя не было жарко и не видно было мух, постоянно махал вперед себя платком, что было весьма неприятно при близкой беседе с ним. Мне, быть может, справедливо, пришла тогда неприятная мысль, что больной это делает с умыслом, имея желание передать свою заразу окружающим. О прокаженных действительно рассказывают, что они злы и мстительны, мстят обществу за свою отверженность, что они любят прикасаться к людям, ищут целовать детей и т. д., шпионствуют, зорко выслеживают вновь заболевших, чтоб сейчас же требовать их в свою злополучную колонию. Разумеется, к этому призывает их и материальный расчет.
Затем я видел еще одного с узлами на лице, руках и ногах, видел двух старух лет под 60, одна из них больна уже, кажется, с 20-го года жизни. Видел молодых женщин, бледных, весьма анемичных, с вывороченными веками и перекошенными ртами, вследствие рубцового процесса. Сказанные старухи, особенно одна из них, представляли скрюченные, атрофированные верхние конечности с отпадшими, вследствие рубцевания, кистями. Одна нога вместо стопы имела, по той же причине, культю, и больная прыгала с костылем на одной ноге. Болезнь идет годами и очень постепенно, начинаясь с выпадения всех волос.
Вообще, все виденные субъекты оказывались истощенными, отчасти, вероятно, и от плохого питания, с членами более или менее атрофированными, с жалобой на слабость сил, изнеможение и невозможность работать. Ведут они семейную жизнь, но производительная способность отсутствует: детей в этом кишлаке нет. А хотелось бы иметь детей - без них им скучно.
Что касается степени заразительности вообще и в отношении русских, то приводят, за все время существования Ташкента в русских руках, только один пример заражения проказой одного офицера, вскоре после завоевания Ташкента. Больной этот уехал в Петербург и, кажется, помер в клинике. С тех пор о заражении русских не слышно. Не слышал я и из рассказов больных случая очевидного, яркого перехода от одного субъекта к другому. Зараза как будто переходит не от людей на людей, а с каких-то предметов, если она самостоятельно не развивается. Так, прибывшие вновь больные из степи вовсе не знают, откуда они могли заразиться. Народ, по-видимому, не особенно считает эту болезнь заразительною: рабочие сарты для «махаонов» и глину месят, и дома строят, и нечистоты их вывозят, и арыки им копают, видимо, совсем безбоязненно. Конечно, и деньги от них получают за труды. Кроме того, кажется, некоторые из прокаженных делают из лучинок зубочистки и продают их на рынке. Все-таки не следовало бы этого допускать, если это так.
По всем видимостям, современная проказа - вовсе не та, страшно заразительная, болезнь, о которой сохранились библейские предания. Очень вероятно, что тогда в понятиях людей смешивалось все воедино: и проказа, и сифилис, и даже другие болезни. Теперь же, если бы проказа была заразительна, или очень заразительна, то в таком большом населении, и только при мнимой изоляции, давно бы болезнь распространилась в массе случаев. А между тем этого нет. Таким образом, остается пожалеть, что, несмотря на древность этой болезни, ничего больше не придумано, кроме плохого карантина. Болезнь эта отталкивает своим безобразием, а между тем она, вероятно, гораздо менее заразительна, чем сифилис и чахотка, разгуливающие на свободе в массе населения и вовсе не состоящие под такой тяжкой исторической несправедливой опалой, как проказа. По всей справедливости и гуманности, следовало бы для этих больных устроить отдельную богадельню с больничкой. Для Ташкента, с его громадной торговлей, это не было бы разорительно. А между тем контроль был бы несравненно энергичнее.
Ташкентская тюрьма и тюремная мусульманская чистоплотность вообще. Теперь несколько слов о Ташкентской тюрьме. Это учреждение чуть ли не единственное по своей оригинальности в России. По архитектуре представляет скорее приличный довольно замок с башенками и с изящными воротами, через которые видно внутреннее устройство двора, посреди которого аллеями рассажены большие деревья, дающие хорошую тень. В самом деле, наш крестьянин целый век готов сидеть без растительных украшений. Не то сарт, составляющий главное население немноголюдной Ташкентской тюрьмы. Без деревца для него жизнь становится совершенно немыслимой. При жарком климате тюремные деревья распространяют свою тень одинаково на злыя и благия, как светит солнце для всех. Для администрации и караула тень тоже существенно необходима. Без тени там нет и отдыха. В углублении двора есть прудок, огороженный местными циновками, в этом прудке желающие купаются и водою его совершают свои религиозные омовения. Русских арестантов там почти не видно было. Были только еврей с женой, судившиеся за атропинизированное пиво. Женщин было 2. Моральное состояние заключенных сарт более угнетенное, чем обыкновенно это бывает у русских. Причина, понятно, в большей любви первых к вольной природе. Сарты ведь и живут на улицах, а тут заключение по ночам в каморах, с обычными «парашами»!.. Конечно, все это вдвойне для них тяжело, и отчаяние одной сартовской семьи цветущих здоровья и сил, состоящей из отца со взрослыми сыновьями, судившейся, по-видимому, за родовую месть и отправляемой на каторгу, - для меня было вполне понятно. Весь ужас ее состоял в предстоящем лишении благодатной теплоты южного солнца, прелестей бирюзового неба и роскошной многоцветной зелени юга. Вместо всего этого ждала их в суровой новой стране верная злая чахотка, пожирающая у нас почти всех южан в ссылке на Север и в северных тюрьмах и каторге [будущее арестантов - сарт Ташкентской тюрьмы напомнило мне, гибнущих от чахотки в Тобольской тюрьме массами, несчастных кавказских «оглы»]. (Зная это, весьма бы полезно было руководиться вопросом о климатической приспособленности людей к той или другой стране). Заключенные сарты производили впечатление большой гигиенической добропорядочности. Когда мне был указан клозет с чистейшим полом, имеющим небольшое специальное отверстие, то я, войдя в него, никак не мог угадать значение комнаты и изумился той необычайной чистоте, которая поразительна по сравнению с русским неряшеством в подобных условиях. Личная чистоплотность составляет уже почти прирожденное свойство мусульман. Изобилие свежей воды около и свежего воздуха открытых жилищ их часто идут на помощь контролю обоняния и зрения. Я не хочу сказать, что они представляют образец чистоплотности, нет: они только следят больше за личной, ближайшей чистоплотностью. А в остальном такие же неряхи, как и русские, вываливающие всякий мусор на задах главных улиц, в переулках, как я это видел недалеко от штаба, в переулках близ протекающей речки. В силу желания ближайшей около себя чистоты сарты скорее выбросят грязь или отброс на улицу, чем будут оставлять у себя. Для нечистот они, как и турки, роют многосаженные круглые ямы, в которых отброс падает очень глубоко. По мере надобности ямы эти заваливаются. Подобная потребность в чистоте окружающего подмечена мною у киргиз в Семипалатинской тюрьме, которые никак не желают пользоваться клозетами, а ходят под открытое небо: «У нас такой закон», - говорят они. И я понимаю, что они избегают заражать воздух своего, и без того неприглядного, жилья. Между тем, русские даже в древности прославились сказочным «фу, фу, фу, русский дух!», приветствующим всякого входящего с переднего крыльца, и даже в наше время довольно вкусившие от цивилизации люди думают, что отбросы в обычных мелких ямах можно безнаказанно держать при доме целыми месяцами, а в тюрьмах и больничных арестантских палатах у подневольных людей держать в жилом помещении отвратительные «параши».
В камерах Ташкентской тюрьмы нет коек, а есть узенькие, на шарнирах, днем обязательно откидывающиеся к стенам, скамьи, на которых и спит каждый отдельно. Скамей для сиденья очень мало, сравнительно с числом людей, да они и слишком узки (в ладонь шириной), чтоб можно было на них посидеть как следует. Очевидно, рассчитано, что восточные люди сидят преимущественно на полу. Но пол довольно холодный и, быть может, от этого налицо было несколько случаев ревматизма.
Молитвенные сеансы «джагер». Бывши в Ташкенте, я, руководясь описанием г. Пантусова в его печатающейся у нас статье «О религиозных сеансах ордена Джагрие-Кадрие», посетил с моим почтенным спутником, которому я остаюсь весьма признателен, одну из мечетей людных базарных улиц, где я увидал, если так выразиться, молитвенную гимнастику - «джагер», как мне ее называли. День был праздничный у мусульман, и около часу дня мы подъехали к небольшой калитке, через которую видна была во дворике мечети масса стоящих и сидящих с какими-то мрачными лицами. Как только мы проникли в калитку, стали нам слышны из мечети, с одной стороны, постоянный пронзительный крик, а с другой - прерывающиеся возгласы многолюдной толпы с примесью перемежающихся, сдавленных вздохов и хрипов. Слуховое впечатление для непривычного было более чем странное, довольно тяжелое. При вступлении в мрачную старую, закопченную временем, мечеть, оказалось, что в левой ее стороне, соответствующей нашему алтарю, стоял сгорбившийся, худой, длиннобородый, с красным лицом, старик, из всех сил, пронзительно, выкрикивающий по книге проповедь старого туркестанского проповедника («красноречивого, как Златоуст» - говорил мой спутник), гремевшего лет 300 назад. Проповедь, сколько можно было догадываться, состояла в изложении потребности для правоверных добрых дел, ввиду их греховности, в описании этих грехов и страданий подвижников и паломников. Читавший старик не щадил ни голоса, ни декламации, ни жестов, состоящих преимущественно в скорчивании всего туловища, причем голова с книгой в руках чуть не до полу опускалась вниз, затем туловище распрямлялось и, при новом крике, попеременно руки с книгой вытягивались вперед и вниз и т. д. В особенно рельефных местах, сидящие по-восточному слушатели, наполнявшие всю мечеть, стонали, вскрикивали, качали головами, издавали особенный звук соболезнования языком и даже хрипло-истерически плакали. В конце концов толпа, преимущественно из стариков, совсем казалась массой больных, расстроенных морально, людей: так действовала на них проповедь и усердие лектора. Только отдельно дисгармония с общим тоном проскользнула в деланных выражениях лиц некоторых присутствующих и в протягивании к слушателям руки лектора, после самых чувствительных мест проповеди, для получения гонорара из доброхотной медной монеты.
Когда кончилась проповедь, встал на ноги хор певцов средних лет, запевших ритмические кантаты. Старик присоединился к этому хору и подвижнее прочих отмечал ритм движением туловища вперед. Тогда же, из впереди сидящих, выделилась группа, усевшаяся в круг. Группа эта стала подпевать ритмическое окончание стихов и двигаться, постепенно увеличивая поклон, подобно тому, как делают в Восточной Сибири некоторые шаманы, стоя на ногах и приводя себя в состояние головокружительной экзальтации. Хор очень большой, постепенно усиливал громкость пения и быстроту темпа; пропорционально этому, учащались и усиливались поклонные движения круга добровольных подвижников, между которыми виднелись, рядом, отжившие иссохшие старики и толстые, мясистые торгующие сарты. Пение еще более убыстрялось, голос бывшего лектора почти покрывал прочие голоса - подчиняясь невольным звуковым впечатлениям, возбужденный уже достаточно, круг еще больше убыстрял свои движения, слышались уже в нем только отдельные слова припевов или просто отдельные звуки и придыхательные хрипы. В глазах зрителей, с непривычной быстротой, мелькали тюбетейки и падали ниц к земле туловища сидящих в кругу. Остальная толпа, молча, полубезучастно, смотрела на это занимательное упражнение. Сам хор предстоящих начинал приходить в состояние возбуждения, что обнаруживалось в начинающихся движениях самого хора: тюбетейки и чалмы круга были сняты, лица все обливались потом, халаты были как будто под проливным дождем. Некоторые в качающемся кругу уже чувствовали упадок сил и начинали путаться в движениях, грудь неравномерно дышала, пение давно прекратилось, слышались в кругу только ритмические тяжелые выдохи, на некоторых лицах выступала мертвенная бледность. По мановению высокого старика, хор начинал разрежать свой темп и ослаблять силу пения в большой постепенности. Некоторые в кругу еще раньше, в бессилии, остановили свои движения и приводили в порядок расстроенное дыхание, сердцебиение, костюм; некоторые, еще до окончания сеанса, пришли в истерический плач и стали умиленно обниматься с своими соседями. Один старик, по-видимому, психически тронувшийся, раньше кончил участие в общем хоровом движении и, войдя в круг, на корточках как-то изумленно прыгал вокруг, то бросая туловище в стороны, то останавливаясь по временам перед некоторыми участниками круга. Я должен сказать, что движения участников круга были чрезвычайно энергичны, под конец совершались напором всей наличной мышечной силы, и нужно было удивляться привычке и выносливости, особенно потому, что это было в жаркий августовский день и продолжалось ровно ½ часа. Всего более для меня непонятна была рассчитанность движений некоторых, при всем их азарте. Такое явление больше всех обнаруживал массивный, с буйволиной шеей, средних лет сарт, производивший самые отчаянные размахи туловищем и особенно головой, разбрасываемой вперед, назад и в стороны, причем огромная голая голова двигалась как самый наисвободно бросаемый шар. Сзади его помещалась колонна; голова, отбрасываемая назад со всей силой, не достигала до колонны только на 2 миллиметра. Удар о колонну был бы самый тяжкий, оглушительный, и, тем не менее, ни разу голова не коснулась столба.
В заключение этого скажу, что, благодаря замечательной выносливости, весь этот орден добровольцев в короткое время пришел в себя, как ни в чем не бывало.
Замечательные учреждения в Ташкенте. Теперь остановимся на явлениях русской жизни тоже в Ташкенте, возбуждающих лучшие, отрадные мысли. К числу симпатичных явлений должно отнести: обставленные прекрасно, гигиенически обширные гимназии с большими садами и цветущим видом учеников; сюда же отнесем и учительскую семинарию, имеющую летнее помещение для учеников в саду; лечебницу для приходящих женщин - сартянок по преимуществу, организованную руками женщин-врачей от города.
Ташкентский военный госпиталь, за неимением городской больницы, составляет общее лечебное учреждение для военных и частных, гражданских лиц. Обставленный двойным комплектом врачей, по сравнению с нашим Омским госпиталем, находящимся с ним в одном классе, госпиталь этот имеет, общее для всех больных, летнее помещение с бараками, версты за 3 за городом, с садом и арыками, в зданиях бывшей хлопчатой фабрики, пожертвованной госпиталю. Зимнее помещение очень обширно, с многими, правда, старыми, зданиями. Аптека очень благоустроенная и очень большая, с присоединенной к ней химической лабораторией для решения разных медико-юридических, токсикологических вопросов в крае. Между многими больными, расположенными в бараках, и которых осмотреть всех не хватило времени, выдающееся число падает на истощенных поносных больных - больное место края. Что касается сифилиса, то он замечательно ничтожен в военном сословии, благодаря климату и должному лечению. Другое дело в населении, где при ненадлежащем лечении или даже вовсе, подчас, без лечения, сифилис может давать очень тяжелые формы, вопреки неблагоприятствующим ему климатическим данным.
В Ташкенте имеется замечательное учреждение, которому мог бы позавидовать и университетский город - я разумею прекрасную, самостоятельно существующую, обширную обсерваторию, построенную на возвышенности за городом.
Тут же производятся и разнородные метеорологические и почвенные исследования, и можно всегда желающим пользоваться весьма любезной готовностью служащего персонала для получения тех или других нужных сведений. Таким образом, остается позавидовать, что в только что завоеванном крае есть такое учреждение, которое еще неизвестно когда будет устроено в Сибири - этой старшей, но нелюбимой дочери нашей метрополии.
Закончу советом всякому, бывающему в Ташкенте, осмотреть местные музей и библиотеку, находящиеся в одном обширном с многочисленными отделениями доме. Наш музей и наша библиотека при нем - слабое подобие. Библиотека Ташкентского музея чрезвычайно богатая, обильная фолиантами, в числе которых есть арабские и персидские сочинения, латинские сочинения времен XVI-го и XVII-го столетий, затем, масса научной современной литературы [есть там еще и частная библиотека с читальней]. Словом, каталог книг богатейший, и я тут только увидал массу сочинений по востоковедению, частью местных авторов. Главный материал современной получаемой журналистики составляют книги и журналы по естествознанию и географии. Медицины почти нет, что меня несколько удивило, потому что в потребителях недостатка нет: Ташкент изобилует врачебным персоналом. Музей ташкентский роскошнейший и по преимуществу состоит из памятников сартовской старины и их разнородных, прежних и теперешних, изделий, разнообразие которых так велико, что трудно передать словами, а нужно видеть на деле. Довольно разнообразен также и геологический материал; между местными породами бросается в глаза топаз (один кристалл в человеческую голову). Между оружием сартовских независимых старых времен немало, чудовищных размеров, ружей - мултуков. Много шлемов, кольчуг разных, аппараты для приготовления пуль и картечи, масса древних и еще недавних монет, множество древней и настоящей глиняной посуды, с украшениями, трубок, разнородных украшений, статуэток, продуктов и материалов по сельскому хозяйству, огородничеству и шелководству сарт, с многими образцами материй и проч… Всего много, все поражает разнообразием и, несмотря на обширное помещение, путаешься в тесной расстановке предметов.
Вот сколько хорошего в этом богатом и счастливом городе, а будущее его еще лучше: ему неизбежно суждено быть, по всем наличным данным, университетским городом, откуда, быть может, взойдет заря свободы сартовской женщины, когда первая из них торжественно вступит под своды будущего научного святилища. Нравственные оковы тысячелетий спадут, и имя русских благословят благодарные поколения степных народностей.
НАЧАЛО
В. В. Верещагин. Сартская женщина в Ташкенте. 1873
Общественное положение сартянок по сравнению с другими мусульманскими женщинами. Я коснулся выше загнанного положения сартовской женщины. Сарт и физически, и морально очень напоминает турка. А у турок всякий мальчишка может закричать на свою мать, потребовать, чтоб она закрыла лицо от гяура или чужого. И сарты хвастают, как высшим проявлением своей условной нравственности, тем, что у них «два друга-соседа, если живут рядом хоть 60 лет, тем не менее и в такой громадный промежуток времени никто из них никогда не видит лица жены своего соседа - вот как у нас!» - вызывающе торжественно однажды закончил свою речь один бывалый сарт, бросая мусульманскую тень на наш семейный строй. Несчастная сартянка редко показывается на улице, и то под толстой черной занавеской «чимбет» (как персиянка) из того же материала, из которого приготовляются волосяные сита. И только когда уже совсем стемнеет, солнце скроется, вечером она иногда выглядывает за ворота, и то крайне боязливо, в полуотворенную калитку. Днем она также иногда сидит на запоре, как турчанка на замке, которым запирает ее муж. Мусульманская идея изоляции и укрывания женщины от постороннего взора нашла себе, конечно, еще бо́льшую пищу с приходом русских, по преимуществу холостых людей. Когда я говорил одному сарту, что не годится дар божий - женскую красоту - прятать от людей, он понял совершенно по-своему и саркастически заметил: «А, так вы вот чего хотите! Вот что вам не нравится!..» - все это напоминает нашу домостроевскую мораль XVI века, когда боярыни наши вели такую же затворническую жизнь в теремах под такой же тяжкой ферулой. Памятью слова «терем» осталось только современное слово «тюрьма». Нравы того времени отразились потом даже в воззрениях наших бабушек, боявшихся грамотности как разврата, которые еще в романах 20-х годов из-под многовекового гнета выходили путем целого ряда увлечений, ошибок, частых нарушений супружеской верности, бегств с похищениями и т. д. Эту же школу, с ее градациями, предстоит пройти и мусульманской женщине, только, вероятно, еще с большим трудом.
Как бы ни была велика строгость установлений, из нее всегда существует тот или другой выход, хотя бы и аномальный на первый раз. Так случилось и с теремным заключением женщины. Что касается мусульманства, то нужно удивляться, что случилось то, чего Магомет никак не предвидел. Из турецкого быта мы знаем, например, что когда на женскую половину дома приходят гостьи, то муж абсолютно туда не имеет права входа, сколько бы там гостей ни было, сколько бы они там ни оставались. Женская половина тогда недоступна для глаза мужа, брата, сына и прочих мужчин. Существуют целые цехи свах, торговок, знахарок, цирюльниц, продавщиц косметики и прочего товара, которые, под женской одеждой, вводят иногда таинственных незнакомцев.
Как бы то ни было, мусульманки у разных народов все-таки поставлены более или менее различно в семейном быту. Татарка, киргизка и турчанка более хозяйки дома, чем сартянки. Татарки и киргизки пользуются большой свободой: первые прикрываются только слегка, и то когда проходят мимо мужчин, киргизки никогда не закрываются. Они даже слишком свободно смотрят на свои семейные отношения… Сартовская семья совершенно разделена на две части, так сказать, расколота: мужчины все время проводят на улице, где и готовят сами себе пищу, где иногда и спят в своих лавках и мастерских, женщины все время проводят у себя дома. Женщины готовят для себя дома отдельно, и даже бывает так иногда, что муж дает ей с семьей какой-нибудь пустяк на пропитание, а иногда и вовсе оставляет на произвол: пусть сами питаются как хотят. Это весьма отражается на питании женщины, как видно из медицинского отчета.
Совершает ли какой-нибудь исторический выход сартовская женщина из своего анормального положения? Совершает, но только, так сказать, в области патологической. Во-первых, на пути освобождения из-под гнета экономического и семейного мы видим ее в протестующем, печальном образе падшей. Особенно униженное положение сартянок сказывается и здесь. Так, например, в захолустных улицах окраин Ташкента есть персы и сарты (бывшие, освобожденные, бухарские невольники), у которых по нескольку жен, и все они им служат как коммерческий материал. По скольку подобный ненормальный исход из семейного быта, вносящий размножение болезней, разобщит еще более сартовскую семью, - мы увидим в будущем.
Благотворное влияние женщин-врачей на быт сартянок. Но сартянки в то же время уже сделали более нормальный шаг, благодаря появлению женщин-врачей, умножения которых в этих местностях крайне нужно желать и содействовать ему как условию, окончательно покоряющему и умиряющему край. Нигде так не нужна женщина-врач, как в мусульманском мире. Благодаря ей, сартовская женщина вышла уже отчасти из затворничества и, вместо потаенного, вредного знахарства, начинает пользоваться рациональным лечением. Для жаждущих вернуть нашу женщину к гаремному прошлому здесь мы видим поучительную картину в отношениях между двумя женщинами: свободной и образованной русской и жалкой рабой - сартянкой. Вторая от первой уже усвоила уважение к русской врачебной науке: она в изобилии обращается к ее алтарю. И в этом отношении нужда заставила ее стать сразу выше своего господина, который, получая лекарство, сейчас же иногда выливает его за аптечной дверью, чтоб воспользоваться только бутылочкой: класть в нее свой «насвай».
Это носит печать наивности, напоминающую мне один случай, где, во время моего студенчества, один казанский мужичок, русский, съел рецепт профессора как лекарство и, объявив суровому профессору Судковскому, что лекарство не помогает, привел даже его в веселое настроение. Наивно иногда смотрят лечащиеся и излечивающиеся сартянки на свои отношения к женщинам-врачам; они просят «села́у» (подарок) за то, что ходили лечиться (кстати сказать, этой, «села́у», однако, и в Омске недавно еще прекратился: наши родильницы в казачьем родильном покое еще недавно просили по 2-3 рубля вознаграждения за то, что проходили родить в родильный покой госпиталя).
Факты из воспитания сартовских детей. Для полноты рассмотрения, от женщины-сартянки как матери естественно перейти к ее потомству, к детям. Некоторые сведения из их воспитания я получил из отчетов врачей Пославской и Варшавской. Немаловажным фактором в здоровье самого первого возраста является детская кроватка. Я видел ее однажды. Она есть в то же время и люлька. Г-жа Пославская описывает ее так: кроватка эта немного больше аршина длины и ½ аршина ширины, деревянная, плоская, с вырезанным четыреугольником посредине, немного ближе к ножному концу, укреплена на выпуклых подножках, на которых качается, как люлька, с боку на бок. Ребенка с вытянутыми членами припеленывают к этой кроватке на тоненькой подстилке широкими бинтами, помещая между бедрами камышинку для стока жидкостей. Малютка находится в таком неподвижном положении привязанной чурбашки и без перемены подолгу; часто даже мать кормит его грудью, наклонившись к нему и не развязывая и не вынимая из кроватки. Такое устройство детской кроватки служит часто причиной пролежней у детей. При невнимании матери деревянные края отверстия кроватки давят на спинку, на крестец, вызывая сначала только красноту, а затем и омертвение на ягодицах, у raphe, как на местах наибольшего сдавления. Вложенная камышовая палочка тоже этому помогает. Под влиянием этих условий, омертвение иногда доходит до кости и совершенно обнажает позвонки. В одном случае от давления и качательных толчков на затылке ребенка образовался нарыв, затем тоже перешедший в омертвение, причем омертвел небольшой участок затылочного бугра. Непосредственной причиной было продолжительное однообразное лежание и качание ребенка в жесткой кроватке. Вещь известная, что кроватки эти своим сотрясением и качанием весьма небезразличны для слабого и впечатлительного детского мозга. А кроме того, кроватки эти твердостью и давлением обусловливают, как думает и Наливкин, плоскую форму затылка и вообще довольно нередкую неправильность головы сарт.
Сказанные кроватки пользуются большой симпатией населения: они всегда раскрашены разнообразно, увешаны побрякушками и, вероятно, все дурные последствия их влияния относятся к дурному глазу.
Сравнение сартовской детской кроватки с другими подобными приспособлениями русских инородцев. Сартовские детские кроватки напоминают мне, по своему первобытному неудобству, с одной стороны, полые берестяные кузовья, в которых наши остячки таскают своих детей, а с другой стороны, черемисский способ пеленания ребенка тоже с вытянутыми руками в одну и ту же большую тряпицу на целый день, в течение которого матери совершают весьма частое кормление, даже не обращая внимания на то, что обоняние и слух давно требуют очищения ребенка. Накопившееся за день содержимое тряпицы наконец вечером выбрасывается вместе с нею в освободившийся котел с горячей водой, где моется и высушивается к утру. Измученные члены ребенка только теперь расправляются и его обмывают в корытце и запеленывают опять до будущего вечера, а котел с утра уже опять играет роль для варения пищи!..
Отроческий возраст сарт и его особенная болезненность. В последующем, так сказать, уличном, детском возрасте сартовские дети больше приводят время в своей уличной компании или около отцов. Им, конечно, не нравится оставаться взаперти дома, в обществе женщин, следовательно, они воспитываются в отроческом периоде по преимуществу вне благотворного материнского влияния. В силу исключительной уличной жизни, преобладающие болезни этого возраста суть болезни глаз: в конце лета и в начале осени у детей развиваются обширные катарры и нагноения внутренних поверхностей век, частью 1) вследствие дыма от «кунджутного» масла - вроде конопляного, любимого у сарт, готовящих себе пищу на улицах и площадях. Этот дым, особенно к вечеру, у непривычных положительно щиплет глаза, пронизывая уличный воздух; 2) глазные катарры детей развиваются от особенной игры в пыль, что констатировано и отчетами женщин-врачей: дети толпой идут друг на друга и бросают противникам пыль в глаза. Игра, без сомнения, вредная, но любимая и национальная, и у сарт существует странное мнение, что эта пыль целебна для глаз.
Недостаток комфорта в жилищах и обуви сарт. Остается сказать еще несколько слов о комфорте в жилищах сарт. У них недостает самого существенного для холодного времени, именно устройства печей. Таким образом, зимой их жилища - плохой приют, и они зябнут в это время едва ли не больше, чем кочевники-киргизы в своих зимовьях. Обыкновенно европейский человек, по пословице, держит ноги в тепле, а голову в холоде, восточный человек - наоборот. Резкий пример этого можно увидать на волжских пароходах, подъезжая к Астрахани: здесь на палубах в 3-м классе лежит иногда много спящих персов, с закутанными в халаты головами и почти с босыми ногами, - разумеется, обычай этот антигигиенический. Турки точно так же всю зиму ноги обувают очень легко, и в силу этого у них существует благочестивый обычай у богатых - выставлять зимой для проходящих по улицам жаровни с углями - «мангалы». Прохожие попеременно поднимают свои ноги, греют и идут дальше, на что со стороны заезжему смотреть довольно забавно. Сарты ноги свои зимой одевают тоже плохо. В их домах для зимнего времени имеются так называемые «санда́лы» для согревания ног, составляющие причину частых простуд и кожных сыпей вследствие резкого перехода от «санда́ла», напр., к уличному холоду. Нечего говорить, что способ этот еще вреден своим угарным воздухом. Вообще, подобные способы согревания относятся к разряду тех же вредных, как изредка практикующиеся грелки на железных дорогах или жаровни у наших торговцев под их стульями.
Сознание сартами несовершенств своих жилищ и сравнение их с теми удобствами цивилизованной городской жизни, которые имеют у себя рядом живущие русские в отношении отопления, освещения, света, мебели, воздуха, распределения комнат, их украшения, разнообразия и полноты питания и т. д. - все это привело сарт к мнению, выразившемуся почти в ходячей поговорке: «Всякий народ на том свете будет в своем раю, а русскому не будет рая, потому что он на этом свете живет в раю».
Кишлак Махао (проказный квартал). Теперь мы остановимся на некоторых частных явлениях, именно наблюдавшихся нами в сартовской столице - Ташкенте. Когда мы выезжали из него поздно ночью, то бросилась в глаза в одном из отдаленных сартовских кишлаков тень, побрякивавшая в бубны. Очевидно, это было желание привлечь внимание проезжих и получить милостыню. «Что это такое, ямщик?» - «Это кишлак Маха́о». Кишлак этот - поселок или квартал, в котором живут прокаженные. Он для меня уже был не новостью: любопытство раньше тянуло меня увидеть его - и я посещал его с городским доктором (из оренбургских мусульман), который живет в Ташкенте чуть не с самого завоевания и пользуется между мусульманским населением большим авторитетом.
Кишлак Маха́о лежит очень далеко от центра города, отделен от остальных частей города глинистыми ямами и мусорными кучами и представляет беспорядочную группу сартовских домиков, притом очень бедных. Арыки, сообщающиеся с общей сетью арыков города, откуда пьют воду «махаоны», текут вяло, как-то застойно (в одном месте прямо образовалась зеленая болотина), и замечается кругом бо́льшая безжизненность зелени, чем в других, близких к Маха́о, местностях, состоящих преимущественно из садов и огородов. Застойность воды в арыках махаонов указывает на упадок их хозяйства и трудовой деятельности. Огородов у них не видно. Живут они нищенством. Прежде ходили в город целой толпой, сбирать подаяние. А теперь потребовано от них, чтобы ходили трое выборных. Число всех страдающих «маха́о» до 36; они живут вместе и жалуются, что на это число трое не в состоянии делать достаточный для питания всех ежедневный сбор. Народ они, видимо, мирный, о воровстве или о чем-либо подобном не слышно. Состав их разнородный: мужчины и женщины, местные жители и прибывшие из степных кишлаков. Налицо при посещении оказалось человек 10, остальные, вероятно, попрятались, по крайней мере молодые женщины показывались только издали. Язвенных форм страдания я не видал, а больше узловатые и рубцовые. С язвами, говорят, ходят по базару показывать их и вызывать сердоболие публики. Из наличного числа обратил наше внимание один, ближайше вступивший в беседы с моим спутником. Это был приземистый сарт, с длинным, темноватым и узловатым лицом, с приплюснутым, вследствие болезни, и утолщенным носом (носы и при самом сильном поражении не приобретают того обезображения, как при сифилисе). В полости рта его, на твердом и мягком небе, тоже рассеяны были проказные узлы. Выдыхаемый им воздух был кисло-вонючий, напоминающий сифилитическую озену. Он постоянно сморкался и, хотя не было жарко и не видно было мух, постоянно махал вперед себя платком, что было весьма неприятно при близкой беседе с ним. Мне, быть может, справедливо, пришла тогда неприятная мысль, что больной это делает с умыслом, имея желание передать свою заразу окружающим. О прокаженных действительно рассказывают, что они злы и мстительны, мстят обществу за свою отверженность, что они любят прикасаться к людям, ищут целовать детей и т. д., шпионствуют, зорко выслеживают вновь заболевших, чтоб сейчас же требовать их в свою злополучную колонию. Разумеется, к этому призывает их и материальный расчет.
Затем я видел еще одного с узлами на лице, руках и ногах, видел двух старух лет под 60, одна из них больна уже, кажется, с 20-го года жизни. Видел молодых женщин, бледных, весьма анемичных, с вывороченными веками и перекошенными ртами, вследствие рубцового процесса. Сказанные старухи, особенно одна из них, представляли скрюченные, атрофированные верхние конечности с отпадшими, вследствие рубцевания, кистями. Одна нога вместо стопы имела, по той же причине, культю, и больная прыгала с костылем на одной ноге. Болезнь идет годами и очень постепенно, начинаясь с выпадения всех волос.
Вообще, все виденные субъекты оказывались истощенными, отчасти, вероятно, и от плохого питания, с членами более или менее атрофированными, с жалобой на слабость сил, изнеможение и невозможность работать. Ведут они семейную жизнь, но производительная способность отсутствует: детей в этом кишлаке нет. А хотелось бы иметь детей - без них им скучно.
Что касается степени заразительности вообще и в отношении русских, то приводят, за все время существования Ташкента в русских руках, только один пример заражения проказой одного офицера, вскоре после завоевания Ташкента. Больной этот уехал в Петербург и, кажется, помер в клинике. С тех пор о заражении русских не слышно. Не слышал я и из рассказов больных случая очевидного, яркого перехода от одного субъекта к другому. Зараза как будто переходит не от людей на людей, а с каких-то предметов, если она самостоятельно не развивается. Так, прибывшие вновь больные из степи вовсе не знают, откуда они могли заразиться. Народ, по-видимому, не особенно считает эту болезнь заразительною: рабочие сарты для «махаонов» и глину месят, и дома строят, и нечистоты их вывозят, и арыки им копают, видимо, совсем безбоязненно. Конечно, и деньги от них получают за труды. Кроме того, кажется, некоторые из прокаженных делают из лучинок зубочистки и продают их на рынке. Все-таки не следовало бы этого допускать, если это так.
По всем видимостям, современная проказа - вовсе не та, страшно заразительная, болезнь, о которой сохранились библейские предания. Очень вероятно, что тогда в понятиях людей смешивалось все воедино: и проказа, и сифилис, и даже другие болезни. Теперь же, если бы проказа была заразительна, или очень заразительна, то в таком большом населении, и только при мнимой изоляции, давно бы болезнь распространилась в массе случаев. А между тем этого нет. Таким образом, остается пожалеть, что, несмотря на древность этой болезни, ничего больше не придумано, кроме плохого карантина. Болезнь эта отталкивает своим безобразием, а между тем она, вероятно, гораздо менее заразительна, чем сифилис и чахотка, разгуливающие на свободе в массе населения и вовсе не состоящие под такой тяжкой исторической несправедливой опалой, как проказа. По всей справедливости и гуманности, следовало бы для этих больных устроить отдельную богадельню с больничкой. Для Ташкента, с его громадной торговлей, это не было бы разорительно. А между тем контроль был бы несравненно энергичнее.
Ташкентская тюрьма и тюремная мусульманская чистоплотность вообще. Теперь несколько слов о Ташкентской тюрьме. Это учреждение чуть ли не единственное по своей оригинальности в России. По архитектуре представляет скорее приличный довольно замок с башенками и с изящными воротами, через которые видно внутреннее устройство двора, посреди которого аллеями рассажены большие деревья, дающие хорошую тень. В самом деле, наш крестьянин целый век готов сидеть без растительных украшений. Не то сарт, составляющий главное население немноголюдной Ташкентской тюрьмы. Без деревца для него жизнь становится совершенно немыслимой. При жарком климате тюремные деревья распространяют свою тень одинаково на злыя и благия, как светит солнце для всех. Для администрации и караула тень тоже существенно необходима. Без тени там нет и отдыха. В углублении двора есть прудок, огороженный местными циновками, в этом прудке желающие купаются и водою его совершают свои религиозные омовения. Русских арестантов там почти не видно было. Были только еврей с женой, судившиеся за атропинизированное пиво. Женщин было 2. Моральное состояние заключенных сарт более угнетенное, чем обыкновенно это бывает у русских. Причина, понятно, в большей любви первых к вольной природе. Сарты ведь и живут на улицах, а тут заключение по ночам в каморах, с обычными «парашами»!.. Конечно, все это вдвойне для них тяжело, и отчаяние одной сартовской семьи цветущих здоровья и сил, состоящей из отца со взрослыми сыновьями, судившейся, по-видимому, за родовую месть и отправляемой на каторгу, - для меня было вполне понятно. Весь ужас ее состоял в предстоящем лишении благодатной теплоты южного солнца, прелестей бирюзового неба и роскошной многоцветной зелени юга. Вместо всего этого ждала их в суровой новой стране верная злая чахотка, пожирающая у нас почти всех южан в ссылке на Север и в северных тюрьмах и каторге [будущее арестантов - сарт Ташкентской тюрьмы напомнило мне, гибнущих от чахотки в Тобольской тюрьме массами, несчастных кавказских «оглы»]. (Зная это, весьма бы полезно было руководиться вопросом о климатической приспособленности людей к той или другой стране). Заключенные сарты производили впечатление большой гигиенической добропорядочности. Когда мне был указан клозет с чистейшим полом, имеющим небольшое специальное отверстие, то я, войдя в него, никак не мог угадать значение комнаты и изумился той необычайной чистоте, которая поразительна по сравнению с русским неряшеством в подобных условиях. Личная чистоплотность составляет уже почти прирожденное свойство мусульман. Изобилие свежей воды около и свежего воздуха открытых жилищ их часто идут на помощь контролю обоняния и зрения. Я не хочу сказать, что они представляют образец чистоплотности, нет: они только следят больше за личной, ближайшей чистоплотностью. А в остальном такие же неряхи, как и русские, вываливающие всякий мусор на задах главных улиц, в переулках, как я это видел недалеко от штаба, в переулках близ протекающей речки. В силу желания ближайшей около себя чистоты сарты скорее выбросят грязь или отброс на улицу, чем будут оставлять у себя. Для нечистот они, как и турки, роют многосаженные круглые ямы, в которых отброс падает очень глубоко. По мере надобности ямы эти заваливаются. Подобная потребность в чистоте окружающего подмечена мною у киргиз в Семипалатинской тюрьме, которые никак не желают пользоваться клозетами, а ходят под открытое небо: «У нас такой закон», - говорят они. И я понимаю, что они избегают заражать воздух своего, и без того неприглядного, жилья. Между тем, русские даже в древности прославились сказочным «фу, фу, фу, русский дух!», приветствующим всякого входящего с переднего крыльца, и даже в наше время довольно вкусившие от цивилизации люди думают, что отбросы в обычных мелких ямах можно безнаказанно держать при доме целыми месяцами, а в тюрьмах и больничных арестантских палатах у подневольных людей держать в жилом помещении отвратительные «параши».
В камерах Ташкентской тюрьмы нет коек, а есть узенькие, на шарнирах, днем обязательно откидывающиеся к стенам, скамьи, на которых и спит каждый отдельно. Скамей для сиденья очень мало, сравнительно с числом людей, да они и слишком узки (в ладонь шириной), чтоб можно было на них посидеть как следует. Очевидно, рассчитано, что восточные люди сидят преимущественно на полу. Но пол довольно холодный и, быть может, от этого налицо было несколько случаев ревматизма.
Молитвенные сеансы «джагер». Бывши в Ташкенте, я, руководясь описанием г. Пантусова в его печатающейся у нас статье «О религиозных сеансах ордена Джагрие-Кадрие», посетил с моим почтенным спутником, которому я остаюсь весьма признателен, одну из мечетей людных базарных улиц, где я увидал, если так выразиться, молитвенную гимнастику - «джагер», как мне ее называли. День был праздничный у мусульман, и около часу дня мы подъехали к небольшой калитке, через которую видна была во дворике мечети масса стоящих и сидящих с какими-то мрачными лицами. Как только мы проникли в калитку, стали нам слышны из мечети, с одной стороны, постоянный пронзительный крик, а с другой - прерывающиеся возгласы многолюдной толпы с примесью перемежающихся, сдавленных вздохов и хрипов. Слуховое впечатление для непривычного было более чем странное, довольно тяжелое. При вступлении в мрачную старую, закопченную временем, мечеть, оказалось, что в левой ее стороне, соответствующей нашему алтарю, стоял сгорбившийся, худой, длиннобородый, с красным лицом, старик, из всех сил, пронзительно, выкрикивающий по книге проповедь старого туркестанского проповедника («красноречивого, как Златоуст» - говорил мой спутник), гремевшего лет 300 назад. Проповедь, сколько можно было догадываться, состояла в изложении потребности для правоверных добрых дел, ввиду их греховности, в описании этих грехов и страданий подвижников и паломников. Читавший старик не щадил ни голоса, ни декламации, ни жестов, состоящих преимущественно в скорчивании всего туловища, причем голова с книгой в руках чуть не до полу опускалась вниз, затем туловище распрямлялось и, при новом крике, попеременно руки с книгой вытягивались вперед и вниз и т. д. В особенно рельефных местах, сидящие по-восточному слушатели, наполнявшие всю мечеть, стонали, вскрикивали, качали головами, издавали особенный звук соболезнования языком и даже хрипло-истерически плакали. В конце концов толпа, преимущественно из стариков, совсем казалась массой больных, расстроенных морально, людей: так действовала на них проповедь и усердие лектора. Только отдельно дисгармония с общим тоном проскользнула в деланных выражениях лиц некоторых присутствующих и в протягивании к слушателям руки лектора, после самых чувствительных мест проповеди, для получения гонорара из доброхотной медной монеты.
Когда кончилась проповедь, встал на ноги хор певцов средних лет, запевших ритмические кантаты. Старик присоединился к этому хору и подвижнее прочих отмечал ритм движением туловища вперед. Тогда же, из впереди сидящих, выделилась группа, усевшаяся в круг. Группа эта стала подпевать ритмическое окончание стихов и двигаться, постепенно увеличивая поклон, подобно тому, как делают в Восточной Сибири некоторые шаманы, стоя на ногах и приводя себя в состояние головокружительной экзальтации. Хор очень большой, постепенно усиливал громкость пения и быстроту темпа; пропорционально этому, учащались и усиливались поклонные движения круга добровольных подвижников, между которыми виднелись, рядом, отжившие иссохшие старики и толстые, мясистые торгующие сарты. Пение еще более убыстрялось, голос бывшего лектора почти покрывал прочие голоса - подчиняясь невольным звуковым впечатлениям, возбужденный уже достаточно, круг еще больше убыстрял свои движения, слышались уже в нем только отдельные слова припевов или просто отдельные звуки и придыхательные хрипы. В глазах зрителей, с непривычной быстротой, мелькали тюбетейки и падали ниц к земле туловища сидящих в кругу. Остальная толпа, молча, полубезучастно, смотрела на это занимательное упражнение. Сам хор предстоящих начинал приходить в состояние возбуждения, что обнаруживалось в начинающихся движениях самого хора: тюбетейки и чалмы круга были сняты, лица все обливались потом, халаты были как будто под проливным дождем. Некоторые в качающемся кругу уже чувствовали упадок сил и начинали путаться в движениях, грудь неравномерно дышала, пение давно прекратилось, слышались в кругу только ритмические тяжелые выдохи, на некоторых лицах выступала мертвенная бледность. По мановению высокого старика, хор начинал разрежать свой темп и ослаблять силу пения в большой постепенности. Некоторые в кругу еще раньше, в бессилии, остановили свои движения и приводили в порядок расстроенное дыхание, сердцебиение, костюм; некоторые, еще до окончания сеанса, пришли в истерический плач и стали умиленно обниматься с своими соседями. Один старик, по-видимому, психически тронувшийся, раньше кончил участие в общем хоровом движении и, войдя в круг, на корточках как-то изумленно прыгал вокруг, то бросая туловище в стороны, то останавливаясь по временам перед некоторыми участниками круга. Я должен сказать, что движения участников круга были чрезвычайно энергичны, под конец совершались напором всей наличной мышечной силы, и нужно было удивляться привычке и выносливости, особенно потому, что это было в жаркий августовский день и продолжалось ровно ½ часа. Всего более для меня непонятна была рассчитанность движений некоторых, при всем их азарте. Такое явление больше всех обнаруживал массивный, с буйволиной шеей, средних лет сарт, производивший самые отчаянные размахи туловищем и особенно головой, разбрасываемой вперед, назад и в стороны, причем огромная голая голова двигалась как самый наисвободно бросаемый шар. Сзади его помещалась колонна; голова, отбрасываемая назад со всей силой, не достигала до колонны только на 2 миллиметра. Удар о колонну был бы самый тяжкий, оглушительный, и, тем не менее, ни разу голова не коснулась столба.
В заключение этого скажу, что, благодаря замечательной выносливости, весь этот орден добровольцев в короткое время пришел в себя, как ни в чем не бывало.
Замечательные учреждения в Ташкенте. Теперь остановимся на явлениях русской жизни тоже в Ташкенте, возбуждающих лучшие, отрадные мысли. К числу симпатичных явлений должно отнести: обставленные прекрасно, гигиенически обширные гимназии с большими садами и цветущим видом учеников; сюда же отнесем и учительскую семинарию, имеющую летнее помещение для учеников в саду; лечебницу для приходящих женщин - сартянок по преимуществу, организованную руками женщин-врачей от города.
Ташкентский военный госпиталь, за неимением городской больницы, составляет общее лечебное учреждение для военных и частных, гражданских лиц. Обставленный двойным комплектом врачей, по сравнению с нашим Омским госпиталем, находящимся с ним в одном классе, госпиталь этот имеет, общее для всех больных, летнее помещение с бараками, версты за 3 за городом, с садом и арыками, в зданиях бывшей хлопчатой фабрики, пожертвованной госпиталю. Зимнее помещение очень обширно, с многими, правда, старыми, зданиями. Аптека очень благоустроенная и очень большая, с присоединенной к ней химической лабораторией для решения разных медико-юридических, токсикологических вопросов в крае. Между многими больными, расположенными в бараках, и которых осмотреть всех не хватило времени, выдающееся число падает на истощенных поносных больных - больное место края. Что касается сифилиса, то он замечательно ничтожен в военном сословии, благодаря климату и должному лечению. Другое дело в населении, где при ненадлежащем лечении или даже вовсе, подчас, без лечения, сифилис может давать очень тяжелые формы, вопреки неблагоприятствующим ему климатическим данным.
В Ташкенте имеется замечательное учреждение, которому мог бы позавидовать и университетский город - я разумею прекрасную, самостоятельно существующую, обширную обсерваторию, построенную на возвышенности за городом.
Тут же производятся и разнородные метеорологические и почвенные исследования, и можно всегда желающим пользоваться весьма любезной готовностью служащего персонала для получения тех или других нужных сведений. Таким образом, остается позавидовать, что в только что завоеванном крае есть такое учреждение, которое еще неизвестно когда будет устроено в Сибири - этой старшей, но нелюбимой дочери нашей метрополии.
Закончу советом всякому, бывающему в Ташкенте, осмотреть местные музей и библиотеку, находящиеся в одном обширном с многочисленными отделениями доме. Наш музей и наша библиотека при нем - слабое подобие. Библиотека Ташкентского музея чрезвычайно богатая, обильная фолиантами, в числе которых есть арабские и персидские сочинения, латинские сочинения времен XVI-го и XVII-го столетий, затем, масса научной современной литературы [есть там еще и частная библиотека с читальней]. Словом, каталог книг богатейший, и я тут только увидал массу сочинений по востоковедению, частью местных авторов. Главный материал современной получаемой журналистики составляют книги и журналы по естествознанию и географии. Медицины почти нет, что меня несколько удивило, потому что в потребителях недостатка нет: Ташкент изобилует врачебным персоналом. Музей ташкентский роскошнейший и по преимуществу состоит из памятников сартовской старины и их разнородных, прежних и теперешних, изделий, разнообразие которых так велико, что трудно передать словами, а нужно видеть на деле. Довольно разнообразен также и геологический материал; между местными породами бросается в глаза топаз (один кристалл в человеческую голову). Между оружием сартовских независимых старых времен немало, чудовищных размеров, ружей - мултуков. Много шлемов, кольчуг разных, аппараты для приготовления пуль и картечи, масса древних и еще недавних монет, множество древней и настоящей глиняной посуды, с украшениями, трубок, разнородных украшений, статуэток, продуктов и материалов по сельскому хозяйству, огородничеству и шелководству сарт, с многими образцами материй и проч… Всего много, все поражает разнообразием и, несмотря на обширное помещение, путаешься в тесной расстановке предметов.
Вот сколько хорошего в этом богатом и счастливом городе, а будущее его еще лучше: ему неизбежно суждено быть, по всем наличным данным, университетским городом, откуда, быть может, взойдет заря свободы сартовской женщины, когда первая из них торжественно вступит под своды будущего научного святилища. Нравственные оковы тысячелетий спадут, и имя русских благословят благодарные поколения степных народностей.