В краю Туманных гор (1/2)
Г. С. Карелин. Журнал экспедиции 1832 года // Записки Императорского Русского географического общества по общей географии. Том X. 1883.
ОКОНЧАНИЕ
http://galeneastro.livejournal.com
13 (25) июня. В четыре часа утра, с попутным свежим ветром, снялись с якоря и поплыли к Туманным горам. […] Поворотив на SSO, стали на перпендикуляре горы Яман-Айракли, по трехчасовом плавании бросили якорь в полутораста саженях от берега на 18-ти футах глубины. Грунт песчано-иловатый с ракушею.
Оставя на судах 20 человек вахтенных казаков, съехал я со всеми остальными на берег. Нам представилась дикая картина сколь беспорядочно, но живописною рукою природы набросанная. Из среды громады камней возвышались разнообразные исполинские утесы, представлявшие в бесчисленных видах и изменениях своих развалины, колокольни, башни, столбы, пирамиды и тому подобное. В левой стороне у скал, выдающихся прямо в море, и образующих мыс, тянулся ряд высоких и остроконечных камней. Бурун играл на них и беспрестанные сильные сплески пенили их вершины. Вправо, чрез обширную низменность видны были еще возвышеннейшие шпицы утесов, имевших совершенное подобие сахарной головы. Две горы особенно примечательны и известны под наименованиями Шатра и Кибитки. Сойдя на пологий берег, покрытый грудами выметанной лебяжьей травы (Vallisneria spiralis), мы тотчас увидели несколько копаней, с солодчивою, но к употреблению по нужде годною холодною водою. Место, к которому мы пристали, было в углублении не слишком вдавшегося залива. В полуторе версте от берега возвышались упомянутые скалы, сходившие к заливу постепенно склонявшимися и более округленными обвалами или холмами, уступами и покатостями.
Крутизны обвалов изрыты были глубочайшими оврагами, простиравшимися до берегов залива. Между двумя таковыми рытвинами, на солонцеватой узкой полосе, покрытой пылевидным белым песком, разбили палатки и поставили одну трехфунтовую пушку. По окраинам оврагов рос кустарник, известный у киргизцев под названием вонючего саксаула (сасык-саксаул), также мокрица (Calotheca) и камфарная трава (Camphoros monspeliaca); между лагерем и берегом многие солянки, прекрасной кустарной вьюнок (Convolvulus spinosissimus) и две породы пегана (Peganum harmala et crithmifolium). На последнем растении находились ягоды, величиною и цветом подобные крыжовнику, чрезмерно кислые, но не совсем неприятные. Они имеют прохладительное свойство, называются бибикою и весьма пригодны для делания уксуса и крепких спиртных напитков. Кроме того, повсюду разбросано было много верблюжьей травы (Alhagi camelorum), именуемый по-киргизски янтак. Выше лагеря, по известковым площадкам росли: южовник (Anabasis cretacea et aphylla), весьма красивый новый вид червегона (Zygophyllum n. sp.) и какое-то соленое растение, из корней которого добывают туркмены и здешние киргизы превосходную багряную краску. Еще с моря завидели мы несколько киргизцев, бродивших по скалам и за нами присматривавших. Сначала почли мы их за горных орлов или диких коз, но скоро разуверились. Мне необходимо нужно было сблизиться с ними. Как для того, чтобы узнать название урочищ и все до местностей относящееся, так и для других сведений, без коих наши труды и розыскания были бы не только многосложны, но отчасти и невозможны. Посему составил я три партии надежных людей, из коих с одною пошел прямо, а другие две послал вправо и влево по ущельям и утесам, строжайше подтвердив, чтобы, наблюдая возможную осторожность, в драку с туземцами не входили.
Мы вошли в ущелья; после многих стараний и хлопот, нам удалось нагнать в разных местах двоих киргизцев, старика и молодого. Оба вооружены были винтовками с фитилями. Младший неоднократно прицеливался в казаков, но всякий раз фитиль задувало ветром. Я обласкал старика и погрозил молодому, объявив ему, что если не загладит дерзкого своего поступка совершенным повиновением, чистосердечием и услугами экспедиции, то лишится свободы и более не увидит своей родины. Но вместе с тем успокоил их обоих, дав обещание сего же дня отпустить старика и впоследствии освободить молодого, если он, или кто-либо из его родных или знакомых, согласится провожать наши суда вдоль Туманных гор; при сем обнадежил, что вожатый не останется без награждения, соразмерного важности услуг, трудов и усердия. Оба они были адаевского рода, колена джиминеева, чалымова отделения, подотделения ак-бута. После сего условленным сигналом возвращен отряд, командированный влево. Вскоре по вступлении нашем в лагерь, приехали к задержанному молодому ордынцу Барлыбаю старший брат его Кульджабай и еще несколько ордынцев. Сделав вид, что я признателен к их посещению, которое принимаю знаком их доверенности, приказал угостить их чаем и черными сухарями. Обрадовавшись сим последним, они просили у меня, не соглашусь ли променять несколько кулей муки на баранов? Я отвечал, что это будет зависеть от их поведения, и если останусь оным довольным, то могут ожидать от меня возможного по мере сил и средств моих угождения. Старик был очень коварен и лгал бессовестно. Будучи уличен в неправде и старании на всяком слове обманывать, выгнан со стыдом из лагеря.
В то же время объявил прочим, что они свободны ехать и опять приезжать когда вздумают, и что, будучи подданными одного Государя Императора, примем их с удовольствием как гостей, от них же требуем только искренности и мирного поведения, ибо в противном случае в нашей всегда власти наказать их по мере и качеству проступков. Некоторые из казаков объявили за тайну киргизцам, что фитиль у винтовки Барлыбая потухал вследствие особенного заговора офицеров, и чтобы они во всяком разе знали, что куда не достигнет наш глаз, там подействуют чарования. Простаки, видя телескоп, секстант и другие инструменты, а ввечеру пускаемые ракеты, верно, были убеждены в справедливости чудесных рассказов, и впоследствии, посещая меня, вступали в палатку озираясь и с приметною боязнью. Несмотря на то, гости наши на все спросы относительно местностей и их самих старались лгать, по непреодолимой наклонности всех ордынцев. Важнейшим делом было для нас знать, где сыскать хорошую пресную воду, ибо находившаяся у берега в колодцах была очень солонцовата, при ветре с N и NW делалась горькою, а потеплев, становилась отвратительною и к употреблению вовсе негодною. Сколько могли мы понять из отрывистых и мельком сказанных слов, они сбирались при первом удобном случае утащить Барлыбая; мы заметили, что вновь прибывший киргизец, родственник его, привел лишнюю лошадь, оставленную вместе с другими за ближайшим оврагом. Посему, чтобы отнять у них всю надежду и заставить быть поискреннее, велел я Барлыбая Тасбулатова отвезти на суда и отдать под караул. Брат его, провожавший до берега, возвратясь, начал меня упрашивать отпустить пленника, обещая на другой день показать воду и с нами ехать; но я был непреклонен, требуя подтверждения сего не на словах, а на деле. При сем Кульджабай проговорился, объявив, что в горах, на юго-запад, неподалеку от берега есть пресные ключи. Один из присутствовавших ордынцев, весьма говорливый старик, по имени Аблай, старался замять его, и когда я приступил к неблагонамеренному киргизцу, требуя дальнейшего объяснения, то он сначала смутился, и подтвердил сказанное Кульджабаем. На приглашение наше указать место, с обещанием за труды хорошего награждения, стал всячески уклоняться, сказав сначала, что мастер плутать, то есть сбиваться с дороги; потом, что вода очень далеко; и наконец, что она весьма солона. Заметя, что он пользовался от своих однородцев некоторым уважением, я удержался от поступления с ним таким же образом, как с первым лгуном-старичишкою, и только объявил хладнокровно, что они, желая, по-видимому, нас обманывать, вредят и себе, и Кульджабаю, который должен избрать одно из двух: или указать нам воду и быть на самое короткое время вожаком, или навсегда лишиться свободы; к сему прибавил, что самих их не держу, но если станут упорствовать в обманах, то впередь не допустятся ни в лагерь, ни к Барлыбаю. Дорогие мои гости вышли, потолковали между собою и, вошед снова, обещали скоро возвратиться, быть искренними и пригнать баранов. Последнее обещание, в котором наименее могли мы со стороны киргизцев сомневаться, порадовало нас, ибо испортившиеся сухари и худо просоленная вонючая рыба не очень были питательны.
Занимаясь введением порядка в лагере и другими распоряжениями, долженствовавшими служить основанием и руководством на все будущее время пребывания нашего в здешнем неприязненном крае, я принужден был ограничить и сократить наблюдения.
Вечером приехал старик Аблай с известием, что он гнал было к нам двух баранов, но при спуске с крутого утеса животные переломили себе ноги, и посему просил отпустить к нему на помощь Барлыбая. Столь грубая ложь не была уважена и ему отказано наотрез. Между тем подъехало еще шесть ордынцев, и мы предложили ему пригласить кого-нибудь из них. Бессовестный ордынец не смутился, но отвечал, что он одумался и считает неприличным дарить увечными баранами.
В 9 часов, к великому изумлению и ужасу наших гостей, выстрелили из зоревой пушки и пустили несколько ракет, которые сочли они за огненных шайтанов (чертей), посылаемых для осмотра их аулов. Туркмены, съехавшие на берег, вступили с киргизцами в разговоры и с дозволения моего пригласили их ночевать в своей палатке. Сверх часовых, расставленных вокруг лагеря, учрежден из 12 казаков при одном уряднике отводный караул в полуверсте от оного, на крутом, обрывистом утесе.
14 (26) июня. На рассвете приехал киргизец Кульджабай с торжественным объявлением, что неподалеку гонят к нам двух обещанных баранов. Подозревая новый обман, мы не очень верили этому известию, но вскоре увидели двух вооруженных киргизцев с фитильными пищалями за плечами, подгоняющих к лагерю означенных баранов. Наездники остановились за оврагом, весьма недоверчиво посматривая на пушку, а Кульджабай подвел баранов ко мне, говоря: это для заключения дружеского между нами союза представляет подарок. Зная хорошо киргизов и находясь теперь в щекотливых к ним отношениях, я отказался от подарка. Долго настаивали они, но наконец, видя решимость мою не брать ничего даром, уступили. Я тотчас приказал им выдать гурьевскую цену, т. е. куль муки, и сверх того обе овчины. Потом велел одного барана отдать туркменам с тем, чтобы они угостили и киргизов. Но сколь велико было наше удивление, когда новые наши приятели объявили, что им таковое вознаграждение невыгодно и подарок мал. Такое наглое бесстыдство не было уважено, и они остались при первом моем распоряжении. В 7 часов утра увидели мы несущегося во всю прыть на белой лошади ордынца, с ног до головы вооруженного, который, остановясь в пятидесяти шагах от оврага, подозвал к себе одного казака и, стоя от него поодаль, объявил, что он прислан от своего племени кунан-урусов торжественно спросить нас, зачем приехали мы: с миром или войною? и если с последним намерением, то они вызвать готовы и в сию же ночь дадут себя знать. Казак передал мне слова сего герольда. Я приказал переводчику сказать ему, что вызов его считаю глупостью, что вредить друг другу причины не имеем, что мы приехали налиться хорошею водою, которой еще не нашли, но искать будем, и что если не имеют они неприязненных намерений, которые мы в противном случае сочтем за разбой и не оставим без примерного наказания, то приехать могут. Ордынец, выслушав внимательно ответ, оборотил лошадь и поскакал с прежнею быстротою.
Я хотел было идти на гору, как увидел в стороне за колодцами человек пятнадцать конных киргизцев. Трое из них, спешились и, подошед к колодцам, спрашивали, нет ли каких предметов для мены, на что казаки отвечали, что у них собственно нет ничего, и что о сем следует спросить у меня, причем указали на палатку, куда, однако же, приезжие идти отказались. Между тем услышали казаки, что один из удальцов, сидевших на коне поодаль с товарищами, сказал: русских мало, надобно собраться, сделать на них удар и разобрать по рукам. Товарищи назвали его дураком, представляя, что многие из однородцев находились в нашей власти и один на судах под караулом. Заметив же, что казаки вслушались в их разговор, ударили по лошадям и ускакали. Узнав о сем, я приказал, в случае если замеченный киргизец покажется, схватить его и привести ко мне.
По отъезде киргизцев, увидели мы за горою высоко поднимавшиеся два густые столба дыма и заключили из того, что ордынцы пустили палы для подания маяков отдаленным своим товарищам. Мы спросили о сем наших гостей, которые подтвердили нашу догадку, но, утаивая истинную причину, уверяли, что это сделано по старинному обыкновению извещать таким образом о приходе судов для мены. Я притворился, будто верю, а между тем сделал распоряжение, вследствие коего каждый из топографов, отправлявшихся на съёмку горы и окрести, был сопровождаем двенадцатью хорошо вооруженными казаками, людям нашим запрещено выходить поодиночке из лагеря, а часовым не велено подпускать к палатке слишком большие толпы киргизцев.
Старик Аблай, тронутый знаком общего пренебрежения и недоверчивости, а может быть и тем, что казаки, подчуя других ордынцев порционными своими сухарями, его как будто не примечали, вызвался показать находившиеся невдалеке на берегу залива колодцы, с хорошею, по словам его, пресною водою. Я тотчас воспользовался сим порывом откровенности или, лучше сказать, голода и, взяв с собою Кульджабая, поплыл в косной с казаками на SW вдоль берега. Аблай провожал нас по берегу верхом и, доехав до копаней, остановился. Поровнявшись с ним, поворотили на SSW и, вышед на землю, увидели колодцы. Они отстоят на 2½ версты от лагеря; вода в круглых ямах от 2-2½ аршин глубиною; хотя лучше прежней, но к употреблению только по нужде годная.
От колодцев простиралась довольно обширная долина, огибавшая гору Яман-Айракли и обрезывавшаяся передовыми обвалами Туманных гор. Почва солонцоватого свойства. Здесь, кроме исчисленных прежде растений, находились: низкорослая белена (Hyoscyamus pusillus), изредка европейский гелиотроп (Heliotropium europaeum) и в немалом количестве благовонный василек (Centaurea suaveolens). У колодцев застали мы четырех киргизцев, не доверявших нам и посему не вступавших в близкие сношения. Уступив моим убеждениям, они наконец слезли с лошадей и подошли с боязливостью. Я сказал им: конечно, вы много виноваты перед русскими, если столько их страшитесь? На что они отвечали, что, напротив, причина их опасений основывается на неоднократных опытах своевольств и грабительств, которые дозволяли себе русские суда, приходившие сюда под предлогами мены или рыболовства. Я поблагодарил их заявленную нам доверенность и звал вечером в гости. Один из стариков, почтенной для киргизца наружности, не отходил от меня. Видя, что мы собираем травы, вскочил на лошадь и пустился к югу в горы; через полчаса он возвратился с огромным пучком цветов, между которыми находились: василек ползучий (Centaurea repens), сизый ломонос (Clematis glauca aut n. sp.) и восточная щитовка (Scutellaria orientalis). Я отдарил его 25 иглами, тремя фунтами черных сухарей и куском сахару. Походя немного по сей бесплодной, солонцоватой низменности, сели в косную и отправились далее на SW, к небольшому приглубому мысу. В версте от берега глубина четыре сажени. Мы вышли на берег между передовыми обвалами двух очень высоких остроконечных гор: у одной из них, именуемой Кибиткою или Башнею, вершина имела вид трапеции; а другая, правее первой, называемая Вышкою или Шатром, походила на весьма тонкий конус совершенный.
С великим трудом взобрались мы на вершину Шатра, которая была срезана площадкою не более семи сажень длины и четырех ширины. Поверхность ее и бока усеяны мелкими кусочками селенита, верх состоит из известкового туфа, перемешанного с мергелем, ниже идут слои окаменелых двучерепных раковин, а за оными грубая бурая глина с весьма дробными частицами селенита. Гора Вышка, или Шатер, возвышается над поверхностью залива по крайней мере на 110 сажень. Она вместе с горою Башнею и междоимочною цепью холмов, скал и утесов называется Кара-Тюбек. Передовые холмы и горы, равномерно состоящие из грубой мергельной глины, пересекаются весьма глубокими оврагами и пропастями. Площади их покрыты известковыми туфами, небольшими плитами песчаника и кусками отверделой глины, с заключающимися в оных частицами камыша. Образование сих страшных обвалов во всех составах, проникнутых морскою солью, повсеместно и резко доказывает, что некогда места сии были под водою или по крайней мере омывались морскими волнами. В лощинах, изрытых вешнею водою, зеленелись несколько весьма редких и новых растений, между коими первое место занимал новый род Raponticum и прекрасный адонис (Adonis terniflora). На вершине каменистых площадок росли многие редкие травы. Знаменитый низкорослый кустарник, называемый по-киргизски баялиш (Atraphaxis compacta), капарсы (Capparis spinosa), Molluccela grandiflora, Malcolmia africana и несколько мне неизвестных. По крутизнам утесов торчали былинки измятых лилейных растений, каковы Asphodelus и Fritillaria. Насекомых найдено мало. Взамен того, змеи, скорпионы, фаланги и костянки попадались на каждом шагу. Из птиц видели только белоносого ворона, а из зверей много лисиц обыкновенных и караганок (Canis vulpes et caragan), но застрелить ни одной не могли.
Верстах в четырех за помянутыми двумя горами тянется настоящий обрыв Устюрта, или великой плоской возвышенности, простирающейся до Аральского моря. По закате солнца возвратились мы в лагерь, где нашли человек 15 киргизцев и между ними двух стариков, с которыми подружился я сего утра у колодцев. Приглася всех в палатку, приказал привести туда и Барлыбая. В доказательство признательности к мирным их расположениям и оказанной доверчивости, объявил я им, что пленника освобождаю, но в то же время просил, чтобы они выбрали из среды своей проводника в залив для указания разных урочищ и названий. Это, казалось, им понравилось и они тотчас составили отдельный кружок для совещания. Кульджабай вызвался было заменить брата, но сей последний просил собрание дозволить ему с нами остаться. Я тотчас подарил Барлыбаю несколько безделиц, и с сего времени стали мы искренними приятелями, в чем имел я случай увериться сего же вечера. Между моими гостями находился случайно родственник нашего туркменского старшины Акмамет-бека, старик Казбай, который, уступая врожденной наклонности киргизцев, лгал без милосердия. Барлыбай сидел подле меня и всякий раз, когда старик завирался, держал меня за платье. Пир кончился несколькими пущенными ракетами. Топографы возвратились очень поздно. Коллекторы видели на скалах трех горных коз.
15 (27) июня. Топографы продолжали производить съемку. Я искал въезда на гору, но повсеместно представлялись одни крутизны. Поутру пригнали 9 баранов, из которых выменяли мы шестерых, дав два мешка ржаной муки. Вскоре приехало еще несколько человек со многими баранами и приступили, требуя на обмен муки, но как казаки по случаю Петровского поста мяса не ели, а купленных достаточно было для остальной части экипажа и на угощение, то я отказал, обещая заехать по осмотре залива. Киргизцы роптали и настоятельно требовали мены; получа новый отказ, предложили четырех баранов за одну четверть; когда же сказано им было, что мы приехали не торговать и не за барышами, то отправились с великою досадою домой. С ними были две старухи, приехавшие на верблюдах сколько из любопытства, столько и по известной лености киргизцев, предоставляющих женщинам вьючить и вести верблюдов, в чем, надобно отдать им справедливость, они великие искусницы.
Сего числа осматривал я гору Яман-Айракли.
Широта ее у колодцев, расположенных при подошве, 44° 59'. Протяжение с северо-востока на юго-запад 8 верст; наибольшая ширина 5 верст, высота 600 футов. Гора Яман-Айракли составляла некогда остров, отделявшийся от материка с юга и востока проливом от четырех до шести верст шириною. Ныне на месте пролива солонцоватая падь, поросшая солеными травами. По бугристым на ней неровностям изредка набросаны бедные кустарники. Вся северо-западная сторона горы состоит из великого множества скал и утесов, перерезанных пропастями, стремнинами и глубочайшими оврагами. Составные части самой горы: известковый в разных видах туф и песчаник, лежащие горизонтальными слоями на пластах извести, в плотном смешении с улитками и раковинами; основание глинистого свойства. […]
Вода в заливе Кайдаке весьма горька и солона до 2½° по ареометру. Весною, когда бесчисленные овраги и рытвины несут с вершин гор обильные потоки пресной воды и на значительное пространство от берегов умеряют соленость залива, красная рыба устремляется к оным великими стадами. Кочевавшие здесь киргизцы единогласно нас уверяли, что нынешнею весною, за пять недель до нашего прихода скололи они сандовьями несколько сот севрюг, белуг и осетров. Один из киргизцев продал мне довольно большой белужий камень. Но промышленники, боясь ордынцев и по закоренелому предрассудку, что в Кайдаке нет якорных стоянок, ездят сюда очень редко, и то для мены. Если и может встретиться неудобство, и то разве в том отношении, что дно залива при берегах слишком поросло травою, и, следственно, при большом волнении станет заваливать сети. Некоторые из тюленщиков и рыбопромышленников сказывали мне, что между Жидовинными островами и поворотом Устюрта в степь нашли выброшенными на берега многие сотни тюленей и мертвых белуг, что имели они глупость приписывать особенному качеству воды Кайдака. Таковое поверье выходит из пределов вероятия, ибо при персидских берегах вода несравненно хуже, а рыбы едва ли не больше. По моему же мнению, могло сие последовать по двум причинам: или рыба задохнулась в ятовных ямах, которых мелкие окраины промерзли, или была затерта треснувшим от бури и взломанным грудами льдом. […]
Вечером приехал ордынец, сопровождаемый многими товарищами, которых накануне склонял к нападению на наш лагерь, и остановился за оврагом: все киргизцы, кроме его, слезли с лошадей. Казаки, вследствие данного им приказания схватить его, приблизились к толпе; но, видно, чудак, зная свою вину, предугадывал их намерение, и потому, осаживая беспрестанно лошадь, ударил по ней и ускакал.
Сего числа ночевало у нас до двенадцати ордынцев, становившихся более и более доверчивыми.
16 (28) июня. Отправя топографов для окончательной съемки горы Яман-Айракли и прилежащих мест, пошел я с тем же намерением прямо через нее с 15-тью вооруженными казаками. Всходы были безмерно круты, обрывисты и изрыты страшным образом. На самой вершине горы увидели мы двух каменных баранов, называемых по-киргизски аркарами, которые с невероятною быстротою бежали, прыгая с утеса на утес. Перешед чрез гору, нашли в глинистых округленных холмах много лисьих нор, и некоторых выгнали; но по неискусству наших охотников ни одной застрелить не могли.
Опустясь но отлогим скатам в ложбину, отделяющую гору сию от настоящих Туманных гор или, лучше сказать, великих обвалов Устюрта, именуемых чинком, прошли через несколько бугристых возвышенностей. От оных поворотили на SW к весьма высокому остроконечному утесу, имевшему подобие высокого столба или пирамиды. Оный возвышается по крайней мере на 650 футов над поверхностью залива; шпиц его в уровне с плоскостью Устюрта. Образование и составные части Устюрта те же, что и горы Яман-Айракли, но первый выше. С невероятными трудами поднялись мы наверх, откуда представилась на необозримое пространство плоская ровная степь, изредка покрытая скудным кустарником и низкорослым саксаулом. Несмотря на бесплодие сей страны, видели мы в большом отдалении пасущиеся два стада, но аулов рассмотреть не могли. В сем углу Устюрта пресной воды нет, и мы, по долгом искании, принуждены были, томимые жаждою, возвращаться в лагерь. Еще до отхода в горы, поручил я остававшемуся караульному офицеру перенести лагерь к колодцам, осмотренным накануне, у которых и рассмотрели мы от подошвы Устюрта белевшиеся наши палатки.
При подошве упомянутой скалы рос во множестве саксаул; здесь мы отдыхали. В три часа пополудни добрались до лагеря, пройдя более 16-ти утомительных верст.
Туркменские старшины объявили мне, что в отсутствие наше приезжал родственник Ахмамет-бека Казбай с предостережением, чтобы наши люди не бродили поодиночке и не уходили далеко, ибо однородцы его по случаю поминок по знатном ордынце, убитом прошлого года в известном сражении с туркменами, перепились, и молодые люди грозятся напасть на наш лагерь. В особенности советовал он нам быть осторожными во время ночи. Я стал беспокоиться о двух партиях, отправленных с топографами; посему послал к ним навстречу 20 человек отборных казаков, условясь в сигналах и снабдив их на таковой случай ракетами и фальшфейерами. В 9 часов выстрелили из заревой пушки, на что в восточной стороне, верстах в четырех от лагеря, на вершине одного утеса зажгли фальшфейер, служивший ответным сигналом, что странников наших еще не отыскали. К великой нашей радости в половине 10-го часа показался со стороны Устюрта один отряд ходивших с топографами казаков, а вскоре после спустился с горы Яман-Айракли и другой. Оба сказывали, что видели посланную за ними партию, но, вероятно, от оной не были замечены, ибо один топограф следовал между скалами, а другой шел по дну глубоких оврагов. Мы отозвали сигналом командированных на поиски казаков, которые возвратились около полуночи. Предостережения Казбая были справедливы, ибо едва один из топографов успел сойти с Устюрта, как прискакали к обвалам человек тридцать пьяных киргизцев, которые, однако же, по чрезмерной крутизне спусков следовать за ним верхами не могли.
Приятель наш Барлыбай, из признательности за добрые с ним поступки и сытое потчиванье, бывшее для голодного жителя сих пустынь редким явлением, открыл мне, что на полдня конной езды от колодца находятся хорошие пресные ключи, в горах Кизыл-Таш, не в дальнем расстоянии от берега, к коему суда наши могут дойти скоро и пристать удобно. Вследствие сего приказано изготовиться к отплытию с рассветом 17 (29) июня. Ветер дул попутный. В 4 часа, убрав лагерь, перешли на суда, а в половине шестого снялись с якорей и вступили под паруса.
[С 17 июня до 24 июня рукописи не найдено в бумагах Г. С. Карелина. - Ред.]
25 июня (7 июля). Накануне надеялись мы, что, пустившись с рассветом, будем к вечеру праздновать день рождения Его Императорского Величества в Кизыл-Таше. В самом деле, в 4 часа утра подул свежий попутный ветерок. Косные стояли не у самого берега, и посему следовало перебираться к ним в бударах; с удивлением заметил я, что со всяким ударом весел, почти касавшихся до дна, всплывали большие круги жирного беловатого вещества. При ближайшем рассмотрении оказалась, что то была чистейшая белая нефть, коею столь обильно напитаны западный и юго-восточный берега Каспийского моря. Несколько времени бродил я в разных направлениях и нашел, что в тех местах, где лежал каменник, нефть поднималась в бо́льшем количестве.
Суда, по сделанному с вечера распоряжению, не дожидаясь меня снялись с якорей и поплыли в обратный путь из Кайдака. Мы последовали за ними в косных, держась вдоль берега. Скоро ветер изменил нам и, становясь час от часу слабее, наконец вовсе утих. По данному сигналу суда поворотили к Туманному кряжу и остановились против горы Алтын-Тюбя, или Золотой, в 300 саженях от берега на 10 футах глубины. Мы съехали к подошве горы, которая возвышается над поверхностью залива с лишком на 10 сажен. Она отделяется от Устюрта. Передняя ее часть, то есть обращенная к берегу, состоит из меловых и известковых почти отвесных утесов от 10 до 35 сажен вышиною.
Я решился праздновать сей высокоторжественный день, тем более что казаки, находясь доселе в беспрестанных трудах, не знали ни воскресных, ни праздничных дней. Но как времени оставалось еще много, то я пошел осматривать окрестности и собирать предметы естественной истории. Гора Алтын-Тюбя лежит под 44° 25' северной широты. Название Золотой дано ей справедливо, ибо содержит чрезмерное количество серного колчедана. Кроме исчисленных на горе Кара-Тюбек ископаемых, находится здесь трубчатый бурый железняк, коего поверхность совершенно остеклянилась. Но лучшею моею находкою на сих скалах были прекрасные кристаллы избела-голубоватого апатита, или фосфорно-кислой извести. […]
Перед солнечным закатом возвратились в лагерь; суда наши еще с утра разцветились флагами и вымпелами. Я приказал выдать двойную порцию, которую пили за Высочайшее здравие при пушечных выстрелах. Туркмены и приехавшие сюда со стариком Джумакулом киргизцы разделяли наш праздник. Играли, пели, боролись и стреляли в цель из ружей и пистолетов. Вечером пущено было несколько ракет.
С полдня до ночи стоял совершенный штиль. Реомюров термометр поднимался до +30°. Вода исходила, и мы чувствовали, сколь необходимо было для нас добраться до Кизыл-Таша.
26 июня (8 июля). С утра подул боковой ветер: мы поплыли прежним порядком, т. е. суда мористее, а мы вдоль берегов для снятия оных. Сегодня, как и вчера, ветер скоро стих; суда стали на якорь, а мы пустились на веслах, запасшись малым количеством воды и забрав все пустые бочонки. Вода выдавалась порциями; люди скоро утомились, почему приказал я пристать к мысу Лебяжьему. К вечеру явился к нам неутомимый Джумакул. Уверив меня в двадцатый раз в нелицемерной своей приязни, объявил, что будет провожать меня, сколько силы его позволят. Заметя, что мы нуждаемся в воде, вызвался указать хороший ключ, и сказал, что по распоряжению его гонят к нам на мену баранов. Тут объяснились бескорыстные виды почтенного ордынца. Однако же я искренно поблагодарил его, обещал подарок и отправил с ним к ключу Дунгара 18 отборных казаков. Посланные возвратились к полуночи с бочонками очень хорошей воды, но объявили, что ключи, расположенные на страшных крутизнах, с трудом доступны. […]
27 июня (9 июля). Ветер, как и в прежние дни, подул с рассветом. Несмотря на все убеждения Джумакула, кричавшего нам с берега, что киргизцы гонят баранов, подняли мы верпы и отправились. Мы отвечали ему, отмахиваясь благодарительными жестами, крича, что сею услугою, как он видит, пользоваться не можем. Ветер скоро затих, и казаки принялись за весла. Я вышел с коллекторами на берег и шел пешком. Мне посчастливилось найти новый, совершенно не известный ботаникам род растения. Реомюров термометр поднялся на солнце до +30½°. Мы очень расслабли, и многие купались. Горько-соленая вода, имевшая какое-то липкое свойство, производила зуд в теле, и волосы стояли щетиной. Поравнявшись с урочищем Сяй-Исем, косные пристали к берегу. Когда жар начал спадать, отправились мы к святому кладбищу, сняли вид оного и срисовали одну гробницу и камень. Благочестивого моего приношения, платка на шесте взамен взятых рогов аркара, уже не было. Джумакул, нагнавший нас здесь с своими баранами, объяснил, что тотчас по отбытии нашем платок снят киргизскими пастухами, пасшими неподалеку конской табун и за нами присматривавшими. К сему не преминул он, однако же, прибавить, что пастухи очистили себя продолжительными и теплыми молитвами. Последнее обстоятельство заставило нас усумниться, не попал ли жертвенный платок почтеннейшему Джумакулу. На кладбище нашли мы все по-старому и возвратились уже поздно вечером.
Старик Джумакул потребовал с меня, по предварительному условию, за двух старых баранов, четырех молодых, одного ягненка и одну козу, т. е. по гурьевским ценам на 40 рублей, два куля ржаной муки. Но как запасы наши находились на судах, далеко отставших позади, то услужливый киргизец взялся гнать баранов до Кизыл-Таша, и сверх того вызвался снабдить нас верблюдами для налития водою. В справедливой признательности к его усердию я обещал, кроме платы за баранов и за перевозку воды, подарить ему полтора куля муки, чем остался он весьма доволен.
28 июня (10 июля). С рассветом попутный ветер. Лишь только отвалили мы от берега, как один из лучших моих казаков (Иван Хохлачев) сказал мне, что перед светом почувствовал что-то, оцарапавшее ему спину, почему вскочил и начал ходить. Место между крыльцами стало саднить, и боль, постепенно увеличиваясь, становится несносною. Догадываясь, что несчастный, верно, уязвлен тарантулом, я приказал ему показать спину и по двум желтым цапинам, окруженным багровым пятном, уверился в справедливости моего предположения. В ту же минуту велел я натереть укушенное место деревянным маслом, дать оного ложку внутрь, напоить горячим чаем и укутать. Вскоре яд разлился и подступил к пояснице; когда же поднялся в грудь, то страдалец неоднократно порывался броситься в море. Нельзя изобразить мучений сего несчастного; боль ни на секунду не оставляла его, и всего продолжительнее чувствовал он судорожное движение внутренностей от пупа к пояснице. Сильная испарина помогла ему, и мы усилили потогонные средства; других не знали, ибо фельдшер оставался на судах. Мы плыли, беспрестанно возмущаемые стонами страдальца.
Прибрежные горы были обнажены и скалисты. Ветер скоро затих. Показалось множество вылинявших красных уток, которых, однако же, не только ловить, но и стрелять было очень трудно. Кроме того, что они плавали поодиночке и сидели в воде, погрузясь по самую головку, при первом движении ружьем ныряли на значительное пространство. Миновав урочище Кустан и Ак-Китык, пристали к берегу у северной оконечности сего последнего. Здесь отдыхали. Жар в полдень на солнце возвысился до +31°. Воды было мало. Утомленные греблею, казаки мешали ее с морскою, отчего страдали поносом.
В половине пятого часа пополудни поплыл далее; миновали урочище Исен-Казык и на ночь, при поднявшемся шторме, остановились у подошвы гор Ахча-Баш. Здесь берега приглубы и покрыты ракушею; грунт - жесткий песок. Ночь была очень прохладна.
29 июня (11 июля). В ночь буря утихла и наступил штиль. Мы обогнули лежавший вблизи мыс Опасный и подошли к прежней нашей стоянке против ключей Кизыл-Таша, расположились в другом месте. Берег здесь покрыт великими кучами гниющей лебяжьей травы, от которой запах при ветре с залива весьма неприятен. Джумакул ожидал нас с двумя верблюдами и тотчас дал их для перевозки воды. Он просил меня не обижать два киргизские семейства, оставшиеся вследствие моего обнадеживания при ключах. Я успокоил его и приказал с отряженными туда казаками отправиться есаулу Веденисову, подтвердив содержать их в строжайшем порядке. Между тем один из отдыхавших в палатке казаков, Филатов, вдруг закричал: по осмотре найдено, что он укушен в ногу и поясницу; но язвины иссиня-черного цвета совершенно разнствовали от прежних; почему заключил я, что больной укушен фалангою. Мы поступили с ним так же, как и с Хохлачевым. Больной метался, кричал и едва не задыхался. Его рвало и сильно корчило: мучительнейшую боль чувствовал он в желудке и впадал в беспамятство. Хохлачев, укушенный тарантулом, чрез 24 часа начал оправляться, но был очень слаб.
Джумакул и брат его Маметкул, дня за три возвратившийся из Хивы с известиями, что владения ханства заняты персидскими войсками, сообщили нам, что киргизцы видели у горы Яман-Айракли косную лодку с одним офицером и 12 казаками, из чего заключил я, что хорунжий Мостовщиков приезжал за водою. Догадку нашу подтверждали ордынцы, присовокупив, что однородцы их выменяли ему баранов.
ОКОНЧАНИЕСм. также:
• Г. С. Карелин. О разбоях на Каспийском море;
• Рапорты Карелина министру финансов графу Канкрину;
• Из воспоминаний о Г. С. Карелине.
Еще о полуострове Мангышлак:
• А. К. Гейнс. Дневник 1866 года. Путешествие в Туркестан;
• П. Юдин. Адаевский бунт на полуострове Мангышлак в 1870 г.;
• Полуостров Мангышлак // Всемирная иллюстрация, 1870;
• Р. Карутц. Среди киргизов и туркменов на Мангышлаке;
• там же.
ОКОНЧАНИЕ
http://galeneastro.livejournal.com
13 (25) июня. В четыре часа утра, с попутным свежим ветром, снялись с якоря и поплыли к Туманным горам. […] Поворотив на SSO, стали на перпендикуляре горы Яман-Айракли, по трехчасовом плавании бросили якорь в полутораста саженях от берега на 18-ти футах глубины. Грунт песчано-иловатый с ракушею.
Оставя на судах 20 человек вахтенных казаков, съехал я со всеми остальными на берег. Нам представилась дикая картина сколь беспорядочно, но живописною рукою природы набросанная. Из среды громады камней возвышались разнообразные исполинские утесы, представлявшие в бесчисленных видах и изменениях своих развалины, колокольни, башни, столбы, пирамиды и тому подобное. В левой стороне у скал, выдающихся прямо в море, и образующих мыс, тянулся ряд высоких и остроконечных камней. Бурун играл на них и беспрестанные сильные сплески пенили их вершины. Вправо, чрез обширную низменность видны были еще возвышеннейшие шпицы утесов, имевших совершенное подобие сахарной головы. Две горы особенно примечательны и известны под наименованиями Шатра и Кибитки. Сойдя на пологий берег, покрытый грудами выметанной лебяжьей травы (Vallisneria spiralis), мы тотчас увидели несколько копаней, с солодчивою, но к употреблению по нужде годною холодною водою. Место, к которому мы пристали, было в углублении не слишком вдавшегося залива. В полуторе версте от берега возвышались упомянутые скалы, сходившие к заливу постепенно склонявшимися и более округленными обвалами или холмами, уступами и покатостями.
Крутизны обвалов изрыты были глубочайшими оврагами, простиравшимися до берегов залива. Между двумя таковыми рытвинами, на солонцеватой узкой полосе, покрытой пылевидным белым песком, разбили палатки и поставили одну трехфунтовую пушку. По окраинам оврагов рос кустарник, известный у киргизцев под названием вонючего саксаула (сасык-саксаул), также мокрица (Calotheca) и камфарная трава (Camphoros monspeliaca); между лагерем и берегом многие солянки, прекрасной кустарной вьюнок (Convolvulus spinosissimus) и две породы пегана (Peganum harmala et crithmifolium). На последнем растении находились ягоды, величиною и цветом подобные крыжовнику, чрезмерно кислые, но не совсем неприятные. Они имеют прохладительное свойство, называются бибикою и весьма пригодны для делания уксуса и крепких спиртных напитков. Кроме того, повсюду разбросано было много верблюжьей травы (Alhagi camelorum), именуемый по-киргизски янтак. Выше лагеря, по известковым площадкам росли: южовник (Anabasis cretacea et aphylla), весьма красивый новый вид червегона (Zygophyllum n. sp.) и какое-то соленое растение, из корней которого добывают туркмены и здешние киргизы превосходную багряную краску. Еще с моря завидели мы несколько киргизцев, бродивших по скалам и за нами присматривавших. Сначала почли мы их за горных орлов или диких коз, но скоро разуверились. Мне необходимо нужно было сблизиться с ними. Как для того, чтобы узнать название урочищ и все до местностей относящееся, так и для других сведений, без коих наши труды и розыскания были бы не только многосложны, но отчасти и невозможны. Посему составил я три партии надежных людей, из коих с одною пошел прямо, а другие две послал вправо и влево по ущельям и утесам, строжайше подтвердив, чтобы, наблюдая возможную осторожность, в драку с туземцами не входили.
Мы вошли в ущелья; после многих стараний и хлопот, нам удалось нагнать в разных местах двоих киргизцев, старика и молодого. Оба вооружены были винтовками с фитилями. Младший неоднократно прицеливался в казаков, но всякий раз фитиль задувало ветром. Я обласкал старика и погрозил молодому, объявив ему, что если не загладит дерзкого своего поступка совершенным повиновением, чистосердечием и услугами экспедиции, то лишится свободы и более не увидит своей родины. Но вместе с тем успокоил их обоих, дав обещание сего же дня отпустить старика и впоследствии освободить молодого, если он, или кто-либо из его родных или знакомых, согласится провожать наши суда вдоль Туманных гор; при сем обнадежил, что вожатый не останется без награждения, соразмерного важности услуг, трудов и усердия. Оба они были адаевского рода, колена джиминеева, чалымова отделения, подотделения ак-бута. После сего условленным сигналом возвращен отряд, командированный влево. Вскоре по вступлении нашем в лагерь, приехали к задержанному молодому ордынцу Барлыбаю старший брат его Кульджабай и еще несколько ордынцев. Сделав вид, что я признателен к их посещению, которое принимаю знаком их доверенности, приказал угостить их чаем и черными сухарями. Обрадовавшись сим последним, они просили у меня, не соглашусь ли променять несколько кулей муки на баранов? Я отвечал, что это будет зависеть от их поведения, и если останусь оным довольным, то могут ожидать от меня возможного по мере сил и средств моих угождения. Старик был очень коварен и лгал бессовестно. Будучи уличен в неправде и старании на всяком слове обманывать, выгнан со стыдом из лагеря.
В то же время объявил прочим, что они свободны ехать и опять приезжать когда вздумают, и что, будучи подданными одного Государя Императора, примем их с удовольствием как гостей, от них же требуем только искренности и мирного поведения, ибо в противном случае в нашей всегда власти наказать их по мере и качеству проступков. Некоторые из казаков объявили за тайну киргизцам, что фитиль у винтовки Барлыбая потухал вследствие особенного заговора офицеров, и чтобы они во всяком разе знали, что куда не достигнет наш глаз, там подействуют чарования. Простаки, видя телескоп, секстант и другие инструменты, а ввечеру пускаемые ракеты, верно, были убеждены в справедливости чудесных рассказов, и впоследствии, посещая меня, вступали в палатку озираясь и с приметною боязнью. Несмотря на то, гости наши на все спросы относительно местностей и их самих старались лгать, по непреодолимой наклонности всех ордынцев. Важнейшим делом было для нас знать, где сыскать хорошую пресную воду, ибо находившаяся у берега в колодцах была очень солонцовата, при ветре с N и NW делалась горькою, а потеплев, становилась отвратительною и к употреблению вовсе негодною. Сколько могли мы понять из отрывистых и мельком сказанных слов, они сбирались при первом удобном случае утащить Барлыбая; мы заметили, что вновь прибывший киргизец, родственник его, привел лишнюю лошадь, оставленную вместе с другими за ближайшим оврагом. Посему, чтобы отнять у них всю надежду и заставить быть поискреннее, велел я Барлыбая Тасбулатова отвезти на суда и отдать под караул. Брат его, провожавший до берега, возвратясь, начал меня упрашивать отпустить пленника, обещая на другой день показать воду и с нами ехать; но я был непреклонен, требуя подтверждения сего не на словах, а на деле. При сем Кульджабай проговорился, объявив, что в горах, на юго-запад, неподалеку от берега есть пресные ключи. Один из присутствовавших ордынцев, весьма говорливый старик, по имени Аблай, старался замять его, и когда я приступил к неблагонамеренному киргизцу, требуя дальнейшего объяснения, то он сначала смутился, и подтвердил сказанное Кульджабаем. На приглашение наше указать место, с обещанием за труды хорошего награждения, стал всячески уклоняться, сказав сначала, что мастер плутать, то есть сбиваться с дороги; потом, что вода очень далеко; и наконец, что она весьма солона. Заметя, что он пользовался от своих однородцев некоторым уважением, я удержался от поступления с ним таким же образом, как с первым лгуном-старичишкою, и только объявил хладнокровно, что они, желая, по-видимому, нас обманывать, вредят и себе, и Кульджабаю, который должен избрать одно из двух: или указать нам воду и быть на самое короткое время вожаком, или навсегда лишиться свободы; к сему прибавил, что самих их не держу, но если станут упорствовать в обманах, то впередь не допустятся ни в лагерь, ни к Барлыбаю. Дорогие мои гости вышли, потолковали между собою и, вошед снова, обещали скоро возвратиться, быть искренними и пригнать баранов. Последнее обещание, в котором наименее могли мы со стороны киргизцев сомневаться, порадовало нас, ибо испортившиеся сухари и худо просоленная вонючая рыба не очень были питательны.
Занимаясь введением порядка в лагере и другими распоряжениями, долженствовавшими служить основанием и руководством на все будущее время пребывания нашего в здешнем неприязненном крае, я принужден был ограничить и сократить наблюдения.
Вечером приехал старик Аблай с известием, что он гнал было к нам двух баранов, но при спуске с крутого утеса животные переломили себе ноги, и посему просил отпустить к нему на помощь Барлыбая. Столь грубая ложь не была уважена и ему отказано наотрез. Между тем подъехало еще шесть ордынцев, и мы предложили ему пригласить кого-нибудь из них. Бессовестный ордынец не смутился, но отвечал, что он одумался и считает неприличным дарить увечными баранами.
В 9 часов, к великому изумлению и ужасу наших гостей, выстрелили из зоревой пушки и пустили несколько ракет, которые сочли они за огненных шайтанов (чертей), посылаемых для осмотра их аулов. Туркмены, съехавшие на берег, вступили с киргизцами в разговоры и с дозволения моего пригласили их ночевать в своей палатке. Сверх часовых, расставленных вокруг лагеря, учрежден из 12 казаков при одном уряднике отводный караул в полуверсте от оного, на крутом, обрывистом утесе.
14 (26) июня. На рассвете приехал киргизец Кульджабай с торжественным объявлением, что неподалеку гонят к нам двух обещанных баранов. Подозревая новый обман, мы не очень верили этому известию, но вскоре увидели двух вооруженных киргизцев с фитильными пищалями за плечами, подгоняющих к лагерю означенных баранов. Наездники остановились за оврагом, весьма недоверчиво посматривая на пушку, а Кульджабай подвел баранов ко мне, говоря: это для заключения дружеского между нами союза представляет подарок. Зная хорошо киргизов и находясь теперь в щекотливых к ним отношениях, я отказался от подарка. Долго настаивали они, но наконец, видя решимость мою не брать ничего даром, уступили. Я тотчас приказал им выдать гурьевскую цену, т. е. куль муки, и сверх того обе овчины. Потом велел одного барана отдать туркменам с тем, чтобы они угостили и киргизов. Но сколь велико было наше удивление, когда новые наши приятели объявили, что им таковое вознаграждение невыгодно и подарок мал. Такое наглое бесстыдство не было уважено, и они остались при первом моем распоряжении. В 7 часов утра увидели мы несущегося во всю прыть на белой лошади ордынца, с ног до головы вооруженного, который, остановясь в пятидесяти шагах от оврага, подозвал к себе одного казака и, стоя от него поодаль, объявил, что он прислан от своего племени кунан-урусов торжественно спросить нас, зачем приехали мы: с миром или войною? и если с последним намерением, то они вызвать готовы и в сию же ночь дадут себя знать. Казак передал мне слова сего герольда. Я приказал переводчику сказать ему, что вызов его считаю глупостью, что вредить друг другу причины не имеем, что мы приехали налиться хорошею водою, которой еще не нашли, но искать будем, и что если не имеют они неприязненных намерений, которые мы в противном случае сочтем за разбой и не оставим без примерного наказания, то приехать могут. Ордынец, выслушав внимательно ответ, оборотил лошадь и поскакал с прежнею быстротою.
Я хотел было идти на гору, как увидел в стороне за колодцами человек пятнадцать конных киргизцев. Трое из них, спешились и, подошед к колодцам, спрашивали, нет ли каких предметов для мены, на что казаки отвечали, что у них собственно нет ничего, и что о сем следует спросить у меня, причем указали на палатку, куда, однако же, приезжие идти отказались. Между тем услышали казаки, что один из удальцов, сидевших на коне поодаль с товарищами, сказал: русских мало, надобно собраться, сделать на них удар и разобрать по рукам. Товарищи назвали его дураком, представляя, что многие из однородцев находились в нашей власти и один на судах под караулом. Заметив же, что казаки вслушались в их разговор, ударили по лошадям и ускакали. Узнав о сем, я приказал, в случае если замеченный киргизец покажется, схватить его и привести ко мне.
По отъезде киргизцев, увидели мы за горою высоко поднимавшиеся два густые столба дыма и заключили из того, что ордынцы пустили палы для подания маяков отдаленным своим товарищам. Мы спросили о сем наших гостей, которые подтвердили нашу догадку, но, утаивая истинную причину, уверяли, что это сделано по старинному обыкновению извещать таким образом о приходе судов для мены. Я притворился, будто верю, а между тем сделал распоряжение, вследствие коего каждый из топографов, отправлявшихся на съёмку горы и окрести, был сопровождаем двенадцатью хорошо вооруженными казаками, людям нашим запрещено выходить поодиночке из лагеря, а часовым не велено подпускать к палатке слишком большие толпы киргизцев.
Старик Аблай, тронутый знаком общего пренебрежения и недоверчивости, а может быть и тем, что казаки, подчуя других ордынцев порционными своими сухарями, его как будто не примечали, вызвался показать находившиеся невдалеке на берегу залива колодцы, с хорошею, по словам его, пресною водою. Я тотчас воспользовался сим порывом откровенности или, лучше сказать, голода и, взяв с собою Кульджабая, поплыл в косной с казаками на SW вдоль берега. Аблай провожал нас по берегу верхом и, доехав до копаней, остановился. Поровнявшись с ним, поворотили на SSW и, вышед на землю, увидели колодцы. Они отстоят на 2½ версты от лагеря; вода в круглых ямах от 2-2½ аршин глубиною; хотя лучше прежней, но к употреблению только по нужде годная.
От колодцев простиралась довольно обширная долина, огибавшая гору Яман-Айракли и обрезывавшаяся передовыми обвалами Туманных гор. Почва солонцоватого свойства. Здесь, кроме исчисленных прежде растений, находились: низкорослая белена (Hyoscyamus pusillus), изредка европейский гелиотроп (Heliotropium europaeum) и в немалом количестве благовонный василек (Centaurea suaveolens). У колодцев застали мы четырех киргизцев, не доверявших нам и посему не вступавших в близкие сношения. Уступив моим убеждениям, они наконец слезли с лошадей и подошли с боязливостью. Я сказал им: конечно, вы много виноваты перед русскими, если столько их страшитесь? На что они отвечали, что, напротив, причина их опасений основывается на неоднократных опытах своевольств и грабительств, которые дозволяли себе русские суда, приходившие сюда под предлогами мены или рыболовства. Я поблагодарил их заявленную нам доверенность и звал вечером в гости. Один из стариков, почтенной для киргизца наружности, не отходил от меня. Видя, что мы собираем травы, вскочил на лошадь и пустился к югу в горы; через полчаса он возвратился с огромным пучком цветов, между которыми находились: василек ползучий (Centaurea repens), сизый ломонос (Clematis glauca aut n. sp.) и восточная щитовка (Scutellaria orientalis). Я отдарил его 25 иглами, тремя фунтами черных сухарей и куском сахару. Походя немного по сей бесплодной, солонцоватой низменности, сели в косную и отправились далее на SW, к небольшому приглубому мысу. В версте от берега глубина четыре сажени. Мы вышли на берег между передовыми обвалами двух очень высоких остроконечных гор: у одной из них, именуемой Кибиткою или Башнею, вершина имела вид трапеции; а другая, правее первой, называемая Вышкою или Шатром, походила на весьма тонкий конус совершенный.
С великим трудом взобрались мы на вершину Шатра, которая была срезана площадкою не более семи сажень длины и четырех ширины. Поверхность ее и бока усеяны мелкими кусочками селенита, верх состоит из известкового туфа, перемешанного с мергелем, ниже идут слои окаменелых двучерепных раковин, а за оными грубая бурая глина с весьма дробными частицами селенита. Гора Вышка, или Шатер, возвышается над поверхностью залива по крайней мере на 110 сажень. Она вместе с горою Башнею и междоимочною цепью холмов, скал и утесов называется Кара-Тюбек. Передовые холмы и горы, равномерно состоящие из грубой мергельной глины, пересекаются весьма глубокими оврагами и пропастями. Площади их покрыты известковыми туфами, небольшими плитами песчаника и кусками отверделой глины, с заключающимися в оных частицами камыша. Образование сих страшных обвалов во всех составах, проникнутых морскою солью, повсеместно и резко доказывает, что некогда места сии были под водою или по крайней мере омывались морскими волнами. В лощинах, изрытых вешнею водою, зеленелись несколько весьма редких и новых растений, между коими первое место занимал новый род Raponticum и прекрасный адонис (Adonis terniflora). На вершине каменистых площадок росли многие редкие травы. Знаменитый низкорослый кустарник, называемый по-киргизски баялиш (Atraphaxis compacta), капарсы (Capparis spinosa), Molluccela grandiflora, Malcolmia africana и несколько мне неизвестных. По крутизнам утесов торчали былинки измятых лилейных растений, каковы Asphodelus и Fritillaria. Насекомых найдено мало. Взамен того, змеи, скорпионы, фаланги и костянки попадались на каждом шагу. Из птиц видели только белоносого ворона, а из зверей много лисиц обыкновенных и караганок (Canis vulpes et caragan), но застрелить ни одной не могли.
Верстах в четырех за помянутыми двумя горами тянется настоящий обрыв Устюрта, или великой плоской возвышенности, простирающейся до Аральского моря. По закате солнца возвратились мы в лагерь, где нашли человек 15 киргизцев и между ними двух стариков, с которыми подружился я сего утра у колодцев. Приглася всех в палатку, приказал привести туда и Барлыбая. В доказательство признательности к мирным их расположениям и оказанной доверчивости, объявил я им, что пленника освобождаю, но в то же время просил, чтобы они выбрали из среды своей проводника в залив для указания разных урочищ и названий. Это, казалось, им понравилось и они тотчас составили отдельный кружок для совещания. Кульджабай вызвался было заменить брата, но сей последний просил собрание дозволить ему с нами остаться. Я тотчас подарил Барлыбаю несколько безделиц, и с сего времени стали мы искренними приятелями, в чем имел я случай увериться сего же вечера. Между моими гостями находился случайно родственник нашего туркменского старшины Акмамет-бека, старик Казбай, который, уступая врожденной наклонности киргизцев, лгал без милосердия. Барлыбай сидел подле меня и всякий раз, когда старик завирался, держал меня за платье. Пир кончился несколькими пущенными ракетами. Топографы возвратились очень поздно. Коллекторы видели на скалах трех горных коз.
15 (27) июня. Топографы продолжали производить съемку. Я искал въезда на гору, но повсеместно представлялись одни крутизны. Поутру пригнали 9 баранов, из которых выменяли мы шестерых, дав два мешка ржаной муки. Вскоре приехало еще несколько человек со многими баранами и приступили, требуя на обмен муки, но как казаки по случаю Петровского поста мяса не ели, а купленных достаточно было для остальной части экипажа и на угощение, то я отказал, обещая заехать по осмотре залива. Киргизцы роптали и настоятельно требовали мены; получа новый отказ, предложили четырех баранов за одну четверть; когда же сказано им было, что мы приехали не торговать и не за барышами, то отправились с великою досадою домой. С ними были две старухи, приехавшие на верблюдах сколько из любопытства, столько и по известной лености киргизцев, предоставляющих женщинам вьючить и вести верблюдов, в чем, надобно отдать им справедливость, они великие искусницы.
Сего числа осматривал я гору Яман-Айракли.
Широта ее у колодцев, расположенных при подошве, 44° 59'. Протяжение с северо-востока на юго-запад 8 верст; наибольшая ширина 5 верст, высота 600 футов. Гора Яман-Айракли составляла некогда остров, отделявшийся от материка с юга и востока проливом от четырех до шести верст шириною. Ныне на месте пролива солонцоватая падь, поросшая солеными травами. По бугристым на ней неровностям изредка набросаны бедные кустарники. Вся северо-западная сторона горы состоит из великого множества скал и утесов, перерезанных пропастями, стремнинами и глубочайшими оврагами. Составные части самой горы: известковый в разных видах туф и песчаник, лежащие горизонтальными слоями на пластах извести, в плотном смешении с улитками и раковинами; основание глинистого свойства. […]
Вода в заливе Кайдаке весьма горька и солона до 2½° по ареометру. Весною, когда бесчисленные овраги и рытвины несут с вершин гор обильные потоки пресной воды и на значительное пространство от берегов умеряют соленость залива, красная рыба устремляется к оным великими стадами. Кочевавшие здесь киргизцы единогласно нас уверяли, что нынешнею весною, за пять недель до нашего прихода скололи они сандовьями несколько сот севрюг, белуг и осетров. Один из киргизцев продал мне довольно большой белужий камень. Но промышленники, боясь ордынцев и по закоренелому предрассудку, что в Кайдаке нет якорных стоянок, ездят сюда очень редко, и то для мены. Если и может встретиться неудобство, и то разве в том отношении, что дно залива при берегах слишком поросло травою, и, следственно, при большом волнении станет заваливать сети. Некоторые из тюленщиков и рыбопромышленников сказывали мне, что между Жидовинными островами и поворотом Устюрта в степь нашли выброшенными на берега многие сотни тюленей и мертвых белуг, что имели они глупость приписывать особенному качеству воды Кайдака. Таковое поверье выходит из пределов вероятия, ибо при персидских берегах вода несравненно хуже, а рыбы едва ли не больше. По моему же мнению, могло сие последовать по двум причинам: или рыба задохнулась в ятовных ямах, которых мелкие окраины промерзли, или была затерта треснувшим от бури и взломанным грудами льдом. […]
Вечером приехал ордынец, сопровождаемый многими товарищами, которых накануне склонял к нападению на наш лагерь, и остановился за оврагом: все киргизцы, кроме его, слезли с лошадей. Казаки, вследствие данного им приказания схватить его, приблизились к толпе; но, видно, чудак, зная свою вину, предугадывал их намерение, и потому, осаживая беспрестанно лошадь, ударил по ней и ускакал.
Сего числа ночевало у нас до двенадцати ордынцев, становившихся более и более доверчивыми.
16 (28) июня. Отправя топографов для окончательной съемки горы Яман-Айракли и прилежащих мест, пошел я с тем же намерением прямо через нее с 15-тью вооруженными казаками. Всходы были безмерно круты, обрывисты и изрыты страшным образом. На самой вершине горы увидели мы двух каменных баранов, называемых по-киргизски аркарами, которые с невероятною быстротою бежали, прыгая с утеса на утес. Перешед чрез гору, нашли в глинистых округленных холмах много лисьих нор, и некоторых выгнали; но по неискусству наших охотников ни одной застрелить не могли.
Опустясь но отлогим скатам в ложбину, отделяющую гору сию от настоящих Туманных гор или, лучше сказать, великих обвалов Устюрта, именуемых чинком, прошли через несколько бугристых возвышенностей. От оных поворотили на SW к весьма высокому остроконечному утесу, имевшему подобие высокого столба или пирамиды. Оный возвышается по крайней мере на 650 футов над поверхностью залива; шпиц его в уровне с плоскостью Устюрта. Образование и составные части Устюрта те же, что и горы Яман-Айракли, но первый выше. С невероятными трудами поднялись мы наверх, откуда представилась на необозримое пространство плоская ровная степь, изредка покрытая скудным кустарником и низкорослым саксаулом. Несмотря на бесплодие сей страны, видели мы в большом отдалении пасущиеся два стада, но аулов рассмотреть не могли. В сем углу Устюрта пресной воды нет, и мы, по долгом искании, принуждены были, томимые жаждою, возвращаться в лагерь. Еще до отхода в горы, поручил я остававшемуся караульному офицеру перенести лагерь к колодцам, осмотренным накануне, у которых и рассмотрели мы от подошвы Устюрта белевшиеся наши палатки.
При подошве упомянутой скалы рос во множестве саксаул; здесь мы отдыхали. В три часа пополудни добрались до лагеря, пройдя более 16-ти утомительных верст.
Туркменские старшины объявили мне, что в отсутствие наше приезжал родственник Ахмамет-бека Казбай с предостережением, чтобы наши люди не бродили поодиночке и не уходили далеко, ибо однородцы его по случаю поминок по знатном ордынце, убитом прошлого года в известном сражении с туркменами, перепились, и молодые люди грозятся напасть на наш лагерь. В особенности советовал он нам быть осторожными во время ночи. Я стал беспокоиться о двух партиях, отправленных с топографами; посему послал к ним навстречу 20 человек отборных казаков, условясь в сигналах и снабдив их на таковой случай ракетами и фальшфейерами. В 9 часов выстрелили из заревой пушки, на что в восточной стороне, верстах в четырех от лагеря, на вершине одного утеса зажгли фальшфейер, служивший ответным сигналом, что странников наших еще не отыскали. К великой нашей радости в половине 10-го часа показался со стороны Устюрта один отряд ходивших с топографами казаков, а вскоре после спустился с горы Яман-Айракли и другой. Оба сказывали, что видели посланную за ними партию, но, вероятно, от оной не были замечены, ибо один топограф следовал между скалами, а другой шел по дну глубоких оврагов. Мы отозвали сигналом командированных на поиски казаков, которые возвратились около полуночи. Предостережения Казбая были справедливы, ибо едва один из топографов успел сойти с Устюрта, как прискакали к обвалам человек тридцать пьяных киргизцев, которые, однако же, по чрезмерной крутизне спусков следовать за ним верхами не могли.
Приятель наш Барлыбай, из признательности за добрые с ним поступки и сытое потчиванье, бывшее для голодного жителя сих пустынь редким явлением, открыл мне, что на полдня конной езды от колодца находятся хорошие пресные ключи, в горах Кизыл-Таш, не в дальнем расстоянии от берега, к коему суда наши могут дойти скоро и пристать удобно. Вследствие сего приказано изготовиться к отплытию с рассветом 17 (29) июня. Ветер дул попутный. В 4 часа, убрав лагерь, перешли на суда, а в половине шестого снялись с якорей и вступили под паруса.
[С 17 июня до 24 июня рукописи не найдено в бумагах Г. С. Карелина. - Ред.]
25 июня (7 июля). Накануне надеялись мы, что, пустившись с рассветом, будем к вечеру праздновать день рождения Его Императорского Величества в Кизыл-Таше. В самом деле, в 4 часа утра подул свежий попутный ветерок. Косные стояли не у самого берега, и посему следовало перебираться к ним в бударах; с удивлением заметил я, что со всяким ударом весел, почти касавшихся до дна, всплывали большие круги жирного беловатого вещества. При ближайшем рассмотрении оказалась, что то была чистейшая белая нефть, коею столь обильно напитаны западный и юго-восточный берега Каспийского моря. Несколько времени бродил я в разных направлениях и нашел, что в тех местах, где лежал каменник, нефть поднималась в бо́льшем количестве.
Суда, по сделанному с вечера распоряжению, не дожидаясь меня снялись с якорей и поплыли в обратный путь из Кайдака. Мы последовали за ними в косных, держась вдоль берега. Скоро ветер изменил нам и, становясь час от часу слабее, наконец вовсе утих. По данному сигналу суда поворотили к Туманному кряжу и остановились против горы Алтын-Тюбя, или Золотой, в 300 саженях от берега на 10 футах глубины. Мы съехали к подошве горы, которая возвышается над поверхностью залива с лишком на 10 сажен. Она отделяется от Устюрта. Передняя ее часть, то есть обращенная к берегу, состоит из меловых и известковых почти отвесных утесов от 10 до 35 сажен вышиною.
Я решился праздновать сей высокоторжественный день, тем более что казаки, находясь доселе в беспрестанных трудах, не знали ни воскресных, ни праздничных дней. Но как времени оставалось еще много, то я пошел осматривать окрестности и собирать предметы естественной истории. Гора Алтын-Тюбя лежит под 44° 25' северной широты. Название Золотой дано ей справедливо, ибо содержит чрезмерное количество серного колчедана. Кроме исчисленных на горе Кара-Тюбек ископаемых, находится здесь трубчатый бурый железняк, коего поверхность совершенно остеклянилась. Но лучшею моею находкою на сих скалах были прекрасные кристаллы избела-голубоватого апатита, или фосфорно-кислой извести. […]
Перед солнечным закатом возвратились в лагерь; суда наши еще с утра разцветились флагами и вымпелами. Я приказал выдать двойную порцию, которую пили за Высочайшее здравие при пушечных выстрелах. Туркмены и приехавшие сюда со стариком Джумакулом киргизцы разделяли наш праздник. Играли, пели, боролись и стреляли в цель из ружей и пистолетов. Вечером пущено было несколько ракет.
С полдня до ночи стоял совершенный штиль. Реомюров термометр поднимался до +30°. Вода исходила, и мы чувствовали, сколь необходимо было для нас добраться до Кизыл-Таша.
26 июня (8 июля). С утра подул боковой ветер: мы поплыли прежним порядком, т. е. суда мористее, а мы вдоль берегов для снятия оных. Сегодня, как и вчера, ветер скоро стих; суда стали на якорь, а мы пустились на веслах, запасшись малым количеством воды и забрав все пустые бочонки. Вода выдавалась порциями; люди скоро утомились, почему приказал я пристать к мысу Лебяжьему. К вечеру явился к нам неутомимый Джумакул. Уверив меня в двадцатый раз в нелицемерной своей приязни, объявил, что будет провожать меня, сколько силы его позволят. Заметя, что мы нуждаемся в воде, вызвался указать хороший ключ, и сказал, что по распоряжению его гонят к нам на мену баранов. Тут объяснились бескорыстные виды почтенного ордынца. Однако же я искренно поблагодарил его, обещал подарок и отправил с ним к ключу Дунгара 18 отборных казаков. Посланные возвратились к полуночи с бочонками очень хорошей воды, но объявили, что ключи, расположенные на страшных крутизнах, с трудом доступны. […]
27 июня (9 июля). Ветер, как и в прежние дни, подул с рассветом. Несмотря на все убеждения Джумакула, кричавшего нам с берега, что киргизцы гонят баранов, подняли мы верпы и отправились. Мы отвечали ему, отмахиваясь благодарительными жестами, крича, что сею услугою, как он видит, пользоваться не можем. Ветер скоро затих, и казаки принялись за весла. Я вышел с коллекторами на берег и шел пешком. Мне посчастливилось найти новый, совершенно не известный ботаникам род растения. Реомюров термометр поднялся на солнце до +30½°. Мы очень расслабли, и многие купались. Горько-соленая вода, имевшая какое-то липкое свойство, производила зуд в теле, и волосы стояли щетиной. Поравнявшись с урочищем Сяй-Исем, косные пристали к берегу. Когда жар начал спадать, отправились мы к святому кладбищу, сняли вид оного и срисовали одну гробницу и камень. Благочестивого моего приношения, платка на шесте взамен взятых рогов аркара, уже не было. Джумакул, нагнавший нас здесь с своими баранами, объяснил, что тотчас по отбытии нашем платок снят киргизскими пастухами, пасшими неподалеку конской табун и за нами присматривавшими. К сему не преминул он, однако же, прибавить, что пастухи очистили себя продолжительными и теплыми молитвами. Последнее обстоятельство заставило нас усумниться, не попал ли жертвенный платок почтеннейшему Джумакулу. На кладбище нашли мы все по-старому и возвратились уже поздно вечером.
Старик Джумакул потребовал с меня, по предварительному условию, за двух старых баранов, четырех молодых, одного ягненка и одну козу, т. е. по гурьевским ценам на 40 рублей, два куля ржаной муки. Но как запасы наши находились на судах, далеко отставших позади, то услужливый киргизец взялся гнать баранов до Кизыл-Таша, и сверх того вызвался снабдить нас верблюдами для налития водою. В справедливой признательности к его усердию я обещал, кроме платы за баранов и за перевозку воды, подарить ему полтора куля муки, чем остался он весьма доволен.
28 июня (10 июля). С рассветом попутный ветер. Лишь только отвалили мы от берега, как один из лучших моих казаков (Иван Хохлачев) сказал мне, что перед светом почувствовал что-то, оцарапавшее ему спину, почему вскочил и начал ходить. Место между крыльцами стало саднить, и боль, постепенно увеличиваясь, становится несносною. Догадываясь, что несчастный, верно, уязвлен тарантулом, я приказал ему показать спину и по двум желтым цапинам, окруженным багровым пятном, уверился в справедливости моего предположения. В ту же минуту велел я натереть укушенное место деревянным маслом, дать оного ложку внутрь, напоить горячим чаем и укутать. Вскоре яд разлился и подступил к пояснице; когда же поднялся в грудь, то страдалец неоднократно порывался броситься в море. Нельзя изобразить мучений сего несчастного; боль ни на секунду не оставляла его, и всего продолжительнее чувствовал он судорожное движение внутренностей от пупа к пояснице. Сильная испарина помогла ему, и мы усилили потогонные средства; других не знали, ибо фельдшер оставался на судах. Мы плыли, беспрестанно возмущаемые стонами страдальца.
Прибрежные горы были обнажены и скалисты. Ветер скоро затих. Показалось множество вылинявших красных уток, которых, однако же, не только ловить, но и стрелять было очень трудно. Кроме того, что они плавали поодиночке и сидели в воде, погрузясь по самую головку, при первом движении ружьем ныряли на значительное пространство. Миновав урочище Кустан и Ак-Китык, пристали к берегу у северной оконечности сего последнего. Здесь отдыхали. Жар в полдень на солнце возвысился до +31°. Воды было мало. Утомленные греблею, казаки мешали ее с морскою, отчего страдали поносом.
В половине пятого часа пополудни поплыл далее; миновали урочище Исен-Казык и на ночь, при поднявшемся шторме, остановились у подошвы гор Ахча-Баш. Здесь берега приглубы и покрыты ракушею; грунт - жесткий песок. Ночь была очень прохладна.
29 июня (11 июля). В ночь буря утихла и наступил штиль. Мы обогнули лежавший вблизи мыс Опасный и подошли к прежней нашей стоянке против ключей Кизыл-Таша, расположились в другом месте. Берег здесь покрыт великими кучами гниющей лебяжьей травы, от которой запах при ветре с залива весьма неприятен. Джумакул ожидал нас с двумя верблюдами и тотчас дал их для перевозки воды. Он просил меня не обижать два киргизские семейства, оставшиеся вследствие моего обнадеживания при ключах. Я успокоил его и приказал с отряженными туда казаками отправиться есаулу Веденисову, подтвердив содержать их в строжайшем порядке. Между тем один из отдыхавших в палатке казаков, Филатов, вдруг закричал: по осмотре найдено, что он укушен в ногу и поясницу; но язвины иссиня-черного цвета совершенно разнствовали от прежних; почему заключил я, что больной укушен фалангою. Мы поступили с ним так же, как и с Хохлачевым. Больной метался, кричал и едва не задыхался. Его рвало и сильно корчило: мучительнейшую боль чувствовал он в желудке и впадал в беспамятство. Хохлачев, укушенный тарантулом, чрез 24 часа начал оправляться, но был очень слаб.
Джумакул и брат его Маметкул, дня за три возвратившийся из Хивы с известиями, что владения ханства заняты персидскими войсками, сообщили нам, что киргизцы видели у горы Яман-Айракли косную лодку с одним офицером и 12 казаками, из чего заключил я, что хорунжий Мостовщиков приезжал за водою. Догадку нашу подтверждали ордынцы, присовокупив, что однородцы их выменяли ему баранов.
ОКОНЧАНИЕСм. также:
• Г. С. Карелин. О разбоях на Каспийском море;
• Рапорты Карелина министру финансов графу Канкрину;
• Из воспоминаний о Г. С. Карелине.
Еще о полуострове Мангышлак:
• А. К. Гейнс. Дневник 1866 года. Путешествие в Туркестан;
• П. Юдин. Адаевский бунт на полуострове Мангышлак в 1870 г.;
• Полуостров Мангышлак // Всемирная иллюстрация, 1870;
• Р. Карутц. Среди киргизов и туркменов на Мангышлаке;
• там же.