В стране глины и песку (2/5)
А. М. Никольский. В стране глины и песку. (Путевые очерки) // Мир Божий, 1894, № 9, 10.
А. М. Никольский. Летние поездки натуралиста. - СПб., 1900.
Часть 1. Часть 2. Часть 3. Часть 4. Часть 5.
Станция среди песков пустыни Кызыл-Кумы. Фото Г. О. Графтио, конец XIX в.
На 4-й день мы подошли к так называемой станции. Это хорошенький кирпичный домик, который как-то странно видеть среди безлюдной песчаной пустыни. На всем 500-верстном расстоянии таких станций поставлено всего три. По-видимому, они выстроены только для того, чтобы дать возможность путешественнику обогреться зимой или укрыться от песчаной бури, если она застигнет где-нибудь поблизости. Никакого другого значения они иметь не могут, если не считать того обстоятельства, что у сторожа станции можно получить казенный самовар. Первую станцию караулит один-единственный киргиз, у которого, кроме муки, нет никакой провизии; нет здесь ни верблюдов, ни телег, нет даже колес, а они могли бы очень пригодиться проезжающему в случае поломки своих. Мы даже не воспользовались самоваром; напоив здесь верблюдов и захватив запас воды, мы тронулись дальше.
Только на 5-й день судьба наконец сжалилась над нашей, по крайней мере над моей голодной участью, послав мне на охоте зайца. Правда, это был маленький, не больше кролика, местной породы зайчишка, с огромными ушами и с необыкновенно поджарым и сухим телом; все же это была дичь, в нем все-таки было мясо, о котором четыре дня тосковали наши желудки. Я тотчас же обратился к Дарье Сидоровне за советом, по какому способу было бы лучше использовать все питательные свойства нашей добычи, и, грешный человек, не слишком был опечален, когда она наотрез отказалась от всякого участия в этом деле, категорически заявив, что она «такой погани» не ест. С ее отказом я получал также carte blanche на способ приготовления дичи. На первом же привале я ободрал свою добычу, разрезал ее на куски, нанизал их на саксауловую палку и, изжарив на горячих углях, получил заячий шашлык. Нечего и говорить, что он оказался необычайно вкусно приготовленным и был съеден даже с мелкими косточками. Бедная Дарья Сидоровна так и осталась при одних сухарях; вообще, ей как-то не везло этот день. Только что я улегся на песчаном склоне ближайшего бархана, чтобы отдохнуть после возни с зайцем, как вдруг слышу, из телеги доносится до меня пронзительный визг моей спутницы. В один момент я был на месте происшествия и увидел здесь следующую картину: огромная фаланга, забравшаяся, вероятно, по оглобле, ползла по платью Дарьи Сидоровны и добиралась уже до лица. Растерявшаяся казачка, подняв руки кверху, с выражением ужаса в глазах, кричала на всю пустыню. Взять первый попавшийся предмет и убить ядовитую гадину на боку моей спутницы было делом одного мгновения. Надо заметить, что таким образом мне удалось избавить Дарью Сидоровну от серьезной опасности. Укушение фаланги чрезвычайно болезненно и, как говорят, в некоторых случаях, при известных осложнениях, даже смертельно. Эта гадина бегает замечательно быстро. Вы не успеете придти в себя, как по ноге она взберется до лица, и Боже сохрани придавить ее здесь, непременно ужалит; лучше дать ей сползти на платье или смахнуть быстрым движением в сторону.
Значительно реже попадались нам скорпионы, но на них мы не обращали особого внимания; во-первых, во внешнем виде их нет ничего страшного: будучи пауками, они скорее походят на маленького рачка, а во-вторых, по словам туркестанских жителей, и жалят они не так больно и не с такими неприятными последствиями, как фаланги.
Впрочем, там, где скорпионов много, киргизы, ночующие на бивуаке, принимают против них простую, но действительную меру. Они окружают бивуак волосяным арканом, чрез который эти ядовитые гадины не решаются ползти, опасаясь, вероятно, жестких торчащих вокруг аркана волосков. Замечательно, что бараны поедают и скорпионов, и фаланг, как траву, чем пользуются, как говорят, киргизы во время своих перекочевок. Прежде чем разбить юрту, они пускают на это место свое стадо, которое будто бы истребляет всех ядовитых пауков ближайшего клочка степи.
Не знаю, водится ли в Кизыл-Кумах каракурт, маленький черный паучок, укус которого считается смертельным. Наши проводники не могли сказать мне по этому поводу ничего определенного (Никольский, 1900. - rus_turk.).
Долго еще после этой истории не могла придти в себя Дарья Сидоровна. Она проклинала и степь, и тот час, в который ей пришла в голову мысль ехать в Петроалександровск; досталось тут и мужу, и даже нашим киргизам, хотя ей же они хотели услужить, подняв оглобли кверху сейчас после приключения с фалангой. Проводникам, пожалуй, даже досталось в особенности сильно, и вообще на них моя спутница вымещала все свое недовольство настоящим положением. Они были виноваты и в том, что телега на крутых склонах барханов кренилась очень сильно, и в том, что песок засыпал глаза; разгневанная казачка не раз ставила им на вид и дурную воду в колодцах. Словом, это были настоящие «козлы отпущения», но, к довершению негодования моей спутницы, эти «козлы» ни слова не понимали по-русски, а она ни слова по-киргизски. Во время баталии они с удивлением поглядывали на сердитую женщину и изо всей ее тирады, обращенной по их адресу, понимали только, что она на что-то гневается. По временам они переводили глаза на меня, не объясню ли я, в чем дело, но я обыкновенно сидел с невозмутимым видом, сохраняя строгий нейтралитет, и только в случае, если история принимала слишком комичный характер, разражался хохотом; за мной начинали смеяться и киргизы, а Дарья Сидоровна, недовольная и сконфуженная, прекращала свою брань.
Да, шибко доставалось от нее нашим проводникам, между тем это были преисправные ребята, видимо, знающие свое дело. Меня постоянно удивляло, как могут они находить дорогу среди однообразных холмов песку, где, к тому же, всякий след быстро заметается ветром. Правда, местами дорога обозначена пирамидами из саксауловых поленьев, но эти значки расставлены на расстоянии нескольких верст друг от друга, видимы же они только с ближайшего бархана. Еще труднее отыскивать их в потёмках, а мы большую часть пути прошли ночью. Раза два в темноте, во время ветра, проводники плутали, и даже довольно долго, но какими-то судьбами все-таки выходили к пирамиде. До какой степени легко заблудиться в песочной пустыне, я испытал сам на себе. В то время, когда верблюды шли, я слез было с телеги и свернул в сторону, чтобы застрелить суслика; не сделал я и 50 шагов, как уже решил вернуться, так как суслик спрятался в нору, но каково было мое удивление, когда оказалось, что и телега вместе с верблюдами тоже спрятались. Я бегом пустился в том направлении, где они должны были быть, влез на холм и увидел все те же барханы, кое-где поросшие кустами. Телега словно провалилась сквозь землю; она шла где-нибудь поблизости, может быть, в нескольких шагах от меня, но она скрыта была этими застывшими песчаными волнами. Верблюды совершенно неслышно ступают даже по твердому грунту, на беду и колеса телеги были только что смазаны, так что и по звуку нельзя было определить, где находятся мои спутники. Долго я метался от бархана к бархану, хотел уже было кричать, как вдруг один из наших «кораблей пустыни» догадался заскрипеть.
На 7-й день, рано утром, едва только небо начало бледнеть на востоке, еще утренняя звезда горела бриллиантовым блеском, мы подошли к пресной луже, неисповедимыми судьбами уцелевшей среди раскаляемых солнцем сыпучих песков. В среднеазиатской пустыне пресная вода настолько драгоценна, что каждый малейший источник ее составляет заметный пункт в географии страны. Здесь перекрещиваются караванные пути, здесь же кочуют киргизы со своими кормильцами баранами, и даже дикие птицы, которые тоже хотят пить, - жаворонки, степные рябки и горлинки - ютятся поблизости этих источников жизни. Несмотря на то, что лужа, где мы остановились, была не больше и не глубже тех луж, которые в провинциальных городах после ливня появляются на всякой площади, но она имела собственное название и величалась даже озером: Кукча́-Куль. Чтобы составить представление о том, какова вода в этом озере, надо в стакан чистой воды насыпать столовую ложку песку. Впрочем, эта жидкая грязь много лучше соленой ящеричной настойки здешних колодцев: во-первых, она совершенно пресного вкуса, а во-вторых, песок скоро отстаивается. В кизыл-кумских колодцах вода настолько дурна, что если бы она была хоть чуточку похуже, ее не стал бы пить ни один киргиз. Края их по большей части не ограждены никаким барьером, поэтому ящерицы и черепахи могут топиться там сколько им угодно, и это они проделывают тем охотнее, что здесь им слишком тесно; очень уж много развелось их в песочной степи. От такой примеси вода, конечно, не много выигрывает; она становится затхлой, местами даже прямо с запахом гнили, к тому же она всегда солоновата и жестка на вкус…
Надо видеть, какое оживление вносит небольшая пресная лужа в природу пустыни. По берегам Кукча́-Куля во множестве бегали степные жаворонки; местами сидели и пили воду горлицы, Бог знает зачем поселившиеся в степи; тут же выхаживал один ворон; несколько красивых пестрых пчелоедов носились над лужей, и лишь только показалось солнце, на озеро полетели степные рябки и саджи [Рябок - Рterocles arenarius; саджа - Sуrrhaрtes рaradoхus. Обе птицы представляют из себя нечто среднее между куропаткой и голубем, но только с песочно-желтыми в пятнах перьями спины.]. Стая за стаей с громким гиканьем летели эти истые дети пустыни на лужу; со свистом они опускались около воды и начинали жадно пить. Невзирая на мою отчаянную пальбу, прилетали новые стаи и хотя бы урывком пытались напиться. Бедные, как им хотелось пить!.. Но мне еще больше хотелось есть. Они, по крайней мере, пили вчера, а я уже третий день, с самого зайца, ничего не ел, кроме сухарей, а сухари разве пища? Понятно, что я палил направо и налево, но, как всегда, попадал больше в широкое небо, в которое, как известно, трудно промахнуться; однако я убил все-таки четырех рябков и, зарядив ружье, собирался еще раз покуситься на жизнь мчавшихся с быстротой стрелы птиц, как вдруг из телеги донесся до меня отчаянный крик Дарьи Сидоровны. Судя по этому визгу на всю пустыню, я решил, что по крайней мере десять фаланг одновременно влезли на мою спутницу. Я бросил стрелять и побежал спасать ее. Между тем крик продолжался; на время он замирал, но потом снова раздавался с удвоенной силой. Прибежав на место происшествия, я увидел следующую картину: в одном углу телеги бегала небольшая ящерица, очевидно, удравшая из моей коробки; в противуположном углу, прижавшись к самой стенке нашей каюты, с выражением ужаса в лице, сидела Дарья Сидоровна, сидела и кричала на всю степь, подняв руки кверху. Ящерица, видимо, больше всего напуганная этим криком, металась из стороны в сторону, отыскивая выход. Я схватил её за хвост; она ущипнула меня за палец и, вырвавшись, соскочила на плечо моей спутницы. Тут визг достиг такой небывалой высоты, что я, признаться, и сам растерялся, а еще больше перетрусила ящерица. Наверно, она осталась бы сидеть в коробке, если бы знала, как отнесется к ее прогулке по телеге Дарья Сидоровна. Кое-как удалось изловить хвостатую любительницу свободы и водворить ее в банку со спиртом. Тут же, пока я запирал крышку ящика, еще с неостывшим волнением в крови и с дрожанием в голосе, предъявила мне моя спутница свой ультиматум. Впредь я обязывался всех ящериц и других подобных «гнусов», коих мне приведется поймать, немедленно сажать в спирт, а отнюдь не держать живьем в коробках. Надо ли говорить, что я принял этот ультиматум, хотя он и был для меня довольно стеснителен. В самом деле, не угодно ли для каждого «гнуса» всякий раз вытаскивать большой деревянный ящик, скорее - сундук, с банкой.
Пока шла война с ящерицей, степные рябки напились и, конечно, улетели по своим делам, так что нам пришлось довольствоваться только четырьмя птицами. Несмотря на раннее утро, мы тут же принялись варить их. Хозяйственные хлопоты и перспектива поесть настоящего супа и дичи помогли Дарье Сидоровне забыть только что перенесенное потрясение. Лишь только мы принялись за похлебку, пользуясь минутой, я попытался было внести поправку в наш договор, поправку в том смысле, чтобы мне предоставлено было право сажать ящериц не в бумажную коробку от табаку, как было прежде, а в жестяной цилиндр от монпансье. «С хорошей крышкой», - прибавил я, выразив при этом готовность опростать его от сахару, но Дарья Сидоровна ответила решительным отказом. Так как я не настаивал - где уж тут было настаивать - то инцидент был исчерпан, и мы, заложив верблюдов, поехали дальше.
Теперь нам посчастливилось на птиц. Пробираясь среди сыпучих песков, верблюды не раз вспугивали тех самых рябков и садж, которые отсюда летали на лужу Кукча-Куль. Эти птицы представляют нечто среднее между куропаткой и голубем. Острыми крыльями и быстрым полетом они напоминают голубей; пьют, как голуби, не отрывая клюва от воды. Но по форме клюва это - настоящие куриные. Нас поражала быстрота их полета: они могут пролетать 90-100 верст в час; для них, можно сказать, не существует расстояния; делать ежедневную прогулку верст за сто единственно за тем, чтобы напиться, для них ровно ничего не стоит. Эта особенность позволяет им гнездиться и жить в таких местах пустыни, которые отделены от ближайшего источника или лужи целыми сотнями верст. Кормятся эти птицы семенами астрагалов и других степных растений. Вся жизнь их проходит среди песков, почему их красивое узорчатое оперение прекрасно гармонирует с цветом песка. Когда они сидят неподвижно, прижавшись к почве, их невозможно заметить даже на расстоянии нескольких шагов. Трудно было бы охотиться на этих птиц, будь они немного осторожнее. Но, вероятно, в глухих местах Кизыл-Кумов они редко видели человека и не привыкли считать его непримиримым врагом. Они не прятались при нашем приближении и спокойно небольшими стайками бегали вблизи нашей телеги. Конечно, им приходилось платиться за излишнюю доверчивость. После каждого моего выстрела Дарья Сидоровна получала в свое распоряжение одного, двух, а иногда и трех рябков или садж, которых тут же, в телеге, начинала ощипывать.
Саксаульная сойка (Podoces Panderi Fisch.)
В тот же переезд мы впервые встретили еще одну достопримечательность Кизыл-Кумов: саксаульную сойку. Пепельно-серая, с черным хвостом, отливающим зеленым металлическим блеском, птица эта по складу тела, в действительности, походит на наших соек. Но в образе жизни и повадках ее много своеобразного. Если попытаться преследовать ее, она не полетит от вас, как это делают другие птицы. Вытянув голову вперед, крупной рысью, непомерно большими шагами она побежит по песку по направлению ближайшего куста саксаула, спрячется за него и оттуда начнет выглядывать то по одну, то по другую сторону куста, желая убедиться, здесь ли еще ее враг. В редких случаях саксаульная сойка прибегает к помощи крыльев, и то лишь затем, чтобы взлететь на верхушку куста и поглядеть оттуда на предмет, который кажется ей подозрительным. Как большинство птиц из семейства ворон, эта сойка кормится всякой всячиной: семенами саксаула и астрагалов, личинками степных жуков, ящерицами и даже падалью (Никольский, 1900. - rus_turk.).
8-й и 9-й дни дорога шла все также барханами и только изредка выходила на такыры, уцелевшие от поглощения летучими песками. С утра верхушки холмов начинали куриться, к полудню воздух наполнялся летящим песком, а к вечеру становилось опять тихо. Поэтому мы предпочитали идти по ночам, останавливаясь днем где-нибудь посередине такыра, чтобы быть дальше от песчаных душей. Ночные переезды были тем более удобны, что дневной жар сменялся тогда большой свежестью: нам приходилось даже надевать драповое пальто. В этом отношении Кизыл-Кумы напоминают Сахару, где иногда днем можно печь яйца в раскаленном лучами солнца песке, а ночью замерзает вода. Вечером девятого дня мы подошли к третьей и последней станции в пустыне. До Петроалександровска оставалось всего около 90 верст, и на станции можно было видеть некоторые признаки близости человеческого поселения, притом же русского. Прежде всего, сторожем домика состоял русский, отставной солдат. При станции находилась и домашняя скотина в виде двух тощих собак и одной такой же тощей кошки. Во всем остальном станция ничем не отличалась от двух прежних, то есть ничего остального в ней не было, если не считать казенного самовара. Не смотря на это, мы остались тут ночевать. Надо было видеть то удовольствие, с каким Дарья Сидоровна встретила эти первые признаки близости Петроалександровска. Прежде всего она постаралась наверстать 9 дней потерянного времени, когда ей почти совсем не приходилось вести никаких разговоров, если не считать обличительных речей, направленных против наших проводников. Словоохотливая от природы, она, видимо, очень страдала от невозможности вести беседу по душе; сначала она пыталась заводить разговоры со мной, но вся ее словоохотливость парализовалась моим невниманием: я обыкновенно молчал как пень; конечно, и она с каждым днем говорила все меньше и меньше, и наконец прекратила всякие попытки расшевелить меня. Все последствия ее скуки должны были выносить на себе все те же проводники. На счастье Дарьи Сидоровны, старик сторож находился не в лучших условиях относительно возможности вести разговоры. Его постоянные собеседники были, пожалуй, еще менее пригодны для этой цели, нежели я. Это были две собаки и кошка, единственные живые существа станции, после самого сторожа. Кошка была суха, как кошачья мумия египетских катакомб, - вероятно, станционный домик не оживляли своим присутствием ни крысы, ни мыши. Пока мы сидели за самоваром, Дарья Сидоровна с упоением рассказывала, как мы голодали, какие «окаянные» проводники, как они таили мысль убить ее и непременно убили бы, если бы она не ругала их и не грозила им казацкой шашкой. Тут только я понял, за что моя спутница невзлюбила наших киргиз. Согласитесь, есть за что невзлюбить.
Подробно она описала случай с фалангой, а еще подробнее рассказала о ящерице. После полуночи я отправился спать в свою телегу, и долго еще чрез растворенное окно доносились до меня отдельные слова двух натосковавшихся по беседам людей. Я спал так крепко, что не слыхал, как станционные собаки, должно быть, обе, вскочили в телегу, разобрали мешок с сухарями и вытащили их наполовину. Это приключение не опечалило даже и Дарью Сидоровну, судя по тому, что проводники, кроме обычной ежедневной порции обличительных речей, никакой особой головомойки не получали. В самом деле, до Петроалександровска оставалось всего два дня пути, а бедные собаки без наших сухарей не нынче-завтра поколели бы с голоду - до того они были тощи.
Кишлак. Фото Г. О. Графтио, конец XIX в.
Утром 11-го дня пути мы вошли наконец в пределы Хивинского оазиса. Еще издали показались верхушки пирамидальных тополей, выглядывавших из-за голых гребней песчаных барханов. Скоро мы подошли к садам и кишлакам [кишлаками называют здесь отдельные сартовские домики при саде или при пашне, стало быть, нечто вроде хуторов], которые узкой лентой на протяжении верст 20 тянутся по берегу Амударьи до самого Петроалександровска. Надо видеть среднеазиатские оазисы, чтобы вполне оценить животворную силу воды. Вода здесь все. Почва, способы обработки ее и климат имеют только второстепенное значение. Там, где при помощи арыка из Амударьи удается оросить землю, вы видите живописные сады с виноградниками, фруктовыми деревьями, аллеями высоких тополей; или пред вами расстилается пашня с высокой джугарой [джугара, иначе сорго, есть род проса; отличается необыкновенной урожайностью], хлопчатником, пшеницей или кунжутом. На расстоянии полуаршина от орошенной земли начинается бесплодная пустыня с ее песками и солонцами. В одном месте я видел пшеницу, засеянную между песчаными барханами; она росла даже на сыпучем песке, хотя и не достигала здесь такого роста, как на глине.
Собственно говоря, и весь Хивинский оазис представляет из себя только ту узкую полосу земли по обоим берегам Амударьи, куда удалось провести оросительные арыки. Правая сторона принадлежит России, левая составляет Хивинское ханство. Около полудня мы наконец добрались до Петроалександровска. Дарья Сидоровна отыскала своего мужа, а я, бросив телегу в первом попавшемся доме, куда меня пустили остановиться, под палящими лучами солнца, еще более беспощадными на улицах укрепления, нежели в пустыне, побежал отыскивать хоть какой-нибудь пищи. Но увы!.. День оказался не базарным. Базар бывает здесь раз в неделю, а в местных лавках не было никаких закусок, если не считать за таковые окаменелые мятные пряники, монпансье, карамель и тому подобную дрянь. С каким удовольствием пожевал бы я теперь казалинской колбасы, хотя бы она еще более походила на киргизские нагайки; но и ее здесь не было. Наконец меня выручил один офицер. Видя мое затруднительное положение и в эту минуту, и впредь, он пригласил меня к себе жить. На дворе у него хорошенький садик с аллеями пирамидальных тополей, кустами каких-то цветов и с журчащим арыком. В саду целый день ворковали индийские горлинки, по временам свистели иволги, а по вечерам раздавался мелодический крик хивинского сычика. Здесь, в сравнительно комфортабельной обстановке, скоро были забыты все невзгоды только что пройденного пути. Забыт был 11-дневный пост в пустыне, забыты песчаные души, фаланги и все остальные напасти, которыми Дарья Сидоровна так попрекала наших проводников. Однако увлекаться забыванием мне было нельзя: надо было торопиться к устью Амударьи.
ПРОДОЛЖЕНИЕТого же автора:
• Путешествие на озеро Балхаш и в Семиреченскую область;
• Поездка в северо-восточную Персию и Закаспийскую область;
• В Северной Персии.
См. также:
• Город Петроалександровск // Всемирная иллюстрация, 1881;
• В. И. Масальский: Россия. Полное географическое описание нашего отечества. 1913.
А. М. Никольский. Летние поездки натуралиста. - СПб., 1900.
Часть 1. Часть 2. Часть 3. Часть 4. Часть 5.
Станция среди песков пустыни Кызыл-Кумы. Фото Г. О. Графтио, конец XIX в.
На 4-й день мы подошли к так называемой станции. Это хорошенький кирпичный домик, который как-то странно видеть среди безлюдной песчаной пустыни. На всем 500-верстном расстоянии таких станций поставлено всего три. По-видимому, они выстроены только для того, чтобы дать возможность путешественнику обогреться зимой или укрыться от песчаной бури, если она застигнет где-нибудь поблизости. Никакого другого значения они иметь не могут, если не считать того обстоятельства, что у сторожа станции можно получить казенный самовар. Первую станцию караулит один-единственный киргиз, у которого, кроме муки, нет никакой провизии; нет здесь ни верблюдов, ни телег, нет даже колес, а они могли бы очень пригодиться проезжающему в случае поломки своих. Мы даже не воспользовались самоваром; напоив здесь верблюдов и захватив запас воды, мы тронулись дальше.
Только на 5-й день судьба наконец сжалилась над нашей, по крайней мере над моей голодной участью, послав мне на охоте зайца. Правда, это был маленький, не больше кролика, местной породы зайчишка, с огромными ушами и с необыкновенно поджарым и сухим телом; все же это была дичь, в нем все-таки было мясо, о котором четыре дня тосковали наши желудки. Я тотчас же обратился к Дарье Сидоровне за советом, по какому способу было бы лучше использовать все питательные свойства нашей добычи, и, грешный человек, не слишком был опечален, когда она наотрез отказалась от всякого участия в этом деле, категорически заявив, что она «такой погани» не ест. С ее отказом я получал также carte blanche на способ приготовления дичи. На первом же привале я ободрал свою добычу, разрезал ее на куски, нанизал их на саксауловую палку и, изжарив на горячих углях, получил заячий шашлык. Нечего и говорить, что он оказался необычайно вкусно приготовленным и был съеден даже с мелкими косточками. Бедная Дарья Сидоровна так и осталась при одних сухарях; вообще, ей как-то не везло этот день. Только что я улегся на песчаном склоне ближайшего бархана, чтобы отдохнуть после возни с зайцем, как вдруг слышу, из телеги доносится до меня пронзительный визг моей спутницы. В один момент я был на месте происшествия и увидел здесь следующую картину: огромная фаланга, забравшаяся, вероятно, по оглобле, ползла по платью Дарьи Сидоровны и добиралась уже до лица. Растерявшаяся казачка, подняв руки кверху, с выражением ужаса в глазах, кричала на всю пустыню. Взять первый попавшийся предмет и убить ядовитую гадину на боку моей спутницы было делом одного мгновения. Надо заметить, что таким образом мне удалось избавить Дарью Сидоровну от серьезной опасности. Укушение фаланги чрезвычайно болезненно и, как говорят, в некоторых случаях, при известных осложнениях, даже смертельно. Эта гадина бегает замечательно быстро. Вы не успеете придти в себя, как по ноге она взберется до лица, и Боже сохрани придавить ее здесь, непременно ужалит; лучше дать ей сползти на платье или смахнуть быстрым движением в сторону.
Значительно реже попадались нам скорпионы, но на них мы не обращали особого внимания; во-первых, во внешнем виде их нет ничего страшного: будучи пауками, они скорее походят на маленького рачка, а во-вторых, по словам туркестанских жителей, и жалят они не так больно и не с такими неприятными последствиями, как фаланги.
Впрочем, там, где скорпионов много, киргизы, ночующие на бивуаке, принимают против них простую, но действительную меру. Они окружают бивуак волосяным арканом, чрез который эти ядовитые гадины не решаются ползти, опасаясь, вероятно, жестких торчащих вокруг аркана волосков. Замечательно, что бараны поедают и скорпионов, и фаланг, как траву, чем пользуются, как говорят, киргизы во время своих перекочевок. Прежде чем разбить юрту, они пускают на это место свое стадо, которое будто бы истребляет всех ядовитых пауков ближайшего клочка степи.
Не знаю, водится ли в Кизыл-Кумах каракурт, маленький черный паучок, укус которого считается смертельным. Наши проводники не могли сказать мне по этому поводу ничего определенного (Никольский, 1900. - rus_turk.).
Долго еще после этой истории не могла придти в себя Дарья Сидоровна. Она проклинала и степь, и тот час, в который ей пришла в голову мысль ехать в Петроалександровск; досталось тут и мужу, и даже нашим киргизам, хотя ей же они хотели услужить, подняв оглобли кверху сейчас после приключения с фалангой. Проводникам, пожалуй, даже досталось в особенности сильно, и вообще на них моя спутница вымещала все свое недовольство настоящим положением. Они были виноваты и в том, что телега на крутых склонах барханов кренилась очень сильно, и в том, что песок засыпал глаза; разгневанная казачка не раз ставила им на вид и дурную воду в колодцах. Словом, это были настоящие «козлы отпущения», но, к довершению негодования моей спутницы, эти «козлы» ни слова не понимали по-русски, а она ни слова по-киргизски. Во время баталии они с удивлением поглядывали на сердитую женщину и изо всей ее тирады, обращенной по их адресу, понимали только, что она на что-то гневается. По временам они переводили глаза на меня, не объясню ли я, в чем дело, но я обыкновенно сидел с невозмутимым видом, сохраняя строгий нейтралитет, и только в случае, если история принимала слишком комичный характер, разражался хохотом; за мной начинали смеяться и киргизы, а Дарья Сидоровна, недовольная и сконфуженная, прекращала свою брань.
Да, шибко доставалось от нее нашим проводникам, между тем это были преисправные ребята, видимо, знающие свое дело. Меня постоянно удивляло, как могут они находить дорогу среди однообразных холмов песку, где, к тому же, всякий след быстро заметается ветром. Правда, местами дорога обозначена пирамидами из саксауловых поленьев, но эти значки расставлены на расстоянии нескольких верст друг от друга, видимы же они только с ближайшего бархана. Еще труднее отыскивать их в потёмках, а мы большую часть пути прошли ночью. Раза два в темноте, во время ветра, проводники плутали, и даже довольно долго, но какими-то судьбами все-таки выходили к пирамиде. До какой степени легко заблудиться в песочной пустыне, я испытал сам на себе. В то время, когда верблюды шли, я слез было с телеги и свернул в сторону, чтобы застрелить суслика; не сделал я и 50 шагов, как уже решил вернуться, так как суслик спрятался в нору, но каково было мое удивление, когда оказалось, что и телега вместе с верблюдами тоже спрятались. Я бегом пустился в том направлении, где они должны были быть, влез на холм и увидел все те же барханы, кое-где поросшие кустами. Телега словно провалилась сквозь землю; она шла где-нибудь поблизости, может быть, в нескольких шагах от меня, но она скрыта была этими застывшими песчаными волнами. Верблюды совершенно неслышно ступают даже по твердому грунту, на беду и колеса телеги были только что смазаны, так что и по звуку нельзя было определить, где находятся мои спутники. Долго я метался от бархана к бархану, хотел уже было кричать, как вдруг один из наших «кораблей пустыни» догадался заскрипеть.
На 7-й день, рано утром, едва только небо начало бледнеть на востоке, еще утренняя звезда горела бриллиантовым блеском, мы подошли к пресной луже, неисповедимыми судьбами уцелевшей среди раскаляемых солнцем сыпучих песков. В среднеазиатской пустыне пресная вода настолько драгоценна, что каждый малейший источник ее составляет заметный пункт в географии страны. Здесь перекрещиваются караванные пути, здесь же кочуют киргизы со своими кормильцами баранами, и даже дикие птицы, которые тоже хотят пить, - жаворонки, степные рябки и горлинки - ютятся поблизости этих источников жизни. Несмотря на то, что лужа, где мы остановились, была не больше и не глубже тех луж, которые в провинциальных городах после ливня появляются на всякой площади, но она имела собственное название и величалась даже озером: Кукча́-Куль. Чтобы составить представление о том, какова вода в этом озере, надо в стакан чистой воды насыпать столовую ложку песку. Впрочем, эта жидкая грязь много лучше соленой ящеричной настойки здешних колодцев: во-первых, она совершенно пресного вкуса, а во-вторых, песок скоро отстаивается. В кизыл-кумских колодцах вода настолько дурна, что если бы она была хоть чуточку похуже, ее не стал бы пить ни один киргиз. Края их по большей части не ограждены никаким барьером, поэтому ящерицы и черепахи могут топиться там сколько им угодно, и это они проделывают тем охотнее, что здесь им слишком тесно; очень уж много развелось их в песочной степи. От такой примеси вода, конечно, не много выигрывает; она становится затхлой, местами даже прямо с запахом гнили, к тому же она всегда солоновата и жестка на вкус…
Надо видеть, какое оживление вносит небольшая пресная лужа в природу пустыни. По берегам Кукча́-Куля во множестве бегали степные жаворонки; местами сидели и пили воду горлицы, Бог знает зачем поселившиеся в степи; тут же выхаживал один ворон; несколько красивых пестрых пчелоедов носились над лужей, и лишь только показалось солнце, на озеро полетели степные рябки и саджи [Рябок - Рterocles arenarius; саджа - Sуrrhaрtes рaradoхus. Обе птицы представляют из себя нечто среднее между куропаткой и голубем, но только с песочно-желтыми в пятнах перьями спины.]. Стая за стаей с громким гиканьем летели эти истые дети пустыни на лужу; со свистом они опускались около воды и начинали жадно пить. Невзирая на мою отчаянную пальбу, прилетали новые стаи и хотя бы урывком пытались напиться. Бедные, как им хотелось пить!.. Но мне еще больше хотелось есть. Они, по крайней мере, пили вчера, а я уже третий день, с самого зайца, ничего не ел, кроме сухарей, а сухари разве пища? Понятно, что я палил направо и налево, но, как всегда, попадал больше в широкое небо, в которое, как известно, трудно промахнуться; однако я убил все-таки четырех рябков и, зарядив ружье, собирался еще раз покуситься на жизнь мчавшихся с быстротой стрелы птиц, как вдруг из телеги донесся до меня отчаянный крик Дарьи Сидоровны. Судя по этому визгу на всю пустыню, я решил, что по крайней мере десять фаланг одновременно влезли на мою спутницу. Я бросил стрелять и побежал спасать ее. Между тем крик продолжался; на время он замирал, но потом снова раздавался с удвоенной силой. Прибежав на место происшествия, я увидел следующую картину: в одном углу телеги бегала небольшая ящерица, очевидно, удравшая из моей коробки; в противуположном углу, прижавшись к самой стенке нашей каюты, с выражением ужаса в лице, сидела Дарья Сидоровна, сидела и кричала на всю степь, подняв руки кверху. Ящерица, видимо, больше всего напуганная этим криком, металась из стороны в сторону, отыскивая выход. Я схватил её за хвост; она ущипнула меня за палец и, вырвавшись, соскочила на плечо моей спутницы. Тут визг достиг такой небывалой высоты, что я, признаться, и сам растерялся, а еще больше перетрусила ящерица. Наверно, она осталась бы сидеть в коробке, если бы знала, как отнесется к ее прогулке по телеге Дарья Сидоровна. Кое-как удалось изловить хвостатую любительницу свободы и водворить ее в банку со спиртом. Тут же, пока я запирал крышку ящика, еще с неостывшим волнением в крови и с дрожанием в голосе, предъявила мне моя спутница свой ультиматум. Впредь я обязывался всех ящериц и других подобных «гнусов», коих мне приведется поймать, немедленно сажать в спирт, а отнюдь не держать живьем в коробках. Надо ли говорить, что я принял этот ультиматум, хотя он и был для меня довольно стеснителен. В самом деле, не угодно ли для каждого «гнуса» всякий раз вытаскивать большой деревянный ящик, скорее - сундук, с банкой.
Пока шла война с ящерицей, степные рябки напились и, конечно, улетели по своим делам, так что нам пришлось довольствоваться только четырьмя птицами. Несмотря на раннее утро, мы тут же принялись варить их. Хозяйственные хлопоты и перспектива поесть настоящего супа и дичи помогли Дарье Сидоровне забыть только что перенесенное потрясение. Лишь только мы принялись за похлебку, пользуясь минутой, я попытался было внести поправку в наш договор, поправку в том смысле, чтобы мне предоставлено было право сажать ящериц не в бумажную коробку от табаку, как было прежде, а в жестяной цилиндр от монпансье. «С хорошей крышкой», - прибавил я, выразив при этом готовность опростать его от сахару, но Дарья Сидоровна ответила решительным отказом. Так как я не настаивал - где уж тут было настаивать - то инцидент был исчерпан, и мы, заложив верблюдов, поехали дальше.
Теперь нам посчастливилось на птиц. Пробираясь среди сыпучих песков, верблюды не раз вспугивали тех самых рябков и садж, которые отсюда летали на лужу Кукча-Куль. Эти птицы представляют нечто среднее между куропаткой и голубем. Острыми крыльями и быстрым полетом они напоминают голубей; пьют, как голуби, не отрывая клюва от воды. Но по форме клюва это - настоящие куриные. Нас поражала быстрота их полета: они могут пролетать 90-100 верст в час; для них, можно сказать, не существует расстояния; делать ежедневную прогулку верст за сто единственно за тем, чтобы напиться, для них ровно ничего не стоит. Эта особенность позволяет им гнездиться и жить в таких местах пустыни, которые отделены от ближайшего источника или лужи целыми сотнями верст. Кормятся эти птицы семенами астрагалов и других степных растений. Вся жизнь их проходит среди песков, почему их красивое узорчатое оперение прекрасно гармонирует с цветом песка. Когда они сидят неподвижно, прижавшись к почве, их невозможно заметить даже на расстоянии нескольких шагов. Трудно было бы охотиться на этих птиц, будь они немного осторожнее. Но, вероятно, в глухих местах Кизыл-Кумов они редко видели человека и не привыкли считать его непримиримым врагом. Они не прятались при нашем приближении и спокойно небольшими стайками бегали вблизи нашей телеги. Конечно, им приходилось платиться за излишнюю доверчивость. После каждого моего выстрела Дарья Сидоровна получала в свое распоряжение одного, двух, а иногда и трех рябков или садж, которых тут же, в телеге, начинала ощипывать.
Саксаульная сойка (Podoces Panderi Fisch.)
В тот же переезд мы впервые встретили еще одну достопримечательность Кизыл-Кумов: саксаульную сойку. Пепельно-серая, с черным хвостом, отливающим зеленым металлическим блеском, птица эта по складу тела, в действительности, походит на наших соек. Но в образе жизни и повадках ее много своеобразного. Если попытаться преследовать ее, она не полетит от вас, как это делают другие птицы. Вытянув голову вперед, крупной рысью, непомерно большими шагами она побежит по песку по направлению ближайшего куста саксаула, спрячется за него и оттуда начнет выглядывать то по одну, то по другую сторону куста, желая убедиться, здесь ли еще ее враг. В редких случаях саксаульная сойка прибегает к помощи крыльев, и то лишь затем, чтобы взлететь на верхушку куста и поглядеть оттуда на предмет, который кажется ей подозрительным. Как большинство птиц из семейства ворон, эта сойка кормится всякой всячиной: семенами саксаула и астрагалов, личинками степных жуков, ящерицами и даже падалью (Никольский, 1900. - rus_turk.).
8-й и 9-й дни дорога шла все также барханами и только изредка выходила на такыры, уцелевшие от поглощения летучими песками. С утра верхушки холмов начинали куриться, к полудню воздух наполнялся летящим песком, а к вечеру становилось опять тихо. Поэтому мы предпочитали идти по ночам, останавливаясь днем где-нибудь посередине такыра, чтобы быть дальше от песчаных душей. Ночные переезды были тем более удобны, что дневной жар сменялся тогда большой свежестью: нам приходилось даже надевать драповое пальто. В этом отношении Кизыл-Кумы напоминают Сахару, где иногда днем можно печь яйца в раскаленном лучами солнца песке, а ночью замерзает вода. Вечером девятого дня мы подошли к третьей и последней станции в пустыне. До Петроалександровска оставалось всего около 90 верст, и на станции можно было видеть некоторые признаки близости человеческого поселения, притом же русского. Прежде всего, сторожем домика состоял русский, отставной солдат. При станции находилась и домашняя скотина в виде двух тощих собак и одной такой же тощей кошки. Во всем остальном станция ничем не отличалась от двух прежних, то есть ничего остального в ней не было, если не считать казенного самовара. Не смотря на это, мы остались тут ночевать. Надо было видеть то удовольствие, с каким Дарья Сидоровна встретила эти первые признаки близости Петроалександровска. Прежде всего она постаралась наверстать 9 дней потерянного времени, когда ей почти совсем не приходилось вести никаких разговоров, если не считать обличительных речей, направленных против наших проводников. Словоохотливая от природы, она, видимо, очень страдала от невозможности вести беседу по душе; сначала она пыталась заводить разговоры со мной, но вся ее словоохотливость парализовалась моим невниманием: я обыкновенно молчал как пень; конечно, и она с каждым днем говорила все меньше и меньше, и наконец прекратила всякие попытки расшевелить меня. Все последствия ее скуки должны были выносить на себе все те же проводники. На счастье Дарьи Сидоровны, старик сторож находился не в лучших условиях относительно возможности вести разговоры. Его постоянные собеседники были, пожалуй, еще менее пригодны для этой цели, нежели я. Это были две собаки и кошка, единственные живые существа станции, после самого сторожа. Кошка была суха, как кошачья мумия египетских катакомб, - вероятно, станционный домик не оживляли своим присутствием ни крысы, ни мыши. Пока мы сидели за самоваром, Дарья Сидоровна с упоением рассказывала, как мы голодали, какие «окаянные» проводники, как они таили мысль убить ее и непременно убили бы, если бы она не ругала их и не грозила им казацкой шашкой. Тут только я понял, за что моя спутница невзлюбила наших киргиз. Согласитесь, есть за что невзлюбить.
Подробно она описала случай с фалангой, а еще подробнее рассказала о ящерице. После полуночи я отправился спать в свою телегу, и долго еще чрез растворенное окно доносились до меня отдельные слова двух натосковавшихся по беседам людей. Я спал так крепко, что не слыхал, как станционные собаки, должно быть, обе, вскочили в телегу, разобрали мешок с сухарями и вытащили их наполовину. Это приключение не опечалило даже и Дарью Сидоровну, судя по тому, что проводники, кроме обычной ежедневной порции обличительных речей, никакой особой головомойки не получали. В самом деле, до Петроалександровска оставалось всего два дня пути, а бедные собаки без наших сухарей не нынче-завтра поколели бы с голоду - до того они были тощи.
Кишлак. Фото Г. О. Графтио, конец XIX в.
Утром 11-го дня пути мы вошли наконец в пределы Хивинского оазиса. Еще издали показались верхушки пирамидальных тополей, выглядывавших из-за голых гребней песчаных барханов. Скоро мы подошли к садам и кишлакам [кишлаками называют здесь отдельные сартовские домики при саде или при пашне, стало быть, нечто вроде хуторов], которые узкой лентой на протяжении верст 20 тянутся по берегу Амударьи до самого Петроалександровска. Надо видеть среднеазиатские оазисы, чтобы вполне оценить животворную силу воды. Вода здесь все. Почва, способы обработки ее и климат имеют только второстепенное значение. Там, где при помощи арыка из Амударьи удается оросить землю, вы видите живописные сады с виноградниками, фруктовыми деревьями, аллеями высоких тополей; или пред вами расстилается пашня с высокой джугарой [джугара, иначе сорго, есть род проса; отличается необыкновенной урожайностью], хлопчатником, пшеницей или кунжутом. На расстоянии полуаршина от орошенной земли начинается бесплодная пустыня с ее песками и солонцами. В одном месте я видел пшеницу, засеянную между песчаными барханами; она росла даже на сыпучем песке, хотя и не достигала здесь такого роста, как на глине.
Собственно говоря, и весь Хивинский оазис представляет из себя только ту узкую полосу земли по обоим берегам Амударьи, куда удалось провести оросительные арыки. Правая сторона принадлежит России, левая составляет Хивинское ханство. Около полудня мы наконец добрались до Петроалександровска. Дарья Сидоровна отыскала своего мужа, а я, бросив телегу в первом попавшемся доме, куда меня пустили остановиться, под палящими лучами солнца, еще более беспощадными на улицах укрепления, нежели в пустыне, побежал отыскивать хоть какой-нибудь пищи. Но увы!.. День оказался не базарным. Базар бывает здесь раз в неделю, а в местных лавках не было никаких закусок, если не считать за таковые окаменелые мятные пряники, монпансье, карамель и тому подобную дрянь. С каким удовольствием пожевал бы я теперь казалинской колбасы, хотя бы она еще более походила на киргизские нагайки; но и ее здесь не было. Наконец меня выручил один офицер. Видя мое затруднительное положение и в эту минуту, и впредь, он пригласил меня к себе жить. На дворе у него хорошенький садик с аллеями пирамидальных тополей, кустами каких-то цветов и с журчащим арыком. В саду целый день ворковали индийские горлинки, по временам свистели иволги, а по вечерам раздавался мелодический крик хивинского сычика. Здесь, в сравнительно комфортабельной обстановке, скоро были забыты все невзгоды только что пройденного пути. Забыт был 11-дневный пост в пустыне, забыты песчаные души, фаланги и все остальные напасти, которыми Дарья Сидоровна так попрекала наших проводников. Однако увлекаться забыванием мне было нельзя: надо было торопиться к устью Амударьи.
ПРОДОЛЖЕНИЕТого же автора:
• Путешествие на озеро Балхаш и в Семиреченскую область;
• Поездка в северо-восточную Персию и Закаспийскую область;
• В Северной Персии.
См. также:
• Город Петроалександровск // Всемирная иллюстрация, 1881;
• В. И. Масальский: Россия. Полное географическое описание нашего отечества. 1913.