Поездка по китайской границе от Алтая до Тарбагатая (5/6)
[Л. К. Полторацкая.] Поездка по китайской границе от Алтая до Тарбагатая // Русский вестник. 1871. № 6.
Часть 1. Часть 2. Часть 3. Часть 4. Часть 5. Часть 6.
Верблюды в упряжи. Фото Л. К. Полторацкой, 1870-е
XII
20е августа, урочище Сентас, место расположения Майтерекского отряда, от Калджира 55 верст
В ночь на Калджире я почувствовала себя очень дурно; утром едва поднялась и хотела просить остаться на месте хоть день, но слышу - говорят, что тут стоянка отвратительная; между тем казаки стояли тут, выжидая нас, несколько дней.
После чаю простились с провожавшими нас от Котон-Карагая до Калджира казаками, пожелали успеха зверовщикам и сели на лошадей. Вообразилось мне, что в амазонке будет теплее, и я первый раз выехала по образу и подобию благовоспитанных барынь. Разумеется, поверх амазонки надета была шубка.
Сначала мы пошли вдоль Калджира, ущелье прелестное и напоминало клодтовские пейзажи: чистенькая зелень, речка, светлые ручейки, большие, красивые купы деревьев и яркое солнечное освещение; одно только, чего я не помню на пейзажах Клодта, это высокие, скалистые горы по бокам ущелья.
У всех были свежие лошади; мне достался чудный савраска, с черными полосками как у тигра на ногах и шее и черным ремнем по спине. Этот год мне давали отличных коней, а в первое путешествие приведут под дженералову байбиче такую клячу, что под нее, кажется, надо подпорки ставить; даже сопровождавший нас сотник Власов, мой наставник и попечитель в первое путешествие, обижался за меня и седлал мне других. Свежие лошади, прежде чем обойдутся, не идут покойно; то у одного лошадь бьет, то у другого. Мой савраска также не отстал от других. Стали мы подыматься выше и выше, пошли косогорами; мое дамское седло свернулось, только успели подскочить и подхватить вовремя. Боком ездить по горам почти невозможно; даже Барсуков завещал никогда так не ездить. Повернули вправо от Калджира и поднялись на очень крутой подъем, с него стали взбираться все выше и выше. По мере того, как мы подымались, становилось холодней, а тут еще солнце пряталось за тучи и поднялся ветер. До того стало холодно, что никакого терпенья не доставало, повода почти нельзя держать, рука коченеет; сверх того нездоровится страшно; по временам до того станет дурно, что уцеплюсь за рожок седла, пригнусь к шее лошади, так и шествую с закрытыми глазами: все менее кружится голова. Наконец последние силы улетучились, одна только мысль и есть: брошу лошадь и лягу. Нет никаких сил больше идти. А тут как назло кто-то приглашает повернуть лошадь и полюбоваться на Маркакуль, который теперь весь лежит пред нами.
Среди громадного амфитеатра каменистых вершин, глубоко, внизу, синело озеро в зеленой рамке лугов и лесистых гор. Вид, хотя и ровный, действительно был так хорош, что даже и я с озлоблением им полюбовалась. Чем дальше и выше мы поднимались, тем становилось отвратительнее; к холоду присоединилось неприятное ощущение пронизывающей насквозь сырости, когда мы входили в тучу. Наконец дошло было до того, что я остановила лошадь и на этот раз вслух заявила, что замерзла, что мне дурно, идти больше не могу. Муж был далеко впереди, Осман завернул меня как тюк в свой тюбентай, и вместе с Ж. поехали около меня; Костя тут же рядом и причитает надо мной: «Ты вот всегда такая, простужаешься; я вот бабушке все скажу». Немножко обогревшись под теплым тюбентаем и отдохнув под таким конвоем от заботы править лошадью, я утешилась мыслью, что всякому мученью есть конец, будет и нашему. Но горы подымались из-за гор, точно кто нарочно их выдвигал. Наконец-то наконец вышли мы из этого чистилища, пошли хорошенькою долиной и отдохнули на привале. Отсюда дорога шла красивою долиной, часто лесом; тут значительно было теплее, и ветер не леденил, как на горах. Пройдя тридцать верст от Калджира, остановились на ночлег. Тот же зеленый луг, с шумом бегущая речушка и высокие горы. Больной мне все это казалось отвратительно. Всю ночь я не спала, вероятно, был жар, потому что юрта и особенно Костин ергак, повешенный за рукава на двери, всю ночь принимали образы каких-то чудовищ и никак не давали мне спать, по крайней мере, мне так казалось.
Утром мне стало лучше. Погода стояла великолепная и переход предстоял маленький, всего двадцать пять верст. Дорога все время была прелестная. Видели мы редкость: пихту, обхватившую корнями камень аршина в два в диаметре. Корни, с двух противоположных сторон, плотно прилегали к камню, и наверху соединялись в один ствол; вид был совершенно такой, будто дерево сидело верхом на камне, и поражало своею оригинальностию. Даже казаки долго вертелись около, судили и удивлялись. Все нижние ветви пихты покрыты навязанными тряпочками; знак, что телеуты считают это дерево священным.
Подъезжая к отряду, я остановилась, чтобы поправить рассыпавшиеся волосы, так что когда подъехала к нашим, отряду уже шел смотр. Вижу, Осман что-то толкует Полковому, а у того совсем растерянная физиономия. Оказалось, он первый раз в жизни видел ученье большого отряда, и до того перепугался, когда отряд, здороваясь с начальником, гаркнул: «Здравия желаем», что не знал куда сунуться. Осман едва успокоил его.
Непривлекательно место, где расположен Майтерекский отряд. Юрты расставлены у подножия каменных гор; вправо на довольно далекое расстояние видны те же горы, влево долина замыкается ими же. По долине бежит шумная речушка, около несколько встрепанных берез. Здесь почти постоянно сильнейшие бураны; оттого и березы имеют такой истерзанный вид. Юрты привязаны на арканах к кольям; иначе их срывает и катит. Начальник отряда нам показал, откуда недавно спустились к отряду барантачи; когда казаки погнались за ними, они бросились бежать по горам как козы. Одного ранили. Он и теперь лежал в отряде. Мальчик 18 лет; говорит, что его послала на баранту мать.
XIII
21е августа. Уроч. Такыр, от Майтерекского отряда 35 верст
Поднявшись из Сентасской долины на небольшую возвышенность, пошли сланцевыми отлогими холмами, поросшими кустарником.
Встречали множество дичи. Неудобство настоящего пути то, что нет ни воды, ни ягод, и приходится терпеть довольно мучительную жажду.
Во весь переход, до привала у ключа, и после него, те же каменистые холмы и кустарник. Чрезвычайно пустынный, наводящий тоску вид. Вот, говорят, дойдем до гор, перевалим, и будет Такыр. Смотришь, смотришь вперед; гор нет нигде. Все тот же пустынный, печальный вид. Наши верблюды, идущие в версте впереди нас, поднялись на отлогую высоту, и скрылись за нею. Верно, это горы и есть, про которые нам говорили. Доходим до этого места, смотрим, а верблюды опять тянутся вереницей впереди, подымутся немного, исчезнут; мы приходим вслед за ними, и опять то же самое. Какое-то безнадежное чувство начинает невольно охватывать душу; кажется, никогда нам не выйти из этой пустыни. Наконец подошли к довольно высоким скалам и пошли ущельем; ущелье вилось между выступами и вершинами самых причудливых форм, и было очень красиво. Горных рябчиков целые стада. Пройдя около двух верст ущельем, вышли на долину и остановились у ручья, заросшего камышами.
XIV
22е августа. Ак-Тюбе, от Такыра 45 верст
Выступали рано утром и пошли тою же местностью, что и вчера. Ветер свежел все более и более, так, что рвал фуражку с головы. Пройдя часа три, мы подошли к Буконбаю, последним уступам Алтая. Вошли в такое же ущелье, как и вчера, и, хотя еще было рано, остановились на привал, потому что отсюда до Иртыша тем путем, которым решили идти, нет воды. Буран был такой, что нельзя ставить палатку. На солнце жариться тоже не очень приятно; кругом, кроме кустов шиповника и боярышника, никакой тени. По счастию, нашли две копны сена, и устроились под ними. Через час пошли дальше, и вышли на равнину Иртыша. Ну и равнина же! Не на чем глазу отдохнуть, все время идешь солонцами. В довершение удовольствия буран такой, что мои канаусовые рукава трещали как трещотки. Чтобы спасти глаза от солонцовой пыли, я завернула голову и лицо шелковым шарфом. Головы у всех разболелись от бурана, во рту сохнет, а воды нет. Доехали до аула, оттуда привезли кумысу в грязнейшем медном чайнике. Юрты в ауле стояли в самом несчастном виде, бураном оборвало с них войлоки. Между солонцами встречали много дроф и стрепетов.
Ж. и Осман поскакали в сторону посмотреть что-то. Через несколько времени они несутся назад; впереди их, как из лука пущенные стрелы, пригнув рога к спине, летят две сайги, и, к моей большой радости, ушли от охотников.
Прошли мимо большого соленого озера. Ак-Тюбе виден, а добраться до него не можем. Ак-Тюбе - отдельная сопка на левом берегу Иртыша, самая восточная оконечность Семипалатинской области; тут стоит наш пикет; недалеко от него на правой стороне Иртыша, у устья Калджира, расположен китайский пикет. После семи часов ходу, увидели наконец песчаные бугры и взошли на них. Слава Богу! Черный Иртыш! Конец мучительному переходу! Встретила нас целая толпа киргизов и В-в.
Он сказал нам, что утром нельзя было переехать Иртыш, но теперь буран стих и паром готов. Вошли на паром, составленный из двух долбленных лодок, связанных между собой; на них настланы доски. Иртыш в этом месте имеет сажен до 40 ширины. Потащили наш паром на арканах вверх против течения; наконец В-в скомандовал: «Пускай!» Аркан отдали, и нас быстро понесло течением; когда стали переваливать, волны вливались в лодки. В-в кричал на гребцов, чтобы работали дружнее; Костя испуганно поглядывал, и очевидно трусил. Перевалили благополучно; забросили арканы, с берега поймали и подтащили нас к берегу. На берегу стояло целое собрание зайсанского начальства, воинства и киргизов в параде. Смешно сказать: я всю дорогу так привыкла быть в бешмете и чембарах, что не обращала на это никакого внимания, а тут, при виде этого парада, мой костюм и необходимость ехать на мужском седле сильно меня конфузили; но делать было нечего, пешком не идти. Власов подвел мне свою лошадь, и я, не глядя по сторонам, ногу в стремя, и в седло. У пикета расставлены были большие юрты, около них множество народу. Торжества ради, я переоделась в свое женское татарское парадное платье, и моя глазетовая зеленая шубка, обшитая бобром и галуном, производила эффект. Между киргизскими старшинами были и старые знакомцы: Магомет султан и султан Казы, знаменитый тем, что он своею тяжестью переломил лошади хребет. Он 14 вершков росту, и, несмотря на это, до того толст, что поражает своим объемом. Одет в красный халат, на носу синие очки. Прошлого года еще он был бодрый, свежий старик, а теперь стоял, опершись на плечи двух киргизов, и, несмотря на свою богатырскую фигуру, выглядел хилым и жалким. У него прехорошенький сынишко Костиных лет; Казы очень ласкал Костю, говоря, что его сын - Костин тамыр, то есть друг. Здесь мы в первый раз обедали на европейский лад.
XV
23е августа. Зайсанский пост, от Ак-Тюбе 70 верст
Поднялись в 5 часов утра, и в 7 тронулись в Ак-Тюбе; мы с Костей - в тарантасе, остальные верхом. Кавалькада составилась прежняя, так как киргизы и старшины ехали с нами. От Ак-Тюбе дорога идет сначала сыпучими песками; потом начинаются арыки, и, несмотря на то, что тарантас поддерживают со всех сторон, его и нас в нем бросает во все стороны.
Наконец я не вытерпела и пересела на лошадь.
Местность кругом красивая; равнина оживлена аулами и засеянными полями; арыки разбегаются сеткой по всей равнине. Слева подымаются те же наши старые знакомцы, снежный Мус-Тау и великаны Саур и Сайкан.
Наконец показались Кичкене-Тау, у подножия которых стоит Зайсанский пост; показался Косагач, то есть два дерева, а так как их действительно только два на всей громадной равнине, то они стоят как маяк. У подножия Кичкене-Тау, как игрушечные домики, виднелись строения поста.
На чистенькой площади пред гауптвахтой (она же и временное помещение пристава, его помощника и еще стольких людей, сколько вместить в себя может), стояли солдаты, казаки и вся служащая публика; из окон выглядывали женские лица.
Нам, отвыкшим от подобных зрелищ, все казалось весьма великолепно. Наши комнаты, несмотря на то, что были отведены в таком странном помещении, на будущей гауптвахте, были устроены очень комфортабельно и даже изящно.
Вечером ходили гулять в Джеминийское ущелье; видели по дороге в огороде овощи таких удивительно больших размеров, что хоть на выставку посылать. Климат здесь чрезвычайно здоровый и благодатный, почва плодородная, много воды, и если приложить труд, может быть богатое поселение. Джеминийское ущелье прехорошенькое. Самый пост принял теперь благоустроенный вид; несколько построек окончено, много оканчивающихся и строющихся. Есть подобие базара. Общество относительно большое; двадцать барынь. Бывают даже вечера.
Я очень люблю вид из Зайсанского поста: с одной стороны он прилегает к горам, с другой - от него идет кажущаяся беспредельной, как море, Зайсанская равнина, покрытая колышущимися как волны солонцами. Вдали, поднятый рефракцией, виднеется Алтай.
26го августа в посту был молебен и парад; потом я крестила у одной барыни. Церковь от поста в 300 верстах, и священник приезжает один раз в год; тут и крестят новорожденных, служат молебны и панихиды. Ребенка крестили в кадушке вместо купели, а дьячка заменял солдатик. После обеда поехали в Темир-Су, ущелье Саура, где производится рубка леса. До ущелья семнадцать верст хорошей колесной дороги; нам встречались подводы калмыков, везшие провиант темерсуйским рабочим, и вывозившие оттуда бревна и доски. После отдыха в доме смотрителя работ, примкнутом при входе в ущелье к горе, мы снова сели на лошадей и поехали по ущелью. Работы в ущелье замечательны: на расстоянии двенадцати верст приходится переходить речку раз семь или восемь; быстра она, как и все горные речки, и очень камениста; поэтому для вывозки леса необходимы мосты; один из них пришлось устроить по направлению течения на протяжении 60 сажен. Этот мост выдержал весеннее водополье, хотя строен и не инженером. Узкое и извилистое ущелье очень красиво; картины в нем беспрестанно меняются. С одной стороны горы покрыты густым лесом громаднейших дерев. Прошлого года мы видели тут рубку леса. Где-нибудь на вершине солдатики подрубают дерево; вдруг смолкнет стук топоров. «Берегись!» - и дерево рухает с таким треском, громом и раскатом по горам, что лошади припадают под нами. Падая, оно разбивается на несколько частей, и пока долетит между деревьями до какого-нибудь места, где наконец остановится, на нем не остается и сучка - все обломает дорогой.
Тут же на месте его окончательно изготовляют и готовым бревном катят вниз в ущелье. Между дровосеками лазят солдатики, как козы по кручам, и собирают мох для конопатки. Внизу около того места, где рубят лес, устроена пильная и несколько землянок, где живут солдаты.
В этом ущелье, как и во всех ущельях, какие мы видели, богатая растительность: дикие розы, боярышник, смородина растут в изобилии. Пройдя до того места, где оканчивается разработанная дорога, мы вернулись к домику смотрителя, отдохнули на балконе и отужинали. Солдатики, собравшись в кружок, пели; ими дерижировал пожилой бравый усач, очевидно, любитель и знаток; одну песню они пели особенно прелестно, да и напев великолепный; какой-то юный солдатик пел, подыгрывал на дудке и плясал; наконец и сам солидный запевало не выдержал и пустился в пляс.
На возвратном пути мы любовались красавицей лошадкой, на которой ехал Т.; она из того же табуна султана Казы и от той же матери, что и мой знаменитый Буран, но его лошадь только что приведена, чрезвычайно горяча и беспрестанно срывает с иноходи, мой же Буран идет иноходью так, что за ним идут карьером.
XVI
28е августа. Чоган-Обо, от Зайсанского поста 65 верст
На другой день с раннего утра начались приготовления к поездке на Чоган-Обо, где, как говорят киргизы, лежит еще отряд. Чоган-Обо отстоит от Зайсанского поста на 65 верст, которые надо сделать в один переход. Про Чоган-Обо говорили ужасы: будто бы там такой холод, так часты проливные дожди по целым неделям, что, слушая, становилось жутко. Нас с сыном взяли с уговором, чтобы мы ни на что не жаловались и не мешали, если придется сделать движение к таргоутам, недавно снова отбарантовавшим у казаков лошадей. Дело в том, что уже несколько лет калмыцкие старшины (кегени) Матен, Уван и Ареден, состоящие в китайской службе генералами, делают нам всевозможные гадости. Так, в 1867 году Цогань-кегень [Цаган-гэгэн. - rus_turk.] вырезал и разграбил байджигитов, спокойно кочевавших в тылу русского отряда. Впрочем, тут больше всего винят Щ., который вместо того, чтобы вести свой отряд на выручку несчастных, которых резали на Джоты-Арале, пошел наперерез им к Черному Иртышу. Перерезали тогда до 400 человек.
В нападении 1869 года козыл-аяков на Зайсанский пост, говорят, кегени опять принимали участие. Но самое последнее, только что случившееся происшествие, было нападение на казаков, сопровождавших одного офицера, посланного на съемку в Матеновском проходе. Казаки эти только что поступили на службу, неопытны и не умеют управляться с оружием, а таргоуты народ весьма наметанный, и у них отличные кавказские винтовки. Во время этого события на Зайсане был в гостях Хебе-амбань, губернатор Кубдинской провинции; ему сказали, что в числе барантачей видели Манчука, переводчика Матена. Губернатор написал от себя приказ Матену немедленно возвратить отбарантованных лошадей и выехать в Зайсанский пост для объяснений. Хебе-амбань заявлял, что Матен не осмелится его ослушаться, что за это он ответит головой. Но, вероятно, Матен или не дорожит своею головой, или о двух головах: он ни лошадей не возвратил, ни для объяснений не выехал. Тогда, чтобы прекратить баранты, решено было непременно настоять, чтобы Матен исполнил приказания Хебе-амбаня. Вышли мы из Зайсанского поста в 11 часов утра; нас провожала одна барыня, очень хорошенькая, в амазонке, но ездившая совершенно необычайно: она держит повод кончиками двух пальцев правой руки, будто бабочку за крылышки, вследствие чего лошадь творит с ней что хочет, и она только криками и взвизгиванием протестует против ее проказ. Взобравшись на Кичкене-Тау, мы стали пробовать новых лошадей. Слышу, Костя мой вопит: «Мама! Ай! Мама!» Оказывается, его лошадь бросилась за нашими, он не может ее сдержать, и взывает ко мне о помощи, а я, при всем желании, не имею довольно силы, чтобы сразу остановить мою разгорячившуюся лошадь; наконец он сам догадался, направил на гору. Ему кто-то подсказал сначала, что лошадь его бойка и его собьет. Мальчишка мой и струсил; идет шагом да и только. Но через час он успокоился, а через два управлялся своею лошадью отлично. Шли мы теми же местами, где ходили прошлого года на Уйдоне, смотреть залежи алебастра.
Теперь это место осталось далеко вправо. Часа четыре мы шли равниной и небольшими подъемами и спусками. Жарко было страшно. Наконец подошли к Уйдоне: речка славная, вода прозрачная, холодная; началось водопитие: пили сами, поили лошадей, снова принимались за питье. Пройдя Уйдоне, скоро вошли в ущелье; тут сразу стало свежее, так как ветер был в лицо. Началась охота. Кругом по скалам раздавались крики горных рябчиков и беспрестанно встречались их целые стада. Пройдя 35 верст, остановились на привал у ключа. Все дно ключа, да и вообще все ущелье в этом месте, покрыто яшмой: и красная, и серая и зеленая. Отдохнув с час, мы тронулись далее. Местами голые, красноватые скалистые щеки ущелья принимали оригинальные виды: то очутимся мы в круглом зале, и кажется, из него выхода нет, а там проводник приведет к узеньким, только для двух лошадей, скалистым воротам; войдем в них, высокие каменные стены, близко сойдясь, образовали коридор, а там опять небольшой подъем или спуск и снова зеленое ущелье, поросшее кустарником. Выйдя из ущелья, мы увидели громадную Чиликтинскую долину. Слева замыкал ее хребет Саура; северную и южную окраины составляют Манрах и Тарбагатай, сходящиеся между собою и образующие проход Иссык. В юго-восточном конце долины, при соединений Сауры с Тарбагатаем, горные проходы сошлись веером; два из них, Гасан-Обо и Кергентас, ведут к юго-востоку в долину Кабук; третий, Баймурзинский, к югу в долину Емиля; здесь-то, в самом юго-восточном углу всей Семипалатинской области, на китайской границе, обхватывающей Чиликтинскую долину с востока и юга, и стоит отряд, охраняющий проходы.
Отправились мы долиной; все время шли крупною рысью или вскачь; вот, думаем, сейчас на месте, а Чеган-Обо все нет. Выехали киргизы Табак и Батагай со свитами, поздоровались, полюбезничали на ходу. Спрашиваем: «Далеко ли до Чеган-Обо?» - «Близко, - говорят. - Вот как до зимовок дойдешь, останется десять верст». - «А до зимовок сколько?» - «Недалеко - час ходу». В сумме это составляло еще весьма изрядный кончик. Мы подошли к отряду, когда совсем уже стемнело; около девяти часов, только мы разместились в юрте и подали нам чай, в отряде проиграли зорю. Молитву пропели отлично; хор большой и славно поют.
На Чеган-Обо стоит сухаревская сотня, ходившая с нами прошлого года, и мы знали многих из казаков. По отзыву всех, это лихая сотня, да и старик дедка Сухарев молодец.
ОКОНЧАНИЕ
Того же автора:
• Бременская экспедиция в Семипалатинской области.
Материалы о населенных пунктах Семипалатинской области (включая Зайсанский пост):
https://rus-turk.livejournal.com/548880.html
Часть 1. Часть 2. Часть 3. Часть 4. Часть 5. Часть 6.
Верблюды в упряжи. Фото Л. К. Полторацкой, 1870-е
XII
20е августа, урочище Сентас, место расположения Майтерекского отряда, от Калджира 55 верст
В ночь на Калджире я почувствовала себя очень дурно; утром едва поднялась и хотела просить остаться на месте хоть день, но слышу - говорят, что тут стоянка отвратительная; между тем казаки стояли тут, выжидая нас, несколько дней.
После чаю простились с провожавшими нас от Котон-Карагая до Калджира казаками, пожелали успеха зверовщикам и сели на лошадей. Вообразилось мне, что в амазонке будет теплее, и я первый раз выехала по образу и подобию благовоспитанных барынь. Разумеется, поверх амазонки надета была шубка.
Сначала мы пошли вдоль Калджира, ущелье прелестное и напоминало клодтовские пейзажи: чистенькая зелень, речка, светлые ручейки, большие, красивые купы деревьев и яркое солнечное освещение; одно только, чего я не помню на пейзажах Клодта, это высокие, скалистые горы по бокам ущелья.
У всех были свежие лошади; мне достался чудный савраска, с черными полосками как у тигра на ногах и шее и черным ремнем по спине. Этот год мне давали отличных коней, а в первое путешествие приведут под дженералову байбиче такую клячу, что под нее, кажется, надо подпорки ставить; даже сопровождавший нас сотник Власов, мой наставник и попечитель в первое путешествие, обижался за меня и седлал мне других. Свежие лошади, прежде чем обойдутся, не идут покойно; то у одного лошадь бьет, то у другого. Мой савраска также не отстал от других. Стали мы подыматься выше и выше, пошли косогорами; мое дамское седло свернулось, только успели подскочить и подхватить вовремя. Боком ездить по горам почти невозможно; даже Барсуков завещал никогда так не ездить. Повернули вправо от Калджира и поднялись на очень крутой подъем, с него стали взбираться все выше и выше. По мере того, как мы подымались, становилось холодней, а тут еще солнце пряталось за тучи и поднялся ветер. До того стало холодно, что никакого терпенья не доставало, повода почти нельзя держать, рука коченеет; сверх того нездоровится страшно; по временам до того станет дурно, что уцеплюсь за рожок седла, пригнусь к шее лошади, так и шествую с закрытыми глазами: все менее кружится голова. Наконец последние силы улетучились, одна только мысль и есть: брошу лошадь и лягу. Нет никаких сил больше идти. А тут как назло кто-то приглашает повернуть лошадь и полюбоваться на Маркакуль, который теперь весь лежит пред нами.
Среди громадного амфитеатра каменистых вершин, глубоко, внизу, синело озеро в зеленой рамке лугов и лесистых гор. Вид, хотя и ровный, действительно был так хорош, что даже и я с озлоблением им полюбовалась. Чем дальше и выше мы поднимались, тем становилось отвратительнее; к холоду присоединилось неприятное ощущение пронизывающей насквозь сырости, когда мы входили в тучу. Наконец дошло было до того, что я остановила лошадь и на этот раз вслух заявила, что замерзла, что мне дурно, идти больше не могу. Муж был далеко впереди, Осман завернул меня как тюк в свой тюбентай, и вместе с Ж. поехали около меня; Костя тут же рядом и причитает надо мной: «Ты вот всегда такая, простужаешься; я вот бабушке все скажу». Немножко обогревшись под теплым тюбентаем и отдохнув под таким конвоем от заботы править лошадью, я утешилась мыслью, что всякому мученью есть конец, будет и нашему. Но горы подымались из-за гор, точно кто нарочно их выдвигал. Наконец-то наконец вышли мы из этого чистилища, пошли хорошенькою долиной и отдохнули на привале. Отсюда дорога шла красивою долиной, часто лесом; тут значительно было теплее, и ветер не леденил, как на горах. Пройдя тридцать верст от Калджира, остановились на ночлег. Тот же зеленый луг, с шумом бегущая речушка и высокие горы. Больной мне все это казалось отвратительно. Всю ночь я не спала, вероятно, был жар, потому что юрта и особенно Костин ергак, повешенный за рукава на двери, всю ночь принимали образы каких-то чудовищ и никак не давали мне спать, по крайней мере, мне так казалось.
Утром мне стало лучше. Погода стояла великолепная и переход предстоял маленький, всего двадцать пять верст. Дорога все время была прелестная. Видели мы редкость: пихту, обхватившую корнями камень аршина в два в диаметре. Корни, с двух противоположных сторон, плотно прилегали к камню, и наверху соединялись в один ствол; вид был совершенно такой, будто дерево сидело верхом на камне, и поражало своею оригинальностию. Даже казаки долго вертелись около, судили и удивлялись. Все нижние ветви пихты покрыты навязанными тряпочками; знак, что телеуты считают это дерево священным.
Подъезжая к отряду, я остановилась, чтобы поправить рассыпавшиеся волосы, так что когда подъехала к нашим, отряду уже шел смотр. Вижу, Осман что-то толкует Полковому, а у того совсем растерянная физиономия. Оказалось, он первый раз в жизни видел ученье большого отряда, и до того перепугался, когда отряд, здороваясь с начальником, гаркнул: «Здравия желаем», что не знал куда сунуться. Осман едва успокоил его.
Непривлекательно место, где расположен Майтерекский отряд. Юрты расставлены у подножия каменных гор; вправо на довольно далекое расстояние видны те же горы, влево долина замыкается ими же. По долине бежит шумная речушка, около несколько встрепанных берез. Здесь почти постоянно сильнейшие бураны; оттого и березы имеют такой истерзанный вид. Юрты привязаны на арканах к кольям; иначе их срывает и катит. Начальник отряда нам показал, откуда недавно спустились к отряду барантачи; когда казаки погнались за ними, они бросились бежать по горам как козы. Одного ранили. Он и теперь лежал в отряде. Мальчик 18 лет; говорит, что его послала на баранту мать.
XIII
21е августа. Уроч. Такыр, от Майтерекского отряда 35 верст
Поднявшись из Сентасской долины на небольшую возвышенность, пошли сланцевыми отлогими холмами, поросшими кустарником.
Встречали множество дичи. Неудобство настоящего пути то, что нет ни воды, ни ягод, и приходится терпеть довольно мучительную жажду.
Во весь переход, до привала у ключа, и после него, те же каменистые холмы и кустарник. Чрезвычайно пустынный, наводящий тоску вид. Вот, говорят, дойдем до гор, перевалим, и будет Такыр. Смотришь, смотришь вперед; гор нет нигде. Все тот же пустынный, печальный вид. Наши верблюды, идущие в версте впереди нас, поднялись на отлогую высоту, и скрылись за нею. Верно, это горы и есть, про которые нам говорили. Доходим до этого места, смотрим, а верблюды опять тянутся вереницей впереди, подымутся немного, исчезнут; мы приходим вслед за ними, и опять то же самое. Какое-то безнадежное чувство начинает невольно охватывать душу; кажется, никогда нам не выйти из этой пустыни. Наконец подошли к довольно высоким скалам и пошли ущельем; ущелье вилось между выступами и вершинами самых причудливых форм, и было очень красиво. Горных рябчиков целые стада. Пройдя около двух верст ущельем, вышли на долину и остановились у ручья, заросшего камышами.
XIV
22е августа. Ак-Тюбе, от Такыра 45 верст
Выступали рано утром и пошли тою же местностью, что и вчера. Ветер свежел все более и более, так, что рвал фуражку с головы. Пройдя часа три, мы подошли к Буконбаю, последним уступам Алтая. Вошли в такое же ущелье, как и вчера, и, хотя еще было рано, остановились на привал, потому что отсюда до Иртыша тем путем, которым решили идти, нет воды. Буран был такой, что нельзя ставить палатку. На солнце жариться тоже не очень приятно; кругом, кроме кустов шиповника и боярышника, никакой тени. По счастию, нашли две копны сена, и устроились под ними. Через час пошли дальше, и вышли на равнину Иртыша. Ну и равнина же! Не на чем глазу отдохнуть, все время идешь солонцами. В довершение удовольствия буран такой, что мои канаусовые рукава трещали как трещотки. Чтобы спасти глаза от солонцовой пыли, я завернула голову и лицо шелковым шарфом. Головы у всех разболелись от бурана, во рту сохнет, а воды нет. Доехали до аула, оттуда привезли кумысу в грязнейшем медном чайнике. Юрты в ауле стояли в самом несчастном виде, бураном оборвало с них войлоки. Между солонцами встречали много дроф и стрепетов.
Ж. и Осман поскакали в сторону посмотреть что-то. Через несколько времени они несутся назад; впереди их, как из лука пущенные стрелы, пригнув рога к спине, летят две сайги, и, к моей большой радости, ушли от охотников.
Прошли мимо большого соленого озера. Ак-Тюбе виден, а добраться до него не можем. Ак-Тюбе - отдельная сопка на левом берегу Иртыша, самая восточная оконечность Семипалатинской области; тут стоит наш пикет; недалеко от него на правой стороне Иртыша, у устья Калджира, расположен китайский пикет. После семи часов ходу, увидели наконец песчаные бугры и взошли на них. Слава Богу! Черный Иртыш! Конец мучительному переходу! Встретила нас целая толпа киргизов и В-в.
Он сказал нам, что утром нельзя было переехать Иртыш, но теперь буран стих и паром готов. Вошли на паром, составленный из двух долбленных лодок, связанных между собой; на них настланы доски. Иртыш в этом месте имеет сажен до 40 ширины. Потащили наш паром на арканах вверх против течения; наконец В-в скомандовал: «Пускай!» Аркан отдали, и нас быстро понесло течением; когда стали переваливать, волны вливались в лодки. В-в кричал на гребцов, чтобы работали дружнее; Костя испуганно поглядывал, и очевидно трусил. Перевалили благополучно; забросили арканы, с берега поймали и подтащили нас к берегу. На берегу стояло целое собрание зайсанского начальства, воинства и киргизов в параде. Смешно сказать: я всю дорогу так привыкла быть в бешмете и чембарах, что не обращала на это никакого внимания, а тут, при виде этого парада, мой костюм и необходимость ехать на мужском седле сильно меня конфузили; но делать было нечего, пешком не идти. Власов подвел мне свою лошадь, и я, не глядя по сторонам, ногу в стремя, и в седло. У пикета расставлены были большие юрты, около них множество народу. Торжества ради, я переоделась в свое женское татарское парадное платье, и моя глазетовая зеленая шубка, обшитая бобром и галуном, производила эффект. Между киргизскими старшинами были и старые знакомцы: Магомет султан и султан Казы, знаменитый тем, что он своею тяжестью переломил лошади хребет. Он 14 вершков росту, и, несмотря на это, до того толст, что поражает своим объемом. Одет в красный халат, на носу синие очки. Прошлого года еще он был бодрый, свежий старик, а теперь стоял, опершись на плечи двух киргизов, и, несмотря на свою богатырскую фигуру, выглядел хилым и жалким. У него прехорошенький сынишко Костиных лет; Казы очень ласкал Костю, говоря, что его сын - Костин тамыр, то есть друг. Здесь мы в первый раз обедали на европейский лад.
XV
23е августа. Зайсанский пост, от Ак-Тюбе 70 верст
Поднялись в 5 часов утра, и в 7 тронулись в Ак-Тюбе; мы с Костей - в тарантасе, остальные верхом. Кавалькада составилась прежняя, так как киргизы и старшины ехали с нами. От Ак-Тюбе дорога идет сначала сыпучими песками; потом начинаются арыки, и, несмотря на то, что тарантас поддерживают со всех сторон, его и нас в нем бросает во все стороны.
Наконец я не вытерпела и пересела на лошадь.
Местность кругом красивая; равнина оживлена аулами и засеянными полями; арыки разбегаются сеткой по всей равнине. Слева подымаются те же наши старые знакомцы, снежный Мус-Тау и великаны Саур и Сайкан.
Наконец показались Кичкене-Тау, у подножия которых стоит Зайсанский пост; показался Косагач, то есть два дерева, а так как их действительно только два на всей громадной равнине, то они стоят как маяк. У подножия Кичкене-Тау, как игрушечные домики, виднелись строения поста.
На чистенькой площади пред гауптвахтой (она же и временное помещение пристава, его помощника и еще стольких людей, сколько вместить в себя может), стояли солдаты, казаки и вся служащая публика; из окон выглядывали женские лица.
Нам, отвыкшим от подобных зрелищ, все казалось весьма великолепно. Наши комнаты, несмотря на то, что были отведены в таком странном помещении, на будущей гауптвахте, были устроены очень комфортабельно и даже изящно.
Вечером ходили гулять в Джеминийское ущелье; видели по дороге в огороде овощи таких удивительно больших размеров, что хоть на выставку посылать. Климат здесь чрезвычайно здоровый и благодатный, почва плодородная, много воды, и если приложить труд, может быть богатое поселение. Джеминийское ущелье прехорошенькое. Самый пост принял теперь благоустроенный вид; несколько построек окончено, много оканчивающихся и строющихся. Есть подобие базара. Общество относительно большое; двадцать барынь. Бывают даже вечера.
Я очень люблю вид из Зайсанского поста: с одной стороны он прилегает к горам, с другой - от него идет кажущаяся беспредельной, как море, Зайсанская равнина, покрытая колышущимися как волны солонцами. Вдали, поднятый рефракцией, виднеется Алтай.
26го августа в посту был молебен и парад; потом я крестила у одной барыни. Церковь от поста в 300 верстах, и священник приезжает один раз в год; тут и крестят новорожденных, служат молебны и панихиды. Ребенка крестили в кадушке вместо купели, а дьячка заменял солдатик. После обеда поехали в Темир-Су, ущелье Саура, где производится рубка леса. До ущелья семнадцать верст хорошей колесной дороги; нам встречались подводы калмыков, везшие провиант темерсуйским рабочим, и вывозившие оттуда бревна и доски. После отдыха в доме смотрителя работ, примкнутом при входе в ущелье к горе, мы снова сели на лошадей и поехали по ущелью. Работы в ущелье замечательны: на расстоянии двенадцати верст приходится переходить речку раз семь или восемь; быстра она, как и все горные речки, и очень камениста; поэтому для вывозки леса необходимы мосты; один из них пришлось устроить по направлению течения на протяжении 60 сажен. Этот мост выдержал весеннее водополье, хотя строен и не инженером. Узкое и извилистое ущелье очень красиво; картины в нем беспрестанно меняются. С одной стороны горы покрыты густым лесом громаднейших дерев. Прошлого года мы видели тут рубку леса. Где-нибудь на вершине солдатики подрубают дерево; вдруг смолкнет стук топоров. «Берегись!» - и дерево рухает с таким треском, громом и раскатом по горам, что лошади припадают под нами. Падая, оно разбивается на несколько частей, и пока долетит между деревьями до какого-нибудь места, где наконец остановится, на нем не остается и сучка - все обломает дорогой.
Тут же на месте его окончательно изготовляют и готовым бревном катят вниз в ущелье. Между дровосеками лазят солдатики, как козы по кручам, и собирают мох для конопатки. Внизу около того места, где рубят лес, устроена пильная и несколько землянок, где живут солдаты.
В этом ущелье, как и во всех ущельях, какие мы видели, богатая растительность: дикие розы, боярышник, смородина растут в изобилии. Пройдя до того места, где оканчивается разработанная дорога, мы вернулись к домику смотрителя, отдохнули на балконе и отужинали. Солдатики, собравшись в кружок, пели; ими дерижировал пожилой бравый усач, очевидно, любитель и знаток; одну песню они пели особенно прелестно, да и напев великолепный; какой-то юный солдатик пел, подыгрывал на дудке и плясал; наконец и сам солидный запевало не выдержал и пустился в пляс.
На возвратном пути мы любовались красавицей лошадкой, на которой ехал Т.; она из того же табуна султана Казы и от той же матери, что и мой знаменитый Буран, но его лошадь только что приведена, чрезвычайно горяча и беспрестанно срывает с иноходи, мой же Буран идет иноходью так, что за ним идут карьером.
XVI
28е августа. Чоган-Обо, от Зайсанского поста 65 верст
На другой день с раннего утра начались приготовления к поездке на Чоган-Обо, где, как говорят киргизы, лежит еще отряд. Чоган-Обо отстоит от Зайсанского поста на 65 верст, которые надо сделать в один переход. Про Чоган-Обо говорили ужасы: будто бы там такой холод, так часты проливные дожди по целым неделям, что, слушая, становилось жутко. Нас с сыном взяли с уговором, чтобы мы ни на что не жаловались и не мешали, если придется сделать движение к таргоутам, недавно снова отбарантовавшим у казаков лошадей. Дело в том, что уже несколько лет калмыцкие старшины (кегени) Матен, Уван и Ареден, состоящие в китайской службе генералами, делают нам всевозможные гадости. Так, в 1867 году Цогань-кегень [Цаган-гэгэн. - rus_turk.] вырезал и разграбил байджигитов, спокойно кочевавших в тылу русского отряда. Впрочем, тут больше всего винят Щ., который вместо того, чтобы вести свой отряд на выручку несчастных, которых резали на Джоты-Арале, пошел наперерез им к Черному Иртышу. Перерезали тогда до 400 человек.
В нападении 1869 года козыл-аяков на Зайсанский пост, говорят, кегени опять принимали участие. Но самое последнее, только что случившееся происшествие, было нападение на казаков, сопровождавших одного офицера, посланного на съемку в Матеновском проходе. Казаки эти только что поступили на службу, неопытны и не умеют управляться с оружием, а таргоуты народ весьма наметанный, и у них отличные кавказские винтовки. Во время этого события на Зайсане был в гостях Хебе-амбань, губернатор Кубдинской провинции; ему сказали, что в числе барантачей видели Манчука, переводчика Матена. Губернатор написал от себя приказ Матену немедленно возвратить отбарантованных лошадей и выехать в Зайсанский пост для объяснений. Хебе-амбань заявлял, что Матен не осмелится его ослушаться, что за это он ответит головой. Но, вероятно, Матен или не дорожит своею головой, или о двух головах: он ни лошадей не возвратил, ни для объяснений не выехал. Тогда, чтобы прекратить баранты, решено было непременно настоять, чтобы Матен исполнил приказания Хебе-амбаня. Вышли мы из Зайсанского поста в 11 часов утра; нас провожала одна барыня, очень хорошенькая, в амазонке, но ездившая совершенно необычайно: она держит повод кончиками двух пальцев правой руки, будто бабочку за крылышки, вследствие чего лошадь творит с ней что хочет, и она только криками и взвизгиванием протестует против ее проказ. Взобравшись на Кичкене-Тау, мы стали пробовать новых лошадей. Слышу, Костя мой вопит: «Мама! Ай! Мама!» Оказывается, его лошадь бросилась за нашими, он не может ее сдержать, и взывает ко мне о помощи, а я, при всем желании, не имею довольно силы, чтобы сразу остановить мою разгорячившуюся лошадь; наконец он сам догадался, направил на гору. Ему кто-то подсказал сначала, что лошадь его бойка и его собьет. Мальчишка мой и струсил; идет шагом да и только. Но через час он успокоился, а через два управлялся своею лошадью отлично. Шли мы теми же местами, где ходили прошлого года на Уйдоне, смотреть залежи алебастра.
Теперь это место осталось далеко вправо. Часа четыре мы шли равниной и небольшими подъемами и спусками. Жарко было страшно. Наконец подошли к Уйдоне: речка славная, вода прозрачная, холодная; началось водопитие: пили сами, поили лошадей, снова принимались за питье. Пройдя Уйдоне, скоро вошли в ущелье; тут сразу стало свежее, так как ветер был в лицо. Началась охота. Кругом по скалам раздавались крики горных рябчиков и беспрестанно встречались их целые стада. Пройдя 35 верст, остановились на привал у ключа. Все дно ключа, да и вообще все ущелье в этом месте, покрыто яшмой: и красная, и серая и зеленая. Отдохнув с час, мы тронулись далее. Местами голые, красноватые скалистые щеки ущелья принимали оригинальные виды: то очутимся мы в круглом зале, и кажется, из него выхода нет, а там проводник приведет к узеньким, только для двух лошадей, скалистым воротам; войдем в них, высокие каменные стены, близко сойдясь, образовали коридор, а там опять небольшой подъем или спуск и снова зеленое ущелье, поросшее кустарником. Выйдя из ущелья, мы увидели громадную Чиликтинскую долину. Слева замыкал ее хребет Саура; северную и южную окраины составляют Манрах и Тарбагатай, сходящиеся между собою и образующие проход Иссык. В юго-восточном конце долины, при соединений Сауры с Тарбагатаем, горные проходы сошлись веером; два из них, Гасан-Обо и Кергентас, ведут к юго-востоку в долину Кабук; третий, Баймурзинский, к югу в долину Емиля; здесь-то, в самом юго-восточном углу всей Семипалатинской области, на китайской границе, обхватывающей Чиликтинскую долину с востока и юга, и стоит отряд, охраняющий проходы.
Отправились мы долиной; все время шли крупною рысью или вскачь; вот, думаем, сейчас на месте, а Чеган-Обо все нет. Выехали киргизы Табак и Батагай со свитами, поздоровались, полюбезничали на ходу. Спрашиваем: «Далеко ли до Чеган-Обо?» - «Близко, - говорят. - Вот как до зимовок дойдешь, останется десять верст». - «А до зимовок сколько?» - «Недалеко - час ходу». В сумме это составляло еще весьма изрядный кончик. Мы подошли к отряду, когда совсем уже стемнело; около девяти часов, только мы разместились в юрте и подали нам чай, в отряде проиграли зорю. Молитву пропели отлично; хор большой и славно поют.
На Чеган-Обо стоит сухаревская сотня, ходившая с нами прошлого года, и мы знали многих из казаков. По отзыву всех, это лихая сотня, да и старик дедка Сухарев молодец.
ОКОНЧАНИЕ
Того же автора:
• Бременская экспедиция в Семипалатинской области.
Материалы о населенных пунктах Семипалатинской области (включая Зайсанский пост):
https://rus-turk.livejournal.com/548880.html