Пир в степи. Ишаны (Между туземцами степного уезда. 2/3)
Г. А. Арандаренко. Между туземцами степного уезда // Арандаренко Г. А. Досуги в Туркестане. 1874-1889. - СПб., 1889.
Другие части: [ 1. В гостях у сарта. Дастархан], [ 3. Суд биев. Волостные выборы].
Еще много генераций унесут в вечность те же типичные особенности характера сартов, со всеми его недостатками, которые мы наблюдаем в нем теперь.
Его жизнь сосредоточена вся на низменных стремлениях так или иначе обделать выгодное дело, обработать, при случае, ловким образом простака; других отличительных принципов у массы этого народа пока нет. Да и откуда им, этим принципам, было пробиться чрез полную подавленность политическим рабством, варварством трехтысячелетней давности.
Посмотрите на того же богача, гостеприимного михмандара, в его отношениях к своим работникам, в знойные летние дни сгинающим, по страшной нужде, спины за полевыми работами и получающим по одному рублю в месяц жалованья, да поношенный хозяйский халат и рубаху со штанами; посмотрите на него, отпускающего деньги киргизам под разбойнические 160 процентов. Какими увертками, обсчитыванием, выманиванием придачи «ничтожного барашка, жеребенка, кошмы (войлока)», какими запугиваниями, в некоторых случаях, он опутывает свою жертву, чтобы вытянуть от нее все, чем можно воспользоваться.
А этот богач-хлебосол в своих отношениях приятельства, дружбы (дос) к богачу простодушному и всегда естественному - киргизу? Вот он наметил выгодность подружиться с богатым киргизом, пригласил его в первый раз к себе на аш (угощенье), наговорил ему льстивых похвал, наудивлялся его достоинству, родовитости и знатности, непременно налгал о существовавшей в давние времена дружбе между их прадедами, отпустил даже уверение в существовавшем родстве по женской линии, предложил навсегда услуги своего денежного кармана, надел, в заключение, дружбу завязывающий халат, обнялся с киргизом в знак союза, выпроводил за ворота с самой сияющей физиономией, вернулся в свою саклю и тотчас же отметил по записи, что «такому-то» другу (досту) «тогда-то» дал халат.
Степной рыцарь, друг, не позволит себе остаться в долгу и отплатит сарту, при случае близкого кочеванья, угощением и подарком хорошей лошади или верблюда. Получение будет отмечено по другой записи, последует затем еще угощение и еще подарок, еще ответ киргиза и так далее, пока дружба не закрепится окончательно годичной давностью и ссудою другу денег под дружеский 120% вместо 160. Тогда сарт обращается в Тартюфа и уже не выжидает подарка, но прямо требует, а во время непрошенного посещения аула без всяких церемоний выбирает из домашних вещей или скота то, что ему понравится, и назойливостью вынуждает друга уступить. В конце концов, чрез 2-3 года, при малейшем неисполнении киргизом требования, дружба ликвидируется судебным разбирательством, а степной рыцарь, на все упреки, укоризны, напоминания отвечает лишь ироническими подшучиваниями над жадностью сарта, над трусостью, способностью к измене, подобно рабу, и если он не окончательно обработан другом, то все-таки разделается за дружбу так, как будет назначено судебным определением.
А этот святоша по наружности и богач действительный, сановитый шейх (блюститель веры) при знаменитой, по своему значению для правоверных, мечети над гробницей Ахмета-Ясави? Спросите, сколько он уделяет, как бы обязан был, на ремонт мечети от громадных доходов, простирающихся, со всеми пожертвованиями и с покупкою при мечети мест для погребения, до 18 тыс. рублей в год? Вы сами можете легко решить этот вопрос отрицательно, если взглянете на это древнее здание, угрожающее падением, на его никогда не метущийся и заваленный всякими нечистотами и падалью двор, на повалившуюся местами ограду.
Заведующий вакуфным имуществом (мутевали) Ин'ам-ходжа-ишан. Фото из «Туркестанского альбома» (1871-1872)
Посмотрите на этих шейхов, распределяющих между собою и сополучателями-родственниками доход от жертвований на годовые праздники курбан-байрам и гайт-ураза. Это картина очень эффектная, это целый турнир, где «защитники правоверных», напоминая один другому свою генеалогию, отстаивают не долг справедливости, не честь, не принцип помощи неимущим потомкам Пророка, хоть будь они их родственники, а свои карманы, свои денежные интересы, ради которых всякий святоша, среднеазиатский мусульманин-сарт, готов сбросить враз все свое напускное благочестие, готов, в нарушение шариата, из шейха превратиться в полицейского сыщика, из казия - в сборщика податей, из раиса - в палача.
«Где больше дают, туда мы и тянем», - вот девиз сартов, для которых нет другого кумира, кроме рубля. Она, эта формула жизни - общая для всех классов, для всех состояний, для всех социальных положений, и только различаются приемы выполнения ее. Богач-горожанин, задумывая обработать то или другое прибыльное дельце, устраивает, для кого следует, завтрак с шампанским, с русским поваром, с приличной сервировкой стола. Он постиг бытовые наклонности чужестранцев, их податливость, отзывчивость на все за хорошим, винообильным угощением; завел комнату с европейской обстановкой и не прочь бросить 1000 руб. в год на несколько завтраков, от которых можно ждать подряда в несколько десятков тысяч рублей.
Знатный шейх охотно вызовется быть шпионом, предателем своих же сородичей, если получит обещание оставить за ним главенство в дележе доходов мечети.
Ученый казий будет надоедать вам слезливыми жалобами на незначительность доходов от судебной и требоисполнительной практики, и просияет до отвратительного унижения целования руки, если ему предложат совместное и противошариатское исполнение сборщика податей, где перепадают очень и очень значительные крупицы.
Благочестивый (суфи) мулла, имам, духовный наставник правоверных согласится быть в то же время и рассыльным, за некоторое вознаграждение.
Муфтий-юриспрудент подыщет на данное тяжебное дело, сколько потребуете, толкований закона, одно другое исключающих, и за каждый такой ривоят (извлечение) возьмет с клиента гонорар.
Процентщик, открывая эту лавочку, вопреки корану, назначающему вечный ад тому мусульманину, который возьмет пользу на денежную ссуду, не ограничивается вытягиванием 160% на занятый капитал, а непременно обойдет киргиза неправильным высчитыванием процентов и периодических платежей.
Достаточный земледелец не подарит работнику и одного часа, а при расчете перегрызет его сначала упреками за нерадивую работу и, только при невозможности обидеть условленной платой, бросит ему пренебрежительно 8-12 рублей, да старое белье и ношеный халат за 9 месяцев непрерывной работы в поле, на землепашестве.
Родители продают своих пригожих малолетних сыновей для профессии батчи; отцы, матери и братья живут в проституционных домах, при своих дочерях, сестрах, которые ими же и запроданы; мужья предоставляют своим женам зарабатывать и «по секрету», и открытой проституцией в домах терпимости, куда их посылают на время, без отчуждения, или же на началах купли и продажи, совершающейся нотариальным порядком у казия.
А эти ишаны, проституирующие свое благочестие духовное, свою мнимую преданность строгой жизни, выдающие себя за прямых потомков пророка Магомета и являющие простодушным киргизам разные фокусы, для укрепления в них прозелитизма, с которым связана полная возможность обобрать прозелита как липку!
Вот он, этот непризнанный еще ишан, прощающийся с своими родственниками, чтобы пуститься сегодня в мытарство. Два года тому назад он, этот предназначающий себя в духовные наставники (ишаны) молодой сарт-мулла, родной брат городского казы-каляна (старший казий), украл лошадь у одного горожанина и отделался только присрамлением [Здесь и далее во всем очерке излагаются действительные факты, без обозначения имен деятелей.]. Он пошел бы, наверное, по этой профессии и дальше, если бы не влияние на него старшего брата, казия из рода хожей, вразумившего молодого муллу-вора идти в отдаленную причуйскую степь и, по примеру многих одногородних хожей, объявиться между киргизами ишаном.
Суфи, муаззин Мулла-Риза. Фото из «Туркестанского альбома» (1871-1872)
Дело выгодное, конечно, - сообразил младший брат-хожа, - и медлить нечего. Его путевые сборы несложны: он берет с собою фунт зеленого чаю, мешочек катушек (боворсак) из муки, две-три смены белья, 5-8 старых, по наружности, духовных книг, кусок грязной тряпки, который можно было бы выдать за рубаху Пророка, сотни две написанных на лоскутке бумаги молитв, свернутых в трубочку (тумар) и двух слуг-сотрудников.
Скромно едет этот плутовской триумвират по кочевьям киргизов, ближайшим к родному городу. Мулла еще не рассказывает пока о цели своего путешествия на р. Чу, а, как бы подготавливаясь к предстоящей деятельности, упражняется во время остановок в аулах в закидывании степных, ничего не ведающих слушателей, цитатами из корана, из сборника Нофакат о подвигах ишанов, в прочитывании духовных стихов. Его слуги-соучастники ведут себя во все время пути в аулах благопристойно, скромно; необходимого для джалаучи (путника) не требуют, а просят, не упуская при этом напомнить, что мулла их очень ученый, набожный (такуа), благочестивый (суфи), мудрый (хаким) и происходит от Пророка. При случае, в пути, мулла не отказывается попрактиковаться в ауле и над исцелением больного разными ничего не стоящими намазываниями носа, отчитыванием, пошептыванием и привешиванием к болящим местам бумажных лоскутков с отрывками молитв. Чем ближе к цели путешествия, к тем отдаленным кочевьям, в которых мулла, по совету других ишанов, наметил предложить себя в духовные наставники (пир, ишан, халифа) простоватым киргизам, тем он усерднее разыгрывает в аулах притворную набожность, знание корана, умение исцелять чудесными, ему одному ведомыми средствами от самых тяжких недугов. Однако в кочевьях, на которые рассчитывал мулла, он, при своей относительной молодости, не сумел расположить к себе богатых киргизов, заполучивших уже раньше по нескольку ишанов, и потерпел такое фиаско высказанным некоторым недоверием к его родовитости хожи, что счел более практичным скромно, без притязаний, ретироваться тем же путем, чтобы чрез несколько переездов свернуть в сторону, в другие, более надежные, кочевья.
Но вот, на первом переезде возвратного пути, Аллах посылает проходимцу заступника, в образе знакомого пройдохи-татарина, пробирающегося в эти кочевья не в первый раз с ситцами и разной мелочью (иголки, наперстки, зеркала и шнурки), вымениваемой на скот и лисьи шкурки. Обменялись они задушевной келейной беседой о неудачах муллы в попытках сделаться ишаном, и приятель-татарин вызывается, за условленное вознаграждение, поправить дело. Унылый мулла остается, по условию, в ауле, где ему ниспослан заступник, а торгаш-татарин пробирается дальше, рассказывает везде, какую он имел счастливую встречу с знаменитым ученым муллой, прямым потомком Пророка, рисует его достоинства, знатность самыми яркими красками, и говорит в заключение, как бы по секрету, что он давал ему руке, т. е., по примеру очень многих, сделался его учеником (мурид).
Слушатели, те самые киргизы, которые сказали вчера мулле: «У нас есть ишаны свои, и вам тут нечего делать», осовели от этих рассказов татарина и от воспоминаний о таком сухом приеме «святого человека». Многие впали в уныние, начались взаимные упреки за неумение принять такого достойного человека, на многих напало раскаяние, заговорил, раньше внушенный, страх ответственности за неуважение к благочестивому родственнику Пророка. Татарин все это подметил, высказал со слезами сожаление о такой печальной случайности с его «высоко всеми почитаемым наставником», пожурил тех, которые казались ему виновными в таком неучтивом отношении к достойному мулле, и, как бы в искупление, предложил нескольким почетным людям немедленно ехать вдогонку и просить муллу возвратиться к ним в кочевья.
Компромисс, разумеется, принят единогласно, с особенным восторгом, и 5-10 человек скачут по следам отступившего муллы, напутствованные пожеланием успеха. Вот они приехали к цели, в аул, где мулла успел уже понравиться, навешал больным молитвы (тумары) и готовился ехать дальше. Начинается комедия упрашивания посланными киргизами, извинения их, развертывается притворная нерешительность муллы возвратиться туда, где ему сказали, что в нем надобности нет. С утонченной ловкостью проделывает здесь свою роль бывший вор и, наконец, соглашается ехать с депутатами. И какая же это отвратительная картина вторичной встречи муллы в ауле, где ему уготовал местечко заступник. Подкупленный обещаниями, татарин и его слуги ползают у ног муллы, называя его чудесным, благочестивым; некоторые, плаксивые по природе, киргизы прослезились в извинениях, что не разобрали в нем столь важной особы, каждый по очереди прикасается к его одежде, в знак высокого почитания, все взрослое мужское собрание в расслабленно-умильном настроении, и только аульные бабы остаются чужды этого дивертисмента, так удачно разыгранного, с одной стороны, плутами, а с другой - простодушными киргизами.
Назавтра мулла уже ишан. Ему протянули руки несколько важных киргизов, призывая Аллаха и его пророка Магомета в свидетели постоянной верности этому новому наставнику, безграничной преданности ему до готовности пожертвовать ишану все - «и свое тело, и свою жизнь». Такова первая заповедь, издаваемая ишанами для неофитов. Ею они всемогущи.
Ишан приводит до падучей болезни, до помрачения рассудка киргиза, выбиванием из него злого духа посредством повседневных выкрикиваний особенным напряжением груди: «Я ху! я хак!», причем очищающемуся дается какой-то напиток, очевидно, действующий на мозговые центры. Для вящей убедительности в своем творчестве чудес (керамент), ишан отсекает шашкой киргизу руку, с намерением якобы исцелить [Случай этот был на реке Арысе.].
Ишаны облачили причуйских и присырдарьинских киргиз в чалмы, настроили в степи мечети, насадили мулл.
Ишаны подстрекнули в 1868 году акмолинских киргизов на принимать знаков, установленных вводившимся тогда новым положением для должностных биев, волостных управителей и старшин [Я не помню теперь тот № «Голоса» 1875 г., в котором была корреспонденция об этом.].
Ишаны небезучастны, как мы имеем положительные данные, в прискорбных событиях 1868 года непринятия оренбургскими киргизами нового Высочайше утвержденного положения об управлении кочевым народом.
Мадали-ишан, предводитель Андижанского мятежа (произошел в 1898 году, через 9 лет после выхода книги Г. А. Арандаренко). Повешен вместе с 17 другими участниками мятежа, остальным 322 приговоренным смертную казнь заменили каторгой
Словом, ишан всесилен, всевластен в своей пастве, и отвергать громадное влияние этого духовного ордена на социальные отношения младенческого среднеазиатского народа могут только те из доморощенных ориенталистов, которые видели народ лишь на почтовой дороге и даже на задали себе труда прочесть прекрасную 180 страницу «Очерков Средней Азии» Арминия Вамбери. Вот что говорит этот ориенталист: «В Бухаре и Коканде в каждом обществе, как бы оно ни было мало, кроме обычных муллы и реиса всегда есть один или несколько ишанов (орденских священников), и я не мог достаточно надивиться, какое слепое повиновение, какое почтение оказывают этим ишанам все члены братства. Понятно, что часто эти влиятельные ишаны становятся поперек дороги правительству, но оно никогда не осмеливалось сдерживать их, ибо ордена эти считаются неразрывно связанными с исламом. Сам хан, министры его и многие улемы, искренно ненавидящие ишанов как могучих соперников, в угоду общественному мнению носят внешние атрибуты того или другого ордена».
У киргизов, недавно лишь окрепших в исламизме, не имеющих достаточно мулл, ишаны пользуются особенно большим значением, и общим комплотом столько же способны возбуждать массы, сколько сдерживать их.
Влияние ишанов на своих мюридов отражается во всем складе жизни этих последних: они носят чалмы, аккуратно отбывают намазы, строго соблюдают посты (ураза), устраивают сообща в кочевьях мечети, отдают своих детей в городские духовные школы, где в десяток лет их накрепко напичкают всяким вздором мусульманской учености, превратят в ханжей и, таким образом, поколение за поколением переродится киргизский народ в таком пагубно извращенном воспитании.
Но помимо такого значения ишанов, невыгодного во всех отношениях для успехов цивилизации, их деятельность вредна одинаково для народа и в экономическом отношении. Эти паразиты, начинающие свою профессию, подобно вору-мулле, из побуждений чисто корыстных, положительно обирают народ, продавая прозелитам и свое благословение (фатифа), и свое «дыхание» (нафаз), и свои собеседничества (согбот) для здоровых людей, для любимых хозяевами домашних животных.
Совершенно овладев в несколько лет волей своего мюрида, ишан без всякой церемонии, с типичной жадностью, с ненасытностью, свойственной в таких размерах только природе сарта, тянет с своей жертвы все, начиная от домашних, разумеется, лучших, животных, до пригожих киргизских девушек, которых ишаны или берут в жены себе, или отдают родственникам так же спокойно, как и лошадь.
Киргиз-мюрид не в состоянии отказать своему пиру (духовному учителю) в каком бы то ни было требовании. Если у бедняка от частых посещений ишана не осталось уже скота, он, под благословением ишана, сделает отдаленную кражу и принесет деньги. Землепашцы, при неимении денег, несут ишану хлебное зерно, муку, домашние изделия, ковры и кошмы. Окончательно бедные поступают к ишану, разумеется, без всякого вознаграждения, в работники на хлебопашество, и нам не раз приходилось встречать ишанов, важно едущих верхом в белом халате, с огромным тюрбаном на голове, сопровождаемых за сотни верст вереницей оборванных, босых бедняков-мюридов, посильно расплачивающихся с своим жадным наставником личным трудом.
Нищий казах-дервиш
Посмотрите на этого возвращающегося из кочевьев, чрез девять месяцев, знакомого новичка-ишана, пропагандированного татарином. По чуйским степям и дальше, чрез хребет Каратау, он едет уже не сам-третий и не верхом, а в тарантасе, который дал ему какой-то богатый акмолинский киргиз, причислившийся к мюридам; за этим кортежем из 10-20 человек верховых киргиз, сопровождающих своего пастыря за 1000 верст, тянется караван верблюдов с навьюченными кибитками, коврами, кошмами и всякой всячиной; на самом лучшем белом верблюде, в позе не совсем живописной, восседает 16-летняя дочь киргиза, отданная, без всякого, конечно, калыма, в жены ишану; за караваном гонят десяток хороших лошадей и две сотни баранов. Все это, в сложности с собранными за «дыхание» и благословения деньгами, составляет капитал тысячи в четыре. И вот ишан -вор-мулла, по количеству собранного, не составляет исключения: каждый приносит из степи домой, если не больше, то и не меньше 4000 рублей.
Сообразив общее число ишанов-сартов, отпускаемых присырдарьинскими городами, без ведома, конечно, администрации, в киргизские степи, нетрудно вычислить стоимость кочевому народу этих паразитов тунеядцев-развратителей. Мы не станем заниматься подведением такого интересного итога, по неподысканию в архивах и «текущих делах» каких бы то ни было сведений об ишанах, едва ли даже известных некоторым «стражам народной жизни». Но придет время, и гг. хакимы сгруппируют эти сведения по вопросу, столь интересному с экономической и нравственной стороны жизни туземцев.
У оседлого населения ишаны пользуются сильным влиянием только в классе земледельческом, сельском, стоящем, сравнительно с горожанами, на низкой ступени умственного развития и легко поэтому поддающемся на всякую эксплуатацию, не только духовенством, но самыми обыкновенными пройдохами. Здесь ишаны так же назойливы, как и у кочевников.
Наводняя каждогодно, после снятия хлебов с полей, долину Сырдарьи, самозваные ишаны из Бухары, Шахрисябза, Куляба и Самарканда ограничивают свою деятельность исключительно собиранием по кишлакам (селениям) доброхотной дани, поголовно со всех. Обыкновенно, по давнишнему установлению, каждый кишлак имеет 2-3 таких данесобирателей, своего рода сюзеренов.
Являясь в селение, по снятии хлебов, один после другого, ишан проделает, обыкновенно, в один вечер молитвенный сеанс с неистовым хором, продолжительным выкрикиванием: «Я ху! я хак! ла иллахи илла ху!» [Да, это он! Он - справедливый! Нет другого Бога, кроме него!], потолкует с жителями о разных мирских делах, наговорит уверений, что начальство сократило подать, по их, ишанов, молитве, и на другой день соберет чрез местного аксакала (сельская полицейская власть) деньгами то количество, какое им давали прежде, плюс та часть, на которую в данный год сокращены подати. Выходит, таким образом, что облегчение сельского туземного населения от казенных податей идет в прок не народу, а ишанам, вымогающим у бедняков сытные крупицы с неслыханной смелостью, с угрозами ниспослать на неподатливого мюрида, на его семью и скот болезни и мор. Пессимисты могут проверить это мое наблюдение ишанизма, и, наверное, откроют в деятельности ишанов еще более пагубного для благосостояния и нравственности народа, но никак не менее того, что я сообщил здесь.
Мы лично смотрим на ишанов как на продукт, с одной стороны, крайней умственной неразвитости народа, верующего в кереметы, чудеса ишанов, а с другой - как на результат полнейшего равнодушия всех к вопросу, кто имеет право на ишанизм духовный: всякий ли проворовавшийся мулла, встречающий в татарине свыше посланного заступника, всякий ли работник ишана, которого посылает он, в качестве своего наместника (халифа), для собирания дани, всякий ли казанский татарин, афганец и константинопольский грек [Вспоминаю корреспонденцию «Голоса» из Семипалатинска за 1875 г.], или же право быть ишаном остается за прямыми потомками какого-нибудь духовного ордена, или, наконец, ишаны должны вытереть свои глаза той страницей корана Магомета, где сказано: «Ла рухбанитум филь ислам» (в исламе нет монахов) и прекратить обирательство и развращение народа [В специальном исследовании об ишанах, приготовляемом к печати, мы надеемся доказать возможность избавить население от этой язвы без малейших последствий неудовольствия народа на такую меру.].
Нельзя же, в самом деле, ограничиваться одним перечислением количества выпущенных канцелярией нумеров, и на серьезные вопросы по улучшению материального и нравственного быта населения смотреть с такой же апатической важностью, с какою ишаны смотрят на свою деятельность и происхождение чрез мудрое двустишие:
Османы оссия шаботы борсар
Аз сулухи шююха осантар,
т. е. в переводе:
Легче обратить небо в мельницу,
Чем выполнить обязанности ишана.
ОКОНЧАНИЕ
Того же автора: Малоизвестные города Зеравшанского округа.
Другие материалы об ишанах:
• С. Абдулгафаров. К вопросу о мусульманских ишанах;
• К. К. Казанский. Суфизм с точки зрения современной психопатологии;
• Ю. Д. Головнина. На Памирах. Записки русской путешественницы [о Мадали-ишане, предводителе Андижанского мятежа];
• С. С. Казанцев. Воспоминания раскаявшегося отступника от православия в мусульманство [о Зайнулле, знаменитом ишане из г. Троицка].
Другие части: [ 1. В гостях у сарта. Дастархан], [ 3. Суд биев. Волостные выборы].
Еще много генераций унесут в вечность те же типичные особенности характера сартов, со всеми его недостатками, которые мы наблюдаем в нем теперь.
Его жизнь сосредоточена вся на низменных стремлениях так или иначе обделать выгодное дело, обработать, при случае, ловким образом простака; других отличительных принципов у массы этого народа пока нет. Да и откуда им, этим принципам, было пробиться чрез полную подавленность политическим рабством, варварством трехтысячелетней давности.
Посмотрите на того же богача, гостеприимного михмандара, в его отношениях к своим работникам, в знойные летние дни сгинающим, по страшной нужде, спины за полевыми работами и получающим по одному рублю в месяц жалованья, да поношенный хозяйский халат и рубаху со штанами; посмотрите на него, отпускающего деньги киргизам под разбойнические 160 процентов. Какими увертками, обсчитыванием, выманиванием придачи «ничтожного барашка, жеребенка, кошмы (войлока)», какими запугиваниями, в некоторых случаях, он опутывает свою жертву, чтобы вытянуть от нее все, чем можно воспользоваться.
А этот богач-хлебосол в своих отношениях приятельства, дружбы (дос) к богачу простодушному и всегда естественному - киргизу? Вот он наметил выгодность подружиться с богатым киргизом, пригласил его в первый раз к себе на аш (угощенье), наговорил ему льстивых похвал, наудивлялся его достоинству, родовитости и знатности, непременно налгал о существовавшей в давние времена дружбе между их прадедами, отпустил даже уверение в существовавшем родстве по женской линии, предложил навсегда услуги своего денежного кармана, надел, в заключение, дружбу завязывающий халат, обнялся с киргизом в знак союза, выпроводил за ворота с самой сияющей физиономией, вернулся в свою саклю и тотчас же отметил по записи, что «такому-то» другу (досту) «тогда-то» дал халат.
Степной рыцарь, друг, не позволит себе остаться в долгу и отплатит сарту, при случае близкого кочеванья, угощением и подарком хорошей лошади или верблюда. Получение будет отмечено по другой записи, последует затем еще угощение и еще подарок, еще ответ киргиза и так далее, пока дружба не закрепится окончательно годичной давностью и ссудою другу денег под дружеский 120% вместо 160. Тогда сарт обращается в Тартюфа и уже не выжидает подарка, но прямо требует, а во время непрошенного посещения аула без всяких церемоний выбирает из домашних вещей или скота то, что ему понравится, и назойливостью вынуждает друга уступить. В конце концов, чрез 2-3 года, при малейшем неисполнении киргизом требования, дружба ликвидируется судебным разбирательством, а степной рыцарь, на все упреки, укоризны, напоминания отвечает лишь ироническими подшучиваниями над жадностью сарта, над трусостью, способностью к измене, подобно рабу, и если он не окончательно обработан другом, то все-таки разделается за дружбу так, как будет назначено судебным определением.
А этот святоша по наружности и богач действительный, сановитый шейх (блюститель веры) при знаменитой, по своему значению для правоверных, мечети над гробницей Ахмета-Ясави? Спросите, сколько он уделяет, как бы обязан был, на ремонт мечети от громадных доходов, простирающихся, со всеми пожертвованиями и с покупкою при мечети мест для погребения, до 18 тыс. рублей в год? Вы сами можете легко решить этот вопрос отрицательно, если взглянете на это древнее здание, угрожающее падением, на его никогда не метущийся и заваленный всякими нечистотами и падалью двор, на повалившуюся местами ограду.
Заведующий вакуфным имуществом (мутевали) Ин'ам-ходжа-ишан. Фото из «Туркестанского альбома» (1871-1872)
Посмотрите на этих шейхов, распределяющих между собою и сополучателями-родственниками доход от жертвований на годовые праздники курбан-байрам и гайт-ураза. Это картина очень эффектная, это целый турнир, где «защитники правоверных», напоминая один другому свою генеалогию, отстаивают не долг справедливости, не честь, не принцип помощи неимущим потомкам Пророка, хоть будь они их родственники, а свои карманы, свои денежные интересы, ради которых всякий святоша, среднеазиатский мусульманин-сарт, готов сбросить враз все свое напускное благочестие, готов, в нарушение шариата, из шейха превратиться в полицейского сыщика, из казия - в сборщика податей, из раиса - в палача.
«Где больше дают, туда мы и тянем», - вот девиз сартов, для которых нет другого кумира, кроме рубля. Она, эта формула жизни - общая для всех классов, для всех состояний, для всех социальных положений, и только различаются приемы выполнения ее. Богач-горожанин, задумывая обработать то или другое прибыльное дельце, устраивает, для кого следует, завтрак с шампанским, с русским поваром, с приличной сервировкой стола. Он постиг бытовые наклонности чужестранцев, их податливость, отзывчивость на все за хорошим, винообильным угощением; завел комнату с европейской обстановкой и не прочь бросить 1000 руб. в год на несколько завтраков, от которых можно ждать подряда в несколько десятков тысяч рублей.
Знатный шейх охотно вызовется быть шпионом, предателем своих же сородичей, если получит обещание оставить за ним главенство в дележе доходов мечети.
Ученый казий будет надоедать вам слезливыми жалобами на незначительность доходов от судебной и требоисполнительной практики, и просияет до отвратительного унижения целования руки, если ему предложат совместное и противошариатское исполнение сборщика податей, где перепадают очень и очень значительные крупицы.
Благочестивый (суфи) мулла, имам, духовный наставник правоверных согласится быть в то же время и рассыльным, за некоторое вознаграждение.
Муфтий-юриспрудент подыщет на данное тяжебное дело, сколько потребуете, толкований закона, одно другое исключающих, и за каждый такой ривоят (извлечение) возьмет с клиента гонорар.
Процентщик, открывая эту лавочку, вопреки корану, назначающему вечный ад тому мусульманину, который возьмет пользу на денежную ссуду, не ограничивается вытягиванием 160% на занятый капитал, а непременно обойдет киргиза неправильным высчитыванием процентов и периодических платежей.
Достаточный земледелец не подарит работнику и одного часа, а при расчете перегрызет его сначала упреками за нерадивую работу и, только при невозможности обидеть условленной платой, бросит ему пренебрежительно 8-12 рублей, да старое белье и ношеный халат за 9 месяцев непрерывной работы в поле, на землепашестве.
Родители продают своих пригожих малолетних сыновей для профессии батчи; отцы, матери и братья живут в проституционных домах, при своих дочерях, сестрах, которые ими же и запроданы; мужья предоставляют своим женам зарабатывать и «по секрету», и открытой проституцией в домах терпимости, куда их посылают на время, без отчуждения, или же на началах купли и продажи, совершающейся нотариальным порядком у казия.
А эти ишаны, проституирующие свое благочестие духовное, свою мнимую преданность строгой жизни, выдающие себя за прямых потомков пророка Магомета и являющие простодушным киргизам разные фокусы, для укрепления в них прозелитизма, с которым связана полная возможность обобрать прозелита как липку!
Вот он, этот непризнанный еще ишан, прощающийся с своими родственниками, чтобы пуститься сегодня в мытарство. Два года тому назад он, этот предназначающий себя в духовные наставники (ишаны) молодой сарт-мулла, родной брат городского казы-каляна (старший казий), украл лошадь у одного горожанина и отделался только присрамлением [Здесь и далее во всем очерке излагаются действительные факты, без обозначения имен деятелей.]. Он пошел бы, наверное, по этой профессии и дальше, если бы не влияние на него старшего брата, казия из рода хожей, вразумившего молодого муллу-вора идти в отдаленную причуйскую степь и, по примеру многих одногородних хожей, объявиться между киргизами ишаном.
Суфи, муаззин Мулла-Риза. Фото из «Туркестанского альбома» (1871-1872)
Дело выгодное, конечно, - сообразил младший брат-хожа, - и медлить нечего. Его путевые сборы несложны: он берет с собою фунт зеленого чаю, мешочек катушек (боворсак) из муки, две-три смены белья, 5-8 старых, по наружности, духовных книг, кусок грязной тряпки, который можно было бы выдать за рубаху Пророка, сотни две написанных на лоскутке бумаги молитв, свернутых в трубочку (тумар) и двух слуг-сотрудников.
Скромно едет этот плутовской триумвират по кочевьям киргизов, ближайшим к родному городу. Мулла еще не рассказывает пока о цели своего путешествия на р. Чу, а, как бы подготавливаясь к предстоящей деятельности, упражняется во время остановок в аулах в закидывании степных, ничего не ведающих слушателей, цитатами из корана, из сборника Нофакат о подвигах ишанов, в прочитывании духовных стихов. Его слуги-соучастники ведут себя во все время пути в аулах благопристойно, скромно; необходимого для джалаучи (путника) не требуют, а просят, не упуская при этом напомнить, что мулла их очень ученый, набожный (такуа), благочестивый (суфи), мудрый (хаким) и происходит от Пророка. При случае, в пути, мулла не отказывается попрактиковаться в ауле и над исцелением больного разными ничего не стоящими намазываниями носа, отчитыванием, пошептыванием и привешиванием к болящим местам бумажных лоскутков с отрывками молитв. Чем ближе к цели путешествия, к тем отдаленным кочевьям, в которых мулла, по совету других ишанов, наметил предложить себя в духовные наставники (пир, ишан, халифа) простоватым киргизам, тем он усерднее разыгрывает в аулах притворную набожность, знание корана, умение исцелять чудесными, ему одному ведомыми средствами от самых тяжких недугов. Однако в кочевьях, на которые рассчитывал мулла, он, при своей относительной молодости, не сумел расположить к себе богатых киргизов, заполучивших уже раньше по нескольку ишанов, и потерпел такое фиаско высказанным некоторым недоверием к его родовитости хожи, что счел более практичным скромно, без притязаний, ретироваться тем же путем, чтобы чрез несколько переездов свернуть в сторону, в другие, более надежные, кочевья.
Но вот, на первом переезде возвратного пути, Аллах посылает проходимцу заступника, в образе знакомого пройдохи-татарина, пробирающегося в эти кочевья не в первый раз с ситцами и разной мелочью (иголки, наперстки, зеркала и шнурки), вымениваемой на скот и лисьи шкурки. Обменялись они задушевной келейной беседой о неудачах муллы в попытках сделаться ишаном, и приятель-татарин вызывается, за условленное вознаграждение, поправить дело. Унылый мулла остается, по условию, в ауле, где ему ниспослан заступник, а торгаш-татарин пробирается дальше, рассказывает везде, какую он имел счастливую встречу с знаменитым ученым муллой, прямым потомком Пророка, рисует его достоинства, знатность самыми яркими красками, и говорит в заключение, как бы по секрету, что он давал ему руке, т. е., по примеру очень многих, сделался его учеником (мурид).
Слушатели, те самые киргизы, которые сказали вчера мулле: «У нас есть ишаны свои, и вам тут нечего делать», осовели от этих рассказов татарина и от воспоминаний о таком сухом приеме «святого человека». Многие впали в уныние, начались взаимные упреки за неумение принять такого достойного человека, на многих напало раскаяние, заговорил, раньше внушенный, страх ответственности за неуважение к благочестивому родственнику Пророка. Татарин все это подметил, высказал со слезами сожаление о такой печальной случайности с его «высоко всеми почитаемым наставником», пожурил тех, которые казались ему виновными в таком неучтивом отношении к достойному мулле, и, как бы в искупление, предложил нескольким почетным людям немедленно ехать вдогонку и просить муллу возвратиться к ним в кочевья.
Компромисс, разумеется, принят единогласно, с особенным восторгом, и 5-10 человек скачут по следам отступившего муллы, напутствованные пожеланием успеха. Вот они приехали к цели, в аул, где мулла успел уже понравиться, навешал больным молитвы (тумары) и готовился ехать дальше. Начинается комедия упрашивания посланными киргизами, извинения их, развертывается притворная нерешительность муллы возвратиться туда, где ему сказали, что в нем надобности нет. С утонченной ловкостью проделывает здесь свою роль бывший вор и, наконец, соглашается ехать с депутатами. И какая же это отвратительная картина вторичной встречи муллы в ауле, где ему уготовал местечко заступник. Подкупленный обещаниями, татарин и его слуги ползают у ног муллы, называя его чудесным, благочестивым; некоторые, плаксивые по природе, киргизы прослезились в извинениях, что не разобрали в нем столь важной особы, каждый по очереди прикасается к его одежде, в знак высокого почитания, все взрослое мужское собрание в расслабленно-умильном настроении, и только аульные бабы остаются чужды этого дивертисмента, так удачно разыгранного, с одной стороны, плутами, а с другой - простодушными киргизами.
Назавтра мулла уже ишан. Ему протянули руки несколько важных киргизов, призывая Аллаха и его пророка Магомета в свидетели постоянной верности этому новому наставнику, безграничной преданности ему до готовности пожертвовать ишану все - «и свое тело, и свою жизнь». Такова первая заповедь, издаваемая ишанами для неофитов. Ею они всемогущи.
Ишан приводит до падучей болезни, до помрачения рассудка киргиза, выбиванием из него злого духа посредством повседневных выкрикиваний особенным напряжением груди: «Я ху! я хак!», причем очищающемуся дается какой-то напиток, очевидно, действующий на мозговые центры. Для вящей убедительности в своем творчестве чудес (керамент), ишан отсекает шашкой киргизу руку, с намерением якобы исцелить [Случай этот был на реке Арысе.].
Ишаны облачили причуйских и присырдарьинских киргиз в чалмы, настроили в степи мечети, насадили мулл.
Ишаны подстрекнули в 1868 году акмолинских киргизов на принимать знаков, установленных вводившимся тогда новым положением для должностных биев, волостных управителей и старшин [Я не помню теперь тот № «Голоса» 1875 г., в котором была корреспонденция об этом.].
Ишаны небезучастны, как мы имеем положительные данные, в прискорбных событиях 1868 года непринятия оренбургскими киргизами нового Высочайше утвержденного положения об управлении кочевым народом.
Мадали-ишан, предводитель Андижанского мятежа (произошел в 1898 году, через 9 лет после выхода книги Г. А. Арандаренко). Повешен вместе с 17 другими участниками мятежа, остальным 322 приговоренным смертную казнь заменили каторгой
Словом, ишан всесилен, всевластен в своей пастве, и отвергать громадное влияние этого духовного ордена на социальные отношения младенческого среднеазиатского народа могут только те из доморощенных ориенталистов, которые видели народ лишь на почтовой дороге и даже на задали себе труда прочесть прекрасную 180 страницу «Очерков Средней Азии» Арминия Вамбери. Вот что говорит этот ориенталист: «В Бухаре и Коканде в каждом обществе, как бы оно ни было мало, кроме обычных муллы и реиса всегда есть один или несколько ишанов (орденских священников), и я не мог достаточно надивиться, какое слепое повиновение, какое почтение оказывают этим ишанам все члены братства. Понятно, что часто эти влиятельные ишаны становятся поперек дороги правительству, но оно никогда не осмеливалось сдерживать их, ибо ордена эти считаются неразрывно связанными с исламом. Сам хан, министры его и многие улемы, искренно ненавидящие ишанов как могучих соперников, в угоду общественному мнению носят внешние атрибуты того или другого ордена».
У киргизов, недавно лишь окрепших в исламизме, не имеющих достаточно мулл, ишаны пользуются особенно большим значением, и общим комплотом столько же способны возбуждать массы, сколько сдерживать их.
Влияние ишанов на своих мюридов отражается во всем складе жизни этих последних: они носят чалмы, аккуратно отбывают намазы, строго соблюдают посты (ураза), устраивают сообща в кочевьях мечети, отдают своих детей в городские духовные школы, где в десяток лет их накрепко напичкают всяким вздором мусульманской учености, превратят в ханжей и, таким образом, поколение за поколением переродится киргизский народ в таком пагубно извращенном воспитании.
Но помимо такого значения ишанов, невыгодного во всех отношениях для успехов цивилизации, их деятельность вредна одинаково для народа и в экономическом отношении. Эти паразиты, начинающие свою профессию, подобно вору-мулле, из побуждений чисто корыстных, положительно обирают народ, продавая прозелитам и свое благословение (фатифа), и свое «дыхание» (нафаз), и свои собеседничества (согбот) для здоровых людей, для любимых хозяевами домашних животных.
Совершенно овладев в несколько лет волей своего мюрида, ишан без всякой церемонии, с типичной жадностью, с ненасытностью, свойственной в таких размерах только природе сарта, тянет с своей жертвы все, начиная от домашних, разумеется, лучших, животных, до пригожих киргизских девушек, которых ишаны или берут в жены себе, или отдают родственникам так же спокойно, как и лошадь.
Киргиз-мюрид не в состоянии отказать своему пиру (духовному учителю) в каком бы то ни было требовании. Если у бедняка от частых посещений ишана не осталось уже скота, он, под благословением ишана, сделает отдаленную кражу и принесет деньги. Землепашцы, при неимении денег, несут ишану хлебное зерно, муку, домашние изделия, ковры и кошмы. Окончательно бедные поступают к ишану, разумеется, без всякого вознаграждения, в работники на хлебопашество, и нам не раз приходилось встречать ишанов, важно едущих верхом в белом халате, с огромным тюрбаном на голове, сопровождаемых за сотни верст вереницей оборванных, босых бедняков-мюридов, посильно расплачивающихся с своим жадным наставником личным трудом.
Нищий казах-дервиш
Посмотрите на этого возвращающегося из кочевьев, чрез девять месяцев, знакомого новичка-ишана, пропагандированного татарином. По чуйским степям и дальше, чрез хребет Каратау, он едет уже не сам-третий и не верхом, а в тарантасе, который дал ему какой-то богатый акмолинский киргиз, причислившийся к мюридам; за этим кортежем из 10-20 человек верховых киргиз, сопровождающих своего пастыря за 1000 верст, тянется караван верблюдов с навьюченными кибитками, коврами, кошмами и всякой всячиной; на самом лучшем белом верблюде, в позе не совсем живописной, восседает 16-летняя дочь киргиза, отданная, без всякого, конечно, калыма, в жены ишану; за караваном гонят десяток хороших лошадей и две сотни баранов. Все это, в сложности с собранными за «дыхание» и благословения деньгами, составляет капитал тысячи в четыре. И вот ишан -вор-мулла, по количеству собранного, не составляет исключения: каждый приносит из степи домой, если не больше, то и не меньше 4000 рублей.
Сообразив общее число ишанов-сартов, отпускаемых присырдарьинскими городами, без ведома, конечно, администрации, в киргизские степи, нетрудно вычислить стоимость кочевому народу этих паразитов тунеядцев-развратителей. Мы не станем заниматься подведением такого интересного итога, по неподысканию в архивах и «текущих делах» каких бы то ни было сведений об ишанах, едва ли даже известных некоторым «стражам народной жизни». Но придет время, и гг. хакимы сгруппируют эти сведения по вопросу, столь интересному с экономической и нравственной стороны жизни туземцев.
У оседлого населения ишаны пользуются сильным влиянием только в классе земледельческом, сельском, стоящем, сравнительно с горожанами, на низкой ступени умственного развития и легко поэтому поддающемся на всякую эксплуатацию, не только духовенством, но самыми обыкновенными пройдохами. Здесь ишаны так же назойливы, как и у кочевников.
Наводняя каждогодно, после снятия хлебов с полей, долину Сырдарьи, самозваные ишаны из Бухары, Шахрисябза, Куляба и Самарканда ограничивают свою деятельность исключительно собиранием по кишлакам (селениям) доброхотной дани, поголовно со всех. Обыкновенно, по давнишнему установлению, каждый кишлак имеет 2-3 таких данесобирателей, своего рода сюзеренов.
Являясь в селение, по снятии хлебов, один после другого, ишан проделает, обыкновенно, в один вечер молитвенный сеанс с неистовым хором, продолжительным выкрикиванием: «Я ху! я хак! ла иллахи илла ху!» [Да, это он! Он - справедливый! Нет другого Бога, кроме него!], потолкует с жителями о разных мирских делах, наговорит уверений, что начальство сократило подать, по их, ишанов, молитве, и на другой день соберет чрез местного аксакала (сельская полицейская власть) деньгами то количество, какое им давали прежде, плюс та часть, на которую в данный год сокращены подати. Выходит, таким образом, что облегчение сельского туземного населения от казенных податей идет в прок не народу, а ишанам, вымогающим у бедняков сытные крупицы с неслыханной смелостью, с угрозами ниспослать на неподатливого мюрида, на его семью и скот болезни и мор. Пессимисты могут проверить это мое наблюдение ишанизма, и, наверное, откроют в деятельности ишанов еще более пагубного для благосостояния и нравственности народа, но никак не менее того, что я сообщил здесь.
Мы лично смотрим на ишанов как на продукт, с одной стороны, крайней умственной неразвитости народа, верующего в кереметы, чудеса ишанов, а с другой - как на результат полнейшего равнодушия всех к вопросу, кто имеет право на ишанизм духовный: всякий ли проворовавшийся мулла, встречающий в татарине свыше посланного заступника, всякий ли работник ишана, которого посылает он, в качестве своего наместника (халифа), для собирания дани, всякий ли казанский татарин, афганец и константинопольский грек [Вспоминаю корреспонденцию «Голоса» из Семипалатинска за 1875 г.], или же право быть ишаном остается за прямыми потомками какого-нибудь духовного ордена, или, наконец, ишаны должны вытереть свои глаза той страницей корана Магомета, где сказано: «Ла рухбанитум филь ислам» (в исламе нет монахов) и прекратить обирательство и развращение народа [В специальном исследовании об ишанах, приготовляемом к печати, мы надеемся доказать возможность избавить население от этой язвы без малейших последствий неудовольствия народа на такую меру.].
Нельзя же, в самом деле, ограничиваться одним перечислением количества выпущенных канцелярией нумеров, и на серьезные вопросы по улучшению материального и нравственного быта населения смотреть с такой же апатической важностью, с какою ишаны смотрят на свою деятельность и происхождение чрез мудрое двустишие:
Османы оссия шаботы борсар
Аз сулухи шююха осантар,
т. е. в переводе:
Легче обратить небо в мельницу,
Чем выполнить обязанности ишана.
ОКОНЧАНИЕ
Того же автора: Малоизвестные города Зеравшанского округа.
Другие материалы об ишанах:
• С. Абдулгафаров. К вопросу о мусульманских ишанах;
• К. К. Казанский. Суфизм с точки зрения современной психопатологии;
• Ю. Д. Головнина. На Памирах. Записки русской путешественницы [о Мадали-ишане, предводителе Андижанского мятежа];
• С. С. Казанцев. Воспоминания раскаявшегося отступника от православия в мусульманство [о Зайнулле, знаменитом ишане из г. Троицка].