Хива. Часть 6: Дишан-Кала, или Внешний город
Хива никогда не была крупным городом, и сто лет назад в статусе столицы была меньше, чем сейчас - в роли райцентра (20 тысяч жителей против 50 тысяч). Но даже это скромное население не смог бы вместить Внутренний город (Ичан-Кала), прогулку по которому мы завершили в прошлой части. Границей Старой Хивы стала крепостная стена, воздвигнутая в 1839-42 годах по указу Аллакули-хана, а охваченный ей район известен как Дишан-Кала, то есть Внешний город. Тут тоже немало медресе, мавзолеев и мечетей, от самой стены остались крупные клочья и несколько старых ворот, махалли не средневековы, но весьма живописны, и среди них немало вкраплений ХХ века, порой довольно интересных. На следующую часть я оставлю важннейший памятник Внешнего города - дворец Нуруллабай; места, непосредственно примыкающие к стенам Ичан-Калы "снаружи" я показывал в посте о прогулке вдоль этих стен, а про запечатлённый на заглавном кадре междугородний троллейбус подробнее речь шла ещё в Ургенче.
Если вдоль стен Ичан-Калы мы гуляли по часовой стрелке от западных ворот, то здесь пойдём против часовой и от восточных. Вернее, от Большого Хивинского базара, явного сердца Дишан-Калы, продолжающегося в неё от старых тима (крытого рынка) и караван-сарая Аллакули-хана тех же 1830-х годов. На заднем плане - именно вход в тим, а не восточные ворота Палван-Дарваза.
2.
Стоящее близ них медресе Шали-Карабая с высоким и слегка наклонным минаретом я уже показывал, но чуть поодаль в окрестностях базара стоят ещё несколько старых построек. Вот например скромное медресе Хасана-Мухаммедбая, о котором ничего не знают ни имеющиеся у меня путеводители, ни википедия:
3.
Напротив медресе Палвана-Кари (1905), того самого купца, чей магазин в русском стиле близ ханского дворца Куня-Арк я показывал на главной ичан-калинской улице. У медресе - единственный в Хиве цилиндрический минарет (21м, 5м в диаметре), и если другие похожи на трубы, то этот - на водонапорную башню, коих купец наверное немало видел вдоль российских железных дорог:
4.
С двумя медресе образуется равнобедренный треугольник стоящий рядышком мавзолей Абдала-бобо с мечетью и своим небольшим (10м) минаретом. Он построен в 18 веке бухарскими зодчими, а сама могила палвана ("богатыря") Ахмеда Замчи по прозвищу Абдал-бобо датируется чуть ли не 7 веком - по одному преданию, это был первый обратившийся в ислам хорезмиец, а по другому - осевший здесь проповедник-потомок Пророка. Тогда на этом месте и города-то ещё не было...
5.
Естественно, вокруг столь древнего святого вырос целый город мёртвых, плотно сбитые в кучу купола мавзолеев напоминают какую-то колонию грибов. Больше всего озадачила колода - не один ли это из каменных пней Джаркудука?
6.
Переулочек за Абдал-бобо - там, юго-восточнее Ичан-Калы, огромный массив махаллей без ярких достопримечательностей, куда я так и не углублялся - мы закончим прогулку на противоположной его стороне:
7.
Пока же идём на восток, вдоль старинной дороги на Хазарасп - некогда богатый торговый город на Амударье с руинами своей глиняной крепости, а ныне вместе с соседним Питнаком промышленный центр Хорезма. В общем, это была всегда одна из главных хивинских дорог. Вдоль неё попадаются странные "псевдоуездные" домики - такие стилизации под архитектуру Русского Туркестана не редкость даже в кишлаках по всему Хорезму:
8.
В чьих-то окнах - артефакт времён Большой игры, и может на них взвешивал товар тот самый купец Палван-Кари:
8а.
Весьма загадочное здание, на туристической карте не отмеченное - то есть, видимо, такой вот новодел под медресе:
9.
А через квартал улица упирается в одни из сохранившихся ворот Дишан-Калы - Хазарасп-Дарваза (1842), так же известные как Кой-Дарваза (Овечьи ворота, то есть через них в город гоняли стада):
10.
Внешняя сторона Хазараспских ворот (кстати, название этого города - не тюркское и не персидское, а чисто хорезмийское):
11.
А такими видели Хиву те, кто входил в неё со стороны Хазараспа. Все вертикали в общем-то знакомы - минареты (слева направо) Палван-Кари, Абдал-бобо (еле виден за столбами), Ислам-хаджи (56м, 1907, виды с него в первой части), Шали-Карабая (24м), зелёный купол мавзолея Палван-Махмуда (он же и ханский некрополь) и в стороне минарет Джума-мечети (41м, 1788) на главной улице. Обратите внимание, что минимум два из них заметно накренились:
12.
А столпотворение не случайно - улица связует два базара, второй видимо в несезон занимает площадку Хивинского хлопкоочистительного завода, основанного в 1907 году визирем Исламом-хаджой - он пытался модернизировать захолустное ханство, и этот завод стал первым в Хорезме промышленным предприятием. Не исключаю, что и ворота его - тех же времён, может быть арка старинных Гандимьянских ворот, названных в честь кишлака, где был подписан договор о русском протекторате над Хивинским ханством:
13.
Завод - уже за линией стен, которые повторяет ныне улица Амира Тимура, а вдоль неё - впечатляющий массив уже не средневековых, но глухих и живописных в своей неряшливости махаллей, порой оглашаемых криком барана из чьего-то двора.
14.
Своей атмосферой обжитости эти махалли впечатляют едва ли не сильнее, чем средневековые, но совершенно выхолощенные ичан-калинские:
15.
Махалля ближе к Ичан-Кале полностью снесена, и ныне на её месте пустырь. Во второй части я уже показывал стоящее в его середине Хорезмшах-медресе (1915), где покоится убитый в 1917 году Асфандияр-хан. А на "внешнем" краю пустыря - довольно внушительное медресе Турт-Шаффаз (1875-85), вернее это один двор из 3 медресе и мечети с минаретом, и в их кельях покоятся три военчальника Асфандияра, убитые вместен с ним узурпатором Джунаид-ханом.
16.
Чуть дальше у берега арыка Сирчали, в каком-то совсем неприметном окружении - неожиданно крупный ансамбль Саид-Махрум или (в других местах) Саид-Махири. Он начинался с могилы святого, а в 19 веке стал официальной усыпальницей для ханов, умерших за пределами Ичан-Калы, стены которой испокон веков запрещалось пересекать в мёртвом виде, да так строго, что соблюдали это даже ханы. Из упоминавшихся в прошлых постах здесь покоится Мухаммед Рахим II (1864-1910), на правление которого пришлась почти вся эпоха русского протектората над Хивой.
17.
Что где - точно не знаю, а основная часть комплекса построена, вроде бы, в 1884 году:
18.
Ни поста о Хиве без резных хорезмских дверей!
19.
20.
Задворки мавзолея - не исключаю, что тут было разрушенное при Советах кладбище:
21.
Рядом памятник Махтумкули - крупнейшему туркменскому поэту. Медресе Шергази-хана, где он учился, я показывал в прошлой части. Крупное здание на заднем плане напоминает, что мы входим в советский центр Хивы, сложившийся в Дишан-Кале на севере, у дороги на Ургенч.
22.
Вид на север от Бахча-Дарвазы - северных ворот Ичан-Калы. Сейчас оборачиваться к ним не будем, но они на этом кадре прямо за спиной:
23.
Кое-где сюда вклиниваются клочья старых махаллей:
24.
Но в основном эта улица застроена чем-то таким, и как видите, для малого города архитектуры Хивы ХХ века довольно внушительна:
25.
Кажется, местный хокимият. Вообще, Хива не выглядит малым городом, что в общем и немудрено - как и Ургенч, она лишь часть практически непрерывно застроенного оазиса, конгломерата кишлаков и городов с полуторамиллионным населением, в котором Ургенч отвечает за административный центр, а Хива - за исторический.
26.
Дальше по улице - Кош-Дарваза, то есть Двойные ворота, по-моему самые красивые из сохранившихся в обеих линиях укреплений:
27.
Они и самые молодые - построены в 1912 году с той стороны, откуда в Хиву въезжали русские чиновники и купцы, и к ним прилагается торговый ряд в русском стиле. Вдали видны Садовые ворота (Бахча-Дарваза) Ичан-Калы:
28.
За Двойными воротами подходит улица Амира Тимура, шедшая до того по линии снесённых стен от Хазараспских ворот. Здесь она поворачивает на север, и в какой-то момент сливаясь с почти параллельной улицей Наджимиддина Кубро переходит в трассу на Ургенч - по ней же ходят и междугородние троллейбусы, как на заглавном кадре. Ненадолго выйдем по ней из Внешнего города в Новый город, тем более он и застраиваться начал ещё при Ислам-ходже. Наискось от Кош-Дарвазы, впрочем, встречает советский мемориал, посвящённый видимо Хивинской революции 1920 года. Судя по запущенному виду, вполне может быть, что сейчас его уже и нет:
29.
В глиняной стене, изнутри крепости, вероятно штыком Голоманова или другого красноармейца, кости которого лежали где-нибудь врозь по земле, были вырезаны слова: «Да здравствует юлдаш революции!» - и штык резал глину слишком глубоко, для того чтобы время, ветер и дождь не заровняли и не смыли след этой надежды мертвых и живых. - это из "Джана" Андрея Платонова. "Юлдаш революции" - так я и прозвал этот мемориал из-за красных звёзд на мосту. Пусть он сохранится хотя бы на моих фотографиях.
29а.
Дальше по улице Амира Тимура - ещё два детища Ислама-ходжи, первые в Хиве почта и больница, строительства которых по русскому образцу он тогда сумел пробить. Архитектура, впрочем, местная, как и в Бухаре времён последнего эмира - недораскрывшийся местный модерн:
30.
Справа по ходу нашего движения - больница имени цесаревича Алексея (1912). Самое удивительное тут - дореволюционная надпись: то ли реплика (довольно неожиданная на фоне разрушения иных русских памятников), то ли всё-таки подлинный реликт - в конце концов, в Узбекистане не редкость церкви советских времён, с Романовыми хивинцы не успели даже пожить в одной стране и воевали больше со своими басмачами да баями... В общем, не ясно.
31.
Больница, между тем, действующая:
32.
Напротив - почта (1911-13), чуть более скромная внешне:
33.
Старое здание по назначению уже не используется, но зато на заднем дворе здоровенный Дом связи с характерными курантами - это одна из хивинских доминант вместе с минаретами Ичан-Калы:
34.
Чагатаев появился на хивинском базаре около полудня. Солнце, уже пошедшее на лето, хорошо освещало сорную землю базара, и земля согревалась теплом. Вокруг базара стояли дувалы жителей, около их глиняных стен сидели торгующие у своих товаров, разложенных по земле. Посреди площади, на низких деревянных столах, тоже шла торговля добром пустыни.
Здесь лежал урюк в небольших мешках, засушенные дыни, овечьи сырые шкурки, темные ковры, вытканные руками женщин в долгом одиночестве, с изображением всей участи человека в виде грустного повторяющегося рисунка; затем целый ряд был занят небольшими вязанками дров - саксаульника, и далее сидели старики на земле - они положили против себя старинные пятаки и неизвестные монеты, железные пуговицы, жестяные бляхи, крючки, старые гвозди и железки, солдатские кокарды, пустые черепахи, сушеные ящерицы, изразцовые кирпичи из древних, погребенных дворцов, - и эти старики ожидали, когда появятся покупатели и приобретут у них товары для своей нужды. Женщины торговали чуреками, вязаными шерстяными чулками, водой для питья и прошлогодним чесноком. Продав что-нибудь, женщина покупала для себя у стариков жестяную бляху на украшение платья или осколок изразцовой плитки, чтобы подарить его своему ребенку на игрушку, а старики, выручив деньги, покупали себе чуреки, воду для питья или табак. Торговля шла тож на тож, без прибыли и без убытка; жизнь, во всяком случае, проходила, забывалась во многолюдстве и развлечении базара, и старики были довольны. В некоторых дувалах, расположенных вокруг базара, в их внутренних дворах, находились чайхане; там сейчас шумели большие самовары и люди вели свою старую речь между собой, вечное собеседование, точно в них не хватало ума, чтобы прийти к окончательному выводу и умолкнуть. Пожилой, коричневый узбек пошел в одну чайхане; он понес за спиной сундук, обитый железом по углам, - и Чагатаев вспомнил этого человека: он видел его еще в детстве, и узбек тогда тоже был коричневый и старый. Он ходил по аулам и городам со своим инструментом и матерьялом в сундуке и чинил, лудил и чистил самовары во всех чайхане; сажа и копоть работы, ветер пустыни при дальних переходах въелись в лицо рабочего человека и сделали его коричневым, жестким, с нелюдимым выражением, и маленький Назар испугался пустынного самоварного мастерового, когда увидел его в первый раз. Но рабочий-узбек тогда же первый поклонился мальчику, подарил ему согнутый гвоздь из своего кармана и ушел неизвестно куда по Сары-Камышу; наверно, где-нибудь в дальних песках потух самовар.
35.
Около мусорного ящика, прислонившись к нему, стояла туркменская девушка; она прижимала рукою яшмак ко рту и смотрела далеко поверх базарного народа. Чагатаев тоже поглядел в ту сторону - и увидел на краю пустыни, низко от земли, череду белых облаков, или то были снежные вершины Копетдага и Парапамиза, или это было ничто, игра света в воздухе, кажущееся воображение далекого мира. (...)
Чагатаев подошел к ней и спросил, откуда она и как ее зовут.
- Ханом, - ответила туркменка, что по-русски означало: девушка или барышня.
- Пойдем со мной, - сказал ей Чагатаев.
- Нет, - постыдилась Ханом.
Тогда Чагатаев взял ее за руку, и она пошла за ним.
Он привел ее в чайхане и поел вместе с нею горячей пищи из одной чашки, а затем они стали пить чай и выпили его три больших чайника. Ханом задремала на полу в чайхане; она утомилась от обилия пищи, ей стало хорошо, интересно, и она улыбнулась несколько раз, когда глядела вокруг на людей и на Чагатаева, она узнала здесь свое утешение. Назар нанял у хозяина чайхане заднюю жилую комнату и отвел туда Ханом, чтоб она спала там, пока не отдохнет.
Устроив Ханом в комнате, Чагатаев ушел наружу и до вечера ходил по городу Хиве, по всем местам, где люди скоплялись или бродили по разной необходимости. Однако нигде Назар не заметил знакомого лица из своего народа джан: под конец он стал спрашивать у базарных стариков, у ночных сторожей, вышедших засветло караулить имущество города, и у прочих публичных, общественных людей, не видел ли кто-нибудь из них Суфьяна, Старого Ваньку, Аллаха или другого человека, и говорил, какие они из себя по наружности.
- Бывают всякие люди, - ответил Чагатаеву один сторож-старик, по народности русский. - Я их не упоминаю: тут ведь Азия, земля не наша.
- А сколько лет вы здесь живете? - спросил Чагатаев.
Сторож приблизительно подумал.
- Да уж близу сорока годов, - сказал он. - По правилу, по нашей службе надо б каждого прохожего запоминать: а может, он мошенник! Но мочи нету в голове, я уж чужой силой, сынок, живу, - свою давно прожил...
35а.
По той самой улице Наджимиддина Кубро я пошёл обратно в центр, мимо летнего дома крупного местного чиновника Матвафо Карванбаши (1910), где в 1922-24 годах размещалось посольство СССР в тогда формально независимой Хорезмской Народной Советской Республике.
36.
В другой его части в те же годы был первый в Хорезме пединститут, куда принимали женщин. Ну а ныне тут, кажется, что-то медицинское:
37.
Улица привела меня в Центральный парк, даже по дождливой погоде людный, как и всюду в Узбекистане. У хивинского парка очень симпатичные ворота и павильоны:
38.
А на дальней его стороне сохранился солидный кусок крепостной стены Внешнего города с небольшими Новыми воротами (предусмотрительно устроенными с противоположной стороны города от первых в нашей прогулке Бараньих ворот):
39.
Дишан-кала строилась в 1839-42 годах специфически местным способом - от каждой семьи со всего ханства ежегодно мобилизовывалось по одному работнику на срок от 12 до 30 дней, то есть отработать тут успел едва ли не каждый молодой мужчина. Изначально периметр стен достигал 5,7 километров, что чуть меньше Смоленской крепости и раза в полтора - чем аналогичная крепостная стена Бухары, построенная на три века раньше хивинской. Внешняя стена, конечно, куда менее живописна, чем Внутренняя, а "подошва" из оплывшей глины у неё не облицована, но вроде бы власти затеяли её воссоздание чуть ли не по всей длине.
40.
Если стены Ичан-Калы сохранились почти целиком, то от стен Дишан-Калы осталось несколько кусков на западе и юге. Тот, что за парком - самый длинный (порядка 800 метров). Сделать этот кадр, точнее просто выйти за ворота, оказалось непросто - раскисшая под дождём глина оказалась невыносимо скользкой и липкой, и от падения я бы угваздался так, что не отмылся бы до конца поездки.
41.
Дальше - дворец Нуруллабай на краю парка, который я оставлю на следующую часть, и медресе Бикжан-Бике у западных ворот, которое я показывал во второй части. Его минарет издалека легко перепутать с расположенным гораздо южнее похожим на трубу минаретом (18м) медресе Мамат-Марама (1903) в перспективе одной из улиц - с юго-запада к Ичан-Кале примыкает ещё один внушительный массив махаллей:
42.
43.
44.
Были тут и свои ворота - на самом востоке Дишан-Калы Шахимарданские, а на юге - Тозабогские (Кибла-Тозабог - резиденция хана за ними), но они не сохранились. Примерно там, где были последние, у южного выхода из восточной половины города - одинокий минарет мечети Сорока Святых (Чилля-Авли), этакий маяк мусульман у дороги на Мекку.
45.
Тут тоже выйдем в Новый город... впрочем, если с северной стороны к Дишан-кале примыкают советские районы, то с южной - обыкновенные махалли, которые через пару километров сменятся кишлаками, а ещё через несколько километров кончится оазис и начнутся Каракумы - до сих пор жалею, что не съездил взглянуть на их краешек, и это повод искать пути в Туркменистан.
46.
Колодец - их в Хиве много, с колодца в конце концов она и началась:
46а.
Самое дальнее от центра медресе Ибрагима-ходжи (1888) практически в прямой видимости от дворца Кибла-Тозабог. Туристы тут бывают редко, ибо детишки, игравшие в теньке, чуть завидев меня принялись подражать воплям павлина - "Хэллоу! Хэллоу!":
47.
Но вернёмся в Дишан-калу. Последний её кусок, тоже несколько сотен метров - на самом юге. Частью отреставрирован:
48.
49.
Явно воссозданные уже в наше время Ангарикские ворота, которые я в прошлых частях ошибочно называл Гандимьянскими. На заднем плане Таш-Дарваза (Каменные ворота), южный вход в Ичан-Калу, а между ними помимо крепостной стены ещё и отель жутко пафосного вида:
50.
Полуразрушенный участок стены уходит дальше, к бывшим Пишханикским (Питнакским?) воротам... но они не сохранились, в махаллях той стороны, принимавших на себя первый удар туркменских набегов, никаких памятников старины и нет, поэтому туда уже не пойдём. На другой их стороне будет базар, где мы начинали прогулку. Напоследок - ещё одна цитата из "Джана":
На краю Сары-Камыша Чагатаев вспомнил знакомое место. Здесь росла седая трава, не выросшая больше с тех пор, как было в детстве Назара. Здесь мать сказала ему когда-то: «Ты, мальчик, не бойся, мы идем умирать» - и взяла его за руку ближе к себе. Вокруг собрались все бывшие тогда люди, так что получилась толпа, может быть, в тысячу человек, вместе с матерями и детьми. Народ шумел и радовался: он решил идти в Хиву, чтобы его убили там сразу весь, полностью, и больше не жить. Хивинский хан давно уже томил этот рабский, ничтожный народ своей властью. Он сначала редко, потом все более часто присылал в Сары-Камыш всадников из своего дворца, и те забирали из народа каждый раз по нескольку человек, а затем их либо казнили в Хиве, либо сажали в темницу без возврата. Хан искал воров, преступников и безбожников, но их трудно было отыскать. Тогда он велел брать всех тайных и безвестных людей, чтобы жители Хивы, видя их казнь и муку, имели страх и содрогание. Сперва народ джан боялся Хивы, и многие люди заранее чувствовали изнеможение от страха; они переставали заботиться о себе и семействе и только лежали навзничь в беспрерывной слабости. Затем стали бояться все люди, - они глядели в чистую пустыню, ожидая оттуда конных врагов, они замирали от всякого ветра, метущего песок по вершине бархана, думая, что это мчатся верховые. Когда же третья часть народа или более была забрана без вести в Хиву, народ уже привык ожидать своей гибели; он понял, что жизнь не так дорога, как она кажется, в сердце и в надежде, и каждому, кто остался цел, было даже скучно, что его не взяли в Хиву. Но молодой Якубджанов и его друг Ораз Бабаджан не хотели зря ходить в Хиву, если можно умереть на свободе. Они бросились с ножами на четверых ханских стражников и оставили их на месте лежачими, сразу лишив их славы и жизни. (....) остальной народ пошел толпой в Хиву, счастливый и мирный; люди были одинаково готовы тогда разгромить ханство или без сожаления расстаться там с жизнью, поскольку быть живым никому не казалось радостью и преимуществом и быть мертвым не больно. (...) Дней через десять или пятнадцать сары-камышский народ увидел хивинскую башню. (...) пришедший народ окружило небольшое ханское конное войско, но тогда народ, видя это, запел и развеселился. Пели все, даже самые молчаливые и неумелые; узбеки и казахи танцевали впереди всех, один русский несчастный старик играл на губной гармонии, мать Назара подняла руки, точно готовясь к тайному танцу, а сам Назар с интересом ждал, как их всех и его самого сейчас убьют солдаты. Около ханского дворца стояли толстые смелые стражники, берегущие хана от всех. Они с удивлением глядели на прохожий народ, который шел мимо них с гордостью и не боялся силы пуль и железа, будто он был достойный и счастливый. Эти дворцовые стражники вместе с прежними всадниками должны постепенно окружить сары-камышский народ и загнать его в тюремное подземелье; но веселых трудно наказывать, потому что они не понимают зла.
Один помощник хана подошел близко к старым людям из Сары-Камыша и спросил их:
- Чего им надо и отчего они чувствуют радость?
Ему ответил кто-то, может быть Суфьян или прочий старик:
- Ты долго, приучал нас помирать, теперь мы привыкли и пришли сразу все, - давай нам смерть скорее, пока мы не отучились от нее, пока народ веселится!
Помощник хана ушел назад и больше не вернулся. Конные и пешие солдаты остались около дворца, не касаясь народа: они могли убивать лишь тех, для кого смерть страшна, а раз целый народ идет на смерть весело мимо них, то хан и его главные солдаты не знали, что им надо понимать и делать. Они не сделали ничего, а все люди, явившиеся из впадины, прошли дальше и вскоре увидели базар. Там торговали купцы, еда лежала наружи около них, и вечернее солнце, блестевшее на небе, освещало зеленый лук, дыни, арбузы, виноград в корзинах, желтое хлебное зерно, седых ишаков, дремлющих от усталости и равнодушия. (....) народ стал брать разные плоды и наедаться без денег, а купцы стояли молча и не били этих хищных людей. Наевшись, народ стал скучным, потому что веселье его прошло и смерти не было.
Всё это было как раз у этих стен....
51.
В следующей части, последней о Хиве, расскажу о её дворцах за пределами старого города. Как и во всяком умиравшем государстве, их тут строили пышно и много!
ХОРЕЗМ-2015
Обзор поездки и оглавление серии.
Ташкент и окрестности - см. оглавление.
Бухара, Навои и окрестности - см. оглавление.
Чильпык и общий колорит Хорезма.
Элик-Кала
Топрак-Кала и Гульдурсун.
Аяз-Кала и ночь в юрте.
Хорезмская область.
Ургенч. Город и троллейбус.
Хива. Виды сверху, ремёсла, детали.
Хива. Дворцы Ичан-Калы.
Хива. Вдоль стен Ичан-Калы.
Хива. Ичан-Кала, улица Пахлаван-Махмуда.
Хива. Ичан-Кала, закоулки и медресе.
Хива. Дишан-Кала, или Внешний город.
Хива. Дворцы окраин.
Каракалпакия.
Нукус. Столица Каракалпакии.
Миздакхан. У мировых часов.
Муйнак. У засохшего моря...
Незнакомые слова и непонятные ситуации - см. по ссылкам ниже.