Леонид Первомайский. В излучине Дона
Л.Первомайский || « Красная звезда» №297, 19 декабря 1942 года
Весь советский народ трудится для дела победы. Он отдает все свои силы на помощь фронту.
Воины Красной Армии! На заботу родины ответим самоотверженной борьбой с врагом. Умело и полностью используем боевую технику, врученную народом, для разгрома немецких захватчиков!
# Все статьи за 19 декабря 1942 года.
На Дону стояла изменчивая погода. Ветер несколько раз в день резко менял направление. Небо то заволакивалось густой пеленой низко летящих туч, то вдруг прояснялось и сияло почти весенней лазурью. Снег то скрипел под ногами плотной слежавшейся массой, то летел в глаза колючей поземкой, то вдруг таял, и по склонам оврагов, по извилистым донским балкам начинали журчать говорливые сине-голубые ручьи. Ночью погода снова менялась. Подует ветер с северо-востока, закружит метелью по степным просторам, заметет дороги и, неровен час, обернется таким бураном, что в пяти шагах человек не увидит человека. Да и сам Дон был еще изменчив. То скует его льдом, и он ляжет замертво от берега к берегу, суровый, седой и угрюмый, железным мостом, который выдержит любые тяжести, то вдруг разойдется полыньями, разулыбается, будто говорит: не берет меня зима, я еще с ней, старухой, поспорю!
Нелегко в такое время воевать на Дону. Нелегко ходить по донским дорогам с тяжелым походным снаряжением за спиной. Нелегко водить до отказа нагруженную машину, которая скользит на льду и проваливается в неожиданные сугробы. Однако война на Дону была в самом разгаре. Двигались части, непрерывным потоком шли люди и грузовики, низко над холмами пролетали самолеты, ныряя в облаках, точно странные шумные птицы, грохотала артиллерия и непрерывно слышалась жуткая скороговорка пулеметов.
В излучине Дона, где недавно хозяйничали немцы, нет больше человеческого жилья. В станицах черные тыны окружают группы таких же черных деревьев, оставшихся от былых садов. От станичных домов остались только невысокие фундаменты, сложенные из желтовато-серого камня, да изредка на подворьях громоздятся высокие, облупившиеся печи с вмазанными в них пузатыми котлами. И только. На редком подворье увидишь в снегу какой-нибудь забытый ухват или треснувший чугун, как напоминание о том, что здесь когда-то жили люди и были у этих людей заботы о жизни.
Почему же нет больше человеческого жилья? Ведь если даже день и ночь обстреливать большую станицу из пушек, то в какие-то дома снаряды не попадут; если обрушить на станицу самый большой груз бомб, то все же какие-то постройки уцелеют; если поджечь станицу со всех концов, то останутся следы от пожара - кучи пепла и углей, обгоревшие бревна, глина, стекло, гвозди… Почему же всего этого нет?
Здесь были немцы. Они собирались зимовать на Дону. Они считали себя завоевателями, но боялись жить в домах, где живут люди. Немец, как троглодит, зарывался в землю. Рядом с домом он копал себе землянку. Он разбирал дом и устраивал из бревен толстые перекрытия над своей норой. Немец вынимал оконные рамы и вставлял их в свой блиндаж под землей. Туда же он тащил кровати, печи, котлы для стирки белья, патефоны и детские одеяла. В оврагах вокруг станицы он выкапывал пещеры, устраивал в них склады, конюшни, гаражи и электростанции. Все это было сделано из станичного добра. Камень школьных строений, бревна казацких домов, лес колхозных амбаров, - все немец пустил в ход, построив для себя подземные города и обнеся их колючей проволокой. От норы к норе, от землянки к блиндажу, от подземной электростанции к подземному госпиталю шли многочисленные ходы сообщения и глубокие траншеи, потому что немец боялся ходить во весь рост по этой, как он гордо заявлял, завоеванной им земле.
Три женщины попросились к нам в машину. Две сели в кузов, третья встала на подножку у кабины водителя. Женщины возвращались в родные места после нескольких месяцев вынужденного отсутствия. Сначала они молчали, удивленные всем, что им пришлось увидеть. Потом стоявшая на подножке заговорила навзрыд, ни к кому не обращаясь, вряд ли думая о том, что кто-нибудь слышит ее:
- Ничего нет, одна городьба осталась… Звери лютые! По миру пустили… Николая Крюкова хата стоит одна на всю станицу… Ильичихин баз как ветром снесло…
Она причитала, надрываясь, и было в этом надрывном плаче и удивление, - как это люди могли сделать такое? - и надежда, что всё это обернется сном и пройдет, как сон. Стоит, мол, только открыть глаза, чтобы всё стало, как прежде…
- А моя хата? - закричала она, всем телом наваливаясь на кабину водителя, без остановки гнавшего машину через станицу. - Стой! Тут моя хата была… Стой!
Она не дождалась, пока машина остановится, и не сошла с подножки, а упала в грязный снег и на коленях поползла к тому месту, где за повалившимся черным тыном стоял когда-то ее дом. От дома не осталось и следа. Только гора прелого камыша, - то, что было крышей ее гнезда, - лежала занесенная снегом, посреди двора, да несколько полуобгоревших деревьев сиротливо ютились за тыном.
- Вишенки мои! - обхватила дерево руками женщина. - Вишенки родимые…
Соседки ее тоже сошли с машины. Не глядя на нее и не слушая ее причитаний, они поспешили каждая навстречу своему горю. Шофер со злости дал газ, мотор взревел, как раненое животное, и машина рванулась вперед, оставляя за собой облако дыма и снежной пыли.
Ветер усилился, машина пробивалась сквозь сплошную снежную завесу. В двух шагах не видно было пути, только раздавался свист бурана в ушах и ревел, захлебываясь, мотор. Снег налетал валами, лишь на мгновения открывая простор для глаза. И тогда мы видели лежавшие вдоль дороги опрокинутые немецкие грузовики, танки с порванными гусеницами и развороченными башнями, пушки с торчащими вверх стволами, трупы немцев в серо-голубых шинелях, туши разорванных снарядами лошадей и множество наполненных снегом стальных шлемов. Всё это были путевые знаки немецкого отступления.
Вдруг водитель застопорил машину на полном ходу. Кузов резко тряхнуло. Проклиная дорогу, мы вскочили и увидали, как от дороги в степь убегала, не поворачивая головы, большая серая собака… Нет, это был донской волк. Перед радиатором грузовика лежал полуобглоданный труп немца. Грудная клетка была раскрыта, страшно белели обручи ребер, и между ними темнело то, что у человека называется сердцем…
Быстро темнело. Машина благополучно миновала минные поля, и когда мы под’ехали к следующей станице, в ней уже горели костры. Бойцы бросали в огонь сухие сосновые кресты, взятые на немецком солдатском кладбище. Немцы жили под землей, в оврагах, но мертвецов хоронили на станичных площадях, с прусской солдатской точностью выравнивая линию могил.
В проволочных заграждениях саперы проделали узкий проход для одной машины. Колючая проволока, намотанная на ряды березовых кольев, картинно пересекала линию холмов и скрывалась за ними. Дорога тоже шла в гору, за холмы, в снежную непроницаемую пыль. Возле нее на снегу сидели пленные немцы в летних пилотках, с ушами, обмотанными разным тряпьем. Три веселых автоматчика охраняли большую толпу.
К рассвету буран затих. Небо прояснилось, и когда мы снова выехали к берегу Дона, солнце ослепительно сияло на свежем снегу, покрывавшем возвышенности правого берега и замерзшие луга левой стороны. В балке у взорванной немцами переправы было тесно от машин, артиллерийских упряжек и фыркающих танков. Весело хлопотали бойцы, бегая от блиндажа к блиндажу.
С начальником разведки старшим лейтенантом Орловским мы вышли на бугор в двадцати метрах от землянки командира полка и увидели ледяную полосу Дона в голубых полыньях, взорванный немцами мост, цепи бойцов, идущих по льду слева от моста, хутор Вертячий, лежащий на луговом берегу, и подползающие к нему цепи наших бойцов… Отчетливо и ярко звучала пулеметная и ружейная стрельба. Артиллерия била по окраине хутора.
Немцы, выбитые из излучины Дона, стремительно откатывались под ударами наших частей, бросая разбитые и исправные танки, автомашины, аэродромы с вполне годными самолетами, многочисленные склады военного имущества и боеприпасов. Они уходили на восточный берег Дона, боясь быть окруженными в излучине, и переправа у Вертячьего была их последней переправой. Выйдя на восточный берег, они попали в еще худшее положение. Поэтому так яростно было их сопротивление у этого, по существу очень незначительного, населенного пункта. Поэтому так огрызались они, как стая уходящих волков, что поворачиваются навстречу погоне, чтобы потом снова поджать хвост и бежать без оглядки. // Леонид Первомайский.
____________________________
И.Эренбург: Дон зовет* ("Красная звезда", СССР)
И.Эренбург: Орда на Дону* ("Красная звезда", СССР)**
***********************************************************************************************
Аверинская трагедия
ДЕЙСТВУЮЩАЯ АРМИЯ, 18 декабря. (По телеграфу). Сейчас стало известно о чудовищной расправе гитлеровских головорезов над группой мальчиков из села Аверина, Калачевского района, Сталинградской области, учиненной в дни Октябрьской годовщины текущего года.
Началось с того, что немецкий офицер, стоявший на квартире у гражданки Махиной, уходя из дома, оставил на столе коробочку с десятью сигаретами. Одиннадцатилетний мальчик Ваня Махин взял эту коробку, выбежал на улицу и роздал сигареты своим товарищам. Через некоторое время возвратился офицер. Не обнаружив сигарет, он набросился на Ваню и избил его до крови. Потом, установив имена и фамилии детей, которым Ваня Махин роздал сигареты, офицер приказал коменданту арестовать их.
Час спустя немецкие солдаты привели в комендатуру Васю Егорова 13 лет, Колю Егорова 12 лет, Васю Горина 14 лет, Сеню Манжина 9 лет, Никифора Назаркина 12 лет, Костю Голоблева 14 лет, Емельяна Сафонова 14 лет и Ваню Махина. Здесь детям был учинен допрос, сопровождаемый побоями. Крики ребят были слышны на весь хутор. На ночь мальчиков заперли в каземат, а утром 7 ноября их посадили в грузовую машину и повезли по улицам села.
Возле двора Матрены Гориной машина остановилась. Горину вызвали из дома, вытащили из кузова ее сына Васю и на глазах матери начали избивать. Когда ребенок потерял сознание, его снова бросили в машину. Так грузовик об’ехал все дворы, где живут родители арестованных. В присутствии матерей и отцов, их дети подвергались экзекуции. Но и этого было мало фашистским мерзавцам. Эти звери жаждали крови. Поздно вечером дети были вывезены за село и расстреляны у силосной ямы.
***********************************************************************************************
БОМБЕЖКА
Из цикла стихов «В осажденном городе»
Детей, завернутых в одеяла,
Несли на пристань.
Воронок язвой земля зияла,
Шел третий приступ.
На старой барже огонь косматый
С обшивкой грызся,
Сирена выла, и по канату
Бежала крыса.
По узким доскам, по переборкам,
По лужам масла,
Дыша безумьем, шла мать с ребенком
В пеленках красных.
Мы слишком много видали крови,
Чтоб ошибиться.
С тяжелой тучей почти что вровень
Парил убийца.
А вражьи роты уже в предместьях
Ползли, как змеи.
О чем, товарищ, коль не о мести,
Я думать смею?
Евг. ДОЛМАТОВСКИЙ.
________________________________________________
Стон на Дону* ("Красная звезда", СССР)
И.Эренбург: Казак и фрицы* ("Красная звезда", СССР)**
К.Симонов: Декабрьские заметки ("Красная звезда", СССР)
А.Кривицкий, А.Поляков: На Дону ("Красная звезда", СССР)
Н.Прокофьев: Немецкий разбой в кубанских станицах* ("Красная звезда", СССР)
Газета «Красная Звезда» №297 (5361), 19 декабря 1942 года