Академгородок, 1960. Часть 7.
Академгородок, 1960. Продолжение.
Начало см. Академгородок, 1960. Части 1, 2, 3, 4, 5, 6.
См. также Академгородок, 1959. "Как я попал в Академгородок". Части 1 - 20.
воспоминания о деле Бреусова Станислава Николаева,
секретаря комитета ВЛКСМ СО АН
Бреусов был комсомольцем, поэтому Обком КПСС решил принять меры по отношению к нему по комсомольской линии. И о том, что произошло дальше пишет в своих воспоминаниях секретарь комитета ВЛКСМ СОАН тех лет Станислав Николаев:
«Самые неприятные воспоминания касаются дела комсомольца, хорошего и честного человека, очень способного ученого, кандидата наук Олега Бреусова (ИНХ). Суть состояла в том, что во время институтского митинга в поддержку политики Н.С.Хрущева по Западному Берлину (1960) он выступил с недоверием к этой политике. По его мнению, Западный Берлин не стоит третьей мировой войны. Через несколько дней после этого я как раз вернулся из геологической экспедиции и мой освобожденный заместитель В. Юлдашев рассказал о случившемся. Первая моя реакция была - не раздувать и "спускать все на тормозах". Но, оказалось, что случившееся уже вовсю раздуто. Об этом стало известно в Обкоме и даже в ЦК КПСС. Реакция была очень негативна. Так, например, инструктор ЦК Дикарев, курировавший Сибирское отделение, возмущенный таким фактом несознательности, говорил, что "мы не остановимся даже перед ликвидацией института, где есть такие сотрудники"... На заседании парткома я попросил, чтобы с этим разобрались сами комсомольцы. Со мной согласились».
Мне придется прервать здесь повествование Станислава Михайловича и объяснить, что политика «смягчить ситуацию, спустить на тормозах» - была присуща практически всем ученым вплоть до членов Президиума и самого Лаврентьева. Этой же политики придерживался и партком. У него была еще одна специфическая, но очень важная, конечно, негласная функция, - он оберегал крупных ученых от нежелательных воздействий партийных органов, давая им спокойно работать, и старался уберечь имидж Сибирского отделения АН, прикрыть его от вмешательства обкома КПСС. Я на эти темы не раз и не два говорил с Георгием Сергеевичем Мигиренко, который был со мной откровенен. Ему было очень трудно работать между молотом и наковальней - весьма жестким Горячевым и бесстрашным Лаврентьевым.
Продолжу повествование Николаева:
«К данному мероприятию комитет ВЛКСМ СО АН готовился основательно. Я заранее имел приватные беседы с Олегом - «автором» нашумевшего дела, членами комитета ИНХ и его секретарем. Всем им рассказал канву предстоящего обсуждения - что мы очень осудим необдуманность и несвоевременность выступления О.Бреусова, недостаточную его политическую грамотность и осведомленность в международной проблематике, сильно покритикуем партийную и комсомольскую организации за то, что не прозвучала противоположная точка зрения и т.д. Может быть, сегодня многим это покажется смешным, но нам тогда было не до смеха. Мы должны были создать эффект исключительной серьезности обсуждения, вынести минимально возможные для такого случая меры наказания, взять часть вины на себя, наметить меры их исправления и многое другое. Но главное было - постараться за словесами "спустить случившееся на тормозах", не дать возможности сильно отыграться на провинившемся и коллективе института. По общему мнению, все прошло на должном уровне - на обсуждении присутствовал весь партком, члены Президиума Отделения, заведующие отделами обкома КПСС и даже инструктор ЦК. Уходя, они отметили, что дело закрывается.
Мы вздохнули с облегчением. Но на следующий день собрание комсомольцев ИНХ, не пригласив никого из комитета ВЛКСМ СО АН, принимает решение о недоверии ему. Это привело к тому, что мы старались всячески предупредить - к административным санкциям со стороны дирекции института и Президиума. Возвратясь из очередной научной командировки, я узнал, что десяти сотрудникам ИНХа, основным «возмутителям» спокойствия, «нашли» временные рабочие места на предприятиях города и там же их поставили на комсосмольский учет. Эту незаконную операцию провел мой освобожденный заместитель В. Юлдашев по указанию свыше.
Официально Юлдашев числился в аппарате горкома, зарплату получал не по ведомству СО АН, и ему было труднее отстаивать нашу точку зрения. Я в резкой форме напомнил ему, что, согласно уставу комсомола, «сосланные комсомольцы на учете должны состоять у нас, так как продолжают находиться в штате института. К сожалению, наш партком имел иную точку зрения, и Г.С. Мигиренко неоднократно и настойчиво внушал мне, что и по этому вопросу комсомол должен быть единым с партией.
<…>
К этому времени под давлением сверху встал вопрос о целесообразности перевода должности секретаря нашей организации в статус освобожденного, то-есть юридического и финансового перевода его из Сибирского отделения АН в комсомольский аппарат. Уходить из науки очень не хотелось, и, заручившись медицинской справкой, что у меня неврастения, я попросил освобождения от своей общественной должности. И на самом деле, добросовестно нести две работы одновременно было тяжело: в течение нескольких лет я спал по пять часов и дико вымотался. Мою просьбу удовлетворили...»
Вскоре Олег Бреусов (на снимке) покинул институт, хотя формально его ни по какой плохой статье КЗОТа не увольняли. Вероятно, его попросили уехать руководители института, чтобы имя ИНХа перестали склонять в партийных кругах. Это отнимало силы и время, мешало работать. Слава богу, в это время за такие выступления уже не сажали. Хотя могли. Посадить человека ничего не стоило
.
На меня этот случай произвел сильное впечатление. Я понял, что времена хоть и изменились, но если у тебя другое мнение по политическим вопросам лучше оставить его при себе.
Я понял, что и сегодня вожди по-прежнему «бдят», следят за каждым проявлением инакомыслия. Не было выступление Олега Бреусова ни антисоветским, ни антипартийным, а какая реакция! Я не знал, что инструктор ЦК Дикарев уже доложил обо всем на самый верх. Но я прекрасно видел, что этим занимается обком КПСС, и понимал, что за этим может последовать. Я понимал, что теперь Бреусов долго будет «под колпаком» КГБ. Да-а, выражать свое мнение вслух нельзя. В два счета скрутят, и окажешься, хоть и не в местах столь отдаленных, но далеко отсюда и без работы. Придется поостеречься. Я думаю, что и другие делали такие же выводы.
Я не собирался заниматься политикой. У меня в тот период времени были определенные цели в жизни. Наука, семья и улучшение условий жизни в Академгородке. И я не хотел, рисковать. Я не хотел, чтобы неосторожное политическое высказывание помешало мне заниматься моими делами и повредило моей семье. Хотя свое мнение по каждому вопросу у меня было, и я делился им со своими друзьями, может быть, иногда даже неосторожно. Но пронесло. Рядом со мной, с теми, с кем я делился, тогда стукачей не было. По крайней мере, я не знаю ничего об этом.
Олег Бреусов, вероятно, был первым, кто возвестил о скрытых взглядах научной молодежи. Он не побоялся сказать об этом вслух. Честь ему и хвала.
Станислав Михайлович Николаев
Скорее всего, все так и было, как пишет в своей статье, опубликованной в газете «Наука в Сибири» №18 (2404) от 16 мая 2003 год и в Сборнике воспоминаний старожилов Академгородка, вышедшем в 2007 году «И забыть по-прежнему нельзя...». Наверняка, руководство и партком СОАН, а вслед за ними и секретарь Комитета ВЛКСМ СОАН С.М. Николаев, работавший менеэсом в институте геологии и геофизики хотели спустить дело побыстрее «на тормозах», а обком, наоборот, с удовольствием в пику ученым раздувал это дело.
При этом Лаврентьев обычно не высказывался вслух по иделогическим вопросам. Нас, молодых сотрудников своего института, он не стеснялся. Он сожалел, что находятся молодые ученые, считающие возможным ВСЛУХ говорить о таких вещах. И он досадовал, что приходится улаживать такие вопросы. Я даже слышал из его уст слова сожаления по поводу талантливых молодых ребят, поступающих так неосторожно.
Другие ученые тоже пытались «спасти» подающих надежды молодых ученых. Одни, как, например, Андрей Михайлович Будкер или владислав Владиславович Воеводский, - более решительно. Другие - менее. Интересно, что в воспоминаниях С.М. Николаева не отражена позиция директора Института неорганической химии членкора (на тот момент) Анатолия Васильевича Николаева. Насколько я знаю и помню, он до последнего пытался сохранить Бреусова в институте. Но, конечно, не ценой института.
Но вот я прочитал, доступные сегодня всем протоколы заседаний партийных бюро и партийных собраний по поводу «письма 46» и обнаружил там выступление С.М. Николаева на закрытом партийном собрании института геологии и геофизики 8 апреля 1968 г.
«Николаев С. М.: В сегодняшнем собрании необходимо разделить две вещи: подписи письма и идеологическая работа. Нам трудно спорить по идеологическим вопросам. Имеются легализованные и нелегализованные организации. Но кто был активным участником подписания письма? Кохан пытался его подписать в мехмастерских - а он судился за аморальный поступок. Критика в институте слабая. На философских семинарах занимаются чепухой. Защитники Галича и защитники авторов письма совпадают: Кашменская, Бланков, Лозовский. Вопросы о честности и справедливости преподнесены под кислородным соусом. Подсунута неблагородная фактура. Осуждая это письмо, мы слышим вопросы, которые кажутся справедливыми. А неужели они не могли написать? Это очень тонкий прием. Очень аккуратно смешивают две тенденции. С тенденцией демократизации и использования авторитетов. Чувствуется, что действует организованная сила, которая хорошо оплачивается». (Выделение фразы - мое. МК)».
И еще:
«Николаев С. М. Не знаю как, но мне неприятно видеть это грязное дело. Я читал весь материал в газете и мне понятно, что это подонки и уголовные преступники. Мне стыдно за тех лиц, которые подписали это письмо» (Выделение фразы - мое. МК).
Намек ясен?! Я немного знаю Лешу Лозовского. Наша фокстерьерша Дези была дочерью его великолепного Джима. И Леша ее опекал.
Сейчас он живет в Риге. У него есть вебсайт с воспоминаниями. И я знаю, как после этого разбирательства ему был выдан «волчий билет»: Лешу годы и десятилетия нигде не принимали на работу. Нигде (не только в Новосибирске) и никто (не только в Академии наук, но и повсеместно) не принимал его. Извинялись перед ним, но принять не могли. Так крепко его пасли наши доблестные силы госбезопасности. И долгие годы до перестройки он мог работать только в геологических партиях в Якутии, где его не могли «достать».
- Леша! Кто же тебе заплатил за то, что ты подписал письмо, а? И какая «организованная сила»тебе платила? Что-то я о ней никогда не слышал.
А фраза уважаемого Сергея Михайловича - не что иное как клевета и доносительство. И ясно в какую «силу» они адресованы. А его «подонки» и уголовные преступники» на что рассчитаны? Да ясно на что. На то, что этих подонков следует судить? Это что - подсказка или просьба? Куда делась его демократия, которую он выпячивал в своих воспоминаниях? Или он за эти несколько лет так сильно изменился - сперва был демократом, потом стал душителем, а теперь опять демократом?
Я выписал также вопросы, заданные на открытом партийном собрании директором Института геологии и геофизики академиком Андреем Алексеевичем Трофимуком, и некоторые ответы Леонида Лозовского:
Трофимук А. А. Вы интересовались, кто его написал?
Трофимук А. А. Откуда Вы узнали о речи адвоката Гинзбурга?
Трофимук А. А. Сколько их, этих друзей?
Шарудо И. И. Вы лично знакомы со всеми, кто подписал это письмо?
- Нет
Трофимук А. А. Почему Вы убеждены, что они честные?
Трофимук А. А. Вот Вы большой знаток юридических законов, откуда Вы знаете, что они не признали себя виновными?
Трофимук А. А. Откуда и где доказательства, что это негласный процесс?
Трофимук А. А. В президиум передали квитанции-уведомления, они от 4 марта с. г., а письмо составлено 19 февраля. Сколько было экземпляров письма?
- Подписывался подлинник, а на копиях была фамилия, должность и домашний адрес.
Трофимук А. А. Вы говорите - один экземпляр, а оно попало в «Голос Америки», у Вас нет даже заверенной копии.
<...>
Трофимук А. А. Почему Вам их не показали? Каким способом подписанное письмо попало за границу, а не к Генеральному прокурору т. Руденко?
- Версия о том, что не поступили письма по адресу, откуда это известно? Подписывались на одном экземпляре, а на остальных копиях было указано все без подписей.
Вдовин В. В. Кто отправил письма?
- Я не знаю точно.
Трофимук А. А. На всех уведомлениях адрес Берг?
Ну чем не допрос в следственных органах?! Для меня совершенно очевидно, что академик Трофимук пытается расследовать это дело. Создается впечатление, что он ищет заказчиков, организаторов и исполнителей. Мелковато для академика.А вот его выступление:
Трофимук А. А. В истории нашего института - это самый черный день. Мы обсуждаем вопрос, что двое взяли на себя быть совестью нашего народа. Все это чепуха, к какому случаю они присоединились, чтобы выразить этот протест. Лица в моральном и политическом отношении представляют собой мразь - это было показано достаточно в информации, которой они располагали. Эти люди - уголовники, достойные наказания. Почему вас не насторожил «Голос Америки», когда они передали наше письмо? Они заботятся о свободе, а сами убивают президента и прогрессивного негритянского деятеля. Идя на собрание, я полагал, что они осознают свою ошибку, но я здесь этого не заметил. Мне хочется поговорить о Лозовском. Он читал речь защитника Гинзбурга. Уже одно то, что он не пожелал ознакомиться с речью обвинителя, говорит о нем. Я согласен со всем теми, кто не требует наказания. Товарищи не прочувствовали своей вины и не осознали ее. Я жду признания от них. У вас нет и желания расследовать это дело. Мы должны отмежеваться от тех, кто сделал эту гадость и осудить тех, кто участвовал в этом.
Запись, неважная, конечно. Стенографистки там не было. Но все ясно. Гуманностью интеллигента здесь не пахло. И интеллекта маловато: употреблять такие бранные слова, как «мразь», «гадость», «уголовники», «осудить», не следовало. Недостойное выступление. Гражданская позиция Трофимука явно отличается от позиций Лаврентьева, Будкера, Воеводского, Николаева и многих других.
наши дети
В 1908 году поэт Саша Черный (Александр Михайлович Гликберг, 1880-1932) в стихотворении «Потомки» написал прекрасные строки:
Наши предки лезли в клети
И шептались там не раз:
«Туго, братцы... видно, дети
Будут жить вольготней нас».
Дети выросли. И эти
Лезли в клети в грозный час
И вздыхали: «Наши дети
Встретят солнце после нас».
И еще две строчки:
Я хочу немножко света
Для себя, пока я жив...
Саша Черный, родившийся в Одессе, был в эмиграции с 1920 года и умер во Франции. Дмитрий Шостакович создал цикл музыкальных произведений на его слова.
Продолжение следует
Начало см. Академгородок, 1960. Части 1, 2, 3, 4, 5, 6.
См. также Академгородок, 1959. "Как я попал в Академгородок". Части 1 - 20.
воспоминания о деле Бреусова Станислава Николаева,
секретаря комитета ВЛКСМ СО АН
Бреусов был комсомольцем, поэтому Обком КПСС решил принять меры по отношению к нему по комсомольской линии. И о том, что произошло дальше пишет в своих воспоминаниях секретарь комитета ВЛКСМ СОАН тех лет Станислав Николаев:
«Самые неприятные воспоминания касаются дела комсомольца, хорошего и честного человека, очень способного ученого, кандидата наук Олега Бреусова (ИНХ). Суть состояла в том, что во время институтского митинга в поддержку политики Н.С.Хрущева по Западному Берлину (1960) он выступил с недоверием к этой политике. По его мнению, Западный Берлин не стоит третьей мировой войны. Через несколько дней после этого я как раз вернулся из геологической экспедиции и мой освобожденный заместитель В. Юлдашев рассказал о случившемся. Первая моя реакция была - не раздувать и "спускать все на тормозах". Но, оказалось, что случившееся уже вовсю раздуто. Об этом стало известно в Обкоме и даже в ЦК КПСС. Реакция была очень негативна. Так, например, инструктор ЦК Дикарев, курировавший Сибирское отделение, возмущенный таким фактом несознательности, говорил, что "мы не остановимся даже перед ликвидацией института, где есть такие сотрудники"... На заседании парткома я попросил, чтобы с этим разобрались сами комсомольцы. Со мной согласились».
Мне придется прервать здесь повествование Станислава Михайловича и объяснить, что политика «смягчить ситуацию, спустить на тормозах» - была присуща практически всем ученым вплоть до членов Президиума и самого Лаврентьева. Этой же политики придерживался и партком. У него была еще одна специфическая, но очень важная, конечно, негласная функция, - он оберегал крупных ученых от нежелательных воздействий партийных органов, давая им спокойно работать, и старался уберечь имидж Сибирского отделения АН, прикрыть его от вмешательства обкома КПСС. Я на эти темы не раз и не два говорил с Георгием Сергеевичем Мигиренко, который был со мной откровенен. Ему было очень трудно работать между молотом и наковальней - весьма жестким Горячевым и бесстрашным Лаврентьевым.
Продолжу повествование Николаева:
«К данному мероприятию комитет ВЛКСМ СО АН готовился основательно. Я заранее имел приватные беседы с Олегом - «автором» нашумевшего дела, членами комитета ИНХ и его секретарем. Всем им рассказал канву предстоящего обсуждения - что мы очень осудим необдуманность и несвоевременность выступления О.Бреусова, недостаточную его политическую грамотность и осведомленность в международной проблематике, сильно покритикуем партийную и комсомольскую организации за то, что не прозвучала противоположная точка зрения и т.д. Может быть, сегодня многим это покажется смешным, но нам тогда было не до смеха. Мы должны были создать эффект исключительной серьезности обсуждения, вынести минимально возможные для такого случая меры наказания, взять часть вины на себя, наметить меры их исправления и многое другое. Но главное было - постараться за словесами "спустить случившееся на тормозах", не дать возможности сильно отыграться на провинившемся и коллективе института. По общему мнению, все прошло на должном уровне - на обсуждении присутствовал весь партком, члены Президиума Отделения, заведующие отделами обкома КПСС и даже инструктор ЦК. Уходя, они отметили, что дело закрывается.
Мы вздохнули с облегчением. Но на следующий день собрание комсомольцев ИНХ, не пригласив никого из комитета ВЛКСМ СО АН, принимает решение о недоверии ему. Это привело к тому, что мы старались всячески предупредить - к административным санкциям со стороны дирекции института и Президиума. Возвратясь из очередной научной командировки, я узнал, что десяти сотрудникам ИНХа, основным «возмутителям» спокойствия, «нашли» временные рабочие места на предприятиях города и там же их поставили на комсосмольский учет. Эту незаконную операцию провел мой освобожденный заместитель В. Юлдашев по указанию свыше.
Официально Юлдашев числился в аппарате горкома, зарплату получал не по ведомству СО АН, и ему было труднее отстаивать нашу точку зрения. Я в резкой форме напомнил ему, что, согласно уставу комсомола, «сосланные комсомольцы на учете должны состоять у нас, так как продолжают находиться в штате института. К сожалению, наш партком имел иную точку зрения, и Г.С. Мигиренко неоднократно и настойчиво внушал мне, что и по этому вопросу комсомол должен быть единым с партией.
<…>
К этому времени под давлением сверху встал вопрос о целесообразности перевода должности секретаря нашей организации в статус освобожденного, то-есть юридического и финансового перевода его из Сибирского отделения АН в комсомольский аппарат. Уходить из науки очень не хотелось, и, заручившись медицинской справкой, что у меня неврастения, я попросил освобождения от своей общественной должности. И на самом деле, добросовестно нести две работы одновременно было тяжело: в течение нескольких лет я спал по пять часов и дико вымотался. Мою просьбу удовлетворили...»
Вскоре Олег Бреусов (на снимке) покинул институт, хотя формально его ни по какой плохой статье КЗОТа не увольняли. Вероятно, его попросили уехать руководители института, чтобы имя ИНХа перестали склонять в партийных кругах. Это отнимало силы и время, мешало работать. Слава богу, в это время за такие выступления уже не сажали. Хотя могли. Посадить человека ничего не стоило
.
На меня этот случай произвел сильное впечатление. Я понял, что времена хоть и изменились, но если у тебя другое мнение по политическим вопросам лучше оставить его при себе.
Я понял, что и сегодня вожди по-прежнему «бдят», следят за каждым проявлением инакомыслия. Не было выступление Олега Бреусова ни антисоветским, ни антипартийным, а какая реакция! Я не знал, что инструктор ЦК Дикарев уже доложил обо всем на самый верх. Но я прекрасно видел, что этим занимается обком КПСС, и понимал, что за этим может последовать. Я понимал, что теперь Бреусов долго будет «под колпаком» КГБ. Да-а, выражать свое мнение вслух нельзя. В два счета скрутят, и окажешься, хоть и не в местах столь отдаленных, но далеко отсюда и без работы. Придется поостеречься. Я думаю, что и другие делали такие же выводы.
Я не собирался заниматься политикой. У меня в тот период времени были определенные цели в жизни. Наука, семья и улучшение условий жизни в Академгородке. И я не хотел, рисковать. Я не хотел, чтобы неосторожное политическое высказывание помешало мне заниматься моими делами и повредило моей семье. Хотя свое мнение по каждому вопросу у меня было, и я делился им со своими друзьями, может быть, иногда даже неосторожно. Но пронесло. Рядом со мной, с теми, с кем я делился, тогда стукачей не было. По крайней мере, я не знаю ничего об этом.
Олег Бреусов, вероятно, был первым, кто возвестил о скрытых взглядах научной молодежи. Он не побоялся сказать об этом вслух. Честь ему и хвала.
Станислав Михайлович Николаев
Скорее всего, все так и было, как пишет в своей статье, опубликованной в газете «Наука в Сибири» №18 (2404) от 16 мая 2003 год и в Сборнике воспоминаний старожилов Академгородка, вышедшем в 2007 году «И забыть по-прежнему нельзя...». Наверняка, руководство и партком СОАН, а вслед за ними и секретарь Комитета ВЛКСМ СОАН С.М. Николаев, работавший менеэсом в институте геологии и геофизики хотели спустить дело побыстрее «на тормозах», а обком, наоборот, с удовольствием в пику ученым раздувал это дело.
При этом Лаврентьев обычно не высказывался вслух по иделогическим вопросам. Нас, молодых сотрудников своего института, он не стеснялся. Он сожалел, что находятся молодые ученые, считающие возможным ВСЛУХ говорить о таких вещах. И он досадовал, что приходится улаживать такие вопросы. Я даже слышал из его уст слова сожаления по поводу талантливых молодых ребят, поступающих так неосторожно.
Другие ученые тоже пытались «спасти» подающих надежды молодых ученых. Одни, как, например, Андрей Михайлович Будкер или владислав Владиславович Воеводский, - более решительно. Другие - менее. Интересно, что в воспоминаниях С.М. Николаева не отражена позиция директора Института неорганической химии членкора (на тот момент) Анатолия Васильевича Николаева. Насколько я знаю и помню, он до последнего пытался сохранить Бреусова в институте. Но, конечно, не ценой института.
Но вот я прочитал, доступные сегодня всем протоколы заседаний партийных бюро и партийных собраний по поводу «письма 46» и обнаружил там выступление С.М. Николаева на закрытом партийном собрании института геологии и геофизики 8 апреля 1968 г.
«Николаев С. М.: В сегодняшнем собрании необходимо разделить две вещи: подписи письма и идеологическая работа. Нам трудно спорить по идеологическим вопросам. Имеются легализованные и нелегализованные организации. Но кто был активным участником подписания письма? Кохан пытался его подписать в мехмастерских - а он судился за аморальный поступок. Критика в институте слабая. На философских семинарах занимаются чепухой. Защитники Галича и защитники авторов письма совпадают: Кашменская, Бланков, Лозовский. Вопросы о честности и справедливости преподнесены под кислородным соусом. Подсунута неблагородная фактура. Осуждая это письмо, мы слышим вопросы, которые кажутся справедливыми. А неужели они не могли написать? Это очень тонкий прием. Очень аккуратно смешивают две тенденции. С тенденцией демократизации и использования авторитетов. Чувствуется, что действует организованная сила, которая хорошо оплачивается». (Выделение фразы - мое. МК)».
И еще:
«Николаев С. М. Не знаю как, но мне неприятно видеть это грязное дело. Я читал весь материал в газете и мне понятно, что это подонки и уголовные преступники. Мне стыдно за тех лиц, которые подписали это письмо» (Выделение фразы - мое. МК).
Намек ясен?! Я немного знаю Лешу Лозовского. Наша фокстерьерша Дези была дочерью его великолепного Джима. И Леша ее опекал.
Сейчас он живет в Риге. У него есть вебсайт с воспоминаниями. И я знаю, как после этого разбирательства ему был выдан «волчий билет»: Лешу годы и десятилетия нигде не принимали на работу. Нигде (не только в Новосибирске) и никто (не только в Академии наук, но и повсеместно) не принимал его. Извинялись перед ним, но принять не могли. Так крепко его пасли наши доблестные силы госбезопасности. И долгие годы до перестройки он мог работать только в геологических партиях в Якутии, где его не могли «достать».
- Леша! Кто же тебе заплатил за то, что ты подписал письмо, а? И какая «организованная сила»тебе платила? Что-то я о ней никогда не слышал.
А фраза уважаемого Сергея Михайловича - не что иное как клевета и доносительство. И ясно в какую «силу» они адресованы. А его «подонки» и уголовные преступники» на что рассчитаны? Да ясно на что. На то, что этих подонков следует судить? Это что - подсказка или просьба? Куда делась его демократия, которую он выпячивал в своих воспоминаниях? Или он за эти несколько лет так сильно изменился - сперва был демократом, потом стал душителем, а теперь опять демократом?
Я выписал также вопросы, заданные на открытом партийном собрании директором Института геологии и геофизики академиком Андреем Алексеевичем Трофимуком, и некоторые ответы Леонида Лозовского:
Трофимук А. А. Вы интересовались, кто его написал?
Трофимук А. А. Откуда Вы узнали о речи адвоката Гинзбурга?
Трофимук А. А. Сколько их, этих друзей?
Шарудо И. И. Вы лично знакомы со всеми, кто подписал это письмо?
- Нет
Трофимук А. А. Почему Вы убеждены, что они честные?
Трофимук А. А. Вот Вы большой знаток юридических законов, откуда Вы знаете, что они не признали себя виновными?
Трофимук А. А. Откуда и где доказательства, что это негласный процесс?
Трофимук А. А. В президиум передали квитанции-уведомления, они от 4 марта с. г., а письмо составлено 19 февраля. Сколько было экземпляров письма?
- Подписывался подлинник, а на копиях была фамилия, должность и домашний адрес.
Трофимук А. А. Вы говорите - один экземпляр, а оно попало в «Голос Америки», у Вас нет даже заверенной копии.
<...>
Трофимук А. А. Почему Вам их не показали? Каким способом подписанное письмо попало за границу, а не к Генеральному прокурору т. Руденко?
- Версия о том, что не поступили письма по адресу, откуда это известно? Подписывались на одном экземпляре, а на остальных копиях было указано все без подписей.
Вдовин В. В. Кто отправил письма?
- Я не знаю точно.
Трофимук А. А. На всех уведомлениях адрес Берг?
Ну чем не допрос в следственных органах?! Для меня совершенно очевидно, что академик Трофимук пытается расследовать это дело. Создается впечатление, что он ищет заказчиков, организаторов и исполнителей. Мелковато для академика.А вот его выступление:
Трофимук А. А. В истории нашего института - это самый черный день. Мы обсуждаем вопрос, что двое взяли на себя быть совестью нашего народа. Все это чепуха, к какому случаю они присоединились, чтобы выразить этот протест. Лица в моральном и политическом отношении представляют собой мразь - это было показано достаточно в информации, которой они располагали. Эти люди - уголовники, достойные наказания. Почему вас не насторожил «Голос Америки», когда они передали наше письмо? Они заботятся о свободе, а сами убивают президента и прогрессивного негритянского деятеля. Идя на собрание, я полагал, что они осознают свою ошибку, но я здесь этого не заметил. Мне хочется поговорить о Лозовском. Он читал речь защитника Гинзбурга. Уже одно то, что он не пожелал ознакомиться с речью обвинителя, говорит о нем. Я согласен со всем теми, кто не требует наказания. Товарищи не прочувствовали своей вины и не осознали ее. Я жду признания от них. У вас нет и желания расследовать это дело. Мы должны отмежеваться от тех, кто сделал эту гадость и осудить тех, кто участвовал в этом.
Запись, неважная, конечно. Стенографистки там не было. Но все ясно. Гуманностью интеллигента здесь не пахло. И интеллекта маловато: употреблять такие бранные слова, как «мразь», «гадость», «уголовники», «осудить», не следовало. Недостойное выступление. Гражданская позиция Трофимука явно отличается от позиций Лаврентьева, Будкера, Воеводского, Николаева и многих других.
наши дети
В 1908 году поэт Саша Черный (Александр Михайлович Гликберг, 1880-1932) в стихотворении «Потомки» написал прекрасные строки:
Наши предки лезли в клети
И шептались там не раз:
«Туго, братцы... видно, дети
Будут жить вольготней нас».
Дети выросли. И эти
Лезли в клети в грозный час
И вздыхали: «Наши дети
Встретят солнце после нас».
И еще две строчки:
Я хочу немножко света
Для себя, пока я жив...
Саша Черный, родившийся в Одессе, был в эмиграции с 1920 года и умер во Франции. Дмитрий Шостакович создал цикл музыкальных произведений на его слова.
Продолжение следует