Обзор книги "Диалектика мифа. А.Ф. Лосев." Часть 1. Критика научничества.

[filemoon]

кто из «верующих»
не умеет философски и диалектически-догматически мыслить,
тот занимается «толкованием Апокалипсиса»,
ибо мечтать всегда было легче, чем мыслить

Любая идея основана на мифе. Кстати, эта неплохая книжечка тоже основана на мифе.
Коротко этот миф можно выразить следующей цитатой: "Весь мир и все его составные моменты, и все живое и все неживое, одинаково суть миф и одинаково суть чудо".

Мы же знаем, что любой процесс есть комплекс мѣроприятий по реализации концепции управления, предпринимаемых субъектом управления для достижения цели.
А ведь любой процесс есть ещё и процесс написания мифа!
Любой процесс оставляет след в истории.
И может оказаться, что написание нового мифа самим течением процесса есть объемлющая цель - эта цель объемлет ту цель, для достижения которой был запущен сам процесс управления.
Правильный миф, написанный в процессе достижения цели - это то что важнее цели.

Цель оправдываЮт средства.
Не думай о секундах с высока: настоящее - это кончик пера, которым старые мифы пишут новые мифы.
Есть только миг между прошлым и будущим - именно он называется жизнь.

И вот смотрю эвакуацию в СИЗО "защитников Мариуполя" из Азовстали, и думаю: неплохой миф получился. А я уже говорил, что текущие события СВОПР (специальной операции по принуждению суперсистемы к разумности) как раз и имеют своей целью написание новых мифов для перепрограммирования общественного безсознательного.
И как раз в тему книга эта попалась. Надо сказать что складность изложения мне напомнила Эмиля Дюркгейма.

Далее несколько цитат из книги. Кое где сделал <вставки>.
Но самое главное - это избавившись от научничества не впасть в мистицизм.

***

Надо сначала стать на точку зрения самой мифологии, стать самому мифическим субъектом. Надо вообразить, что мир, в котором мы живем и существуют все вещи, есть мир мифический, что вообще на свете только и существуют мифы. Такая позиция вскроет существо мифа как мифа. И уже потом только можно заниматься гетерогенными задачами, например, опровергать» миф, ненавидеть или любить его, бороться с ним или насаждать его. Не зная, что такое миф, - как можно с ним бороться или его опровергать, как можно его любить или ненавидеть?

Он - не выдумка, а содержит в себе строжайшую и определённейшую структуру и есть логически, т. е. прежде всего диалектически необходимая категория сознания и бытия вообще.

Чтобы создать миф, меньше всего надо употреблять интеллектуальные усилия.

Миф - не идеальное понятие, и также не идея и не понятие. Это есть сама жизнь.

... если брать реальную науку, т. е. науку, реально творимую живыми людьми в определенную историческую эпоху, то такая наука решительно всегда не только сопровождается мифологией, но и реально питается ею, почерпая из нее свои исходные интуиции.

Рационалистически-субъективистическая и отъединенно-индивидуалистическая мифология празднует в кантовской философии, быть может, свою максимальную победу.

... мифология только тогда и есть мифология, если она не доказывается, если она не может и не должна быть доказываемой.

Итак, под теми философскими конструкциями, которые в новой философии призваны были осознать научный опыт, кроется вполне определенная мифология.

Механика Ньютона построена на гипотезе однородного и бесконечного пространства. Мир не имеет границ, т. е. не имеет формы. Для меня это значит, что он - бесформен. Мир - абсолютно однородное пространство. Для меня это значит, что он - абсолютно плоскостен, невыразителен, нерельефен. Неимоверной скукой веет от такого мира. Прибавьте к этому
абсолютную темноту и нечеловеческий холод междупланетных пространств. Что это как не черная дыра, даже не могила и даже не баня с пауками, потому что и то и другое все-таки
интереснее и теплее и все-таки говорит о чем-то человеческом. Ясно, что это не вывод науки, а мифология, которую наука взяла как вероучение и догмат.

Не только гимназисты, но и все почтенные ученые не замечают, что мир их физики и астрономии есть довольно-таки скучное, порою отвратительное, порою же просто безумное марево, та самая дыра, которую ведь тоже можно любить и почитать.

А то вдруг ничего нет, ни земли, ни неба, ни «яже не подвижется». Куда-то выгнали в шею, в какую-то пустоту, да еще и матерщину вслед пустили. «Вот-де твоя родина, - наплевать и размазать!» Читая учебник астрономии, чувствую, что кто-то палкой выгоняет меня из собственного дома и еще готов плюнуть в физиономию. А за что?

В результате получается, что никакая эпоха не имеет никакого самостоятельного смысла и что смысл данной эпохи, а равно и всех возможных эпох, отодвигается все дальше и дальше, в бесконечные времена. Ясно, что подобный вздор нужно назвать мифологией социального нигилизма , какими бы «научными» аргументами ее ни обставлять. Сюда же нужно отнести также и учение о всеобщем социальном уравнении, что также несет на себе все признаки мифологически-социального нигилизма.

Материя, говорят, состоит из атомов. Но что такое атом? Если он - материален, то он имеет форму и объем, например, кубическую или круглую форму. Но куб имеет определенной
длины сторону и диагональ, а круг имеет определенной длины радиус. И сторону, и диагональ, и радиус можно разделить, например, пополам, и, следовательно, атом делим, и
притом до бесконечности делим. Если же он неделим, то это значит, что он не имеет пространственной формы, а тогда я отказываюсь понимать, что такое этот атом материи,
который не материален. Итак, или никаких атомов нет как материальных частиц, или они делимы до бесконечности. Но в последнем случае атома, собственно говоря, тоже не
существует, ибо что такое атом - «неделимое», которое делимо до бесконечности? Это не атом, а бесконечно тонкая, имеющая в пределе нуль пыль разбросавшейся и развеявшейся в
бесконечность материи. Итак, а обоих случаях атомизм есть ошибка, возможная только благодаря слепой мифологии нигилизма. Всякому здравомыслящему ясно, что дерево есть
дерево, а не какая-то невидимая и почти несуществующая пыль неизвестно чего, и что камень есть камень, а не какое-то марево и туман неизвестно чего.

Итак, наука не рождается из мифа, но наука не существует без мифа, всякая реальная наука мифологична, но наука сама по себе не имеет никакого отношения к мифологии.

Когда «наука» разрушает «миф», то это значит только то, что одна мифология борется с другой мифологией.

Итак, наука как таковая ни с какой стороны не может разрушить мифа. Она лишь его осознает и снимает с него некий рассудочный, например, логический или числовой, план.

Исследователи вроде Леви-Брюля, для которых мифология всегда ужасно плохая вещь, а наука всегда ужасно хорошая вещь, никогда и не поймут ничего в обрядах, подобных «танангла». ... Ведь дико и глупо было бы критиковать сонаты Бетховена за их «ненаучность». Записывая простой факт «танангла» и давая свою «научную» интерпретацию, эти ученые не только сами не дают существенного раскрытия мифа, но и препятствуют сделать это нам самим ...

Обычно, кто из «верующих» не умеет философски и диалектически-догматически мыслить, тот занимается «толкованием Апокалипсиса», ибо мечтать всегда было легче, чем мыслить. Никак не хотят понять, что миф надо трактовать мифически же , что мифическое содержание мифа само по себе достаточно глубоко и тонко, достаточно богато и интересно и что оно имеет значение само по себе, не нуждаясь ни в каких толкованиях и научно-исторических разгадываниях.

Итак, наука не заинтересована в реальности своего объекта; и «закон природы» ничего не говорит ни о реальности его самого, ни тем более о реальности вещей и явлений,
подчиняющихся этому «закону». Нечего и говорить, что миф в этом отношении совершенно противоположен научной формуле . Миф начисто и всецело реален и объективен; и даже в
нем никогда не может быть поставлено и вопроса о том, реальны или нет соответствующие мифические явления.

Лица, привыкшие к бессознательной метафизике и дурной мифологии, сейчас же нападут на меня и в миллионный раз повторят скучную истину, от которой уже давно у меня ощущается чувство легкой тошноты: да как же могла бы появиться и развиваться наука, если бы не было ни объектов для исследования, ни тех, кто именно производит исследование?

ни в каком «законе природы» я не могу вычитать тех или других особенностей его ученого создателя.

Всякий миф если не указывает на автора, то он сам есть всегда некий субъект . Миф всегда есть живая и действующая личность. Он и объективен, и этот объект есть живая личность. А чистое научное положение и внеобъективно, и внесубъективно. Оно есть просто то или иное логическое оформление, некая смысловая форма.

Миф - не гипотетическая, но фактическая реальность, не функция, но результат, вещь, не возможность, но действительность, и притом жизненно и конкретно ощущаемая, творимая и существующая.

Общий итог: миф не есть научное и, в частности, примитивно-научное построение, но живое субъект-объектное взаимообщение, содержащее в себе свою собственную, вненаучную, чисто мифическую же истинность, достоверность и принципиальную закономерность и структуру.

Под метафизикой будем понимать обычное: это - натуралистическое учение о сверхчувственном мире и об его отношении к чувственному; мыслятся два мира, противостоящих друг другу как две большие вещи, и - спрашивается, каково их взаимоотношение.

Сопоставляя мифологию с наукой и метафизикой, мы говорим, что если те - исключительно логически-отвлеченны, то мифология во всяком случае противоположна им, что она чувственна, наглядна, непосредственно-жизненна и ощутима. Но значит ли это, что чувственное уже по одному тому, что оно чувственное, есть миф, и значит ли это, что в мифе
нет ровно никакой отрешенности, ровно никакой хотя бы иерархийности? Не нужно долго всматриваться в природу мифического сознания, чтобы заметить, что в нем есть и его
природе существенно свойственна некая отрешенность и некая иерархийность. <Нет ли тут формализации безсознательного алгоритма, ведь отрешённость подразумевает извлечение мѣры?>

Миф не есть метафизическое построение, но есть реально, вещественно и чувственно творимая действительность, являющаяся в то же время отрешенной от обычного хода явлений и, стало быть, содержащая в себе разную степень иерархийности, разную степень отрешенности.

Прежде всего, необходимо дать себе строгий отчет в том, что такое аллегория. С самого начала должно быть ясно, что аллегория есть, прежде всего, некая выразительная форма, форма выражения. Что такое выражение? Для выражения недостаточен смысл или понятие само по себе, например, число. Выразительное бытие есть всегда синтез двух планов, одного - наиболее внешнего, очевидного, и другого - внутреннего, осмысляющего и подразумеваемого. Выражение есть всегда синтез чего-нибудь внутреннего и чего-нибудь внешнего <"что-нибудь" - это мѣра, а речь идёт о выявлении подобия>. Это - тождество внутреннего с внешним. Мы имеем тут нечто, но созерцаем его не просто как такое, а сразу же, вместе с ним и неразъединимо от него, захватываем и еще нечто иное, так что первое оказывается только стороной, знаком второго, намеком на второе, выражением его. Самый термин выражение указывает на некое активное направление внутреннего в сторону внешнего, на некое активное самопревращение внутреннего во внешнее. Обе стороны и тождественны - до полной неразличимости, так что видится в выражении один, только один и единственный предмет, нумерически ни на что не разложимый, и различны - до полной противоположности, так что видно стремление предмета выявить свои внутренние возможности и стать в какие-то более близкие познавательно-выявительные и смысловые взаимоотношения с окружающим.
Итак, выражение есть синтез и тождество внутреннего и внешнего, самотождественное различие внутреннего и внешнего. Аллегория есть бытие выразительное. Стало быть, аллегория также имеет нечто внутреннее и нечто внешнее; и спецификум аллегории можно найти, следовательно, только как один из видов взаимоотношения внутреннего и внешнего вообще.

механизм неизбежным образом схематичен. Он воплощает на себе чуждую своему материалу идею; и эта идея, это его «внутреннее» остается лишь методом объединения отдельных частей, голой схемой. Такова первая выразительная форма, схематизм.
...
В схеме «внутреннее», «идея» не соединялись с «внешним», с «вещью», но так как она есть все-таки выражение, то статическая «внутренняя» «идея» и смысл превратились тут в «метод», или «закон» осмысления «внешности», «вещей», «чувственности». Этим и ограничивалась выразительность схемы.
Другое мы находим в аллегории. Здесь дается, прежде всего, «внешнее», или «образ», чувственное явление, и аннулируется самостоятельность «идеи».
Однако аллегория есть все-таки выражение, и потому в ней не может наличествовать только одна «внешность» как таковая. Эта «внешность» должна как-то все-таки указывать на «внутреннее» и свидетельствовать о какой-то идее. Что же это за идея? Конечно, раз между обеими сферами существует неравновесие, то идея эта не может быть выведена из сферы
своей отвлеченности и неявленности. Она должна проявиться как неявленная, должна выразиться как невыраженная.
Это значит, что мы получаем «образ», в котором вложена отвлеченная «идея», и получаем «образ», по которому видна невыраженная, невыявленная идея, - получаем «образ» как иллюстрацию, как более или менее случайное, отнюдь не необходимое пояснение к идее, пояснение, существенно не связанное с самой идеей.
Наиболее типичный и очевидный пример поэтической аллегории - это басня.
< Алгоритм = Мѣра + Информация, а миф - самая высокоуровневая ипостась алгоритма (выразительная форма). Мера, наполняясь информацией, которую способен декодировать наблюдатель, проявляется и становится доступной для наблюдения.>

Запомним раз навсегда: мифическая действительность есть подлинная реальная действительность, не метафорическая , не иносказательная , но совершенно самостоятельная, доподлинная, которую нужно понимать так, как она есть, совершенно наивно и буквально.

В аллегории образ всегда больше, чем идея. Образ тут разрисован и расписан, идея же отвлеченна и неявленна.
Чтобы понять образ, мало всматриваться в него как в таковой. Нужно еще мыслить особый отвлеченный привесок, чтобы понять смысл и назначение этого образа. В мифе же - непосредственная видимость и есть то, что она обозначает: гнев Ахилла и есть гнев Ахилла, больше ничего; Нарцисс - подлинно реальный юноша Нарцисс, сначала действительно,
доподлинно любимый нимфами, а потом действительно умерший от любви к своему собственному изображению в воде. Даже если и есть тут какая-нибудь аллегория, то прежде
всего необходимо утвердить подлинную, непереносную, буквальную реальность мифического образа, а потом уже задаваться аллегорическими задачами.

Символ есть самостоятельная действительность. Хотя это и есть встреча двух планов бытия, но они даны в полной, абсолютной неразличимости, так что уже нельзя указать, где
«идея» и где «вещь». Это, конечно, не значит, что в символе никак не различаются между собою «образ» и «идея». Они обязательно различаются, так как иначе символ не был бы
выражением. Однако они различаются так, что видна и точка их абсолютного отождествления, видна сфера их отождествления.

На примере механизма мы убеждаемся в том, что берется в «идее» опять-таки смысловая сторона, - правда, не просто отвлеченная, но как-то выраженная (ибо схема есть метод конструкции и осмысления и может трактоваться как некая смысловая фигурность, предопределяющая протекание подчиняющихся ей вещей и явлений); - однако берется тут не самый факт «идеи» и «внутреннего».
Метод, закон, фигура не есть категория просто, но все же это и не факт, не вещь, не дело.
Для механизма же нужен из идеи только самый принцип построения, а не ее самостоятельное и в себе законченное существование.
Поэтому если в аллегории отвлеченный смысл, идея «внутреннего» отождествляется с выраженным смыслом «внешнего», а в схеме выраженный смысл «внутреннего» синтезируется с отвлеченным смыслом и идеей «внешнего», то в символе самый факт «внутреннего» отождествляется с самым фактом «внешнего», между «идеей» и «вещью» здесь не просто смысловое, но - вещественное, реальное тождество.

Если механизм - схематичен, то всякий организм символичен. Почему? Потому что он не обозначает ничего такого, что не есть он сам.

Театр - аллегоричен, но, например, богослужение - символично, ибо здесь люди не просто изображают молитву, но реально сами молятся; и некие действия не изображаются просто, но реально происходят.
Отсюда легко провести грань между православием и протестантизмом. Протестантское учение о таинствах - аллегорично, православное - символично. Там только благочестивое воспоминание о божественных энергиях, здесь же реальная их эманация, часто даже без особенного благочестия.

одна и та же форма может быть и символичной и аллегоричной.
Рассматриваемая сама по себе, она символична.
Рассматриваемая в отношении к другой идее, она аллегорична.
Она же может быть и схемой. Так, всякий организм, сказали мы, символичен. Но символичен он только сам по себе, с точки зрения вложенной в него самого идеи. Рассматриваемый же с точки зрения другой идеи, он есть схема.

миф, рассматриваемый с точки зрения своей символической природы, может оказаться сразу и символом и аллегорией. Мало того. Он может оказаться двойным символом.

Три основные аспекта первотвари определяют три основные цвета символики цветов, остальные же цвета устанавливаются в своем значении как цвета промежуточные. Но каково бы ни было многообразие цветов, все они говорят об отношении хотя и различном, но одной и той же Софии к одному и тому же небесному Свету. Солнце, тончайшая пыль и тьма пустоты в мире чувственном и - Бог, София и Тьма кромешная, тьма метафизического небытия в мире духовном - вот те начала, которыми обусловливается многообразие цветов как здесь, так и
там при полном всегда соответствии тех и других друг другу < Понятие София>.

Физику я забыл, а красный флаг от белого всегда буду отличать, - не беспокойтесь.

Можно написать целую историю интуитивной мифологии луны; и этой увлекательной задачей займутся тотчас же, как только начнут серьезно относиться к непосредственным восприятиям жизни и перестанут заслонять от себя жизнь просветительским верхоглядством и абстрактной метафизикой, материалистической или спиритуалистической.

"Такова картина пламенных природных стихий в поэзии Тютчева; и по сравнению с ней - холодна муза Пушкина; но эта пламенность - лжива;
и та холодность есть магия при более глубоком подходе к источникам творчества Пушкина;
пламенно бьются у Тютчева все стихии; и все образы, срываяся с мест, падают в душу поэта:
Все - во мне; и я - во всем.
Почему же этой строке предшествует другая, холодная?
Час тоски невыразимой: Все - во мне; и я - во всем.
Потому что здесь речь поэзии Тютчева распадается в темные глаголы природы; а эти глаголы - лишь хаос! бурю красочных радуг взметает пред Тютчевым: мгла Аримана; перед нею Тютчев бессилен; наоборот: вооружен Пушкин - тут; он проходит твердо сквозь мглу; и из нее иссекает нам свои кристальные образы".

миф никогда не есть только схема или только аллегория, но всегда прежде всего символ, и, уже будучи символом, он может содержать в себе схематические, аллегорические и
усложненно-символические слои.

Мифология дает нечто живое, одухотворенное и, если хотите, прекрасное. Но это не значит, что мифологический предмет есть всегда живое существо, личность, одухотворенный
предмет. Мифического образа нет самого по себе , как нет вещи, которая бы уже сама по себе была прекрасна. Мифический образ мифичен в меру своего оформления, т. е. в меру своего изображения, в меру понимания его с чужой стороны. Мифичен способ изображения вещи, а не сама вещь по себе. И по этой линии также невозможно провести грань между мифологией и поэзией. Они обе живут в одухотворенном мире; и эта одухотворенность есть способ проявления вещей, модус их оформления и понимания.

тип мифической отрешенности совершенно иной, чем тип поэтической отрешенности.
Поэтическая отрешенность есть отрешенность факта или, точнее говоря, отрешенность от факта.
Мифическая же отрешенность есть отрешенность от смысла, от идеи повседневной и обыденной жизни.
По факту, по своему реальному существованию действительность остается в мифе тою же самой, что и в обычной жизни , и только меняется ее смысл и идея.
В поэзии же уничтожается сама реальность и реальность чувств и действий.

Выключивши из мифического образа все поэтическое его содержание и оформление, - что мы получаем? Мы получаем именно этот особый тип мифической отрешенности , взятый самостоятельно, самую эту мифическую отрешенность как принцип. Взятая в своей отвлеченности, она, действительно, может быть применяема и к религии, и к науке, и к искусству, и, в частности, к поэзии.

Так, молиться с стеариновой свечой в руках, наливши в лампаду керосин и надушившись одеколоном, можно только отступивши от правой веры.

***

Часть 2 тут.