Мои журналистские университеты
Очередная, четвертая история о моих неопубликованных статьях. На этот раз о том, как удалось убедить чиновников рассекретить данные о ВИЧ-инфицированных.
Первая часть, в которой рассказывается о том, как я начал работать в журнале AIM -- здесь
Вторая часть, о городке, где алмазов было больше, чем людей, -- здесь
Третья часть -- о первом в истории Армении конкурсе красоты -- здесь
Есть ли в Армении СПИД?
К лету 1996 года общее отношение армянского общества к ВИЧ и СПИДу было вполне советским: «у нас СПИДА нет».
Видимо, подразумевалось, что армяне ведут исключительно нравственный образ жизни, «налево» не ходят и наркотиками не балуются, и поэтому СПИДу у нас было просто неоткуда взяться. Особенно это касалось мужчин, которые, даже в советское время, когда в Ереван приезжали молодые туристки из северных республик СССР, совершенно и не думали ни о каких интимных отношениях, зазывая привлекательных смешливых блондинок: «дэвушка, дэвушка, хочешь, ночной геноцид покажу?»
И, конечно, как только речь заходила о ВИЧ, о группах риска, в которые, как считалось, входят наркоманы и гомосексуалисты, всплывало магическое слово «менталитет». И оказывалось, что этот самый менталитет является как бы естественной преградой между вирусами иммунодефицита и организмами армян. Логика не железная, но непробиваемая.
Эту логику, однако, поддерживала официальная статистика, по которой получалось, что в Армении было всего два случая ВИЧ-инфекции, причем оба в восьмидесятых годах (то есть при советской власти), и оба у иностранцев.
При этом где-то в тайных лабораториях строго засекреченные армянские ученые смешивали йод с натрием, калием и разными другими субстанциями, чтобы получить панацею от вируса иммунодефицита, которую впоследствии назовут «арменикум». Но до этого надо было еще дожить. «Арменикум» должен был появиться примерно через полтора года.
… Я и не предполагал заняться темой ВИЧ и СПИДа. Мои журналистские дела шли своей чередой: статьи, которые я писал одну за другой, не публиковались, сам AIM выходил не очень регулярно, так как американская редакция не всегда могла найти деньги для публикации, но - и это очень важно - зарплату нам платили исправно.
Мы с Рубиком продолжали пить коньяк по вечерам и беседовать о будущем армянской журналистики.
И было у нас, точнее, у Рубика, пополнение. Я уже говорил, что Рубик, хоть и располагался с нами по соседству и сотрудничал с журналом, был как бы сам по себе. Он работал также и для РИА-Новости и был, кроме того, директором фотоагентства «Паткер», где других работников, кроме самого директора, до последнего времени не было.
Сейчас же работник появился. Вернее, это была работница. Рубик давно искал помощника, который смог бы вести его переписку на английском языке (а Рубик знал английский очень плохо), и помогал бы в оцифровке фотографий. И тут я случайно встретил на улице одну из моих бывших учениц, Юлю Петросян, которая успела отучиться в одном из американских университетов, вернулась на родину и искала работу. Они с Рубиком понравились друг другу, договорились, и Юля не только утвердилась у его компьютера, но и вписалась в нашу компанию.
А поскольку работы в AIM-е было не очень много, я смог выкроить время для курса иглотерапии. Проходил я его у давнишней моей приятельницы, даже подруги детства Лилит. Сначала она втыкала в разные части моего тела иглы, я лежал с ними, сколько полагается, а потом мы пили кофе и беседовали на разные темы.
И как-то раз Лилит рассказала историю о том, что в одной из ереванских больниц, то ли во время операции, то ли сразу после нее умер пациент. Его привезли уже больным с юга Украины - либо из Одессы, либо из Николаева, - положили в больницу, где он пролежал всего неделю. Состояние его постоянно ухудшалось, никакое лечение не помогало, и он умер. А после смерти оказалось, что он был ВИЧ-инфекция. И сейчас кровь всех врачей и медсестер, работавших с ним, обследуют на предмет заражения.
Прошла пара дней, и Лилит принесла еще одну историю. Все было примерно так же, то есть тяжело больного мужчину привезли из-за границы, на этот раз из России, и он, пролежав в больнице всего несколько дней, умер. После его смерти оказалось, что он тоже был ВИЧ-инфицирован.
Это уже внушало опасения. Представляете, всего за неделю - даже меньше - в стране, где официально «нет СПИДа», умерло два человека. И это лишь то, что известно мне, журналисту. А какова истинная ситуация?
Попади сведения об этих двух случаях в печать без объяснений, без общей картины, в Армении могла бы начаться паника, потому что никто не понял бы, сколько инфицированных, сколько больных, почему двое за одну неделю… Словом, эта информация была взрывоопасной. Опасны были бы и слухи, если бы они возникли. А почва для них была - в среде врачей рассказы об умерших передавались, как эпос, «из уст в уста».
И мне немедленно захотелось узнать, насколько все-таки распространен ВИЧ в стране, не заразились ли врачи и медсестры, и вообще, каким меры принимают армянские медики, чтобы самим каким-то образом уберечься от этого вируса? И, наконец, не разносят ли они сами ВИЧ-инфекцию, неправильно или неосторожно обращаясь с медицинскими инструментами?
Ну и, конечно, было интересно, сколько у нас ВИЧ-инфицированных и сколько человек уже умерло от болезней, связанных с ВИЧ.
На следующий день я поехал к главврачу больницы, в которой умер второй пациент. Главврач был моим старым знакомым и отцом одного из моих бывших учеников. Он предложил мне кофе, мы поговорили о том о сем, и я, как бы между делом, спросил о больном, умершем от СПИДа. Главврач подтвердил все, что мне рассказала Лилит.
Таким образом, я мог точно сказать об одном случае смерти и с довольно большой степенью вероятности о втором.
Была еще одна закономерность. Оба пациента были гастарбайтерами. То есть, вероятно, другие гастарбайтеры, не попавшие в поле зрения медиков, могли привозить с собой ВИЧ-инфекцию, заражать своих жен, верно ожидавших мужей, где-нибудь под крылышком у свекрови… Словом, мое воображение рисовало апокалиптические картины, и с этим надо было что-то делать.
Но я не мог просто позвонить в Центр диагностики и контроля за СПИДом и спросить «а сколько у нас в стране инфицированных», потому что было ясно, что ответа я не получу. До меня этим путем прошло около десятка журналистов, не получивших никакого результата. Обаятельный директор центра Лев Зограбян просто заговаривал им зубы и отправлял восвояси.
Я решил попробовать другой путь: набрать сначала столько информации, чтобы ее можно было публиковать и без официальных цифр. А потом можно было загнать чиновников в угол тем, что эта информация у меня уже есть, и я опубликую ее без их участия.
И в деле сбора информации мне должна была помочь Юля. Вместе и по отдельности мы встречались с разными врачами, расспрашивая, как бы между делом, о ВИЧ и СПИДе, знают ли сами врачи о том, как уберечься от инфекции, как они стерилизуют свои инструменты, и так далее. Общая картина у нас получалась не очень оптимистичной: кто-то из врачей и медсестер проходил курсы, где им рассказывали про ВИЧ и СПИД, кто-то даже не предполагал, что в Армении есть инфицированные, полагаясь на отсутствие официальных данных. Ну, конечно, были и такие медсестры, кто верил в «авось пронесет».
Собрав эту информацию, мы решили перейти к планомерной осаде Центра диагностики и контроля. Юля отправилась в центр и взяла у директора интервью для AIM-а, по ходу разговора задав вопрос: «а сколько у нас в стране больных»?
Лев Зограбян сказал, что он, конечно, был бы рад сообщить эти данные, но ему не велит министерство и лично глава того отдела, который был его министерским начальником.
Это ожидалось. Но когда Юля брала интервью, в комнату вошла одна из сотрудниц Центра с амбарной книгой в руках. Она что-то зашептала на ухо директору, показывая на открытую страницу. Юля успела заметить, что там был список людей, и последним номером был восемнадцатый.
Мы решили, что это мог быть список ВИЧ-инфицированных. Но, конечно, никаких доказательств этого у нас не было.
На следующий день после этого интервью я позвонил по «вертушке» в Минздрав и договорился об интервью.
С начальником Зограбяна (или, может, его куратором?) мы встретились ранним утром. Он долго рассказывал мне о том, как его отдел работает с группами риска, какие трудности у него с гомосексуалистами, которые скрываются («менталитет у нас такой…»), как тяжело с наркоманами, которые не хотят пользоваться одноразовыми шприцами и так далее.
Это все было рутиной. Но он рассказал и другое. О том, как стигматизируют ВИЧ-инфицированных, как им и их родственникам отказываются продавать продукты в магазинах, как детям велят не вступать ни в какое общение со сверстниками из семей, где есть инфицированные… И был, помнится, случай, когда один из инфицированных попытался покончить с собой, не выдержав этого массового остракизма. Рассказал он и о другом инфицированном. Но о нем, простите, я не могу рассказать даже сейчас, хотя с той поры прошло четырнадцать лет.
Наконец, посчитав, что собеседник «дозрел», я спросил:
- А сколько в Армении инфицированных и больных?»
- Точные данные я не могу вам сказать, потому что их знает Лев Зограбян, директор СПИД-центра.
- Прекрасно. Но он говорит, что скрывает эти данные потому, что вы не разрешаете ему их обнародовать.
- Это неправда. Я завтра же позвоню ему, и распоряжусь, чтобы он вам все сказал.
- А зачем ждать завтрашнего дня? Вот «вертушка», позвоните и скажите прямо сейчас. Я и телефон его знаю, - сказал я и показал чиновнику свой блокнот, где был записан номер Зограбяна.
Отступать было некуда. Он снял трубку.
Но оказалось, что Зограбяна нет на месте. Обменявшись парой фраз с кем-то, собеседник обратился ко мне:
- Его нет на месте. Он поехал в Гюмри, где подтвердился еще один случай ВИЧ-инфекции.
«Так, еще один случай», - подумал я и откланялся.
Назавтра я пошел к Зограбяну.
На вопрос «сколько в Армении больных», он не стал отвечать. Тогда я сказал, что до того, как прийти к нему, я провел собственное расследование и готов опубликовать его итоги и без данных СПИД-центра. Но это будет неправильно и нехорошо со всех точек зрения. В частности, это будет нехорошо для репутации самого центра и его директора.
Он мне, естественно, не поверил. И тогда я стал выкладывать собранную по крохам информацию о больных, умерших на прошлой неделе, о бедняге, покончившем с собой из-за публичного остракизма, наконец, о том случае, о котором не могу публично рассказывать даже сейчас… И о вчерашней истории в Гюмри.
- Как вы и это знаете? - спросил Зограбян.
- Я знаю еще парочку случаев, - сблефовал я.
- Да, да, конечно, - заговорил он, - я бы с удовольствием, но, понимаете, мне министерство не велит говорить…
- Я вчера был в министерстве, и ваш куратор разрешает. Можете позвонить: вот его номер.
Зограбян сдался. Он набрал номер и после короткого разговора повернулся ко мне.
- Хорошо. Пишите: «В Армении всего зарегистрировано шесть случаев СПИДа. Три - до 1993 года и три за последние полтора месяца («меньше, чем полтора месяца», - подумал я, но не стал перебивать). Мы подозреваем, что есть еще 12 ВИЧ-инфицированных («больше двенадцати», - подумал я, но не перебил). Эта информация не полная, - продолжал он, - мы исследовали лишь очень малую часть населения».
* * *
В офис я не шел - летел! Это была огромная победа. Мне удалось вынудить чиновника раскрыть данные, которые он долго и упорно скрывал, но которые, конечно, обязательно должны были быть раскрыты.
Прошло около часу. Сидя в офисе, я пил кофе и смотрел последние новости по телевизору. И вдруг… Диктор обычной своей новостной скороговоркой прочитал:
«В Армении шесть человек больны СПИДом и еще у двенадцати подозревается ВИЧ-инфекция. Эти данные сообщил государственному агентству новостей Арменпресс директор Центра диагностики и контроля за СПИДом Лев Зограбян. Однако, по словам Льва Зограбяна, информация эта неполна, так как…»
Все было ясно. Пока я шел - нет, летел - из центра в офис, Зограбян позвонил в государственное агентство и повторил все то, что только что сказал мне. Видимо, ему было нужно, чтобы информацию обнародовал «официальный источник». Мой «эксклюзив» провалился самым бесславным образом.
Но я все равно был рад. Собственно рад и сейчас, потому что это было самое настоящее журналистское расследование, закончившееся полной победой - данные о болезни стали достоянием общественности. Правда, рано или поздно бастион секретности все равно бы пал, но я гордился той работой, которую проделал, чтобы это случилось как можно скорее.
Статью я написал. Под ней стояли две подписи: Юлия Петросян и Марк Григорян. Она, конечно, опубликована не была.
А жить до «арменикума» оставалось около полутора лет.
Первая часть, в которой рассказывается о том, как я начал работать в журнале AIM -- здесь
Вторая часть, о городке, где алмазов было больше, чем людей, -- здесь
Третья часть -- о первом в истории Армении конкурсе красоты -- здесь
Есть ли в Армении СПИД?
К лету 1996 года общее отношение армянского общества к ВИЧ и СПИДу было вполне советским: «у нас СПИДА нет».
Видимо, подразумевалось, что армяне ведут исключительно нравственный образ жизни, «налево» не ходят и наркотиками не балуются, и поэтому СПИДу у нас было просто неоткуда взяться. Особенно это касалось мужчин, которые, даже в советское время, когда в Ереван приезжали молодые туристки из северных республик СССР, совершенно и не думали ни о каких интимных отношениях, зазывая привлекательных смешливых блондинок: «дэвушка, дэвушка, хочешь, ночной геноцид покажу?»
И, конечно, как только речь заходила о ВИЧ, о группах риска, в которые, как считалось, входят наркоманы и гомосексуалисты, всплывало магическое слово «менталитет». И оказывалось, что этот самый менталитет является как бы естественной преградой между вирусами иммунодефицита и организмами армян. Логика не железная, но непробиваемая.
Эту логику, однако, поддерживала официальная статистика, по которой получалось, что в Армении было всего два случая ВИЧ-инфекции, причем оба в восьмидесятых годах (то есть при советской власти), и оба у иностранцев.
При этом где-то в тайных лабораториях строго засекреченные армянские ученые смешивали йод с натрием, калием и разными другими субстанциями, чтобы получить панацею от вируса иммунодефицита, которую впоследствии назовут «арменикум». Но до этого надо было еще дожить. «Арменикум» должен был появиться примерно через полтора года.
… Я и не предполагал заняться темой ВИЧ и СПИДа. Мои журналистские дела шли своей чередой: статьи, которые я писал одну за другой, не публиковались, сам AIM выходил не очень регулярно, так как американская редакция не всегда могла найти деньги для публикации, но - и это очень важно - зарплату нам платили исправно.
Мы с Рубиком продолжали пить коньяк по вечерам и беседовать о будущем армянской журналистики.
И было у нас, точнее, у Рубика, пополнение. Я уже говорил, что Рубик, хоть и располагался с нами по соседству и сотрудничал с журналом, был как бы сам по себе. Он работал также и для РИА-Новости и был, кроме того, директором фотоагентства «Паткер», где других работников, кроме самого директора, до последнего времени не было.
Сейчас же работник появился. Вернее, это была работница. Рубик давно искал помощника, который смог бы вести его переписку на английском языке (а Рубик знал английский очень плохо), и помогал бы в оцифровке фотографий. И тут я случайно встретил на улице одну из моих бывших учениц, Юлю Петросян, которая успела отучиться в одном из американских университетов, вернулась на родину и искала работу. Они с Рубиком понравились друг другу, договорились, и Юля не только утвердилась у его компьютера, но и вписалась в нашу компанию.
А поскольку работы в AIM-е было не очень много, я смог выкроить время для курса иглотерапии. Проходил я его у давнишней моей приятельницы, даже подруги детства Лилит. Сначала она втыкала в разные части моего тела иглы, я лежал с ними, сколько полагается, а потом мы пили кофе и беседовали на разные темы.
И как-то раз Лилит рассказала историю о том, что в одной из ереванских больниц, то ли во время операции, то ли сразу после нее умер пациент. Его привезли уже больным с юга Украины - либо из Одессы, либо из Николаева, - положили в больницу, где он пролежал всего неделю. Состояние его постоянно ухудшалось, никакое лечение не помогало, и он умер. А после смерти оказалось, что он был ВИЧ-инфекция. И сейчас кровь всех врачей и медсестер, работавших с ним, обследуют на предмет заражения.
Прошла пара дней, и Лилит принесла еще одну историю. Все было примерно так же, то есть тяжело больного мужчину привезли из-за границы, на этот раз из России, и он, пролежав в больнице всего несколько дней, умер. После его смерти оказалось, что он тоже был ВИЧ-инфицирован.
Это уже внушало опасения. Представляете, всего за неделю - даже меньше - в стране, где официально «нет СПИДа», умерло два человека. И это лишь то, что известно мне, журналисту. А какова истинная ситуация?
Попади сведения об этих двух случаях в печать без объяснений, без общей картины, в Армении могла бы начаться паника, потому что никто не понял бы, сколько инфицированных, сколько больных, почему двое за одну неделю… Словом, эта информация была взрывоопасной. Опасны были бы и слухи, если бы они возникли. А почва для них была - в среде врачей рассказы об умерших передавались, как эпос, «из уст в уста».
И мне немедленно захотелось узнать, насколько все-таки распространен ВИЧ в стране, не заразились ли врачи и медсестры, и вообще, каким меры принимают армянские медики, чтобы самим каким-то образом уберечься от этого вируса? И, наконец, не разносят ли они сами ВИЧ-инфекцию, неправильно или неосторожно обращаясь с медицинскими инструментами?
Ну и, конечно, было интересно, сколько у нас ВИЧ-инфицированных и сколько человек уже умерло от болезней, связанных с ВИЧ.
На следующий день я поехал к главврачу больницы, в которой умер второй пациент. Главврач был моим старым знакомым и отцом одного из моих бывших учеников. Он предложил мне кофе, мы поговорили о том о сем, и я, как бы между делом, спросил о больном, умершем от СПИДа. Главврач подтвердил все, что мне рассказала Лилит.
Таким образом, я мог точно сказать об одном случае смерти и с довольно большой степенью вероятности о втором.
Была еще одна закономерность. Оба пациента были гастарбайтерами. То есть, вероятно, другие гастарбайтеры, не попавшие в поле зрения медиков, могли привозить с собой ВИЧ-инфекцию, заражать своих жен, верно ожидавших мужей, где-нибудь под крылышком у свекрови… Словом, мое воображение рисовало апокалиптические картины, и с этим надо было что-то делать.
Но я не мог просто позвонить в Центр диагностики и контроля за СПИДом и спросить «а сколько у нас в стране инфицированных», потому что было ясно, что ответа я не получу. До меня этим путем прошло около десятка журналистов, не получивших никакого результата. Обаятельный директор центра Лев Зограбян просто заговаривал им зубы и отправлял восвояси.
Я решил попробовать другой путь: набрать сначала столько информации, чтобы ее можно было публиковать и без официальных цифр. А потом можно было загнать чиновников в угол тем, что эта информация у меня уже есть, и я опубликую ее без их участия.
И в деле сбора информации мне должна была помочь Юля. Вместе и по отдельности мы встречались с разными врачами, расспрашивая, как бы между делом, о ВИЧ и СПИДе, знают ли сами врачи о том, как уберечься от инфекции, как они стерилизуют свои инструменты, и так далее. Общая картина у нас получалась не очень оптимистичной: кто-то из врачей и медсестер проходил курсы, где им рассказывали про ВИЧ и СПИД, кто-то даже не предполагал, что в Армении есть инфицированные, полагаясь на отсутствие официальных данных. Ну, конечно, были и такие медсестры, кто верил в «авось пронесет».
Собрав эту информацию, мы решили перейти к планомерной осаде Центра диагностики и контроля. Юля отправилась в центр и взяла у директора интервью для AIM-а, по ходу разговора задав вопрос: «а сколько у нас в стране больных»?
Лев Зограбян сказал, что он, конечно, был бы рад сообщить эти данные, но ему не велит министерство и лично глава того отдела, который был его министерским начальником.
Это ожидалось. Но когда Юля брала интервью, в комнату вошла одна из сотрудниц Центра с амбарной книгой в руках. Она что-то зашептала на ухо директору, показывая на открытую страницу. Юля успела заметить, что там был список людей, и последним номером был восемнадцатый.
Мы решили, что это мог быть список ВИЧ-инфицированных. Но, конечно, никаких доказательств этого у нас не было.
На следующий день после этого интервью я позвонил по «вертушке» в Минздрав и договорился об интервью.
С начальником Зограбяна (или, может, его куратором?) мы встретились ранним утром. Он долго рассказывал мне о том, как его отдел работает с группами риска, какие трудности у него с гомосексуалистами, которые скрываются («менталитет у нас такой…»), как тяжело с наркоманами, которые не хотят пользоваться одноразовыми шприцами и так далее.
Это все было рутиной. Но он рассказал и другое. О том, как стигматизируют ВИЧ-инфицированных, как им и их родственникам отказываются продавать продукты в магазинах, как детям велят не вступать ни в какое общение со сверстниками из семей, где есть инфицированные… И был, помнится, случай, когда один из инфицированных попытался покончить с собой, не выдержав этого массового остракизма. Рассказал он и о другом инфицированном. Но о нем, простите, я не могу рассказать даже сейчас, хотя с той поры прошло четырнадцать лет.
Наконец, посчитав, что собеседник «дозрел», я спросил:
- А сколько в Армении инфицированных и больных?»
- Точные данные я не могу вам сказать, потому что их знает Лев Зограбян, директор СПИД-центра.
- Прекрасно. Но он говорит, что скрывает эти данные потому, что вы не разрешаете ему их обнародовать.
- Это неправда. Я завтра же позвоню ему, и распоряжусь, чтобы он вам все сказал.
- А зачем ждать завтрашнего дня? Вот «вертушка», позвоните и скажите прямо сейчас. Я и телефон его знаю, - сказал я и показал чиновнику свой блокнот, где был записан номер Зограбяна.
Отступать было некуда. Он снял трубку.
Но оказалось, что Зограбяна нет на месте. Обменявшись парой фраз с кем-то, собеседник обратился ко мне:
- Его нет на месте. Он поехал в Гюмри, где подтвердился еще один случай ВИЧ-инфекции.
«Так, еще один случай», - подумал я и откланялся.
Назавтра я пошел к Зограбяну.
На вопрос «сколько в Армении больных», он не стал отвечать. Тогда я сказал, что до того, как прийти к нему, я провел собственное расследование и готов опубликовать его итоги и без данных СПИД-центра. Но это будет неправильно и нехорошо со всех точек зрения. В частности, это будет нехорошо для репутации самого центра и его директора.
Он мне, естественно, не поверил. И тогда я стал выкладывать собранную по крохам информацию о больных, умерших на прошлой неделе, о бедняге, покончившем с собой из-за публичного остракизма, наконец, о том случае, о котором не могу публично рассказывать даже сейчас… И о вчерашней истории в Гюмри.
- Как вы и это знаете? - спросил Зограбян.
- Я знаю еще парочку случаев, - сблефовал я.
- Да, да, конечно, - заговорил он, - я бы с удовольствием, но, понимаете, мне министерство не велит говорить…
- Я вчера был в министерстве, и ваш куратор разрешает. Можете позвонить: вот его номер.
Зограбян сдался. Он набрал номер и после короткого разговора повернулся ко мне.
- Хорошо. Пишите: «В Армении всего зарегистрировано шесть случаев СПИДа. Три - до 1993 года и три за последние полтора месяца («меньше, чем полтора месяца», - подумал я, но не стал перебивать). Мы подозреваем, что есть еще 12 ВИЧ-инфицированных («больше двенадцати», - подумал я, но не перебил). Эта информация не полная, - продолжал он, - мы исследовали лишь очень малую часть населения».
* * *
В офис я не шел - летел! Это была огромная победа. Мне удалось вынудить чиновника раскрыть данные, которые он долго и упорно скрывал, но которые, конечно, обязательно должны были быть раскрыты.
Прошло около часу. Сидя в офисе, я пил кофе и смотрел последние новости по телевизору. И вдруг… Диктор обычной своей новостной скороговоркой прочитал:
«В Армении шесть человек больны СПИДом и еще у двенадцати подозревается ВИЧ-инфекция. Эти данные сообщил государственному агентству новостей Арменпресс директор Центра диагностики и контроля за СПИДом Лев Зограбян. Однако, по словам Льва Зограбяна, информация эта неполна, так как…»
Все было ясно. Пока я шел - нет, летел - из центра в офис, Зограбян позвонил в государственное агентство и повторил все то, что только что сказал мне. Видимо, ему было нужно, чтобы информацию обнародовал «официальный источник». Мой «эксклюзив» провалился самым бесславным образом.
Но я все равно был рад. Собственно рад и сейчас, потому что это было самое настоящее журналистское расследование, закончившееся полной победой - данные о болезни стали достоянием общественности. Правда, рано или поздно бастион секретности все равно бы пал, но я гордился той работой, которую проделал, чтобы это случилось как можно скорее.
Статью я написал. Под ней стояли две подписи: Юлия Петросян и Марк Григорян. Она, конечно, опубликована не была.
А жить до «арменикума» оставалось около полутора лет.