PREV |
NEXT содержание 1.6. Усилие отождествления
Августин
Фундаментальные обстоятельства уникальности Телепортация, сон и другие фантазии Человек с зонтом В исповеди Августина мы можем прочитать:
«Господи, ответь мне, наступило ли младенчество мое вслед за каким-то другим умершим возрастом моим, или ему предшествовал только период, который я провел в утробе матери моей? О нем кое-что сообщено мне, да и сам я видел беременных женщин. А что было до этого, Радость моя, Господь мой? Был я где-нибудь, был кем-нибудь? Рассказать мне об этом некому: ни отец, ни мать этого не могли; нет здесь ни чужого опыта, ни собственных воспоминаний».
[1, 57] Вопросы, которые поставлены в этом фрагменте, можно сформулировать на разный лад. Людям свойственно вслед за Августином представлять дела так, как будто некая автономная сущность - «я» - была в какой-то момент переселена в тело младенца.
Проблему, о которой мы говорим, можно переформулировать в терминах робототехники. Рассматривается мысленный эксперимент по созданию робота-человека. Мы вполне отчетливо представляем себе процесс, основанный на существующих технологиях, или технологиях, которые можно было бы вообразить. В этой картине нет места для той операции, которая позволила бы вдохнуть в нашего робота сознание. В нашем арсенале отсутствует процедура переселения автономного «я». Отсюда мы делаем поспешный вывод о том, что создание такого робота невозможно. С другой стороны, имеется готовый результат - сам человек, сотворенный природой. Но в арсенале природы по большому счету имелись те же технологии. Тут мы приходим к противоречию.
Моя дорога на работу проходит вдоль железнодорожного полотна. Каждый день в одно и то же время, в одном и том же месте мимо меня проносится электричка. Электричка эта ходит по расписанию. Мне приходило в голову, что если кто-то ежедневно добирается на этой электричке на работу и имеет обыкновение садиться у окна, то он мог бы обратить внимание на человека с зонтом, шагающего по дороге. Существование этого человека с зонтом есть некий объективный факт. Я готов представить себе, как можно было бы провести исследование и изучить личную историю этого человека. Как же случилось, что я и есть этот самый человек с зонтом? Как случилось, что я оказался именно в этом теле?
Вопрос этот в высшей степени обескураживающий. Вроде бы мы понимаем, что никакого механизма переселения не существует, что с такой постановкой вопроса что-то не в порядке. Однако от этого вопроса трудно отделаться.
Допустим, я смотрю на фотографию - изображение трех младенцев. Каждый из них подобен чистому листу бумаги, хотя и различной фактуры. Мы имеем дело с тремя непосредственными существами. В культурном смысле все три младенца тождественны - ни один из них не обладает еще личной историей. Мы можем представить, что случится дальше. Скоро зреют плоды воспитания - дети начинают практиковать протокол «я» и свои имена. У каждого ребенка появляется личная история. В каждом случае личная история складывается в уникальных условиях. Набор впечатлений, установки и характер апелляции в каждом случае приобретают очертания уникального паттерна. Мы говорим о разных личностях. Нет никаких препятствий для размышления в выбранном нами направлении.
И тут мне говорят, что один из этих младенцев на фотографии - это я. Разумеется, можно рассуждать о своей личной истории в привычном для нас ключе. Я рассматриваю свою фотографию. Некое существо, изображенное на фотографии, в назначенный срок начало практиковать «я» и свое имя. Его личная история складывалась в уникальных условиях. Что же из того? Мне не хватает самой малости. Я не могу понять, почему так случилось, что я должен был оказаться в теле этого младенца, а не в теле другого, ведь в самом начале никто из них не был в «привилегированном» положении?
Ощущение, которое я испытываю, размышляя над этим вопросом, сродни тому, как если бы мне показали лист бумаги, испещренный многочисленными линиями, и сказали бы: «Смотри, здесь изображен кролик». Я всматривался бы в рисунок и думал: «Ну вот, еще немножко, и я схвачу очертания зверя, ведь я уже решал подобные задачи». Но все мои попытки увидеть кролика оказывались бы тщетными. Мне не хватало бы последнего решающего усилия.
Я иду по улице и всматриваюсь в лица встречных прохожих. Каждый из этих людей обладает своей личной историей. Я понимаю, как можно было бы проследить в мельчайших деталях все перипетии их жизни. Я могу себе представить, как некоторый человек врастал в культурные практики, как шаг за шагом происходило освоение его тела. Я мог бы объяснить себе, почему этот человек говорит такие-то слова и размышляет о таких-то материях. Я не вижу никаких принципиальных проблем (во всяком случае, теоретических), которые помешали бы мне увидеть, почему этот человек отличается от других, увидеть, в чем заключается его уникальность. Однако я не могу постичь, почему моя собственная уникальность стала не чьей-нибудь, но именно моей судьбой.
Допустим, что я разговорился бы с одним из прохожих. Возможно, он с удовольствием развернул бы передо мной картину моей личной истории. С его точки зрения я не занимал бы особенного привилегированного положения среди многих других. Смог ли бы я извлечь из этого разговора для себя что-нибудь полезное?