Гл. 1. Высказывание
PREV | NEXT
содержание
1.6. Усилие отождествления
Августин
Фундаментальные обстоятельства уникальности
Телепортация, сон и другие фантазии
Человек с зонтом
Возвращаясь к основной проблеме этого раздела, мы должны начать с констатации некоторого тождества. Схема, в согласии с которой каждый из нас начинает употреблять протокол «я», общая. На этом уровне рассмотрения все «я» тождественны. Равное равно равному. Оставаясь в пределах этого факта, мы не могли бы говорить об уникальности собственного «я» или противопоставить себя другим людям. Представляется, что если бы мы могли провести (проследить) эту нить тождественности и дальше, рассмотреть под этим углом зрения всю дальнейшую историю, то нам удалось бы пролить свет на проблему «человека с зонтом».
Различения начинаются вместе с осваиванием тела и появлением индивидуальной личной истории. Опять же, существование различных тел как таковое не создает еще никаких проблем. В своей непосредственности наши тела одинаковы. Кажется, что проблема возникает при соединении одного с другим.
Направление, в котором мы собираемся продвинуться, может показаться неожиданным. Но тем не менее мы сделаем хотя бы несколько шагов. Отметим два обстоятельства. Носителем протокола стало тело отдельного индивида. Это же тело стало предметом протокола «я».
В том, что «это тело» я называю своим, есть некоторая условность. Речь идет о культурологическом факте, традиции. Так устроена наша культура. В иной культуре дела могли бы обстоять по-другому. Нашу привязку к «своему» телу следовало бы рассматривать как частный, в некоторой степени случайный феномен. Придерживаясь нашей привычной терминологии, можно сказать: мы практикуем свои тела. В каком-то смысле наше тело «подвернулось нам под руку». Когда в спешке собирают вещи, нет времени выбирать, и берут то, что лежит ближе.
Существует некоторая процедура, в результате которой некоторой протокольной единицей присваивается определенное тело. Следует заметить, что в поле нашего зрения попадают различные тела. Мы можем обозревать не только «свою» руку, но и руку соседа. Разумеется, хотя это не так уж и очевидно, что со «своей» рукой мы сталкиваемся чаще. Представьте себе, что я был бы скован цепью со своим соседом, и это было бы типичной ситуацией, т. е. культура развивалась бы в подобных условиях. Какое направление могла бы принять в этом случае культура тела? Допустим, что со «своей» рукой мы сталкиваемся чаще, но что отсюда следует? Должна существовать какая-то более веская причина обусловленности присваивания.
Можно заметить, что мы можем испытывать боль только в «своей» руке, но не в руке соседа. Мы можем управлять только своей рукой. У нас впереди еще будет повод заговорить об истории произвольного движения, и мы увидим, что сам факт такой произвольности есть некий сложный феномен, складывающийся в рамках определенной культуры. Сейчас следовало бы с некоторой осторожностью принимать этот факт в качестве свидетельства. Что же касается боли, то, разумеется, мы не будем отрицать тут некоторой выделенности. Впрочем, боль как таковая есть феномен непосредственный. Боль эта в конечном счете тоже должна будет еще быть присвоена. Впрочем, факт этой выделенности следовало бы отнести к фундаментальным обстоятельствам, важным условиям, в рамках которых формируется культура. Однако когда мы говорили о присвоении, нам следовало бы отличать условия и движущий фактор.
Итак, мы считаем, что присвоение тела идет в ходе практик, сложившихся в ходе эволюции совместных деятельностей, выполняющих свою экологическую задачу. Ребенка обучают показывать пальчиком части своего тела. Ему говорят: «Где ушко?» - или: «Где носик?» В каком-то смысле это пример практики присвоения. Пример не очень серьезный. Нет ни малейших оснований считать, что этот пример имеет хоть какое-то отношение к реальной истории присвоения. Это всего лишь детская игра, феномен культуры детства. Тем не менее и здесь мы видим некоторое характерное усилие и характерную цель.
Исследователям только предстоит дать теорию присвоения тела. Здесь же мы хотим только заметить, что факт того, что «я оказался в этом теле», не есть некий таинственный факт, но есть результат, если и не случайный, то культурно обусловленный. Снимает ли такая постановка вопроса наши проблемы с отождествлением?
Представим себе, что еще в младенчестве я попал в волчью стаю и был воспитан волчицей. В этом случае я не практиковал бы протокол. Судя по всему, употреблению термина «я» в последней фразе вообще невозможно было бы придать никакого смысла.
Предположим, что в силу стечения обстоятельств моя жизнь сложилась бы по-другому. Я имел бы другую профессию и жил бы в другом городе. Все это легко себе представить. Все это могло бы случиться. Можно было бы даже предположить, что я оказался бы сегодня утром в той самой электричке. Имело бы смысл говорить в этом случае о том же самом «я»? Играло бы значение в ответах на все эти вопросы то, что во всех этих случаях речь идет о возможных историях, разыгрывающихся над одним и тем же телом? Я спокойно рассуждаю в подобном ключе, не ощущая никакого сопротивления, - наша культура санкционировала употребление «я» в таких ситуациях. Почему этого гипотетического человека в электричке я могу отождествить с собой, но не могу этого сделать в отношении пассажира, сидящего напротив?
Неделю назад я проходил по той же дорожке вдоль железнодорожного пути. Это был тот же «я»? Представляется, что наша культура санкционировала отождествление и в этой последней ситуации. Другие же случаи могут быть не оговорены. Кажется, что имеет значение преемственность тела, но насколько далеко она должна простираться? Допустим, в результате случайного заражения вирусом мои глаза приобрели бы другой цвет. Я могу себе такое представить. Какие изменения нужно допустить в теле, чтобы я потерял возможность отождествления? Все это определяется нашей культурой.
Что не так в вопросе «Как я попал в это тело?» Всегда, когда мы говорим «я», мы подразумеваем некоторую уникальность. На самом же деле «я» это некоторый кристаллик, протокольная единица, никакой уникальности не подразумевающая. Уникальность появляется уже после освоения тела. Сделав усилие по преодолению культурных рамок, я могу отвлечься от мысли, что это тело «мое». Таким образом, и вопрос о переселении автономой сущности будет снят. Проблема «человека с зонтом» является внутренним делом нашей культуры. Невозможно было бы, оставаясь в плоскости, совместить перемещением контуры правой и левой руки. Проблема, однако, снимается выходом в третье измерение. Поступая подобным образом, я могу почувствовать себя частичкой единого тела культуры. Это, разумеется, не означает, что я должен культивировать в себе такое чувство. Это просто некоторый опыт попыток выйти из философских затруднений.
содержание
1.6. Усилие отождествления
Августин
Фундаментальные обстоятельства уникальности
Телепортация, сон и другие фантазии
Человек с зонтом
Возвращаясь к основной проблеме этого раздела, мы должны начать с констатации некоторого тождества. Схема, в согласии с которой каждый из нас начинает употреблять протокол «я», общая. На этом уровне рассмотрения все «я» тождественны. Равное равно равному. Оставаясь в пределах этого факта, мы не могли бы говорить об уникальности собственного «я» или противопоставить себя другим людям. Представляется, что если бы мы могли провести (проследить) эту нить тождественности и дальше, рассмотреть под этим углом зрения всю дальнейшую историю, то нам удалось бы пролить свет на проблему «человека с зонтом».
Различения начинаются вместе с осваиванием тела и появлением индивидуальной личной истории. Опять же, существование различных тел как таковое не создает еще никаких проблем. В своей непосредственности наши тела одинаковы. Кажется, что проблема возникает при соединении одного с другим.
Направление, в котором мы собираемся продвинуться, может показаться неожиданным. Но тем не менее мы сделаем хотя бы несколько шагов. Отметим два обстоятельства. Носителем протокола стало тело отдельного индивида. Это же тело стало предметом протокола «я».
В том, что «это тело» я называю своим, есть некоторая условность. Речь идет о культурологическом факте, традиции. Так устроена наша культура. В иной культуре дела могли бы обстоять по-другому. Нашу привязку к «своему» телу следовало бы рассматривать как частный, в некоторой степени случайный феномен. Придерживаясь нашей привычной терминологии, можно сказать: мы практикуем свои тела. В каком-то смысле наше тело «подвернулось нам под руку». Когда в спешке собирают вещи, нет времени выбирать, и берут то, что лежит ближе.
Существует некоторая процедура, в результате которой некоторой протокольной единицей присваивается определенное тело. Следует заметить, что в поле нашего зрения попадают различные тела. Мы можем обозревать не только «свою» руку, но и руку соседа. Разумеется, хотя это не так уж и очевидно, что со «своей» рукой мы сталкиваемся чаще. Представьте себе, что я был бы скован цепью со своим соседом, и это было бы типичной ситуацией, т. е. культура развивалась бы в подобных условиях. Какое направление могла бы принять в этом случае культура тела? Допустим, что со «своей» рукой мы сталкиваемся чаще, но что отсюда следует? Должна существовать какая-то более веская причина обусловленности присваивания.
Можно заметить, что мы можем испытывать боль только в «своей» руке, но не в руке соседа. Мы можем управлять только своей рукой. У нас впереди еще будет повод заговорить об истории произвольного движения, и мы увидим, что сам факт такой произвольности есть некий сложный феномен, складывающийся в рамках определенной культуры. Сейчас следовало бы с некоторой осторожностью принимать этот факт в качестве свидетельства. Что же касается боли, то, разумеется, мы не будем отрицать тут некоторой выделенности. Впрочем, боль как таковая есть феномен непосредственный. Боль эта в конечном счете тоже должна будет еще быть присвоена. Впрочем, факт этой выделенности следовало бы отнести к фундаментальным обстоятельствам, важным условиям, в рамках которых формируется культура. Однако когда мы говорили о присвоении, нам следовало бы отличать условия и движущий фактор.
Итак, мы считаем, что присвоение тела идет в ходе практик, сложившихся в ходе эволюции совместных деятельностей, выполняющих свою экологическую задачу. Ребенка обучают показывать пальчиком части своего тела. Ему говорят: «Где ушко?» - или: «Где носик?» В каком-то смысле это пример практики присвоения. Пример не очень серьезный. Нет ни малейших оснований считать, что этот пример имеет хоть какое-то отношение к реальной истории присвоения. Это всего лишь детская игра, феномен культуры детства. Тем не менее и здесь мы видим некоторое характерное усилие и характерную цель.
Исследователям только предстоит дать теорию присвоения тела. Здесь же мы хотим только заметить, что факт того, что «я оказался в этом теле», не есть некий таинственный факт, но есть результат, если и не случайный, то культурно обусловленный. Снимает ли такая постановка вопроса наши проблемы с отождествлением?
Представим себе, что еще в младенчестве я попал в волчью стаю и был воспитан волчицей. В этом случае я не практиковал бы протокол. Судя по всему, употреблению термина «я» в последней фразе вообще невозможно было бы придать никакого смысла.
Предположим, что в силу стечения обстоятельств моя жизнь сложилась бы по-другому. Я имел бы другую профессию и жил бы в другом городе. Все это легко себе представить. Все это могло бы случиться. Можно было бы даже предположить, что я оказался бы сегодня утром в той самой электричке. Имело бы смысл говорить в этом случае о том же самом «я»? Играло бы значение в ответах на все эти вопросы то, что во всех этих случаях речь идет о возможных историях, разыгрывающихся над одним и тем же телом? Я спокойно рассуждаю в подобном ключе, не ощущая никакого сопротивления, - наша культура санкционировала употребление «я» в таких ситуациях. Почему этого гипотетического человека в электричке я могу отождествить с собой, но не могу этого сделать в отношении пассажира, сидящего напротив?
Неделю назад я проходил по той же дорожке вдоль железнодорожного пути. Это был тот же «я»? Представляется, что наша культура санкционировала отождествление и в этой последней ситуации. Другие же случаи могут быть не оговорены. Кажется, что имеет значение преемственность тела, но насколько далеко она должна простираться? Допустим, в результате случайного заражения вирусом мои глаза приобрели бы другой цвет. Я могу себе такое представить. Какие изменения нужно допустить в теле, чтобы я потерял возможность отождествления? Все это определяется нашей культурой.
Что не так в вопросе «Как я попал в это тело?» Всегда, когда мы говорим «я», мы подразумеваем некоторую уникальность. На самом же деле «я» это некоторый кристаллик, протокольная единица, никакой уникальности не подразумевающая. Уникальность появляется уже после освоения тела. Сделав усилие по преодолению культурных рамок, я могу отвлечься от мысли, что это тело «мое». Таким образом, и вопрос о переселении автономой сущности будет снят. Проблема «человека с зонтом» является внутренним делом нашей культуры. Невозможно было бы, оставаясь в плоскости, совместить перемещением контуры правой и левой руки. Проблема, однако, снимается выходом в третье измерение. Поступая подобным образом, я могу почувствовать себя частичкой единого тела культуры. Это, разумеется, не означает, что я должен культивировать в себе такое чувство. Это просто некоторый опыт попыток выйти из философских затруднений.