5. Воля
PREV | NEXT
содержание
5.5. Человек мыслящий
Эгоцентрическая речь
Намерения
Человек думающий
Миф
Почему эгоцентрическая речь переходит в речь внутреннюю? Ответ на этот вопрос, казалось бы, лежит на поверхности. В действительности этот ответ не вполне очевиден.
Звучание начинает мешать новой функции. Еще до того, как речь станет внутренней, случается ее приватизация. Никто другой не должен слышать внутренней речи. Проще всего, разумеется, было бы связать этот переход с практикой обмана. Как только люди начинают практиковать обман, у них появляются веские причины скрывать свои мысли. Представляется, однако, что у нас нет нужды придавать такое большое значение обману. Судя по всему, речь, выполняющая сугубо приватную функцию и звучащая при этом вслух, создавала бы попросту помехи и отвлекала бы внимание окружающих. Этот тормозящий взаимодействие фактор и был устранен вместе с переходом эгоцентрической речи во внутреннюю. Такая прозаическая гипотеза кажется нам наиболее приемлемой.
Вместе с тем этот факт оказал выдающееся воздействие на наше существование и привел к далеко идущим последствиям. Культура, в которой мы не можем прочитать мысли друг друга, носит особенный, специфический характер. В такой культуре мысль становится личным достоянием человека, его сокровенной тайной и убежищем. Появляется дополнительное человеческое измерение, глубина. В разговоре с некоторым человеком мы имеем дело с «верхушкой айсберга», бóльшая часть которого скрыта под водой. Между тем то, что происходит в глубине (в мысли) и на поверхности (в озвученной речи), постоянно интерферирует друг с другом. В стиле Бахтина можно было бы сказать, что существенным моментом высказывания становится отношение говорящего к внутреннему, приватному, мыслимому.
Что мы делаем, когда мыслим? В тот момент, когда мы погружены в шахматную партию, у нас может «отключиться» вербальное мышление. Мы «беззвучно» передвигаем шахматные фигуры, просчитываем в уме варианты и оцениваем позиции. При этом не произносится ни слова (ни вслух, ни про себя). Манипулирование образами - особая деятельность, присущая, по всей видимости, не только человеку. Тут мы сталкиваемся с примером индивидуальной адаптации. Эта линия интеллектуального развития не связана первоначально с личной историей. Между тем наряду с другими аспектами животного существования и манипулирование образами подвергается культурному освоению. Вербальное мышление, содержащее в себе остов личной истории, интегрируется с образным. Этот феномен представляет собой отдельную научную проблему.
Разыгрывая шахматную партию, мы можем проговаривать про себя: «Если я пойду так, то он пойдет так», или что-нибудь другое в таком роде. Эта фраза, несущая приватную функцию, построена по схеме протокола «я». Мы имеем дело с практикой, в рамках которой состоялось освоение образной сферы. Благодаря подобным практикам манипулирование образами извлекается из небытия и становится неотъемлемой частью нашего человеческого мышления и составляющей частью личной истории. Вместе с переходом к внутренней речи интеграция вербального и образного становится наиболее тесной, так что нам уже трудно отделить одно от другого. Если животные умеют манипулировать образной тканью, то у человека появилась возможность мыслить образами (мыслить в буквальном смысле этого слова).
Вербальное мышление уже по своему происхождению связано с образной тканью - вспомним хотя бы практику указания. Но отношение между словом и образом может изменяться. В какой-то момент развития язык начинает помогать нам в манипуляции образами. Когда мы читаем сложное описание новейшей физической теории, у нас возникают образы, которые едва ли смогли бы сложиться естественным путем. Такие образы живут своей жизнью. Образы могут «деформироваться», а слова, которые привели к их появлению, позабыться. В таком случае нам приходится мучительно подбирать слова, чтобы выразить свою мысль:
«Что происходит, когда мы стараемся, например, при написании письма найти правильное выражение для наших мыслей? Данный способ выражения уподобляет такой процесс переводу или описанию: мысли уже наличествуют (возможно, уже заранее даны), и мы просто ищем им выражение. Эта картина более или менее подходит для различных случаев. Но и происходить при всем том может разное! Я поддаюсь настроению, и выражение приходит. Или передо мной возникает некая картина, которую я стараюсь описать. Или же: мне приходит в голову английское выражение, а я пытаюсь припомнить его немецкий эквивалент. Или я делаю жест и спрашиваю себя: «Какие слова соответствуют этому жесту?» И т. д.» [3, 191]
Практики освоения образной ткани еще ждут своего подробного описания. Эти практики являются неотъемлемой частью личной истории. Именно по этой причине и мышление оказалось частью нашей истории, предметом нашей заботы и нашим достоянием. В конечном итоге факты внутренней речи и манипуляции образами сами попадают под выражение. Всю эту сложную систему можно увенчать особой культурной практикой - практикой думать. «Он не сказал, но только подумал». Для нашей культуры становится актуальным то, что может происходить в голове человека.
Жене Гвоздеву 2 года и 8 месяцев. Запись из дневника наблюдений:
«Кто-то стучит в дверь. Он говорит: Эт Лéна. Я выхожу, смотрю и говорю: «С молоком». Он: Я дýмъл Лéна. Выражение с «думал», по-видимому, ему нравится, кажется, он его усвоил. Сейчас употреблял уже несколько раз. Так, когда умывался и убедился, что вода теплая, сказал: А я дýмъл халóднъя. [6, 116]
Обратите внимание на определенность ситуации, в которой Женя практикует думание, на то, как внутренняя речь, фиксация (схватывание) некоторого факта в форме его ожидания становится здесь предметом выражения. По тону этой записи видно, что Женя в каком-то смысле играется со своим внутренним, мысленным. Возможно, он просто пытается копировать поведение взрослых, которые «умеют думать», и схватывает в некоторый момент суть игры.
В какой ситуации в истории развития культуры потребовалось впервые сделать мышление предметом выражения? Можно представить себе, например, что практика думать развилась как своеобразное оправдание. Почему я поступил таким-то образом? «Я думал, что...»
Ребенок решает математическую задачу. Он предлагает нам ответ. Но ответ неверный. Мы говорим: «Подумай немножко». Чего мы добиваемся? Он должен вспомнить то, как мы учили его решать подобные примеры, увидеть какие-то важные детали, осуществить некий набор операций. Ребенок может рассуждать вслух или про себя. Мы пытаемся направить внимание ребенка. Он должен подчинить себе некоторые умственные операции. Здесь практика думать могла бы нести некоторое прикладное функциональное значение. В современной культуре такой способ выражения связан тысячью нитями с иными культурными практиками, органично вплетен в полотно личной истории.
содержание
5.5. Человек мыслящий
Эгоцентрическая речь
Намерения
Человек думающий
Миф
Почему эгоцентрическая речь переходит в речь внутреннюю? Ответ на этот вопрос, казалось бы, лежит на поверхности. В действительности этот ответ не вполне очевиден.
Звучание начинает мешать новой функции. Еще до того, как речь станет внутренней, случается ее приватизация. Никто другой не должен слышать внутренней речи. Проще всего, разумеется, было бы связать этот переход с практикой обмана. Как только люди начинают практиковать обман, у них появляются веские причины скрывать свои мысли. Представляется, однако, что у нас нет нужды придавать такое большое значение обману. Судя по всему, речь, выполняющая сугубо приватную функцию и звучащая при этом вслух, создавала бы попросту помехи и отвлекала бы внимание окружающих. Этот тормозящий взаимодействие фактор и был устранен вместе с переходом эгоцентрической речи во внутреннюю. Такая прозаическая гипотеза кажется нам наиболее приемлемой.
Вместе с тем этот факт оказал выдающееся воздействие на наше существование и привел к далеко идущим последствиям. Культура, в которой мы не можем прочитать мысли друг друга, носит особенный, специфический характер. В такой культуре мысль становится личным достоянием человека, его сокровенной тайной и убежищем. Появляется дополнительное человеческое измерение, глубина. В разговоре с некоторым человеком мы имеем дело с «верхушкой айсберга», бóльшая часть которого скрыта под водой. Между тем то, что происходит в глубине (в мысли) и на поверхности (в озвученной речи), постоянно интерферирует друг с другом. В стиле Бахтина можно было бы сказать, что существенным моментом высказывания становится отношение говорящего к внутреннему, приватному, мыслимому.
Что мы делаем, когда мыслим? В тот момент, когда мы погружены в шахматную партию, у нас может «отключиться» вербальное мышление. Мы «беззвучно» передвигаем шахматные фигуры, просчитываем в уме варианты и оцениваем позиции. При этом не произносится ни слова (ни вслух, ни про себя). Манипулирование образами - особая деятельность, присущая, по всей видимости, не только человеку. Тут мы сталкиваемся с примером индивидуальной адаптации. Эта линия интеллектуального развития не связана первоначально с личной историей. Между тем наряду с другими аспектами животного существования и манипулирование образами подвергается культурному освоению. Вербальное мышление, содержащее в себе остов личной истории, интегрируется с образным. Этот феномен представляет собой отдельную научную проблему.
Разыгрывая шахматную партию, мы можем проговаривать про себя: «Если я пойду так, то он пойдет так», или что-нибудь другое в таком роде. Эта фраза, несущая приватную функцию, построена по схеме протокола «я». Мы имеем дело с практикой, в рамках которой состоялось освоение образной сферы. Благодаря подобным практикам манипулирование образами извлекается из небытия и становится неотъемлемой частью нашего человеческого мышления и составляющей частью личной истории. Вместе с переходом к внутренней речи интеграция вербального и образного становится наиболее тесной, так что нам уже трудно отделить одно от другого. Если животные умеют манипулировать образной тканью, то у человека появилась возможность мыслить образами (мыслить в буквальном смысле этого слова).
Вербальное мышление уже по своему происхождению связано с образной тканью - вспомним хотя бы практику указания. Но отношение между словом и образом может изменяться. В какой-то момент развития язык начинает помогать нам в манипуляции образами. Когда мы читаем сложное описание новейшей физической теории, у нас возникают образы, которые едва ли смогли бы сложиться естественным путем. Такие образы живут своей жизнью. Образы могут «деформироваться», а слова, которые привели к их появлению, позабыться. В таком случае нам приходится мучительно подбирать слова, чтобы выразить свою мысль:
«Что происходит, когда мы стараемся, например, при написании письма найти правильное выражение для наших мыслей? Данный способ выражения уподобляет такой процесс переводу или описанию: мысли уже наличествуют (возможно, уже заранее даны), и мы просто ищем им выражение. Эта картина более или менее подходит для различных случаев. Но и происходить при всем том может разное! Я поддаюсь настроению, и выражение приходит. Или передо мной возникает некая картина, которую я стараюсь описать. Или же: мне приходит в голову английское выражение, а я пытаюсь припомнить его немецкий эквивалент. Или я делаю жест и спрашиваю себя: «Какие слова соответствуют этому жесту?» И т. д.» [3, 191]
Практики освоения образной ткани еще ждут своего подробного описания. Эти практики являются неотъемлемой частью личной истории. Именно по этой причине и мышление оказалось частью нашей истории, предметом нашей заботы и нашим достоянием. В конечном итоге факты внутренней речи и манипуляции образами сами попадают под выражение. Всю эту сложную систему можно увенчать особой культурной практикой - практикой думать. «Он не сказал, но только подумал». Для нашей культуры становится актуальным то, что может происходить в голове человека.
Жене Гвоздеву 2 года и 8 месяцев. Запись из дневника наблюдений:
«Кто-то стучит в дверь. Он говорит: Эт Лéна. Я выхожу, смотрю и говорю: «С молоком». Он: Я дýмъл Лéна. Выражение с «думал», по-видимому, ему нравится, кажется, он его усвоил. Сейчас употреблял уже несколько раз. Так, когда умывался и убедился, что вода теплая, сказал: А я дýмъл халóднъя. [6, 116]
Обратите внимание на определенность ситуации, в которой Женя практикует думание, на то, как внутренняя речь, фиксация (схватывание) некоторого факта в форме его ожидания становится здесь предметом выражения. По тону этой записи видно, что Женя в каком-то смысле играется со своим внутренним, мысленным. Возможно, он просто пытается копировать поведение взрослых, которые «умеют думать», и схватывает в некоторый момент суть игры.
В какой ситуации в истории развития культуры потребовалось впервые сделать мышление предметом выражения? Можно представить себе, например, что практика думать развилась как своеобразное оправдание. Почему я поступил таким-то образом? «Я думал, что...»
Ребенок решает математическую задачу. Он предлагает нам ответ. Но ответ неверный. Мы говорим: «Подумай немножко». Чего мы добиваемся? Он должен вспомнить то, как мы учили его решать подобные примеры, увидеть какие-то важные детали, осуществить некий набор операций. Ребенок может рассуждать вслух или про себя. Мы пытаемся направить внимание ребенка. Он должен подчинить себе некоторые умственные операции. Здесь практика думать могла бы нести некоторое прикладное функциональное значение. В современной культуре такой способ выражения связан тысячью нитями с иными культурными практиками, органично вплетен в полотно личной истории.