Ночь под снегом (1/2)
Н. Н. Каразин. Ночь под снегом.
ОКОНЧАНИЕ
Н. Е. Сверчков. Застигнутые бурей
В почтовой землянке собралась небольшая компания невольных собеседников, а на дворе разыгралась одна из тех страшных степных мятелей, известных по всему сибирскому и среднеазиатскому краю под именами пурги и бурана.
Разыгрывающиеся на полном просторе бесконечных степей, не встречая себе на пути никаких препятствий, эти мятели достигают ужасающих размеров. Снежный ураган бушует в степи на страх и гибель всему живому, и горе путнику, которого он застигнет не в самой близи цели своего путешествия… Грозные признаки пурги обнаруживаются за час, не более, до полного разгула стихий, и опытные степняки дорожат каждою секундою времени, чтобы или успеть уйти до разгула, или же, когда это за отдаленностью расстояния положительно невозможно, приготовиться к встрече врага на месте. В первом случае не щадят конских сил и пускают тройку в карьер, к заветной цели, к чернеющимся вдалеке закопченным кибиткам аула, или к дымкам, на огонек - одинокой степной станции. Сами животные чуют опасность и не нуждаются в кнуте; вытянувшись во всю длину, забывая усталость длинного перегона, словно не чувствуя тяжести саней и седоков, они мчат во всю прыть, раздув ноздри, дико косясь на эту черную дымную полосу, грозно надвигающуюся от горизонта, на первые, пока еще одинокие и незначительные скатные смерчи, там и сям срывающиеся легкими пыльными винтами. И хорошо знает опытный косоглазый ямщик, что ежели хотя полверсты будут отделять его от станции в момент налета первого шквала, жизнь его уже не обеспечена, эти полверсты станут такою же преградою, как и весь перегон, и только случай счастливый да особенное, спасительное чутье старого коня приведет его к пункту спасения. И не раз случалось, что после бурана, завалившего степь горами, сугробами белого, сверкающего на солнце снега, находили и отрывали замерзших путников, саженях во ста, а то и менее от крытых загонов и жилого места.
Но если предвидят буран в такое время, что успеть добраться до жилья нет никакой возможности, то тут уже приходится рисковать и отсиживаться. Главное дело - надо приготовиться к отсиживанью и временному погребению раньше, чем снежная мятель сбила вас с дороги; иначе вас не разыщут, если вы не в силах будете после откопаться сами. К отсиживанью приготовляются таким образом: выпрягают лошадей и пускают их на волю, предоставляя их своему собственному инстинкту самосохранения, - эти же лошади окажут вам большую услугу, явясь на станцию молчаливыми вестниками вашего несчастья. Затем опрокидывают сани, подрывают под ними снег, чтобы просторнее было, стелют там свои одежды и войлоки и ложатся, предоставляя себя в руки Провидения. Без запаса съестного и питейного по степи никто не ездит, и случаи голодной смерти в подобном положении вещь небывалая, тем более что редко пурга гуляет подряд более трех суток, но случаются такие снежные наносы под местом самопогребения, что погребенным, без посторонней помощи, выбраться на свет Божий уже невозможно, особенно если катастрофа случилась с ними тогда, когда, упрямо борясь со снежным ураганом, они, как я уже сказал, сбились с пути, с той линии, по которой хоть изредка, да проезжают люди, по которой только и мыслимы какие-нибудь розыски. Ведь эту беспредельную равнину покрытой снегом степи не перероешь!
Так вот, именно одна из таких страшных мятелей соединила наше маленькое общество на почтовой станции большого степного тракта, ведущего от Омска на Семипалатинск и Верное.
В то время тракт этот не отличался особенными удобствами для проезжающих. Станции-избы, с просторными горницами и крытыми теплыми конюшнями, попадались редко, и то, когда приходились в населенных пунктах или, южнее, в казачьих станицах. Зачастую на месте станции были вырыты просто землянки для проезжих, для семьи казака-смотрителя и ямщиков. Простой камышовый забор обозначал место загона для неприхотливых киргизских лошадок, два три стога сена поблизости да колодезь солоноватой воды, - вот и все принадлежности; и в данном случае, судьба заперла нас именно на такой убогой станции, Ахметовском полустанке, Джаман-кудук тож.
Кроме меня самого, наше общество состояло из следующих лиц: областная акушерка Елена Ивановна, дама не так чтобы очень красивая, но еще не старая, лет за тридцать с небольшим, довольно полная, румяная, с большими, добрыми серыми глазами и мило улыбающимся сочным ртом, особа к путешествиям дальним, по своему ремеслу, привычная, мужчин не стесняющаяся, да и сама не стесняющая, домовитая даже в дороге, запасливая и приветливая, с добрым словом на языке, с теплым участием к горю каждого встречного… Много она на своем веку видала, много испытала и черного, и красного, натура закаленная, но сумевшая сохранить в себе всю прелесть и обаяние женственности, и даже небольшого кокетства. Я ее и прежде знавал, когда она еще замужем была за военным доктором; потом она овдовела, похоронила мужа, и хотя успела скопить себе за трудовую службу, свою и мужнину, небольшой достаток, но продолжала честно и деятельно служить своему делу и была у всего степного населения общею любимицею и гостьею почетною.
Попали сюда в землянку и губернаторский чиновник по особым поручениям, барон Онегоузен, из остзейских рыцарских потомков, изящный блондин, с длинными светло-русыми бакенбардами и зелеными глазами; попали и два купца из Ирбита, Толченов да Моченов, купцы как купцы, один постарее, другой помоложе: у одного полный дорожный погребец был рябиновки, у другого полыновки, шубы у обоих лисьи, широкополые, а под шубами барашковые полушубки… Казачий есаул Гвоздев, - Иван Кузьмич, тоже мой старый знакомый, ехавший на побывку с места боевого служения, седоусый, коренастый мужчина, с насупленными грозно седыми же бровями и лысою головою, ну точно Тарас Бульба или другой какой из типичных героев былого казачества. Был еще один проезжий, которого никто из нас не знал, но о котором я поговорю поподробнее, так как он давно уже служил предметом моего внимательного наблюдения.
Это был человек, пожалуй, еще не старый, но с первого раза производивший впечатление старика пятидесятилетнего. Его голова была гладко острижена, и формы умного, развитого лба очерчивались ясно, выразительные темные глаза тонули в глубоких синеватых провалах, борода длинная, с заметною проседью, выражение лица кроткое, меланхолическое, словно таящее в себе глубокое, неизлечимое, безвыходное горе. Он был в наглухо застегнутом полушубке, через плечо которого тянулся узенький черный ремень дорожной сумки, и в высоких валеных сапогах; багажа с ним было немного, всего только тощий чемоданчик, обвязанный накрест веревкою, и ехал он со станции на станцию, как оказалось, по сообщению казака-смотрителя, с случайными попутчиками, приплачивая за одну лошадь; сюда он попал на облучке купеческого возка, и очень смущался, что господа купцы не хотят с него денег брать за дорожное продовольствие. От полынной же и рябиновой отказывался наотрез, что заставляло купцов подозрительно коситься на своего странного попутчика.
Выбрал он себе в землянке самое неудобное место, недалеко от входной двери, из которой немилосердно дуло и даже зашибало мелкою снежною пылью, и выбрал, очевидно, с целью предоставить другим лучшее. На Елену Ивановну он поглядывал особенно часто и особенно внимательно, и когда та предложила ему стакан чаю, то растерялся так, что взял стакан пальцами, оставив блюдечко в руках хозяйки. От соблазнительной закуски, разложенной на синих листах сахарной бумаги и на обрывках всевозможных газет, забился в угол так, что и вызвать его оттуда не было возможности, а четверть часа спустя я своими глазами видел, как он, войдя в землянку ямщиков-киргизов, с большим аппетитом похлебал невозможной бурды из мучной подболтки и вонючего бараньего сала, - значит, голоден был изрядно.
Заговорить с этим скромником пытались все, кроме губернаторского чиновника, который до этого не снисходил; больше всех приставали к нему купцы и называли при этом «милым человеком», а то и просто «сердешным». Все разговаривали весело, смеялись, купцы даже петь начинали, да барон на них посмотрел строго очень, они и притихли, - а этот «милый человек» не проронил до сих пор ни слова, только все знай поглядывает на нашу акушерку, да и то украдкою, чтобы другие не очень заметили.
Выходил я к смотрителю, - посмотреть, кто такой? Оказалось в книге, что с купцами записан он «будущим», то есть ровно ничего не оказалось.
А буран в степи разыгрывался все сильнее и сильнее, и не только продолжать путь, но даже носа высунуть на двор не было ни малейшей возможности.
- Помилуй нас, Боже, помилуй! Что такое только деется! - проговорил казак-смотритель, притащив нам в печку новую охапку кизяку для поддержки топлива. - Я уже, господа, в сенях снегу нагреб в кадку, в случае, коли самовара не хватит, а то колодезь-то, вот он, в двенадцати шагах всего, а поди доберись! Пожалуй, и назад не попадешь… Окошки-то занесло совсем, свету не видно!..
- У нас так-то вот барский лакей суповую чашу нес из кухни, к ужину, да не попал на крыльцо и назад не попал в кухню, так и отыскали на другой день в дровах. Сидит, бедняга, уже остыл совсем, и супник в руках держит… - тряхнул волосами купец помоложе.
- А что же, это бывает! - подтвердил казачий есаул.
- Я полагаю, что это уже из области фантастических сказок! - пожал плечами барон.
- Почему же вы так полагаете? - резко обратился к нему казак. - На основании каких таких соображений?
- А вы попробуйте, «ваша милость», - заговорил купец постарше, - за каким ни на есть делом, или так, для собственного времяпрепровождения, прогуляться малость, хоть вот через двор, до ворот, так оно сами увидите, - какие такие это сказки въявь выходят!
- Зачем же я буду это пробовать? - презрительно улыбнулся барон, скручивая папиросу.
- Оно точно, что незачем. Это вы, ваша милость, весьма основательно изволили заметить!
- В прошлом годе, - заговорил смотритель, - семья у нас одна проезжала трактом, да попала вот этак же в пургу… с дороги-то сшиблись маненечко… занесло их, гора горою! Лошади-то пришли, и ямщик приехал верхом, а тех-то только на шестой день разыскали, да и то случай такой вышел, что заметили, будто волки что-то все на одном месте рылись да нюхали, - по их рытью и нашли, - женщина одна была, чиновница из Сергиополя, с двумя детками и мужем. Большаки-то пережили, отошли, как на станцию доставили, да теплым отпоили, а малолеток Господь прибрал. Так-то!
- Это как Господь кому положил предел, так оно и быть должно! - глубоко вздохнул купец постарше. - Кому в огне сгореть положено, кому в воде утопною смертью погибнуть, - кому как… И ты уже что хошь гордостью своею измышляй, а супротив предопределения Божия ничего не поделаешь!
- Это он верно! - оживился товарищ помоложе. - Семен Иванов - это ты как раз! - У нас в Краснохолмске, господа честные… и по сю пору живет, чаем торгует Уточкин, купец первой гильдии: - так что же он сделал! Забрался в Чистый понедельник с товарищем на колокольню, к часам звонить, дело-то было еще с угару масляничного, в голове жернова мололи, кузнецы нажаривали… Вот забрались они, Уточкин и говорит: «Что ты думаешь, друг, коли мне, купцу первой гильдии, не положен такой предел, чтобы, с колокольни ахнувши, жизнь свою положить, должен я расшибиться аль нет? - Коли не должен, так целу мне быть, ежели прямым трактом, а коли должен, так ты меня хоть под руки своди с лестницы, а быть мне внизу в раздроблении…» Только он это сказал, да, перекрестившись, и бултых через перила…
- Ну, что же? - послышалось в землянке рядом несколько вопросов.
Молчаливый собеседник и тот словно встрепенулся и приподнял голову.
- А ничего… Народу много внизу было, все видели, как его с карниза да об карниз валяло, на зонт потом кинуло, да с зонта обземь. Два ребра сломал, печенку зашиб, да ногу пониже колена пополам, а то жив остался, выходился, таперича с костыльком только гуляет… Недавно старостою церковным обществом выбрали, потому купол позолотил на свой счет и крест на колокольню новый поставил…
- Это именно потому так и обошлось благополучно, - объяснил барон, - что вашего купца, как вы изволили выразиться, «с карниза да об карниз валяло», и потом зонт помог, тоже ослабил удар… иначе бы…
- Да уж там, - по тому ли, по другому ли, а все не без предопределения…
- Я читала, у Лермонтова это есть, - заговорила своим нежным голоском Елена Ивановна, - что какой-то офицер тоже, испытывая судьбу, себе в лоб выстрелил, но пистолет осекся, а когда он второй раз в фуражку…
- Был у нас сотник один, - перебил есаул Гвоздев, - шибко ему не везло в жизни. Влюбился бедняга, - невеста изменила, играть начал, - продулся до нитки, запил горькую и порешил с собою покончить… Только в Бога он веровал и сам на себя рук не хотел накладывать, а дело было в Севастопольскую еще кампанию. Так вот стоит наш редут… (есаул показал при этом на большой кусок швейцарского сыра), а так вот, впрочем, немного поближе (тут он тронул рукою половину холодной жареной курицы и даже действительно пододвинул ее поближе к сыру) - так вот французские ложементы, камнем рукою перешвырнуть можно было, не то что из ружья пулею. Сидели мы в своих норах смирно - и стерегли друг друга… Палец кто шутя выставит, назад не уберет, - готово! Не то что выйти самому наружу… Вот этот самый сотник и надумал. Выйдет совсем на бруствер, сготовит трубочку, ходит да попыхивает… Треск просто пойдет по французским ложементам, дымом все застелет, а ему хоть бы что! Ни одна шальная не задевает!.. Дня три так гулял, а потом французы стихли; из их траншеи тоже вышел один штаб-офицерского звания. Позвольте, говорит, мою сигару из вашей трубочки закурить!.. Руку пожал, карточку свою сунул и прочь пошел. Наши, конечно, француза того не трогали, - да и французы просили, письмо присылали, чтобы «сет брав русс» больше не ходил, потому его трогать не приказано, что же войне-то мешать своим порядком продолжаться?!..
- Потому пределу ему не было положено, чтобы от пули! - обрадовался купец.
- Положим, что это все довольно странно, но все-таки я полагаю, что все это не больше, как стечение обстоятельств, - принес и от себя барон лепту на общее времяпрепровождение, - со мною тоже было нечто в этом роде. Был я однажды командирован Его Превосходительством, по очень важному и секретному делу, а главное, времени терять нельзя было ни одной секунды, потому что каждый лишний час мог принести немало трудных политических осложнений!
Барон приостановился на минуту, чтобы все мы могли всласть проникнуться смыслом всего сказанного, уразуметь сие и отнестись с должным вниманием и к рассказу, и к самому рассказчику.
- Да, на чем, бишь, я остановился?.. Да, поднялась метель, вот такая же, даже, может быть, сильнее, а мне ехать необходимо. Смотритель отговаривает, ямщики боятся и отказываются наотрез везти, - но мне необходимо, понимаете ли: необходимо! - Я вынимаю револьвер и спрашиваю: «Кто очередной ямщик?» Мне указывают какого-то идиота, и я ему, приставив дуло пистолета ко лбу, говорю ясно и внушительно: «Выбирай, негодяй, из двух положений: - или ты не едешь - и я, все равно, размозжу тебе голову, - или рискуй вместе со мною и, в случае счастливого перегона, золотой на водку!..» Идиот, понятно, рискнул, и мы поехали… О, это были долгие часы, часы страшных мучений, но энергия и сила воли взяли верх над стихиями, и я доехал благополучно…
- Верно, заметь была легонькая, - не то что вот как нонешняя! - усумнился есаул.
- Я говорю, настоящая, невозможная пурга, как говорят по-здешнему! - настаивал барон.
- Сумнительно, ваше благородие, - вставил и казак-смотритель… - Пурга-то ведь зверь; она все равно как ураган летом, она с ног валит, верблюду не выстоять… она ведь, каторжная, сразу всю память, дух весь из мозгов вышибет… ошалеешь!.. Она…
- Значит, не из всяких мозгов дух она вышибает, как ты говоришь, любезный! - улыбнулся барон, и заметив, что Елена Ивановна потянулась за чем-то через стол, ловко пододвинул к ней желаемое…
ОКОНЧАНИЕ
Другие произведения Николая Каразина: [ Три дня в мазарке], [ На далеких окраинах] (роман), [ В камышах] (отрывок из повести), [ Юнуска-головорез], [ Старый Кашкара], [ Богатый купец бай Мирза-Кудлай], [ Докторша], [ Как чабар Мумын берег вверенную ему казенную почту], [ Байга], [ Джигитская честь], [ Тюркмен Сяркей], [ Атлар], [ Наурусова яма], [ Кочевья по Иссык-Кулю], [ Таук], [ Писанка], [ Писанка], [ От Оренбурга до Ташкента], [ Скорбный путь].
ОКОНЧАНИЕ
Н. Е. Сверчков. Застигнутые бурей
В почтовой землянке собралась небольшая компания невольных собеседников, а на дворе разыгралась одна из тех страшных степных мятелей, известных по всему сибирскому и среднеазиатскому краю под именами пурги и бурана.
Разыгрывающиеся на полном просторе бесконечных степей, не встречая себе на пути никаких препятствий, эти мятели достигают ужасающих размеров. Снежный ураган бушует в степи на страх и гибель всему живому, и горе путнику, которого он застигнет не в самой близи цели своего путешествия… Грозные признаки пурги обнаруживаются за час, не более, до полного разгула стихий, и опытные степняки дорожат каждою секундою времени, чтобы или успеть уйти до разгула, или же, когда это за отдаленностью расстояния положительно невозможно, приготовиться к встрече врага на месте. В первом случае не щадят конских сил и пускают тройку в карьер, к заветной цели, к чернеющимся вдалеке закопченным кибиткам аула, или к дымкам, на огонек - одинокой степной станции. Сами животные чуют опасность и не нуждаются в кнуте; вытянувшись во всю длину, забывая усталость длинного перегона, словно не чувствуя тяжести саней и седоков, они мчат во всю прыть, раздув ноздри, дико косясь на эту черную дымную полосу, грозно надвигающуюся от горизонта, на первые, пока еще одинокие и незначительные скатные смерчи, там и сям срывающиеся легкими пыльными винтами. И хорошо знает опытный косоглазый ямщик, что ежели хотя полверсты будут отделять его от станции в момент налета первого шквала, жизнь его уже не обеспечена, эти полверсты станут такою же преградою, как и весь перегон, и только случай счастливый да особенное, спасительное чутье старого коня приведет его к пункту спасения. И не раз случалось, что после бурана, завалившего степь горами, сугробами белого, сверкающего на солнце снега, находили и отрывали замерзших путников, саженях во ста, а то и менее от крытых загонов и жилого места.
Но если предвидят буран в такое время, что успеть добраться до жилья нет никакой возможности, то тут уже приходится рисковать и отсиживаться. Главное дело - надо приготовиться к отсиживанью и временному погребению раньше, чем снежная мятель сбила вас с дороги; иначе вас не разыщут, если вы не в силах будете после откопаться сами. К отсиживанью приготовляются таким образом: выпрягают лошадей и пускают их на волю, предоставляя их своему собственному инстинкту самосохранения, - эти же лошади окажут вам большую услугу, явясь на станцию молчаливыми вестниками вашего несчастья. Затем опрокидывают сани, подрывают под ними снег, чтобы просторнее было, стелют там свои одежды и войлоки и ложатся, предоставляя себя в руки Провидения. Без запаса съестного и питейного по степи никто не ездит, и случаи голодной смерти в подобном положении вещь небывалая, тем более что редко пурга гуляет подряд более трех суток, но случаются такие снежные наносы под местом самопогребения, что погребенным, без посторонней помощи, выбраться на свет Божий уже невозможно, особенно если катастрофа случилась с ними тогда, когда, упрямо борясь со снежным ураганом, они, как я уже сказал, сбились с пути, с той линии, по которой хоть изредка, да проезжают люди, по которой только и мыслимы какие-нибудь розыски. Ведь эту беспредельную равнину покрытой снегом степи не перероешь!
Так вот, именно одна из таких страшных мятелей соединила наше маленькое общество на почтовой станции большого степного тракта, ведущего от Омска на Семипалатинск и Верное.
В то время тракт этот не отличался особенными удобствами для проезжающих. Станции-избы, с просторными горницами и крытыми теплыми конюшнями, попадались редко, и то, когда приходились в населенных пунктах или, южнее, в казачьих станицах. Зачастую на месте станции были вырыты просто землянки для проезжих, для семьи казака-смотрителя и ямщиков. Простой камышовый забор обозначал место загона для неприхотливых киргизских лошадок, два три стога сена поблизости да колодезь солоноватой воды, - вот и все принадлежности; и в данном случае, судьба заперла нас именно на такой убогой станции, Ахметовском полустанке, Джаман-кудук тож.
Кроме меня самого, наше общество состояло из следующих лиц: областная акушерка Елена Ивановна, дама не так чтобы очень красивая, но еще не старая, лет за тридцать с небольшим, довольно полная, румяная, с большими, добрыми серыми глазами и мило улыбающимся сочным ртом, особа к путешествиям дальним, по своему ремеслу, привычная, мужчин не стесняющаяся, да и сама не стесняющая, домовитая даже в дороге, запасливая и приветливая, с добрым словом на языке, с теплым участием к горю каждого встречного… Много она на своем веку видала, много испытала и черного, и красного, натура закаленная, но сумевшая сохранить в себе всю прелесть и обаяние женственности, и даже небольшого кокетства. Я ее и прежде знавал, когда она еще замужем была за военным доктором; потом она овдовела, похоронила мужа, и хотя успела скопить себе за трудовую службу, свою и мужнину, небольшой достаток, но продолжала честно и деятельно служить своему делу и была у всего степного населения общею любимицею и гостьею почетною.
Попали сюда в землянку и губернаторский чиновник по особым поручениям, барон Онегоузен, из остзейских рыцарских потомков, изящный блондин, с длинными светло-русыми бакенбардами и зелеными глазами; попали и два купца из Ирбита, Толченов да Моченов, купцы как купцы, один постарее, другой помоложе: у одного полный дорожный погребец был рябиновки, у другого полыновки, шубы у обоих лисьи, широкополые, а под шубами барашковые полушубки… Казачий есаул Гвоздев, - Иван Кузьмич, тоже мой старый знакомый, ехавший на побывку с места боевого служения, седоусый, коренастый мужчина, с насупленными грозно седыми же бровями и лысою головою, ну точно Тарас Бульба или другой какой из типичных героев былого казачества. Был еще один проезжий, которого никто из нас не знал, но о котором я поговорю поподробнее, так как он давно уже служил предметом моего внимательного наблюдения.
Это был человек, пожалуй, еще не старый, но с первого раза производивший впечатление старика пятидесятилетнего. Его голова была гладко острижена, и формы умного, развитого лба очерчивались ясно, выразительные темные глаза тонули в глубоких синеватых провалах, борода длинная, с заметною проседью, выражение лица кроткое, меланхолическое, словно таящее в себе глубокое, неизлечимое, безвыходное горе. Он был в наглухо застегнутом полушубке, через плечо которого тянулся узенький черный ремень дорожной сумки, и в высоких валеных сапогах; багажа с ним было немного, всего только тощий чемоданчик, обвязанный накрест веревкою, и ехал он со станции на станцию, как оказалось, по сообщению казака-смотрителя, с случайными попутчиками, приплачивая за одну лошадь; сюда он попал на облучке купеческого возка, и очень смущался, что господа купцы не хотят с него денег брать за дорожное продовольствие. От полынной же и рябиновой отказывался наотрез, что заставляло купцов подозрительно коситься на своего странного попутчика.
Выбрал он себе в землянке самое неудобное место, недалеко от входной двери, из которой немилосердно дуло и даже зашибало мелкою снежною пылью, и выбрал, очевидно, с целью предоставить другим лучшее. На Елену Ивановну он поглядывал особенно часто и особенно внимательно, и когда та предложила ему стакан чаю, то растерялся так, что взял стакан пальцами, оставив блюдечко в руках хозяйки. От соблазнительной закуски, разложенной на синих листах сахарной бумаги и на обрывках всевозможных газет, забился в угол так, что и вызвать его оттуда не было возможности, а четверть часа спустя я своими глазами видел, как он, войдя в землянку ямщиков-киргизов, с большим аппетитом похлебал невозможной бурды из мучной подболтки и вонючего бараньего сала, - значит, голоден был изрядно.
Заговорить с этим скромником пытались все, кроме губернаторского чиновника, который до этого не снисходил; больше всех приставали к нему купцы и называли при этом «милым человеком», а то и просто «сердешным». Все разговаривали весело, смеялись, купцы даже петь начинали, да барон на них посмотрел строго очень, они и притихли, - а этот «милый человек» не проронил до сих пор ни слова, только все знай поглядывает на нашу акушерку, да и то украдкою, чтобы другие не очень заметили.
Выходил я к смотрителю, - посмотреть, кто такой? Оказалось в книге, что с купцами записан он «будущим», то есть ровно ничего не оказалось.
А буран в степи разыгрывался все сильнее и сильнее, и не только продолжать путь, но даже носа высунуть на двор не было ни малейшей возможности.
- Помилуй нас, Боже, помилуй! Что такое только деется! - проговорил казак-смотритель, притащив нам в печку новую охапку кизяку для поддержки топлива. - Я уже, господа, в сенях снегу нагреб в кадку, в случае, коли самовара не хватит, а то колодезь-то, вот он, в двенадцати шагах всего, а поди доберись! Пожалуй, и назад не попадешь… Окошки-то занесло совсем, свету не видно!..
- У нас так-то вот барский лакей суповую чашу нес из кухни, к ужину, да не попал на крыльцо и назад не попал в кухню, так и отыскали на другой день в дровах. Сидит, бедняга, уже остыл совсем, и супник в руках держит… - тряхнул волосами купец помоложе.
- А что же, это бывает! - подтвердил казачий есаул.
- Я полагаю, что это уже из области фантастических сказок! - пожал плечами барон.
- Почему же вы так полагаете? - резко обратился к нему казак. - На основании каких таких соображений?
- А вы попробуйте, «ваша милость», - заговорил купец постарше, - за каким ни на есть делом, или так, для собственного времяпрепровождения, прогуляться малость, хоть вот через двор, до ворот, так оно сами увидите, - какие такие это сказки въявь выходят!
- Зачем же я буду это пробовать? - презрительно улыбнулся барон, скручивая папиросу.
- Оно точно, что незачем. Это вы, ваша милость, весьма основательно изволили заметить!
- В прошлом годе, - заговорил смотритель, - семья у нас одна проезжала трактом, да попала вот этак же в пургу… с дороги-то сшиблись маненечко… занесло их, гора горою! Лошади-то пришли, и ямщик приехал верхом, а тех-то только на шестой день разыскали, да и то случай такой вышел, что заметили, будто волки что-то все на одном месте рылись да нюхали, - по их рытью и нашли, - женщина одна была, чиновница из Сергиополя, с двумя детками и мужем. Большаки-то пережили, отошли, как на станцию доставили, да теплым отпоили, а малолеток Господь прибрал. Так-то!
- Это как Господь кому положил предел, так оно и быть должно! - глубоко вздохнул купец постарше. - Кому в огне сгореть положено, кому в воде утопною смертью погибнуть, - кому как… И ты уже что хошь гордостью своею измышляй, а супротив предопределения Божия ничего не поделаешь!
- Это он верно! - оживился товарищ помоложе. - Семен Иванов - это ты как раз! - У нас в Краснохолмске, господа честные… и по сю пору живет, чаем торгует Уточкин, купец первой гильдии: - так что же он сделал! Забрался в Чистый понедельник с товарищем на колокольню, к часам звонить, дело-то было еще с угару масляничного, в голове жернова мололи, кузнецы нажаривали… Вот забрались они, Уточкин и говорит: «Что ты думаешь, друг, коли мне, купцу первой гильдии, не положен такой предел, чтобы, с колокольни ахнувши, жизнь свою положить, должен я расшибиться аль нет? - Коли не должен, так целу мне быть, ежели прямым трактом, а коли должен, так ты меня хоть под руки своди с лестницы, а быть мне внизу в раздроблении…» Только он это сказал, да, перекрестившись, и бултых через перила…
- Ну, что же? - послышалось в землянке рядом несколько вопросов.
Молчаливый собеседник и тот словно встрепенулся и приподнял голову.
- А ничего… Народу много внизу было, все видели, как его с карниза да об карниз валяло, на зонт потом кинуло, да с зонта обземь. Два ребра сломал, печенку зашиб, да ногу пониже колена пополам, а то жив остался, выходился, таперича с костыльком только гуляет… Недавно старостою церковным обществом выбрали, потому купол позолотил на свой счет и крест на колокольню новый поставил…
- Это именно потому так и обошлось благополучно, - объяснил барон, - что вашего купца, как вы изволили выразиться, «с карниза да об карниз валяло», и потом зонт помог, тоже ослабил удар… иначе бы…
- Да уж там, - по тому ли, по другому ли, а все не без предопределения…
- Я читала, у Лермонтова это есть, - заговорила своим нежным голоском Елена Ивановна, - что какой-то офицер тоже, испытывая судьбу, себе в лоб выстрелил, но пистолет осекся, а когда он второй раз в фуражку…
- Был у нас сотник один, - перебил есаул Гвоздев, - шибко ему не везло в жизни. Влюбился бедняга, - невеста изменила, играть начал, - продулся до нитки, запил горькую и порешил с собою покончить… Только в Бога он веровал и сам на себя рук не хотел накладывать, а дело было в Севастопольскую еще кампанию. Так вот стоит наш редут… (есаул показал при этом на большой кусок швейцарского сыра), а так вот, впрочем, немного поближе (тут он тронул рукою половину холодной жареной курицы и даже действительно пододвинул ее поближе к сыру) - так вот французские ложементы, камнем рукою перешвырнуть можно было, не то что из ружья пулею. Сидели мы в своих норах смирно - и стерегли друг друга… Палец кто шутя выставит, назад не уберет, - готово! Не то что выйти самому наружу… Вот этот самый сотник и надумал. Выйдет совсем на бруствер, сготовит трубочку, ходит да попыхивает… Треск просто пойдет по французским ложементам, дымом все застелет, а ему хоть бы что! Ни одна шальная не задевает!.. Дня три так гулял, а потом французы стихли; из их траншеи тоже вышел один штаб-офицерского звания. Позвольте, говорит, мою сигару из вашей трубочки закурить!.. Руку пожал, карточку свою сунул и прочь пошел. Наши, конечно, француза того не трогали, - да и французы просили, письмо присылали, чтобы «сет брав русс» больше не ходил, потому его трогать не приказано, что же войне-то мешать своим порядком продолжаться?!..
- Потому пределу ему не было положено, чтобы от пули! - обрадовался купец.
- Положим, что это все довольно странно, но все-таки я полагаю, что все это не больше, как стечение обстоятельств, - принес и от себя барон лепту на общее времяпрепровождение, - со мною тоже было нечто в этом роде. Был я однажды командирован Его Превосходительством, по очень важному и секретному делу, а главное, времени терять нельзя было ни одной секунды, потому что каждый лишний час мог принести немало трудных политических осложнений!
Барон приостановился на минуту, чтобы все мы могли всласть проникнуться смыслом всего сказанного, уразуметь сие и отнестись с должным вниманием и к рассказу, и к самому рассказчику.
- Да, на чем, бишь, я остановился?.. Да, поднялась метель, вот такая же, даже, может быть, сильнее, а мне ехать необходимо. Смотритель отговаривает, ямщики боятся и отказываются наотрез везти, - но мне необходимо, понимаете ли: необходимо! - Я вынимаю револьвер и спрашиваю: «Кто очередной ямщик?» Мне указывают какого-то идиота, и я ему, приставив дуло пистолета ко лбу, говорю ясно и внушительно: «Выбирай, негодяй, из двух положений: - или ты не едешь - и я, все равно, размозжу тебе голову, - или рискуй вместе со мною и, в случае счастливого перегона, золотой на водку!..» Идиот, понятно, рискнул, и мы поехали… О, это были долгие часы, часы страшных мучений, но энергия и сила воли взяли верх над стихиями, и я доехал благополучно…
- Верно, заметь была легонькая, - не то что вот как нонешняя! - усумнился есаул.
- Я говорю, настоящая, невозможная пурга, как говорят по-здешнему! - настаивал барон.
- Сумнительно, ваше благородие, - вставил и казак-смотритель… - Пурга-то ведь зверь; она все равно как ураган летом, она с ног валит, верблюду не выстоять… она ведь, каторжная, сразу всю память, дух весь из мозгов вышибет… ошалеешь!.. Она…
- Значит, не из всяких мозгов дух она вышибает, как ты говоришь, любезный! - улыбнулся барон, и заметив, что Елена Ивановна потянулась за чем-то через стол, ловко пододвинул к ней желаемое…
ОКОНЧАНИЕ
Другие произведения Николая Каразина: [ Три дня в мазарке], [ На далеких окраинах] (роман), [ В камышах] (отрывок из повести), [ Юнуска-головорез], [ Старый Кашкара], [ Богатый купец бай Мирза-Кудлай], [ Докторша], [ Как чабар Мумын берег вверенную ему казенную почту], [ Байга], [ Джигитская честь], [ Тюркмен Сяркей], [ Атлар], [ Наурусова яма], [ Кочевья по Иссык-Кулю], [ Таук], [ Писанка], [ Писанка], [ От Оренбурга до Ташкента], [ Скорбный путь].