Таук: Из записной книжки разведчика. I
Н. Н. Каразин. Таук. (Из записной книжки разведчика).
Глава II. Глава III. Глава IV. Глава V. Глава VI. Глава VII. Глава VIII. Глава IX. Глава X. Глава XI.
I. Часы раздумья
Мой Дауд положительно начинает меня тяготить. Когда я его нанимал, он казался мне таким простоватым, добродушным малым; он даже обнаруживал свойство некоторой преданности. Конечно, я должен был знать, - и знал, - что имею дело с первоклассным негодяем…
Человек молодой, чуть не мальчик, - ему ведь всего двадцать два года, - успевший уже набродиться вволю с шайкою конокрадов, предавший главного вожака этой шайки в руки казачьего правосудия, из-за почетного халата, бронзовой медали и сотни серебряных коканов, - не может внушать особого доверия… но… Вот тут-то и являются эти «но», обыкновенно разрушительно действующие на логику мышления… Когда я его в первый раз увидел, - это было как раз в ту минуту, когда его вели на ротный двор, где его ожидала по крайней мере дюжина ударов нагайки за попытку присвоения чужого ковра на базаре, - он показался мне таким симпатичным… Он так весело и бодро шел на истязания, словно его приглашали на жирный плов и добрую выпивку… Я тогда не мешал правосудию, но, выждав конец, вступил в переговоры с пострадавшим…
Он превосходно знал все самые малейшие горные тропинки, ему знакомы были все самые сокровенные уголки суровой, недоступной страны (еще бы ему не знать всего этого!); он отлично ухаживал за лошадьми, знал их свойства, понимал, что они думают, и умел заставлять их понимать себя… Он не трус; это редкость между киргизами; он даже не раз доказал это на деле… Он был очень сообщителен и разговорчив… Он успевал всегда прежде всех узнать все более или менее интересные новости… Правда, он врал невыносимо… почти ни одному слову его нельзя было поверить, - однако «почти»… Дауд был необыкновенно находчив, а находчивость великое качество в нашем опасном, многотрудном и весьма рискованном деле…
А все-таки он меня начинает тяготить… особенно вот эти последние девять дней… И мне кажется, будь я один, совсем один, в этой ужасной пустыне, я бы чувствовал себя покойнее… Я бы спал не так, как теперь: спишь и все видишь и слышишь. Целый рой сновидений носится перед глазами; сонные грезы уносят далеко-далеко, рисуют давно оставленные милые, дорогие образы… а тут же слышишь, как лошадь хрумкает, пережевывая сухой бурьян, как трещит, коробясь, сырая ветка, попавшая на раскаленные уголья потухающего костра, как гудит ветер, вырываясь из узкой боковой лощины, как эхом разносится в горах глухой гул далекого обвала… И сквозь ресницы не закрытых вплотную, а нередко прищуренных глаз - видится красноватый отблеск огня на оледенелых сталактитах пещеры, яркая звезда - в щели темно-синего холодного неба, видится и широкая спина моего спутника в ватном стеганом халате, словно бронзовый, мясистый затылок и растрепанные космы его бараньей шапки… Он, вишь ты, тоже спит… А может быть, прикидывается спящим?.. Мне вот так и кажется, что засни я как следует, - он тихо повернется, прислушается, незаметно пододвинется поближе… и…
Он вооружен очень хорошо. Я ему дал нарезной карабин - превосходный! - и к нему сотню патронов… Такой же точно, как и у меня самого… Впрочем, револьверы оба при мне: один, поменьше, бульдог, - у меня в кармане, другой, большой, - в кобуре седла… У Дауда нет револьверов; это мое перед ним преимущество… Я и большой переместил из седла к себе за пояс: тяжеловато, но покойней!.. У нас у обоих по ножу, - так называемые псяки, для всякого случая, такие кривые, с ехидно загнутыми, острыми, как шило, кончиками… Дауд превосходно распоряжается своим… Я видел не раз, как он им обрабатывает баранье бедро… удивительно! Стальное лезвие так ловко, так послушно играет в его неуклюжих пальцах!..
Я положительно начинаю тяготиться своим спутником…
«Надо все тщательно обдумать, взвесить и на что-нибудь решиться!..» И вот я начинаю обдумывать… Вместо того, чтобы после такого трудного, утомительного перехода пользоваться удачными часами отдыха, набираться в здоровом сне новых сил для следующего, неизвестного, может быть, гораздо труднейшего завтра, - я гоню прочь неотвязные обрывки тревожного сна и думаю:
«Что знает Дауд, что он может предполагать, каковы могут быть его дальнейшие намерения?..»
По порядку!..
Дауд знает, что я, его господин, плачу ему по пяти коканов в сутки, и получить эту очень хорошую плату он может только по благополучном возвращении… Вот я уже почти месяц брожу с ним по горам… Может быть, еще придется бродить столько же, может, и дольше… День возврата не определен… все зависит от обстоятельств, а главное, от воли Аллаха… Ведь, вернувшись благополучно, Дауд может рассчитывать на целый капитал! Это - что-нибудь да значит! Стоимость моих коней, оружия и одежды, - может быть, несколько и больше составит, но ведь там - законное приобретение, почетная заслуга, а здесь - дело темное… это тоже что-нибудь да значит! Таких поездок ведь не одна!.. Раз зарекомендовав себя хорошо, - честный джигит имеет все шансы на новое приглашение… Это уже составляет, то есть должно составлять, для Дауда прямой расчет! Он не так глуп, чтобы не понимать этого…
Дауду известна и цель моей поездки… Не может же он знать то, что я знаю только один… Он знает хорошо, что я поверенный торгового дома братьев Хмуровых. Он слыхал не раз об этой богатой, известной по всей Средней Азии купеческой фирме. Мои хозяева отправляют караваны с товарами в страны, совершенно не известные, не исследованные; не могут же они посылать эти товары зря! Ведь может случиться, что, не зная потребностей обитателей, они пришлют такой товар, которого здесь не нужно… Ценная клажа протаскается по горам даром, а возить ее крайне дорого стоит… Надо прежде узнать, какой товар нужен, что можно рассчитывать продать без остатка, что взамен купить можно, чтобы не с пустыми руками возвращаться… Наконец, как провезти этот товар? Можно ли еще провезти? Бывает так, что не во всякое время есть дороги… Надо знать, - когда и куда именно следует направлять караваны… Вот это-то все я и должен сделать, - то есть: расспросить, запомнить дорогу, переговорить с беками и старшинами разных горных и долинных племен и родов, и затем уже, все подготовив, везти караваны с товарами. Вот настоящая цель моей поездки! И Дауду это все рассказано мною самим. Правда, он не удовольствовался только моими объяснениями; он сделал вид, что не поверил… и я знаю хорошо, как он рыскал и выпытывал все перед отъездом, но это ничего!.. Может проверять сколько угодно! Везде он мог получить и получил на самом деле только подтверждение всего, мною уже ему сказанного.
Дауд, когда нам случалось находить по пути аулы и селения полудиких обитателей области, всегда начинал первый объяснения, какие мы важные люди, и что в будущем году мы тоже вернемся, только уже не одни, а с целыми богатейшими запасами товаров, на тысяче верблюдов… Да что тысячи! Гораздо больше!.. - Что товары такие прибудут с нами, каких и во сне не всякому доводилось видеть… потому что кто же не знает богатейшей в мире фирмы братьев Хмуровых?! А если они, эти невежды, и не знают, то он, первый поверенный хмуровского поверенного, им сейчас объяснит и все растолкует.
Тут, обыкновенно, Дауд пускался в такие фантастические рассказы, что мне становилось за него подчас совестно… Впрочем, наивные дикари ему слепо верили и молча сидели, не спуская глаз с рассказчика, не вынимая изо ртов «пальца удивления».
Все это было весьма успокоительно. Ведь эти полудикари, весь век свой промышляющие больше грабежом, чем своим убогим скотоводством, могли также сообразить, что гораздо выгодней оказать мне ласковый прием, чем посягнуть на мою голову ради небольшой наживы и лишиться в таком случае возможности ограбить фантастически богатые караваны в недалеком будущем…
Одно, что меня смущало, это его, с некоторых пор, привычка шептаться при случае с людьми, ему совершенно незнакомыми; и всегда такие переговоры сопровождались косыми, воровскими взглядами в мою сторону… Другое, - что Дауд мой стал немного зазнаваться… Он, например, первый входил в гостеприимно отворенную кибитку и, забывая о своей прямой обязанности остаться при лошадях, - первый же приступал к предложенному угощению. Он как будто бы хотел приравнять себя ко мне в глазах туземцев или как будто даже возвышаться надо мною… Он всегда очень усердно и с пытливостью опытного следователя подвергал меня самому тонкому допросу относительно мельчайших подробностей моего поручения и моих обязанностей. Мне все припоминался один подобный же слуга. Года три тому назад в Бухару был послан также один из приказчиков - другой торговой фирмы; с ним ехал и вольнонаемный джигит, переводчик. Приказчик не вернулся домой… Его убили разбойники, где-то по дороге, а джигит приехал и прекрасно выполнил поручение, завещанное ему Якоби - покойным. Этот джигит получил достойную награду за свой подвиг, доказавший преданность его хозяйскому делу, пользовался впоследствии большим почетом и уже теперь сам исполняет обязанности немаловажные и доходные. А был он прежде «байгуш» (бедняк) бездомный и годился только разве на простую джигитскую службу…
«Пожалуй, - думалось мне, - и этот вздумает на моем горле построить себе блестящую карьеру?»
Затем, Дауд стал уже очень интересоваться политикой. Такие разговоры начинались обыкновенно с вопроса религиозного.
- Зачем вы держитесь, - спрашивал он, - своей веры, а не переходите в нашу?..
- В какую? - задавал я ему вопрос в свою очередь.
Ответ, видимо, затруднял Дауда: он сам не знал, какой он веры, и потому отделывался обыкновенно неопределенно:
- Да в нашу, настоящую!
- Бог велел всякому держаться в той вере, в какой он родился! - отвечал я тоже уклончиво.
- Говорят!.. А почему же вашу веру называют собачьей верой?..
- Это определение взаимное! - отвечал я, пытаясь переводить вопросы на другую почву.
Я в себе не чувствовал призвания к миссионерству и потому не считал нужным распространяться в данном направлении.
- Ну, да мне все равно!.. - кончал, обыкновенно, Дауд… - «Было бы мясо, а зубы найдутся!»
Это была его любимая поговорка.
- А что, - начинал он снова, - кто сильнее? Ваш ли царь, или коканский хан? (Тогда еще Кокан было сильное, независимое ханство, и мы только ощупью подбирались к его пределам).
- Наш царь, конечно, сильнее! - отвечал я с уверенностью,
- Не думаю! - возразил Дауд… - Я бывал в Кокане, был и в Кашгаре… Я во многих городах здесь бывал и видел ханскую силу… С такою силою никто померяться не смеет, разве эмир бухарский…
- А у нашего царя, думаешь, мало силы?
- У вашего!.. Гм… Это три пушки, что в крепости стоят, да двести солдат?.. Это немного!.. Ружья у вас хороши, это точно, а силы мало!
Конечно, Дауд не был виноват, что дальше маленького пограничного форта он к нам не забирался. Когда же я ему рассказывал, он мне не особенно верил; он судил, конечно, по себе. Меня только этот предубежденный взгляд моего спутника наводил на мысль: не вздумает ли он выслужиться перед могучим и сильным коканским ханом?.. Впрочем, ведь он не знал, кто я в действительности. Вот если бы знал, - тогда другое дело!.. Тогда…
И вот последнее время мне стало чудиться, что в голову моего хитрого джигита запало легкое подозрение.
Раз он сыграл со мною, по наивности, конечно, прескверную шутку; да и не глаз на глаз, а, словно нарочно, в присутствии нескольких окружавших нас оборванцев, самого неуспокоительного вида.
- Что это, скажи мне, у тебя в кармане, на что ты посматриваешь так часто? - задал он мне ошеломляющий и совершенно неожиданный вопрос.
Надо сказать, что при мне была маленькая карманная буссоль, - инструмент, крайне для меня необходимый. Я обыкновенно отмечал ходом коня, уже изученным до точности, пройденные расстояния, - отмечал цифрами часы и минуты хода. Два ряда параллельных цифр - показывали румбы направо и налево… На полях я делал необходимые заметки, на всякий случай по-французски… Если бы моя книжечка попалась кому-нибудь здесь в руки, то, пожалуй, нашелся бы индивидуум из беглых, который бы мог докопаться до истины, - с французской же грамотою можно было быть совершенно на этот счет покойным. Таким образом, в моей крохотной карманной книжечке образовался мало-помалу ряд данных, по которым на месте можно было с приблизительною верностью восстановить маршруты пройденных пространств.
Вот эта-то буссоль и заинтересовала моего проныру.
Находчивость в данную минуту выручила меня, может быть, и из очень больших неприятностей. Я тотчас же задал вопрос Дауду, и нарочно громко, чтобы все слышали:
- А с какой стороны дует самый северный для пути ветер?
Дауд стал соображать, где должен быть север, - и указал направление, хотя и не совсем точно. Это подтвердили и остальные собеседники, хотя между ними и возник легкий спор по точности определения.
- Ну, так вот, возьми эту штуку в руки - и посмотри, куда указывает кончик стрелки!
Я вынул буссоль и передал ее Дауду.
Тот посмотрел внимательно, покачал головою и улыбнулся. Его вплотную окружили члены встреченной нами шайки, и я видел, как мой Дауд пытливо проверял истину моих слов. Уж он вертел-вертел буссоль, а все стрелка упорно показывала одно и то же направление. Наконец, он передал мне инструмент, сплюнул на сторону сквозь зубы и проговорил:
- Гм!.. Шайтанлык (чертовщина)! Впрочем, у нас, у русских, и не такие хитрые штуки водятся! - добавил он, совершенно уже неожиданно для меня подчеркнув слово «у нас» и окинув гордым взглядом всю оборванную компанию.
- Ну, гайда своею дорогою! - крикнул он. - Мы своею, а вы своею… Да держись подальше, а то знаешь!
И он выразительно прищелкнул рукояткою нагайки по ореховому прикладу своей винтовки.
А все-таки я очень сожалел, что, вместо этого проныры, не взял другого джигита, который сам ко мне напрашивался. Тот был совсем кретин, а все-таки было бы лучше! Лучше, если бы я совсем один поехал… Покойней было бы на душе; а то сон клонит до невозможности, а не спится… все думы в голову лезут черные… Да и ночь какая-то длинная, унылая. Ветер гудит, словно кто-то прирезанный храпит и стонет… Щелкнуло железное стремя об окованный ремень, словно колокол, отдалось под сводами… И медный кунган с чаем, придвинутый к потухающим угольям, перестал бурлить весело, полегоньку, а затянул какую-то тоскливую, печальную песню…
Хоть бы рассветало скорее!..
ПРОДОЛЖЕНИЕ
Другие произведения Николая Каразина: [ На далеких окраинах] (роман), [ В камышах] (отрывок из повести), [ Юнуска-головорез], [ Старый Кашкара], [ Богатый купец бай Мирза-Кудлай], [ Докторша], [ Как чабар Мумын берег вверенную ему казенную почту], [ Байга], [ Джигитская честь], [ Тюркмен Сяркей], [ Атлар], [ Наурусова яма], [ Кочевья по Иссык-Кулю], [ Три дня в мазарке], [ Писанка], [ От Оренбурга до Ташкента], [ Скорбный путь].
Глава II. Глава III. Глава IV. Глава V. Глава VI. Глава VII. Глава VIII. Глава IX. Глава X. Глава XI.
I. Часы раздумья
Мой Дауд положительно начинает меня тяготить. Когда я его нанимал, он казался мне таким простоватым, добродушным малым; он даже обнаруживал свойство некоторой преданности. Конечно, я должен был знать, - и знал, - что имею дело с первоклассным негодяем…
Человек молодой, чуть не мальчик, - ему ведь всего двадцать два года, - успевший уже набродиться вволю с шайкою конокрадов, предавший главного вожака этой шайки в руки казачьего правосудия, из-за почетного халата, бронзовой медали и сотни серебряных коканов, - не может внушать особого доверия… но… Вот тут-то и являются эти «но», обыкновенно разрушительно действующие на логику мышления… Когда я его в первый раз увидел, - это было как раз в ту минуту, когда его вели на ротный двор, где его ожидала по крайней мере дюжина ударов нагайки за попытку присвоения чужого ковра на базаре, - он показался мне таким симпатичным… Он так весело и бодро шел на истязания, словно его приглашали на жирный плов и добрую выпивку… Я тогда не мешал правосудию, но, выждав конец, вступил в переговоры с пострадавшим…
Он превосходно знал все самые малейшие горные тропинки, ему знакомы были все самые сокровенные уголки суровой, недоступной страны (еще бы ему не знать всего этого!); он отлично ухаживал за лошадьми, знал их свойства, понимал, что они думают, и умел заставлять их понимать себя… Он не трус; это редкость между киргизами; он даже не раз доказал это на деле… Он был очень сообщителен и разговорчив… Он успевал всегда прежде всех узнать все более или менее интересные новости… Правда, он врал невыносимо… почти ни одному слову его нельзя было поверить, - однако «почти»… Дауд был необыкновенно находчив, а находчивость великое качество в нашем опасном, многотрудном и весьма рискованном деле…
А все-таки он меня начинает тяготить… особенно вот эти последние девять дней… И мне кажется, будь я один, совсем один, в этой ужасной пустыне, я бы чувствовал себя покойнее… Я бы спал не так, как теперь: спишь и все видишь и слышишь. Целый рой сновидений носится перед глазами; сонные грезы уносят далеко-далеко, рисуют давно оставленные милые, дорогие образы… а тут же слышишь, как лошадь хрумкает, пережевывая сухой бурьян, как трещит, коробясь, сырая ветка, попавшая на раскаленные уголья потухающего костра, как гудит ветер, вырываясь из узкой боковой лощины, как эхом разносится в горах глухой гул далекого обвала… И сквозь ресницы не закрытых вплотную, а нередко прищуренных глаз - видится красноватый отблеск огня на оледенелых сталактитах пещеры, яркая звезда - в щели темно-синего холодного неба, видится и широкая спина моего спутника в ватном стеганом халате, словно бронзовый, мясистый затылок и растрепанные космы его бараньей шапки… Он, вишь ты, тоже спит… А может быть, прикидывается спящим?.. Мне вот так и кажется, что засни я как следует, - он тихо повернется, прислушается, незаметно пододвинется поближе… и…
Он вооружен очень хорошо. Я ему дал нарезной карабин - превосходный! - и к нему сотню патронов… Такой же точно, как и у меня самого… Впрочем, револьверы оба при мне: один, поменьше, бульдог, - у меня в кармане, другой, большой, - в кобуре седла… У Дауда нет револьверов; это мое перед ним преимущество… Я и большой переместил из седла к себе за пояс: тяжеловато, но покойней!.. У нас у обоих по ножу, - так называемые псяки, для всякого случая, такие кривые, с ехидно загнутыми, острыми, как шило, кончиками… Дауд превосходно распоряжается своим… Я видел не раз, как он им обрабатывает баранье бедро… удивительно! Стальное лезвие так ловко, так послушно играет в его неуклюжих пальцах!..
Я положительно начинаю тяготиться своим спутником…
«Надо все тщательно обдумать, взвесить и на что-нибудь решиться!..» И вот я начинаю обдумывать… Вместо того, чтобы после такого трудного, утомительного перехода пользоваться удачными часами отдыха, набираться в здоровом сне новых сил для следующего, неизвестного, может быть, гораздо труднейшего завтра, - я гоню прочь неотвязные обрывки тревожного сна и думаю:
«Что знает Дауд, что он может предполагать, каковы могут быть его дальнейшие намерения?..»
По порядку!..
Дауд знает, что я, его господин, плачу ему по пяти коканов в сутки, и получить эту очень хорошую плату он может только по благополучном возвращении… Вот я уже почти месяц брожу с ним по горам… Может быть, еще придется бродить столько же, может, и дольше… День возврата не определен… все зависит от обстоятельств, а главное, от воли Аллаха… Ведь, вернувшись благополучно, Дауд может рассчитывать на целый капитал! Это - что-нибудь да значит! Стоимость моих коней, оружия и одежды, - может быть, несколько и больше составит, но ведь там - законное приобретение, почетная заслуга, а здесь - дело темное… это тоже что-нибудь да значит! Таких поездок ведь не одна!.. Раз зарекомендовав себя хорошо, - честный джигит имеет все шансы на новое приглашение… Это уже составляет, то есть должно составлять, для Дауда прямой расчет! Он не так глуп, чтобы не понимать этого…
Дауду известна и цель моей поездки… Не может же он знать то, что я знаю только один… Он знает хорошо, что я поверенный торгового дома братьев Хмуровых. Он слыхал не раз об этой богатой, известной по всей Средней Азии купеческой фирме. Мои хозяева отправляют караваны с товарами в страны, совершенно не известные, не исследованные; не могут же они посылать эти товары зря! Ведь может случиться, что, не зная потребностей обитателей, они пришлют такой товар, которого здесь не нужно… Ценная клажа протаскается по горам даром, а возить ее крайне дорого стоит… Надо прежде узнать, какой товар нужен, что можно рассчитывать продать без остатка, что взамен купить можно, чтобы не с пустыми руками возвращаться… Наконец, как провезти этот товар? Можно ли еще провезти? Бывает так, что не во всякое время есть дороги… Надо знать, - когда и куда именно следует направлять караваны… Вот это-то все я и должен сделать, - то есть: расспросить, запомнить дорогу, переговорить с беками и старшинами разных горных и долинных племен и родов, и затем уже, все подготовив, везти караваны с товарами. Вот настоящая цель моей поездки! И Дауду это все рассказано мною самим. Правда, он не удовольствовался только моими объяснениями; он сделал вид, что не поверил… и я знаю хорошо, как он рыскал и выпытывал все перед отъездом, но это ничего!.. Может проверять сколько угодно! Везде он мог получить и получил на самом деле только подтверждение всего, мною уже ему сказанного.
Дауд, когда нам случалось находить по пути аулы и селения полудиких обитателей области, всегда начинал первый объяснения, какие мы важные люди, и что в будущем году мы тоже вернемся, только уже не одни, а с целыми богатейшими запасами товаров, на тысяче верблюдов… Да что тысячи! Гораздо больше!.. - Что товары такие прибудут с нами, каких и во сне не всякому доводилось видеть… потому что кто же не знает богатейшей в мире фирмы братьев Хмуровых?! А если они, эти невежды, и не знают, то он, первый поверенный хмуровского поверенного, им сейчас объяснит и все растолкует.
Тут, обыкновенно, Дауд пускался в такие фантастические рассказы, что мне становилось за него подчас совестно… Впрочем, наивные дикари ему слепо верили и молча сидели, не спуская глаз с рассказчика, не вынимая изо ртов «пальца удивления».
Все это было весьма успокоительно. Ведь эти полудикари, весь век свой промышляющие больше грабежом, чем своим убогим скотоводством, могли также сообразить, что гораздо выгодней оказать мне ласковый прием, чем посягнуть на мою голову ради небольшой наживы и лишиться в таком случае возможности ограбить фантастически богатые караваны в недалеком будущем…
Одно, что меня смущало, это его, с некоторых пор, привычка шептаться при случае с людьми, ему совершенно незнакомыми; и всегда такие переговоры сопровождались косыми, воровскими взглядами в мою сторону… Другое, - что Дауд мой стал немного зазнаваться… Он, например, первый входил в гостеприимно отворенную кибитку и, забывая о своей прямой обязанности остаться при лошадях, - первый же приступал к предложенному угощению. Он как будто бы хотел приравнять себя ко мне в глазах туземцев или как будто даже возвышаться надо мною… Он всегда очень усердно и с пытливостью опытного следователя подвергал меня самому тонкому допросу относительно мельчайших подробностей моего поручения и моих обязанностей. Мне все припоминался один подобный же слуга. Года три тому назад в Бухару был послан также один из приказчиков - другой торговой фирмы; с ним ехал и вольнонаемный джигит, переводчик. Приказчик не вернулся домой… Его убили разбойники, где-то по дороге, а джигит приехал и прекрасно выполнил поручение, завещанное ему Якоби - покойным. Этот джигит получил достойную награду за свой подвиг, доказавший преданность его хозяйскому делу, пользовался впоследствии большим почетом и уже теперь сам исполняет обязанности немаловажные и доходные. А был он прежде «байгуш» (бедняк) бездомный и годился только разве на простую джигитскую службу…
«Пожалуй, - думалось мне, - и этот вздумает на моем горле построить себе блестящую карьеру?»
Затем, Дауд стал уже очень интересоваться политикой. Такие разговоры начинались обыкновенно с вопроса религиозного.
- Зачем вы держитесь, - спрашивал он, - своей веры, а не переходите в нашу?..
- В какую? - задавал я ему вопрос в свою очередь.
Ответ, видимо, затруднял Дауда: он сам не знал, какой он веры, и потому отделывался обыкновенно неопределенно:
- Да в нашу, настоящую!
- Бог велел всякому держаться в той вере, в какой он родился! - отвечал я тоже уклончиво.
- Говорят!.. А почему же вашу веру называют собачьей верой?..
- Это определение взаимное! - отвечал я, пытаясь переводить вопросы на другую почву.
Я в себе не чувствовал призвания к миссионерству и потому не считал нужным распространяться в данном направлении.
- Ну, да мне все равно!.. - кончал, обыкновенно, Дауд… - «Было бы мясо, а зубы найдутся!»
Это была его любимая поговорка.
- А что, - начинал он снова, - кто сильнее? Ваш ли царь, или коканский хан? (Тогда еще Кокан было сильное, независимое ханство, и мы только ощупью подбирались к его пределам).
- Наш царь, конечно, сильнее! - отвечал я с уверенностью,
- Не думаю! - возразил Дауд… - Я бывал в Кокане, был и в Кашгаре… Я во многих городах здесь бывал и видел ханскую силу… С такою силою никто померяться не смеет, разве эмир бухарский…
- А у нашего царя, думаешь, мало силы?
- У вашего!.. Гм… Это три пушки, что в крепости стоят, да двести солдат?.. Это немного!.. Ружья у вас хороши, это точно, а силы мало!
Конечно, Дауд не был виноват, что дальше маленького пограничного форта он к нам не забирался. Когда же я ему рассказывал, он мне не особенно верил; он судил, конечно, по себе. Меня только этот предубежденный взгляд моего спутника наводил на мысль: не вздумает ли он выслужиться перед могучим и сильным коканским ханом?.. Впрочем, ведь он не знал, кто я в действительности. Вот если бы знал, - тогда другое дело!.. Тогда…
И вот последнее время мне стало чудиться, что в голову моего хитрого джигита запало легкое подозрение.
Раз он сыграл со мною, по наивности, конечно, прескверную шутку; да и не глаз на глаз, а, словно нарочно, в присутствии нескольких окружавших нас оборванцев, самого неуспокоительного вида.
- Что это, скажи мне, у тебя в кармане, на что ты посматриваешь так часто? - задал он мне ошеломляющий и совершенно неожиданный вопрос.
Надо сказать, что при мне была маленькая карманная буссоль, - инструмент, крайне для меня необходимый. Я обыкновенно отмечал ходом коня, уже изученным до точности, пройденные расстояния, - отмечал цифрами часы и минуты хода. Два ряда параллельных цифр - показывали румбы направо и налево… На полях я делал необходимые заметки, на всякий случай по-французски… Если бы моя книжечка попалась кому-нибудь здесь в руки, то, пожалуй, нашелся бы индивидуум из беглых, который бы мог докопаться до истины, - с французской же грамотою можно было быть совершенно на этот счет покойным. Таким образом, в моей крохотной карманной книжечке образовался мало-помалу ряд данных, по которым на месте можно было с приблизительною верностью восстановить маршруты пройденных пространств.
Вот эта-то буссоль и заинтересовала моего проныру.
Находчивость в данную минуту выручила меня, может быть, и из очень больших неприятностей. Я тотчас же задал вопрос Дауду, и нарочно громко, чтобы все слышали:
- А с какой стороны дует самый северный для пути ветер?
Дауд стал соображать, где должен быть север, - и указал направление, хотя и не совсем точно. Это подтвердили и остальные собеседники, хотя между ними и возник легкий спор по точности определения.
- Ну, так вот, возьми эту штуку в руки - и посмотри, куда указывает кончик стрелки!
Я вынул буссоль и передал ее Дауду.
Тот посмотрел внимательно, покачал головою и улыбнулся. Его вплотную окружили члены встреченной нами шайки, и я видел, как мой Дауд пытливо проверял истину моих слов. Уж он вертел-вертел буссоль, а все стрелка упорно показывала одно и то же направление. Наконец, он передал мне инструмент, сплюнул на сторону сквозь зубы и проговорил:
- Гм!.. Шайтанлык (чертовщина)! Впрочем, у нас, у русских, и не такие хитрые штуки водятся! - добавил он, совершенно уже неожиданно для меня подчеркнув слово «у нас» и окинув гордым взглядом всю оборванную компанию.
- Ну, гайда своею дорогою! - крикнул он. - Мы своею, а вы своею… Да держись подальше, а то знаешь!
И он выразительно прищелкнул рукояткою нагайки по ореховому прикладу своей винтовки.
А все-таки я очень сожалел, что, вместо этого проныры, не взял другого джигита, который сам ко мне напрашивался. Тот был совсем кретин, а все-таки было бы лучше! Лучше, если бы я совсем один поехал… Покойней было бы на душе; а то сон клонит до невозможности, а не спится… все думы в голову лезут черные… Да и ночь какая-то длинная, унылая. Ветер гудит, словно кто-то прирезанный храпит и стонет… Щелкнуло железное стремя об окованный ремень, словно колокол, отдалось под сводами… И медный кунган с чаем, придвинутый к потухающим угольям, перестал бурлить весело, полегоньку, а затянул какую-то тоскливую, печальную песню…
Хоть бы рассветало скорее!..
ПРОДОЛЖЕНИЕ
Другие произведения Николая Каразина: [ На далеких окраинах] (роман), [ В камышах] (отрывок из повести), [ Юнуска-головорез], [ Старый Кашкара], [ Богатый купец бай Мирза-Кудлай], [ Докторша], [ Как чабар Мумын берег вверенную ему казенную почту], [ Байга], [ Джигитская честь], [ Тюркмен Сяркей], [ Атлар], [ Наурусова яма], [ Кочевья по Иссык-Кулю], [ Три дня в мазарке], [ Писанка], [ От Оренбурга до Ташкента], [ Скорбный путь].