Таук: Из записной книжки разведчика. VI, VII
Н. Н. Каразин. Таук. (Из записной книжки разведчика).
Глава I. Глава II. Глава III. Глава IV. Глава V. Глава VI. Глава VII. Глава VIII. Глава IX. Глава X. Глава XI.
VI. Роковое известие
Бедный карлик, должно быть, очень утомился: он присел на корточки и пригоршнями глотал снег. Он даже не мог сразу заговорить толково от утомления и только бормотал:
- Надо бежать… сейчас бежать… Я знаю, куда!.. Бежать надо!..
- Погоди! - остановил я его. - Переведи дух и говори покойно, толком, в чем дело?
Отдышавшись и оправившись немного, Таук сообщил мне все подробности своей рекогносцировки. Во-первых, он еще вчера переправился на тот берег. Связав несколько охапок камыша, он уселся на этот плотик, и его снесло по течению, как раз против селения Нарын. Пользуясь предутреннею мглою, он перебежал песчаные дюны реки и незаметно очутился в самом центре базара, где в чай-хане какого-то Кассим-бая еще горели огни и, несмотря на раннюю пору, толпилось очень много народа. Одно это несвоевременное собрание в чай-хане заставило его усилить внимание. Сам же он не мог интересовать собою никого особенно: бедный урод, нищий оборвыш, просящий подаяния, - кто мог обратить на него внимание? Он покойно пристроился в проездных воротах чай-хане, откуда было все и видно, и слышно. Здесь он узнал, что в том же чай-хане, в особой сакле, лежал связанный урус, а около, прикрытый кошмою, труп его проводника, джигита, которого прирезали ханские сарбазы. Двое из этих сарбазов караулили дверь, ведущую в саклю пленного. Этот урус был с маленькою рыжею бородою, среднего роста и с темно-красным пятном на левой щеке…
Бедный мой товарищ Кутаев: по описанию Таука, это был он!..
Урус этот уже неделю как жил в чай-хане, говоря, что поджидает своего товарища. Он выдавал себя за приказчика богатого торгового дома Хмурова, показывал образцы товаров, хвастал, что при первой летней дороге приведет богатые караваны, показывал бумагу от самого Хаким-бая, посланника в Ташкенте, - первого человека у хана коканского, - и эта бумага вызвала такое уважение к урусу со стороны даже старшин всех окрестных кишлаков, что к нему приезжали на поклон и даже привозили ценные подарки. Эта-то бумага и погубила его окончательно… Сначала пошли разные темные слухи. Джигит, слуга рыжебородого уруса, советовал ему не ждать товарища, а ехать дальше, но урус не послушался, все чай пил с самим хозяином и умные разговоры разговаривал. А тут, нежданно-негаданно, пришли конные сарбазы ханские, затрубили в трубы, и юсбаши прочел бумагу ханскую, в которой было сказано, что по их стороне бродят злые люди с русской стороны, разведчики, узнают про пути и дороги, все записывают да запоминают, чтобы летом придти с войском и все ханство покорить под своего «Белого Царя» и всех в свою поганую веру обратить, мечети и мазары срыть, а народ погнать в холодную сторону, на смерть лютую, - и чтобы тех людей непременно изловить и доставить, живыми или мертвыми, пред светлые очи хана Худояра; а кто изловит, тому за живого пятьсот золотых тиль, а за мертвого - половину, а тех собак, что их водят, - из нашей земли перебежчиков, - резать на месте или какой угодно казни предавать, чтобы другим потом неповадно было.
А узнать этих людей можно вот по каким приметам: оба поехали дорогами разными: один с черною бородою и с молодым джигитом, на трех конях, - буланом, кауром и чалом, - с хорошими ружьями и с пистолетами такими, что по шести раз кряду стрелять могут. А товара с ним немного, и бумаги у него как будто бы настоящие, есть и открытый лист, как и у другого, с подписью и печатью Хаким-бая, - потому что русский генерал, который в Ташкенте живет, - мирзу Хаким-бая обманул, сказал, что купцы едут, а сам послал своих ученых людей с совсем другим делом, злым для хана нашего и опасным для всего ханства… Другой же нехороший человек - с бородою рыжеватою и красною меткою на щеке и едет на двух лошадях, обе вороные. Так вот, чтобы по этим верным приметам изловить их непременно… Не изловят, - великий ханский гнев будет на всю страну, а от гнева ханского спрятаться некуда…
Все это сарбазы говорили, а юсбаши читал и еще раз в трубы трубил. Хозяин же Кассим-бай очень испугался и говорит: «У меня такой есть уже один, как раз по приметам подходит». А урус этот спал, выходит и спрашивает: «В чем дело?» Юсбаши говорит: «Тебя-то нам и надо!» Велел его сейчас вязать… Урус за пистолетами было назад, в саклю метнулся, да хозяин Кассим-бай его поперек тела схватил, а другие под ноги бросились, связали накрепко… Урус кричал, что у него бумага Хакимова, а юсбаши смеется и говорит: «Эта-то бумага нам и нужна, по ней-то и знаем мы теперь, что ты за птица!»
- Я как узнал все это, так сейчас же скрал на дворе мешок лепешек, - рассказывал Таук, - да назад к тебе, тюра, поскорее. Вот и мешок приволок… Бегу меж кустов, ближе напрямик взял дорогу и как раз набежал опять на сарбазов, что к реке пошли еще с ночи. Вижу, что переправу готовят, я с ними и остался, только не совсем с ними, а с каикчи, лодочниками; говорю им: дадите горячего чаю поесть, я вам помогать буду. Каикчи мне сказали, что дадут: нищему калеке и Бог велел давать есть… Вот я остался и все слушал, что сарбазы говорили. Хотели они переправиться и по нашей дороге на Суок идти, да встретились люди, двое, купцы наманганские, и сказали им про тех, кого сарбазам надобно, что они купцы, все по следу нашему шли и дня три всего как след потеряли, а что теперь негде быть им, как тут где-нибудь, поблизости… Вот и порешил юсбаши стать на переправе лагерем и разведку к Суоку послать… Сами, говорит, наедут: деться им некуда больше; не станут же в горах с голода и холода дохнуть?!
- Скажи, тюра, ведь у тебя тоже есть Хакимова бумага?.. Ведь ты тот самый, чернобородый, на трех конях: чалом, кауром и буланом?.. Ведь ты тот самый, что нам зло и погибель несешь?.. Да?..
- Видишь, что тот самый! - произнес я, стараясь быть возможно покойным.
Карлик несколько минут пристально смотрел на меня и вдруг горько заплакал.
- Бедный я, Таук, бедный… За что только Таука так Аллах наказывает?..
- Ну, что же?! Ты теперь бедный, а можешь богатым быть: пятьсот золотых тилей большие деньги… Поди скажи сарбазам, что ты меня здесь нашел, и веди их сюда. Я тоже скажу на тебя, что ты никто иной как мой поимщик. Будешь богатый, сытый… Всю жизнь просидишь в чай-хане, на мягком ковре. Довольно с тебя маяться в голоде да холоде… Хочешь?
Таук молчал и все пристально смотрел мне в глаза. В темноте ночи я чувствовал на себе этот насквозь пронизывающий взгляд. Потом он вдруг вскочил и бросился приводить в порядок лошадей.
- Скорее, скорее, тюра, пока темно… ночь еще длинная, мы далеко уйдем… Я знаю такое место, где нас никто не отыщет… только скорее, скорее!
К горлу моему подступили слезы, я сделал усилие, чтобы не разрыдаться и не броситься обнимать моего карлика. Холодною водою обдал меня другой голос, настолько изменившийся, что я его узнал не сразу.
- Так ты говоришь, что того джигита зарезали? - спросил Дауд у карлика. - Ты говорил, что этих джигитов, что водят русских лазутчиков, велено лютой казни предавать?
- Да! - проговорил Таук…
- Гм… Так вот ты, тюра, на какое дело меня с собою взял! Что ж, поймают тебя и Даудку! Кому хуже будет, не знаю… Как ты думаешь, - ты ведь ученый, - что пятьсот тилей больше будет того, что получу от вашего коменданта, или меньше?
Не помня себя от гнева, я выхватил револьвер и приставил его почти в упор ко лбу джигита…
Дауд, словно предвидя это движение, ловко согнулся и одним прыжком спрятался за лошадь.
- Что же, стреляй!.. Авось, там услышат… Они только и ждут того, чтобы им голос подали… Ой!..
Я видел, что голова моего джигита, выглядывавшая из-за конского крупа, вдруг исчезла, и что-то тяжелое, как грузный мешок, повалилось на землю… - Ох! - еще раз, чуть уже слышно, прохрипел Дауд и стих… Я бросился туда. Бедняга лежал, скорчившись на боку, и его тело только вздрагивало в последней агонии… Таук сидел перед ним на корточках и смеялся… Да как смеялся! Сердце леденило от этого истинно дьявольского, тихого, чуть слышного смеха.
- Ха-ха-ха… Это тебе за Аблая… его собственным ножом… Вот этим самым… слышишь… Да слышишь же?!.. Это не от меня, - это от Аблая, это он тебя прирезал, собаку продажную, - он! Слышишь: Аблай, Аблай…
Страшный карлик нагнулся к самому уху убитого, отогнул ему ворот чапана, оттянул наушник шапки и все настойчиво продолжал:
- От Аблая, от него самого, собака паршивая!
Да, этой минуты, этой страшной драмы, разыгравшейся в темную ночь, в горах, я никогда не забуду. Этот ужасный смех до сих пор еще звучит в моих ушах, когда что-нибудь, случайно, напомнит мне далекое прошлое моей полной приключений, скитальческой жизни.
VII. В пещере
Дело было сделано. Свершилось что-то роковое, бесповоротное. Маленький человечек, самою судьбою мне посланный, стал моим руководителем. Это приниженное существо овладело моею волею. Мне казалось даже, что не он, а я стал торопливо помогать ему готовить лошадей к трудному ночному переходу. Таук сунул мне в руку лепешку, и я ее машинально ел, торопливо проглатывая куски; я ведь был, собственно говоря, очень голоден, но как будто неясно сознавал это ощущение. Карлик быстро обобрал труп: снял с него верхнее платье, богатую лисью шапку, обшарил карманы убитого, забрал сумку с патронами и даже его дорожный нож, и все это пристроил к вьючному седлу. Затем он куда-то исчез, и я видел, как лошади, насторожив уши и слегка похрапывая, тронулись в путь, - это Таук повел в поводу переднего коня, - я пошел следом… Мы все удалялись от того места, проклятого места, на которое я бы ни за что на свете не хотел вернуться, и с трудом вытягивали ноги из глубокого снега. Мы все шли и шли… Куда? - не знаю… Я шел за Тауком, а тот знает… Я был глубоко убежден, что мой новый джигит, мой преданный друг, ведет меня совершенно сознательно.
Давно ли я встретил его? В каком виде? В каком сообществе?! Но я ему верил безгранично.
Мы шли таким образом по глубокому снежному замету, очевидно, лощиною, часа два. Туман все становился гуще и, наконец, окутал нас сплошным, непроглядным облаком… Я едва различал круп буланого коня, хотя мог достать до него рукою. Наконец, дорога стала тверже, под ногою чувствовался камень; мы, значит, перевалили замет… Здесь мы остановились на минуту. Таук что-то соображал, и результатом этих соображений было его одобрительное «Сюда!»
Началась густая чаща, кони поминутно спотыкались об оголенные корни… Мелкий камень с шумом и зловещим шуршанием скатывался куда-то далеко вниз. Мы же подымались все круче и круче, снова остановились на совершенно чистой площадке и опять перевели дух… Не знаю, оттого ли, что уж очень мы высоко забрались и вышли из облачного слоя, но стало как будто бы светлее, и я мог различать туманные силуэты всех трех лошадей и крохотную фигуру Таука, сидевшего на корточках перед мордой передней лошади.
- На дороге? - спросил я вполголоса.
- Эге! - ответил он громко, вовсе горло, и засмеялся. - Теперь можно! - добавил он, как бы оправдывая свою неосторожность. - Теперь они нас не услышат!.. Теперь и стрелять можно, - не беда!.. Скоро светать будет… А нам еще до света надо Орлиное гнездо обогнуть… Гайда!..
Немного спустились, повернули совсем на север и опять стали подниматься, все выше и выше, но этот подъем был горше первого… Только привычные, горные, каракиргизские лошадки, да еще кованные только на передние ноги, могли взбираться на эти скользкие, изрытые крутизны… Иногда конь срывался и несколько шагов скользил назад, бессильно царапаясь передними ногами, но все-таки справлялся и, где нельзя было иначе, скачком одолевал препятствие, да еще в такую минуту, когда я невольно хватался за хвост, чтобы самому не потерять равновесие…
- Ну, тюра, теперь смотри в оба… Сейчас поворачивать станем… Береги левую сторону!..- говорит Таук и почему-то тревожно понижает свой голос…
«Берегу левую», а почему - не знаю… и слева, и справа одинаково молочный туман стоит стеною; а кони храпят и жмутся усиленно вправо: они, знать, инстинктивно чувствуют опасность… Вдруг что-то произошло… Там, где должна была находиться средняя, то есть, вторая вьючная лошадь, что-то усиленно зашуршало и смолкло… Этот шорох еще раз повторился, но уже где-то далеко внизу и опять смолк…
- Тюра! - испуганно крикнул Таук…
Мне показалось, что он находится далеко впереди, гораздо дальше, чем я думал.
- Гей! - отозвался я.
- Что там?..
- Не знаю…
- Иди осторожно… бедовое место… идешь?
- Иду!
А как идти, когда мой конь передо мною заупрямился и боится ступить ногою? Он совсем сел назад и испуганно храпит…
- Ай-ай-ай! Беда! - говорит Таук. - Теперь совсем близко… Пропал конь каурый… и вьюк весь пропал… Ну… небось… ну, вперед!..
Эти возгласы относились уже к моей лошади: Таук взял ее за повод и тащил за собою…
- Подгони ее сзади!..
Подогнал… Тронулся конь, и я за ним… Ступил ногою на камень, но камень тот зашатался и выскользнул из-под ноги… Я ухватился руками за землю и присел, чтобы удержаться… А Таук все говорит:
- Иди, не бойся!.. Все равно пропадать надо!..
И то правда! Встал я, шагнул, куда Бог приведет, - держусь… еще шаг, еще два…
- Теперь хорошо! Спускаться станем!.. - веселее перевел дух мой новый покровитель…
Точно. Мы стали спускаться, и лошади пошли бодрее и прытче.
- Сядем! - сказал Таук.
- Сядем! - решил и я.
Уселись верхом… Оно было и кстати: ноги сильно разболелись в коленях, спину ломило от сильного напряжения… Но, увы! Недолго тянулся этот отдых, - мы снова должны были слезть и вести коней в поводу… Вновь пошла такая заросль, такая невылазная чаща, что приходилось пробиваться силою, оставляя клочья одежды на колючих ветвях арчи и горного можжевельника.
Опять остановился Таук и опять стал соображать что-то… Теперь я видел, что прямо перед нами поднимается какая-то бесконечно высокая стена. Далеко ли, близко ли эта стена от нас, разобрать трудно: должно быть, что близко, потому что она растет и растет с каждым нашим шагом вперед.
- Казак! - говорит Таук, показывая ногайкою в сторону. - Теперь скоро!..
Утро разгоралось, Все становилось светлее и светлее. Если бы не этот туман, можно было бы прекрасно осмотреться, но эта мертвая, убийственно холодная мгла томит душу, - отнимает веру в прочность самой почвы под ногами.
Вот слышно, вода где-то стремительно падает с высоты и разбивается брызгами… Вот захлопали тревожно незримые крылья… Как будто бы пахнуло теплом… Стало еще светлее… Я взглянул наверх. Там, под туманом, в недосягаемой высоте, на голубом небе, загорелся золотой гребень гор и вдруг погас, сменившись неожиданно словно внезапно охватившим нас мраком ночи…
- Что это? - вскричал я невольно.
- Пришли! - возвестил веселый голос Таука… - Пришли… Теперь ау! Теперь нас не отыщет… Тот собака знал, тот бы нашел… знаешь, тот, кого Аблаев нож прирезал… Тот знал, - я знаю. Аблай знал, да Массол, что на кол посадили, а больше никто не знал на свете. Погоди… сейчас тепло, хорошо будет… теперь долго отдыхать будем, пока совсем на неделю не выспимся… Чай варить будем! - добавил он с особенною торжественностью и стал расседлывать наших лошадей, теперь, увы, уже только двух… Об участи третьей, нашего злополучного вьючка, я не мог себе составить еще полного понятия… Я догадывался только, что она оборвалась… Но мы-то почему остались, почему не оборвались все вместе? Все шли ощупью; значит, уж каурому участь такая, печальная, досталась.
Я стал, однако, соображать: что мы потеряли вместе с конем? Что было во вьюке? Припоминаю: - ягдаши с образцами товаров, ну, это к лучшему: теперь эти образцы бесполезны! Котел походный… жалко, очень жалко!.. Наш запас чаю и…
- Таук, посмотри, там у тебя, на седле, есть ковровые коржумы?
Спрашиваю, а самому даже страшно сделалось… что скажет?
- Есть! Эти, что ли?
Не вижу, что он показывает.
- Сейчас огонь буду раскладывать, - бормочет Таук. - Ого-го!.. Никто без нас не был. Шестой год никто не приходил!.. Вон и дрова наши остались… Кш!..
Целая туча летучих мышей, задевая за нос, пролетела своим беззвучным полетом. Послышался их характерный писк, похожий скорее на легкое, тихое ворчание… Утомленные кони только тряхнули своими понуренными головами, побрякивая пряжками уздечек.
- Спички давай!
- Вот!..
Вспыхнуло пламя; затрещали смолистые, высохшие за шесть лет ветви арчи, и быстро разгорелось веселое, яркое пламя. Мы осмотрелись.
Это была высокая пещера, с узким, сходящимся сверху сводом. Все стены этой пещеры были изборождены глубокими трещинами, и в этих трещинах копошились мириады летучих мышей, гроздьями вися на когтях задних лапок, головками вниз… Свет нашего костра произвел сильную тревогу между ними: они залетали над нашими головами, испуганно шарахаясь в сторону, попадая в густой столб кострового дыма…
Почва пещеры была мягкая, усеянная отбросами вампиров и птичьим пометом. В одном месте лежала порядочная груда топлива, и виднелись клочья истлевшей от времени кошмы. Кое-где белели кости, и блестела, Бог знает как уже сюда попавшая, старая жестянка от сардинок… Сколько я ни осматривался, понятно, сильно заинтересованный нашим новым убежищем, но никак не мог понять, как мы сюда попали… Утро, а я нигде не вижу его света… Где вход, там должен же проникать сюда хотя бы один луч денного света? Должно быть, сделали несколько поворотов по коридорам этой пещеры. Я спросил Таука, тот сказал: «Там» и добавил: «А где же чай?..»
- В коржумах… в тех, ковровых…
Но, после самого тщательного осмотра этого вместилища, там оказались только кусок мыла, две пачки патронов и совершенно обрезанная ножом, оглоданная даже зубами аркарья кость… Чаю не было, а запас был порядочный!..
Мы внимательно осмотрели вьюки, чтобы определить точно, что же погибло вместе с бедным конем. Оказалось, - увы! - многое истинно необходимое… Погибло белье, погиб чай и сахар, погибли бутылки с остатками коньяка и спирта, погиб мешок с сухарями, запасная одежда, оружие Дауда, постельные войлоки, ковер, складная палатка и, как я уже сказал, походный котелок и ягдаш с образцами товаров - за исключением последнего, все крайне для нас необходимое. Кроме мешка с десятком сухих лепешек, что Таук скрал в кишлаке, у нас не осталось никакой провизии.
Я сообщил все это Тауку. Тот закачал головою, поскреб затылок, так что его косматый малахай сполз на самое лицо, и проговорил:
- Ой-ой-ой! Плохо… Надо доставать… Вот отдохнем, пойдем смотреть, можно ли будет добраться, где лежит каурый?
- И то правда! Может быть, и найдем труп нашего вьючка, может, что-нибудь и уцелело.
Таук все-таки сбегал куда-то, на четверть часа, принес медный кунган, что всегда висел за моим седлом, снегу, да еще набрал этого снегу в свою шапку и приладил к огоньку.
- Иссык-су… Якши иссык-су… (т. е. хорошо горячая вода) то же, что и чай… Нету чаю, иссык-су есть. Будем есть лепешки, да спать ляжем. Ой-ой… как спать хочется!..
Но прежде, чем лечь спать, он опять отправился на поиски, на этот раз что-то долго, и вернулся с целою охапкою свежего хвороста для корма лошадей. Новый джигит заботливо расседлал их, осмотрел спины и положил принесенный корм. Голодные животные с жадностью принялись хрумкать своими могучими челюстями, перемалывая это грубое подобие сена.
- Ну, готово! Ложись спать, тюра! Выспимся, голова лучше думать будет!
Сказал это, Таук и свернулся комочком, закрывшись с головою потником седельным.
Устроился на покой и я, и скоро заснул как убитый, заснул покойно, без боязни, заснул, как дома, так как уже много, ох как много ночей мне не доводилось спать. Ведь я теперь своему джигиту верил.
ПРОДОЛЖЕНИЕ
О Нарыне:
Н. Л. Зеланд. Кашгария и перевалы Тянь-Шаня.
Другие произведения Николая Каразина: [ На далеких окраинах] (роман), [ В камышах] (отрывок из повести), [ Юнуска-головорез], [ Старый Кашкара], [ Богатый купец бай Мирза-Кудлай], [ Докторша], [ Как чабар Мумын берег вверенную ему казенную почту], [ Байга], [ Джигитская честь], [ Тюркмен Сяркей], [ Атлар], [ Наурусова яма], [ Кочевья по Иссык-Кулю], [ Три дня в мазарке], [ Писанка], [ От Оренбурга до Ташкента], [ Скорбный путь].
Глава I. Глава II. Глава III. Глава IV. Глава V. Глава VI. Глава VII. Глава VIII. Глава IX. Глава X. Глава XI.
VI. Роковое известие
Бедный карлик, должно быть, очень утомился: он присел на корточки и пригоршнями глотал снег. Он даже не мог сразу заговорить толково от утомления и только бормотал:
- Надо бежать… сейчас бежать… Я знаю, куда!.. Бежать надо!..
- Погоди! - остановил я его. - Переведи дух и говори покойно, толком, в чем дело?
Отдышавшись и оправившись немного, Таук сообщил мне все подробности своей рекогносцировки. Во-первых, он еще вчера переправился на тот берег. Связав несколько охапок камыша, он уселся на этот плотик, и его снесло по течению, как раз против селения Нарын. Пользуясь предутреннею мглою, он перебежал песчаные дюны реки и незаметно очутился в самом центре базара, где в чай-хане какого-то Кассим-бая еще горели огни и, несмотря на раннюю пору, толпилось очень много народа. Одно это несвоевременное собрание в чай-хане заставило его усилить внимание. Сам же он не мог интересовать собою никого особенно: бедный урод, нищий оборвыш, просящий подаяния, - кто мог обратить на него внимание? Он покойно пристроился в проездных воротах чай-хане, откуда было все и видно, и слышно. Здесь он узнал, что в том же чай-хане, в особой сакле, лежал связанный урус, а около, прикрытый кошмою, труп его проводника, джигита, которого прирезали ханские сарбазы. Двое из этих сарбазов караулили дверь, ведущую в саклю пленного. Этот урус был с маленькою рыжею бородою, среднего роста и с темно-красным пятном на левой щеке…
Бедный мой товарищ Кутаев: по описанию Таука, это был он!..
Урус этот уже неделю как жил в чай-хане, говоря, что поджидает своего товарища. Он выдавал себя за приказчика богатого торгового дома Хмурова, показывал образцы товаров, хвастал, что при первой летней дороге приведет богатые караваны, показывал бумагу от самого Хаким-бая, посланника в Ташкенте, - первого человека у хана коканского, - и эта бумага вызвала такое уважение к урусу со стороны даже старшин всех окрестных кишлаков, что к нему приезжали на поклон и даже привозили ценные подарки. Эта-то бумага и погубила его окончательно… Сначала пошли разные темные слухи. Джигит, слуга рыжебородого уруса, советовал ему не ждать товарища, а ехать дальше, но урус не послушался, все чай пил с самим хозяином и умные разговоры разговаривал. А тут, нежданно-негаданно, пришли конные сарбазы ханские, затрубили в трубы, и юсбаши прочел бумагу ханскую, в которой было сказано, что по их стороне бродят злые люди с русской стороны, разведчики, узнают про пути и дороги, все записывают да запоминают, чтобы летом придти с войском и все ханство покорить под своего «Белого Царя» и всех в свою поганую веру обратить, мечети и мазары срыть, а народ погнать в холодную сторону, на смерть лютую, - и чтобы тех людей непременно изловить и доставить, живыми или мертвыми, пред светлые очи хана Худояра; а кто изловит, тому за живого пятьсот золотых тиль, а за мертвого - половину, а тех собак, что их водят, - из нашей земли перебежчиков, - резать на месте или какой угодно казни предавать, чтобы другим потом неповадно было.
А узнать этих людей можно вот по каким приметам: оба поехали дорогами разными: один с черною бородою и с молодым джигитом, на трех конях, - буланом, кауром и чалом, - с хорошими ружьями и с пистолетами такими, что по шести раз кряду стрелять могут. А товара с ним немного, и бумаги у него как будто бы настоящие, есть и открытый лист, как и у другого, с подписью и печатью Хаким-бая, - потому что русский генерал, который в Ташкенте живет, - мирзу Хаким-бая обманул, сказал, что купцы едут, а сам послал своих ученых людей с совсем другим делом, злым для хана нашего и опасным для всего ханства… Другой же нехороший человек - с бородою рыжеватою и красною меткою на щеке и едет на двух лошадях, обе вороные. Так вот, чтобы по этим верным приметам изловить их непременно… Не изловят, - великий ханский гнев будет на всю страну, а от гнева ханского спрятаться некуда…
Все это сарбазы говорили, а юсбаши читал и еще раз в трубы трубил. Хозяин же Кассим-бай очень испугался и говорит: «У меня такой есть уже один, как раз по приметам подходит». А урус этот спал, выходит и спрашивает: «В чем дело?» Юсбаши говорит: «Тебя-то нам и надо!» Велел его сейчас вязать… Урус за пистолетами было назад, в саклю метнулся, да хозяин Кассим-бай его поперек тела схватил, а другие под ноги бросились, связали накрепко… Урус кричал, что у него бумага Хакимова, а юсбаши смеется и говорит: «Эта-то бумага нам и нужна, по ней-то и знаем мы теперь, что ты за птица!»
- Я как узнал все это, так сейчас же скрал на дворе мешок лепешек, - рассказывал Таук, - да назад к тебе, тюра, поскорее. Вот и мешок приволок… Бегу меж кустов, ближе напрямик взял дорогу и как раз набежал опять на сарбазов, что к реке пошли еще с ночи. Вижу, что переправу готовят, я с ними и остался, только не совсем с ними, а с каикчи, лодочниками; говорю им: дадите горячего чаю поесть, я вам помогать буду. Каикчи мне сказали, что дадут: нищему калеке и Бог велел давать есть… Вот я остался и все слушал, что сарбазы говорили. Хотели они переправиться и по нашей дороге на Суок идти, да встретились люди, двое, купцы наманганские, и сказали им про тех, кого сарбазам надобно, что они купцы, все по следу нашему шли и дня три всего как след потеряли, а что теперь негде быть им, как тут где-нибудь, поблизости… Вот и порешил юсбаши стать на переправе лагерем и разведку к Суоку послать… Сами, говорит, наедут: деться им некуда больше; не станут же в горах с голода и холода дохнуть?!
- Скажи, тюра, ведь у тебя тоже есть Хакимова бумага?.. Ведь ты тот самый, чернобородый, на трех конях: чалом, кауром и буланом?.. Ведь ты тот самый, что нам зло и погибель несешь?.. Да?..
- Видишь, что тот самый! - произнес я, стараясь быть возможно покойным.
Карлик несколько минут пристально смотрел на меня и вдруг горько заплакал.
- Бедный я, Таук, бедный… За что только Таука так Аллах наказывает?..
- Ну, что же?! Ты теперь бедный, а можешь богатым быть: пятьсот золотых тилей большие деньги… Поди скажи сарбазам, что ты меня здесь нашел, и веди их сюда. Я тоже скажу на тебя, что ты никто иной как мой поимщик. Будешь богатый, сытый… Всю жизнь просидишь в чай-хане, на мягком ковре. Довольно с тебя маяться в голоде да холоде… Хочешь?
Таук молчал и все пристально смотрел мне в глаза. В темноте ночи я чувствовал на себе этот насквозь пронизывающий взгляд. Потом он вдруг вскочил и бросился приводить в порядок лошадей.
- Скорее, скорее, тюра, пока темно… ночь еще длинная, мы далеко уйдем… Я знаю такое место, где нас никто не отыщет… только скорее, скорее!
К горлу моему подступили слезы, я сделал усилие, чтобы не разрыдаться и не броситься обнимать моего карлика. Холодною водою обдал меня другой голос, настолько изменившийся, что я его узнал не сразу.
- Так ты говоришь, что того джигита зарезали? - спросил Дауд у карлика. - Ты говорил, что этих джигитов, что водят русских лазутчиков, велено лютой казни предавать?
- Да! - проговорил Таук…
- Гм… Так вот ты, тюра, на какое дело меня с собою взял! Что ж, поймают тебя и Даудку! Кому хуже будет, не знаю… Как ты думаешь, - ты ведь ученый, - что пятьсот тилей больше будет того, что получу от вашего коменданта, или меньше?
Не помня себя от гнева, я выхватил револьвер и приставил его почти в упор ко лбу джигита…
Дауд, словно предвидя это движение, ловко согнулся и одним прыжком спрятался за лошадь.
- Что же, стреляй!.. Авось, там услышат… Они только и ждут того, чтобы им голос подали… Ой!..
Я видел, что голова моего джигита, выглядывавшая из-за конского крупа, вдруг исчезла, и что-то тяжелое, как грузный мешок, повалилось на землю… - Ох! - еще раз, чуть уже слышно, прохрипел Дауд и стих… Я бросился туда. Бедняга лежал, скорчившись на боку, и его тело только вздрагивало в последней агонии… Таук сидел перед ним на корточках и смеялся… Да как смеялся! Сердце леденило от этого истинно дьявольского, тихого, чуть слышного смеха.
- Ха-ха-ха… Это тебе за Аблая… его собственным ножом… Вот этим самым… слышишь… Да слышишь же?!.. Это не от меня, - это от Аблая, это он тебя прирезал, собаку продажную, - он! Слышишь: Аблай, Аблай…
Страшный карлик нагнулся к самому уху убитого, отогнул ему ворот чапана, оттянул наушник шапки и все настойчиво продолжал:
- От Аблая, от него самого, собака паршивая!
Да, этой минуты, этой страшной драмы, разыгравшейся в темную ночь, в горах, я никогда не забуду. Этот ужасный смех до сих пор еще звучит в моих ушах, когда что-нибудь, случайно, напомнит мне далекое прошлое моей полной приключений, скитальческой жизни.
VII. В пещере
Дело было сделано. Свершилось что-то роковое, бесповоротное. Маленький человечек, самою судьбою мне посланный, стал моим руководителем. Это приниженное существо овладело моею волею. Мне казалось даже, что не он, а я стал торопливо помогать ему готовить лошадей к трудному ночному переходу. Таук сунул мне в руку лепешку, и я ее машинально ел, торопливо проглатывая куски; я ведь был, собственно говоря, очень голоден, но как будто неясно сознавал это ощущение. Карлик быстро обобрал труп: снял с него верхнее платье, богатую лисью шапку, обшарил карманы убитого, забрал сумку с патронами и даже его дорожный нож, и все это пристроил к вьючному седлу. Затем он куда-то исчез, и я видел, как лошади, насторожив уши и слегка похрапывая, тронулись в путь, - это Таук повел в поводу переднего коня, - я пошел следом… Мы все удалялись от того места, проклятого места, на которое я бы ни за что на свете не хотел вернуться, и с трудом вытягивали ноги из глубокого снега. Мы все шли и шли… Куда? - не знаю… Я шел за Тауком, а тот знает… Я был глубоко убежден, что мой новый джигит, мой преданный друг, ведет меня совершенно сознательно.
Давно ли я встретил его? В каком виде? В каком сообществе?! Но я ему верил безгранично.
Мы шли таким образом по глубокому снежному замету, очевидно, лощиною, часа два. Туман все становился гуще и, наконец, окутал нас сплошным, непроглядным облаком… Я едва различал круп буланого коня, хотя мог достать до него рукою. Наконец, дорога стала тверже, под ногою чувствовался камень; мы, значит, перевалили замет… Здесь мы остановились на минуту. Таук что-то соображал, и результатом этих соображений было его одобрительное «Сюда!»
Началась густая чаща, кони поминутно спотыкались об оголенные корни… Мелкий камень с шумом и зловещим шуршанием скатывался куда-то далеко вниз. Мы же подымались все круче и круче, снова остановились на совершенно чистой площадке и опять перевели дух… Не знаю, оттого ли, что уж очень мы высоко забрались и вышли из облачного слоя, но стало как будто бы светлее, и я мог различать туманные силуэты всех трех лошадей и крохотную фигуру Таука, сидевшего на корточках перед мордой передней лошади.
- На дороге? - спросил я вполголоса.
- Эге! - ответил он громко, вовсе горло, и засмеялся. - Теперь можно! - добавил он, как бы оправдывая свою неосторожность. - Теперь они нас не услышат!.. Теперь и стрелять можно, - не беда!.. Скоро светать будет… А нам еще до света надо Орлиное гнездо обогнуть… Гайда!..
Немного спустились, повернули совсем на север и опять стали подниматься, все выше и выше, но этот подъем был горше первого… Только привычные, горные, каракиргизские лошадки, да еще кованные только на передние ноги, могли взбираться на эти скользкие, изрытые крутизны… Иногда конь срывался и несколько шагов скользил назад, бессильно царапаясь передними ногами, но все-таки справлялся и, где нельзя было иначе, скачком одолевал препятствие, да еще в такую минуту, когда я невольно хватался за хвост, чтобы самому не потерять равновесие…
- Ну, тюра, теперь смотри в оба… Сейчас поворачивать станем… Береги левую сторону!..- говорит Таук и почему-то тревожно понижает свой голос…
«Берегу левую», а почему - не знаю… и слева, и справа одинаково молочный туман стоит стеною; а кони храпят и жмутся усиленно вправо: они, знать, инстинктивно чувствуют опасность… Вдруг что-то произошло… Там, где должна была находиться средняя, то есть, вторая вьючная лошадь, что-то усиленно зашуршало и смолкло… Этот шорох еще раз повторился, но уже где-то далеко внизу и опять смолк…
- Тюра! - испуганно крикнул Таук…
Мне показалось, что он находится далеко впереди, гораздо дальше, чем я думал.
- Гей! - отозвался я.
- Что там?..
- Не знаю…
- Иди осторожно… бедовое место… идешь?
- Иду!
А как идти, когда мой конь передо мною заупрямился и боится ступить ногою? Он совсем сел назад и испуганно храпит…
- Ай-ай-ай! Беда! - говорит Таук. - Теперь совсем близко… Пропал конь каурый… и вьюк весь пропал… Ну… небось… ну, вперед!..
Эти возгласы относились уже к моей лошади: Таук взял ее за повод и тащил за собою…
- Подгони ее сзади!..
Подогнал… Тронулся конь, и я за ним… Ступил ногою на камень, но камень тот зашатался и выскользнул из-под ноги… Я ухватился руками за землю и присел, чтобы удержаться… А Таук все говорит:
- Иди, не бойся!.. Все равно пропадать надо!..
И то правда! Встал я, шагнул, куда Бог приведет, - держусь… еще шаг, еще два…
- Теперь хорошо! Спускаться станем!.. - веселее перевел дух мой новый покровитель…
Точно. Мы стали спускаться, и лошади пошли бодрее и прытче.
- Сядем! - сказал Таук.
- Сядем! - решил и я.
Уселись верхом… Оно было и кстати: ноги сильно разболелись в коленях, спину ломило от сильного напряжения… Но, увы! Недолго тянулся этот отдых, - мы снова должны были слезть и вести коней в поводу… Вновь пошла такая заросль, такая невылазная чаща, что приходилось пробиваться силою, оставляя клочья одежды на колючих ветвях арчи и горного можжевельника.
Опять остановился Таук и опять стал соображать что-то… Теперь я видел, что прямо перед нами поднимается какая-то бесконечно высокая стена. Далеко ли, близко ли эта стена от нас, разобрать трудно: должно быть, что близко, потому что она растет и растет с каждым нашим шагом вперед.
- Казак! - говорит Таук, показывая ногайкою в сторону. - Теперь скоро!..
Утро разгоралось, Все становилось светлее и светлее. Если бы не этот туман, можно было бы прекрасно осмотреться, но эта мертвая, убийственно холодная мгла томит душу, - отнимает веру в прочность самой почвы под ногами.
Вот слышно, вода где-то стремительно падает с высоты и разбивается брызгами… Вот захлопали тревожно незримые крылья… Как будто бы пахнуло теплом… Стало еще светлее… Я взглянул наверх. Там, под туманом, в недосягаемой высоте, на голубом небе, загорелся золотой гребень гор и вдруг погас, сменившись неожиданно словно внезапно охватившим нас мраком ночи…
- Что это? - вскричал я невольно.
- Пришли! - возвестил веселый голос Таука… - Пришли… Теперь ау! Теперь нас не отыщет… Тот собака знал, тот бы нашел… знаешь, тот, кого Аблаев нож прирезал… Тот знал, - я знаю. Аблай знал, да Массол, что на кол посадили, а больше никто не знал на свете. Погоди… сейчас тепло, хорошо будет… теперь долго отдыхать будем, пока совсем на неделю не выспимся… Чай варить будем! - добавил он с особенною торжественностью и стал расседлывать наших лошадей, теперь, увы, уже только двух… Об участи третьей, нашего злополучного вьючка, я не мог себе составить еще полного понятия… Я догадывался только, что она оборвалась… Но мы-то почему остались, почему не оборвались все вместе? Все шли ощупью; значит, уж каурому участь такая, печальная, досталась.
Я стал, однако, соображать: что мы потеряли вместе с конем? Что было во вьюке? Припоминаю: - ягдаши с образцами товаров, ну, это к лучшему: теперь эти образцы бесполезны! Котел походный… жалко, очень жалко!.. Наш запас чаю и…
- Таук, посмотри, там у тебя, на седле, есть ковровые коржумы?
Спрашиваю, а самому даже страшно сделалось… что скажет?
- Есть! Эти, что ли?
Не вижу, что он показывает.
- Сейчас огонь буду раскладывать, - бормочет Таук. - Ого-го!.. Никто без нас не был. Шестой год никто не приходил!.. Вон и дрова наши остались… Кш!..
Целая туча летучих мышей, задевая за нос, пролетела своим беззвучным полетом. Послышался их характерный писк, похожий скорее на легкое, тихое ворчание… Утомленные кони только тряхнули своими понуренными головами, побрякивая пряжками уздечек.
- Спички давай!
- Вот!..
Вспыхнуло пламя; затрещали смолистые, высохшие за шесть лет ветви арчи, и быстро разгорелось веселое, яркое пламя. Мы осмотрелись.
Это была высокая пещера, с узким, сходящимся сверху сводом. Все стены этой пещеры были изборождены глубокими трещинами, и в этих трещинах копошились мириады летучих мышей, гроздьями вися на когтях задних лапок, головками вниз… Свет нашего костра произвел сильную тревогу между ними: они залетали над нашими головами, испуганно шарахаясь в сторону, попадая в густой столб кострового дыма…
Почва пещеры была мягкая, усеянная отбросами вампиров и птичьим пометом. В одном месте лежала порядочная груда топлива, и виднелись клочья истлевшей от времени кошмы. Кое-где белели кости, и блестела, Бог знает как уже сюда попавшая, старая жестянка от сардинок… Сколько я ни осматривался, понятно, сильно заинтересованный нашим новым убежищем, но никак не мог понять, как мы сюда попали… Утро, а я нигде не вижу его света… Где вход, там должен же проникать сюда хотя бы один луч денного света? Должно быть, сделали несколько поворотов по коридорам этой пещеры. Я спросил Таука, тот сказал: «Там» и добавил: «А где же чай?..»
- В коржумах… в тех, ковровых…
Но, после самого тщательного осмотра этого вместилища, там оказались только кусок мыла, две пачки патронов и совершенно обрезанная ножом, оглоданная даже зубами аркарья кость… Чаю не было, а запас был порядочный!..
Мы внимательно осмотрели вьюки, чтобы определить точно, что же погибло вместе с бедным конем. Оказалось, - увы! - многое истинно необходимое… Погибло белье, погиб чай и сахар, погибли бутылки с остатками коньяка и спирта, погиб мешок с сухарями, запасная одежда, оружие Дауда, постельные войлоки, ковер, складная палатка и, как я уже сказал, походный котелок и ягдаш с образцами товаров - за исключением последнего, все крайне для нас необходимое. Кроме мешка с десятком сухих лепешек, что Таук скрал в кишлаке, у нас не осталось никакой провизии.
Я сообщил все это Тауку. Тот закачал головою, поскреб затылок, так что его косматый малахай сполз на самое лицо, и проговорил:
- Ой-ой-ой! Плохо… Надо доставать… Вот отдохнем, пойдем смотреть, можно ли будет добраться, где лежит каурый?
- И то правда! Может быть, и найдем труп нашего вьючка, может, что-нибудь и уцелело.
Таук все-таки сбегал куда-то, на четверть часа, принес медный кунган, что всегда висел за моим седлом, снегу, да еще набрал этого снегу в свою шапку и приладил к огоньку.
- Иссык-су… Якши иссык-су… (т. е. хорошо горячая вода) то же, что и чай… Нету чаю, иссык-су есть. Будем есть лепешки, да спать ляжем. Ой-ой… как спать хочется!..
Но прежде, чем лечь спать, он опять отправился на поиски, на этот раз что-то долго, и вернулся с целою охапкою свежего хвороста для корма лошадей. Новый джигит заботливо расседлал их, осмотрел спины и положил принесенный корм. Голодные животные с жадностью принялись хрумкать своими могучими челюстями, перемалывая это грубое подобие сена.
- Ну, готово! Ложись спать, тюра! Выспимся, голова лучше думать будет!
Сказал это, Таук и свернулся комочком, закрывшись с головою потником седельным.
Устроился на покой и я, и скоро заснул как убитый, заснул покойно, без боязни, заснул, как дома, так как уже много, ох как много ночей мне не доводилось спать. Ведь я теперь своему джигиту верил.
ПРОДОЛЖЕНИЕ
О Нарыне:
Н. Л. Зеланд. Кашгария и перевалы Тянь-Шаня.
Другие произведения Николая Каразина: [ На далеких окраинах] (роман), [ В камышах] (отрывок из повести), [ Юнуска-головорез], [ Старый Кашкара], [ Богатый купец бай Мирза-Кудлай], [ Докторша], [ Как чабар Мумын берег вверенную ему казенную почту], [ Байга], [ Джигитская честь], [ Тюркмен Сяркей], [ Атлар], [ Наурусова яма], [ Кочевья по Иссык-Кулю], [ Три дня в мазарке], [ Писанка], [ От Оренбурга до Ташкента], [ Скорбный путь].