Таук: Из записной книжки разведчика. IX
Н. Н. Каразин. Таук. (Из записной книжки разведчика).
Глава I. Глава II. Глава III. Глава IV. Глава V. Глава VI. Глава VII. Глава VIII. Глава IX. Глава X. Глава XI.
IX. В караван-сарае
Немного не доходя до въезда в селение, мы встретили три одноконных, тяжело нагруженных арбы. Сытые, отдохнувшие за ночь лошади бодро шли по мерзлой дороге, побрякивая своими наборными уздечками. Верховые арбакеши весело болтали между собою и на нас не обратили ни малейшего внимания. Потом, минуту спустя, попался нам старик, шедший за своим навьюченным ишаком. Этот окликнул:
- Откуда Бог несет, вы, убогие?
- А идем из Божьей стороны в Божью сторону добрых людей искать: не подадут ли нам что-нибудь, бедным! - уклончиво ответил Таук.
- Эге! - утвердительно мотнул головою старик и почему-то сплюнул сквозь зубы в сторону.
- Видишь, ничего! - толкнул меня карлик.
- Ничего! - согласился я.
И действительно, я чувствовал себя в прекрасном, самом беспечном состоянии духа. Все это теперь казалось мне таким естественным, ну положительно не внушающим никакого подозрения. Мне казалось даже, что я сам отлично вхожу в безобидную роль нищего бродяги, чуть не забываю даже, что я из себя представляю такое в действительности.
Вошли в улицу. Тут сломалась арба и задержала путь остальным. Собралась толпа, шумящая на все лады. Мы протеснились осторожно, даже помогли поддержать ось, покуда арбакеш крепил колесо, и снова очутились на просторе. Пройдя еще несколько уличных поворотов, мы заметили вправо крытый туннель базара, место наших ночных подвигов. Там теперь слышался неумолкаемый гомон, и пестрел народ. Несколько нищих сидело при входе, поставив перед собою деревянные чашки для подаяния. Эти посмотрели на нас недружелюбно, один даже ком грязи пустил вдогонку. Таук огрызнулся и ответил тем же.
Кое-кто из толпы громко засмеялся, а пекарь, в выпачканном мукою халате, сунул в руку карлика целую горячую лепешку.
Таук идиотски засмеялся, пробормотал какую-то молитву, должно быть, показал нищим обидно сложенные пальцы правой руки, разломил лепешку надвое, одну половину начал с аппетитом есть, другую - подал мне.
- Ишь, добрый, делится! - заметил кто-то из глубины ближайшей лавки.
Мы, однако, в базарный свод не нырнули, а своротили к караван-сараю, ближе к выезду на большую дорогу, смело вошли под его ворота.
- Хозяину благословение Божие! - крикнул Таук, присев перед огнем на корточки.
- Спасибо! - отозвался хозяин, пожилой сарт, в хорошем суконном халате и другом, бараньем, внакидку.
- Очень озябли, вот и он тоже. Всю-то ночь шли… дорога длинная, а он ногами слаб. Шли тихо! - начал жалобно Таук.
- Грейся! - лаконически ответил хозяин.
Таук и мне приказал мимикою погреться.
- Немой! - сожалительно почмокал он губами на вопросительный взгляд хозяина.
Нам дали маленький кунганчик с чаем и две чашечки из зеленой глины, да еще лепешку впридачу.
- Только сядьте там, где подальше, - приказал хозяин, - ишь, со своею грязью, на чистый ковер лезут!
- Ковер грязный вымыть можно… душу грязную нескоро отмоешь. Ты хороший… ничего… у тебя душа чистая. Аллах тебе много золота пошлет за наш чай и за хлеб… а мы не заплатим! - заговорил Таук, впадая в роль и тон бродячих юродивых «дуване». - У меня много денег, много золота, а за чай не плачу… я коплю деньги…
- На что же ты копишь деньги, лавку, что ли, открыть хочешь, купцом станешь? - спросил один из посетителей чай-хане и толкнул соседа локтем: послушаем, дескать, что будет молоть горбатый дуване, должно быть, шут-забавник.
- Ишака хочу купить, моего безногого дурака возить, а то у него ноги плохи… идет, а все ох да ох!
- А много же накопил?
- Много! Вот!
Таук долго рылся в своих лохмотьях и вытащил, наконец, оттуда две медные чеки да костяную пуговицу.
-Ого-го-го! - загоготал он, встряхивая на ладони свое богатство.
Все загоготали тоже.
- Что же, теперь немного уже собирать осталось! - снисходительно улыбнулся и сам хозяин.
Таук замурлыкал песенку. Я свернулся в темном уголке навеса, за плетеной корзиной со снопами клевера, и скоро все общество занялось своими делами, позабыв даже о нашем существовании.
А мы сидели и наблюдали.
Высокий человек, в рваном халате, пришел откуда-то из внутренних отделений двора и принес большое деревянное блюдо с дымящимся жирным пловом. Человек этот поставил кушанье перед посетителями, а сам принялся раздувать громадный самовар, стоящий на специально для сего устроенном глинобитном возвышении. Внешность этого человека крайне меня заинтересовала. Это не был ни сарт, ни узбек, ни горный киргиз - совсем не те черты… это, положительно, был русский. Моя догадка обратилась в полную уверенность, когда он, недовольный, должно быть, поведением самовара, вслух выругался:
- А чтоб тя разорвало, окаянного!
Это было произнесено и русским языком, и чисто русским тоном.
- Узнай, кто это! - шепнул я Тауку.
- Узнаю! - отозвался тот также шепотом. - Хозяин, - крикнул он громко, - у тебя скотины много?
- А тебе что? - отозвался тот.
- Здорова скотина?
- Ничего, Бог милостив!
- А я такие слова знаю, что Албасты (горный дух) не любит и прочь бежит. Когда скотина больна, это Албасты ее мучит, а я всякого черта прогнать могу. Я слово такое знаю…
- Это бывает, - заговорил оживленно один из гостей, - это действительно бывает, и вот такие божьи люди, не все, конечно, а слова знают!
- Ну вот увидим, - усмехнувшись, согласился хозяин, - у меня есть одна кобылица, корм перестала есть и второй год ходит яловая, попусту… Ну-ка, попробуй!
- А что дашь? Дашь ишака? - стал торговаться Таук.
- Ого, как много запросил! - захохотал кто-то.
- Да ты прежде вылечи! - заметил другой.
- Отчего не дать, - кивнул головою хозяин, - дам, если поможет твое слово!
- Не возьму с тебя ишака… Ты добрый, ты чистый человек… тебе даром сделаю! - польстил Таук.
Хозяин караван-сарая, видимо, был и польщен, и тронут этою лестью.
- Иван, - крикнул он, - покажи ему рыжую кобылу!
Теперь мы знали, что того, заинтересовавшего нас человека звали Иваном.
- Пойдем! - сказал Иван.
Таук пошел, а я остался в своем уголке. Остался один - и мне стало неловко, все стало казаться, что люди смотрят как-то особенно внимательно и подозрительно в мою сторону. Но мне это только казалось: в сущности же никто и не думал о моем присутствии.
Помог или нет с первого раза Таук рыжей кобыле, не знаю, но, вернувшись через полчаса, он сообщил мне, что Иван пленный солдат, урус, взяли его три года тому назад из-под Токмака, когда большое сражение было, продали сюда, Шарипу-баю, - хозяину здешнего караван-сарая, - за триста тенег, потому что очень хороший работник, сильный и старательный, умелый очень, и что хозяин им очень дорожит и ему верит, а бежать солдату Ивану нельзя: дороги не знает и все ждет, не выкупит ли их генерал или не разменяют ли пленных… Захочет бежать, все равно поймают и зарежут за такое дело… Лучше уже, порешил, как сам Бог укажет… Может быть, и пошлет ему милость повидать свою родину… Вот что узнал Таук, пока лечил рыжую кобылу Шарипа-бая.
Грустно стало на душе, а еще грустнее, когда я вспомнил про злосчастную судьбу моего товарища, которого ждал уже не простой томительный плен, а неслыханные мучения пыточной казни.
Все пока шло хорошо и вполне благополучно для нас. Нам даже дали вволю поесть горячего плова с бараниной, чего же лучше!.. Ждали ночи для новых подвигов по сбору продовольствия, для отступления на нашу горную стоянку, но незадолго после полудня свершилось событие, изменившее резко все наши планы, событие, взволновавшее все население кишлака.
Часа в два пополудни перед воротами караван-сарая остановилась конная группа путешественников. Они прибыли из Нарынского кишлака, из того самого, где квартировали ханские сарбазы.
Группа состояла из двухколесной арбы и сопровождавших ее трех всадников, в темно-красных халатах, в бараньих черных шапках и с фитильными ружьями, мултуками, за плечами. Это были ханские сарбазы. Арба остановилась у ворот, и из нее вытащили измученного донельзя человека, с крепко связанными назад руками. Я узнал несчастного сразу: это был бедняга Кутаев. Несмотря на то, что он и так был связан довольно надежно, его все-таки привязали к столбу навеса, и один из сарбазов остался при нем на часах. Не прошло и десяти минут, как все население кишлака густою толпою собралось перед караван-сараем. Азиатское любопытство выказалось здесь во всей красе и полноте: пестрые халаты, цветные чалмы буквально лезли один на другого, чтобы поближе рассмотреть пленника. Все соседние крыши, заборы, даже ветви деревьев усеялись зрителями. Шум, крик поднялся такой, что нельзя было разобрать ни слова. Об этом пленнике, вероятно, уже знали по слухам, и в говоре толпы ясно слышалось озлобление. Комья грязи полетели в несчастного со всех сторон, но сарбазы пригрозили стрелять, - и толпа немного притихла…
Кутаева напоили чаем и покормили немного из рук. Тот смотрел апатично вокруг, словно в каком-то забытье, и по временам стонал, вздрагивая и поводя плечами: очевидно, что веревки на локтях и кистях затекших рук причиняли ему невыразимые мучения…
- Хозяин, - ломая кое-как татарский язык, заговорил Иван, подойдя к Шарипу-баю, - попроси их хоть развязать-то его… Неужели же их столько одного боятся?!
- Ну его, собаку!.. - отозвался хозяин. - Там хуже будет!
Из своего угла я с Тауком видели и слышали все ясно.
-Ты что? - нагнулся близко к моему лицу мой карлик. - Ты никак плачешь?..
И он обтер мне лицо рукавом своего халата. Я крепко сжал его руку…
- Ц… ц… - зачмокал он.- Спасибо Аллаху, что не ты на его месте… Ой, ой, беда!.. Лежи здесь, смирно-смирно. Пойду я опять к Ивану, еще пошепчу шалду-балду на рыжую кобылу…
Опять я остался один с тяжелою тоскою на сердце и не в состоянии был оторвать глаз от этой измученной фигуры у столба, в неестественной позе не то сидящей, не то лежащей на своей привязи.
Видеть товарища в беде, в таком ужасном положении, без всякой возможности ему помочь, - пытка нестерпимая… Казалось, легче было бы самому разделить с ним его участь… Хоть бы уйти отсюда поскорее! Но Таука нет, без него страшно, да и волнение мое может выдать… А Таук, как нарочно, замешкался… Охота ему пришла дурачить хозяина со своим знахарством!.. Час прошел - его нет, другой, мучительный час без конца тянется… Темнеть начинает, и солнце к краю гор давно спустилось, а я все слушаю, что говорят сарбазы, не успевающие отвечать на сыплящиеся со всех сторон вопросы.
А рассказывали сарбазы вот что:
«Одного захватили, другого скоро поймают. Юсбаши с отрядом на следу стоит; тем не миновать влопаться, купцы приезжие говорили, что за теми шли; сами пришли, а тех собак из глаз упустили… Должно быть, в горах где, поблизости, слоняются. Назад через Суок ходу нет, там застава поставлена конная, а сюда должны выбраться непременно. Юсбаши на переправе смотрит, куда же деться?.. Хотели было этого пойманного в Кокан, к хану, везти, да теперь поджидают, чтобы всех зараз… Джигита, проводника казнили и за ноги на виселицу вздернули. Пускай висит, пока птицы не склюют, пусть все видят, как по воле ханской казнят предателей… А что этому будет, так этого и рассказать нельзя… Для этого и бережем, живьем везем… Юсбаши приказал им сюда перебраться и здесь ожидать его приказаний; четверых их послал, да четвертый все дорогою хитрый пистолет разглядывал, что у русского за поясом был, все хотел узнать, как из него шесть раз стрелять можно, а пистолет как выпалит у него в руках, да в самую печенку, так насквозь и пробил; теперь лежит бедняга, умирает у муллы в мечети… Как доложить юсбаши теперь, не знают, как бы не осерчал: человек на счету, из ханского конвоя, и десятник к тому же».
- А долго ли ждать здесь будете? - спросил хозяин.
- А сколько придется! - отвечают. - Может быть, день, а может быть, и три. Как тех поймают, так сейчас и поведут в Кокан!
- А вы бы и вправду его развязали… Ослабел человек очень, смотрите, не выдержит дороги… Взяли, мол, живого, а привезете к хану на расправу падаль… Тоже за такие дела не похвалят…
- Да как же его устережешь несвязанного?
- А очень просто!.. У меня вон сакля крепкая, я в ней зерно берегу, и дверь одна всего, да и та с замком, а стены толстые, надежные… Опять же, и посматривать будете… Вас же трое да и наши помогут!
- А покажи саклю! - спрашивают сарбазы.
- Да вот, с воротами рядом, а дверь вовнутрь, во двор выходит. Я и засов дам здоровый!
Отвязали пленника, отвели в указанное место, а тот едва ноги переставляет; чуть живой и в самом деле. Развязали, стали руки от плечей до кистей натирать, спрашивают: «Можешь поднять кверху?..» Попробовал пленник - трудно… «Ну, ничего, - говорят, - скоро отойдет, на воле кровь найдет свою дорогу, отмашется!..»
Лошадей сарбазовых во двор ввели, расседлали и на руки работнику сдали, а работник, сам Иван, пришел за конями, взглянул мельком в мою сторону и опять быстро отвернулся, потом на дверь сакли, куда посадили уруса, посмотрел и вздохнул тяжело.
- Что же, колдун наш горбатый, - спросил мимоходом хозяин, - вылечил, что ли, рыжую кобылу?
- Вылечит небось! - ответил Иван. - Все рассказал мне как следует. Все, что эту ночь надо делать, что завтра…
«Зачем он так громко сказал это? - подумал я. - Все говорил тихо, а эти последние слова громко… »
Стал народ расходиться к ночи. Да что и смотреть, когда уруса от них спрятали?!.. Под воротами два фонаря засветили, а ворота толстою жердью перегородили, чтобы кто из скотины или лошадь какая-нибудь, сорвавшись с привязи, не вышла бы на улицу… Темно стало, и в кишлаке стало все тише да тише… Только в темном базаре, под навесом, фонари бумажные мелькают, купцы свои лавки запирают и ко сну готовятся.
Неслышно подошел ко мне Таук, прилег рядом и шепчет на ухо:
- Задумали мы дело с Иваном и порешили попытать еще раз милость Господню… Уж коли Аллах нас над Орлиным гнездом перенес, значит - Он к нам еще милостив… Ты лежи, да не спи… В полночь я опять уйду ненадолго… Увидишь огонь - не шевелись, не поднимай тревоги. Как только того уруса выведут сарбазы из сакли, ты вплотную подойдешь и стреляй из твоего пистолета, шуму не бойся, а то лучше первого ножом пырни, вот этим, - Аблаевым ножом, хорошим, - а там уже слушай Ивана, он остальное сделает, а тут и я подоспею. Мне ведь далеко обежать надо… Смотри же, помни все, что я говорил, а я опять уйду, базар запалю с того конца… Вот они, спички, мне Иван дал целую коробку…
Я слушал эту тираду, и сердце мое словно биться перестало, голова заработала ясно, усиленно. Все мелочи предстоящего, безумно смелого и рискованного предприятия ясно, отчетливо складывались у меня в мозгу. Ставилась ва-банк роковая карта… Удастся, о Господи, пошли ты нам эту светлую радость! Не удастся - и ему, и себе в лоб по пуле. Пускай потом над трупами издеваются сколько угодно…
А ночь брала свое - и скоро мертвая тишина воцарилась в ауле.
У дверей сакли-тюрьмы сидел, прислонившись, часовой-сарбаз, держа поперек колен свой мултук, неподалеку улеглись остальные двое, покрывшись с головами общею кошмою.
Показался работник Иван с маленьким фонарем… Посмотрел, все ли в порядке, и стал неторопливо приготовляться к ночлегу на своем обычном месте, у подворотни… Он долго стоял на коленях, все крестился и шептал что-то, и я ясно слышал его вздох:
- О Господи! Да будет Твоя святая воля!..
Вдруг далеко за базаром вспыхнуло красное зарево. Это зарево разгоралось быстро; через минуту показались даже длинные языки пламени… Еще бы! Все эти навесы, зонты для тени, камышовые заслоны, все это сухое, чудный, горючий материал… Громадный пожар разрастался с невероятною быстротою… послышались испуганные вопли, усиленный бой сторожевых бубнов, рев животных… поднималась отчаянная тревога…
Шарип-бай выскочил, полураздетый, и криком сбирал работников… Сарбазы быстро поднялись на ноги и не растерялись нисколько…
- Выводи уруса скорее, а я за лошадьми пойду! - крикнул старший и бросился во дворик.
Другие двое бросились в саклю и чуть не на руках вынесли Кутаева…
Настоящий момент наступил. Я должен исполнить свое дело; те должны знать свое…
Одним прыжком очутился я около сарбаза, державшего за шиворот моего несчастного, обезумевшего товарища, и всадил ему Аблаев ножик в бок по рукоятку… Тот выпустил пленника, кинулся было на меня, потом отшатнулся от второго удара в грудь и упал навзничь.
Второй сарбаз, видимо, не сразу понял, в чем дело: мы были в тени ворот, и разглядеть, что именно происходит, было трудно… Я не дал ему опомниться, и Аблаев нож снова сделал свое дело: я поберег выстрел… Не надо, когда можно сделать все без шума.
Но меня толкнуло что-то очень сильно, - я еле устоял на ногах… Это была высокая, мощная фигура Ивана…
- За мною, ваш благородие! - проговорил он и, схватив Кутаева буквально на руки, исчез в темноте двора.
Я кинулся за ним…
А пожар обхватил уже половину базарной улицы, и огненная стена, с ужасным ревом и шипением, шла по направлению к караван-сараю…
- Иван! - послышался отчаянный призыв Шарипа-бая…
Мы пробежали двор, через калитку выскочили в сад, а там уже ждали наготове все три сарбазских лошади, храпя и боязливо глядя на пожарное зарево… На одной из них уже сидел Таук и торопил нас в путь… Иван взял Кутаева к себе на седло, и мы погнали вслед за Тауком, показывавшим нам настоящую дорогу…
- Как это просто… как это легко!.. - думалось мне… - Видимая помощь Господня… Да нас и не скоро хватятся: где тут, когда весь кишлак скоро будет в огне… Когда все растерялись, охваченные паникою, и не сообразят ни что, ни откуда…
Но мы выскочили уже на ярко освещенную полосу дороги… мы неслись по ней… и нас, верно, заметили… Судя по изменившимся крикам, кажется, что заметили… Топот погони… нет… кому же гнаться?.. Это стадо испуганных пожаром верблюдов ураганом вынеслось из-под пылающих навесов и с диким ревом сокрушало все встречное на своем пути… Ужасная картина!
ОКОНЧАНИЕ
Другие произведения Николая Каразина: [ На далеких окраинах] (роман), [ В камышах] (отрывок из повести), [ Юнуска-головорез], [ Старый Кашкара], [ Богатый купец бай Мирза-Кудлай], [ Докторша], [ Как чабар Мумын берег вверенную ему казенную почту], [ Байга], [ Джигитская честь], [ Тюркмен Сяркей], [ Атлар], [ Наурусова яма], [ Кочевья по Иссык-Кулю], [ Три дня в мазарке], [ Писанка], [ От Оренбурга до Ташкента], [ Скорбный путь].
Глава I. Глава II. Глава III. Глава IV. Глава V. Глава VI. Глава VII. Глава VIII. Глава IX. Глава X. Глава XI.
IX. В караван-сарае
Немного не доходя до въезда в селение, мы встретили три одноконных, тяжело нагруженных арбы. Сытые, отдохнувшие за ночь лошади бодро шли по мерзлой дороге, побрякивая своими наборными уздечками. Верховые арбакеши весело болтали между собою и на нас не обратили ни малейшего внимания. Потом, минуту спустя, попался нам старик, шедший за своим навьюченным ишаком. Этот окликнул:
- Откуда Бог несет, вы, убогие?
- А идем из Божьей стороны в Божью сторону добрых людей искать: не подадут ли нам что-нибудь, бедным! - уклончиво ответил Таук.
- Эге! - утвердительно мотнул головою старик и почему-то сплюнул сквозь зубы в сторону.
- Видишь, ничего! - толкнул меня карлик.
- Ничего! - согласился я.
И действительно, я чувствовал себя в прекрасном, самом беспечном состоянии духа. Все это теперь казалось мне таким естественным, ну положительно не внушающим никакого подозрения. Мне казалось даже, что я сам отлично вхожу в безобидную роль нищего бродяги, чуть не забываю даже, что я из себя представляю такое в действительности.
Вошли в улицу. Тут сломалась арба и задержала путь остальным. Собралась толпа, шумящая на все лады. Мы протеснились осторожно, даже помогли поддержать ось, покуда арбакеш крепил колесо, и снова очутились на просторе. Пройдя еще несколько уличных поворотов, мы заметили вправо крытый туннель базара, место наших ночных подвигов. Там теперь слышался неумолкаемый гомон, и пестрел народ. Несколько нищих сидело при входе, поставив перед собою деревянные чашки для подаяния. Эти посмотрели на нас недружелюбно, один даже ком грязи пустил вдогонку. Таук огрызнулся и ответил тем же.
Кое-кто из толпы громко засмеялся, а пекарь, в выпачканном мукою халате, сунул в руку карлика целую горячую лепешку.
Таук идиотски засмеялся, пробормотал какую-то молитву, должно быть, показал нищим обидно сложенные пальцы правой руки, разломил лепешку надвое, одну половину начал с аппетитом есть, другую - подал мне.
- Ишь, добрый, делится! - заметил кто-то из глубины ближайшей лавки.
Мы, однако, в базарный свод не нырнули, а своротили к караван-сараю, ближе к выезду на большую дорогу, смело вошли под его ворота.
- Хозяину благословение Божие! - крикнул Таук, присев перед огнем на корточки.
- Спасибо! - отозвался хозяин, пожилой сарт, в хорошем суконном халате и другом, бараньем, внакидку.
- Очень озябли, вот и он тоже. Всю-то ночь шли… дорога длинная, а он ногами слаб. Шли тихо! - начал жалобно Таук.
- Грейся! - лаконически ответил хозяин.
Таук и мне приказал мимикою погреться.
- Немой! - сожалительно почмокал он губами на вопросительный взгляд хозяина.
Нам дали маленький кунганчик с чаем и две чашечки из зеленой глины, да еще лепешку впридачу.
- Только сядьте там, где подальше, - приказал хозяин, - ишь, со своею грязью, на чистый ковер лезут!
- Ковер грязный вымыть можно… душу грязную нескоро отмоешь. Ты хороший… ничего… у тебя душа чистая. Аллах тебе много золота пошлет за наш чай и за хлеб… а мы не заплатим! - заговорил Таук, впадая в роль и тон бродячих юродивых «дуване». - У меня много денег, много золота, а за чай не плачу… я коплю деньги…
- На что же ты копишь деньги, лавку, что ли, открыть хочешь, купцом станешь? - спросил один из посетителей чай-хане и толкнул соседа локтем: послушаем, дескать, что будет молоть горбатый дуване, должно быть, шут-забавник.
- Ишака хочу купить, моего безногого дурака возить, а то у него ноги плохи… идет, а все ох да ох!
- А много же накопил?
- Много! Вот!
Таук долго рылся в своих лохмотьях и вытащил, наконец, оттуда две медные чеки да костяную пуговицу.
-Ого-го-го! - загоготал он, встряхивая на ладони свое богатство.
Все загоготали тоже.
- Что же, теперь немного уже собирать осталось! - снисходительно улыбнулся и сам хозяин.
Таук замурлыкал песенку. Я свернулся в темном уголке навеса, за плетеной корзиной со снопами клевера, и скоро все общество занялось своими делами, позабыв даже о нашем существовании.
А мы сидели и наблюдали.
Высокий человек, в рваном халате, пришел откуда-то из внутренних отделений двора и принес большое деревянное блюдо с дымящимся жирным пловом. Человек этот поставил кушанье перед посетителями, а сам принялся раздувать громадный самовар, стоящий на специально для сего устроенном глинобитном возвышении. Внешность этого человека крайне меня заинтересовала. Это не был ни сарт, ни узбек, ни горный киргиз - совсем не те черты… это, положительно, был русский. Моя догадка обратилась в полную уверенность, когда он, недовольный, должно быть, поведением самовара, вслух выругался:
- А чтоб тя разорвало, окаянного!
Это было произнесено и русским языком, и чисто русским тоном.
- Узнай, кто это! - шепнул я Тауку.
- Узнаю! - отозвался тот также шепотом. - Хозяин, - крикнул он громко, - у тебя скотины много?
- А тебе что? - отозвался тот.
- Здорова скотина?
- Ничего, Бог милостив!
- А я такие слова знаю, что Албасты (горный дух) не любит и прочь бежит. Когда скотина больна, это Албасты ее мучит, а я всякого черта прогнать могу. Я слово такое знаю…
- Это бывает, - заговорил оживленно один из гостей, - это действительно бывает, и вот такие божьи люди, не все, конечно, а слова знают!
- Ну вот увидим, - усмехнувшись, согласился хозяин, - у меня есть одна кобылица, корм перестала есть и второй год ходит яловая, попусту… Ну-ка, попробуй!
- А что дашь? Дашь ишака? - стал торговаться Таук.
- Ого, как много запросил! - захохотал кто-то.
- Да ты прежде вылечи! - заметил другой.
- Отчего не дать, - кивнул головою хозяин, - дам, если поможет твое слово!
- Не возьму с тебя ишака… Ты добрый, ты чистый человек… тебе даром сделаю! - польстил Таук.
Хозяин караван-сарая, видимо, был и польщен, и тронут этою лестью.
- Иван, - крикнул он, - покажи ему рыжую кобылу!
Теперь мы знали, что того, заинтересовавшего нас человека звали Иваном.
- Пойдем! - сказал Иван.
Таук пошел, а я остался в своем уголке. Остался один - и мне стало неловко, все стало казаться, что люди смотрят как-то особенно внимательно и подозрительно в мою сторону. Но мне это только казалось: в сущности же никто и не думал о моем присутствии.
Помог или нет с первого раза Таук рыжей кобыле, не знаю, но, вернувшись через полчаса, он сообщил мне, что Иван пленный солдат, урус, взяли его три года тому назад из-под Токмака, когда большое сражение было, продали сюда, Шарипу-баю, - хозяину здешнего караван-сарая, - за триста тенег, потому что очень хороший работник, сильный и старательный, умелый очень, и что хозяин им очень дорожит и ему верит, а бежать солдату Ивану нельзя: дороги не знает и все ждет, не выкупит ли их генерал или не разменяют ли пленных… Захочет бежать, все равно поймают и зарежут за такое дело… Лучше уже, порешил, как сам Бог укажет… Может быть, и пошлет ему милость повидать свою родину… Вот что узнал Таук, пока лечил рыжую кобылу Шарипа-бая.
Грустно стало на душе, а еще грустнее, когда я вспомнил про злосчастную судьбу моего товарища, которого ждал уже не простой томительный плен, а неслыханные мучения пыточной казни.
Все пока шло хорошо и вполне благополучно для нас. Нам даже дали вволю поесть горячего плова с бараниной, чего же лучше!.. Ждали ночи для новых подвигов по сбору продовольствия, для отступления на нашу горную стоянку, но незадолго после полудня свершилось событие, изменившее резко все наши планы, событие, взволновавшее все население кишлака.
Часа в два пополудни перед воротами караван-сарая остановилась конная группа путешественников. Они прибыли из Нарынского кишлака, из того самого, где квартировали ханские сарбазы.
Группа состояла из двухколесной арбы и сопровождавших ее трех всадников, в темно-красных халатах, в бараньих черных шапках и с фитильными ружьями, мултуками, за плечами. Это были ханские сарбазы. Арба остановилась у ворот, и из нее вытащили измученного донельзя человека, с крепко связанными назад руками. Я узнал несчастного сразу: это был бедняга Кутаев. Несмотря на то, что он и так был связан довольно надежно, его все-таки привязали к столбу навеса, и один из сарбазов остался при нем на часах. Не прошло и десяти минут, как все население кишлака густою толпою собралось перед караван-сараем. Азиатское любопытство выказалось здесь во всей красе и полноте: пестрые халаты, цветные чалмы буквально лезли один на другого, чтобы поближе рассмотреть пленника. Все соседние крыши, заборы, даже ветви деревьев усеялись зрителями. Шум, крик поднялся такой, что нельзя было разобрать ни слова. Об этом пленнике, вероятно, уже знали по слухам, и в говоре толпы ясно слышалось озлобление. Комья грязи полетели в несчастного со всех сторон, но сарбазы пригрозили стрелять, - и толпа немного притихла…
Кутаева напоили чаем и покормили немного из рук. Тот смотрел апатично вокруг, словно в каком-то забытье, и по временам стонал, вздрагивая и поводя плечами: очевидно, что веревки на локтях и кистях затекших рук причиняли ему невыразимые мучения…
- Хозяин, - ломая кое-как татарский язык, заговорил Иван, подойдя к Шарипу-баю, - попроси их хоть развязать-то его… Неужели же их столько одного боятся?!
- Ну его, собаку!.. - отозвался хозяин. - Там хуже будет!
Из своего угла я с Тауком видели и слышали все ясно.
-Ты что? - нагнулся близко к моему лицу мой карлик. - Ты никак плачешь?..
И он обтер мне лицо рукавом своего халата. Я крепко сжал его руку…
- Ц… ц… - зачмокал он.- Спасибо Аллаху, что не ты на его месте… Ой, ой, беда!.. Лежи здесь, смирно-смирно. Пойду я опять к Ивану, еще пошепчу шалду-балду на рыжую кобылу…
Опять я остался один с тяжелою тоскою на сердце и не в состоянии был оторвать глаз от этой измученной фигуры у столба, в неестественной позе не то сидящей, не то лежащей на своей привязи.
Видеть товарища в беде, в таком ужасном положении, без всякой возможности ему помочь, - пытка нестерпимая… Казалось, легче было бы самому разделить с ним его участь… Хоть бы уйти отсюда поскорее! Но Таука нет, без него страшно, да и волнение мое может выдать… А Таук, как нарочно, замешкался… Охота ему пришла дурачить хозяина со своим знахарством!.. Час прошел - его нет, другой, мучительный час без конца тянется… Темнеть начинает, и солнце к краю гор давно спустилось, а я все слушаю, что говорят сарбазы, не успевающие отвечать на сыплящиеся со всех сторон вопросы.
А рассказывали сарбазы вот что:
«Одного захватили, другого скоро поймают. Юсбаши с отрядом на следу стоит; тем не миновать влопаться, купцы приезжие говорили, что за теми шли; сами пришли, а тех собак из глаз упустили… Должно быть, в горах где, поблизости, слоняются. Назад через Суок ходу нет, там застава поставлена конная, а сюда должны выбраться непременно. Юсбаши на переправе смотрит, куда же деться?.. Хотели было этого пойманного в Кокан, к хану, везти, да теперь поджидают, чтобы всех зараз… Джигита, проводника казнили и за ноги на виселицу вздернули. Пускай висит, пока птицы не склюют, пусть все видят, как по воле ханской казнят предателей… А что этому будет, так этого и рассказать нельзя… Для этого и бережем, живьем везем… Юсбаши приказал им сюда перебраться и здесь ожидать его приказаний; четверых их послал, да четвертый все дорогою хитрый пистолет разглядывал, что у русского за поясом был, все хотел узнать, как из него шесть раз стрелять можно, а пистолет как выпалит у него в руках, да в самую печенку, так насквозь и пробил; теперь лежит бедняга, умирает у муллы в мечети… Как доложить юсбаши теперь, не знают, как бы не осерчал: человек на счету, из ханского конвоя, и десятник к тому же».
- А долго ли ждать здесь будете? - спросил хозяин.
- А сколько придется! - отвечают. - Может быть, день, а может быть, и три. Как тех поймают, так сейчас и поведут в Кокан!
- А вы бы и вправду его развязали… Ослабел человек очень, смотрите, не выдержит дороги… Взяли, мол, живого, а привезете к хану на расправу падаль… Тоже за такие дела не похвалят…
- Да как же его устережешь несвязанного?
- А очень просто!.. У меня вон сакля крепкая, я в ней зерно берегу, и дверь одна всего, да и та с замком, а стены толстые, надежные… Опять же, и посматривать будете… Вас же трое да и наши помогут!
- А покажи саклю! - спрашивают сарбазы.
- Да вот, с воротами рядом, а дверь вовнутрь, во двор выходит. Я и засов дам здоровый!
Отвязали пленника, отвели в указанное место, а тот едва ноги переставляет; чуть живой и в самом деле. Развязали, стали руки от плечей до кистей натирать, спрашивают: «Можешь поднять кверху?..» Попробовал пленник - трудно… «Ну, ничего, - говорят, - скоро отойдет, на воле кровь найдет свою дорогу, отмашется!..»
Лошадей сарбазовых во двор ввели, расседлали и на руки работнику сдали, а работник, сам Иван, пришел за конями, взглянул мельком в мою сторону и опять быстро отвернулся, потом на дверь сакли, куда посадили уруса, посмотрел и вздохнул тяжело.
- Что же, колдун наш горбатый, - спросил мимоходом хозяин, - вылечил, что ли, рыжую кобылу?
- Вылечит небось! - ответил Иван. - Все рассказал мне как следует. Все, что эту ночь надо делать, что завтра…
«Зачем он так громко сказал это? - подумал я. - Все говорил тихо, а эти последние слова громко… »
Стал народ расходиться к ночи. Да что и смотреть, когда уруса от них спрятали?!.. Под воротами два фонаря засветили, а ворота толстою жердью перегородили, чтобы кто из скотины или лошадь какая-нибудь, сорвавшись с привязи, не вышла бы на улицу… Темно стало, и в кишлаке стало все тише да тише… Только в темном базаре, под навесом, фонари бумажные мелькают, купцы свои лавки запирают и ко сну готовятся.
Неслышно подошел ко мне Таук, прилег рядом и шепчет на ухо:
- Задумали мы дело с Иваном и порешили попытать еще раз милость Господню… Уж коли Аллах нас над Орлиным гнездом перенес, значит - Он к нам еще милостив… Ты лежи, да не спи… В полночь я опять уйду ненадолго… Увидишь огонь - не шевелись, не поднимай тревоги. Как только того уруса выведут сарбазы из сакли, ты вплотную подойдешь и стреляй из твоего пистолета, шуму не бойся, а то лучше первого ножом пырни, вот этим, - Аблаевым ножом, хорошим, - а там уже слушай Ивана, он остальное сделает, а тут и я подоспею. Мне ведь далеко обежать надо… Смотри же, помни все, что я говорил, а я опять уйду, базар запалю с того конца… Вот они, спички, мне Иван дал целую коробку…
Я слушал эту тираду, и сердце мое словно биться перестало, голова заработала ясно, усиленно. Все мелочи предстоящего, безумно смелого и рискованного предприятия ясно, отчетливо складывались у меня в мозгу. Ставилась ва-банк роковая карта… Удастся, о Господи, пошли ты нам эту светлую радость! Не удастся - и ему, и себе в лоб по пуле. Пускай потом над трупами издеваются сколько угодно…
А ночь брала свое - и скоро мертвая тишина воцарилась в ауле.
У дверей сакли-тюрьмы сидел, прислонившись, часовой-сарбаз, держа поперек колен свой мултук, неподалеку улеглись остальные двое, покрывшись с головами общею кошмою.
Показался работник Иван с маленьким фонарем… Посмотрел, все ли в порядке, и стал неторопливо приготовляться к ночлегу на своем обычном месте, у подворотни… Он долго стоял на коленях, все крестился и шептал что-то, и я ясно слышал его вздох:
- О Господи! Да будет Твоя святая воля!..
Вдруг далеко за базаром вспыхнуло красное зарево. Это зарево разгоралось быстро; через минуту показались даже длинные языки пламени… Еще бы! Все эти навесы, зонты для тени, камышовые заслоны, все это сухое, чудный, горючий материал… Громадный пожар разрастался с невероятною быстротою… послышались испуганные вопли, усиленный бой сторожевых бубнов, рев животных… поднималась отчаянная тревога…
Шарип-бай выскочил, полураздетый, и криком сбирал работников… Сарбазы быстро поднялись на ноги и не растерялись нисколько…
- Выводи уруса скорее, а я за лошадьми пойду! - крикнул старший и бросился во дворик.
Другие двое бросились в саклю и чуть не на руках вынесли Кутаева…
Настоящий момент наступил. Я должен исполнить свое дело; те должны знать свое…
Одним прыжком очутился я около сарбаза, державшего за шиворот моего несчастного, обезумевшего товарища, и всадил ему Аблаев ножик в бок по рукоятку… Тот выпустил пленника, кинулся было на меня, потом отшатнулся от второго удара в грудь и упал навзничь.
Второй сарбаз, видимо, не сразу понял, в чем дело: мы были в тени ворот, и разглядеть, что именно происходит, было трудно… Я не дал ему опомниться, и Аблаев нож снова сделал свое дело: я поберег выстрел… Не надо, когда можно сделать все без шума.
Но меня толкнуло что-то очень сильно, - я еле устоял на ногах… Это была высокая, мощная фигура Ивана…
- За мною, ваш благородие! - проговорил он и, схватив Кутаева буквально на руки, исчез в темноте двора.
Я кинулся за ним…
А пожар обхватил уже половину базарной улицы, и огненная стена, с ужасным ревом и шипением, шла по направлению к караван-сараю…
- Иван! - послышался отчаянный призыв Шарипа-бая…
Мы пробежали двор, через калитку выскочили в сад, а там уже ждали наготове все три сарбазских лошади, храпя и боязливо глядя на пожарное зарево… На одной из них уже сидел Таук и торопил нас в путь… Иван взял Кутаева к себе на седло, и мы погнали вслед за Тауком, показывавшим нам настоящую дорогу…
- Как это просто… как это легко!.. - думалось мне… - Видимая помощь Господня… Да нас и не скоро хватятся: где тут, когда весь кишлак скоро будет в огне… Когда все растерялись, охваченные паникою, и не сообразят ни что, ни откуда…
Но мы выскочили уже на ярко освещенную полосу дороги… мы неслись по ней… и нас, верно, заметили… Судя по изменившимся крикам, кажется, что заметили… Топот погони… нет… кому же гнаться?.. Это стадо испуганных пожаром верблюдов ураганом вынеслось из-под пылающих навесов и с диким ревом сокрушало все встречное на своем пути… Ужасная картина!
ОКОНЧАНИЕ
Другие произведения Николая Каразина: [ На далеких окраинах] (роман), [ В камышах] (отрывок из повести), [ Юнуска-головорез], [ Старый Кашкара], [ Богатый купец бай Мирза-Кудлай], [ Докторша], [ Как чабар Мумын берег вверенную ему казенную почту], [ Байга], [ Джигитская честь], [ Тюркмен Сяркей], [ Атлар], [ Наурусова яма], [ Кочевья по Иссык-Кулю], [ Три дня в мазарке], [ Писанка], [ От Оренбурга до Ташкента], [ Скорбный путь].