У Алатавского хребта (1/3)
А. К. Гейнс. Дневник 1865 года. Путешествие по Киргизским степям // Собрание литературных трудов А. К. Гейнса. Том I. - СПб., 1897.
Часть 2. Часть 3.
3-го ноября. Выехали из Карачекинского пикета рано утром. Горы сколько-нибудь значительные совершенно исчезли, остались только небольшие сопки, которые, впрочем, делают дорогу на первых пяти верстах чрезвычайно пересеченною. После степь вытягивается и выравнивается, точь-в-точь будто мы в Области Сибирских киргизов. Но эта ровная поверхность замыкается впереди громадным Алатавским хребтом, кажущимся гораздо выше и величественнее Копальского Алатау. И действительно, первый хребет значительно выше последнего. Однако пока горный хребет представляется сплошною высокою стеною, на которой чуть заметно рисуются глубокие впадины и обрывы; только вершины хребта отличаются ясно на неясном утреннем небе и сквозь мглу можно рассмотреть гребень далеких воздушных вершин.
После странствования в наших тарантасах по горным дорогам приятно скакать сломя голову по просторной широкой равнине. Дорога, усыпанная щебнем разрушенных горных пород, лучше самых исправных шоссе в мире. Переменив лошадей на Чингильдинском пикете, мы поехали так же удобно далее.
Кстати, о пикетах. С некоторого времени стали попадаться пикеты с бойницами на одной стороне вместо окон. Это, вероятно, в видах обороны.
Вскоре за Чингильдами вдалеке сверкнула несколько раз светлая полоса Или. Еще далее дорога стала портиться. Вместо твердого грунта стал попадаться песок и солонцы. По сторонам показались какие-то кустообразные растения, выросшие, вероятно, на местах, орошаемых разлитиями реки. В этих местах в первый раз со времени въезда в степь я увидел волка. Он бежал около самой дороги и, по-видимому, был очень голоден. Вероятно, волости, здесь стоявшие, перекочевали и угнали за собой скот, и теперь волк догонял киргиз. Мое ружье сделало несколько осечек, и волк ушел себе преблагополучно, не прибавляя аллюра.
По мере приближения к Или местность становится более и более песчаною и солонцоватою. Пески идут вперемежку с солонцами. Езда по ним скучна и утомительна. За несколько сот сажен от реки почва густо заросла розовою акацией и джигдою… Г<утковск>ий говорил мне, что здесь еще в 1851 году он видел целые леса урюков, яблочных деревьев и проч.; все это теперь срублено казаками. Это настоящие вандалы, и с более вандальскими ухватками, чем киргизы. Последние никогда не рубят леса, вероятно, наученные горьким опытом, что значит безлесная степь. Казаков же угрозы в будущем не пугают. Хватило бы на наш век, а дети пусть делают как знают.
По Или шли густо льдины или, как говорят здесь, «по реке шла шуга». Несмотря на то, день был теплый и весьма приятный, если бы не сильный ветер, дувший с верховьев реки. Или отделяла от себя такое количество туманных паров, что противоположный берег был плохо виден. Туману помогала и пыль, срываемая с песчаных берегов реки сильными порывами ветра.
Через реку переправляются на паромах. Они были на той стороне, когда мы подъехали к берегу. Пришлось ждать весьма долго, покуда заведут два ковчега. Наконец мы уселись, лучше установились на одном пароме. Сильное течение быстро понесло нас вниз и прибило к песчаному берегу. Срываемая с последнего пыль и песок просто ослепили. В пяти шагах впереди себя едва можно было видеть что-либо. Вся комиссия уселась в тарантас; я же поехал верхом на пристяжной, - дожидаться других лошадей и экипажей было бы и неудобно от песчаной атмосферы, и скучно. В версте от реки голый песок берега порос растительностью, и дорога отсюда до Илийского укрепления сносна.
Илийское укрепление весьма незначительно. Небольшой бруствер едва прикроет человека. Неглубокий ров высечен в твердых сланцах, на которых построено укрепление. Около разбросано до сорока домиков поселенцев-казаков. Впрочем, и подобное укрепление в состоянии играть важную роль в случае столкновения с Востоком. В Илийском укреплении мы хотели ночевать.
4-го ноября. Утром ходил по берегу Или. Как здесь должна быть хороша растительность летом. Какое богатство заметно и теперь в гуще кустов, переплетенных вьющимися стеблями растений в густой высокой траве. Но все это теперь лишено листьев и всего, что красит растения. Река за ночь очистилась от шуги и вода катилась ровно и покойно… Все реки, текущие под малыми широтами, носят на себе особенный отпечаток. Цвет воды, сила прибрежной растительности, окружающая местность, - все соединяется для того, чтобы река была оригинальною и привлекательною для нас, жителей бедного севера, привыкших видеть на берегах реки темный сосновый бор, либо далекие моховые болота, либо травянистые луга и бесплодные заливные болота, поросшие осокою и невысоким камышом.
Утром мы выехали из укрепления. Дорога была гладкая и ровная. Только с десяток верст от Или нужно было проехать песками, увалами и логами, вымытыми когда-то рекою. Горный хребет, поднимающийся теперь перед нами, был чрезвычайно грандиозен.
Громадные горы на самой вершине блестели белыми вечными снегами. Немного ниже темнели дремучие пихтовые и вообще хвойные леса и обрывисто шли покатости. У Алатау, что близ Верного, нет предгорий. От реки Или, служащей разделом между двумя Алатавами, до хребта, который поднимается теперь перед нами, местность ровна - хоть шаром покати. Правда, Илийское укрепление стоит на вывороченных на ребро сланцах, однако предгорий все-таки нет. Иначе нельзя себе объяснить это обстоятельство, как тем, что оба Алатау подняты одновременно и настоящая равнина Или нептунического образования. Из линии хребта одна высота поднимается очень высоко, и от нее горы немного понижаются в обе стороны. Это Талгарский пик, поднимающийся на высоту 14.300 фут. Правее Талгара виднеется конусообразная сопка, похожая на сахарную голову. Это Алматинский пик 12.500 фут высоты. Снежная линия поднимается здесь на тысячу фут выше Копальского Алатау, так что снега лежат здесь на высоте 11.000 фут. Соответственно тому поднимается и линия пихт.
Переменив лошадей на Заилийском пикете, мы поехали далее. Было довольно жарко. По дороге неподвижно стояла густая, едкая пыль. Недалеко от пикета я увидел двух польских коз, как называют их казаки, или кара-куйрюков, по местному выражению. За козами следил волк, вероятно, настолько же голодный, как его товарищ, которого мы видели вчера. На пути нам попадались несколько раз оригинальные кавалькады киргиз. Один либо два едут верхами на лошадях; другие трясутся на верблюдах, двигающихся со своим мерным покачиванием головы, наконец, несколько едут на оседланных волах, - это бедные люди. Нужно заметить, что подобные кавалькады видны только в Большой орде. Средняя - более цивилизована. Там на воле не поедет и джетак, а здесь едет не только один, а сзади всадника на крупе вола приспособится еще другой ездок.
После утомительного пути в душной атмосфере, наполненной пылью, мы стали подъезжать к Верному, раскинувшемуся на большом пространстве.
Спустившись несколько раз в глубокие прогалины и переехав по мостикам через Алматинки, мы въехали наконец в казачью станицу; в версте или полутора оттуда расположен собственно город. Из окон квартиры, отведенной нам, виден Алматинский пик и нависшие над городом снежные горы, покрытые на середине высоты густым лесом. Я сбросил все запыленное платье и сидел дома до ночи.
5-го ноября. При въезде в укрепление Верное можно видеть оставшийся целым огромный развесистый тополь по самой середине укрепления. Это дерево уцелело благодаря воспоминаниям лиц, бывших в экспедиции 1850 года. Мне Г<утковск>ий, командир экспедиционного отряда, рассказывал так это дело. Бывший пристав Большой орды, Врангель, доносил много раз генерал-губернатору Западной Сибири, Горчакову, о необходимости двинуться за реку Или. По словам пристава, заилийские киргизы просили неоднократно помощи у русских, чтобы избавиться от невыносимой деспотии коканских кипчаков. Последние были в то время господствующим народом в Коканском ханстве, хотя и принадлежали к киргизскому народу; даже сам хан был кипчак. Кипчаки в то время фактически были господами Большой орды за р. Или. Они держали свой гарнизон в укреплении, построенном киргизским богатырем Тайгубеком на реке Курту (впадающей слева в Или). Врангель писал, что необходимо занять это укрепление и прогнать коканцев в Кокан. Между тем Врангель просил увольнения, а Горчаков приказал Г<утковско>му с отрядом из 200 казаков, 50 солдат и двух конных орудий занять укрепление Тайгубека.
Г<утковск>ий перед выступлением советовался с Сюком Аблайхановым, известным своею преданностью русским, но тогда не управлявшим более джалаировцами, будучи сменен нашею властью по интригам врагов России. Сюк предупредил Г<утковско>го, что он встретит измену. Отряд выступил в марте 1850 года из Копала по долине Джонке в ущелье Чим-булака. Отсюда отряд повернул к устью Турген и здесь переправился через Или.
Заилийские киргизы встретили наш отряд холодно; один из влиятельнейших из них, Рустем Абулфеизов, принял Г<утковско>го чрезвычайно холодно. Кроме того, последний узнал, что дулаты, находившиеся в ведении султана Али, человека двусмысленного, хотя имевшего от Государя бриллиантовую медаль и чин подполковника, хотят присоединиться к кипчакам.
От Тургеня отряд повернул вправо и пошел по большой караванной дороге, параллельно горному хребту. Вся низменность между горами и Или была занята многочисленными аулами; но старшины не шли с поклонами. На горах и кругом отряда появлялись многочисленные толпы калмыков, смотревших недружелюбно на отряд.
Подошли к Тайгубекову кургану. Орудия открыли огонь, но ничего не могли сделать против стен, сложенных из сырцовых кирпичей, шерсти и глины и имевших весьма солидную профиль. На другой день штурмовали укрепление, но колонна, состоящая из тридцати храбрецов, была отбита. Нужно было отступать. Еще накануне штурма, ночью, тыл отряда был атакован сбродом в несколько тысяч киргиз, которые неожиданно ринулись на солдат с криком «гай! гай!» Их отбили картечью. Едва отряд тронулся в обратный путь, как его охватила со всех сторон масса в десять или двенадцать тысяч человек, пытавшаяся бросаться в атаку. Но отряд, имея в голове и в хвосте своем по орудию и двадцати пяти солдат, отбивал атаки. Таким порядком пришли на Алматинки, в местность, где стоит теперь Верное. Отряд стал у большого тополя, про который идет речь.
Ночью слышно было, как киргизы рубили урюковые и яблонные деревья, росшие тогда по Алматинкам в изобилии, и устраивали завалы на пути отступления отряда. Крутые подъемы из ручьев киргизы поливали водою, чтобы затруднить въезд орудиям. Между тем проводники, бывшие при отряде, говорили, что пути по Алматинке и Каскелену нет, а нужно непременно идти к Тургеню. Тем не менее Г<утковск>ий повернул на Каскелен и Талгар. Это его спасло: киргизы подумали, что отряд повернул, чтобы грабить аулы, разбросанные в большом количестве до самой Или. Потому большая часть джигитов, кружившихся доселе около отряда, ринулась, чтобы спасать аулы. Отряд видел, что там поднялась полная суета. Аулы поспешно вьючились и укочевывали. Когда же при одном из спусков через Каскелен наши стрелки убили одного знаменитого киргизского батыря, то и остальная часть киргиз оставила отряд в покое. Дерзость киргиз, кидавшихся чуть не в рукопашный бой с нашими солдатами, объясняется и малочисленностью отряда, и тем, что и у пехоты, и у артиллерии оставалось чрезвычайно мало зарядов, которые необходимо было беречь к решительной минуте. При отряде находились также дети Рустема и султана Али, но первый перебежал к нападавшим киргизам еще из-под большого тополя, а последний вел себя тоже очень двусмысленно.
По возвращении Г<утковско>го Сюк был сейчас же восстановлен правителем джалаиров, султану Али погрозили серьезно; сын Рустема, Аблай, был схвачен и отправлен в Березов на жительство. Он бежал оттуда и погиб от голода в тундрах. Вот наша первая попытка утвердиться за Или.
На следующий (1851) год Горчаков послал сильный отряд в батальон пехоты, 4 сотни казаков и батарейную батарею, под начальством полковника Карбышева, за реку Или. Коканцы бросили укрепление Тайчибека при приближении этого отряда и все смирилось. В 1852 году сильный отряд зимовал на реке Иссыке под начальством капитана Перемышльского, а в 1853 году отыскано место для постоянного русского поселения около дерева, где был окружен Г<утковск>ий, на Алматинке. Вот начало Верного, разросшегося в двенадцать лет в довольно значительный город.
6-8 ноября. Города еще не осматривал. Знаю только длинную улицу, ведущую к Гирсу, которого квартира на конце города. Был с визитом у Фридрикса, окружного начальника Алатавского округа, и у Морковникова, командира конно-артиллерийской батареи.
6-го числа Фридрикс делал официальный обед в нашу честь. Приглашенных было много. Стол приготовлен отлично: вина превосходные от Елисеева, - это под 94½° долготы! 7-го числа был в клубе, устроившем торжественный для нас вечер. Комиссия держала себя так важно, что я почел нужным танцовать, чтобы сгладить дурное впечатление, произведенное нашею хлестаковскою важностью. 8-го числа обедал у Морковникова, вечером же был на вечере у Фридрикса. Пока гости играли на разных столиках в карты, он, аккомпанируемый на фортепиано своею женою, играл на виолончели. Играет он очень недурно, но без всякого чувства. Фортепиано и виолончель у Алатау!..
Пока я ездил в гости, ко мне несколько раз приходили два лучших здешних охотника из казаков. Мы договорились отправиться на тигров, водящихся, по их словам, в большом количестве на Или и в Кара-Кастеке. К 8-му числу все приготовления к отъезду были готовы. Решено ехать на Или к устью Чилика, так как там много аулов. Ехать же на охоту без возможности изучить киргиз было делом неподходящим, тем более что мы не бывали еще в аулах Большой орды.
Вечером я приготовил патроны со стальными наконечниками к моему штуцеру-револьверу.
9-го ноября. Охотники были готовы с раннего утра, но выехали мы только около одиннадцати часов утра. Наша кавалькада состояла из Г<утковско>го, меня, Катанаева, Бабина (казаки-охотники), есаула, данного окружным начальником для сбора на перемену киргизских лошадей, человека, оставленного нашим ученым Северцевым для сбора редких экземпляров зверей и птиц и съемки с них шкур, и двух казаков конвойных. Кроме того, к нам напросился ташкенец, Карим Якубов, брат копальского Нигмет-Улы. Вьюк наш с чаем, сахаром, теплою одеждою и проч. везся на двух лошадях.
Переехав через все овраги, по которым бегут Алматинки, теперь обнаженные, а когда-то поросшие богатейшею растительностью и густыми лесами фруктовых деревьев, мы повернули вправо и поехали по самому подножию гор. Налево шла длинная покатость. Обширная равнина виднелась вся до далеко синеющих отрогов Копальского Алатау; это долина не видной, впрочем, Или. Мы ехали теперь по подножию небольших гор, покрытых скудною травою; за ними поднимались высокие горы, покрытые пихтовыми лесами, торчащими, как щетка, по крутым покатостям. Между лесами виднелись длинные во всю высоту гор полосы безлесного пространства; это тальвеги, на которых не могли удержаться семена растений, уносимых водами. За пихтовыми горами поднимались громадные вершины, покрытые вечным снегом.
Между черными скалистыми зубьями, на которых не мог держаться снег, лежали поляны, в которых накапливаются пласты снега в течение тысячелетий, с каждым годом наваливая новый слой. Впрочем, глетчеров здесь нет. В некоторых ущельях ходили облачка, хотя погода была очень хороша и солнце светило ярко. Во время пути весьма часто приходилось переезжать горные ручьи, которые бежали вниз, чтобы оросить луга, стелющиеся немного ниже дороги; там расставлены многие сотни стогов сена.
По дороге нам попался довольно большой караван, идущий в Китай. Какой-то ташкенец, хозяин каравана, вез в Кульджу чай и зеркала. Как переменчивы времена - чай идет из России в Китай!
Талгарская станица, к которой мы теперь приближались, лежит у подножия Талгарского пика. Окружающая местность чрезвычайно живописна. Прямо на юг поднимаются громады с вечными снегами. Ниже тянутся по крутизнам обширные леса. С востока станица прикрыта горными отрогами, покрытыми травою. На север и запад простирается далекая покатость, постепенно идущая книзу до самой Или, на противоположном берегу которой, верстах в восьмидесяти от станицы, поднимаются горы Копальского Алатау. Переехав по мосту через быстрый Талгар, въезжаем в большую опрятную станицу. Посредине площадь, на которой достраивается небольшая деревянная церковь. По сторонам просторные дома отличной постройки. Душа радуется смотреть на эти обширные поселения русских в центре Азии, поселения, где виднеется во всем довольство, и которые когда-нибудь непременно станут богатыми среднеазиатскими рынками. Одно беда. Где у нас, у русских, довольство, там пьянство, и нет конца веселью. В Талгарской станице, когда мы въезжали, шло большое веселье. Свадьба, что ли? По улицам ездили сани, колокольчики звенели, девки, обнявшись с полупьяными солдатами и казаками, пели во все горло песни… Жалко, что мы не можем до сих пор выучиться экономии, которая наделала таких чудес в Германии и которая дала бы нам и капиталы и развитие!
Дорога от Талгара к Иссыку огибает сперва тот горный отрог, который прикрывает первую станицу с востока. Здесь, по словам едущих с нами казаков, водилось прежде множество диких коз, теперь ушедших в горы выше. Далее дорога тянется по подножию гор, служащих как бы подножиями или предгориями главного хребта. По сторонам дороги стоит множество стогов накопленного казаками сена. Опять переезжали через разные ручьи и протоки, опять встретили караван, идущий в Кульджу; тоже с чаем и зеркалами…
С половины станции стало темнеть, и мороз трещал под ногами наших лошадей и щипал ноги и уши. Мы прибавили шагу. По сторонам дороги виднелось множество волчьих следов. Луна ярко освещала и наш путь, и горы, и всю окрестность. Хорошо здесь, должно быть, летом. Подъезжая к станице, слышишь издалека рев Иссыка, небольшой речонки, бегущей стремительно по покатому руслу. Через реку перекинут мост.
Здесь нужно ночевать; мы напились чаю и решились уснуть, когда явился Катанаев, совершенно пьяный. «Ваше скородие! - кричал он, - дайте денег на полштофа, я вам отслужу за это. Барин! Ваше скородие! дайте на полштофа!» - «Ступай, ступай спать. Теперь поздно». - «Ваше скородие! прикажите поднести, - смерть хочется выпить. Поднесите, а то тигру не покажу. Тигр зверь страшный, я бивал его. Это ничего, что я пьян. А вот, как по следу пойдем, так тогда будет видно, какой Катанаев в поле охотник есть». Я засыпал, а все слыхал, как шумел Катанаев, унимаемый хозяевами. Сквозь дремоту слышен мне был беспокойный шум Иссыка, ревущего на своем каменистом ложе, лай станичных собак, песни где-то в кабаке, да топот проезжающих по улице всадников…
10-го ноября. Утром встали рано.
Кстати, о станицах, через которые мы проезжали - Верное, Софьина и Надеждина. Талгарская станица называется так у всех русских и инородцев, но официально ее величают Софьина станица. Иссыкская называется Надеждина, как Верное - название совершенно неупотребительное - заменило первоначальное название станицы Алматинской. Гасфордт, перекрестивший таким образом русские поселения, был женат на трех женах. Их имена: Вера, Любовь и Надежда. Он хотел их обессмертить, назвать их именами три большие поселения русских у Алатау.
Из Иссыкской станицы мы отправились далее по направлению к Или. Ехал наш караван по большой караванной дороге. По сторонам кое-где попадались могилы разных почетных киргизских людей. На прямой дороге, по которой можно было ехать, находились сады, едва проходимые, потому мы забирали сперва влево, а потом уже выехали на дорогу. Горы отставали от нас. Детали, которые были прежде видны, теперь стушевывались и затягивались синею дымкою. Впереди тянулась огромная долина.
За Или местность быстро и ровно поднималась кверху, чтобы служить основанием значительным горам - отрогам главного Копальского хребта. Из темных ущелий этих гор тянулись по ровной покатости извилистые промоины, в которых, вероятно, текут весною ручьи. Вид на горы, на их покатый пьедестал, изрезанный сухими руслами, был очень красив.
Около полудня мы приехали в курган киргиза Атам-Кула. Курганом называют здесь род укрепления, сложенного из сырцового кирпича. Форма кургана обыкновенно прямоугольная. Рва нет. Высота стены более сажени. Это рыцарские замки киргиз, желавших иметь влияние или власть над бедными. При храбрости и средствах атаки у киргиз курганы так же неприступны, как были неприступны рейнские замки средневековых немецких рыцарей-разбойников. Курганы получили теперь другое назначение - это места складки хлебных запасов богатых киргиз. Такие курганы охраняют хлеб и от воров и от кабанов, без труда выкапывающих хлеб из ям, в которых киргизы прячут его. В курганах живут обыкновенно сторожа, неимущие джетаки или теленгуты, и за определенную плату или за подачки стерегут хлебные склады и другие предметы, принадлежащие хозяину кургана. Курган Кула невелик, шагов пятьдесят в стороне основания. Вход закрывается плохою дверью. С внутренней стороны в стенах поделано несколько конур, из которых в одних сложены мешки проса, войлоки и другая рухлядь, а в других живет скот, загоняемый по ночам во двор кургана. Одна из подобных конур применена к жизни. Здесь сделаны печь, очаг и глиняные нары для спанья. Тут живет одно семейство. Другие же три расположились в юртах, разбитых во дворе кургана.
Мы обедали в кургане. Между прочим, хозяева пояснили нам, что за несколько времени до нашего приезда в курган приехали какой-то казак и киргиз, назвавший себя есаулом, что они взяли двух лошадей, будто бы под наш проезд, и десять копен сена и уехали далее по направлению к реке Чилику. Есаул был с нами. Лошадей нам выставили далее от Иссыкской станицы, следовательно, и казак, и киргиз спекулировали только на наш счет. Может быть, они и не возвратят лошадей. «Зачем ты давал лошадей?» - «Как же их не давать; а если они в самом деле нужны вам были, как бы я тогда отвечал?» Прав киргиз. Натуральная повинность всегда должна вести к злоупотреблениям, если она отбывается не деньгами, а натурою.
После обеда мы поехали далее к Чилику. Дорога была ровная и гладкая. Вечер ясный и тихий, хотя холодный. Мы ехали очень шибко и обогнали еще один караван, идущий из Алматов в Кульджу. Сделав верст с двадцать пять, мы не знали уже, куда и ехать, потому что нам было неизвестно, где выставлены казачьи лошади. Когда уже совершенно стало темнеть, налево послышался собачий лай. Мы повернули туда и нашли казаков и подставу на каком-то большом кургане.
Мы влезли в одну из землянок и были очень обрадованы неожиданным сюрпризом. Мы были на кургане таранчей, убежавших третьего года из Китая. Напившись чаю, я стал расспрашивать хозяина землянки и пришедшего к нам аксакала, старшины кургана, о том, что такое таранчи, тем более что я не имел о них понятия. «Тар» значит просо. Таранчами называются они манжурами, потому что обязаны заниматься земледелием. Таранчи полурабы, выселенные после восстания Джангира-хажи манжурами из семи кашгарских городов в окрестности Кульджи. Первоначально было выселено сюда до шести тысяч кашгарцев, потом выселили еще две тысячи. После подавления восстания Джангир-хажи более кашгарцев не выселяли. У Урумцы и Чугучака поселенных кашгарцев или таранчей нет, все они поселены около Кульджи. Выселяли их с двоякою целью: 1) чтобы ослабить в семи городах враждебный манджурам элемент и 2) чтобы удешевить содержание манджурских войск в Кульдже. С последнею целью таранчи обязаны платить ежегодно китайскому правительству по 32 мешка проса или ячменя с каждой землянки, где семейство состоит менее чем из четырех душ. Семейство, состоящее более чем из четырех душ, платит 64 мешка и т. д. Этою безмилосердною податью содержались манджурские войска в Кульдже. Землю таранчи могли вспахивать, сколько только могли. Если они не уплатят сполна податей, вещи и вся движимость неисправного должника продаются на покрытие недоимки; если же последняя не покрывается и тут, старшина таранчей должен отдать неисправного плательщика в работу и покрывать недоимки платою за его труды. Хлеб, платимый как подать, везется самими таранчами в Кульджу. Таранчи обязаны жить деревушками не более как в пятьдесят душ. Управляются они пятидесятниками, сотниками и тысяцкими. Над всеми таранчами назначается один старший, из таранчей же, с титулом хаким-бека, по назначению дзян-дзюна в Кульдже. Хаким-беком назначается тот, кто более всех заплатит дзян-дзюну. Хаким-бек наблюдает главным образом за аккуратным платежом податей и назначает уже сам тысяцких, сотников и пятидесятников, с которых за такое назначение берет все, что может.
Второстепенные начальники собирают подати и гуртами отправляют их в Кульджу. «Они чрезвычайно нас обижали, - говорил аксакал, - и брали все, что только ни находили в наших землянках. Если же им отказать, они забивали до смерти палками». Таранчи, у которых мы теперь сидели, бежали в наши пределы третьего года в числе сорока семейств, которые и расселились недалеко друг от друга небольшими группами. Третьего года саранча съела весь посев, и таранчи, видя невозможность уплатить подати, ушли к нам. Впрочем, предварительно они посылали соглядатаев, чтобы убедиться, что им не придется содержать русские войска.
Якубов, бывший, по его словам, более пятидесяти раз в Кульдже и имевший случай присмотреться к жизни таранчей, подтвердил все слова аксакала и хозяина. Якубов прибавил, что в Кульдже на базаре можно ежедневно видеть таранчей (мужчин и женщин), отдаваемых их старшинами в работу за неисправный платеж податей. «Вот они теперь и сапоги надели, - говорил Якубов, - а там не посмели бы этого сделать. У них сейчас отнял бы их какой-нибудь старшина». Между тем таранчи лучшие работники, каких мне случалось видеть. Они смирны, трезвы и работают, как волы. В особенности они отличные земледельцы.
Таранчи при восстании дунгеней немедленно пристали к последним, и когда дунгени принуждены были бежать из Кульджи, то собрались в землянках таранчей, которые некоторое время и продовольствовали их. Теперь таранчи со всеми своими семействами стоят в землянках под Кульджею, осаждая последнюю вместе с дунгенями.
Таранчи одеты, как сарты. Тип гораздо благообразнее киргизского. Глаза более открыты и выразительнее.
Мы купили барана и часть его отдали таранчам, напоили их чаем и, поевши, легли спать. Завтра повернем прямо к Или, а до сих пор мы ехали параллельно реке, поднимаясь выше, к устьям Чилика.
ПРОДОЛЖЕНИЕ
Материалы о Верном и других населенных пунктах Семиреченской области:
https://rus-turk.livejournal.com/555456.html
Того же автора:
https://rus-turk.livejournal.com/537572.html
Часть 2. Часть 3.
3-го ноября. Выехали из Карачекинского пикета рано утром. Горы сколько-нибудь значительные совершенно исчезли, остались только небольшие сопки, которые, впрочем, делают дорогу на первых пяти верстах чрезвычайно пересеченною. После степь вытягивается и выравнивается, точь-в-точь будто мы в Области Сибирских киргизов. Но эта ровная поверхность замыкается впереди громадным Алатавским хребтом, кажущимся гораздо выше и величественнее Копальского Алатау. И действительно, первый хребет значительно выше последнего. Однако пока горный хребет представляется сплошною высокою стеною, на которой чуть заметно рисуются глубокие впадины и обрывы; только вершины хребта отличаются ясно на неясном утреннем небе и сквозь мглу можно рассмотреть гребень далеких воздушных вершин.
После странствования в наших тарантасах по горным дорогам приятно скакать сломя голову по просторной широкой равнине. Дорога, усыпанная щебнем разрушенных горных пород, лучше самых исправных шоссе в мире. Переменив лошадей на Чингильдинском пикете, мы поехали так же удобно далее.
Кстати, о пикетах. С некоторого времени стали попадаться пикеты с бойницами на одной стороне вместо окон. Это, вероятно, в видах обороны.
Вскоре за Чингильдами вдалеке сверкнула несколько раз светлая полоса Или. Еще далее дорога стала портиться. Вместо твердого грунта стал попадаться песок и солонцы. По сторонам показались какие-то кустообразные растения, выросшие, вероятно, на местах, орошаемых разлитиями реки. В этих местах в первый раз со времени въезда в степь я увидел волка. Он бежал около самой дороги и, по-видимому, был очень голоден. Вероятно, волости, здесь стоявшие, перекочевали и угнали за собой скот, и теперь волк догонял киргиз. Мое ружье сделало несколько осечек, и волк ушел себе преблагополучно, не прибавляя аллюра.
По мере приближения к Или местность становится более и более песчаною и солонцоватою. Пески идут вперемежку с солонцами. Езда по ним скучна и утомительна. За несколько сот сажен от реки почва густо заросла розовою акацией и джигдою… Г<утковск>ий говорил мне, что здесь еще в 1851 году он видел целые леса урюков, яблочных деревьев и проч.; все это теперь срублено казаками. Это настоящие вандалы, и с более вандальскими ухватками, чем киргизы. Последние никогда не рубят леса, вероятно, наученные горьким опытом, что значит безлесная степь. Казаков же угрозы в будущем не пугают. Хватило бы на наш век, а дети пусть делают как знают.
По Или шли густо льдины или, как говорят здесь, «по реке шла шуга». Несмотря на то, день был теплый и весьма приятный, если бы не сильный ветер, дувший с верховьев реки. Или отделяла от себя такое количество туманных паров, что противоположный берег был плохо виден. Туману помогала и пыль, срываемая с песчаных берегов реки сильными порывами ветра.
Через реку переправляются на паромах. Они были на той стороне, когда мы подъехали к берегу. Пришлось ждать весьма долго, покуда заведут два ковчега. Наконец мы уселись, лучше установились на одном пароме. Сильное течение быстро понесло нас вниз и прибило к песчаному берегу. Срываемая с последнего пыль и песок просто ослепили. В пяти шагах впереди себя едва можно было видеть что-либо. Вся комиссия уселась в тарантас; я же поехал верхом на пристяжной, - дожидаться других лошадей и экипажей было бы и неудобно от песчаной атмосферы, и скучно. В версте от реки голый песок берега порос растительностью, и дорога отсюда до Илийского укрепления сносна.
Илийское укрепление весьма незначительно. Небольшой бруствер едва прикроет человека. Неглубокий ров высечен в твердых сланцах, на которых построено укрепление. Около разбросано до сорока домиков поселенцев-казаков. Впрочем, и подобное укрепление в состоянии играть важную роль в случае столкновения с Востоком. В Илийском укреплении мы хотели ночевать.
4-го ноября. Утром ходил по берегу Или. Как здесь должна быть хороша растительность летом. Какое богатство заметно и теперь в гуще кустов, переплетенных вьющимися стеблями растений в густой высокой траве. Но все это теперь лишено листьев и всего, что красит растения. Река за ночь очистилась от шуги и вода катилась ровно и покойно… Все реки, текущие под малыми широтами, носят на себе особенный отпечаток. Цвет воды, сила прибрежной растительности, окружающая местность, - все соединяется для того, чтобы река была оригинальною и привлекательною для нас, жителей бедного севера, привыкших видеть на берегах реки темный сосновый бор, либо далекие моховые болота, либо травянистые луга и бесплодные заливные болота, поросшие осокою и невысоким камышом.
Утром мы выехали из укрепления. Дорога была гладкая и ровная. Только с десяток верст от Или нужно было проехать песками, увалами и логами, вымытыми когда-то рекою. Горный хребет, поднимающийся теперь перед нами, был чрезвычайно грандиозен.
Громадные горы на самой вершине блестели белыми вечными снегами. Немного ниже темнели дремучие пихтовые и вообще хвойные леса и обрывисто шли покатости. У Алатау, что близ Верного, нет предгорий. От реки Или, служащей разделом между двумя Алатавами, до хребта, который поднимается теперь перед нами, местность ровна - хоть шаром покати. Правда, Илийское укрепление стоит на вывороченных на ребро сланцах, однако предгорий все-таки нет. Иначе нельзя себе объяснить это обстоятельство, как тем, что оба Алатау подняты одновременно и настоящая равнина Или нептунического образования. Из линии хребта одна высота поднимается очень высоко, и от нее горы немного понижаются в обе стороны. Это Талгарский пик, поднимающийся на высоту 14.300 фут. Правее Талгара виднеется конусообразная сопка, похожая на сахарную голову. Это Алматинский пик 12.500 фут высоты. Снежная линия поднимается здесь на тысячу фут выше Копальского Алатау, так что снега лежат здесь на высоте 11.000 фут. Соответственно тому поднимается и линия пихт.
Переменив лошадей на Заилийском пикете, мы поехали далее. Было довольно жарко. По дороге неподвижно стояла густая, едкая пыль. Недалеко от пикета я увидел двух польских коз, как называют их казаки, или кара-куйрюков, по местному выражению. За козами следил волк, вероятно, настолько же голодный, как его товарищ, которого мы видели вчера. На пути нам попадались несколько раз оригинальные кавалькады киргиз. Один либо два едут верхами на лошадях; другие трясутся на верблюдах, двигающихся со своим мерным покачиванием головы, наконец, несколько едут на оседланных волах, - это бедные люди. Нужно заметить, что подобные кавалькады видны только в Большой орде. Средняя - более цивилизована. Там на воле не поедет и джетак, а здесь едет не только один, а сзади всадника на крупе вола приспособится еще другой ездок.
После утомительного пути в душной атмосфере, наполненной пылью, мы стали подъезжать к Верному, раскинувшемуся на большом пространстве.
Спустившись несколько раз в глубокие прогалины и переехав по мостикам через Алматинки, мы въехали наконец в казачью станицу; в версте или полутора оттуда расположен собственно город. Из окон квартиры, отведенной нам, виден Алматинский пик и нависшие над городом снежные горы, покрытые на середине высоты густым лесом. Я сбросил все запыленное платье и сидел дома до ночи.
5-го ноября. При въезде в укрепление Верное можно видеть оставшийся целым огромный развесистый тополь по самой середине укрепления. Это дерево уцелело благодаря воспоминаниям лиц, бывших в экспедиции 1850 года. Мне Г<утковск>ий, командир экспедиционного отряда, рассказывал так это дело. Бывший пристав Большой орды, Врангель, доносил много раз генерал-губернатору Западной Сибири, Горчакову, о необходимости двинуться за реку Или. По словам пристава, заилийские киргизы просили неоднократно помощи у русских, чтобы избавиться от невыносимой деспотии коканских кипчаков. Последние были в то время господствующим народом в Коканском ханстве, хотя и принадлежали к киргизскому народу; даже сам хан был кипчак. Кипчаки в то время фактически были господами Большой орды за р. Или. Они держали свой гарнизон в укреплении, построенном киргизским богатырем Тайгубеком на реке Курту (впадающей слева в Или). Врангель писал, что необходимо занять это укрепление и прогнать коканцев в Кокан. Между тем Врангель просил увольнения, а Горчаков приказал Г<утковско>му с отрядом из 200 казаков, 50 солдат и двух конных орудий занять укрепление Тайгубека.
Г<утковск>ий перед выступлением советовался с Сюком Аблайхановым, известным своею преданностью русским, но тогда не управлявшим более джалаировцами, будучи сменен нашею властью по интригам врагов России. Сюк предупредил Г<утковско>го, что он встретит измену. Отряд выступил в марте 1850 года из Копала по долине Джонке в ущелье Чим-булака. Отсюда отряд повернул к устью Турген и здесь переправился через Или.
Заилийские киргизы встретили наш отряд холодно; один из влиятельнейших из них, Рустем Абулфеизов, принял Г<утковско>го чрезвычайно холодно. Кроме того, последний узнал, что дулаты, находившиеся в ведении султана Али, человека двусмысленного, хотя имевшего от Государя бриллиантовую медаль и чин подполковника, хотят присоединиться к кипчакам.
От Тургеня отряд повернул вправо и пошел по большой караванной дороге, параллельно горному хребту. Вся низменность между горами и Или была занята многочисленными аулами; но старшины не шли с поклонами. На горах и кругом отряда появлялись многочисленные толпы калмыков, смотревших недружелюбно на отряд.
Подошли к Тайгубекову кургану. Орудия открыли огонь, но ничего не могли сделать против стен, сложенных из сырцовых кирпичей, шерсти и глины и имевших весьма солидную профиль. На другой день штурмовали укрепление, но колонна, состоящая из тридцати храбрецов, была отбита. Нужно было отступать. Еще накануне штурма, ночью, тыл отряда был атакован сбродом в несколько тысяч киргиз, которые неожиданно ринулись на солдат с криком «гай! гай!» Их отбили картечью. Едва отряд тронулся в обратный путь, как его охватила со всех сторон масса в десять или двенадцать тысяч человек, пытавшаяся бросаться в атаку. Но отряд, имея в голове и в хвосте своем по орудию и двадцати пяти солдат, отбивал атаки. Таким порядком пришли на Алматинки, в местность, где стоит теперь Верное. Отряд стал у большого тополя, про который идет речь.
Ночью слышно было, как киргизы рубили урюковые и яблонные деревья, росшие тогда по Алматинкам в изобилии, и устраивали завалы на пути отступления отряда. Крутые подъемы из ручьев киргизы поливали водою, чтобы затруднить въезд орудиям. Между тем проводники, бывшие при отряде, говорили, что пути по Алматинке и Каскелену нет, а нужно непременно идти к Тургеню. Тем не менее Г<утковск>ий повернул на Каскелен и Талгар. Это его спасло: киргизы подумали, что отряд повернул, чтобы грабить аулы, разбросанные в большом количестве до самой Или. Потому большая часть джигитов, кружившихся доселе около отряда, ринулась, чтобы спасать аулы. Отряд видел, что там поднялась полная суета. Аулы поспешно вьючились и укочевывали. Когда же при одном из спусков через Каскелен наши стрелки убили одного знаменитого киргизского батыря, то и остальная часть киргиз оставила отряд в покое. Дерзость киргиз, кидавшихся чуть не в рукопашный бой с нашими солдатами, объясняется и малочисленностью отряда, и тем, что и у пехоты, и у артиллерии оставалось чрезвычайно мало зарядов, которые необходимо было беречь к решительной минуте. При отряде находились также дети Рустема и султана Али, но первый перебежал к нападавшим киргизам еще из-под большого тополя, а последний вел себя тоже очень двусмысленно.
По возвращении Г<утковско>го Сюк был сейчас же восстановлен правителем джалаиров, султану Али погрозили серьезно; сын Рустема, Аблай, был схвачен и отправлен в Березов на жительство. Он бежал оттуда и погиб от голода в тундрах. Вот наша первая попытка утвердиться за Или.
На следующий (1851) год Горчаков послал сильный отряд в батальон пехоты, 4 сотни казаков и батарейную батарею, под начальством полковника Карбышева, за реку Или. Коканцы бросили укрепление Тайчибека при приближении этого отряда и все смирилось. В 1852 году сильный отряд зимовал на реке Иссыке под начальством капитана Перемышльского, а в 1853 году отыскано место для постоянного русского поселения около дерева, где был окружен Г<утковск>ий, на Алматинке. Вот начало Верного, разросшегося в двенадцать лет в довольно значительный город.
6-8 ноября. Города еще не осматривал. Знаю только длинную улицу, ведущую к Гирсу, которого квартира на конце города. Был с визитом у Фридрикса, окружного начальника Алатавского округа, и у Морковникова, командира конно-артиллерийской батареи.
6-го числа Фридрикс делал официальный обед в нашу честь. Приглашенных было много. Стол приготовлен отлично: вина превосходные от Елисеева, - это под 94½° долготы! 7-го числа был в клубе, устроившем торжественный для нас вечер. Комиссия держала себя так важно, что я почел нужным танцовать, чтобы сгладить дурное впечатление, произведенное нашею хлестаковскою важностью. 8-го числа обедал у Морковникова, вечером же был на вечере у Фридрикса. Пока гости играли на разных столиках в карты, он, аккомпанируемый на фортепиано своею женою, играл на виолончели. Играет он очень недурно, но без всякого чувства. Фортепиано и виолончель у Алатау!..
Пока я ездил в гости, ко мне несколько раз приходили два лучших здешних охотника из казаков. Мы договорились отправиться на тигров, водящихся, по их словам, в большом количестве на Или и в Кара-Кастеке. К 8-му числу все приготовления к отъезду были готовы. Решено ехать на Или к устью Чилика, так как там много аулов. Ехать же на охоту без возможности изучить киргиз было делом неподходящим, тем более что мы не бывали еще в аулах Большой орды.
Вечером я приготовил патроны со стальными наконечниками к моему штуцеру-револьверу.
9-го ноября. Охотники были готовы с раннего утра, но выехали мы только около одиннадцати часов утра. Наша кавалькада состояла из Г<утковско>го, меня, Катанаева, Бабина (казаки-охотники), есаула, данного окружным начальником для сбора на перемену киргизских лошадей, человека, оставленного нашим ученым Северцевым для сбора редких экземпляров зверей и птиц и съемки с них шкур, и двух казаков конвойных. Кроме того, к нам напросился ташкенец, Карим Якубов, брат копальского Нигмет-Улы. Вьюк наш с чаем, сахаром, теплою одеждою и проч. везся на двух лошадях.
Переехав через все овраги, по которым бегут Алматинки, теперь обнаженные, а когда-то поросшие богатейшею растительностью и густыми лесами фруктовых деревьев, мы повернули вправо и поехали по самому подножию гор. Налево шла длинная покатость. Обширная равнина виднелась вся до далеко синеющих отрогов Копальского Алатау; это долина не видной, впрочем, Или. Мы ехали теперь по подножию небольших гор, покрытых скудною травою; за ними поднимались высокие горы, покрытые пихтовыми лесами, торчащими, как щетка, по крутым покатостям. Между лесами виднелись длинные во всю высоту гор полосы безлесного пространства; это тальвеги, на которых не могли удержаться семена растений, уносимых водами. За пихтовыми горами поднимались громадные вершины, покрытые вечным снегом.
Между черными скалистыми зубьями, на которых не мог держаться снег, лежали поляны, в которых накапливаются пласты снега в течение тысячелетий, с каждым годом наваливая новый слой. Впрочем, глетчеров здесь нет. В некоторых ущельях ходили облачка, хотя погода была очень хороша и солнце светило ярко. Во время пути весьма часто приходилось переезжать горные ручьи, которые бежали вниз, чтобы оросить луга, стелющиеся немного ниже дороги; там расставлены многие сотни стогов сена.
По дороге нам попался довольно большой караван, идущий в Китай. Какой-то ташкенец, хозяин каравана, вез в Кульджу чай и зеркала. Как переменчивы времена - чай идет из России в Китай!
Талгарская станица, к которой мы теперь приближались, лежит у подножия Талгарского пика. Окружающая местность чрезвычайно живописна. Прямо на юг поднимаются громады с вечными снегами. Ниже тянутся по крутизнам обширные леса. С востока станица прикрыта горными отрогами, покрытыми травою. На север и запад простирается далекая покатость, постепенно идущая книзу до самой Или, на противоположном берегу которой, верстах в восьмидесяти от станицы, поднимаются горы Копальского Алатау. Переехав по мосту через быстрый Талгар, въезжаем в большую опрятную станицу. Посредине площадь, на которой достраивается небольшая деревянная церковь. По сторонам просторные дома отличной постройки. Душа радуется смотреть на эти обширные поселения русских в центре Азии, поселения, где виднеется во всем довольство, и которые когда-нибудь непременно станут богатыми среднеазиатскими рынками. Одно беда. Где у нас, у русских, довольство, там пьянство, и нет конца веселью. В Талгарской станице, когда мы въезжали, шло большое веселье. Свадьба, что ли? По улицам ездили сани, колокольчики звенели, девки, обнявшись с полупьяными солдатами и казаками, пели во все горло песни… Жалко, что мы не можем до сих пор выучиться экономии, которая наделала таких чудес в Германии и которая дала бы нам и капиталы и развитие!
Дорога от Талгара к Иссыку огибает сперва тот горный отрог, который прикрывает первую станицу с востока. Здесь, по словам едущих с нами казаков, водилось прежде множество диких коз, теперь ушедших в горы выше. Далее дорога тянется по подножию гор, служащих как бы подножиями или предгориями главного хребта. По сторонам дороги стоит множество стогов накопленного казаками сена. Опять переезжали через разные ручьи и протоки, опять встретили караван, идущий в Кульджу; тоже с чаем и зеркалами…
С половины станции стало темнеть, и мороз трещал под ногами наших лошадей и щипал ноги и уши. Мы прибавили шагу. По сторонам дороги виднелось множество волчьих следов. Луна ярко освещала и наш путь, и горы, и всю окрестность. Хорошо здесь, должно быть, летом. Подъезжая к станице, слышишь издалека рев Иссыка, небольшой речонки, бегущей стремительно по покатому руслу. Через реку перекинут мост.
Здесь нужно ночевать; мы напились чаю и решились уснуть, когда явился Катанаев, совершенно пьяный. «Ваше скородие! - кричал он, - дайте денег на полштофа, я вам отслужу за это. Барин! Ваше скородие! дайте на полштофа!» - «Ступай, ступай спать. Теперь поздно». - «Ваше скородие! прикажите поднести, - смерть хочется выпить. Поднесите, а то тигру не покажу. Тигр зверь страшный, я бивал его. Это ничего, что я пьян. А вот, как по следу пойдем, так тогда будет видно, какой Катанаев в поле охотник есть». Я засыпал, а все слыхал, как шумел Катанаев, унимаемый хозяевами. Сквозь дремоту слышен мне был беспокойный шум Иссыка, ревущего на своем каменистом ложе, лай станичных собак, песни где-то в кабаке, да топот проезжающих по улице всадников…
10-го ноября. Утром встали рано.
Кстати, о станицах, через которые мы проезжали - Верное, Софьина и Надеждина. Талгарская станица называется так у всех русских и инородцев, но официально ее величают Софьина станица. Иссыкская называется Надеждина, как Верное - название совершенно неупотребительное - заменило первоначальное название станицы Алматинской. Гасфордт, перекрестивший таким образом русские поселения, был женат на трех женах. Их имена: Вера, Любовь и Надежда. Он хотел их обессмертить, назвать их именами три большие поселения русских у Алатау.
Из Иссыкской станицы мы отправились далее по направлению к Или. Ехал наш караван по большой караванной дороге. По сторонам кое-где попадались могилы разных почетных киргизских людей. На прямой дороге, по которой можно было ехать, находились сады, едва проходимые, потому мы забирали сперва влево, а потом уже выехали на дорогу. Горы отставали от нас. Детали, которые были прежде видны, теперь стушевывались и затягивались синею дымкою. Впереди тянулась огромная долина.
За Или местность быстро и ровно поднималась кверху, чтобы служить основанием значительным горам - отрогам главного Копальского хребта. Из темных ущелий этих гор тянулись по ровной покатости извилистые промоины, в которых, вероятно, текут весною ручьи. Вид на горы, на их покатый пьедестал, изрезанный сухими руслами, был очень красив.
Около полудня мы приехали в курган киргиза Атам-Кула. Курганом называют здесь род укрепления, сложенного из сырцового кирпича. Форма кургана обыкновенно прямоугольная. Рва нет. Высота стены более сажени. Это рыцарские замки киргиз, желавших иметь влияние или власть над бедными. При храбрости и средствах атаки у киргиз курганы так же неприступны, как были неприступны рейнские замки средневековых немецких рыцарей-разбойников. Курганы получили теперь другое назначение - это места складки хлебных запасов богатых киргиз. Такие курганы охраняют хлеб и от воров и от кабанов, без труда выкапывающих хлеб из ям, в которых киргизы прячут его. В курганах живут обыкновенно сторожа, неимущие джетаки или теленгуты, и за определенную плату или за подачки стерегут хлебные склады и другие предметы, принадлежащие хозяину кургана. Курган Кула невелик, шагов пятьдесят в стороне основания. Вход закрывается плохою дверью. С внутренней стороны в стенах поделано несколько конур, из которых в одних сложены мешки проса, войлоки и другая рухлядь, а в других живет скот, загоняемый по ночам во двор кургана. Одна из подобных конур применена к жизни. Здесь сделаны печь, очаг и глиняные нары для спанья. Тут живет одно семейство. Другие же три расположились в юртах, разбитых во дворе кургана.
Мы обедали в кургане. Между прочим, хозяева пояснили нам, что за несколько времени до нашего приезда в курган приехали какой-то казак и киргиз, назвавший себя есаулом, что они взяли двух лошадей, будто бы под наш проезд, и десять копен сена и уехали далее по направлению к реке Чилику. Есаул был с нами. Лошадей нам выставили далее от Иссыкской станицы, следовательно, и казак, и киргиз спекулировали только на наш счет. Может быть, они и не возвратят лошадей. «Зачем ты давал лошадей?» - «Как же их не давать; а если они в самом деле нужны вам были, как бы я тогда отвечал?» Прав киргиз. Натуральная повинность всегда должна вести к злоупотреблениям, если она отбывается не деньгами, а натурою.
После обеда мы поехали далее к Чилику. Дорога была ровная и гладкая. Вечер ясный и тихий, хотя холодный. Мы ехали очень шибко и обогнали еще один караван, идущий из Алматов в Кульджу. Сделав верст с двадцать пять, мы не знали уже, куда и ехать, потому что нам было неизвестно, где выставлены казачьи лошади. Когда уже совершенно стало темнеть, налево послышался собачий лай. Мы повернули туда и нашли казаков и подставу на каком-то большом кургане.
Мы влезли в одну из землянок и были очень обрадованы неожиданным сюрпризом. Мы были на кургане таранчей, убежавших третьего года из Китая. Напившись чаю, я стал расспрашивать хозяина землянки и пришедшего к нам аксакала, старшины кургана, о том, что такое таранчи, тем более что я не имел о них понятия. «Тар» значит просо. Таранчами называются они манжурами, потому что обязаны заниматься земледелием. Таранчи полурабы, выселенные после восстания Джангира-хажи манжурами из семи кашгарских городов в окрестности Кульджи. Первоначально было выселено сюда до шести тысяч кашгарцев, потом выселили еще две тысячи. После подавления восстания Джангир-хажи более кашгарцев не выселяли. У Урумцы и Чугучака поселенных кашгарцев или таранчей нет, все они поселены около Кульджи. Выселяли их с двоякою целью: 1) чтобы ослабить в семи городах враждебный манджурам элемент и 2) чтобы удешевить содержание манджурских войск в Кульдже. С последнею целью таранчи обязаны платить ежегодно китайскому правительству по 32 мешка проса или ячменя с каждой землянки, где семейство состоит менее чем из четырех душ. Семейство, состоящее более чем из четырех душ, платит 64 мешка и т. д. Этою безмилосердною податью содержались манджурские войска в Кульдже. Землю таранчи могли вспахивать, сколько только могли. Если они не уплатят сполна податей, вещи и вся движимость неисправного должника продаются на покрытие недоимки; если же последняя не покрывается и тут, старшина таранчей должен отдать неисправного плательщика в работу и покрывать недоимки платою за его труды. Хлеб, платимый как подать, везется самими таранчами в Кульджу. Таранчи обязаны жить деревушками не более как в пятьдесят душ. Управляются они пятидесятниками, сотниками и тысяцкими. Над всеми таранчами назначается один старший, из таранчей же, с титулом хаким-бека, по назначению дзян-дзюна в Кульдже. Хаким-беком назначается тот, кто более всех заплатит дзян-дзюну. Хаким-бек наблюдает главным образом за аккуратным платежом податей и назначает уже сам тысяцких, сотников и пятидесятников, с которых за такое назначение берет все, что может.
Второстепенные начальники собирают подати и гуртами отправляют их в Кульджу. «Они чрезвычайно нас обижали, - говорил аксакал, - и брали все, что только ни находили в наших землянках. Если же им отказать, они забивали до смерти палками». Таранчи, у которых мы теперь сидели, бежали в наши пределы третьего года в числе сорока семейств, которые и расселились недалеко друг от друга небольшими группами. Третьего года саранча съела весь посев, и таранчи, видя невозможность уплатить подати, ушли к нам. Впрочем, предварительно они посылали соглядатаев, чтобы убедиться, что им не придется содержать русские войска.
Якубов, бывший, по его словам, более пятидесяти раз в Кульдже и имевший случай присмотреться к жизни таранчей, подтвердил все слова аксакала и хозяина. Якубов прибавил, что в Кульдже на базаре можно ежедневно видеть таранчей (мужчин и женщин), отдаваемых их старшинами в работу за неисправный платеж податей. «Вот они теперь и сапоги надели, - говорил Якубов, - а там не посмели бы этого сделать. У них сейчас отнял бы их какой-нибудь старшина». Между тем таранчи лучшие работники, каких мне случалось видеть. Они смирны, трезвы и работают, как волы. В особенности они отличные земледельцы.
Таранчи при восстании дунгеней немедленно пристали к последним, и когда дунгени принуждены были бежать из Кульджи, то собрались в землянках таранчей, которые некоторое время и продовольствовали их. Теперь таранчи со всеми своими семействами стоят в землянках под Кульджею, осаждая последнюю вместе с дунгенями.
Таранчи одеты, как сарты. Тип гораздо благообразнее киргизского. Глаза более открыты и выразительнее.
Мы купили барана и часть его отдали таранчам, напоили их чаем и, поевши, легли спать. Завтра повернем прямо к Или, а до сих пор мы ехали параллельно реке, поднимаясь выше, к устьям Чилика.
ПРОДОЛЖЕНИЕ
Материалы о Верном и других населенных пунктах Семиреченской области:
https://rus-turk.livejournal.com/555456.html
Того же автора:
https://rus-turk.livejournal.com/537572.html