Среднеазиатская богема (3/3)
А. И. Вилькинс. Среднеазиатская богема // Антропологическая выставка 1879 года. Т. 3. Ч. 1. - М., 1879. (Известия Императорского общества любителей естествознания, антропологии и этнографии. Т. XXXV.)
Часть 1. Часть 2.
Цыгане-мазанг (Ферганская область). Ф. Ордэн. (humus)
Различия между люли и белуджи так велики, что они с первого взгляда кажутся принадлежащими к двум совершенно различным племенам. <…>
Если мы вспомним, что таджики и сарты суть народы короткоголовые, с маленькими конечностями и светлой кожей, то, по-видимому, ничто не препятствует допустить, что белуджи, вследствие долгой метисации, могли мало-помалу утратить свои характерные признаки и приобрести отчасти новые (короткоголовность) - словом, выродиться в особое смешанное племя, называющееся теперь люли. <…>
Насколько я могу видеть, три обстоятельства по-видимому противуречат сделанному мною предположению о национальности люли, именно: непризнание белуджи своего родства с люли; различие в занятиях и в языках. Постараюсь, насколько смогу, представить соображения, ослабляющие эти противуречия.
Белуджи в чайхане. Туркмения, 1929
Если белуджи считают себя племенем совершенно отличным от люли, то люли не так смотрят на дело, что выражается уже в том, что они признают белуджей также за люли, только иного рода или колена [В смысле отдела одного и того же племени.]. Приведенные выше названия, которыми люли обозначают белуджей, отличаются только прилагательными, выражающими то характерный темный цвет кожи белуджи, то местность, откуда они выселились, то, наконец, обычный промысел их. Надо заметить еще, что прилагательные эти - тюркские (по крайней мере, слово кара - черный; остальные слова одинаковы и в тюркском, и в персидском языках) и, следовательно, по всему вероятию, перенятые у сартов, потому что интимный язык люли - таджикский, и они, вероятно, заменили бы слово кара персидским сиа, если бы сами составили названия для белуджи. Но даже если бы люли и отрекались от всякой родственной связи с белуджи, то и тогда дело могло бы быть объяснено, если предположить очень большую давность переселения люли из Индии в Туркестан. Хотя не сохранилось никаких преданий об эпохе этого переселения, тем не менее язык люли позволяет сделать по этому поводу кое-какие заключения. Из списка люлинских слов видно, что они употребляют некоторые арабские слова, причем совсем не из тех, которые употребляются сартами [Арабские слова, вошедшие в язык сартов, выражают почти исключительно понятия отвлеченные, т. е. те, для которых не хватило слов в тюркском языке.]. Не значит ли это, что упомянутые слова заимствовали люли не через сартов, а самостоятельно у арабов? Я полагаю поэтому возможным предположить, что люли бродили уже по Туркестану во время арабского владычества, т. е. более чем за 1000 лет до нашего времени; тогда они и нахватались арабских слов, присутствие которых в люлинском лексиконе иначе вряд ли объяснимо. Хотя, конечно, названный период времени достаточен для того, чтобы многое предать полному забвению, особенно для народа неграмотного и не разрабатывающего историю, но я вижу мало вероятия в предположении, что люли, так сказать, целым племенем (или значительною частью его) выселились в Туркестан во времена арабов. Судя по теперешним переселениям белуджи, вероятнее думать, что и в прежние времена они (или прародительское племя) приходили от времени до времени отдельными незначительными группами. Но в таком случае повествования о родине постоянно поддерживались бы между ними, а не утрачивались. Остается допустить только одно, именно, что был когда-нибудь значительный перерыв в их переселениях, во время которого у поколений, родившихся в Туране, не осталось никаких сведений о родине, кроме ее имени, которое люли называют и теперь в унисон с сартами. Это могло произойти быстро у первобытных людей: у меня на глазах белуджи, родившиеся в Туркестане от отцов, вышедших из С. Индии или из-под Келата; они ничего не знают о месте родины отцов, даже название главного города той местности им не известно. Мы знаем, что в наше время племя, называющее себя белуджи, кочующее в Белуджистане и прилегающей части С. Индии, выселяется оттуда в Туркестан.
Брагуи (белуджи). Белуджистан, г. Кветта. 1898
Ничто не мешает нам считать, что эти переселения происходили и в очень отдаленные от нас времена. Что заставило и заставляет это племя навсегда покидать свои родные места? Надо думать, что бедность родины, трудность прокармливания в ней живя нищенством, не имея влечения к оседлой, земледельческой жизни. Если мы примем такое толкование [Не лишенное большого вероятия по отношению к азиатским народам.], то станет ясно, что поток эмиграции должен был направляться туда, где государство богаче, деятельность населения кипучее, словом - в более цивилизованные страны. Вероятно, так и делалось. Если мы взглянем на условия среднеазиатской жизни за несколько столетий до нашей эры, то увидим, что культурные ценности располагались на западе. Ассирия и Вавилон могли быть пунктами, где темнокожие тунеядцы прокармливались крохами, падавшими с роскошных столов подданных Нина и Семирамиды [Отсюда они могли направляться и дальше на запад: в С. Африку и через Малую Азию в Европу, где потомками их являются цыгане.]. Но прошли века, и пустыня разостлалась над развалинами некогда цветущих царств. В Иран стала направляться эмиграция и, по мере того, как варварский Туран подчинялся оружию и цивилизации иранцев, передвигались в него понемногу и паразитные спутники победителей. Наступил VII век, а с ним вместе пронесся по Средней Азии опустошительный поток арабов. Возможно, что слух о грозной войне и о суровости новых хозяев страны удержали дальнейшую эмиграцию, возобновившуюся только впоследствии, при наступлении более благоприятного положения вещей. При этом не мешает иметь в виду и вопрос о религии. Во времена древних персов процветало арийское учение Заратустры (Зороастра); праотцы белуджей, по всему вероятию, были адептами того же учения и, следовательно, могли безбоязненно направляться к единоверцам. Ислам, внесенный арабами, сделал разницу в религиях, и возможно, что эмиграция белуджей возобновилась только тогда, когда они сами, вместе с частью населения С. Индии, примкнули к мусульманству. Раньше этого им не совсем удобно было являться среди фанатического населения первых последователей Мохаммеда. Так можно было бы объяснить перерыв в переселениях, если он окажется нужным [Такое же влияние на эмиграцию белуджей могло иметь и позднейшее варварское вторжение монголов в Среднюю Азию; Чингиз доходил до Балха и разрушил его.]. Эмиграция нынешних белуджи направляется в Туркестан через Авганистан и Бухару на Самарканд. Может быть, впрочем, что люли не совсем тождественны с белуджи и представляют собою другой отпрыск общего их с ними прародителя; другими словами, люли и белуджи суть два рода одного древнего племени. При этом допущении нам становится понятным, что белуджи считают их другим «сортом» и отличают названиями джаги́ [Мягкое г.] и сига́н.
Цыгане-люли со своим щепным товаром. Ф. Ордэн. (humus)
Различие занятий (промыслов) у люли и белуджи, мне кажется, не может считаться серьезным препятствием для признания их за одно и то же племя. Если сопоставить занятия цыган [Я позволю себе здесь сравнении с цыганами потому, что есть основания предполагать весьма тесное родство их с белуджи.] различных местностей, то увидим, что занятия эти весьма разнообразны, и мы с трудом (или с натяжками) в состоянии будем указать на такое ремесло, которое по справедливости могло бы считаться за их родное, племенное. Я думаю, что цыгане промышляют тем, что сподручнее, а такое сподручное ремесло в разных местах оказывается различным. Правда, они везде пробуют охотнее легкие способы заработков, но в случае нужды они обращаются и к правильной работе, подобно другим народам; примерами могут служить придунайские медники (calderari) и производители щепного товара в Туркестане. Что это производство возникло у них в Средней Азии, а не принесено с их родины, можно заключить из того, что только городские, оседлые люли занимаются им; будь оно национальным, оно, вероятно, встречалось бы и у кочевых. Точно так же смотрю я на пение; им промышляют только немногие семьи из всего цыганского населения данной страны. Притом музыка цыган, насколько я знаю, нигде (в Европе) не является национальною. Наши под именем «цыганских песен» поют русские романсы; долгое время музыка венгерских цыган считалась оригинальною, но последние исследования показали, что это есть утраченная венграми их старая национальная музыка, заменившаяся теперь новой, культурной, общеевропейской; цыгане суть только носители старых венгерских мелодий, построенных на своеобразной гамме. Мы знаем, что большая часть белуджистанцев на родине представляют собою кочевое, пастушеское племя [Они выводят на продажу верблюдов в авганские владения. Может быть, торговля собаками наших люли может считаться отголоском этого национального промысла домашними животными.], отчасти грабительское. Если время позволит разрешить в положительном смысле возможность происхождения цыган от белуджи (или от общего им прародительского племени), то не мешает иметь в виду это отсутствие ремесл у кочевых белуджи, т. е. у тех, которые эмигрируют, даже если не исключительно, то преимущественно перед оседлыми. Я думаю, что даже ворожба, это почти повсеместное занятие цыган, заимствована ими, во время бесконечных странствований их, от других народов. В пользу этого предположения говорит то обстоятельство, что люли не имеют собственных названий для этого занятия. Акт гадания называется у них арабским словом фаль (может быть, гадание и заимствовано от арабов); мы видели выше, что люли дали своему племени название мугат, т. е. «волхв», уже не арабское, а такое, которое могло бы понимать иранское население, среди которого им приходилось вращаться. Вспомним, что чистые белуджи и теперь не занимаются ворожбой, а занятие это практикуется люли, т. е. уже переродившиеся белуджи, вследствие долговременных скрещиваний с другими народами. В образе жизни белуджи мы видим зачатки многих характерных для цыган свойств, именно: склонность к dolce farniente, барышничеству лошадьми (как отголосок древнего уменья обращаться с животными, свойственного всякому пастушескому племени) и воровству, когда новые условия жизни не дают возможности к открытому грабежу. Скитальчество цыган можно рассматривать не как остаток прежней кочевой жизни, а скорее как результат нищенства, требующего для успешного собирания милостыни частой перемены жертвователей, а следовательно, и мест.
Насколько я могу видеть, различие в языке составляет самое серьезное препятствие для допущения защищаемого мною предположения о тесном родстве люли и белуджи. Повторяю, я не лингвист и не могу объяснить это различие; впрочем, я попытаюсь представить некоторые соображения. Язык люли весь составной; мы встречаем в нем слова: персидские, арабские, тюркские, индийские и такие, корни которых мне неизвестны и ждут еще объяснений филологов. Я принял эти слова за остатки древнего люлинского языка единственно основываясь на неимении их в идиомах Средней Азии; но, может быть, я не прав, и они окажутся заимствованными, а остатками прежнего языка явятся немногие индийские слова (16-17 из двухсот), общие с словами языка европейских цыган. Если это окажется справедливым, то обсуждение вопроса значительно облегчится; но в том-то и дело, что это весьма сомнительно. Нетрудно видеть, что почти все эти древние арийские слова перешли и в другие среднеазиатские языки арийских корней и, следовательно, общность с белуджистанскими нисколько не доказательна, так как люли могли заимствовать их самостоятельно, например с персидского языка [Так как эти же слова люли являются общими с цыганскими, то и в этом случае можно высказать то же самое замечание. Цыгане могли заимствовать их независимо от люли.]. Меня еще более склоняет смотреть на необъясненные мною слова люли как на коренные следующее, может быть, весьма поучительное, обстоятельство.
В 1874 году я был в Бухаре и слышал, что бачи [Мальчики - публичные танцовщики и певцы.] обменивались между собою какими-то особенными словами. Подозвав одного из мальчиков, я записал десятка полтора этих слов, которых никто из окружавших меня мусульман не понимал. Мальчик объяснил, что это собственный их, бухарских бачей, язык, составленный для того, чтобы свободнее можно было переговариваться в присутствии публики. Короче, эти слова оказывались «воровским языком» бачей, не могших указать его происхождение. Через несколько лет, когда я начал изучать ферганских люли, я был немало удивлен, когда встретил в их языке целиком и без изменений слова, записанные мною от бухарских бачей, и когда корни этих слов не поддались разъяснению, несмотря на то, что я перебрал десять различных арийских идиомов как персидской, так и индийской групп. Мысль, что слова эти и у люли представляют «воровской» лексикон, я скоро оставил потому, что самый выбор слов не соответствует идее и потребностям воровского языка, в чем нетрудно убедиться из рассмотрения приложенного к этой статье списка люлинских слов. Я позволю себе обратить внимание читателя на то значение, какое может иметь для нас употребление этих слов бачами.
Начну с объяснения названия люли, которым окрестили среднеазиатцы выходцев из Индустана. Исстари индийские баядерки назывались персами люли [Сведеньем этим я обязан поручику 1-го Туркестанского стрелкового батальона Назарову. Господа Назаров (персиянин родом) и А. Д. Юрашкевич (воспитанник Восточного факультета С.-Петербургского университета) помогали мне своими знаниями персидского и арабского языков, за что прошу их принять мою искреннюю благодарность.]. Не указывает ли это обстоятельство на то, что праотцы теперешних туркестанских люли, первые выходцы из Индии, были плясунами и певцами? Может быть, от них научились танцам и иранские мальчики [К тому же на присутствие индийских элементов в танцах бачей как будто указывают постоянные движения рук во время пляски; они «танцуют» даже больше руками, чем ногами, так как часто бача производит различные фигуры руками, изгибается корпусом, сидя на месте.]? Впоследствии ремесло могло оказаться невыгодным для люли и утратиться в большинстве местностей. Как будто на такой ход дела указывает промысел кашгарских цыган (?), заключающийся почти исключительно в пении и пляске. Конечно, это все вопросы; может быть, дело было проще, и именем люли отметили темных женщин с открытыми лицами, принимая их за настоящих индианок; но такое простое предположение может считаться вероятным только в том случае, если будет доказано, что люли вступили в Среднюю Азию в тот период, когда мусульманские женщины ходили там уже с закрытыми лицами, а не раньше. Если действительно люли были учителями танцовального искусства в Средней Азии, то становится понятным и знакомство бачей с их языком, иначе труднообъяснимое. Впоследствии, когда люли перестали промышлять пляскою и бачи прекратили всякие сношения с ними, утратилось и воспоминание о первоначальных источниках тех слов, которые теперь составляют «le javanais» бухарских бачей. Прибавлю к этому, что обозначение племени иранским словом «люли» как будто говорит в пользу предположения, что оно появилось в Средней Азии не во времена арабов, а раньше их.
В предыдущих строках я старался указать, насколько мог, на те pro и contra, которые можно привести относительно предположения о родстве люли и белуджи. Я сознаю, что все высказанное по этому поводу в высшей степени гадательно и основано на немногих фактах, требовавших логического объяснения. Многим соображения мои, вероятно, покажутся малодоказательными, но на чем же основываться в попытке восстановить происхождение племени, никогда не имевшего собственной истории и никогда не принимавшего участия в исторической жизни других народов? Более прочные основания для наших заключений может дать только тщательное этнологическое и антропологическое изучение племен Белуджистана и бассейна Инда.
Теперь является на сцену в высшей степени любопытный вопрос: какое отношение имеют цыганообразные племена Средней Азии к европейским и другим настоящим цыганам? Можно ли считать эти народности родственными или же сходство их ограничивается только скитальческим и нищенским образом жизни? Вопрос этот теперь не может быть разрешен окончательно: для этого требуются тщательные исследования, которых до сих пор не было произведено. Сделав эту оговорку, я позволю себе высказать мнение, что предположение о родстве их друг с другом не только возможно, но даже вероятно. Конечно, сравнение цыган должно производиться только с предполагаемым чистым источником их происхождения (или с прямыми потомками этого древнего племени), с белуджи, а не с производными его. Однако чистым антропологическим сравнением ограничиваться в этом случае нельзя: пример люли показывает, что наиболее характерные краниологические признаки могут совершенно измениться под влиянием скрещивания с иначе сформированными племенами. В книге Топинара [L'anthropologie par Paul Topinard, 1877, pag. 471.] приведено показание Hovelacque'а, что между индийскими цыганами можно различить два типа: «l'un fin, l'autre grossier». По всей вероятности, и здесь дело заключается не в племенном различии этих «цыган», а обусловливается метисацией. Если эти «цыгане» суть те же белуджи, которые приходят из Индии в Туркестан, то мой голос может иметь место при обсуждении этого вопроса. В наших белуджи замечаются точно такие же различия, и я объясняю их смешением белуджи с индусами. Отец привезенного мною на выставку белуджи представляет собою именно un type fin; вместе с этим, я не могу не видеть, что его лицо вытянуто благодаря высокому, чисто индусскому лбу; что его череп гораздо короче, чем у сына; что он гипсикефал и обладает узким носом. На мой взгляд, это явный метис. Если мы примем во внимание указанные существенные изменения типа белуджи, обусловленные метисацией, то понятно, что краниологические признаки цыган различных местностей должны быть несколько отличны друг от друга и в большей или меньшей степени приближаться к признакам народа, среди которого живут цыгане; что же касается сходства с белуджи, то оно может оказаться во многом уже совершенно утраченным, и надежды наши, по всей вероятности, придется возложить на отыскание проблесков атавизма. До чего вырождается цыганский тип, напр. в Москве, может показать присутствие в хорах белокурых «цыганок» с чрезвычайно нежным цветом кожи; эти особи по наружности не отличаются от русских девушек. Цветность кожи изменяется до известной степени и помимо метисации, вследствие климатических условий; кроме того, загар у белуджи бывает необыкновенно силен, вызывая чуть не черноту кожи, но после спадения загара руки, особенно пальцы, остаются у них все-таки черны, что и заставляет считать эту окраску племенным признаком. Под жгучим солнцем Белуджистана и Индии они, вероятно, никогда не отцветают вполне и остаются очень темными во все времена года. Нет ничего невероятного в предположении, что белуджи суть потомки одного из черных племен Древней Индии (может быть, дравидов?), и интенсивная окраска их крупных рук может считаться сама признаком атавистическим [Вспомним, что в древности население Гедрозии (нынешнего Белуджистана) называлось эфиопским.]. Во всяком случае, физиогноматические и краниологические особенности их, по-видимому, не дают им место среди чистых арийцев, а тем более индусов, языком которых они говорят; их идиом принадлежит к числу новоиндийских наречий, следовательно, это не примитивный язык; но мы не знаем, приняли они его как чуждый или же они говорили во времена оны на древнеиндийском языке и постепенно изменили его, заодно с обитателями С. Индии? Сопоставляя все сказанное мною о белуджи с нашими сведениями о цыганах, мы увидим, что точки опоры (хотя довольно слабые) для признания родства их между собою существуют. Вот некоторые из них: язык белуджи очень близок к цыганскому [Может быть, несмотря на незначительное количество измерений, мне позволено будет указать и на близость величины головного указателя цыган и белуджи <…>.]; образ жизни и некоторые характерные для цыган черты, мы видели уже, могут быть найдены и в белуджистанцах. Известные всем стройность и ловкость цыган очень типичны и для нынешних обитателей древней Гедрозии. Темная кожа цыган, удержавшаяся, несмотря на многое множество поколений, рожденных в наших широтах, показывает также происхождение из от очень темно окрашенных родичей. Безболезненность и красота цыганских зубов также характерны для белуджи. Всем известна своеобразная манера цыган говорить, произнося чересчур аккуратно каждый слог, и их несколько глухой голос. Я слышу эти же особенности и в говоре белуджи [Может быть, следует вспомнить здесь и строгую нравственность девушек люли и белуджи. Кому не известна (бывшая, по крайней мере, прежде) почти совершенная (хотя своеобразная) недоступность цыганских девиц? Положим, это служит к наживе; неудовлетворенный вздыхатель не жалеет денег. Но чем бы ни объяснялось это целомудрие, оно все-таки в большинстве случаев сохраняется.]. Для выяснения вопроса о происхождении цыган от белуджи [Оговариваю здесь еще раз, что под неопределенным именем белуджи здесь подразумевается одно из бродячих племен Белуджистана и С. Индии; точное обозначение этого племени я теперь привести еще не могу, но, по всему вероятию, оно окажется племенем джатт.] следовало бы, как уже сказано, обратить внимание на некоторые мелкие особенности, ускользавшие до сих пор от изучения. Не мудрено, что что-нибудь да сохранилось у них. Можно бы, например, поискать: 1) не бывает ли случаев долихокефалии у цыган, живущих среди короткоголового населения; 2) не встречается ли особенно темная окраска пальцев; 3) каковы обыкновенно относительные размеры кистей рук, сравнительно с остальным населением занимаемой цыганами местности, и не попадаются ли случаи несоразмерно длинных кистей; 4) не употребляют ли где цыгане (напр., в Сирии и Малой Азии) палаток, схожих с описанной выше палаткой белуджистанцев; 5) в Белуджистане интересно бы справиться, нет ли в плясках туземцев дрожания плечами, характерного для цыган, и т. п.
Таким образом, занятия мои ферганскими люли привели меня к двум заключениям; 1) люли суть перемешавшиеся с народами Средней Азии представители одного из родов (колен) племени белуджи; 2) родство белуджи с цыганами очень вероятно.
Если является возможность подозревать тесное родство цыган с белуджи, то естественно выступает на сцену вопрос о древних цыганах, внесших, по мнению некоторых ученых, бронзовые мечи в Европу. По-видимому, белуджи не могут претендовать на эту честь, ибо маленькие рукоятки мечей бронзового периода не соответствуют огромным рукам белуджей. Это обстоятельство, даже если можно считать важным, что они сами не могли употреблять на дело этих мечей, еще не делает абсолютно невозможным получение через них мечей европейцами; они могли сами приобретать их для перепродажи, так как на такой товар был большой спрос. В наше время Келат, столица Белужистана, производит много оружия (хотя невысокого качества) и сбывает его в Синд, Бомбей и Кандагар [См. «Географию» A v. Kladen, изд. 1866 г. Band 3, pag. 200 и 201 (Balutschistan).]. Но мы не знаем, к какой эпохе относится начало этого производства и может ли оно считаться более древним, чем фабрикация оружия в окрестных странах. Во всяком случае, совершенно отрицать возможность участия в разнесении мечей белуджистанцами нельзя, но надо согласиться и с тем, что они сомнительно; разве откроется еще какой-нибудь неизвестный нам способ держать меч и драться им.
Кроме описанных люли и белуджи, в Туркестане встречаются еще два народца, входящие в состав среднеазиатской богемы; это ага и мазанги. Первые называются также кашгари-люли, т. е. кашгарскими люли. Мне ни разу не удалось видеть их. По показаниям и сартов, и люли, они промышляют пением и пляскою; женщины их известны как проститутки [Эта склонность кашгарских люлинок к проституции не будет стоять особняком, если вспомним, что кашгарские города (особенно Яркенд и Хотан) еще в средние века славились распущенностью нравов. Можно видеть, следовательно, в этом случае «влияние среды» на люли, также, вероятно, перемешавшихся с кашгарцами.]. Насколько я знаю, ага встречаются только в Фергане, и то в ничтожном количестве. В г. Коканде, как мне говорили, есть всего один дом, занятый человеками пятью ага. Летом они также бродят по деревням. Про их язык я ничего не узнал толком; люли отзывались, что не понимают их, потому что у них отдельный кашгарский язык; но язык Кашгара есть тот же тюркский, отличающийся только незначительными особенностями.
Что касается мазангов, я завел с ними сношения в самом начале моих занятий туркестанской богемой, но, увидав резкую разницу их от люли (они субдолихокефалы, и притом гипсикефалы), отступился от них как от племени, ничего общего с люли не имеющего. Теперь я вижу, что поторопился; с белуджи я познакомился спустя долгое время, и они показали мне, что мазангами пренебрегать не следовало, да было уже поздно. Немногое могу сообщить о них теперь. Этот народ, в общем, по-видимому несколько рослее, чем люли, с довольно сильно выраженным таджикским типом. Образом жизни они очень схожи с люли, но ремесл у них я не встречал; знаю, что они промышляют мелочной торговлей, бродя из дома в дом. Мужчины величают себя аттар (москательщик), так же, как и некоторые белуджи, а женщины продают разные принадлежности женских работ: нитки, иголки и т. п. Помню, что мне приходилось видеть девушек мазанг (также не закрывающих лиц) весьма большой красоты. Между люлинками еще можно встретить хорошенькое личико, но я не могу сказать того же относительно девушек племени белуджи. В противуположность этим последним, мазанги часто имеют испорченные зубы и страдают ими. Мазанги считают себя выходцами из Бухары, а родным языком своим таджикский. <…>
Считаю обязанностью выразить здесь искреннюю признательность доктору С. И. Моравицкому за помощь, оказанную им моим занятиям по изучению люли. Кроме разделения труда по антропологическим измерениям, г-н Моравицкий взял на себя самую тяжелую часть дела - добычу черепов и скелета люли, что сопряжено на Востоке с чрезвычайными затруднениями.
Нищенки (город Ташкент). Поль Надар, 1890
Нищенки (город Ташкент). Поль Надар, 1890
Нищенка (Туркестанский край). Поль Надар, 1890
Нищенка (Туркестанский край). Поль Надар, 1890
Нищенки (Туркестанский край). Поль Надар, 1890
Нищенка (Туркестанский край). Поль Надар, 1890
Нищенки. Город Пенджикент, 1925
В. В. Верещагин. Люли (цыган). 1867-1868
Часть 1. Часть 2.
Цыгане-мазанг (Ферганская область). Ф. Ордэн. (humus)
Различия между люли и белуджи так велики, что они с первого взгляда кажутся принадлежащими к двум совершенно различным племенам. <…>
Если мы вспомним, что таджики и сарты суть народы короткоголовые, с маленькими конечностями и светлой кожей, то, по-видимому, ничто не препятствует допустить, что белуджи, вследствие долгой метисации, могли мало-помалу утратить свои характерные признаки и приобрести отчасти новые (короткоголовность) - словом, выродиться в особое смешанное племя, называющееся теперь люли. <…>
Насколько я могу видеть, три обстоятельства по-видимому противуречат сделанному мною предположению о национальности люли, именно: непризнание белуджи своего родства с люли; различие в занятиях и в языках. Постараюсь, насколько смогу, представить соображения, ослабляющие эти противуречия.
Белуджи в чайхане. Туркмения, 1929
Если белуджи считают себя племенем совершенно отличным от люли, то люли не так смотрят на дело, что выражается уже в том, что они признают белуджей также за люли, только иного рода или колена [В смысле отдела одного и того же племени.]. Приведенные выше названия, которыми люли обозначают белуджей, отличаются только прилагательными, выражающими то характерный темный цвет кожи белуджи, то местность, откуда они выселились, то, наконец, обычный промысел их. Надо заметить еще, что прилагательные эти - тюркские (по крайней мере, слово кара - черный; остальные слова одинаковы и в тюркском, и в персидском языках) и, следовательно, по всему вероятию, перенятые у сартов, потому что интимный язык люли - таджикский, и они, вероятно, заменили бы слово кара персидским сиа, если бы сами составили названия для белуджи. Но даже если бы люли и отрекались от всякой родственной связи с белуджи, то и тогда дело могло бы быть объяснено, если предположить очень большую давность переселения люли из Индии в Туркестан. Хотя не сохранилось никаких преданий об эпохе этого переселения, тем не менее язык люли позволяет сделать по этому поводу кое-какие заключения. Из списка люлинских слов видно, что они употребляют некоторые арабские слова, причем совсем не из тех, которые употребляются сартами [Арабские слова, вошедшие в язык сартов, выражают почти исключительно понятия отвлеченные, т. е. те, для которых не хватило слов в тюркском языке.]. Не значит ли это, что упомянутые слова заимствовали люли не через сартов, а самостоятельно у арабов? Я полагаю поэтому возможным предположить, что люли бродили уже по Туркестану во время арабского владычества, т. е. более чем за 1000 лет до нашего времени; тогда они и нахватались арабских слов, присутствие которых в люлинском лексиконе иначе вряд ли объяснимо. Хотя, конечно, названный период времени достаточен для того, чтобы многое предать полному забвению, особенно для народа неграмотного и не разрабатывающего историю, но я вижу мало вероятия в предположении, что люли, так сказать, целым племенем (или значительною частью его) выселились в Туркестан во времена арабов. Судя по теперешним переселениям белуджи, вероятнее думать, что и в прежние времена они (или прародительское племя) приходили от времени до времени отдельными незначительными группами. Но в таком случае повествования о родине постоянно поддерживались бы между ними, а не утрачивались. Остается допустить только одно, именно, что был когда-нибудь значительный перерыв в их переселениях, во время которого у поколений, родившихся в Туране, не осталось никаких сведений о родине, кроме ее имени, которое люли называют и теперь в унисон с сартами. Это могло произойти быстро у первобытных людей: у меня на глазах белуджи, родившиеся в Туркестане от отцов, вышедших из С. Индии или из-под Келата; они ничего не знают о месте родины отцов, даже название главного города той местности им не известно. Мы знаем, что в наше время племя, называющее себя белуджи, кочующее в Белуджистане и прилегающей части С. Индии, выселяется оттуда в Туркестан.
Брагуи (белуджи). Белуджистан, г. Кветта. 1898
Ничто не мешает нам считать, что эти переселения происходили и в очень отдаленные от нас времена. Что заставило и заставляет это племя навсегда покидать свои родные места? Надо думать, что бедность родины, трудность прокармливания в ней живя нищенством, не имея влечения к оседлой, земледельческой жизни. Если мы примем такое толкование [Не лишенное большого вероятия по отношению к азиатским народам.], то станет ясно, что поток эмиграции должен был направляться туда, где государство богаче, деятельность населения кипучее, словом - в более цивилизованные страны. Вероятно, так и делалось. Если мы взглянем на условия среднеазиатской жизни за несколько столетий до нашей эры, то увидим, что культурные ценности располагались на западе. Ассирия и Вавилон могли быть пунктами, где темнокожие тунеядцы прокармливались крохами, падавшими с роскошных столов подданных Нина и Семирамиды [Отсюда они могли направляться и дальше на запад: в С. Африку и через Малую Азию в Европу, где потомками их являются цыгане.]. Но прошли века, и пустыня разостлалась над развалинами некогда цветущих царств. В Иран стала направляться эмиграция и, по мере того, как варварский Туран подчинялся оружию и цивилизации иранцев, передвигались в него понемногу и паразитные спутники победителей. Наступил VII век, а с ним вместе пронесся по Средней Азии опустошительный поток арабов. Возможно, что слух о грозной войне и о суровости новых хозяев страны удержали дальнейшую эмиграцию, возобновившуюся только впоследствии, при наступлении более благоприятного положения вещей. При этом не мешает иметь в виду и вопрос о религии. Во времена древних персов процветало арийское учение Заратустры (Зороастра); праотцы белуджей, по всему вероятию, были адептами того же учения и, следовательно, могли безбоязненно направляться к единоверцам. Ислам, внесенный арабами, сделал разницу в религиях, и возможно, что эмиграция белуджей возобновилась только тогда, когда они сами, вместе с частью населения С. Индии, примкнули к мусульманству. Раньше этого им не совсем удобно было являться среди фанатического населения первых последователей Мохаммеда. Так можно было бы объяснить перерыв в переселениях, если он окажется нужным [Такое же влияние на эмиграцию белуджей могло иметь и позднейшее варварское вторжение монголов в Среднюю Азию; Чингиз доходил до Балха и разрушил его.]. Эмиграция нынешних белуджи направляется в Туркестан через Авганистан и Бухару на Самарканд. Может быть, впрочем, что люли не совсем тождественны с белуджи и представляют собою другой отпрыск общего их с ними прародителя; другими словами, люли и белуджи суть два рода одного древнего племени. При этом допущении нам становится понятным, что белуджи считают их другим «сортом» и отличают названиями джаги́ [Мягкое г.] и сига́н.
Цыгане-люли со своим щепным товаром. Ф. Ордэн. (humus)
Различие занятий (промыслов) у люли и белуджи, мне кажется, не может считаться серьезным препятствием для признания их за одно и то же племя. Если сопоставить занятия цыган [Я позволю себе здесь сравнении с цыганами потому, что есть основания предполагать весьма тесное родство их с белуджи.] различных местностей, то увидим, что занятия эти весьма разнообразны, и мы с трудом (или с натяжками) в состоянии будем указать на такое ремесло, которое по справедливости могло бы считаться за их родное, племенное. Я думаю, что цыгане промышляют тем, что сподручнее, а такое сподручное ремесло в разных местах оказывается различным. Правда, они везде пробуют охотнее легкие способы заработков, но в случае нужды они обращаются и к правильной работе, подобно другим народам; примерами могут служить придунайские медники (calderari) и производители щепного товара в Туркестане. Что это производство возникло у них в Средней Азии, а не принесено с их родины, можно заключить из того, что только городские, оседлые люли занимаются им; будь оно национальным, оно, вероятно, встречалось бы и у кочевых. Точно так же смотрю я на пение; им промышляют только немногие семьи из всего цыганского населения данной страны. Притом музыка цыган, насколько я знаю, нигде (в Европе) не является национальною. Наши под именем «цыганских песен» поют русские романсы; долгое время музыка венгерских цыган считалась оригинальною, но последние исследования показали, что это есть утраченная венграми их старая национальная музыка, заменившаяся теперь новой, культурной, общеевропейской; цыгане суть только носители старых венгерских мелодий, построенных на своеобразной гамме. Мы знаем, что большая часть белуджистанцев на родине представляют собою кочевое, пастушеское племя [Они выводят на продажу верблюдов в авганские владения. Может быть, торговля собаками наших люли может считаться отголоском этого национального промысла домашними животными.], отчасти грабительское. Если время позволит разрешить в положительном смысле возможность происхождения цыган от белуджи (или от общего им прародительского племени), то не мешает иметь в виду это отсутствие ремесл у кочевых белуджи, т. е. у тех, которые эмигрируют, даже если не исключительно, то преимущественно перед оседлыми. Я думаю, что даже ворожба, это почти повсеместное занятие цыган, заимствована ими, во время бесконечных странствований их, от других народов. В пользу этого предположения говорит то обстоятельство, что люли не имеют собственных названий для этого занятия. Акт гадания называется у них арабским словом фаль (может быть, гадание и заимствовано от арабов); мы видели выше, что люли дали своему племени название мугат, т. е. «волхв», уже не арабское, а такое, которое могло бы понимать иранское население, среди которого им приходилось вращаться. Вспомним, что чистые белуджи и теперь не занимаются ворожбой, а занятие это практикуется люли, т. е. уже переродившиеся белуджи, вследствие долговременных скрещиваний с другими народами. В образе жизни белуджи мы видим зачатки многих характерных для цыган свойств, именно: склонность к dolce farniente, барышничеству лошадьми (как отголосок древнего уменья обращаться с животными, свойственного всякому пастушескому племени) и воровству, когда новые условия жизни не дают возможности к открытому грабежу. Скитальчество цыган можно рассматривать не как остаток прежней кочевой жизни, а скорее как результат нищенства, требующего для успешного собирания милостыни частой перемены жертвователей, а следовательно, и мест.
Насколько я могу видеть, различие в языке составляет самое серьезное препятствие для допущения защищаемого мною предположения о тесном родстве люли и белуджи. Повторяю, я не лингвист и не могу объяснить это различие; впрочем, я попытаюсь представить некоторые соображения. Язык люли весь составной; мы встречаем в нем слова: персидские, арабские, тюркские, индийские и такие, корни которых мне неизвестны и ждут еще объяснений филологов. Я принял эти слова за остатки древнего люлинского языка единственно основываясь на неимении их в идиомах Средней Азии; но, может быть, я не прав, и они окажутся заимствованными, а остатками прежнего языка явятся немногие индийские слова (16-17 из двухсот), общие с словами языка европейских цыган. Если это окажется справедливым, то обсуждение вопроса значительно облегчится; но в том-то и дело, что это весьма сомнительно. Нетрудно видеть, что почти все эти древние арийские слова перешли и в другие среднеазиатские языки арийских корней и, следовательно, общность с белуджистанскими нисколько не доказательна, так как люли могли заимствовать их самостоятельно, например с персидского языка [Так как эти же слова люли являются общими с цыганскими, то и в этом случае можно высказать то же самое замечание. Цыгане могли заимствовать их независимо от люли.]. Меня еще более склоняет смотреть на необъясненные мною слова люли как на коренные следующее, может быть, весьма поучительное, обстоятельство.
В 1874 году я был в Бухаре и слышал, что бачи [Мальчики - публичные танцовщики и певцы.] обменивались между собою какими-то особенными словами. Подозвав одного из мальчиков, я записал десятка полтора этих слов, которых никто из окружавших меня мусульман не понимал. Мальчик объяснил, что это собственный их, бухарских бачей, язык, составленный для того, чтобы свободнее можно было переговариваться в присутствии публики. Короче, эти слова оказывались «воровским языком» бачей, не могших указать его происхождение. Через несколько лет, когда я начал изучать ферганских люли, я был немало удивлен, когда встретил в их языке целиком и без изменений слова, записанные мною от бухарских бачей, и когда корни этих слов не поддались разъяснению, несмотря на то, что я перебрал десять различных арийских идиомов как персидской, так и индийской групп. Мысль, что слова эти и у люли представляют «воровской» лексикон, я скоро оставил потому, что самый выбор слов не соответствует идее и потребностям воровского языка, в чем нетрудно убедиться из рассмотрения приложенного к этой статье списка люлинских слов. Я позволю себе обратить внимание читателя на то значение, какое может иметь для нас употребление этих слов бачами.
Начну с объяснения названия люли, которым окрестили среднеазиатцы выходцев из Индустана. Исстари индийские баядерки назывались персами люли [Сведеньем этим я обязан поручику 1-го Туркестанского стрелкового батальона Назарову. Господа Назаров (персиянин родом) и А. Д. Юрашкевич (воспитанник Восточного факультета С.-Петербургского университета) помогали мне своими знаниями персидского и арабского языков, за что прошу их принять мою искреннюю благодарность.]. Не указывает ли это обстоятельство на то, что праотцы теперешних туркестанских люли, первые выходцы из Индии, были плясунами и певцами? Может быть, от них научились танцам и иранские мальчики [К тому же на присутствие индийских элементов в танцах бачей как будто указывают постоянные движения рук во время пляски; они «танцуют» даже больше руками, чем ногами, так как часто бача производит различные фигуры руками, изгибается корпусом, сидя на месте.]? Впоследствии ремесло могло оказаться невыгодным для люли и утратиться в большинстве местностей. Как будто на такой ход дела указывает промысел кашгарских цыган (?), заключающийся почти исключительно в пении и пляске. Конечно, это все вопросы; может быть, дело было проще, и именем люли отметили темных женщин с открытыми лицами, принимая их за настоящих индианок; но такое простое предположение может считаться вероятным только в том случае, если будет доказано, что люли вступили в Среднюю Азию в тот период, когда мусульманские женщины ходили там уже с закрытыми лицами, а не раньше. Если действительно люли были учителями танцовального искусства в Средней Азии, то становится понятным и знакомство бачей с их языком, иначе труднообъяснимое. Впоследствии, когда люли перестали промышлять пляскою и бачи прекратили всякие сношения с ними, утратилось и воспоминание о первоначальных источниках тех слов, которые теперь составляют «le javanais» бухарских бачей. Прибавлю к этому, что обозначение племени иранским словом «люли» как будто говорит в пользу предположения, что оно появилось в Средней Азии не во времена арабов, а раньше их.
В предыдущих строках я старался указать, насколько мог, на те pro и contra, которые можно привести относительно предположения о родстве люли и белуджи. Я сознаю, что все высказанное по этому поводу в высшей степени гадательно и основано на немногих фактах, требовавших логического объяснения. Многим соображения мои, вероятно, покажутся малодоказательными, но на чем же основываться в попытке восстановить происхождение племени, никогда не имевшего собственной истории и никогда не принимавшего участия в исторической жизни других народов? Более прочные основания для наших заключений может дать только тщательное этнологическое и антропологическое изучение племен Белуджистана и бассейна Инда.
Теперь является на сцену в высшей степени любопытный вопрос: какое отношение имеют цыганообразные племена Средней Азии к европейским и другим настоящим цыганам? Можно ли считать эти народности родственными или же сходство их ограничивается только скитальческим и нищенским образом жизни? Вопрос этот теперь не может быть разрешен окончательно: для этого требуются тщательные исследования, которых до сих пор не было произведено. Сделав эту оговорку, я позволю себе высказать мнение, что предположение о родстве их друг с другом не только возможно, но даже вероятно. Конечно, сравнение цыган должно производиться только с предполагаемым чистым источником их происхождения (или с прямыми потомками этого древнего племени), с белуджи, а не с производными его. Однако чистым антропологическим сравнением ограничиваться в этом случае нельзя: пример люли показывает, что наиболее характерные краниологические признаки могут совершенно измениться под влиянием скрещивания с иначе сформированными племенами. В книге Топинара [L'anthropologie par Paul Topinard, 1877, pag. 471.] приведено показание Hovelacque'а, что между индийскими цыганами можно различить два типа: «l'un fin, l'autre grossier». По всей вероятности, и здесь дело заключается не в племенном различии этих «цыган», а обусловливается метисацией. Если эти «цыгане» суть те же белуджи, которые приходят из Индии в Туркестан, то мой голос может иметь место при обсуждении этого вопроса. В наших белуджи замечаются точно такие же различия, и я объясняю их смешением белуджи с индусами. Отец привезенного мною на выставку белуджи представляет собою именно un type fin; вместе с этим, я не могу не видеть, что его лицо вытянуто благодаря высокому, чисто индусскому лбу; что его череп гораздо короче, чем у сына; что он гипсикефал и обладает узким носом. На мой взгляд, это явный метис. Если мы примем во внимание указанные существенные изменения типа белуджи, обусловленные метисацией, то понятно, что краниологические признаки цыган различных местностей должны быть несколько отличны друг от друга и в большей или меньшей степени приближаться к признакам народа, среди которого живут цыгане; что же касается сходства с белуджи, то оно может оказаться во многом уже совершенно утраченным, и надежды наши, по всей вероятности, придется возложить на отыскание проблесков атавизма. До чего вырождается цыганский тип, напр. в Москве, может показать присутствие в хорах белокурых «цыганок» с чрезвычайно нежным цветом кожи; эти особи по наружности не отличаются от русских девушек. Цветность кожи изменяется до известной степени и помимо метисации, вследствие климатических условий; кроме того, загар у белуджи бывает необыкновенно силен, вызывая чуть не черноту кожи, но после спадения загара руки, особенно пальцы, остаются у них все-таки черны, что и заставляет считать эту окраску племенным признаком. Под жгучим солнцем Белуджистана и Индии они, вероятно, никогда не отцветают вполне и остаются очень темными во все времена года. Нет ничего невероятного в предположении, что белуджи суть потомки одного из черных племен Древней Индии (может быть, дравидов?), и интенсивная окраска их крупных рук может считаться сама признаком атавистическим [Вспомним, что в древности население Гедрозии (нынешнего Белуджистана) называлось эфиопским.]. Во всяком случае, физиогноматические и краниологические особенности их, по-видимому, не дают им место среди чистых арийцев, а тем более индусов, языком которых они говорят; их идиом принадлежит к числу новоиндийских наречий, следовательно, это не примитивный язык; но мы не знаем, приняли они его как чуждый или же они говорили во времена оны на древнеиндийском языке и постепенно изменили его, заодно с обитателями С. Индии? Сопоставляя все сказанное мною о белуджи с нашими сведениями о цыганах, мы увидим, что точки опоры (хотя довольно слабые) для признания родства их между собою существуют. Вот некоторые из них: язык белуджи очень близок к цыганскому [Может быть, несмотря на незначительное количество измерений, мне позволено будет указать и на близость величины головного указателя цыган и белуджи <…>.]; образ жизни и некоторые характерные для цыган черты, мы видели уже, могут быть найдены и в белуджистанцах. Известные всем стройность и ловкость цыган очень типичны и для нынешних обитателей древней Гедрозии. Темная кожа цыган, удержавшаяся, несмотря на многое множество поколений, рожденных в наших широтах, показывает также происхождение из от очень темно окрашенных родичей. Безболезненность и красота цыганских зубов также характерны для белуджи. Всем известна своеобразная манера цыган говорить, произнося чересчур аккуратно каждый слог, и их несколько глухой голос. Я слышу эти же особенности и в говоре белуджи [Может быть, следует вспомнить здесь и строгую нравственность девушек люли и белуджи. Кому не известна (бывшая, по крайней мере, прежде) почти совершенная (хотя своеобразная) недоступность цыганских девиц? Положим, это служит к наживе; неудовлетворенный вздыхатель не жалеет денег. Но чем бы ни объяснялось это целомудрие, оно все-таки в большинстве случаев сохраняется.]. Для выяснения вопроса о происхождении цыган от белуджи [Оговариваю здесь еще раз, что под неопределенным именем белуджи здесь подразумевается одно из бродячих племен Белуджистана и С. Индии; точное обозначение этого племени я теперь привести еще не могу, но, по всему вероятию, оно окажется племенем джатт.] следовало бы, как уже сказано, обратить внимание на некоторые мелкие особенности, ускользавшие до сих пор от изучения. Не мудрено, что что-нибудь да сохранилось у них. Можно бы, например, поискать: 1) не бывает ли случаев долихокефалии у цыган, живущих среди короткоголового населения; 2) не встречается ли особенно темная окраска пальцев; 3) каковы обыкновенно относительные размеры кистей рук, сравнительно с остальным населением занимаемой цыганами местности, и не попадаются ли случаи несоразмерно длинных кистей; 4) не употребляют ли где цыгане (напр., в Сирии и Малой Азии) палаток, схожих с описанной выше палаткой белуджистанцев; 5) в Белуджистане интересно бы справиться, нет ли в плясках туземцев дрожания плечами, характерного для цыган, и т. п.
Таким образом, занятия мои ферганскими люли привели меня к двум заключениям; 1) люли суть перемешавшиеся с народами Средней Азии представители одного из родов (колен) племени белуджи; 2) родство белуджи с цыганами очень вероятно.
Если является возможность подозревать тесное родство цыган с белуджи, то естественно выступает на сцену вопрос о древних цыганах, внесших, по мнению некоторых ученых, бронзовые мечи в Европу. По-видимому, белуджи не могут претендовать на эту честь, ибо маленькие рукоятки мечей бронзового периода не соответствуют огромным рукам белуджей. Это обстоятельство, даже если можно считать важным, что они сами не могли употреблять на дело этих мечей, еще не делает абсолютно невозможным получение через них мечей европейцами; они могли сами приобретать их для перепродажи, так как на такой товар был большой спрос. В наше время Келат, столица Белужистана, производит много оружия (хотя невысокого качества) и сбывает его в Синд, Бомбей и Кандагар [См. «Географию» A v. Kladen, изд. 1866 г. Band 3, pag. 200 и 201 (Balutschistan).]. Но мы не знаем, к какой эпохе относится начало этого производства и может ли оно считаться более древним, чем фабрикация оружия в окрестных странах. Во всяком случае, совершенно отрицать возможность участия в разнесении мечей белуджистанцами нельзя, но надо согласиться и с тем, что они сомнительно; разве откроется еще какой-нибудь неизвестный нам способ держать меч и драться им.
Кроме описанных люли и белуджи, в Туркестане встречаются еще два народца, входящие в состав среднеазиатской богемы; это ага и мазанги. Первые называются также кашгари-люли, т. е. кашгарскими люли. Мне ни разу не удалось видеть их. По показаниям и сартов, и люли, они промышляют пением и пляскою; женщины их известны как проститутки [Эта склонность кашгарских люлинок к проституции не будет стоять особняком, если вспомним, что кашгарские города (особенно Яркенд и Хотан) еще в средние века славились распущенностью нравов. Можно видеть, следовательно, в этом случае «влияние среды» на люли, также, вероятно, перемешавшихся с кашгарцами.]. Насколько я знаю, ага встречаются только в Фергане, и то в ничтожном количестве. В г. Коканде, как мне говорили, есть всего один дом, занятый человеками пятью ага. Летом они также бродят по деревням. Про их язык я ничего не узнал толком; люли отзывались, что не понимают их, потому что у них отдельный кашгарский язык; но язык Кашгара есть тот же тюркский, отличающийся только незначительными особенностями.
Что касается мазангов, я завел с ними сношения в самом начале моих занятий туркестанской богемой, но, увидав резкую разницу их от люли (они субдолихокефалы, и притом гипсикефалы), отступился от них как от племени, ничего общего с люли не имеющего. Теперь я вижу, что поторопился; с белуджи я познакомился спустя долгое время, и они показали мне, что мазангами пренебрегать не следовало, да было уже поздно. Немногое могу сообщить о них теперь. Этот народ, в общем, по-видимому несколько рослее, чем люли, с довольно сильно выраженным таджикским типом. Образом жизни они очень схожи с люли, но ремесл у них я не встречал; знаю, что они промышляют мелочной торговлей, бродя из дома в дом. Мужчины величают себя аттар (москательщик), так же, как и некоторые белуджи, а женщины продают разные принадлежности женских работ: нитки, иголки и т. п. Помню, что мне приходилось видеть девушек мазанг (также не закрывающих лиц) весьма большой красоты. Между люлинками еще можно встретить хорошенькое личико, но я не могу сказать того же относительно девушек племени белуджи. В противуположность этим последним, мазанги часто имеют испорченные зубы и страдают ими. Мазанги считают себя выходцами из Бухары, а родным языком своим таджикский. <…>
Считаю обязанностью выразить здесь искреннюю признательность доктору С. И. Моравицкому за помощь, оказанную им моим занятиям по изучению люли. Кроме разделения труда по антропологическим измерениям, г-н Моравицкий взял на себя самую тяжелую часть дела - добычу черепов и скелета люли, что сопряжено на Востоке с чрезвычайными затруднениями.
Нищенки (город Ташкент). Поль Надар, 1890
Нищенки (город Ташкент). Поль Надар, 1890
Нищенка (Туркестанский край). Поль Надар, 1890
Нищенка (Туркестанский край). Поль Надар, 1890
Нищенки (Туркестанский край). Поль Надар, 1890
Нищенка (Туркестанский край). Поль Надар, 1890
Нищенки. Город Пенджикент, 1925
В. В. Верещагин. Люли (цыган). 1867-1868