Из воспоминаний натуралиста. 5. Опасности настоящие и мнимые
В. Н. Шнитников. Из воспоминаний натуралиста. - Алма-Ата: КазОГИЗ, 1943.
1. Семиречье. Верный. 2. Копал. 3. Верненское землетрясение. 4. По высокогорьям Тянь-Шаня. 5. Опасности настоящие и мнимые. 6. Сель 1921 года. Ленинград.
Алма-Ата. Казакский центральный краевой музей. 1932. (Музей размещался в здании Вознесенского собора с 1930 по 1985 г. По словам В. Н. Шнитникова, значительная часть зоологических коллекций Семиреченского областного музея бесследно пропала и, таким образом, в фонды нового музея не вошла)
3десь я кстати коснусь тех мнимых и настоящих опасностей, с которыми связаны путешествия в Семиречье.
При поисках насекомых под камнями или какими-нибудь другими лежащими на земле предметами вместо насекомых часто попадаются фаланги и скорпионы. Они же являются по вечерам на огонь, забираются в палатку, а утром вы нередко находите их под кошмою, спальным мешком, в ботинках, в белье, под подушкой или в платье, куда они спрятались для того, чтобы провести день. Эти создания многим представляются страшилищами, из-за которых жутко и показаться в степи. Меня часто опрашивали; «Как это вы не боитесь постоянно ездить по пустыням, спать в палатке, а иногда и под открытым небом прямо на земле; ведь там на каждом шагу тарантулы, скорпионы, смертельно опасные фаланги, змеи?!..» На это я всегда отвечал, что черт не так страшен, как его малюют, и что все это не так страшно, как мерещится новичкам.
Во-первых, все эти «страшилища» встречаются далеко не «на каждом шагу», а в иные годы являются даже редкостью. Например, в 1939 году за два с половиной месяца жизни в степи, в песках и солонцах, мы встретили всего двух скорпионов и не встретили ни одной ядовитой змеи. Во-вторых, укушение здешнего скорпиона вовсе не так опасно, как это кажется многим. Оно, правда, болезненно, укушенная рука сильно опухает до плеча, но и только; опухоль проходит довольно скоро, о смертельной же опасности, конечно, не может быть и разговора.
Приблизительно такие же последствия и укушения тарантула. Фаланга же даже и вообще не ядовита, и только отвратительна на вид и пугает длинными, волосатыми ногами и огромными стремительными прыжками. Своими подвижными, острыми зазубренными челюстями она, правда, может нанести довольно неприятную рваную рану, но рану эту достаточно тщательно промыть и смазать йодом, чтобы не опасаться никаких последствий. Ядовитых желез у фаланги нет, а рассказы о каком-то трупном яде, которым она будто бы заражает укушенного, - чистая басня. Я знал многих людей, которых не однажды кусала фаланга, и ни разу они не собирались умирать.
Однако есть все-таки в Семиречье два животных, укушение которых очень опасно и может быть даже смертельно. Это - змея щитомордник и паук каракурт. Я сам знал смертельные случаи укушения как тем, так и другим.
Обыкновенный щитомордник. Фото М. В. Пестова. (Чирикова М. А., Казенас В. Л. Амфибии и рептилии. Алматы, 2015.)
Но и щитомордник и каракурт людей кусают все-таки редко. Щитомордник сам никогда не нападает и при приближении человека спешит вовремя уползти подальше. Бывает, впрочем, что он зазевается или слишком разленится, лежа на солнышке, и тогда случается иногда натолкнуться на него вплотную где-нибудь на дорожке или в густой траве. Если на него при этом наступить, то он, конечно, может укусить. И при отсутствии на ногах подходящей обуви последствия могут быть печальными. Были также случаи, что щитомордник ночью кусал спавших на земле людей, нечаянно придавивших его во сне. Но все же такие случаи очень редки.
Самка паука-каракурта Latrodectus tredecimguttatus с коконом. Фото А. Б. Жданко. (Логунов Д. В., Казенас В. Л. Пауки. Алматы, 2015.)
Еще реже кусает людей каракурт. Этот паук никогда не покидает своего гнезда, расположенного всегда у самой земли в ямке, при входе в норку, под камнем, у основания кустика полыни. И надо потревожить его в гнезде, чтобы он укусил человека. Случается это, обыкновенно, если человек в темноте ляжет спать прямо на земле и попадет как раз на гнездо каракурта. Понятно, что это случается не часто. Гораздо чаще он кусает пасущихся лошадей и скот, и здесь укусы обыкновенно бывают как раз в губы.
Укушение второй нашей ядовитой змеи - степной гадюки - не опасно и, как мне говорили потерпевшие, даже не особенно болезненно.
Степная гадюка. Фото М. В. Пестова. (Чирикова М. А., Казенас В. Л. Амфибии и рептилии. Алматы, 2015.)
Вот, собственно, и все те, больше воображаемые, чем действительные «ужасы» путешествий, о которых особенно любят говорить. О настоящей же опасности, которая может в действительности грозить путешественнику и поэтому несомненно заслуживает внимания, обыкновенно никто и не вспоминает. А между тем, в сущности, она одна только всегда и существует. Это - опасность быть унесенным бурным потоком при переправе верхом через горные реки. Здесь достаточно лошади оступиться и упасть хотя бы только на колени, как и лошадь, и всадник подвергаются смертельной опасности. Даже прекрасный пловец здесь беспомощен, прежде всего благодаря тому, что бешеные горные потоки завалены бесчисленными каменными глыбами, о которые стремительное течение будет непрерывно со страшной силой бить плывущего. И если он не будет сразу же убит, его настолько изобьет о камни, что он лишится сил и все равно погибнет, захлебнувшись. Если бы ему даже посчастливилось на мгновение справиться с течением и стать на ноги, его в следующую минуту все равно неизбежно собьют с ног огромные камни, которые в таких случаях река с глухим грохотом перекатывает по дну. Кстати, этот характерный глухой шум перекатываемых камней, доносящийся из воды, является хорошим признаком, предупреждающим о необходимости быть осторожным. Наконец, вода в горных реках настолько холодна, что долго выдержать пребывание в ней невозможно.
Я знаю случай, когда человек работал, стоя в неглубокой воде около самого берега и перехватывая плывущие по реке бревна, чтобы передавать их работавшим на берегу товарищам. Все шло прекрасно до тех пор, пока он как-то не оступился и не упал. Несмотря на то, что он был у самого берега и что рядом находились товарищи, которые, казалось бы, могли ему помочь, его настолько быстро подхватило бурлящим потоком, что никто и очнуться не успел, как несчастного било о камни уже где-то далеко от места работ. Только на следующий день нашли его изуродованный труп, выброшенный волнами на отмель.
Такова сила горных речек. Между тем, без постоянной переправы через них невозможно обойтись при путешествии в горах. И тут необходимо строго придерживаться правила: ни под каким видом не рисковать переправляться через крупные горные реки без опытных местных проводников.
Таких проводников везде можно найти, и они всегда прекрасно знают места переправ и время, когда в том или ином месте переправляться легче всего и когда, наоборот, ни о какой переправе и думать нельзя. Дело в том, что в горных речках уровень воды и в течение суток, в зависимости от таяния ледников и снегов, очень сильно меняется, и для каждого места реки есть свой определенный час, когда вода особенно мала. Этот момент и надо ловить, а точно указать его могут только местные жители, так как по виду реки далеко не всегда можно правильно судить о степени опасности, и путешественника в горах очень часто ожидают неприятные сюрпризы. Вы пробираетесь со своим караваном по горным тропинкам и с удовольствием заранее представляете себе, как остановитесь на ночлег в намеченном вами месте с хорошею водою, еще лучшим пастбищем для лошадей и специально интересной для вас лично природой. Выехали вы сегодня вовремя, обычный 25-30-километровый переход сделаете шутя и успеете перед вечером еще поохотиться и поколлектировать. Но… для того, чтобы добраться до намеченного места, вам надо предварительно переправиться через лежащую по пути реку. Судя по карте, речонка плевая, так что о ней можно было бы и не думать. Но она, черт возьми, все-таки берет начало в ледниках, а это уже всегда ненадежно. Сегодня же как раз целый день ясно и как-то не в меру жарко…
Подъезжая к месту переправы, вы уже издали слышите подозрительно сильный шум, и, если вы человек опытный, шум этот заставляет вас с сомнением покачать головой. Но вот вы у реки, и ваши сомнения в возможности переправы вырастают сразу во много раз: перед вами вместо плевой речонки огромная бурная река, с бешеной скоростью несущаяся по ущелью. Ясный жаркий день сделал свое дело: сильное таяние ледников совершенно преобразило реку.
Вы обращаетесь к местным жителям, которые должны помочь вам при переправе, и они окончательно разочаровывают вас, категорически заявляя, что теперь о переправе не может быть и речи. А когда так говорят горные киргизы, это значит очень много. Они в таких случаях отличаются исключительным бесстрашием, замечательным умением бороться с водою, превосходным знанием всех бродов и имеют лошадей, поразительно приспособившихся к переправам через горные реки. И если отказываются они, то вам остается только сложить оружие и так или иначе примириться с обстоятельствами. Вы отдаете распоряжение развьючивать и располагаетесь лагерем где-то на совершенно голом берегу реки, среди абсолютно неинтересной местности, и, вдобавок, нарушаете тщательно разработанный маршрут.
И это может случиться не раз и не два в течение экспедиции, так как невозможно знать заранее для каждого пункта всех рек те моменты, когда переправа в том или ином пункте возможна и когда она невозможна. Ведь эти моменты различны даже в одни и тот же день для разных мест реки, в зависимости от расстояния до ледников. Тем более невозможно заранее знать погоду, от которой здесь все так сильно зависит. И подчас приходится останавливаться очень задолго до вечера, чтобы ждать нужного часа следующего дня. А это бывает в одном месте рано утром, в другом - в 10-12 часов дня…
Горные, реки умеют шутить даже в таких местах, где этого, казалось бы, совершенно невозможно ожидать. Я знаю, например, довольно курьезный случай с одним моим сослуживцем. Он ехал в экипаже по большой почтовой дороге и, подъехав к станции Сарыбулак, на которой собирался ночевать, мог только полюбоваться ею. Станция мирно стояла всего в какой-нибудь сотне метров от него, но стояла на другом берегу речонки. Речонка эта в обычное время была настолько ничтожна, что на ней не было даже моста, и ее переезжали, едва замочив колеса. Теперь же, благодаря сильному таянию снегов в горах в жаркий весенний день, перед путником был бурный поток, о переправе через который даже в большом тяжелом тарантасе, запряженном тройкой лошадей, нечего было и думать. И мой приятель должен был провести всю ночь в экипаже в печальном ожидании спада воды к утру. На его счастье, ночь была холодная, таяние снегов в горах прекратилось, и на утро перед ним вместо бурного потока опять был ручей, через который курица вброд перейдет.
Вторая серьезная опасность всегда грозит путнику в песках, если он неосторожно вздумает отойти от своего каравана. Это - опасность заблудиться. Нет другой природной обстановки, среди которой было бы так легко потерять направление, как среди волнистых песков. Горизонта никакого нет: вы видите кругом лишь все одни и те же бесконечные песчаные холмы, как две капли воды похожие одни на другой. Правда, в действительности они не так уж все совершенно одинаковы: один повыше, другой пониже, одни более круглый, другой более вытянутый; на вершине одного растет кустик дюзгена, на вершине другого - кустик саксаула. Но среди десятков и сотен окружающих вас песчаных бугров - столько и круглых и вытянутых, более высоких и менее высоких, с дюзгеном и с саксаулом, что разобраться в том, которые же из них вы видели и заметили, - невозможно. Да и отличия между ними не в состоянии сохранить никакая память, настолько они ничтожны и однообразны. Нигде нет ни одной приметы, которую можно было бы заметить на большом расстоянии. Сотня, а то и несколько десятков шагов во все стороны - вот все, что вы можете видеть. Даже если попадется какой-нибудь особенно высокий песчаный бугор, то и с него вы увидите кругом все те же однообразные волны песков и - больше ничего.
Правда, на песке остаются ваши следы… Но это - спасение только при тихой погоде. Стоит подняться небольшому ветерку, как следы начинают быстро сглаживаться, при сильном же ветре они исчезают бесследно уже через несколько минут. И если вы ушли в штиль, надеясь на следы, прозевали момент возникновения ветра, а между тем уже успели забраться далеко, то вы подвергаетесь опасности неизмеримо более серьезной, чем опасность от всех скорпионов, каракуртов и змей, вместе взятых. Самые последние свои следы вы еще найдете, более же ранние окажутся исчезнувшими. И тут вас может спасти только случайность, если вы не обладаете совершенно исключительной способностью ориентироваться, позволяющей вам без всяких примет никогда не терять направления.
Здесь страшно еще и то, что при отсутствии горизонта, даже идя более или менее правильно, вы можете пройти совсем близко около лагеря, не заметив его среди бугров. А затем уже неизбежно будете итти, с каждым шагом все больше и больше удаляясь от него, будучи в то же время уверены, что приближаетесь. Пока, наконец, не поймете, что вы заблудились…
Именно такой случай произошел с моим спутником по второй балхашской экспедиции Н. И. Мекленбурцевым. Он не прошел мимо лагеря и не заблудился окончательно только благодаря тому, что вовремя спохватился и остановился на месте, ожидая условных сигналов выстрелами, по которым и добрался до лагеря, но уже ночью. Если бы он вовремя не остановился, а продолжал итти, то потом не услышал бы уже и выстрелов, так как шел действительно мимо стоянки. И неизвестно, удалось ли бы нам разыскать его на следующий день, если бы с утра подул ветер. Поэтому людям со средней ориентировочной способностью необходимо соблюдать в песках крайнюю осторожность.
Начиная с 1914 года, я уже зимою жил в Петербурге и только на несколько весенних и летних месяцев приезжал на работу в Семиречье. Так продолжалось до 1917 года, когда меня в Семиречье захватили события гражданской войны, нарушившие правильное сообщение. Зимою 1917-1918 годов для того, чтобы выехать из Верного, надо было запасаться всевозможными пропусками и другими документами, доставать которые не всегда было легко. Но вот 27 декабря 1917 года я раздобыл, наконец, все документы и возвращался домой, чтобы завтра или послезавтра тронуться в путь.
И в этот момент произошел пустой, маленький случай, какие бывают с каждым сплошь да рядом. Я поскользнулся на обледеневшем тротуаре и упал. Но так как я ходил всегда страшно быстро и обладаю очень высоким ростом, то сила падения была настолько велика, что я вывихнул и сломал себе ногу в тазобедренном суставе. Прохожие подняли меня, довезли до дома, немедленно был приглашен хирург. К несчастью, в Верном в то время не было рентгеновского кабинета; хирург не нашел перелома и лечил меня только от вывиха. Полтора месяца я пролежал в постели, полгода ходил на костылях и, в конце концов, только через 2 года узнал, что у меня была сломана нога. Срослась она у меня, как ей вздумалось, совершенно неправильно, и в итоге я остался на всю жизнь инвалидом. Я не останавливался бы так долго на этом случае, если бы, благодаря ему, у меня не оказалась перестроенной вся жизнь. Ни о каком намеченном отъезде из Верного теперь не могло быть и речи надолго. А тем временем всюду образовались разные фронты, и Верный на целые два года оказался лишенным даже почтовой связи с центром. В конце концов, мне удалось вернуться в Петербург вместо осени 1917 года, как я предполагал, только в марте 1922 года.
Этот несчастный случай не только изменил мою личную жизнь, но и отозвался на всей моей дальнейшей научной работе. Я теперь могу ходить только с палкой, да и то очень немного. Никакие большие экскурсии пешком для меня теперь невозможны. Птицы стали совершенно недоступны, так как хожу я настолько медленно, что не мог бы угнаться ни за одной перелетевшей с места на место птицей. Пришлось о птицах почти забыть и довольствоваться случайными наблюдениями, когда птица сама подвернется, и такой охотой, как охота с лодки, когда ноги не нужны. Даже пресмыкающиеся стали теперь не для меня: за какой-нибудь разноцветной ящуркой и то мне уже не угнаться, не говоря о ящурке быстрой, а тем более о скаптейрах. Разве только змеи и остались, да и из них надо исключить стрелу.
Но все же я расстался с птицами не совсем. За прежние годы у меня накопились не только шкурки, но и многочисленные записи наблюдений в дневниках. Кроме того, теперь, когда я птиц знал уже хорошо и огромное большинство мог точно определять на расстоянии, даже случайные встречи во время моих последних поездок часто давали мне интересные данные или дополняли прежние наблюдения.
Но все это уже не то. Я мог приводить в порядок свои старые записи, с грехом пополам немного пополнять наблюдения, но коллекция моя расти перестала, и на появление в ней когда-нибудь самых интересных и редких, а потому трудно дающихся в руки птиц и должен был оставить всякую надежду. Я ее оставил, но все-таки нашел такие занятия, которые оказались мне по силам.
Правда, первые полгода, когда я ходил на костылях и совсем и не мог ступать на сломанную ногу, мне нельзя было и думать о работе среди природы. Но наступил момент, когда - с двумя палками - я уже мог кое-как ходить по саду. А сад при доме, где я жил в то время, был великолепный, очень большой и достаточно запущенный; в нем было много преуютных уголков, густых зарослей кустарников и высокой, в рост человека, травы. Все это было мне доступно, и я возобновил занятия, когда-то начатые мною в Верном в саду брата: занялся собиранием материала по биологии насекомых. Особенно меня заинтересовали такие, которые паразитируют на других насекомых и на пауках.
Разыскивая в саду всевозможных личинок, куколок и коконы, я помещал их в стеклянные пробирки и затем наблюдал, что будет дальше. Возьмешь, например, куколку божьей коровки, положишь в пробирку и ждешь, какая же именно коровка выведется из этой куколки. И вдруг выходит вовсе не божья коровка, а в пробирке рядом с куколкой божьей коровки на утро появляются какие-то странной формы коричневые крошечные коробочки, из которых затем вылезают маленькие мушки. Из куколки же божьей коровки ничего не выходит, и она оказывается пустою - выеденною личинками мушек… Из яиц древесного клопа выведутся то клопики, то маленькие оски.
Еще более крошечные оски выводились у меня из интереснейших яичек златоглазки, или зеленоглазки. Эти насекомые откладывают свои яички совсем необычным образом: каждое яичко находится на кончике длинного волоска, другим концом прикрепленного к листу дерева или куста. Прикрепляются волоски всегда по нескольку штук недалеко одни от другого и стоят прямо, напоминая миниатюрные грибы на очень длинной ножке и с крошечной шапочкой.
Если с яичками златоглазки все обстоит благополучно и никакие бандиты на них не нападали, то роль бандита иногда исполняет первая вылупившаяся личинка златоглазки: едва вылупившись, она немедленно спешит к ближайшему волоску, взбирается по нему до яичка, которое и высасывает. Покончив с одним, она спускается вниз, бежит к следующему волоску и там проделывает с яичком ту же историю. И так до тех пор, пока не уничтожит все яички, после чего только отправляется дальше по своим делам.
Но не всегда личинке златоглазки суждено, едва родившись, пожрать всех братьев и сестер. Нередко бывает, что ей самой не удается и родиться: мельчайшие, с трудом видимые простым глазом оски, найдя яички златоглазки, откладывают в каждое из них по одному своему яичку, и личинки оски, которые вылупляются очень быстро, поедают яички златоглазки, оставляя от них одни только пустые скорлупки. Так не спасают яичек златоглазки от гибели от тех или других разбойников никакие хитроумные способы: длинный, тончайший волосок, яичко висит в воздухе, да и само такое крошечное, что как его заметить? А кому нужно - находят и добираются до него.
Многим, вероятно, случалось находить на траве или на кустах белый комочек, совершенно похожий на клочок ваты, или точно такой же комочек, но желтый. Попробуйте поместить такой комочек в пробирку и последить за ним. Через несколько дней, взглянув на пробирку в лупу, вы увидите в ней настоящий сумасшедший дом. Пробирка все больше и больше наполняется вылезающими из комка ваты тоненькими стройными длинноусыми наездничками. И каждый из них немедленно по вылуплении начинает, как безумный, носиться по пробирке взад и вперед, гоняясь за другими или удирая от них. В глазах рябит от их дикой беготни, и уследить за каким-нибудь из них отдельно невозможно. Комок ваты - это общая шелковистая оболочка, которой окружены многочисленные кокончики, из которых и вывелись наши «длинноусые». А пока они были еще личинками, они жили в теле какой-нибудь гусеницы, которою и питались. Однако так, что не убивали ее, и она умирала только после того, как личинки наездников уже покинут ее. Покидают же они гусеницу, вылезая прямо сквозь стенки ее тела и тут же, на ней, немедленно делают свои кокончики и «вату». Иногда этот комок «ваты» так на гусенице и остается, большею же частью у нее хватает еще сил отползти, и «вата» остается одна на растении.
Если вы встретите вялую, едва ползающую гусеницу и посадите ее в пробирку, то иногда вам удастся увидеть, как личинки вылезают из нее и делают коконы.
На листьях или стеблях растений, особенно в таких местах, где расположились тли, нередко можно встретить странную, очень похожую на крошечную пьявку, личинку. Это - личинка цветочной мухи сирфиды. Она принадлежит к числу наших больших друзей, так как является злейшим врагом тлей. А тли, как известно, принадлежат к числу вреднейших насекомых.
Встретив такую личинку, посадите ее в пробирку, дайте ей веточку с тлями и посмотрите, как она будет с ними расправляться. Заметив тлю, она хватает ее передним концом тела и начинает высасывать, держа ее высоко в воздухе. Очень быстро высосав жертву, она сморщенную, пустую шкурку отбрасывает прочь, как ненужную гадость, и хватает следующую тлю, уничтожая их одну за другой, и так же небрежно швыряя съеденных, пока не насытится.
Так же беспощадно расправляется с тлями другой их враг - личинка златоглазки, впрочем, как мы уже знаем, начинающая свою жизнь даже с братоубийства. Не отстают от этих личинок в деле истребления беззащитных тлей также личинки божьих коровок.
Всех этих личинок легко воспитывать в пробирках, так как их очень просто кормить. Но интереснее отыскивать коконы или куколки этих насекомых, так как тогда у нас нередко будет выводиться из них вовсе не тот, кого мы ожидаем, а самые разнообразные и неожиданные другие насекомые.
Среди коконов, которые попадали в мои пробирки, сотнями лежавшие на столе, было много коконов различнейших пауков. Одни я находил в свернутых листьях, другие под отстающей корой деревьев или в кучах камней; третьи в паутинных гнездышках, устроенных где-нибудь в траве или на ветке куста, четвертые даже просто в паутине на стене дома или где-нибудь в углу. Наконец, некоторые бегающие пауки никогда не расставались со своими коконами и вечно таскали их с собой, прикрепив к концу своего брюшка. Некоторые коконы были устроены в виде клубка из паутины, внутри которого лежали яички; другие имели форму шарика и казались сделанными из серой бумаги, третьи представляли собою просто круглую беленькую крышечку, закрывавшую сверху кучку яичек. Наконец, попадались и замечательно искусные сооружения в виде аккуратненьких пузатых бочоночков, закрывавшихся плотною подогнанной плоской крышечкой. Когда паучата вылуплялись, они, как царевич Гвидон, вышибали изнутри крышку и выходили из своей темницы.
Паучки выходят из яичек большей частью совсем не такими по наружности, какими они будут, когда вырастут. Пока растут, они много раз линяют, меняя при этом не только окраску, но иногда даже и форму тела. Белый паучок вдруг превращается в черного, а после какой-нибудь из следующих линек становится серым или каким-нибудь еще другим. Все эти изменения наряда известны для очень немногих пауков, и я решил заняться воспитанием паучат, тем более, что с ними хлопот немного. После того как паучата вылуплялись, я клал в пробирку побег яблони с теми же многострадальными тлями, и паучки быстро соображали, для чего тли попали в пробирку. Впрочем, они не особенно церемонились и друг с другом: те, что посильнее, нередко поедали слабеньких, так что иногда в конце концов из целого огромного семейства оставались в живых 1-2 паучка. От времени до времени я клал паучат в спирт, и, таким образом, у меня накоплялся материал по смене нарядов у очень многих пауков. Впоследствии все эти коконы, гнезда и паучата вместе с пауками, которых я собирал в экспедициях, дали возможность профессору С. А. Спасскому написать большую статью о пауках Семиречья.
Но иногда и паучиные коконы подносили мне сюрприз: вместо паучат в пробирке вдруг оказывались какие-нибудь наездники, личинки которых выросли на питательном корме из паучиных яиц.
Так, даже почти лишенный возможности двигаться, я все-таки нашел себе интересное занятие и собрал очень большой, ценнейший в научном отношении, материал. Понадобилась бы целая книжка, чтобы только перечислить всех моих тогдашних пленников и все те наблюдения над ними, которые я сделал в моих пробирках. И все это только в саду при нашем доме и в одном из соседних. Так что смело можно сказать, что при желаний и при интересе к делу всегда можно найти себе занятие по изучению природы [Эта маленькая справка покажет, что даже неспециалист может находить очень ценный научный материал. Я очень мало знаком с насекомыми и еще меньше с другими беспозвоночными. Но по моим сборам специалистами описано очень большое количество новых для науки насекомых. Кроме насекомых, описаны новые многоножки, пауки, ложноскорпионы, моллюски. Описано даже одно паукообразное, принадлежащее к редчайшему отряду, для которого до того было известно только по одному виду из Алжира, Аравии и Ю. Америки; теперь прибавился четвертый - из Тян-Шаня.]. У меня же и самый интерес всегда быстро рос по мере того, как я занимался какой-нибудь новою для меня группой животного мира. Даже растения меня увлекли в Михалеве, когда я стал поближе знакомиться с ними.
Но и в это первое, самое трудное время моей инвалидности меня заняли не одни только насекомые и пауки: мелкие зверьки нашлись в нашем саду и даже у нас в доме. Для ловли их не нужно ни быстроты, ни подвижности: нагнуться, поставить ловушку и наутро осмотреть ее - все это мог делать и я. Правда, о разнообразии добычи тут уж говорить не приходилось; лесная и домовая мыши, илийская белозубка, да обыкновенная полевка и хомячок- вот и все звери нашего сада. Но и они мне доставили удовольствие, развлечение, а вместе с тем дали и большой коллекционный материал. А тут как раз подоспело интересное явление в жизни зверьков: мышиное нашествие. Перед началом нашествия у меня в комнатах попадались в капканчики 1-2 мыши. Затем вдруг число попадавшихся стало необыкновенно быстро увеличиваться, и, наконец, я стал ловить у себя по 30 и даже 35 мышей в день! Так продолжалось довольно долго, после чего количество мышей в ловушках стало уменьшиться и опять вернулось к первоначальной цифре 1-2. Однако за полтора месяца я успел поймать у себя около 1000 штук!
Это было не просто сильное размножение, какое иногда бывает у мелких зверьков в благоприятные для них годы, а именно нашествие. Мыши шли откуда-то и направлялись дальше, сменяя одни других. За городом люди видели, как они днем десятками бегут по полям, садам и огородам и двигаются все в одном и том же направлении. Даже в городе можно было видеть днем мышей на улице или во дворе, и в это время на них охотились не только кошки, но и утки, индюшки и даже куры. Забавно было видеть, как такая мирная птица, как курица, вдруг превращается в кровожадного хищника и с увлечением носится по двору, гоняясь за удирающей мышью… А вороны и сороки по утрам регулярно являлись к моему крыльцу, так как я каждое утро выбрасывал им накопившихся за ночь мышей после того, как достаточно собрал их для коллекции.
При этом смешно было смотреть, как неповоротливые и более осторожные вороны долго раздумывали, прежде чем приблизиться к добыче, посматривали на нее жадным взглядом, но с опаской, и медленно, поминутно останавливаясь, вперевалку подбирались к ней. А тем временем прыткие сороки утаскивали добычу у них из-под самого носа.
Кроме перечисленных зверьков, в мою коллекцию за это время попало несколько летучих мышей, которых иногда приносили мне знакомые мальчики. Они же очень помогали мне и с птицами, разыскивая и принося мне гнезда и яйца. Впрочем, постоянно ковыляя по саду в поисках новой добычи для пробирок и шаря для этого по кустам и высокой траве, я и сам находил гнезда соловьев, сорокопута и ястребиной славки. Всех этих птиц было очень много в садах на окраине города. Попадались также гнезда вороны, иволги и щегленка, но до них уж я добраться не мог, и тут мне должны были помогать мои молодые приятели. Наконец, я вел со своими добровольными помощниками наблюдения над прилетом тех птиц, которые мне были доступны. Так что кое-какой и притом очень нужный и недостававший мне материал даже по птицам я все-таки собрал и в это время.
Но и это была не единственная моя работа тогда. В Верном в то время был небольшой, но очень хороший краеведческий музей. Создал его (можно сказать, из ничего) одни верненский старожил, В. Е. Недзвецкий, при участии многих добровольных помощников. Сам Недзвецкий был даже не естественник, а юрист по образованию, но он был большим любителем природы и страстный охотником. Он сумел заинтересовать многих других верненских охотников, и они общими силами начали собирать то, что их самих больше всего интересовало, - птиц и зверей. Эти первые шкурки составили то зерно, из которого впоследствии вырос ценный музей. В 1917 году в нем было уже несколько отделов: зоологический, ботанический, геологический, этнографический, археологический и довольно приличная библиотека, в которой были даже некоторые очень ценные книги. В первые годы революции Недзвецкий уже не заведывал музеем, так как по старости оставил службу, а вскоре и умер. Но музей продолжал некоторое время находиться в хороших руках и был поставлен так умело, что приобрел в городе большую популярность и встречал самое лучшее отношение со стороны местных правительственных органов.
И в годы разгара гражданской войны, когда большинство местных музеев на окраинах было разорено, а некоторые даже исчезли без следа, Семиреченский областной музей, как он тогда назывался, не только никак не пострадал, но продолжал даже расти и обогащаться новыми коллекциями.
Этот-то музей и дал мне тогда много интереснейшего дела. Зоологические коллекции его были довольно велики и интересны, но определены и птицы, и звери были далеко не всегда верно. Кроме того, никакого каталога их не было заведено. Мне и было предложено определить зоологические коллекции и составить их список.
Так как ходить в музей я не мог, то коллекции привозились ко мне на квартиру, и я дома занимался их обработкой.
Понятно, что работа эта меня не только заинтересовала, но и увлекла, а впоследствии сослужила мне и огромную службу. Занимаясь ею, я, конечно, заносил на свои карточки все, что представляло для меня интерес, и составил для себя лично полный список коллекций. Так что впоследствии, когда значительная часть их пропала бесследно, для меня она не пропала, и я использовал все данные о ней, когда писал книги о пресмыкающихся, млекопитающих и птицах Семиречья.
Кроме того, взяв на себя определение также млекопитающих, я поневоле должен был с ними познакомиться получше. До того я, правда, успел сам насобирать их уже порядочно и начал кое-как разбираться в них, но еще весьма слабо. Знал, что у нас есть несколько тушканчиков, но какие, как их отличать - понятия не имел; еще меньше сумел бы разобраться в летучих мышах, да и не в летучих, а в самых обыкновенных сухопутных…
Теперь я взялся за зверьков серьезнее и скоро начал в них разбираться, так что мог справляться с определением. Правда, некоторые мои определения оказались потом неверными, но в этом я был не очень виноват. Во-первых, дело это было для меня совсем новое, а вряд ли найдется человек, который в новом для него деле не сделал бы ни одной ошибки. Во-вторых, у меня не было необходимых научных книг. Единственная книжка, какая у меня была, эго определитель Кащенко, приспособленный к животному миру Томской губернии. И по нему невозможно было определить некоторых музейских зверьков, тем более, что среди них оказались и такие, которые в науке вообще еще не были известны.
Эта неуверенность при работе меня немножко расхолодила, так что я тогда еще не стал заниматься млекопитающими более серьезно и пришел к этому позже, в Ленинграде, где я имел под рукою и книги, и огромные коллекции музея Академии Наук.
Однако начатую работу я все-таки довел до конца и составил список млекопитающих с такими определениями, до которых мог тогда добраться. Но мысль заняться млекопитающими как следует зародилась у меня уже тогда. И я на моих карточках записал не только многие сотни измерений просмотренных зверьков, но более сомнительных даже нарисовал в красках и по этим карточкам впоследствии без труда определил всех зверьков уже правильно.
Таким образом, для своей будущей книги о млекопитающих Семиречья я смог воспользоваться и коллекцией зверьков музея, как и коллекцией птиц, хотя от нее сохранилось еще меньше, чем от последней. Вместе с тем эта работа ознакомила меня с совершенно новыми для меня приемами определения, не похожими на те, которыми я пользовался до сих пор с птицами: измерения черепа, сравнения устройства зубов и т. д.
Занятия с коллекциями музея помогли мне заполнить зимнее время, когда о насекомых, да и о птицах, приходилось забыть. А к тому времени, когда я справился с коллекциями музея, Областной Комиссариат народного просвещения предложил мне написать книгу о животном мире Семиреченской области. Я с удовольствием принял это предложение, так как мне казалось, что я для этого уже достаточно хорошо знаю местных животных.
Впоследствии я убедился, что насчет млекопитающих я основательно ошибался. К счастью, книгу, которую я написал к назначенному сроку, напечатать не удалось, и, таким образом, судьба избавила меня от порядочного конфуза. Но моя работа все-таки не пропала: рукопись сохранилась, я ее впоследствии исправил, дополнил и переработал, и она - уже гораздо позже - появилась в свет в виде первой части моей книги «Животный мир Казахстана».
Так даже эти годы моей жизни в Семиречье, когда я не только не мог никуда ездить, но и ходить-то мог с трудом, не пропали для меня даром, я все-таки продолжал ту работу, которая была для меня главным в жизни. «Если вам везет, продолжайте, если вам не везет - все-таки продолжайте». Я тогда еще не знал этого девиза, да он в то время еще и не был высказан, но в жизни я всегда следовал ему.
ОКОНЧАНИЕ
1. Семиречье. Верный. 2. Копал. 3. Верненское землетрясение. 4. По высокогорьям Тянь-Шаня. 5. Опасности настоящие и мнимые. 6. Сель 1921 года. Ленинград.
Алма-Ата. Казакский центральный краевой музей. 1932. (Музей размещался в здании Вознесенского собора с 1930 по 1985 г. По словам В. Н. Шнитникова, значительная часть зоологических коллекций Семиреченского областного музея бесследно пропала и, таким образом, в фонды нового музея не вошла)
3десь я кстати коснусь тех мнимых и настоящих опасностей, с которыми связаны путешествия в Семиречье.
При поисках насекомых под камнями или какими-нибудь другими лежащими на земле предметами вместо насекомых часто попадаются фаланги и скорпионы. Они же являются по вечерам на огонь, забираются в палатку, а утром вы нередко находите их под кошмою, спальным мешком, в ботинках, в белье, под подушкой или в платье, куда они спрятались для того, чтобы провести день. Эти создания многим представляются страшилищами, из-за которых жутко и показаться в степи. Меня часто опрашивали; «Как это вы не боитесь постоянно ездить по пустыням, спать в палатке, а иногда и под открытым небом прямо на земле; ведь там на каждом шагу тарантулы, скорпионы, смертельно опасные фаланги, змеи?!..» На это я всегда отвечал, что черт не так страшен, как его малюют, и что все это не так страшно, как мерещится новичкам.
Во-первых, все эти «страшилища» встречаются далеко не «на каждом шагу», а в иные годы являются даже редкостью. Например, в 1939 году за два с половиной месяца жизни в степи, в песках и солонцах, мы встретили всего двух скорпионов и не встретили ни одной ядовитой змеи. Во-вторых, укушение здешнего скорпиона вовсе не так опасно, как это кажется многим. Оно, правда, болезненно, укушенная рука сильно опухает до плеча, но и только; опухоль проходит довольно скоро, о смертельной же опасности, конечно, не может быть и разговора.
Приблизительно такие же последствия и укушения тарантула. Фаланга же даже и вообще не ядовита, и только отвратительна на вид и пугает длинными, волосатыми ногами и огромными стремительными прыжками. Своими подвижными, острыми зазубренными челюстями она, правда, может нанести довольно неприятную рваную рану, но рану эту достаточно тщательно промыть и смазать йодом, чтобы не опасаться никаких последствий. Ядовитых желез у фаланги нет, а рассказы о каком-то трупном яде, которым она будто бы заражает укушенного, - чистая басня. Я знал многих людей, которых не однажды кусала фаланга, и ни разу они не собирались умирать.
Однако есть все-таки в Семиречье два животных, укушение которых очень опасно и может быть даже смертельно. Это - змея щитомордник и паук каракурт. Я сам знал смертельные случаи укушения как тем, так и другим.
Обыкновенный щитомордник. Фото М. В. Пестова. (Чирикова М. А., Казенас В. Л. Амфибии и рептилии. Алматы, 2015.)
Но и щитомордник и каракурт людей кусают все-таки редко. Щитомордник сам никогда не нападает и при приближении человека спешит вовремя уползти подальше. Бывает, впрочем, что он зазевается или слишком разленится, лежа на солнышке, и тогда случается иногда натолкнуться на него вплотную где-нибудь на дорожке или в густой траве. Если на него при этом наступить, то он, конечно, может укусить. И при отсутствии на ногах подходящей обуви последствия могут быть печальными. Были также случаи, что щитомордник ночью кусал спавших на земле людей, нечаянно придавивших его во сне. Но все же такие случаи очень редки.
Самка паука-каракурта Latrodectus tredecimguttatus с коконом. Фото А. Б. Жданко. (Логунов Д. В., Казенас В. Л. Пауки. Алматы, 2015.)
Еще реже кусает людей каракурт. Этот паук никогда не покидает своего гнезда, расположенного всегда у самой земли в ямке, при входе в норку, под камнем, у основания кустика полыни. И надо потревожить его в гнезде, чтобы он укусил человека. Случается это, обыкновенно, если человек в темноте ляжет спать прямо на земле и попадет как раз на гнездо каракурта. Понятно, что это случается не часто. Гораздо чаще он кусает пасущихся лошадей и скот, и здесь укусы обыкновенно бывают как раз в губы.
Укушение второй нашей ядовитой змеи - степной гадюки - не опасно и, как мне говорили потерпевшие, даже не особенно болезненно.
Степная гадюка. Фото М. В. Пестова. (Чирикова М. А., Казенас В. Л. Амфибии и рептилии. Алматы, 2015.)
Вот, собственно, и все те, больше воображаемые, чем действительные «ужасы» путешествий, о которых особенно любят говорить. О настоящей же опасности, которая может в действительности грозить путешественнику и поэтому несомненно заслуживает внимания, обыкновенно никто и не вспоминает. А между тем, в сущности, она одна только всегда и существует. Это - опасность быть унесенным бурным потоком при переправе верхом через горные реки. Здесь достаточно лошади оступиться и упасть хотя бы только на колени, как и лошадь, и всадник подвергаются смертельной опасности. Даже прекрасный пловец здесь беспомощен, прежде всего благодаря тому, что бешеные горные потоки завалены бесчисленными каменными глыбами, о которые стремительное течение будет непрерывно со страшной силой бить плывущего. И если он не будет сразу же убит, его настолько изобьет о камни, что он лишится сил и все равно погибнет, захлебнувшись. Если бы ему даже посчастливилось на мгновение справиться с течением и стать на ноги, его в следующую минуту все равно неизбежно собьют с ног огромные камни, которые в таких случаях река с глухим грохотом перекатывает по дну. Кстати, этот характерный глухой шум перекатываемых камней, доносящийся из воды, является хорошим признаком, предупреждающим о необходимости быть осторожным. Наконец, вода в горных реках настолько холодна, что долго выдержать пребывание в ней невозможно.
Я знаю случай, когда человек работал, стоя в неглубокой воде около самого берега и перехватывая плывущие по реке бревна, чтобы передавать их работавшим на берегу товарищам. Все шло прекрасно до тех пор, пока он как-то не оступился и не упал. Несмотря на то, что он был у самого берега и что рядом находились товарищи, которые, казалось бы, могли ему помочь, его настолько быстро подхватило бурлящим потоком, что никто и очнуться не успел, как несчастного било о камни уже где-то далеко от места работ. Только на следующий день нашли его изуродованный труп, выброшенный волнами на отмель.
Такова сила горных речек. Между тем, без постоянной переправы через них невозможно обойтись при путешествии в горах. И тут необходимо строго придерживаться правила: ни под каким видом не рисковать переправляться через крупные горные реки без опытных местных проводников.
Таких проводников везде можно найти, и они всегда прекрасно знают места переправ и время, когда в том или ином месте переправляться легче всего и когда, наоборот, ни о какой переправе и думать нельзя. Дело в том, что в горных речках уровень воды и в течение суток, в зависимости от таяния ледников и снегов, очень сильно меняется, и для каждого места реки есть свой определенный час, когда вода особенно мала. Этот момент и надо ловить, а точно указать его могут только местные жители, так как по виду реки далеко не всегда можно правильно судить о степени опасности, и путешественника в горах очень часто ожидают неприятные сюрпризы. Вы пробираетесь со своим караваном по горным тропинкам и с удовольствием заранее представляете себе, как остановитесь на ночлег в намеченном вами месте с хорошею водою, еще лучшим пастбищем для лошадей и специально интересной для вас лично природой. Выехали вы сегодня вовремя, обычный 25-30-километровый переход сделаете шутя и успеете перед вечером еще поохотиться и поколлектировать. Но… для того, чтобы добраться до намеченного места, вам надо предварительно переправиться через лежащую по пути реку. Судя по карте, речонка плевая, так что о ней можно было бы и не думать. Но она, черт возьми, все-таки берет начало в ледниках, а это уже всегда ненадежно. Сегодня же как раз целый день ясно и как-то не в меру жарко…
Подъезжая к месту переправы, вы уже издали слышите подозрительно сильный шум, и, если вы человек опытный, шум этот заставляет вас с сомнением покачать головой. Но вот вы у реки, и ваши сомнения в возможности переправы вырастают сразу во много раз: перед вами вместо плевой речонки огромная бурная река, с бешеной скоростью несущаяся по ущелью. Ясный жаркий день сделал свое дело: сильное таяние ледников совершенно преобразило реку.
Вы обращаетесь к местным жителям, которые должны помочь вам при переправе, и они окончательно разочаровывают вас, категорически заявляя, что теперь о переправе не может быть и речи. А когда так говорят горные киргизы, это значит очень много. Они в таких случаях отличаются исключительным бесстрашием, замечательным умением бороться с водою, превосходным знанием всех бродов и имеют лошадей, поразительно приспособившихся к переправам через горные реки. И если отказываются они, то вам остается только сложить оружие и так или иначе примириться с обстоятельствами. Вы отдаете распоряжение развьючивать и располагаетесь лагерем где-то на совершенно голом берегу реки, среди абсолютно неинтересной местности, и, вдобавок, нарушаете тщательно разработанный маршрут.
И это может случиться не раз и не два в течение экспедиции, так как невозможно знать заранее для каждого пункта всех рек те моменты, когда переправа в том или ином пункте возможна и когда она невозможна. Ведь эти моменты различны даже в одни и тот же день для разных мест реки, в зависимости от расстояния до ледников. Тем более невозможно заранее знать погоду, от которой здесь все так сильно зависит. И подчас приходится останавливаться очень задолго до вечера, чтобы ждать нужного часа следующего дня. А это бывает в одном месте рано утром, в другом - в 10-12 часов дня…
Горные, реки умеют шутить даже в таких местах, где этого, казалось бы, совершенно невозможно ожидать. Я знаю, например, довольно курьезный случай с одним моим сослуживцем. Он ехал в экипаже по большой почтовой дороге и, подъехав к станции Сарыбулак, на которой собирался ночевать, мог только полюбоваться ею. Станция мирно стояла всего в какой-нибудь сотне метров от него, но стояла на другом берегу речонки. Речонка эта в обычное время была настолько ничтожна, что на ней не было даже моста, и ее переезжали, едва замочив колеса. Теперь же, благодаря сильному таянию снегов в горах в жаркий весенний день, перед путником был бурный поток, о переправе через который даже в большом тяжелом тарантасе, запряженном тройкой лошадей, нечего было и думать. И мой приятель должен был провести всю ночь в экипаже в печальном ожидании спада воды к утру. На его счастье, ночь была холодная, таяние снегов в горах прекратилось, и на утро перед ним вместо бурного потока опять был ручей, через который курица вброд перейдет.
Вторая серьезная опасность всегда грозит путнику в песках, если он неосторожно вздумает отойти от своего каравана. Это - опасность заблудиться. Нет другой природной обстановки, среди которой было бы так легко потерять направление, как среди волнистых песков. Горизонта никакого нет: вы видите кругом лишь все одни и те же бесконечные песчаные холмы, как две капли воды похожие одни на другой. Правда, в действительности они не так уж все совершенно одинаковы: один повыше, другой пониже, одни более круглый, другой более вытянутый; на вершине одного растет кустик дюзгена, на вершине другого - кустик саксаула. Но среди десятков и сотен окружающих вас песчаных бугров - столько и круглых и вытянутых, более высоких и менее высоких, с дюзгеном и с саксаулом, что разобраться в том, которые же из них вы видели и заметили, - невозможно. Да и отличия между ними не в состоянии сохранить никакая память, настолько они ничтожны и однообразны. Нигде нет ни одной приметы, которую можно было бы заметить на большом расстоянии. Сотня, а то и несколько десятков шагов во все стороны - вот все, что вы можете видеть. Даже если попадется какой-нибудь особенно высокий песчаный бугор, то и с него вы увидите кругом все те же однообразные волны песков и - больше ничего.
Правда, на песке остаются ваши следы… Но это - спасение только при тихой погоде. Стоит подняться небольшому ветерку, как следы начинают быстро сглаживаться, при сильном же ветре они исчезают бесследно уже через несколько минут. И если вы ушли в штиль, надеясь на следы, прозевали момент возникновения ветра, а между тем уже успели забраться далеко, то вы подвергаетесь опасности неизмеримо более серьезной, чем опасность от всех скорпионов, каракуртов и змей, вместе взятых. Самые последние свои следы вы еще найдете, более же ранние окажутся исчезнувшими. И тут вас может спасти только случайность, если вы не обладаете совершенно исключительной способностью ориентироваться, позволяющей вам без всяких примет никогда не терять направления.
Здесь страшно еще и то, что при отсутствии горизонта, даже идя более или менее правильно, вы можете пройти совсем близко около лагеря, не заметив его среди бугров. А затем уже неизбежно будете итти, с каждым шагом все больше и больше удаляясь от него, будучи в то же время уверены, что приближаетесь. Пока, наконец, не поймете, что вы заблудились…
Именно такой случай произошел с моим спутником по второй балхашской экспедиции Н. И. Мекленбурцевым. Он не прошел мимо лагеря и не заблудился окончательно только благодаря тому, что вовремя спохватился и остановился на месте, ожидая условных сигналов выстрелами, по которым и добрался до лагеря, но уже ночью. Если бы он вовремя не остановился, а продолжал итти, то потом не услышал бы уже и выстрелов, так как шел действительно мимо стоянки. И неизвестно, удалось ли бы нам разыскать его на следующий день, если бы с утра подул ветер. Поэтому людям со средней ориентировочной способностью необходимо соблюдать в песках крайнюю осторожность.
Начиная с 1914 года, я уже зимою жил в Петербурге и только на несколько весенних и летних месяцев приезжал на работу в Семиречье. Так продолжалось до 1917 года, когда меня в Семиречье захватили события гражданской войны, нарушившие правильное сообщение. Зимою 1917-1918 годов для того, чтобы выехать из Верного, надо было запасаться всевозможными пропусками и другими документами, доставать которые не всегда было легко. Но вот 27 декабря 1917 года я раздобыл, наконец, все документы и возвращался домой, чтобы завтра или послезавтра тронуться в путь.
И в этот момент произошел пустой, маленький случай, какие бывают с каждым сплошь да рядом. Я поскользнулся на обледеневшем тротуаре и упал. Но так как я ходил всегда страшно быстро и обладаю очень высоким ростом, то сила падения была настолько велика, что я вывихнул и сломал себе ногу в тазобедренном суставе. Прохожие подняли меня, довезли до дома, немедленно был приглашен хирург. К несчастью, в Верном в то время не было рентгеновского кабинета; хирург не нашел перелома и лечил меня только от вывиха. Полтора месяца я пролежал в постели, полгода ходил на костылях и, в конце концов, только через 2 года узнал, что у меня была сломана нога. Срослась она у меня, как ей вздумалось, совершенно неправильно, и в итоге я остался на всю жизнь инвалидом. Я не останавливался бы так долго на этом случае, если бы, благодаря ему, у меня не оказалась перестроенной вся жизнь. Ни о каком намеченном отъезде из Верного теперь не могло быть и речи надолго. А тем временем всюду образовались разные фронты, и Верный на целые два года оказался лишенным даже почтовой связи с центром. В конце концов, мне удалось вернуться в Петербург вместо осени 1917 года, как я предполагал, только в марте 1922 года.
Этот несчастный случай не только изменил мою личную жизнь, но и отозвался на всей моей дальнейшей научной работе. Я теперь могу ходить только с палкой, да и то очень немного. Никакие большие экскурсии пешком для меня теперь невозможны. Птицы стали совершенно недоступны, так как хожу я настолько медленно, что не мог бы угнаться ни за одной перелетевшей с места на место птицей. Пришлось о птицах почти забыть и довольствоваться случайными наблюдениями, когда птица сама подвернется, и такой охотой, как охота с лодки, когда ноги не нужны. Даже пресмыкающиеся стали теперь не для меня: за какой-нибудь разноцветной ящуркой и то мне уже не угнаться, не говоря о ящурке быстрой, а тем более о скаптейрах. Разве только змеи и остались, да и из них надо исключить стрелу.
Но все же я расстался с птицами не совсем. За прежние годы у меня накопились не только шкурки, но и многочисленные записи наблюдений в дневниках. Кроме того, теперь, когда я птиц знал уже хорошо и огромное большинство мог точно определять на расстоянии, даже случайные встречи во время моих последних поездок часто давали мне интересные данные или дополняли прежние наблюдения.
Но все это уже не то. Я мог приводить в порядок свои старые записи, с грехом пополам немного пополнять наблюдения, но коллекция моя расти перестала, и на появление в ней когда-нибудь самых интересных и редких, а потому трудно дающихся в руки птиц и должен был оставить всякую надежду. Я ее оставил, но все-таки нашел такие занятия, которые оказались мне по силам.
Правда, первые полгода, когда я ходил на костылях и совсем и не мог ступать на сломанную ногу, мне нельзя было и думать о работе среди природы. Но наступил момент, когда - с двумя палками - я уже мог кое-как ходить по саду. А сад при доме, где я жил в то время, был великолепный, очень большой и достаточно запущенный; в нем было много преуютных уголков, густых зарослей кустарников и высокой, в рост человека, травы. Все это было мне доступно, и я возобновил занятия, когда-то начатые мною в Верном в саду брата: занялся собиранием материала по биологии насекомых. Особенно меня заинтересовали такие, которые паразитируют на других насекомых и на пауках.
Разыскивая в саду всевозможных личинок, куколок и коконы, я помещал их в стеклянные пробирки и затем наблюдал, что будет дальше. Возьмешь, например, куколку божьей коровки, положишь в пробирку и ждешь, какая же именно коровка выведется из этой куколки. И вдруг выходит вовсе не божья коровка, а в пробирке рядом с куколкой божьей коровки на утро появляются какие-то странной формы коричневые крошечные коробочки, из которых затем вылезают маленькие мушки. Из куколки же божьей коровки ничего не выходит, и она оказывается пустою - выеденною личинками мушек… Из яиц древесного клопа выведутся то клопики, то маленькие оски.
Еще более крошечные оски выводились у меня из интереснейших яичек златоглазки, или зеленоглазки. Эти насекомые откладывают свои яички совсем необычным образом: каждое яичко находится на кончике длинного волоска, другим концом прикрепленного к листу дерева или куста. Прикрепляются волоски всегда по нескольку штук недалеко одни от другого и стоят прямо, напоминая миниатюрные грибы на очень длинной ножке и с крошечной шапочкой.
Если с яичками златоглазки все обстоит благополучно и никакие бандиты на них не нападали, то роль бандита иногда исполняет первая вылупившаяся личинка златоглазки: едва вылупившись, она немедленно спешит к ближайшему волоску, взбирается по нему до яичка, которое и высасывает. Покончив с одним, она спускается вниз, бежит к следующему волоску и там проделывает с яичком ту же историю. И так до тех пор, пока не уничтожит все яички, после чего только отправляется дальше по своим делам.
Но не всегда личинке златоглазки суждено, едва родившись, пожрать всех братьев и сестер. Нередко бывает, что ей самой не удается и родиться: мельчайшие, с трудом видимые простым глазом оски, найдя яички златоглазки, откладывают в каждое из них по одному своему яичку, и личинки оски, которые вылупляются очень быстро, поедают яички златоглазки, оставляя от них одни только пустые скорлупки. Так не спасают яичек златоглазки от гибели от тех или других разбойников никакие хитроумные способы: длинный, тончайший волосок, яичко висит в воздухе, да и само такое крошечное, что как его заметить? А кому нужно - находят и добираются до него.
Многим, вероятно, случалось находить на траве или на кустах белый комочек, совершенно похожий на клочок ваты, или точно такой же комочек, но желтый. Попробуйте поместить такой комочек в пробирку и последить за ним. Через несколько дней, взглянув на пробирку в лупу, вы увидите в ней настоящий сумасшедший дом. Пробирка все больше и больше наполняется вылезающими из комка ваты тоненькими стройными длинноусыми наездничками. И каждый из них немедленно по вылуплении начинает, как безумный, носиться по пробирке взад и вперед, гоняясь за другими или удирая от них. В глазах рябит от их дикой беготни, и уследить за каким-нибудь из них отдельно невозможно. Комок ваты - это общая шелковистая оболочка, которой окружены многочисленные кокончики, из которых и вывелись наши «длинноусые». А пока они были еще личинками, они жили в теле какой-нибудь гусеницы, которою и питались. Однако так, что не убивали ее, и она умирала только после того, как личинки наездников уже покинут ее. Покидают же они гусеницу, вылезая прямо сквозь стенки ее тела и тут же, на ней, немедленно делают свои кокончики и «вату». Иногда этот комок «ваты» так на гусенице и остается, большею же частью у нее хватает еще сил отползти, и «вата» остается одна на растении.
Если вы встретите вялую, едва ползающую гусеницу и посадите ее в пробирку, то иногда вам удастся увидеть, как личинки вылезают из нее и делают коконы.
На листьях или стеблях растений, особенно в таких местах, где расположились тли, нередко можно встретить странную, очень похожую на крошечную пьявку, личинку. Это - личинка цветочной мухи сирфиды. Она принадлежит к числу наших больших друзей, так как является злейшим врагом тлей. А тли, как известно, принадлежат к числу вреднейших насекомых.
Встретив такую личинку, посадите ее в пробирку, дайте ей веточку с тлями и посмотрите, как она будет с ними расправляться. Заметив тлю, она хватает ее передним концом тела и начинает высасывать, держа ее высоко в воздухе. Очень быстро высосав жертву, она сморщенную, пустую шкурку отбрасывает прочь, как ненужную гадость, и хватает следующую тлю, уничтожая их одну за другой, и так же небрежно швыряя съеденных, пока не насытится.
Так же беспощадно расправляется с тлями другой их враг - личинка златоглазки, впрочем, как мы уже знаем, начинающая свою жизнь даже с братоубийства. Не отстают от этих личинок в деле истребления беззащитных тлей также личинки божьих коровок.
Всех этих личинок легко воспитывать в пробирках, так как их очень просто кормить. Но интереснее отыскивать коконы или куколки этих насекомых, так как тогда у нас нередко будет выводиться из них вовсе не тот, кого мы ожидаем, а самые разнообразные и неожиданные другие насекомые.
Среди коконов, которые попадали в мои пробирки, сотнями лежавшие на столе, было много коконов различнейших пауков. Одни я находил в свернутых листьях, другие под отстающей корой деревьев или в кучах камней; третьи в паутинных гнездышках, устроенных где-нибудь в траве или на ветке куста, четвертые даже просто в паутине на стене дома или где-нибудь в углу. Наконец, некоторые бегающие пауки никогда не расставались со своими коконами и вечно таскали их с собой, прикрепив к концу своего брюшка. Некоторые коконы были устроены в виде клубка из паутины, внутри которого лежали яички; другие имели форму шарика и казались сделанными из серой бумаги, третьи представляли собою просто круглую беленькую крышечку, закрывавшую сверху кучку яичек. Наконец, попадались и замечательно искусные сооружения в виде аккуратненьких пузатых бочоночков, закрывавшихся плотною подогнанной плоской крышечкой. Когда паучата вылуплялись, они, как царевич Гвидон, вышибали изнутри крышку и выходили из своей темницы.
Паучки выходят из яичек большей частью совсем не такими по наружности, какими они будут, когда вырастут. Пока растут, они много раз линяют, меняя при этом не только окраску, но иногда даже и форму тела. Белый паучок вдруг превращается в черного, а после какой-нибудь из следующих линек становится серым или каким-нибудь еще другим. Все эти изменения наряда известны для очень немногих пауков, и я решил заняться воспитанием паучат, тем более, что с ними хлопот немного. После того как паучата вылуплялись, я клал в пробирку побег яблони с теми же многострадальными тлями, и паучки быстро соображали, для чего тли попали в пробирку. Впрочем, они не особенно церемонились и друг с другом: те, что посильнее, нередко поедали слабеньких, так что иногда в конце концов из целого огромного семейства оставались в живых 1-2 паучка. От времени до времени я клал паучат в спирт, и, таким образом, у меня накоплялся материал по смене нарядов у очень многих пауков. Впоследствии все эти коконы, гнезда и паучата вместе с пауками, которых я собирал в экспедициях, дали возможность профессору С. А. Спасскому написать большую статью о пауках Семиречья.
Но иногда и паучиные коконы подносили мне сюрприз: вместо паучат в пробирке вдруг оказывались какие-нибудь наездники, личинки которых выросли на питательном корме из паучиных яиц.
Так, даже почти лишенный возможности двигаться, я все-таки нашел себе интересное занятие и собрал очень большой, ценнейший в научном отношении, материал. Понадобилась бы целая книжка, чтобы только перечислить всех моих тогдашних пленников и все те наблюдения над ними, которые я сделал в моих пробирках. И все это только в саду при нашем доме и в одном из соседних. Так что смело можно сказать, что при желаний и при интересе к делу всегда можно найти себе занятие по изучению природы [Эта маленькая справка покажет, что даже неспециалист может находить очень ценный научный материал. Я очень мало знаком с насекомыми и еще меньше с другими беспозвоночными. Но по моим сборам специалистами описано очень большое количество новых для науки насекомых. Кроме насекомых, описаны новые многоножки, пауки, ложноскорпионы, моллюски. Описано даже одно паукообразное, принадлежащее к редчайшему отряду, для которого до того было известно только по одному виду из Алжира, Аравии и Ю. Америки; теперь прибавился четвертый - из Тян-Шаня.]. У меня же и самый интерес всегда быстро рос по мере того, как я занимался какой-нибудь новою для меня группой животного мира. Даже растения меня увлекли в Михалеве, когда я стал поближе знакомиться с ними.
Но и в это первое, самое трудное время моей инвалидности меня заняли не одни только насекомые и пауки: мелкие зверьки нашлись в нашем саду и даже у нас в доме. Для ловли их не нужно ни быстроты, ни подвижности: нагнуться, поставить ловушку и наутро осмотреть ее - все это мог делать и я. Правда, о разнообразии добычи тут уж говорить не приходилось; лесная и домовая мыши, илийская белозубка, да обыкновенная полевка и хомячок- вот и все звери нашего сада. Но и они мне доставили удовольствие, развлечение, а вместе с тем дали и большой коллекционный материал. А тут как раз подоспело интересное явление в жизни зверьков: мышиное нашествие. Перед началом нашествия у меня в комнатах попадались в капканчики 1-2 мыши. Затем вдруг число попадавшихся стало необыкновенно быстро увеличиваться, и, наконец, я стал ловить у себя по 30 и даже 35 мышей в день! Так продолжалось довольно долго, после чего количество мышей в ловушках стало уменьшиться и опять вернулось к первоначальной цифре 1-2. Однако за полтора месяца я успел поймать у себя около 1000 штук!
Это было не просто сильное размножение, какое иногда бывает у мелких зверьков в благоприятные для них годы, а именно нашествие. Мыши шли откуда-то и направлялись дальше, сменяя одни других. За городом люди видели, как они днем десятками бегут по полям, садам и огородам и двигаются все в одном и том же направлении. Даже в городе можно было видеть днем мышей на улице или во дворе, и в это время на них охотились не только кошки, но и утки, индюшки и даже куры. Забавно было видеть, как такая мирная птица, как курица, вдруг превращается в кровожадного хищника и с увлечением носится по двору, гоняясь за удирающей мышью… А вороны и сороки по утрам регулярно являлись к моему крыльцу, так как я каждое утро выбрасывал им накопившихся за ночь мышей после того, как достаточно собрал их для коллекции.
При этом смешно было смотреть, как неповоротливые и более осторожные вороны долго раздумывали, прежде чем приблизиться к добыче, посматривали на нее жадным взглядом, но с опаской, и медленно, поминутно останавливаясь, вперевалку подбирались к ней. А тем временем прыткие сороки утаскивали добычу у них из-под самого носа.
Кроме перечисленных зверьков, в мою коллекцию за это время попало несколько летучих мышей, которых иногда приносили мне знакомые мальчики. Они же очень помогали мне и с птицами, разыскивая и принося мне гнезда и яйца. Впрочем, постоянно ковыляя по саду в поисках новой добычи для пробирок и шаря для этого по кустам и высокой траве, я и сам находил гнезда соловьев, сорокопута и ястребиной славки. Всех этих птиц было очень много в садах на окраине города. Попадались также гнезда вороны, иволги и щегленка, но до них уж я добраться не мог, и тут мне должны были помогать мои молодые приятели. Наконец, я вел со своими добровольными помощниками наблюдения над прилетом тех птиц, которые мне были доступны. Так что кое-какой и притом очень нужный и недостававший мне материал даже по птицам я все-таки собрал и в это время.
Но и это была не единственная моя работа тогда. В Верном в то время был небольшой, но очень хороший краеведческий музей. Создал его (можно сказать, из ничего) одни верненский старожил, В. Е. Недзвецкий, при участии многих добровольных помощников. Сам Недзвецкий был даже не естественник, а юрист по образованию, но он был большим любителем природы и страстный охотником. Он сумел заинтересовать многих других верненских охотников, и они общими силами начали собирать то, что их самих больше всего интересовало, - птиц и зверей. Эти первые шкурки составили то зерно, из которого впоследствии вырос ценный музей. В 1917 году в нем было уже несколько отделов: зоологический, ботанический, геологический, этнографический, археологический и довольно приличная библиотека, в которой были даже некоторые очень ценные книги. В первые годы революции Недзвецкий уже не заведывал музеем, так как по старости оставил службу, а вскоре и умер. Но музей продолжал некоторое время находиться в хороших руках и был поставлен так умело, что приобрел в городе большую популярность и встречал самое лучшее отношение со стороны местных правительственных органов.
И в годы разгара гражданской войны, когда большинство местных музеев на окраинах было разорено, а некоторые даже исчезли без следа, Семиреченский областной музей, как он тогда назывался, не только никак не пострадал, но продолжал даже расти и обогащаться новыми коллекциями.
Этот-то музей и дал мне тогда много интереснейшего дела. Зоологические коллекции его были довольно велики и интересны, но определены и птицы, и звери были далеко не всегда верно. Кроме того, никакого каталога их не было заведено. Мне и было предложено определить зоологические коллекции и составить их список.
Так как ходить в музей я не мог, то коллекции привозились ко мне на квартиру, и я дома занимался их обработкой.
Понятно, что работа эта меня не только заинтересовала, но и увлекла, а впоследствии сослужила мне и огромную службу. Занимаясь ею, я, конечно, заносил на свои карточки все, что представляло для меня интерес, и составил для себя лично полный список коллекций. Так что впоследствии, когда значительная часть их пропала бесследно, для меня она не пропала, и я использовал все данные о ней, когда писал книги о пресмыкающихся, млекопитающих и птицах Семиречья.
Кроме того, взяв на себя определение также млекопитающих, я поневоле должен был с ними познакомиться получше. До того я, правда, успел сам насобирать их уже порядочно и начал кое-как разбираться в них, но еще весьма слабо. Знал, что у нас есть несколько тушканчиков, но какие, как их отличать - понятия не имел; еще меньше сумел бы разобраться в летучих мышах, да и не в летучих, а в самых обыкновенных сухопутных…
Теперь я взялся за зверьков серьезнее и скоро начал в них разбираться, так что мог справляться с определением. Правда, некоторые мои определения оказались потом неверными, но в этом я был не очень виноват. Во-первых, дело это было для меня совсем новое, а вряд ли найдется человек, который в новом для него деле не сделал бы ни одной ошибки. Во-вторых, у меня не было необходимых научных книг. Единственная книжка, какая у меня была, эго определитель Кащенко, приспособленный к животному миру Томской губернии. И по нему невозможно было определить некоторых музейских зверьков, тем более, что среди них оказались и такие, которые в науке вообще еще не были известны.
Эта неуверенность при работе меня немножко расхолодила, так что я тогда еще не стал заниматься млекопитающими более серьезно и пришел к этому позже, в Ленинграде, где я имел под рукою и книги, и огромные коллекции музея Академии Наук.
Однако начатую работу я все-таки довел до конца и составил список млекопитающих с такими определениями, до которых мог тогда добраться. Но мысль заняться млекопитающими как следует зародилась у меня уже тогда. И я на моих карточках записал не только многие сотни измерений просмотренных зверьков, но более сомнительных даже нарисовал в красках и по этим карточкам впоследствии без труда определил всех зверьков уже правильно.
Таким образом, для своей будущей книги о млекопитающих Семиречья я смог воспользоваться и коллекцией зверьков музея, как и коллекцией птиц, хотя от нее сохранилось еще меньше, чем от последней. Вместе с тем эта работа ознакомила меня с совершенно новыми для меня приемами определения, не похожими на те, которыми я пользовался до сих пор с птицами: измерения черепа, сравнения устройства зубов и т. д.
Занятия с коллекциями музея помогли мне заполнить зимнее время, когда о насекомых, да и о птицах, приходилось забыть. А к тому времени, когда я справился с коллекциями музея, Областной Комиссариат народного просвещения предложил мне написать книгу о животном мире Семиреченской области. Я с удовольствием принял это предложение, так как мне казалось, что я для этого уже достаточно хорошо знаю местных животных.
Впоследствии я убедился, что насчет млекопитающих я основательно ошибался. К счастью, книгу, которую я написал к назначенному сроку, напечатать не удалось, и, таким образом, судьба избавила меня от порядочного конфуза. Но моя работа все-таки не пропала: рукопись сохранилась, я ее впоследствии исправил, дополнил и переработал, и она - уже гораздо позже - появилась в свет в виде первой части моей книги «Животный мир Казахстана».
Так даже эти годы моей жизни в Семиречье, когда я не только не мог никуда ездить, но и ходить-то мог с трудом, не пропали для меня даром, я все-таки продолжал ту работу, которая была для меня главным в жизни. «Если вам везет, продолжайте, если вам не везет - все-таки продолжайте». Я тогда еще не знал этого девиза, да он в то время еще и не был высказан, но в жизни я всегда следовал ему.
ОКОНЧАНИЕ