В низовьях Аму: Путевые очерки. 11. От Чимбая до Нукуса. 12. Лагерь Нукус
Н. Н. Каразин. В низовьях Аму. Путевые очерки // Вестник Европы. 1875. № 2, 3.
Глава I. Глава II. Глава III. Главы IV, V, VI. Главы VII, VIII, IX, X. Главы XI, XII. Главы XIII, XIV.
Н. Каразин. Ученая экспедиция на Амударью. Начальник Амударьинского округа полковник Иванов и его свита, на объезде. 1874
XI
Проток Кичейли. - Под мостом. - Аму-дарьинские бурлаки-каикчи. - Берега Кичейли. - Ночлег и часовые. - Ночные звуки. - Сплавка сена. - Тигры. - Куван-джарма и ее печальные берега. - Мириады комаров. - Аму.
Из Чимбая выехали мы на другой день, к вечеру, когда уже спала дневная жара, время, обыкновенно избегаемое для путешествий.
Нам прислали сказать, что разлившиеся воды Кичейли и других протоков затопили проезжую дорогу, и продолжать путь верхом не было никакой возможности. Пришлось нанять небольшой «каик» - и тронуться в путь уже иным способом, на лямках, вверх по течению Кичейли, до самого Нукуса.
Обогнув Чимбай, как я уже говорил, Кичейли течет разветвляясь на бесчисленное множество арыков; таким образом, воды этого протока расходуются на орошение полей и только самая малая часть их всасывается сыпучими песками, прилегающими с этой стороны к самому морскому берегу. В Чимбае еще живы кое-кто из стариков, помнящих, что их проток доходил до самого моря, являя собою, таким образом, один из рукавов Аму. Выше Чимбая Кичейли расширяется до пятнадцати саженей между берегами, имеет ровную, совершенно достаточную для грузовых судов глубину, и затем, соединяясь с водами Куван-джармы, доходит до самой Аму, уже около Нукуса.
Здесь мне пришлось в первый раз увидать аму-дарьинских бурлаков, «каикчи», как их здесь называют. Бурлачество - явление, вымирающее у нас на Волге, здесь, на Аму, живет еще полною жизнью.
Полуголые фигуры, в одних рубашках, подобранных к поясу, босоногие, в рваных шапках, совсем черные от загара и грязи, сидели неподвижно, скорчившись на берегу и держа в руках лямочные петли, терпеливо ожидали, пока мы нагрузимся и устроимся в своем каике.
Два каракалпака, с длинными шестами в руках, стали один на корме, другой на носу лодки, крикнули что-то по-своему каикчам; те не спеша поднялись, потянулись, запряглись в лямки, согнулись, словно в землю кому-то собирались поклониться, и пошли.
Они шагали мерно, нога в ногу, словно машины какие-то, а не живые существа. След в след ступали они по узкой дорожке, протоптанной их же собственными ногами, по самому краю обрывистого берега.
Лодка пошла довольно ходко, вскапывая под носом глинистую воду; каракалпаки на лодке помогали лямочникам шестами, когда каик подходил близко к берегу. Подошли к мосту; он весь был занят любопытными чимбайцами. Здесь нам всем пришлось лечь на самое дно лодки, наклонить палатку и убрать все торчащее, потому что мост был очень низок и лодка едва-едва протискалась сквозь его узкий и мрачный пролет.
Н. Каразин. Ученая экспедиция на Амударью. Лямочники на Амударье. 1874
Начало темнеть. Мы уже довольно далеко отошли от Чимбая. Каикчи зашагали ленивее, и наконец попросили у нас позволения отдохнуть и покурить кальян, что, конечно, им и было позволено.
Справа и слева обе береговые полосы были тщательно обработаны, чуть не на каждых десяти саженях виднелись входы боковых арыков, иные запруженные, иные открытые для притока воды на поля; народ копался за своею работою; из масс зелени выглядывали верхушки кибиток и сторожевых шалашей, и опять слышен был знакомый звук чигирей и ленивое понукание усталых животных.
Через полчаса мы снова тронулись в путь и остановились на ночлег только тогда, когда уже совершенно стемнело, отойдя от Чимбая не более двенадцати верст по изгибам протока и половина того по прямому направлению. Идя с подобною скоростью, мы рассчитывали попасть в Нукус раньше чем в двое суток.
Лодочники наши подтянули каик вплотную к самому берегу, воткнули свои шесты и весла в землю и раскинули полога из бумажной белой ткани - «мата». Отказывая себе во всяком жизненном комфорте, самый бедный каракалпак не может обойтись без этой роскоши, иначе, в этой стране комаров и мошек, он не будет знать ни минуты отдыха и покоя. Даже днем носятся в воздухе мириады этих проклятых насекомых, а к ночи весь воздух так наполняется ими, что и двух минут нельзя провести покойно, не отмахиваясь всеми силами от этих несносных кусак, забивающихся вам в нос, в рот, в уши, забирающихся в самые незначительные, сокровенные прорехи вашего платья.
Ночлег без полога положительно немыслим в этой стране; разложенное курево, дымя и покрывая чадом весь бивуак, мало защищает его от нападения этих крылатых легионов, и на смену гибнущим от дыма мириадам - летят другие, свежие, и отравляют вам каждую минуту вашего отдыха.
Мы, оставшись на каике, тоже растянули кисейные полога, укрепив их на палках, воткнутых в камышевые обкладки лодочных бортов.
Нас, русских, не считая туземцев-лодочников, было не более шести человек, считая и Иванова с его переводчиком, оставившего свой конвой в Чимбае. Спать всем разом, не обеспечив себя поставленным на всякий случай часовым - было бы слишком рискованно, тем более что еще в Чимбае мы были предупреждены о шайках туркмен, бродящих поблизости в камышевых зарослях, у слияния Кичейли с Куван-джармою. Положим, что шестерым превосходно вооруженным европейцам нечего бояться полудикой шайки в двадцать или тридцать человек, плохо вооруженных, но для этого надо было встретить опасность вовремя предупрежденными, а не врасплох, спросонок.
Мы разделили ночь на смены; очередной уселся на борт лодки, вооружившись, кроме карабина, конским хвостом на палке - отмахивать комаров, а мы, свободные от стражи, полезли под пологи и заснули, убаюканные тихим плеском воды, скользящей по наружной стороне лодки.
Около полуночи пришла моя очередь. Я вылез, осмотрелся: - ничего, темно, но не слишком, видеть можно; пожелав покойной ночи моему предшественнику, я занял его место, положил себе на колени берданку и неистово заработал хвостом, потому что разом очутился в целом облаке комаров, звенящем на все лады и сплошным туманом застилающем всю поверхность протока.
На берегу чуть-чуть искрились остатки костра, белыми четырехугольными массами виднелись полога каикчей, черными силуэтами торчали шесты… Соловей щелкал и заливался трелями в прибрежной джингиловой чаще. Высоко-высоко в воздухе что-то посвистывало, перелетая через реку; на ближайших затопленных полях квакали и бурлили лягушки, изредка слышались на воде рыбьи всплески, другие звуки, непонятные какие-то, незнакомые неслись в ночном воздухе… холодная сырость пронизывала сквозь полотно рубашки, вызывая легкую дрожь и сонливую зевоту… А небо было такое прозрачное, глубокое, все сверкавшее звездами; Млечный Путь широкою светлою полосою тянулся от одного края до другого. Особенно ярко и определенно виден был хвост недавно появившейся кометы, наделавшей таких тревог и сумятицы по всему низовому пространству.
Если у нас, в Петербурге, появление кометы волную иные умы и настраивает их на мистический, пророческий лад, то что же должно наделать появление страшной, хвостатой звезды здесь, между дикарями, вся духовная сторона которых зиждется на суеверии и боготворениях различных явлений природы - но об этом после, до другого раза, а пока надо наблюдать свой пост, а то, пожалуй… тс!..
Я взвел курки и стал прислушиваться… голоса… да, точно…
Тихо, как тень, скользя по течению, плывет громадный каик; снопы клевера, нагруженные на него целым стогом, еще более увеличивают размеры судна. Кажется, что будто целая гора, темная, тяжелая, надвигается на вас из мрака, готовая раздавить вас одним своим прикосновением… Вот этот каик поравнялся, прошел мимо. Там все тихо, спят каикчи, предоставив свое судно воле течения; только под одним из пологов слышится тихий, монотонный говор… Прислушиваюсь, так: один из лодочников рассказывает другому какую-то бесконечную сказку…
Н. Каразин. Ученая экспедиция на Амударью. Ночное на реке Кичейли. 1874
«Однако пора! созвездие Большой Медведицы запрокинулось почти к самому горизонту; Сириус блестящею, сверкающей точкою уже сквозит в черных зарослях, вот он уже над ними поднимается, дрожит на воде его серебристое отражение… скоро и рассвет. Моя смена прошла, иду будить товарища».
- Разве пора? - недовольным голосом мычит во сне наш метеоролог.
- А!.. кто кого, как?!. - испуганно вскакивает и озирается его сосед.
- Получил… Анну на шею получил, и годовое невзачет… - отчетливо бредит молодой казачий сотник, видящий, вероятно, самое сладкое сновидение.
Шайка шакалов подобралась к самому берегу: послышались какие-то не то взвизгивания, не то слезливые всхлипыванья. Фу, какой отвратительный вой! эти проклятые горланы не дадут спать… Они всегда вот так, перед рассветом…
Громкий выстрел из карабина поднимает на ноги все бивуак; общая тревога… Все внимательно присматриваются к темной линии противуположного берега; лодочники послышались из-под пологов и лезут в лодку, под прикрытие наших ружей…
- Это я по шакалам… - сконфуженно оправдывается часовой…
Поднялись мы с рассветом, еще до солнечного восхода, и к полудни были уже на половине перехода к соединению Кичейли с Куван-джармою. Берега здесь были густо поросшие деревьями джиды и все тем же джингилом, приятная густая зелень которого так гармонировала с пепельно-серою листвою джиды и розовыми цветовыми метелками…
Множество птиц оживляло эти берега: фазаны беспрестанно вылетали из чащи, к великой досаде ярого охотника, метеоролога, всегда опаздывающего по ним выстрелить; красивые пчелоеды тоже частенько проносились в воздухе, оглашая его своим характеристическим криком… Голубые зимородки, подняв кверху свои длинные толстые носы, сидели по берегу, рисуясь на его желтом, глинистом фоне, словно бирюза в оправе.
Иногда виднелись вдали пеликаны и вереницы лебедей, поднимавшихся с соседнего озера. Но людей, оживлявших бы эту местность, не было видно вовсе; все было мертво и носило характер полного запущения; только изредка виднелись сквозь чащу остатки полуразобранных, сгоревших зимовок, - немые свидетели тяжелых годин, пережитых каракалпакским народом.
Проток Кичейли, на всем своем течении - с небольшим сто верст, представляет превосходный водяной путь, благодаря своей глубине, почти одинаковой на всем протяжении протока. Частые промеры дали нам: наибольшую глубину 11 фут, меньшую 6½, среднюю 8¾ ф. Если бы проток этот был несколько шире, то по нем могли бы проходить все суда нашей Аральской флотилии.
Доказательством судоходной важности протока служило между прочим и то, что не проходило и получаса времени, как мы то и дело встречали каики, нагруженные хлебом, кормом для скота, самим скотом и просто народом - пассажирские каики, идущие к Чимбаю и к Нукусу. Вверх все это тянется, как и мы - на лямках, вниз же спускается по течению, на шестах и веслах, со скоростью восьми верст в час, - что составляет весьма значительную в судоходстве скорость.
Иногда нам попадались просто плоты из камыша, плывущие под наблюдением одного или двух человек; на подобных плотах сплавлялся преимущественно клевер и строевой лес, кривой, тонкий, который у нас и на дрова был бы забракован, а здесь он - ценность, и ценность довольно значительная за неимением другого, лучшего.
В продолжение этого дня мы раза четыре останавливать на отдых, - только. Меня, знакомого уже с азиатскою выносливостью, положительно удивляла эта неутомимость наших лямочников, тем более что бичевник был крайне неудобен и труднопроходим в этих густых, сплошных чащах, по берегу легко подмывающемуся, отваливающемуся на наших глазах целыми пластами.
Каикчам велено было быть к ночи на Куван-джарме и только там стать на ночлег, и они выбивались из сил, чтобы исполнить это приказание.
Несколько раз наши бурлаки принимались запевать, и их кадансированный напев весьма близко подходил к нашей поволжской «Дубинушке».
Сходная работа, сходная жизнь породили и сходные звуки.
__________
Торопливость наших каикчей объяснялась еще одним обстоятельством: они хотели до полуночи пройти сплошные, низменные чащи, простирающиеся до самой Куван-джармы, и особенно густые в треугольнике соединения ее с Кичейли. Эти чащи не пользуются доброю славою: в их недрах гнездится несколько тигровых семейств, и беднякам, безоружным каикчи, было бы весьма плохо, если бы одна из этих крупных полосатых кошек подошла к берегу во время их прохода.
Мы и то слышали уже раза два невдалеке какой-то весьма подозрительный рев, заставлявший каждый раз каикчей прыгать в воду, прямо с кручи обрывистого берега.
Было уже темно, и узнавать местность стало трудно… Но вот, показались признаки близости ночлега: каик наш раза два толкнулся своим плоским дном, и раз даже чуть совсем не стал на мель, - это начались песчаные перекаты, образовавшиеся при слиянии вод двух протоков.
- Джакым, джакым (близко)! - весело забормотали ободрившиеся каикчи.
Этот ночлег был проведен так же покойно, как и первый, и с теми же предосторожностями. Мы опять выступили до солнечного восхода, как и вчера, с тою только разницею, что вчера мы плыли по узкому Кичейли, сегодня же вправо и влево расстилалась широкая Куван-джарма - хотя такая же мертвая и безлюдная, с такими же берегами, заросшими непроходимыми чащами джиды и джингила. Только ближе к берегу, спускаясь в самую воду, поднимались теперь стройные стебли тропического камыша с широкими, ярко-зелеными листьями и розоватыми цветовыми султанами… Дикий терновник кое-где выставлял свои колючие ветви… В заливчиках желтели крупные кувшинки и, словно серебряные, мелькали водяные лилии, с своими широкими, распластавшимися по воде листьями… Раздолье дикарю, раздолье и рай для охотника, недурно для разбойника и вора, которому есть где спрятаться; тяжело - для мирного хлебопашца, которому надо затратить много времени, положить много тяжелого труда, чтобы очистить и завоевать себе хотя бы клочок земли, годный для обработки.
На берегах Куван-джармы стали нам, хотя очень редко, попадаться небольшие аулы, бедные, малочисленные… Чахлые, измученные коровы, с жалобным мычанием бегали по берегу и бесновались, не находя себе спасения от комаров; две-три лошади, от ушей до ног зашитые в войлоки, по той же причине стояли, опустив головы… Кибитки были расстановлены кое-как, будто недоделанные, кругом не прибрано, площадки не вытоптаны… Казалось, что все это только недавно, может быть только вчера, пришло сюда и стало ненадолго, вполне готовое уйти опять и спрятаться в чаще, а оттуда в пустыню, при первом тревожном крике, при первом выстреле с того ненавистного берега…
Нескоро еще успокоится мирное каракалпакское население, и много еще нужно совершенно спокойных и мирных годов, чтобы забитый, запуганный народ веселее и надежнее взглянул на все окружающее…
К полудню мы стали подходить к повороту Куван-джармы, близ слияния ее с Аму. Вдали виднелась уже мутно-желтая водная полоса, волнение на которой было заметно крупнее зыби, разбиваемой килем нашего каика.
- Аму! Аму! - указывал туда старый каракалпак-лодочник, и даже шапку снял по какому-то вдохновению.
- Аму! Аму! - покрикивали с берега лямочники.
- Лагерь наш виден! - радостно произнес один из пассажиров.
Действительно, вдали, между кустов, на том берегу, за поворотом реки виднелась чуть заметная белая точка. Это была рубаха русского часового.
В два часа пополудни мы пришли в Нукусу и причалили к берегу, заставленному почти сплошь белыми солдатскими палатками и цветными пологами.
XII
Лагерь Нукус. - Немножко политики по поводу лагеря. - Укрепление. - Иомуды с арзом. - Наши маркитанты. - В дорогу.
Разгромив Хивинское ханство, повернув там все вверх дном, русские ушли по своим домам, оставив на правом берегу Аму Иванова с двумя батальонами пехоты.
Эта горсть, отрезанная громадными пустынями от ближайшего подкрепления, должна была поддерживать раз заведенный порядок при самых невыгодных для того условиях.
Хивинский хан обязан платить контрибуцию. Денег у него лично нет; он сам называет себя, в своих письмах к Иванову, байгушем - нищим, и это совершенная правда! Кто был в Хиве, тот видел сам обыденную жизнь когда-то грозного владыки, в его пустом дворце, лишенном даже самой необходимой азиатской мебели - ковров.
Большая часть его мирных подданных, плативших без ропота и сопротивления всякие подати, подчас непосильные, отошла вместе с правым берегом и дельтою к нам; хану остались все тюркменские роды, бывшие до сих пор только вассальными ханства. Тюркмены не знали других податей, как натурою: они выставляли, по требованию хана, вооруженных людей (нукеров) и платили известную долю добычи своего грабежа.
В настоящем положении нукеров хану не нужно, ему воевать не с кем; добычи от грабежа тоже взять неоткуда: грабить запрещают «проклятые пришельцы в белых рубахах», а деньги подай, возьми где хочешь… Эти деньги надо взять с тюркменов, изменив форму податей, а тюркмены народ вольный, знать не хотят никаких сборов и наотрез отказывают хану в его требованиях, смеясь над его бессилием.
Из русского лагеря хану предписывают озаботиться платежом контрибуционных сумм. Хан отвечает: «Денег нет», ему пишут: возьми с тюркмен; он отвечает: «Тюркмены не дают, берите сами…»
«Берите сами» значит: надо переходить на тот берег и идти в кочевья и ставки тюркмен, т. е. объявлять им войну. Этого нельзя, не списавшись с Петербургом, а переписка продолжается по полугоду, - время уходит.
Между тем, подобные непосредственные отношения наши к тюркменам не могут никаким образом вести к дружбе и миру… Отношения эти натянуты донельзя, почти открыто враждебны. Мы должны, в свою очередь, ежеминутно ожидать со стороны тюркмен набегов на каракалпаков правой стороны, наших новых подданных, мы должны закрыть их, иначе можем ли мы требовать от них полного подчинения и доверия, когда тюркмены будут грабить их под нашим носом?
А как закрыть всю границу, - протяжение более 600 верст, - с двумя батальонами?!..
Не стану вдаваться в подробности политического устройства нового нашего края и его отношений к соседям, - это не составляет предмета моих рассказов; ограничусь только общим очерком тактики, принятой Ивановым.
Оборонительное положение, в строгом смысле этого слова, здесь немыслимо, значит, надо наступательное.
Построены два сильных пункта: Шурахан - Петрово-Александровское укрепление, верст полтораста выше разветвления Аму, на параллели с самою Хивою, и укрепление Нукус, у самого разветвления, в вершине дельты.
Оба эти форта имеют очень сильную, недоступную профиль, в них сложены запасы боевых и продовольственных материалов, и маленького гарнизона в две роты совершенно достаточно, чтобы все попытки неприятеля атаковать их были бы парализованы; с остальными, свободными ротами Иванов выжидает, в полной готовности перебросить их на левый берег.
Доходят слухи, например, что тюркмены перешли в таком-то пункте и грабят каракалпаков; идти туда бесполезно, за ветром в поле не угоняешься. Иванов внезапно появляется там, где его совершенно не ожидали, в самом центре родов, выславших разбойничьи партии. Наносится страшный удар, удар, наводящий панику на всю окрестность; под влиянием этой паники подписываются всевозможные договоры, идут на всевозможные соглашения, и снова успокаивается страна до нового повода к такому же быстрому, решительному удару.
Туземцы говорят про Иванова:
«Этот Сары-сакал - здешний тигр. Он нападает там, где его не ждут; он бьет больно, и у него ничего не пройдет безнаказанно. С миром иди в его гнездо, он не тронет и обласкает, и даст подарки; с войной не ходи, после долго придется плакать».
«У него мало солдат, но эти солдаты не люди, - это дети шайтана, против которых даже заклинания недействительны».
«Сары-сакал все знает и все слышит, у него сто ушей и сто глаз, его обмануть трудно».
Суеверные дикари добавляют:
«От него пули отскакивают и железо тупится. Смотри на его бунчук (знамя) [Значок Иванова состоит из двух орденских лент: владимирской и георгиевской.]: он красный, а по бокам у него черные полосы. Красное - это кровь наша; черное - это печаль и горе. Ты спокоен, пока этот бунчук спокоен; твоя погибель, когда этот бунчук разовьется по ветру. Иди к нему с миром, он покроет тебя как халатом, и тебе будет тепло; или с войной - он сметет тебя с лица земли и превратит в пыль».
Этот говор и речи, переведенные мною с буквальною точностью, совершенно ясно характеризуют личность Иванова и его тактику… Добавлять к этому что-либо было бы излишним.
Казалось, что такое положение вещей должно было бы совершенно унять хищников, которым не одна попытка не проходила безнаказанно, но…
Но, как вы в один год переработаете всю натуру тюркмен - этих вольных, кочевых разбойников, выработавшуюся в продолжение целого ряда веков полной свободы, воли и безнаказанности?!
А к этому добавьте подстрекания духовных лиц, вычитавших в своих книгах, что рано или поздно Аллах пошлет свою благодать верным сынам его и сотрет в прах гордыню «белой рубахи». Последняя комета тоже немало хлопот наделала; ее приняли как предвозвестницу той решительной поры, когда мусульманин должен взяться за оружие.
Только страх «волшебного бунчука» удержал их от поголовного восстания, от священной войны против неверных. Хаззават мог вспыхнуть каждую минуту, но он не вспыхнул.
Вот тут и собирай контрибуцию!
__________
В Нукусе дожидались Иванова тюркмены-иомуды, приехавшие сюда с просьбою (арзом) к Сары-сакал-тюре.
Это были два атлета с горбоносыми, совершенно кавказскими лицами, с высокими, умными лбами и окладистыми бородами. Одного звали Ата-Мурад-хан, другого Иртык-Мергень. На халате первого блестели две русский медали, полученные им за какую-то услугу сомнительного свойства, в последнюю войну; впрочем, Ата-Мурад надевал эти украшения только тогда, когда приезжал к нам; у себя же дома он тщательно скрывал их от посторонних глаз, боясь навлечь на себя косые взгляды.
Тюркмены были вооружены шашками, ножами и длинными ружьями; они держали себя свободно и с достоинством, дружески протянули руки Иванову и вообще говорили с ним как равный с равным…
Неподалеку стояли и их кони, высокие, красивые жеребцы, покрытые попонами. Тюркмены прибыли в лагерь незадолго до нас, и успели уже отдохнуть и переодеться попараднее.
Сущность их просьбы ярко характеризовала отношения тюркмен к хану. Ата-Мурад имел тяжбу из-за земли с одним из приближенных хана, а приехал за решением к Иванову.
Понятно, что тот отказал ему в просьбе, говоря, что оба истца - подданные хана и живут на его земле, что всякое вмешательство русского начальника в данном случае совершенно неуместно…
- Какой он нам хан, - возражал тюркмен, - знать мы его не хотим: наша сила была, мы ни у кого не спрашивали, хан по-нашему делал; а теперь ваша сила, вот мы и пришли к вам кланяться.
- А теперь вы подданные хана, - отвечал Иванов, - идите к нему. Знайте, что было, то прошло; привыкайте к новому порядку как умеете; привыкнете, хорошо вам будет; нет - сами знаете, что плохо. Ступайте.
- Вот как нынче! - не то удивленно, не то себе на уме произнес Ата-Мурад, и тотчас же переменил деловой разговор на обыденный, совершенно частный, остался завтракать и пить чай вместе с нами и уехал, по-видимому, приятелем; только садясь на лошадь, заметил:
- Все в воле Аллаха, а мы этой воли наперед знать не можем.
- А своим скажи, чтобы смирно сидели, а то в гости приду, - напутствовал его Иванов.
- Для такого гостя на угощение разоримся, а впрочем, приходи: мы гостям рады, - улыбнулся Ата-Мурад и молодцовато поправился на своем покойном седле.
Так тюркмены и уехали.
Н. Каразин. Ученая экспедиция на Амударью. Туркмен-йомуд. 1874
__________
Пока укрепление Нукус строится, войска расположились лагерем по берегу Аму, заняв полосу протяжением более версты. Солдатские бараки разбиты правильными рядами, с улицами и переулками; вдоль этих улиц прорыты канавы, в которых протекает вода, накачиваемая целой системой чигирей, устроенных по берегу. В одном конце этого лагеря сгруппировался базар, где торгуют кое-кто из местных жителей, а больше наши маркитанты, следующие всегда за отрядами с своим постоянным товаром: плохое вино, карты, табак и разные жестянки по части гастрономии. Но увы! эти товары раскупаются мало… Сетуют маркитанты горько и вспоминают старое доброе время… Теперь не то: солдаты пьют чай и почти забыли про водку, офицерство тоже записалось в общество трезвости… Говорят маркитантам: «Давайте нам сукно, давайте белье, давайте хороший табак, давайте и вина, только хорошего, хотя и немного…» - «Нет, - вздыхают торгаши - что уж это за товар, что за торговля… То ли дело прежде, когда с пьяных глаз всякую дрянь пили и деньги большие платили; прошли красные дни для русского торгового человека, хоть совсем беги из лагеря». - «Да и ступайте, вас, мол, никто не держит», - говорят им в ответ на их жалобы…
Пришлось этим шакалам торговли поджать хвосты и - или подчиниться новым условиям, или же закрывать свои бесполезные лавочки.
Здесь, в Нукусе, предположено построить первую метеорологическую станцию и открыть постоянные наблюдения. Наш метеоролог остается здесь по этому случаю… Иванов уже принял меры, чтобы постройка шла быстро и можно было бы приступить к делу…
Дня три прожили мы все в Нукусе, невыносимо страдая от комаров. Даже днем работать (писать и рисовать) приходилось под кисейным пологом. Несчастные лошади нашей кавалерии томились без сна, задыхались от дыму навозных костров и видимо приходили в истощение… Каждый солдат обзавелся пологом; все часовые вооружились, кроме берданки, ветвями джингила и холщовыми полотенцами; люди нервные, раздражительные, доходили до исступления…
- Проклятое место! - вот фраза - ежеминутно поражавшая ухо.
В дорогу, дальше!
- А в Шураханах благодать! там, верите ли, ни единого комарика! - говорили прибывшие из этой страны благодати…
Скорее туда. Там, кстати, предел и цель моей поездки.
ОКОНЧАНИЕ
См. также: Ф. Н. Колушев. Охота на тигров.
Ссылки на другие произведения Н. Н. Каразина: https://rus-turk.livejournal.com/537572.html
Глава I. Глава II. Глава III. Главы IV, V, VI. Главы VII, VIII, IX, X. Главы XI, XII. Главы XIII, XIV.
Н. Каразин. Ученая экспедиция на Амударью. Начальник Амударьинского округа полковник Иванов и его свита, на объезде. 1874
XI
Проток Кичейли. - Под мостом. - Аму-дарьинские бурлаки-каикчи. - Берега Кичейли. - Ночлег и часовые. - Ночные звуки. - Сплавка сена. - Тигры. - Куван-джарма и ее печальные берега. - Мириады комаров. - Аму.
Из Чимбая выехали мы на другой день, к вечеру, когда уже спала дневная жара, время, обыкновенно избегаемое для путешествий.
Нам прислали сказать, что разлившиеся воды Кичейли и других протоков затопили проезжую дорогу, и продолжать путь верхом не было никакой возможности. Пришлось нанять небольшой «каик» - и тронуться в путь уже иным способом, на лямках, вверх по течению Кичейли, до самого Нукуса.
Обогнув Чимбай, как я уже говорил, Кичейли течет разветвляясь на бесчисленное множество арыков; таким образом, воды этого протока расходуются на орошение полей и только самая малая часть их всасывается сыпучими песками, прилегающими с этой стороны к самому морскому берегу. В Чимбае еще живы кое-кто из стариков, помнящих, что их проток доходил до самого моря, являя собою, таким образом, один из рукавов Аму. Выше Чимбая Кичейли расширяется до пятнадцати саженей между берегами, имеет ровную, совершенно достаточную для грузовых судов глубину, и затем, соединяясь с водами Куван-джармы, доходит до самой Аму, уже около Нукуса.
Здесь мне пришлось в первый раз увидать аму-дарьинских бурлаков, «каикчи», как их здесь называют. Бурлачество - явление, вымирающее у нас на Волге, здесь, на Аму, живет еще полною жизнью.
Полуголые фигуры, в одних рубашках, подобранных к поясу, босоногие, в рваных шапках, совсем черные от загара и грязи, сидели неподвижно, скорчившись на берегу и держа в руках лямочные петли, терпеливо ожидали, пока мы нагрузимся и устроимся в своем каике.
Два каракалпака, с длинными шестами в руках, стали один на корме, другой на носу лодки, крикнули что-то по-своему каикчам; те не спеша поднялись, потянулись, запряглись в лямки, согнулись, словно в землю кому-то собирались поклониться, и пошли.
Они шагали мерно, нога в ногу, словно машины какие-то, а не живые существа. След в след ступали они по узкой дорожке, протоптанной их же собственными ногами, по самому краю обрывистого берега.
Лодка пошла довольно ходко, вскапывая под носом глинистую воду; каракалпаки на лодке помогали лямочникам шестами, когда каик подходил близко к берегу. Подошли к мосту; он весь был занят любопытными чимбайцами. Здесь нам всем пришлось лечь на самое дно лодки, наклонить палатку и убрать все торчащее, потому что мост был очень низок и лодка едва-едва протискалась сквозь его узкий и мрачный пролет.
Н. Каразин. Ученая экспедиция на Амударью. Лямочники на Амударье. 1874
Начало темнеть. Мы уже довольно далеко отошли от Чимбая. Каикчи зашагали ленивее, и наконец попросили у нас позволения отдохнуть и покурить кальян, что, конечно, им и было позволено.
Справа и слева обе береговые полосы были тщательно обработаны, чуть не на каждых десяти саженях виднелись входы боковых арыков, иные запруженные, иные открытые для притока воды на поля; народ копался за своею работою; из масс зелени выглядывали верхушки кибиток и сторожевых шалашей, и опять слышен был знакомый звук чигирей и ленивое понукание усталых животных.
Через полчаса мы снова тронулись в путь и остановились на ночлег только тогда, когда уже совершенно стемнело, отойдя от Чимбая не более двенадцати верст по изгибам протока и половина того по прямому направлению. Идя с подобною скоростью, мы рассчитывали попасть в Нукус раньше чем в двое суток.
Лодочники наши подтянули каик вплотную к самому берегу, воткнули свои шесты и весла в землю и раскинули полога из бумажной белой ткани - «мата». Отказывая себе во всяком жизненном комфорте, самый бедный каракалпак не может обойтись без этой роскоши, иначе, в этой стране комаров и мошек, он не будет знать ни минуты отдыха и покоя. Даже днем носятся в воздухе мириады этих проклятых насекомых, а к ночи весь воздух так наполняется ими, что и двух минут нельзя провести покойно, не отмахиваясь всеми силами от этих несносных кусак, забивающихся вам в нос, в рот, в уши, забирающихся в самые незначительные, сокровенные прорехи вашего платья.
Ночлег без полога положительно немыслим в этой стране; разложенное курево, дымя и покрывая чадом весь бивуак, мало защищает его от нападения этих крылатых легионов, и на смену гибнущим от дыма мириадам - летят другие, свежие, и отравляют вам каждую минуту вашего отдыха.
Мы, оставшись на каике, тоже растянули кисейные полога, укрепив их на палках, воткнутых в камышевые обкладки лодочных бортов.
Нас, русских, не считая туземцев-лодочников, было не более шести человек, считая и Иванова с его переводчиком, оставившего свой конвой в Чимбае. Спать всем разом, не обеспечив себя поставленным на всякий случай часовым - было бы слишком рискованно, тем более что еще в Чимбае мы были предупреждены о шайках туркмен, бродящих поблизости в камышевых зарослях, у слияния Кичейли с Куван-джармою. Положим, что шестерым превосходно вооруженным европейцам нечего бояться полудикой шайки в двадцать или тридцать человек, плохо вооруженных, но для этого надо было встретить опасность вовремя предупрежденными, а не врасплох, спросонок.
Мы разделили ночь на смены; очередной уселся на борт лодки, вооружившись, кроме карабина, конским хвостом на палке - отмахивать комаров, а мы, свободные от стражи, полезли под пологи и заснули, убаюканные тихим плеском воды, скользящей по наружной стороне лодки.
Около полуночи пришла моя очередь. Я вылез, осмотрелся: - ничего, темно, но не слишком, видеть можно; пожелав покойной ночи моему предшественнику, я занял его место, положил себе на колени берданку и неистово заработал хвостом, потому что разом очутился в целом облаке комаров, звенящем на все лады и сплошным туманом застилающем всю поверхность протока.
На берегу чуть-чуть искрились остатки костра, белыми четырехугольными массами виднелись полога каикчей, черными силуэтами торчали шесты… Соловей щелкал и заливался трелями в прибрежной джингиловой чаще. Высоко-высоко в воздухе что-то посвистывало, перелетая через реку; на ближайших затопленных полях квакали и бурлили лягушки, изредка слышались на воде рыбьи всплески, другие звуки, непонятные какие-то, незнакомые неслись в ночном воздухе… холодная сырость пронизывала сквозь полотно рубашки, вызывая легкую дрожь и сонливую зевоту… А небо было такое прозрачное, глубокое, все сверкавшее звездами; Млечный Путь широкою светлою полосою тянулся от одного края до другого. Особенно ярко и определенно виден был хвост недавно появившейся кометы, наделавшей таких тревог и сумятицы по всему низовому пространству.
Если у нас, в Петербурге, появление кометы волную иные умы и настраивает их на мистический, пророческий лад, то что же должно наделать появление страшной, хвостатой звезды здесь, между дикарями, вся духовная сторона которых зиждется на суеверии и боготворениях различных явлений природы - но об этом после, до другого раза, а пока надо наблюдать свой пост, а то, пожалуй… тс!..
Я взвел курки и стал прислушиваться… голоса… да, точно…
Тихо, как тень, скользя по течению, плывет громадный каик; снопы клевера, нагруженные на него целым стогом, еще более увеличивают размеры судна. Кажется, что будто целая гора, темная, тяжелая, надвигается на вас из мрака, готовая раздавить вас одним своим прикосновением… Вот этот каик поравнялся, прошел мимо. Там все тихо, спят каикчи, предоставив свое судно воле течения; только под одним из пологов слышится тихий, монотонный говор… Прислушиваюсь, так: один из лодочников рассказывает другому какую-то бесконечную сказку…
Н. Каразин. Ученая экспедиция на Амударью. Ночное на реке Кичейли. 1874
«Однако пора! созвездие Большой Медведицы запрокинулось почти к самому горизонту; Сириус блестящею, сверкающей точкою уже сквозит в черных зарослях, вот он уже над ними поднимается, дрожит на воде его серебристое отражение… скоро и рассвет. Моя смена прошла, иду будить товарища».
- Разве пора? - недовольным голосом мычит во сне наш метеоролог.
- А!.. кто кого, как?!. - испуганно вскакивает и озирается его сосед.
- Получил… Анну на шею получил, и годовое невзачет… - отчетливо бредит молодой казачий сотник, видящий, вероятно, самое сладкое сновидение.
Шайка шакалов подобралась к самому берегу: послышались какие-то не то взвизгивания, не то слезливые всхлипыванья. Фу, какой отвратительный вой! эти проклятые горланы не дадут спать… Они всегда вот так, перед рассветом…
Громкий выстрел из карабина поднимает на ноги все бивуак; общая тревога… Все внимательно присматриваются к темной линии противуположного берега; лодочники послышались из-под пологов и лезут в лодку, под прикрытие наших ружей…
- Это я по шакалам… - сконфуженно оправдывается часовой…
Поднялись мы с рассветом, еще до солнечного восхода, и к полудни были уже на половине перехода к соединению Кичейли с Куван-джармою. Берега здесь были густо поросшие деревьями джиды и все тем же джингилом, приятная густая зелень которого так гармонировала с пепельно-серою листвою джиды и розовыми цветовыми метелками…
Множество птиц оживляло эти берега: фазаны беспрестанно вылетали из чащи, к великой досаде ярого охотника, метеоролога, всегда опаздывающего по ним выстрелить; красивые пчелоеды тоже частенько проносились в воздухе, оглашая его своим характеристическим криком… Голубые зимородки, подняв кверху свои длинные толстые носы, сидели по берегу, рисуясь на его желтом, глинистом фоне, словно бирюза в оправе.
Иногда виднелись вдали пеликаны и вереницы лебедей, поднимавшихся с соседнего озера. Но людей, оживлявших бы эту местность, не было видно вовсе; все было мертво и носило характер полного запущения; только изредка виднелись сквозь чащу остатки полуразобранных, сгоревших зимовок, - немые свидетели тяжелых годин, пережитых каракалпакским народом.
Проток Кичейли, на всем своем течении - с небольшим сто верст, представляет превосходный водяной путь, благодаря своей глубине, почти одинаковой на всем протяжении протока. Частые промеры дали нам: наибольшую глубину 11 фут, меньшую 6½, среднюю 8¾ ф. Если бы проток этот был несколько шире, то по нем могли бы проходить все суда нашей Аральской флотилии.
Доказательством судоходной важности протока служило между прочим и то, что не проходило и получаса времени, как мы то и дело встречали каики, нагруженные хлебом, кормом для скота, самим скотом и просто народом - пассажирские каики, идущие к Чимбаю и к Нукусу. Вверх все это тянется, как и мы - на лямках, вниз же спускается по течению, на шестах и веслах, со скоростью восьми верст в час, - что составляет весьма значительную в судоходстве скорость.
Иногда нам попадались просто плоты из камыша, плывущие под наблюдением одного или двух человек; на подобных плотах сплавлялся преимущественно клевер и строевой лес, кривой, тонкий, который у нас и на дрова был бы забракован, а здесь он - ценность, и ценность довольно значительная за неимением другого, лучшего.
В продолжение этого дня мы раза четыре останавливать на отдых, - только. Меня, знакомого уже с азиатскою выносливостью, положительно удивляла эта неутомимость наших лямочников, тем более что бичевник был крайне неудобен и труднопроходим в этих густых, сплошных чащах, по берегу легко подмывающемуся, отваливающемуся на наших глазах целыми пластами.
Каикчам велено было быть к ночи на Куван-джарме и только там стать на ночлег, и они выбивались из сил, чтобы исполнить это приказание.
Несколько раз наши бурлаки принимались запевать, и их кадансированный напев весьма близко подходил к нашей поволжской «Дубинушке».
Сходная работа, сходная жизнь породили и сходные звуки.
__________
Торопливость наших каикчей объяснялась еще одним обстоятельством: они хотели до полуночи пройти сплошные, низменные чащи, простирающиеся до самой Куван-джармы, и особенно густые в треугольнике соединения ее с Кичейли. Эти чащи не пользуются доброю славою: в их недрах гнездится несколько тигровых семейств, и беднякам, безоружным каикчи, было бы весьма плохо, если бы одна из этих крупных полосатых кошек подошла к берегу во время их прохода.
Мы и то слышали уже раза два невдалеке какой-то весьма подозрительный рев, заставлявший каждый раз каикчей прыгать в воду, прямо с кручи обрывистого берега.
Было уже темно, и узнавать местность стало трудно… Но вот, показались признаки близости ночлега: каик наш раза два толкнулся своим плоским дном, и раз даже чуть совсем не стал на мель, - это начались песчаные перекаты, образовавшиеся при слиянии вод двух протоков.
- Джакым, джакым (близко)! - весело забормотали ободрившиеся каикчи.
Этот ночлег был проведен так же покойно, как и первый, и с теми же предосторожностями. Мы опять выступили до солнечного восхода, как и вчера, с тою только разницею, что вчера мы плыли по узкому Кичейли, сегодня же вправо и влево расстилалась широкая Куван-джарма - хотя такая же мертвая и безлюдная, с такими же берегами, заросшими непроходимыми чащами джиды и джингила. Только ближе к берегу, спускаясь в самую воду, поднимались теперь стройные стебли тропического камыша с широкими, ярко-зелеными листьями и розоватыми цветовыми султанами… Дикий терновник кое-где выставлял свои колючие ветви… В заливчиках желтели крупные кувшинки и, словно серебряные, мелькали водяные лилии, с своими широкими, распластавшимися по воде листьями… Раздолье дикарю, раздолье и рай для охотника, недурно для разбойника и вора, которому есть где спрятаться; тяжело - для мирного хлебопашца, которому надо затратить много времени, положить много тяжелого труда, чтобы очистить и завоевать себе хотя бы клочок земли, годный для обработки.
На берегах Куван-джармы стали нам, хотя очень редко, попадаться небольшие аулы, бедные, малочисленные… Чахлые, измученные коровы, с жалобным мычанием бегали по берегу и бесновались, не находя себе спасения от комаров; две-три лошади, от ушей до ног зашитые в войлоки, по той же причине стояли, опустив головы… Кибитки были расстановлены кое-как, будто недоделанные, кругом не прибрано, площадки не вытоптаны… Казалось, что все это только недавно, может быть только вчера, пришло сюда и стало ненадолго, вполне готовое уйти опять и спрятаться в чаще, а оттуда в пустыню, при первом тревожном крике, при первом выстреле с того ненавистного берега…
Нескоро еще успокоится мирное каракалпакское население, и много еще нужно совершенно спокойных и мирных годов, чтобы забитый, запуганный народ веселее и надежнее взглянул на все окружающее…
К полудню мы стали подходить к повороту Куван-джармы, близ слияния ее с Аму. Вдали виднелась уже мутно-желтая водная полоса, волнение на которой было заметно крупнее зыби, разбиваемой килем нашего каика.
- Аму! Аму! - указывал туда старый каракалпак-лодочник, и даже шапку снял по какому-то вдохновению.
- Аму! Аму! - покрикивали с берега лямочники.
- Лагерь наш виден! - радостно произнес один из пассажиров.
Действительно, вдали, между кустов, на том берегу, за поворотом реки виднелась чуть заметная белая точка. Это была рубаха русского часового.
В два часа пополудни мы пришли в Нукусу и причалили к берегу, заставленному почти сплошь белыми солдатскими палатками и цветными пологами.
XII
Лагерь Нукус. - Немножко политики по поводу лагеря. - Укрепление. - Иомуды с арзом. - Наши маркитанты. - В дорогу.
Разгромив Хивинское ханство, повернув там все вверх дном, русские ушли по своим домам, оставив на правом берегу Аму Иванова с двумя батальонами пехоты.
Эта горсть, отрезанная громадными пустынями от ближайшего подкрепления, должна была поддерживать раз заведенный порядок при самых невыгодных для того условиях.
Хивинский хан обязан платить контрибуцию. Денег у него лично нет; он сам называет себя, в своих письмах к Иванову, байгушем - нищим, и это совершенная правда! Кто был в Хиве, тот видел сам обыденную жизнь когда-то грозного владыки, в его пустом дворце, лишенном даже самой необходимой азиатской мебели - ковров.
Большая часть его мирных подданных, плативших без ропота и сопротивления всякие подати, подчас непосильные, отошла вместе с правым берегом и дельтою к нам; хану остались все тюркменские роды, бывшие до сих пор только вассальными ханства. Тюркмены не знали других податей, как натурою: они выставляли, по требованию хана, вооруженных людей (нукеров) и платили известную долю добычи своего грабежа.
В настоящем положении нукеров хану не нужно, ему воевать не с кем; добычи от грабежа тоже взять неоткуда: грабить запрещают «проклятые пришельцы в белых рубахах», а деньги подай, возьми где хочешь… Эти деньги надо взять с тюркменов, изменив форму податей, а тюркмены народ вольный, знать не хотят никаких сборов и наотрез отказывают хану в его требованиях, смеясь над его бессилием.
Из русского лагеря хану предписывают озаботиться платежом контрибуционных сумм. Хан отвечает: «Денег нет», ему пишут: возьми с тюркмен; он отвечает: «Тюркмены не дают, берите сами…»
«Берите сами» значит: надо переходить на тот берег и идти в кочевья и ставки тюркмен, т. е. объявлять им войну. Этого нельзя, не списавшись с Петербургом, а переписка продолжается по полугоду, - время уходит.
Между тем, подобные непосредственные отношения наши к тюркменам не могут никаким образом вести к дружбе и миру… Отношения эти натянуты донельзя, почти открыто враждебны. Мы должны, в свою очередь, ежеминутно ожидать со стороны тюркмен набегов на каракалпаков правой стороны, наших новых подданных, мы должны закрыть их, иначе можем ли мы требовать от них полного подчинения и доверия, когда тюркмены будут грабить их под нашим носом?
А как закрыть всю границу, - протяжение более 600 верст, - с двумя батальонами?!..
Не стану вдаваться в подробности политического устройства нового нашего края и его отношений к соседям, - это не составляет предмета моих рассказов; ограничусь только общим очерком тактики, принятой Ивановым.
Оборонительное положение, в строгом смысле этого слова, здесь немыслимо, значит, надо наступательное.
Построены два сильных пункта: Шурахан - Петрово-Александровское укрепление, верст полтораста выше разветвления Аму, на параллели с самою Хивою, и укрепление Нукус, у самого разветвления, в вершине дельты.
Оба эти форта имеют очень сильную, недоступную профиль, в них сложены запасы боевых и продовольственных материалов, и маленького гарнизона в две роты совершенно достаточно, чтобы все попытки неприятеля атаковать их были бы парализованы; с остальными, свободными ротами Иванов выжидает, в полной готовности перебросить их на левый берег.
Доходят слухи, например, что тюркмены перешли в таком-то пункте и грабят каракалпаков; идти туда бесполезно, за ветром в поле не угоняешься. Иванов внезапно появляется там, где его совершенно не ожидали, в самом центре родов, выславших разбойничьи партии. Наносится страшный удар, удар, наводящий панику на всю окрестность; под влиянием этой паники подписываются всевозможные договоры, идут на всевозможные соглашения, и снова успокаивается страна до нового повода к такому же быстрому, решительному удару.
Туземцы говорят про Иванова:
«Этот Сары-сакал - здешний тигр. Он нападает там, где его не ждут; он бьет больно, и у него ничего не пройдет безнаказанно. С миром иди в его гнездо, он не тронет и обласкает, и даст подарки; с войной не ходи, после долго придется плакать».
«У него мало солдат, но эти солдаты не люди, - это дети шайтана, против которых даже заклинания недействительны».
«Сары-сакал все знает и все слышит, у него сто ушей и сто глаз, его обмануть трудно».
Суеверные дикари добавляют:
«От него пули отскакивают и железо тупится. Смотри на его бунчук (знамя) [Значок Иванова состоит из двух орденских лент: владимирской и георгиевской.]: он красный, а по бокам у него черные полосы. Красное - это кровь наша; черное - это печаль и горе. Ты спокоен, пока этот бунчук спокоен; твоя погибель, когда этот бунчук разовьется по ветру. Иди к нему с миром, он покроет тебя как халатом, и тебе будет тепло; или с войной - он сметет тебя с лица земли и превратит в пыль».
Этот говор и речи, переведенные мною с буквальною точностью, совершенно ясно характеризуют личность Иванова и его тактику… Добавлять к этому что-либо было бы излишним.
Казалось, что такое положение вещей должно было бы совершенно унять хищников, которым не одна попытка не проходила безнаказанно, но…
Но, как вы в один год переработаете всю натуру тюркмен - этих вольных, кочевых разбойников, выработавшуюся в продолжение целого ряда веков полной свободы, воли и безнаказанности?!
А к этому добавьте подстрекания духовных лиц, вычитавших в своих книгах, что рано или поздно Аллах пошлет свою благодать верным сынам его и сотрет в прах гордыню «белой рубахи». Последняя комета тоже немало хлопот наделала; ее приняли как предвозвестницу той решительной поры, когда мусульманин должен взяться за оружие.
Только страх «волшебного бунчука» удержал их от поголовного восстания, от священной войны против неверных. Хаззават мог вспыхнуть каждую минуту, но он не вспыхнул.
Вот тут и собирай контрибуцию!
__________
В Нукусе дожидались Иванова тюркмены-иомуды, приехавшие сюда с просьбою (арзом) к Сары-сакал-тюре.
Это были два атлета с горбоносыми, совершенно кавказскими лицами, с высокими, умными лбами и окладистыми бородами. Одного звали Ата-Мурад-хан, другого Иртык-Мергень. На халате первого блестели две русский медали, полученные им за какую-то услугу сомнительного свойства, в последнюю войну; впрочем, Ата-Мурад надевал эти украшения только тогда, когда приезжал к нам; у себя же дома он тщательно скрывал их от посторонних глаз, боясь навлечь на себя косые взгляды.
Тюркмены были вооружены шашками, ножами и длинными ружьями; они держали себя свободно и с достоинством, дружески протянули руки Иванову и вообще говорили с ним как равный с равным…
Неподалеку стояли и их кони, высокие, красивые жеребцы, покрытые попонами. Тюркмены прибыли в лагерь незадолго до нас, и успели уже отдохнуть и переодеться попараднее.
Сущность их просьбы ярко характеризовала отношения тюркмен к хану. Ата-Мурад имел тяжбу из-за земли с одним из приближенных хана, а приехал за решением к Иванову.
Понятно, что тот отказал ему в просьбе, говоря, что оба истца - подданные хана и живут на его земле, что всякое вмешательство русского начальника в данном случае совершенно неуместно…
- Какой он нам хан, - возражал тюркмен, - знать мы его не хотим: наша сила была, мы ни у кого не спрашивали, хан по-нашему делал; а теперь ваша сила, вот мы и пришли к вам кланяться.
- А теперь вы подданные хана, - отвечал Иванов, - идите к нему. Знайте, что было, то прошло; привыкайте к новому порядку как умеете; привыкнете, хорошо вам будет; нет - сами знаете, что плохо. Ступайте.
- Вот как нынче! - не то удивленно, не то себе на уме произнес Ата-Мурад, и тотчас же переменил деловой разговор на обыденный, совершенно частный, остался завтракать и пить чай вместе с нами и уехал, по-видимому, приятелем; только садясь на лошадь, заметил:
- Все в воле Аллаха, а мы этой воли наперед знать не можем.
- А своим скажи, чтобы смирно сидели, а то в гости приду, - напутствовал его Иванов.
- Для такого гостя на угощение разоримся, а впрочем, приходи: мы гостям рады, - улыбнулся Ата-Мурад и молодцовато поправился на своем покойном седле.
Так тюркмены и уехали.
Н. Каразин. Ученая экспедиция на Амударью. Туркмен-йомуд. 1874
__________
Пока укрепление Нукус строится, войска расположились лагерем по берегу Аму, заняв полосу протяжением более версты. Солдатские бараки разбиты правильными рядами, с улицами и переулками; вдоль этих улиц прорыты канавы, в которых протекает вода, накачиваемая целой системой чигирей, устроенных по берегу. В одном конце этого лагеря сгруппировался базар, где торгуют кое-кто из местных жителей, а больше наши маркитанты, следующие всегда за отрядами с своим постоянным товаром: плохое вино, карты, табак и разные жестянки по части гастрономии. Но увы! эти товары раскупаются мало… Сетуют маркитанты горько и вспоминают старое доброе время… Теперь не то: солдаты пьют чай и почти забыли про водку, офицерство тоже записалось в общество трезвости… Говорят маркитантам: «Давайте нам сукно, давайте белье, давайте хороший табак, давайте и вина, только хорошего, хотя и немного…» - «Нет, - вздыхают торгаши - что уж это за товар, что за торговля… То ли дело прежде, когда с пьяных глаз всякую дрянь пили и деньги большие платили; прошли красные дни для русского торгового человека, хоть совсем беги из лагеря». - «Да и ступайте, вас, мол, никто не держит», - говорят им в ответ на их жалобы…
Пришлось этим шакалам торговли поджать хвосты и - или подчиниться новым условиям, или же закрывать свои бесполезные лавочки.
Здесь, в Нукусе, предположено построить первую метеорологическую станцию и открыть постоянные наблюдения. Наш метеоролог остается здесь по этому случаю… Иванов уже принял меры, чтобы постройка шла быстро и можно было бы приступить к делу…
Дня три прожили мы все в Нукусе, невыносимо страдая от комаров. Даже днем работать (писать и рисовать) приходилось под кисейным пологом. Несчастные лошади нашей кавалерии томились без сна, задыхались от дыму навозных костров и видимо приходили в истощение… Каждый солдат обзавелся пологом; все часовые вооружились, кроме берданки, ветвями джингила и холщовыми полотенцами; люди нервные, раздражительные, доходили до исступления…
- Проклятое место! - вот фраза - ежеминутно поражавшая ухо.
В дорогу, дальше!
- А в Шураханах благодать! там, верите ли, ни единого комарика! - говорили прибывшие из этой страны благодати…
Скорее туда. Там, кстати, предел и цель моей поездки.
ОКОНЧАНИЕ
См. также: Ф. Н. Колушев. Охота на тигров.
Ссылки на другие произведения Н. Н. Каразина: https://rus-turk.livejournal.com/537572.html