В низовьях Аму: Путевые очерки. 4. Аральское море. 5. Наши новые подданные. 6. Прогулка по аулам
Н. Н. Каразин. В низовьях Аму. Путевые очерки // Вестник Европы. 1875. № 2, 3.
Глава I. Глава II. Глава III. Главы IV, V, VI. Главы VII, VIII, IX, X. Главы XI, XII. Главы XIII, XIV.
Н. Каразин. Ученая экспедиция на Амударью. Аральское море
IV
В море. - Утро. - «Анафемский» норд-вест. - Матрос и пехотинец. - Опасности Аральского моря. - Остановка. - Устье Сыр-Дарьи. - Птичье царство. - Гонка. - Голубая вода. - Остров Барса-Кельмес и его страшная легенда. - Свежеет к ночи. - Качка.
Чуть рассвело, я проснулся и вышел на палубу. За песчаными отмелями острова Кос-Арала - темно-синяя лента захватывала чуть не две трети горизонта. Проснулась рыбачья слободка; там уже давно все живое находилось в полном движении. Густой дым валил из-под котлов, стучал молоток конопатчика, скрипело весло в деревянной уключине, галдели рыбаки, перебраниваясь с одной барки на другую, с причальных плотов на лодки… На одной из барок ставился громадный трехугольный парус. Весь заплатанный, отрепанный, он, словно крыло какой-то гигантской птицы, медленно развертывался и полоскался на свежем утреннем ветре. Верхняя половина его, освещенная восходящим солнцем, горела словно огненная, нижняя пряталась еще в густой, синеватой тени. Красиво смотреть на все это, глаз не оторв…
- Черт бы побрал этот норд-вест анафемский! Пожалуй, еще выдти помешает!
- А, здравствуйте, капитан! Вы думаете?..
- Вот посмотрим! Если не засвежеет пуще, - пойдем! а то дневать придется.
Справились с барометром: стоит хорошо, 22+. Успокоились.
Пароход «Перовск» развел уже пары, взял свою баржу на буксир и трапы убрал. Наш «Самарканд» тоже готовится к отплытию, и от растопленных печей несет удушливым, чадным жаром.
Вернулась шлюпка, осматривавшая бар, т. е. выход в море. Двигающиеся отмели наносного течением песка, меняя постоянно направление фарватера, делают эту предосторожность далеко не лишнею. Бар оказался вполне удовлетворительным, - на два с половиною фута глубже, чем нам надо.
«Перовск» дал свистки и тронулся. Его баржа натянула свои буксиры, попридержала было прыть парохода, но уступила силе и потянулась за ним.
Мы должны были выждать, пока «Перовск» выберется в море, и тогда уже сниматься сами. Большинством пассажиров овладело тревожное чувство ожидания чего-то нового и не совсем безопасного; особенно это было заметно между солдатами, толпившимися на баке парохода и на палубах барж; им, почти всем, в первый раз пришлось видеть море, хотя бы даже и Аральское.
- Как это тебя волною с одного бока двинет, - ты это сейчас либо брюхом на палубу, либо о́ борт скулою… А из-под ног ровно кто у тебя половицы выдергивает, - рассказывает разные страсти бывалый матрос - новичку пехотинцу.
- А я обеими руками держаться буду, - говорит смущенный несколько солдат.
- Держись, брат, это хорошо! Да и зубами прихватись маленько, - соглашается матрос.
- Все нутро-то это из тебя повывернет… Помереть легче, - слышится за свертком канатов.
- Зачем помирать - что за важность!..
Чуть уже виднеются из-за отмелей, поросших камышом, трубы «Перовска» и его высокие мачты. Вот эти трубы двигаются все тише и тише, вот совсем остановились. Назад поворачивают… Да, так… Сюда идет «Перовск»… что случилось?..
Беловатая полоска дрогнула на горизонте и подернула морскую синеву легкою зыбью. Пахнуло и на нас свежестью и сыростью моря.
- Засвежело! - не без досады проворчал капитан, положил на столик бинокль и велел погасить топки.
Пароход «Перовск» не рискнул выдти в море и повернул оглобли.
Аральское море, открытое со всех сторон, не совсем удобное море для спокойного плавания, особенно таких судов, каковы составляющие Аральскую флотилию. Длинной и покойной волны, легко несущей судно, здесь не бывает, а при первых порывах ветра поднимается тотчас же так называемая «толчея», т. е. мелкая зыбь, увеличившаяся до значительных размеров. Здешние пароходы почти плоскодонные и сидят мелко; у них нет киля, могущего противостать этой дробной, подталкивающей снизу силе, и пароходы рискуют ни более ни менее - как переломиться. Для барж в этом отношении опасность предстоит меньшая, но, потеряв пароход, они должны остаться в совершенно беспомощном состоянии, - на море, окруженном самыми дикими, безжизненными берегами… Смерть от голода и жажды на палубе, та же смерть - если баржу выкинет как-нибудь или на пустынный остров - отмель, - или же на такой же пустынный берег; конечно, баржи могут еще пользоваться парусами, - а если ветер стихнет, или примет невыгодное направление?..
Принимая в расчет все эти, могущие случиться, последствия, - пароходы чрезвычайно осмотрительно относятся к выходу за бар; и самый легкий ветер, угрожающий перейти в порывистый, степной вихрь, задерживает пароходы на баре на довольно значительное время, а что всего хуже, на совершенно неопределенное. Даже во время самого плавания, суда принуждены бывают часто бросать свой курс, направляться к восточному берегу, и искать там затишья, под защитою целой цепи островов, унизывающей этот берег Аральского моря.
Однако на этот раз, на наше счастье, тревога оказалась фальшивою. Море скоро успокоилось, зыбь улеглась; барометр поднялся еще на 2° 22′, и к полудню мы снова развели пары и тронулись с места стоянки.
__________
Чудную картину представляли бесчисленные разветвления Сыр-Дарьи, вливавшей в море свои мутные воды. Громадные отмели, почти не возвышаясь над водною поверхностью, отличались от нее только своим золотисто-желтым цветом. Перед нашими глазами раскидывалась точно гигантская карта, раскрашенная самыми яркими тонами. Там желтый, сверкающий на солнце песок граничит с темно-лиловою полосою воды, на которую набежала тень облака; там, словно бирюза, сверкает чудная лазурь отраженного неба, рядом с нею тянется изумрудная полоска камышевых зарослей, а за нею, словно снег, белым покровом раскинулся солончак, испещренный бурыми пятнами прошлогодней, погибшей растительности.
Местами виднелись отмели, покрытые водою не более как на дюйм. Блеск солнечных лучей скрывал желтизну песка, и мириады голенастых, прогуливающихся или стоящих рядами на подобных отмелях, казались просто гуляющими на водной поверхности; полные, опрокинутые отражения еще более усиливали этот оптический обман, и только набегающая тень, по временам, открывала истину. Белые пеликаны сидели на мели целыми группами; лебеди плавали и ныряли, брызгая и оставляя за собою длинные, издали заметные борозды. Тысячи чаек с криком носились над мачтами, темный альбатрос высоко распластал в воздухе свои крылья… Да это целое птичье царство!.. Я ничего еще до сих пор не видел подобного!..
Пароход «Перовск» идет далеко впереди нас. Он уже давно вышел в море, он ставит паруса… этот маневр мы ясно видим даже без помощи биноклей.
- Не хочет, чтоб мы его перегнали… - подсмеивается наш капитан.
Тщетная попытка! «Перовск» только в 60 сил, - «Самарканд» же в 75. Мы должны догнать его и обойти через час, даже менее. Вот, мы мало-помалу и поравнялись.
Распустив паруса, усиленно дымя обеими трубами, оставляя за собою пенистую борозду, «Перовск» очень красиво режет ярко-зеленую, изумрудную поверхность моря. Мы все на палубе, смотрим в бинокли и любуемся пароходом. Там тоже вся палуба пестреет народом; они в свою очередь любуются нами… эта импровизованная гонка продолжалась недолго; вот мы и обошли. «Перовск» теперь идет сзади нас; он держит курс немного правее.
Бойкий, расторопный матрос, с салфеткою под мышкою, докладывает, что завтрак подан. Безукоризненная белизна скатерти и сверкающее стекло приборов дразнят аппетит и манят под «тент». Пора завтракать!
Мы отошли уже далеко. Остров Кос-Арал, самая возвышенная часть оставленного нами берега, чуть виднеется туманною полоскою. «Перовск» все еще в виду; он не очень-то отстает от нас, - ему паруса помогают.
Я видел воды нескольких морей, и только к водам Аральского могу вполне применить эпитет «изумрудные». Тут положительно, нет поэтического преувеличения. Вода действительно прелестного изумрудного цвета и необыкновенно прозрачна. Эффект еще более усиливается от ярко-голубых рефлексов теневых сторон волн и ослепительной белизны пены под колесами. Глаз не выдерживает этого блеска, и если вы, хотя пять минут, безостановочно смотрели на воду, вам долго после этого все остальное кажется словно задернуто зеленым вуалем.
На вкус вода Аральского моря очень солона, и сильно возбуждает кожу после купанья. Все тело ваше горит как в огне, зато скоро этот усиленный жар сменяется приятною свежестью и бодростью во всем организме. На пароходе, у колеса, устроена превосходная душь, и мы все очень часто пользуемся этим удобством.
Курс парохода удаляется мало-помалу от восточного берега; он идет как раз серединою моря, напрямик. Кругом не видно ничего напоминающего землю; одна бесконечная лазурь водной поверхности. Небо чистое, безоблачное; ветерок легкий и к тому же попутный. Наши баржи поставили паруса, - ход усилился.
Мы вышли уже на параллель острова Николая; самый остров не может быть виден; он невысок, а до него, по крайней мере, восемьдесят верст… А вот еще что-то синеет вдали, вправо; не то облачко, не то миражная, туманная полоска. Это остров Барса-Кельмес, страшное, зловещее название, напоминающее одно из трагических событий в жизни приаральских кочевников.
«Барса-кельмес» значит: туда пойдешь, - назад не вернешься. Легенда говорит, что, лет сорок тому назад, несколько прибрежных аулов, испугавшись степных смут и разбоев, решились воспользоваться суровою зимою, сковавшею льдом море, и переселились на этот остров. Переселенцы очень хорошо знали, что постоянно жить на песчанике, лишенных растительности отмелях, - невозможно, а потому запаслись на год всем необходимым, рассчитывая следующею зимою, по льду же, вернуться на континент. К тому времени, предполагали они, в степи станет покойнее, кто-нибудь возьмет же верх: или русские, или смелый батырь их, Аблай-Кенисары… а тогда, во всяком случае, кончатся все военные ужасы. Но увы! в степях действительно успокоилось, зато следующая зима оказалась менее суровой, - море не замерзло, и несчастным пришлось провести на острове еще год. К половине этого рокового года, - уже ни одного живого существа не было на острове. Голодная смерть покончила со всеми, и много лет спустя, русские суда, экскурсирующие Аральское море и его острова, нашли только множество человеческих скелетов, разбросанных поблизости обветшалых, полуразнесенных ветром, растрепанных кибиток. Остров этот получил другое, какое-то официальное название, кажется, остров Бековича, но это новое название осталось только на картах и никому не известно; народное же название Барса-Кельмес известно каждому прибрежному кочевнику.
__________
Солнце садилось довольно подозрительно. Туманная полоса, сквозь которую просвечивал багровый диск, все сгущалась и становилась шире. Надо было ночью ждать ветра, и ветра довольно порывистого. Солдаты приуныли, матросы стали серьёзнее; орудия были закреплены, маленькие пушки на кожухах совсем убраны, запасы топлива с палубы спустили куда-то вниз; вообще, были приняты меры, чтобы как можно ниже переместить центр тяжести нашего плоскодонного парохода-плота. На барже тоже суетились; там обтягивали борта канатом, - могущим служить перилами… Все, с нескрываемым беспокойством, поглядывали на маленькие белые всплески, «зайчики», начавшие уже пестрить поверхность моря.
Пароход начало уже покачивать; это нетрудно было заметить по походке пассажиров, которые едва держались на ногах, поминутно хватаясь руками за что ни попало.
- Это недолго, - господа, недолго… - подбодривал нас капитан с своего мостика, - этот недолго дуть будет, часа два, не больше; к утру совсем покойно станет.
Берегись! - Белый гребень поднялся над бортом и перевалился на палубу… Плеснуло-таки изрядно; - кое-кого подмочило… Качка усилилась. Что за беспокойная, бестолковая качка!.. То судно покренит на бок, так что одно колесо погрузится до половина кожуха, а другое вертится чуть не на воздухе, едва задевая воду своими лопастями, то вдруг поддаст под корму, и пароход зароется носом… Где-то потрескивает, и весьма подозрительно… Куда-то вниз торопливо полезли матросы с ведрами… Все борты унизаны «страдающими». На палубе - хоть калоши надевай! хорошо, что большинство в высоких походных сапогах… В каюты идти нет охоты; там темень непроницаемая; все люки заколочены наглухо, а лампы зажечь нет никакой возможности… Никак стихает?.. Какой! еще хуже разыгрывается. Баржи за нами, словно страшные привидения, так вот и хотят повалиться на нос; эк их раскачивает!..
Ночь проведена без сна: какой тут сон, когда с минуты на минуту ждешь, что вот-вот затрещит посильнее, вот-вот «переломится», и тогда… глаза невольно ищут спасительного буйка… Наш англичанин оказался предусмотрительнее всех, он систематически развернул свой гуттаперчевый снаряд и надувает его; вокруг пояса у него тоже виднеется что-то колбасовидное…
Капитан был прав, как и всегда капитаны бывают правы. Еще не успела как следует разгореться утренняя заря, как ветер стих и взволнованная поверхность стала понемногу успокоиваться. На «камбузе» развели огонь и приготовили чай, это очень хороший напиток после так дурно проведенной ночи.
- Ром и лимоны неси!.. - распоряжается капитанский помощник. Это его специальность и прямая обязанность.
V
Резкая граница пресной воды с соленою. - Веха. - Маяк. - Новая рыбачья колония. - Немножко географии. - Улькун-Дарья. - Аулы. - Каракалпаки. - Наши новые подданные. - Джигит. - Бык-шалун. - Крепость Ак-кала и воспоминания. - Остановка на ночлег.
Мы все еще в море. Кругом вода и небо: - вода ярко-зеленая, небо темно-синее… Вдали, «под носом», по нашему, сухопутному - впереди - показалась, наконец, полоса пепельно-желтого глинистого цвета.
- Что это - берег? - спрашиваем у капитана.
- Нет, до берега еще далеко; это пресная вода.
Не доходя до устья Аму верст пятнадцать, вода сразу теряет все свои морские качества: ярко-зеленый цвет сменяется мутным, глинистым, сильно соленый вкус сменяется совершенно пресным, и этот переход поражает глаз наблюдателя совершенным отсутствием постепенности.
Когда мы подошли ближе, то граница пресной и соленой воды определилась совершенно точно, словно водная поверхность была окрашена двумя разными красками. В ту минуту, когда пароход пересекал эту границу, можно было с носа черпать воду пресную, для питья совершенно годную, меж тем как с кормы вода зачерпывалась совершенно соленая. Колеса парохода вспахивали уже грязную воду Аму, а еще не улеглась жемчужно-белая борозда, оставленная судами на поверхности моря… Как-то странно даже смотреть на этот феномен, и все виденное невольно кажется какою-то утрировкою.
Берегов еще не видно; они далеки, да к тому же совершенно плоски; скоро должны мы заметить маяк-веху, поставленную для указания «бара». Капитан уже отыскивает ее, не отнимая своего бинокля от прищуренных глаз.
Вот показалась слева какая-то полоска и скрылась за рябью. Вон, вдали, под бугшпритом мелькнули две темные точки, - это вехи?!.. Нет, это лодки; к нам плывут рыбаки; им поручено наблюдать «бар» и встречать пароходы; за это они получают каждый раз по два рубля - не особенно дорого!..
К нам приближались два туземных каика, с сильно загнутыми кверху носами; они шли под парусом, сильно напоминающим классический - латинский. Навстречу этим каикам пошла одна из наших шлюпок. Встретились, поговорили… Подняли весла кверху, - сигнал: - идти, все обстоит благополучно. Каики пошли к нам, шлюпка потянулась куда-то в сторону.
А, вот и берег! вот и веха, - длинная жердь с пучком хвороста на верхушке, подпертая со всех сторон для устойчивости. Несколько землянок разбросано по берегу, две-три кибитки, несколько каиков, вытащенных на землю, днищами кверху… Опять те же котлы и столбы черного дыма, опять знакомые крючья и переметы, развешанные для просушки… Это новая рыбачья колония русских промышленников, перебравшаяся с Сыра к устьям Аму уже в недавнее время, после известных политических событий.
Рыбаки не жалуются на новое место; дела их идут хорошо: «потому - край не початой, рыба не пугана», как говорят они сами.
В этой колонии живут три семьи или, правильнее, - три хозяйства. Наемные рабочие - местные каракалпаки; способ ловли - тот же, варварский, - крючьями; сбыт в Казалинск, через него - дальше. С Аму-Дарьинским же округом, несмотря на близость, колония эта никаких сношений не имеет, за неудобством сообщения.
__________
Аму-Дарья не доходит до Аральского моря. Верст за триста выше, она разветвляется на множество рукавов, и эти рукава, достигая размера значительных, самостоятельных рек, теряют уже название Аму, и имеют каждый свое собственное. Главнейшие из них: Янги-су, Улькун-Дарья с своим протоком Кичкене-Дарья, Куван-джарма, Талдык и другие. Эти-то протоки, занимая громадный треугольник, вершина которого Нукус - у самого разветвления, а основание - извилистая линия морского берега, и называются Аму-Дарьинскою дельтою, - предмет исследования и изучения для нашей экспедиции.
Н. Каразин. Устье Улькун-Дарьи
Мы вошли в рукав Кичкене-Дарьи, т. е. «малая река», бар которой оказался наиболее удобным…
Те же плоские берега, те же песчаные отмели, те же камыши, как и на Сыр-Дарье; сходства много. Даже кибитки прибрежных аулов те же самые, по крайней мере издали так кажется, вблизи можно еще рассмотреть некоторую разницу в форме крыш и самых кибиток, более приплюснутой. Первое, что резко бросается в глаза - это полное отсутствие головных уборов чисто киргизского типа; здесь вы не встретите уже ни оригинальных малахаев, ни разрезных войлочных шапок, все это заменяется большою бараньею шапкою преимущественно черного цвета, чрезвычайно напоминающей кавказскую папаху.
Типом лиц каракалпаки заметно отличаются от киргизов: приплюснутые монгольские носы здесь уже редкость, скулы не так выдаются, бороды и брови значительно гуще, - заметно сильное преобладание тюркской расы. Тип каракалпака красивее типа киргиза, но зато вы здесь редко встретите веселую, открытую физиономию, не встретите этого живого, хитрого, умного выражения глаз, так обыкновенного между киргизами, не увидите ни одного смелого, энергического движения. Вас невольно поражает какая-то забитость, отупление, присущие каракалпаку, и, вглядываясь внимательнее в черты его лица, рассматривая эти глаза, тупо, бесцветно, неопределенно смотрящие, эти рты, полураскрытые, с апатично-отвиснувшей нижнею губою, вы ясно видите грустные следы забитой, угнетенной расы…
Плывя по Кичкене-Дарье, мы только в полудню вышли в Улькун-Дарью, которая заметно шире, и берега ее значительно оживленнее.
Показались кочевья и аулы с множеством кибиток и зимовок, показались стада, где преобладали мелкий рогатый скот и лошади; невольно обращает внимание полное отсутствие верблюдов, не выносящих лета на этих обильных комарами и мошками низменностях. Зато у многих кибиток виднелись ясные признаки оседлости или, по крайней мере, перехода к ней: - там и сям стояли большие двуколесные арбы, и небольшой обоз из десятка арб, запряженных быками в одиночку, скрыпя и визжа на всю окрестность, тянулся по довольно сносной дороге… Виднелись участки, вспаханные и засеянные джугарою и просом.
И здесь, при проходе наших судов, берега унизывались группами любопытных, но это не были те живые, веселые группы… Молча, апатично смотрели каракалпаки на невиданную диковину, и потихоньку расходились по своим кибиткам, когда «диковина» скрывалась из вида.
Какой-то джигит, в черной шапке, на высокорослой лошади, покрытой попоною до самых ушей, подъехал к самому берегу, угрюмо поглядел на нас и поскакал коротким галопом, равняясь с судном - это и не трудно было для его коня, потому что против течения пароход идет тихо, не более семи верст в час. Часа два провожал нас джигит таким образом; матросы пробовали с ним заговаривать, - не отвечает… Свисток парохода встревожил большое стадо, подошедшее к реке для водопоя… Черный, красивый бык заметил коров на палубе нашей баржи, заревел и бросился в воду; он поплыл к нам, ловко борясь с течением, выбрался на середину реки, - его захлестнуло волною из-под колеса. На берегу раздались шум и крики, особенно между женщинами, послышались угрозы и ругательства, обращенные к нам, будто мы были причиною случившегося с быком несчастия.
Впоследствии мне не раз приходилось замечать то, далеко не дружелюбное отношение к нам приамударьинского населения. Если они и не имеют повода относиться к нам чересчур враждебно, то пока нет и причин к более теплому дружескому отношению… Что покажут дальнейшие события, будем ждать и надеяться… авось и приручим к себе наших новых подданных.
- Не скоро еще! - замечает, закуривая сигару, наш капитан: - он старый азиат и хорошо знает местные нравы.
Скоро мы должны пройти под самыми стенами береговой хивинской крепости Ак-кала - форт этот был построен наскоро, года два до нашествия нашего на Хиву, и его возведение имело уже для нас довольно ощутительное последствие. Пароход «Самарканд», тот самый, на котором мы плывем теперь, сильно пострадал от хивинских ядер, пущенных с верков Ак-калы; у него подбили орудие, повредили кожух и перебили прислугу, но в общем результате, перевес канонады оказался на нашей стороне, гарнизон оставил крепость и наша эскадра благополучно прошла мимо нее, пробираясь на соединение с Оренбургским отрядом.
Начались воспоминания и рассказы об этом событии; только эти рассказы, выходя прямо из уст очевидцев и участников дела, отзывались каким-то юмором, и довольно даже злым… Надо полагать, что шутники имели какое-нибудь основание изощрять так свое остроумие.
Мы завидели желтоватые стены крепости еще на повороте реки, группа деревьев зеленела за этими стенами, дальше - еще какие-то развалины… «Отсюда, - говорили мне, - открыт был огонь нами - катали все картечью»… Расстояние на глаз версты полторы, на деле оказалось много больше; картечный же выстрел имеет значение разве на одну четвертую часть этого расстояния.
После этого знаменитого Ак-калинского дела состоялась и та несчастная командировка Шабашева с двенадцатью матросами, кончившаяся так трагически для посланных.
Мы прошли под самыми стенами Ак-калы, не более как в двадцати саженях от них. Крепость эта в настоящее время брошена и уже полуразвалилась. Как и все азиатские крепости, она состоит из четыреугольного пространства, обнесенного довольно высокою, глинобитною стеною с фланкирующими угловыми выступами вроде башен. Поблизости ютятся несколько сакель и мазанок, и видно что-то вроде небольшого базара. Дымок, поднимающийся из-за группы «карагачей», указывал на присутствие людей в этих саклях. А, вот они и сами вылезли из-за стенок и смотрят; в сгустившихся сумерках чуть только можно рассмотреть эти темные, двигающиеся группы.
Что-то вдруг сильно застучало у нас в левом колесе… Засуетились, остановились, начали осматриваться. Оказалось - пустяки: - лопнул обод у колеса и вывалилось одно его звено. Пошли дальше. Стемнело совсем, и из пароходных труб полились огненные фонтаны. На потемневших берегах, в густом мраке послышались возгласы изумления и даже страха.
- Три с четвертью! - раздается голос лотового матроса.
- Тише ход! - слышится с капитанского мостика.
- Ровно три!.. - раздается опять.
- Стоп машина!
- …Так чем, ты говоришь, его ранили, - осколком подушки?.. - допрашивает кто-то под тентом.
Мы вплотную подтянулись к берегу, занесли «тали», спустили трап и расположились на ночлег. Тем временем выгрузили на берег, установили небольшую переносную кузницу и принялись за починку поврежденного колеса.
Разошлись и мы по своим каютам - до утра.
VI
Мертвые берега. - Плывущая саранча. - Муриа-Джиармо. - Джиармо. - Хивинская переправа. - Наводнение и затопленные аулы. - Лоцман Араллы. - Прогулка по аулам. - Женщины и дети. - Поражающая бедность. - Святой мулла.
Мертвые, совершенно безлюдные, открытые берега Аму тянулись с обеих сторон.
Река стала шире. Мутно-желтые воды катились как-то беззвучно: - ни всплеска у берегов, ни пенистого прибоя по окраинам отмелей.
И в воздухе было удушливо, тихо. Мы плыли словно по какому-то мертвому царству.
Вдали, на самом горизонте, виднелось что-то похожее на деревья; - там, может быть, и были люди, была жизнь, но это было очень далеко. Лучшие наши бинокли не показывали нам ничего определенного…
Странное обстоятельство обратило наше внимание. Прежде всего мы заметили, что пена под колесами парохода, белесовато-грязная, словно взбитое мыло, стала окрашиваться чем-то красным, потом, вправо от судна, показались какие-то, плывущие по течению, пятна ржавого, железистого цвета. Пятна эти увеличивались, множились, дробились на одинокие точки… Вся река покрылась ими, - и глуше заклокотали лопасти пароходных колес, словно они заворочались в более густой, плотной массе… Присмотрелись к одиноким, более близким пятнам: вот ясно видны головки, лапки, целые насекомые, то врозь, то сплотившиеся в комки… Это все оказалась саранча, - пешая, о которой я уже говорил в предыдущих главах. Вероятно, она переходила реку где-нибудь выше, и это плыли мимо нас отхваченные, унесенные течением массы.
Ожила река; показались концентрические, расходящиеся круги рыбных всплесков; громадные сазаны выскакивали чуть не до половины над поверхностью воды, сверкали на солнце своею серебристою чешуею и жадно глотали обильную добычу; а добыча эта самая лакомая, ее много, ей нет ни числа, ни меры!
Сорок верст шли мы вверх по течению, - и все время массы саранчи плыли нам навстречу непрерывными колоннами.
Влево показался проток, довольно широкий, поросший по берегам камышами, - это Муриа-Джиармо; широкая полоса вод этого протока видна была верст на десять и скрывалась за поворотом. Вон еще новый проток, больше первого, - это просто Джиармо; при устье своем она образует длинный, выдающийся мыс, и на этом мысе, пройдя совершенно безлюдными берегами около пятидесяти верст, мы снова увидели зимовки и аулы каракалпаков. Здесь кончается безлюдный промежуток Улькун-Дарьи и начинается более населенная береговая полоса - Чимбайская волость.
Поблизости от этой косы находилась большая хивинская, караванная переправа. Громадные каики, не меньше нашего парохода, стояли цепью вдоль берега. У того места, где обрывалась, дойдя до воды, колесная дорога, построены были сторожки из плетеного камыша, на привязях стояло несколько оседланных лошадей; две фигуры в черных шапках и ярких красных халатах бродили по берегу, рисуясь на песке яркими, так и бьющими в глаза пятнами… Больной верблюд, вероятно, брошенный прошедшим караваном, лежал на песке, совершенно распластавшись, вытянув свои длинные, мозолистые ноги… Несколько конных спешно гнали куда-то стадо овец, поднявшее целые облака густой пыли. Ветер крутил и нес эту пыль столбом, наискось переваливаясь через реку.
Солнце жгло невыносимо, а самого солнца почти не было видно: какой-то мутный, светящий шар сквозил сквозь мглистый туман. Знойный, раскаленный воздух дрожал и колебался, сгущаясь на горизонте и опоясывая его колеблющимися линиями миражных озер… Тяжело дышать, работа валится из рук, всем организмом овладевает тоскливая апатия…
Часа через четыре безостановочного движения, пейзаж стал несколько изменяться. Река расширялась все более и более, камыш гуще покрывал берега, впереди показались острова, поросшие тоже густым камышом… Мы подходили к началу громадных озер Кара-куль и Сары-куль; Улькун-Дарья проходит через оба эти озера.
Настоящее время - было время наибольшего разлива, и над поверхностью вод, местами, виднелись затопленные зимовки. Появились аулы, очутившиеся на островах; множество маленьких лодок сновали по всем направлениям, перевозя разобранные кибитки на более сухие места; из-за бортов этих лодок виднелись головы коз и баранов, более крупный скот перегонялся вплавь… Мимо нас пронесло течением кибитку, смытую водою, пронесло еще какое-то тряпье и деревянные обломки… Вода поднялась более, чем того ожидали, и многих жителей застала врасплох. И это бедствие, как я узнал после, было приписано вредному влиянию русских пришельцев - «осквернена земля друзьями шайтана, Аллах и лишил ее своего покровительства».
Пароход остановился и бросил якорь. Баржи отдали буксиры, и их подрейфовало ветром прямо в камышевые заросли. Спустили шлюбку и послали ее в аул - отыскать там проводника, высланного нам навстречу начальником Аму-Дарьинского отдела.
Мы видели, как наша шлюбка подошла к берегу, как ее тотчас же окружила толпа каракалпаков… Долго шли переговоры, сопровождаемые жестами, довольно энергическими со стороны наших матросов и самыми почтительными со стороны туземцев. Наконец, кончилось тем, что шлюбка вернулась без лоцмана: - его в ауле не оказалось.
Совсем с противуположной стороны, из-за камышей, показался каик; он шел быстро, отталкиваясь на длинных шестах; на его носу стоял высокий человек, в неизбежной бараньей шапке, и махал нам платком, повязанным на длинной палке; это и был настоящий лоцман, ожидавший нас в другом месте, и теперь выехавший к нам предложить свои услуги.
Смуглый, почти черный атлет с клинообразною бородою, довольно ловко взобрался по спущенному трапу, протолкался сквозь толпу к капитанскому мостику и бойко вбежал на лестницу.
По его движениям видно было, что ему уже знакомы диковинные «шайтан-каики», и он уже не раз плавал на них, указывая им дорогу. Теперь он уже четвертый раз провожал наш пароход и поздоровался с капитаном и ближайшими матросами как со старыми знакомыми.
Мы могли продолжать путь дальше. Надо было только подтянуть наши баржи, отнесенные ветром довольно далеко. Эта операция могла продолжаться около трех часов, - и мы воспользовались остановкою, чтобы сойти на берег и посмотреть аулы поближе, а если удастся, то проникнуть и во внутренности кибиток.
Первое, что поразило нас, едва только мы ступили на землю, это множество, опять, той же пешей саранчи, ползавшей повсюду. Особенно много скоплялось ее на теневых сторонах канавок, - тут насекомые кишили в несколько слоев, облепив совершенно кусты колючего джингила и камышевые стебли. Так как поблизости не было никаких посевов, то жители аула относились к этому нашествию совершенно покойно и равнодушно.
Н. Каразин. Каракалпакская кибитка
Кибитки аула расположены были довольно беспорядочными группами; все они были маленькие, закопченные донельзя, старые… Мы подошли к ближайшей из них: - женщина, вся в тряпках, грязная и босоногая, выскочила из кибитки, захватила под мышки совершенно голого ребенка, другого, постарше, прихватила за шиворот, бросилась от нас бегом и спряталась в соседней канаве; оттуда она выглядывала на нас, как зверь из своей норы, готовый, при первом приближении охотника, выскочить и бежать дальше.
Проходя мимо, мы заглянули в ее жилище: страшная вонь от гнилой рыбы так и пахнула нам в лицо. Полная нищета царствовала в этой кибитке. Не было ни одного ковра, не было даже ни одного войлока, необходимой принадлежности кочевых жилищ. На голой земле валялось несколько связок камыша, и тлели уголья под железным таганом. На волосяной веревке висело какое-то тряпье, из которого дымом выгоняли кишевших там паразитов… Зашли в другую кибитку - то же самое; - в третью - еще того хуже! И всюду стремительное, ничем не удержимое бегство при нашем появлении… Ни ласки, ни приветствия, ни угрозы, ничто не могло остановить беглецов; наконец, уже пригоршни серебряной мелочи удержали несколько это бегство, - корысть одержала победу над страхом.
Жалко было смотреть на эти испитые, чахлые физиономии, с отвислыми губами, с цинготными деснами. Я не видал и одного лица, сколько-нибудь дышащего здоровьем, ни одного тела, не поражавшего своею чрезмерною худобою.
В одну кибитку, относительно чище прочих на вид, нас не хотели было пустить. Толпа мужчин, человек десять, загородили вход, с видимою решимостью отстоять его во что бы то ни стало от вторжения пришельцев. Спросили причину этого запрета - оказалось, что здесь живет мулла святой, видеть которого нам не должно ни под каким предлогом. «Он и своим редко показывается, - говорили защитники входа, - только разве в святые дни, когда захочет почтить аул особою благодатью… Не ходите! он прогневается, а гнев его на нас обрушится, - мы ответим за то, что не удержали вас и допустили осквернить его святость…» Делать нечего, хотели было идти дальше, да, к счастью, сам мулла оказался гораздо сговорчивее своих прихожан: - услыхав спор у дверей своего жилища, он вышел. Мы увидели старика, седого, сгорбленного, слепого на один глаз. Поверх его бараньей шапки наворочено было что-то вроде чалмы, - признак его сана; в руках у него была длинная палка и бумажный сверток с выписками из Корана.
На наше приглашение показать свое жилище, мулла отвечал полным отказом, ссылаясь на то, что там сидят женщины, а их лиц нельзя видеть посторонним мужчинам. Один из наших офицеров стал ему доказывать, что Коран запрещает показывать женщинам лица, но не запрещает появляться им в обществе под сеткою, и что в данном случае им сто́ит только закрыться при нашем входе, и предписание шариата будет исполнено в точности.
Офицер, знаток Корана и шариата, говорил недурно на туземном наречии - и у них завязался довольно оживленный диспут.
Мулла, однако, был непреклонен, и мы собрались было идти дальше, как один матрос нечаянно толкнул дверь, та распахнулась настежь, и к великому нашему удивлению мы не увидели там не только что женщин, но даже ни одного живого существа, кроме козы, лежавшей на привязи.
- Ну, приятель, таких жен шариат не запрещает показывать! - расхохотался офицер, споривший с муллою.
Этим эпизодом закончилась наша прогулка по аулу. Пароход дал свисток, и мы поспешили на шлюбку.
Новый лоцман занял свое место, около рулевого, и пароход, пыхтя и посвистывая, тронулся в путь, ломая прибрежные камыши своими колесами.
ПРОДОЛЖЕНИЕ
Ссылки на другие произведения Н. Н. Каразина: http://rus-turk.livejournal.com/537572.html
Глава I. Глава II. Глава III. Главы IV, V, VI. Главы VII, VIII, IX, X. Главы XI, XII. Главы XIII, XIV.
Н. Каразин. Ученая экспедиция на Амударью. Аральское море
IV
В море. - Утро. - «Анафемский» норд-вест. - Матрос и пехотинец. - Опасности Аральского моря. - Остановка. - Устье Сыр-Дарьи. - Птичье царство. - Гонка. - Голубая вода. - Остров Барса-Кельмес и его страшная легенда. - Свежеет к ночи. - Качка.
Чуть рассвело, я проснулся и вышел на палубу. За песчаными отмелями острова Кос-Арала - темно-синяя лента захватывала чуть не две трети горизонта. Проснулась рыбачья слободка; там уже давно все живое находилось в полном движении. Густой дым валил из-под котлов, стучал молоток конопатчика, скрипело весло в деревянной уключине, галдели рыбаки, перебраниваясь с одной барки на другую, с причальных плотов на лодки… На одной из барок ставился громадный трехугольный парус. Весь заплатанный, отрепанный, он, словно крыло какой-то гигантской птицы, медленно развертывался и полоскался на свежем утреннем ветре. Верхняя половина его, освещенная восходящим солнцем, горела словно огненная, нижняя пряталась еще в густой, синеватой тени. Красиво смотреть на все это, глаз не оторв…
- Черт бы побрал этот норд-вест анафемский! Пожалуй, еще выдти помешает!
- А, здравствуйте, капитан! Вы думаете?..
- Вот посмотрим! Если не засвежеет пуще, - пойдем! а то дневать придется.
Справились с барометром: стоит хорошо, 22+. Успокоились.
Пароход «Перовск» развел уже пары, взял свою баржу на буксир и трапы убрал. Наш «Самарканд» тоже готовится к отплытию, и от растопленных печей несет удушливым, чадным жаром.
Вернулась шлюпка, осматривавшая бар, т. е. выход в море. Двигающиеся отмели наносного течением песка, меняя постоянно направление фарватера, делают эту предосторожность далеко не лишнею. Бар оказался вполне удовлетворительным, - на два с половиною фута глубже, чем нам надо.
«Перовск» дал свистки и тронулся. Его баржа натянула свои буксиры, попридержала было прыть парохода, но уступила силе и потянулась за ним.
Мы должны были выждать, пока «Перовск» выберется в море, и тогда уже сниматься сами. Большинством пассажиров овладело тревожное чувство ожидания чего-то нового и не совсем безопасного; особенно это было заметно между солдатами, толпившимися на баке парохода и на палубах барж; им, почти всем, в первый раз пришлось видеть море, хотя бы даже и Аральское.
- Как это тебя волною с одного бока двинет, - ты это сейчас либо брюхом на палубу, либо о́ борт скулою… А из-под ног ровно кто у тебя половицы выдергивает, - рассказывает разные страсти бывалый матрос - новичку пехотинцу.
- А я обеими руками держаться буду, - говорит смущенный несколько солдат.
- Держись, брат, это хорошо! Да и зубами прихватись маленько, - соглашается матрос.
- Все нутро-то это из тебя повывернет… Помереть легче, - слышится за свертком канатов.
- Зачем помирать - что за важность!..
Чуть уже виднеются из-за отмелей, поросших камышом, трубы «Перовска» и его высокие мачты. Вот эти трубы двигаются все тише и тише, вот совсем остановились. Назад поворачивают… Да, так… Сюда идет «Перовск»… что случилось?..
Беловатая полоска дрогнула на горизонте и подернула морскую синеву легкою зыбью. Пахнуло и на нас свежестью и сыростью моря.
- Засвежело! - не без досады проворчал капитан, положил на столик бинокль и велел погасить топки.
Пароход «Перовск» не рискнул выдти в море и повернул оглобли.
Аральское море, открытое со всех сторон, не совсем удобное море для спокойного плавания, особенно таких судов, каковы составляющие Аральскую флотилию. Длинной и покойной волны, легко несущей судно, здесь не бывает, а при первых порывах ветра поднимается тотчас же так называемая «толчея», т. е. мелкая зыбь, увеличившаяся до значительных размеров. Здешние пароходы почти плоскодонные и сидят мелко; у них нет киля, могущего противостать этой дробной, подталкивающей снизу силе, и пароходы рискуют ни более ни менее - как переломиться. Для барж в этом отношении опасность предстоит меньшая, но, потеряв пароход, они должны остаться в совершенно беспомощном состоянии, - на море, окруженном самыми дикими, безжизненными берегами… Смерть от голода и жажды на палубе, та же смерть - если баржу выкинет как-нибудь или на пустынный остров - отмель, - или же на такой же пустынный берег; конечно, баржи могут еще пользоваться парусами, - а если ветер стихнет, или примет невыгодное направление?..
Принимая в расчет все эти, могущие случиться, последствия, - пароходы чрезвычайно осмотрительно относятся к выходу за бар; и самый легкий ветер, угрожающий перейти в порывистый, степной вихрь, задерживает пароходы на баре на довольно значительное время, а что всего хуже, на совершенно неопределенное. Даже во время самого плавания, суда принуждены бывают часто бросать свой курс, направляться к восточному берегу, и искать там затишья, под защитою целой цепи островов, унизывающей этот берег Аральского моря.
Однако на этот раз, на наше счастье, тревога оказалась фальшивою. Море скоро успокоилось, зыбь улеглась; барометр поднялся еще на 2° 22′, и к полудню мы снова развели пары и тронулись с места стоянки.
__________
Чудную картину представляли бесчисленные разветвления Сыр-Дарьи, вливавшей в море свои мутные воды. Громадные отмели, почти не возвышаясь над водною поверхностью, отличались от нее только своим золотисто-желтым цветом. Перед нашими глазами раскидывалась точно гигантская карта, раскрашенная самыми яркими тонами. Там желтый, сверкающий на солнце песок граничит с темно-лиловою полосою воды, на которую набежала тень облака; там, словно бирюза, сверкает чудная лазурь отраженного неба, рядом с нею тянется изумрудная полоска камышевых зарослей, а за нею, словно снег, белым покровом раскинулся солончак, испещренный бурыми пятнами прошлогодней, погибшей растительности.
Местами виднелись отмели, покрытые водою не более как на дюйм. Блеск солнечных лучей скрывал желтизну песка, и мириады голенастых, прогуливающихся или стоящих рядами на подобных отмелях, казались просто гуляющими на водной поверхности; полные, опрокинутые отражения еще более усиливали этот оптический обман, и только набегающая тень, по временам, открывала истину. Белые пеликаны сидели на мели целыми группами; лебеди плавали и ныряли, брызгая и оставляя за собою длинные, издали заметные борозды. Тысячи чаек с криком носились над мачтами, темный альбатрос высоко распластал в воздухе свои крылья… Да это целое птичье царство!.. Я ничего еще до сих пор не видел подобного!..
Пароход «Перовск» идет далеко впереди нас. Он уже давно вышел в море, он ставит паруса… этот маневр мы ясно видим даже без помощи биноклей.
- Не хочет, чтоб мы его перегнали… - подсмеивается наш капитан.
Тщетная попытка! «Перовск» только в 60 сил, - «Самарканд» же в 75. Мы должны догнать его и обойти через час, даже менее. Вот, мы мало-помалу и поравнялись.
Распустив паруса, усиленно дымя обеими трубами, оставляя за собою пенистую борозду, «Перовск» очень красиво режет ярко-зеленую, изумрудную поверхность моря. Мы все на палубе, смотрим в бинокли и любуемся пароходом. Там тоже вся палуба пестреет народом; они в свою очередь любуются нами… эта импровизованная гонка продолжалась недолго; вот мы и обошли. «Перовск» теперь идет сзади нас; он держит курс немного правее.
Бойкий, расторопный матрос, с салфеткою под мышкою, докладывает, что завтрак подан. Безукоризненная белизна скатерти и сверкающее стекло приборов дразнят аппетит и манят под «тент». Пора завтракать!
Мы отошли уже далеко. Остров Кос-Арал, самая возвышенная часть оставленного нами берега, чуть виднеется туманною полоскою. «Перовск» все еще в виду; он не очень-то отстает от нас, - ему паруса помогают.
Я видел воды нескольких морей, и только к водам Аральского могу вполне применить эпитет «изумрудные». Тут положительно, нет поэтического преувеличения. Вода действительно прелестного изумрудного цвета и необыкновенно прозрачна. Эффект еще более усиливается от ярко-голубых рефлексов теневых сторон волн и ослепительной белизны пены под колесами. Глаз не выдерживает этого блеска, и если вы, хотя пять минут, безостановочно смотрели на воду, вам долго после этого все остальное кажется словно задернуто зеленым вуалем.
На вкус вода Аральского моря очень солона, и сильно возбуждает кожу после купанья. Все тело ваше горит как в огне, зато скоро этот усиленный жар сменяется приятною свежестью и бодростью во всем организме. На пароходе, у колеса, устроена превосходная душь, и мы все очень часто пользуемся этим удобством.
Курс парохода удаляется мало-помалу от восточного берега; он идет как раз серединою моря, напрямик. Кругом не видно ничего напоминающего землю; одна бесконечная лазурь водной поверхности. Небо чистое, безоблачное; ветерок легкий и к тому же попутный. Наши баржи поставили паруса, - ход усилился.
Мы вышли уже на параллель острова Николая; самый остров не может быть виден; он невысок, а до него, по крайней мере, восемьдесят верст… А вот еще что-то синеет вдали, вправо; не то облачко, не то миражная, туманная полоска. Это остров Барса-Кельмес, страшное, зловещее название, напоминающее одно из трагических событий в жизни приаральских кочевников.
«Барса-кельмес» значит: туда пойдешь, - назад не вернешься. Легенда говорит, что, лет сорок тому назад, несколько прибрежных аулов, испугавшись степных смут и разбоев, решились воспользоваться суровою зимою, сковавшею льдом море, и переселились на этот остров. Переселенцы очень хорошо знали, что постоянно жить на песчанике, лишенных растительности отмелях, - невозможно, а потому запаслись на год всем необходимым, рассчитывая следующею зимою, по льду же, вернуться на континент. К тому времени, предполагали они, в степи станет покойнее, кто-нибудь возьмет же верх: или русские, или смелый батырь их, Аблай-Кенисары… а тогда, во всяком случае, кончатся все военные ужасы. Но увы! в степях действительно успокоилось, зато следующая зима оказалась менее суровой, - море не замерзло, и несчастным пришлось провести на острове еще год. К половине этого рокового года, - уже ни одного живого существа не было на острове. Голодная смерть покончила со всеми, и много лет спустя, русские суда, экскурсирующие Аральское море и его острова, нашли только множество человеческих скелетов, разбросанных поблизости обветшалых, полуразнесенных ветром, растрепанных кибиток. Остров этот получил другое, какое-то официальное название, кажется, остров Бековича, но это новое название осталось только на картах и никому не известно; народное же название Барса-Кельмес известно каждому прибрежному кочевнику.
__________
Солнце садилось довольно подозрительно. Туманная полоса, сквозь которую просвечивал багровый диск, все сгущалась и становилась шире. Надо было ночью ждать ветра, и ветра довольно порывистого. Солдаты приуныли, матросы стали серьёзнее; орудия были закреплены, маленькие пушки на кожухах совсем убраны, запасы топлива с палубы спустили куда-то вниз; вообще, были приняты меры, чтобы как можно ниже переместить центр тяжести нашего плоскодонного парохода-плота. На барже тоже суетились; там обтягивали борта канатом, - могущим служить перилами… Все, с нескрываемым беспокойством, поглядывали на маленькие белые всплески, «зайчики», начавшие уже пестрить поверхность моря.
Пароход начало уже покачивать; это нетрудно было заметить по походке пассажиров, которые едва держались на ногах, поминутно хватаясь руками за что ни попало.
- Это недолго, - господа, недолго… - подбодривал нас капитан с своего мостика, - этот недолго дуть будет, часа два, не больше; к утру совсем покойно станет.
Берегись! - Белый гребень поднялся над бортом и перевалился на палубу… Плеснуло-таки изрядно; - кое-кого подмочило… Качка усилилась. Что за беспокойная, бестолковая качка!.. То судно покренит на бок, так что одно колесо погрузится до половина кожуха, а другое вертится чуть не на воздухе, едва задевая воду своими лопастями, то вдруг поддаст под корму, и пароход зароется носом… Где-то потрескивает, и весьма подозрительно… Куда-то вниз торопливо полезли матросы с ведрами… Все борты унизаны «страдающими». На палубе - хоть калоши надевай! хорошо, что большинство в высоких походных сапогах… В каюты идти нет охоты; там темень непроницаемая; все люки заколочены наглухо, а лампы зажечь нет никакой возможности… Никак стихает?.. Какой! еще хуже разыгрывается. Баржи за нами, словно страшные привидения, так вот и хотят повалиться на нос; эк их раскачивает!..
Ночь проведена без сна: какой тут сон, когда с минуты на минуту ждешь, что вот-вот затрещит посильнее, вот-вот «переломится», и тогда… глаза невольно ищут спасительного буйка… Наш англичанин оказался предусмотрительнее всех, он систематически развернул свой гуттаперчевый снаряд и надувает его; вокруг пояса у него тоже виднеется что-то колбасовидное…
Капитан был прав, как и всегда капитаны бывают правы. Еще не успела как следует разгореться утренняя заря, как ветер стих и взволнованная поверхность стала понемногу успокоиваться. На «камбузе» развели огонь и приготовили чай, это очень хороший напиток после так дурно проведенной ночи.
- Ром и лимоны неси!.. - распоряжается капитанский помощник. Это его специальность и прямая обязанность.
V
Резкая граница пресной воды с соленою. - Веха. - Маяк. - Новая рыбачья колония. - Немножко географии. - Улькун-Дарья. - Аулы. - Каракалпаки. - Наши новые подданные. - Джигит. - Бык-шалун. - Крепость Ак-кала и воспоминания. - Остановка на ночлег.
Мы все еще в море. Кругом вода и небо: - вода ярко-зеленая, небо темно-синее… Вдали, «под носом», по нашему, сухопутному - впереди - показалась, наконец, полоса пепельно-желтого глинистого цвета.
- Что это - берег? - спрашиваем у капитана.
- Нет, до берега еще далеко; это пресная вода.
Не доходя до устья Аму верст пятнадцать, вода сразу теряет все свои морские качества: ярко-зеленый цвет сменяется мутным, глинистым, сильно соленый вкус сменяется совершенно пресным, и этот переход поражает глаз наблюдателя совершенным отсутствием постепенности.
Когда мы подошли ближе, то граница пресной и соленой воды определилась совершенно точно, словно водная поверхность была окрашена двумя разными красками. В ту минуту, когда пароход пересекал эту границу, можно было с носа черпать воду пресную, для питья совершенно годную, меж тем как с кормы вода зачерпывалась совершенно соленая. Колеса парохода вспахивали уже грязную воду Аму, а еще не улеглась жемчужно-белая борозда, оставленная судами на поверхности моря… Как-то странно даже смотреть на этот феномен, и все виденное невольно кажется какою-то утрировкою.
Берегов еще не видно; они далеки, да к тому же совершенно плоски; скоро должны мы заметить маяк-веху, поставленную для указания «бара». Капитан уже отыскивает ее, не отнимая своего бинокля от прищуренных глаз.
Вот показалась слева какая-то полоска и скрылась за рябью. Вон, вдали, под бугшпритом мелькнули две темные точки, - это вехи?!.. Нет, это лодки; к нам плывут рыбаки; им поручено наблюдать «бар» и встречать пароходы; за это они получают каждый раз по два рубля - не особенно дорого!..
К нам приближались два туземных каика, с сильно загнутыми кверху носами; они шли под парусом, сильно напоминающим классический - латинский. Навстречу этим каикам пошла одна из наших шлюпок. Встретились, поговорили… Подняли весла кверху, - сигнал: - идти, все обстоит благополучно. Каики пошли к нам, шлюпка потянулась куда-то в сторону.
А, вот и берег! вот и веха, - длинная жердь с пучком хвороста на верхушке, подпертая со всех сторон для устойчивости. Несколько землянок разбросано по берегу, две-три кибитки, несколько каиков, вытащенных на землю, днищами кверху… Опять те же котлы и столбы черного дыма, опять знакомые крючья и переметы, развешанные для просушки… Это новая рыбачья колония русских промышленников, перебравшаяся с Сыра к устьям Аму уже в недавнее время, после известных политических событий.
Рыбаки не жалуются на новое место; дела их идут хорошо: «потому - край не початой, рыба не пугана», как говорят они сами.
В этой колонии живут три семьи или, правильнее, - три хозяйства. Наемные рабочие - местные каракалпаки; способ ловли - тот же, варварский, - крючьями; сбыт в Казалинск, через него - дальше. С Аму-Дарьинским же округом, несмотря на близость, колония эта никаких сношений не имеет, за неудобством сообщения.
__________
Аму-Дарья не доходит до Аральского моря. Верст за триста выше, она разветвляется на множество рукавов, и эти рукава, достигая размера значительных, самостоятельных рек, теряют уже название Аму, и имеют каждый свое собственное. Главнейшие из них: Янги-су, Улькун-Дарья с своим протоком Кичкене-Дарья, Куван-джарма, Талдык и другие. Эти-то протоки, занимая громадный треугольник, вершина которого Нукус - у самого разветвления, а основание - извилистая линия морского берега, и называются Аму-Дарьинскою дельтою, - предмет исследования и изучения для нашей экспедиции.
Н. Каразин. Устье Улькун-Дарьи
Мы вошли в рукав Кичкене-Дарьи, т. е. «малая река», бар которой оказался наиболее удобным…
Те же плоские берега, те же песчаные отмели, те же камыши, как и на Сыр-Дарье; сходства много. Даже кибитки прибрежных аулов те же самые, по крайней мере издали так кажется, вблизи можно еще рассмотреть некоторую разницу в форме крыш и самых кибиток, более приплюснутой. Первое, что резко бросается в глаза - это полное отсутствие головных уборов чисто киргизского типа; здесь вы не встретите уже ни оригинальных малахаев, ни разрезных войлочных шапок, все это заменяется большою бараньею шапкою преимущественно черного цвета, чрезвычайно напоминающей кавказскую папаху.
Типом лиц каракалпаки заметно отличаются от киргизов: приплюснутые монгольские носы здесь уже редкость, скулы не так выдаются, бороды и брови значительно гуще, - заметно сильное преобладание тюркской расы. Тип каракалпака красивее типа киргиза, но зато вы здесь редко встретите веселую, открытую физиономию, не встретите этого живого, хитрого, умного выражения глаз, так обыкновенного между киргизами, не увидите ни одного смелого, энергического движения. Вас невольно поражает какая-то забитость, отупление, присущие каракалпаку, и, вглядываясь внимательнее в черты его лица, рассматривая эти глаза, тупо, бесцветно, неопределенно смотрящие, эти рты, полураскрытые, с апатично-отвиснувшей нижнею губою, вы ясно видите грустные следы забитой, угнетенной расы…
Плывя по Кичкене-Дарье, мы только в полудню вышли в Улькун-Дарью, которая заметно шире, и берега ее значительно оживленнее.
Показались кочевья и аулы с множеством кибиток и зимовок, показались стада, где преобладали мелкий рогатый скот и лошади; невольно обращает внимание полное отсутствие верблюдов, не выносящих лета на этих обильных комарами и мошками низменностях. Зато у многих кибиток виднелись ясные признаки оседлости или, по крайней мере, перехода к ней: - там и сям стояли большие двуколесные арбы, и небольшой обоз из десятка арб, запряженных быками в одиночку, скрыпя и визжа на всю окрестность, тянулся по довольно сносной дороге… Виднелись участки, вспаханные и засеянные джугарою и просом.
И здесь, при проходе наших судов, берега унизывались группами любопытных, но это не были те живые, веселые группы… Молча, апатично смотрели каракалпаки на невиданную диковину, и потихоньку расходились по своим кибиткам, когда «диковина» скрывалась из вида.
Какой-то джигит, в черной шапке, на высокорослой лошади, покрытой попоною до самых ушей, подъехал к самому берегу, угрюмо поглядел на нас и поскакал коротким галопом, равняясь с судном - это и не трудно было для его коня, потому что против течения пароход идет тихо, не более семи верст в час. Часа два провожал нас джигит таким образом; матросы пробовали с ним заговаривать, - не отвечает… Свисток парохода встревожил большое стадо, подошедшее к реке для водопоя… Черный, красивый бык заметил коров на палубе нашей баржи, заревел и бросился в воду; он поплыл к нам, ловко борясь с течением, выбрался на середину реки, - его захлестнуло волною из-под колеса. На берегу раздались шум и крики, особенно между женщинами, послышались угрозы и ругательства, обращенные к нам, будто мы были причиною случившегося с быком несчастия.
Впоследствии мне не раз приходилось замечать то, далеко не дружелюбное отношение к нам приамударьинского населения. Если они и не имеют повода относиться к нам чересчур враждебно, то пока нет и причин к более теплому дружескому отношению… Что покажут дальнейшие события, будем ждать и надеяться… авось и приручим к себе наших новых подданных.
- Не скоро еще! - замечает, закуривая сигару, наш капитан: - он старый азиат и хорошо знает местные нравы.
Скоро мы должны пройти под самыми стенами береговой хивинской крепости Ак-кала - форт этот был построен наскоро, года два до нашествия нашего на Хиву, и его возведение имело уже для нас довольно ощутительное последствие. Пароход «Самарканд», тот самый, на котором мы плывем теперь, сильно пострадал от хивинских ядер, пущенных с верков Ак-калы; у него подбили орудие, повредили кожух и перебили прислугу, но в общем результате, перевес канонады оказался на нашей стороне, гарнизон оставил крепость и наша эскадра благополучно прошла мимо нее, пробираясь на соединение с Оренбургским отрядом.
Начались воспоминания и рассказы об этом событии; только эти рассказы, выходя прямо из уст очевидцев и участников дела, отзывались каким-то юмором, и довольно даже злым… Надо полагать, что шутники имели какое-нибудь основание изощрять так свое остроумие.
Мы завидели желтоватые стены крепости еще на повороте реки, группа деревьев зеленела за этими стенами, дальше - еще какие-то развалины… «Отсюда, - говорили мне, - открыт был огонь нами - катали все картечью»… Расстояние на глаз версты полторы, на деле оказалось много больше; картечный же выстрел имеет значение разве на одну четвертую часть этого расстояния.
После этого знаменитого Ак-калинского дела состоялась и та несчастная командировка Шабашева с двенадцатью матросами, кончившаяся так трагически для посланных.
Мы прошли под самыми стенами Ак-калы, не более как в двадцати саженях от них. Крепость эта в настоящее время брошена и уже полуразвалилась. Как и все азиатские крепости, она состоит из четыреугольного пространства, обнесенного довольно высокою, глинобитною стеною с фланкирующими угловыми выступами вроде башен. Поблизости ютятся несколько сакель и мазанок, и видно что-то вроде небольшого базара. Дымок, поднимающийся из-за группы «карагачей», указывал на присутствие людей в этих саклях. А, вот они и сами вылезли из-за стенок и смотрят; в сгустившихся сумерках чуть только можно рассмотреть эти темные, двигающиеся группы.
Что-то вдруг сильно застучало у нас в левом колесе… Засуетились, остановились, начали осматриваться. Оказалось - пустяки: - лопнул обод у колеса и вывалилось одно его звено. Пошли дальше. Стемнело совсем, и из пароходных труб полились огненные фонтаны. На потемневших берегах, в густом мраке послышались возгласы изумления и даже страха.
- Три с четвертью! - раздается голос лотового матроса.
- Тише ход! - слышится с капитанского мостика.
- Ровно три!.. - раздается опять.
- Стоп машина!
- …Так чем, ты говоришь, его ранили, - осколком подушки?.. - допрашивает кто-то под тентом.
Мы вплотную подтянулись к берегу, занесли «тали», спустили трап и расположились на ночлег. Тем временем выгрузили на берег, установили небольшую переносную кузницу и принялись за починку поврежденного колеса.
Разошлись и мы по своим каютам - до утра.
VI
Мертвые берега. - Плывущая саранча. - Муриа-Джиармо. - Джиармо. - Хивинская переправа. - Наводнение и затопленные аулы. - Лоцман Араллы. - Прогулка по аулам. - Женщины и дети. - Поражающая бедность. - Святой мулла.
Мертвые, совершенно безлюдные, открытые берега Аму тянулись с обеих сторон.
Река стала шире. Мутно-желтые воды катились как-то беззвучно: - ни всплеска у берегов, ни пенистого прибоя по окраинам отмелей.
И в воздухе было удушливо, тихо. Мы плыли словно по какому-то мертвому царству.
Вдали, на самом горизонте, виднелось что-то похожее на деревья; - там, может быть, и были люди, была жизнь, но это было очень далеко. Лучшие наши бинокли не показывали нам ничего определенного…
Странное обстоятельство обратило наше внимание. Прежде всего мы заметили, что пена под колесами парохода, белесовато-грязная, словно взбитое мыло, стала окрашиваться чем-то красным, потом, вправо от судна, показались какие-то, плывущие по течению, пятна ржавого, железистого цвета. Пятна эти увеличивались, множились, дробились на одинокие точки… Вся река покрылась ими, - и глуше заклокотали лопасти пароходных колес, словно они заворочались в более густой, плотной массе… Присмотрелись к одиноким, более близким пятнам: вот ясно видны головки, лапки, целые насекомые, то врозь, то сплотившиеся в комки… Это все оказалась саранча, - пешая, о которой я уже говорил в предыдущих главах. Вероятно, она переходила реку где-нибудь выше, и это плыли мимо нас отхваченные, унесенные течением массы.
Ожила река; показались концентрические, расходящиеся круги рыбных всплесков; громадные сазаны выскакивали чуть не до половины над поверхностью воды, сверкали на солнце своею серебристою чешуею и жадно глотали обильную добычу; а добыча эта самая лакомая, ее много, ей нет ни числа, ни меры!
Сорок верст шли мы вверх по течению, - и все время массы саранчи плыли нам навстречу непрерывными колоннами.
Влево показался проток, довольно широкий, поросший по берегам камышами, - это Муриа-Джиармо; широкая полоса вод этого протока видна была верст на десять и скрывалась за поворотом. Вон еще новый проток, больше первого, - это просто Джиармо; при устье своем она образует длинный, выдающийся мыс, и на этом мысе, пройдя совершенно безлюдными берегами около пятидесяти верст, мы снова увидели зимовки и аулы каракалпаков. Здесь кончается безлюдный промежуток Улькун-Дарьи и начинается более населенная береговая полоса - Чимбайская волость.
Поблизости от этой косы находилась большая хивинская, караванная переправа. Громадные каики, не меньше нашего парохода, стояли цепью вдоль берега. У того места, где обрывалась, дойдя до воды, колесная дорога, построены были сторожки из плетеного камыша, на привязях стояло несколько оседланных лошадей; две фигуры в черных шапках и ярких красных халатах бродили по берегу, рисуясь на песке яркими, так и бьющими в глаза пятнами… Больной верблюд, вероятно, брошенный прошедшим караваном, лежал на песке, совершенно распластавшись, вытянув свои длинные, мозолистые ноги… Несколько конных спешно гнали куда-то стадо овец, поднявшее целые облака густой пыли. Ветер крутил и нес эту пыль столбом, наискось переваливаясь через реку.
Солнце жгло невыносимо, а самого солнца почти не было видно: какой-то мутный, светящий шар сквозил сквозь мглистый туман. Знойный, раскаленный воздух дрожал и колебался, сгущаясь на горизонте и опоясывая его колеблющимися линиями миражных озер… Тяжело дышать, работа валится из рук, всем организмом овладевает тоскливая апатия…
Часа через четыре безостановочного движения, пейзаж стал несколько изменяться. Река расширялась все более и более, камыш гуще покрывал берега, впереди показались острова, поросшие тоже густым камышом… Мы подходили к началу громадных озер Кара-куль и Сары-куль; Улькун-Дарья проходит через оба эти озера.
Настоящее время - было время наибольшего разлива, и над поверхностью вод, местами, виднелись затопленные зимовки. Появились аулы, очутившиеся на островах; множество маленьких лодок сновали по всем направлениям, перевозя разобранные кибитки на более сухие места; из-за бортов этих лодок виднелись головы коз и баранов, более крупный скот перегонялся вплавь… Мимо нас пронесло течением кибитку, смытую водою, пронесло еще какое-то тряпье и деревянные обломки… Вода поднялась более, чем того ожидали, и многих жителей застала врасплох. И это бедствие, как я узнал после, было приписано вредному влиянию русских пришельцев - «осквернена земля друзьями шайтана, Аллах и лишил ее своего покровительства».
Пароход остановился и бросил якорь. Баржи отдали буксиры, и их подрейфовало ветром прямо в камышевые заросли. Спустили шлюбку и послали ее в аул - отыскать там проводника, высланного нам навстречу начальником Аму-Дарьинского отдела.
Мы видели, как наша шлюбка подошла к берегу, как ее тотчас же окружила толпа каракалпаков… Долго шли переговоры, сопровождаемые жестами, довольно энергическими со стороны наших матросов и самыми почтительными со стороны туземцев. Наконец, кончилось тем, что шлюбка вернулась без лоцмана: - его в ауле не оказалось.
Совсем с противуположной стороны, из-за камышей, показался каик; он шел быстро, отталкиваясь на длинных шестах; на его носу стоял высокий человек, в неизбежной бараньей шапке, и махал нам платком, повязанным на длинной палке; это и был настоящий лоцман, ожидавший нас в другом месте, и теперь выехавший к нам предложить свои услуги.
Смуглый, почти черный атлет с клинообразною бородою, довольно ловко взобрался по спущенному трапу, протолкался сквозь толпу к капитанскому мостику и бойко вбежал на лестницу.
По его движениям видно было, что ему уже знакомы диковинные «шайтан-каики», и он уже не раз плавал на них, указывая им дорогу. Теперь он уже четвертый раз провожал наш пароход и поздоровался с капитаном и ближайшими матросами как со старыми знакомыми.
Мы могли продолжать путь дальше. Надо было только подтянуть наши баржи, отнесенные ветром довольно далеко. Эта операция могла продолжаться около трех часов, - и мы воспользовались остановкою, чтобы сойти на берег и посмотреть аулы поближе, а если удастся, то проникнуть и во внутренности кибиток.
Первое, что поразило нас, едва только мы ступили на землю, это множество, опять, той же пешей саранчи, ползавшей повсюду. Особенно много скоплялось ее на теневых сторонах канавок, - тут насекомые кишили в несколько слоев, облепив совершенно кусты колючего джингила и камышевые стебли. Так как поблизости не было никаких посевов, то жители аула относились к этому нашествию совершенно покойно и равнодушно.
Н. Каразин. Каракалпакская кибитка
Кибитки аула расположены были довольно беспорядочными группами; все они были маленькие, закопченные донельзя, старые… Мы подошли к ближайшей из них: - женщина, вся в тряпках, грязная и босоногая, выскочила из кибитки, захватила под мышки совершенно голого ребенка, другого, постарше, прихватила за шиворот, бросилась от нас бегом и спряталась в соседней канаве; оттуда она выглядывала на нас, как зверь из своей норы, готовый, при первом приближении охотника, выскочить и бежать дальше.
Проходя мимо, мы заглянули в ее жилище: страшная вонь от гнилой рыбы так и пахнула нам в лицо. Полная нищета царствовала в этой кибитке. Не было ни одного ковра, не было даже ни одного войлока, необходимой принадлежности кочевых жилищ. На голой земле валялось несколько связок камыша, и тлели уголья под железным таганом. На волосяной веревке висело какое-то тряпье, из которого дымом выгоняли кишевших там паразитов… Зашли в другую кибитку - то же самое; - в третью - еще того хуже! И всюду стремительное, ничем не удержимое бегство при нашем появлении… Ни ласки, ни приветствия, ни угрозы, ничто не могло остановить беглецов; наконец, уже пригоршни серебряной мелочи удержали несколько это бегство, - корысть одержала победу над страхом.
Жалко было смотреть на эти испитые, чахлые физиономии, с отвислыми губами, с цинготными деснами. Я не видал и одного лица, сколько-нибудь дышащего здоровьем, ни одного тела, не поражавшего своею чрезмерною худобою.
В одну кибитку, относительно чище прочих на вид, нас не хотели было пустить. Толпа мужчин, человек десять, загородили вход, с видимою решимостью отстоять его во что бы то ни стало от вторжения пришельцев. Спросили причину этого запрета - оказалось, что здесь живет мулла святой, видеть которого нам не должно ни под каким предлогом. «Он и своим редко показывается, - говорили защитники входа, - только разве в святые дни, когда захочет почтить аул особою благодатью… Не ходите! он прогневается, а гнев его на нас обрушится, - мы ответим за то, что не удержали вас и допустили осквернить его святость…» Делать нечего, хотели было идти дальше, да, к счастью, сам мулла оказался гораздо сговорчивее своих прихожан: - услыхав спор у дверей своего жилища, он вышел. Мы увидели старика, седого, сгорбленного, слепого на один глаз. Поверх его бараньей шапки наворочено было что-то вроде чалмы, - признак его сана; в руках у него была длинная палка и бумажный сверток с выписками из Корана.
На наше приглашение показать свое жилище, мулла отвечал полным отказом, ссылаясь на то, что там сидят женщины, а их лиц нельзя видеть посторонним мужчинам. Один из наших офицеров стал ему доказывать, что Коран запрещает показывать женщинам лица, но не запрещает появляться им в обществе под сеткою, и что в данном случае им сто́ит только закрыться при нашем входе, и предписание шариата будет исполнено в точности.
Офицер, знаток Корана и шариата, говорил недурно на туземном наречии - и у них завязался довольно оживленный диспут.
Мулла, однако, был непреклонен, и мы собрались было идти дальше, как один матрос нечаянно толкнул дверь, та распахнулась настежь, и к великому нашему удивлению мы не увидели там не только что женщин, но даже ни одного живого существа, кроме козы, лежавшей на привязи.
- Ну, приятель, таких жен шариат не запрещает показывать! - расхохотался офицер, споривший с муллою.
Этим эпизодом закончилась наша прогулка по аулу. Пароход дал свисток, и мы поспешили на шлюбку.
Новый лоцман занял свое место, около рулевого, и пароход, пыхтя и посвистывая, тронулся в путь, ломая прибрежные камыши своими колесами.
ПРОДОЛЖЕНИЕ
Ссылки на другие произведения Н. Н. Каразина: http://rus-turk.livejournal.com/537572.html