Пять лет в плену у ташкентцев. 3/5
Н. Щербаков. Пять лет в плену у ташкентцев. Рассказ сибирского казака. - СПб.: Досуг и дело, 1873.
Часть 1. Часть 2. Часть 3. Часть 4. Часть 5.
Ташкент. Улица. По рисунку с натуры Д. В. Вележева (1866)
III. Неволя в Ташкенте
На следующее воскресенье все прежние слушатели собрались опять в караульный дом; некоторые разгульные казаки захватили с собой полкварты горелки, чтобы угостить рассказчика.
Я также желал дослушать рассказ; нарочно пришел в класс прежде всех и ожидал, когда соберутся прочие казаки.
Не замедлил придти и казак Девятов; видя, что все прежние слушатели собрались, он обратился к нам и сказал:
- Да вы, братцы, собрались! Я совсем не ожидал.
- Да! мы давно дожидаемся вас. Не угодно ли будет протянуть чарку-другую горелки? - повеселее будет.
- Благодарю, братцы. Ради веселого разговора, пожалуй, поднесите.
И молодые казаки разом подали ему чарку и другую.
Выпив, рассказчик крякнул и поморщился.
- Уф! какая крепкая! Спасибо вам, братцы.
Все придвинулись поближе.
- А что, господа, запомнили, на чем я остановился прошлый раз? Ведь я позабыл, право, - вот какая худая память-то.
- Вот на чем, дядя, ты остановился: как вы прибыли в Ташкент, что ли, - отозвался я.
- Ты опять здесь! - обратился он ко мне. - Чай, все помнишь, что я рассказывал тогда.
И рассказ снова начался:
«Не доехав до Ташкента версты три, мы остановились, чтобы приоправиться. Хозяин послал вперед одного погонщика, известить его семейство о своем прибытии. Вскоре показалась по дороге из города пыль. К нам приближалась богатая арба, запряженная одним ослом. Это ехали две хозяйские жены навстречу нам. Хозяин выехал вперед каравана, встретить жен. Одежда на них была вся из чистой парчи. На них были парчовые халаты, вроде бешмета, лица завешаны вуалью; так как по закону мусульман открытие лица перед мужчинами строго запрещается, то я не мог их рассмотреть. По виду и осанке, они были еще молодые, как я полагал. С ними были три мальчика, одеты тоже прилично.
Простояв около часу, мы стали приближаться к городу. Здесь та же оживленность и оседлость сартов, как и в прочих виденных мною городах. Кругом города зеленеют сады с разными фруктами. Город, по первому моему взгляду, снаружи показался мне очень привлекателен; обнесен земляным валом со рвом, который наполнен был водою.
Здесь нас не останавливали, чтобы взыскать за привезенный товар пошлину, так как нашему караван-баши выдано было от таможни в Азрете свидетельство. Караван наш ввалился в город.
В воротах, через которые нам должно было проехать в город, стоял на часах ханский пеший сарбаз - солдат, на нем был надет короткий саранжевый бешмет и широкие красные шаровары, в ичигах; на голове белая чалма с красною кисточкой; по животу перетянут кривой саблей, и с туркою в руках (турка - ружье без замка, вместо которого употребляется фитиль). Лишь только мы приблизилась к воротам, он закричал - остановиться. Мы остановились. Из близстоящей, около ворот, глиняной сакли на оклик часового выскочили пять или шесть сарбазов, одетых так же, как и часовой; они потребовали от караван-баши таможенное свидетельство и вид на право торговли; хозяин, конечно, показал им требуемое, и нас свободно пропустили, но все-таки не посуху - сарбазам сунули несколько монет, чтобы долго не держали.
Ташкент. Медресе и часть базара. С фотографии М. К. Приорова (1866)
Город Ташкент построен в самом азиатском вкусе; дома такие же, как и в прочих азиатских городах; встречались и наподобие русских, но без кровель; на многих таких домах наверху устроены беседки и усажены цветами. Деревянных построек вовсе нет, все выстроено из глины и кирпича; зачастую нам встречались небольшие мечети с минаретами - с полумесяцем; всюду попадались нам сарты с загорелыми лицами; одни шли, другие ехали на ослах, навьюченных разными овощами и фруктами, и, как видно, спешили на базар.
Ташкент. Мечеть Буленд (Высокая). По рисунку с натуры Д. В. Вележева (1866)
Проехав по городу около четверти часа, мы наконец достигли до жилища караван-баши. Дом его сделан наподобие русского - низменный, так что окна на самой земле, в которые вместо стеклянных рам вставлены деревянные решетки, и без кровли; наверху устроена беседка, и также с цветами; ограда кругом обнесена глиняной стеною. Возле дома устроена небольшая лавка - наподобие русской. Тут мы остановились, развьючили верблюдов и стали складывать тюки в лавку. Часа через два управились. Некоторых наемных погонщиков, которые у хозяина были большею частью из Каратавских гор, он рассчитал. Получив расчет, они отправились восвояси. Остальных погонщиков, которые у него были в услужении по найму, хозяин отправил вместе с верблюдами за город, где у него, как я слышал от его рабочих, был хутор с бакчами и садом. Остались при нем только я и персиянин.
„Что теперь он будет делать со мною? - думал я про себя. - Поведет ли продавать или оставит при себе? Не дай Бог, если продаст в худые руки - тогда пропадешь ни за что, как скотина“.
Меня и персиянина отвели в пустую глиняную саклю, устроенную в одном углу ограды. Тут была страшная сырость, и нас заперли, оставив двоих. Мне стало скучно, как в тюрьме, потому что хотя нас было и двое, но мы вовсе не понимали один другого: я не умел говорить по-персидски, а персиянин знал только свой разговор, и все время был угрюм.
К нам принесли закуску: кувшин чаю, говядины, яблок и всякой зелени вдоволь. Мы принялись так все уписывать, только за ушами пищало; так сказать, ели с большим аппетитом.
Закусив изрядно, мы улеглись на солому, чтобы отдохнуть. Лишь только я задремал и стал забываться, прибежал один из мальчишек хозяина и говорит мне по-своему: „Урус, тур! сизга аке чакырар!“, т. е.: „Русский, вставай! тебя отец зовет“. Я вскочил, как дурак, и испугался, думая, что еще что-нибудь будут надо мной строить. Оправившись, я пошел вслед за мальчиком. Меня ввели в саклю. Хозяин сидел на богатом персидском ковре и курил душистый бухарский табак через воду.
Увидав меня, он обратился ко мне и сказал по-русски: „Ибан (имя это они всегда дают русскому, так как произносить его очень легко), что, как ты думаешь - у меня будешь жить или я отдам тебя хану? Он тебя сделает сарбазом. У него будет тебе хуже, ты замрешь у него с голоду. Лучше останься у меня, я тебя не изобижу“. Все это он говорил с большим усилием, ломаным русским языком.
- Все равно, что хотите - делайте со мною, воля ваша; я на все согласен, - отвечал я. - Мне желательно остаться у вас: вы человек хороший, меня обижать не будете.
- За что мне тебя обижать! Ты столько дней ехал у меня в караване, я ничего не замечал за тобою; так лучше живи у меня. Я тебе дам хорошую должность: ты будешь садовником; у меня есть старик садовник, Мурат, и жена его, она будет тебе своя: ее зовут Марья, старушка добрая; ты будешь жить с ними третий в моем саду, тебя будут приучать к садоводству, и ты, верно, скажешь мне спасибо.
Я изъявил полную готовность и от души рад был такому дружескому его предложению, которого вовсе и не ожидал.
Ташкент. Ордынская улица. По рисунку с натуры Д. В. Вележева (1866)
На другой день утром мы с хозяином на двух ослах отправились за город. Вскоре мы доехали до городских ворот, в которые вчера въехали. Выехав за город, мы повернули направо вдоль городской стены. „Вот блаженство“, - думал я про себя. От самых ворот по пути были великолепные сады, с разными фруктами, обнесенные глиняною стеною в рост человека. Яблоки, груши, виноград свешивались за стену; местами встречались поля, засеянные просом, кукурузою, пшеницею и прочими овощами и травою наподобие клевера.
В час езды мы достигли поля, принадлежащего моему хозяину. В воротах сада нас встретил старик лет 65-ти; на нем был надет поношенный саранжевый халат и такая же ермолка на голове. Это был старый невольник хозяина, родом из туркмен. Завидя нас, еще издали, он кланялся хозяину и приветствовал с возвращением. Вскоре из ворот показалась и старушка Марья, и также кланялась хозяину, приседая на правое колено.
Хозяин был, как видно, хороший человек, обращался к старикам с вопросами ласково: сперва спросил их о здоровье, затем и об урожае в саду и на пашне.
На это старики отвечали ему: „Алла биргян! бакчи бик якши!“, т. е. „Бог дал бакчи очень хорошие“. После приветствия мы слезли с ослов и вместе со стариками отправились в сад; ослов оставили около ворот. В правой стороне от ворот, возле стены, саженях в пяти, под сению нескольких столетних тополей стоит небольшая глиняная сакля - это жилище стариков. Старики пригласили хозяина зайти в саклю; он охотно вошел к ним. По всему было заметно, что он их очень уважал. Старушка тотчас подостлала небольшой коврик. Хозяин уселся, подкорча под себя ноги: я, конечно, сесть не смел, и стоял, прислонившись к двери, как истукан. Старик тем временем принес ему на деревянном блюде несколько самых спелых яблок, груш, винограду и всех плодов понемногу, так как, по ихнему преданию, самые первые плоды должен вкусить сам хозяин - это бывает у них ежегодно. Если в то время, когда поспевают плоды, не случится хозяина, то это право предоставлено старшему в семье, потом уже начинают снимать их для продажи и запасают на весь год, для чего их сушат на солнце. Испробовав принесенные ему овощи, хозяин обратился к старику, на ташкентском наречии, с следующими словами, показывая на меня:
- Старик! так как ты мне двадцать лет служишь и я тебя уважаю, как своего приятеля, то доверяю тебе этого человека: он славный малый. Я вполне надеюсь, что он будет хороший хозяин и заменит твою старость.
Я все время молчал.
Потом он обратился к старухе:
- Марья, это такой же русский, как ты.
При слове „русский“ старушка как бы обезумела, - она впилась своими глазами в меня и долго оглядывала, и не знала что сказать.
Хозяин продолжал:
- Это, кажется, казак твоей стороны, я купил его у барантачей киргизов около Улутау собственно для твоей утехи. Ты любишь Мурата, а детей у вас нет, - он будет вам вместо сына.
Старушка как бы оживилась. Тотчас подкинула коврик, бросилась ко мне, взяв меня за руку, и заговорила чисто по-русски:
- Садись, гость ты мой дорогой; в первый раз еще вижу здесь своих кровных; не кручинься, мой друг, как тебя звать?
Я отвечал:
- Меня звали Дмитрий, а теперь, по здешнему закону, хозяин назвал меня Ибаном.
-Так будь ты Иван, или Ибан по-ташкентски. Какой ты казак - оренбургский или сибиряк? может быть, еще с моей стороны? - спрашивала она.
- Сибиряк! - ответил я.
- Сядь, сынок, теперь ты все равно как дома. Мне с тобой отраднее будет, - продолжала она говорить, усаживая меня.
Я сел. Хозяин, во все время моего разговора со старушкой, что-то толковал со стариком, и по всему заметно, что говорили они не по-ташкентски, а, верно, по-туркменски. Я ничего понять не мог.
Так прошло часа два. Хозяин обошел, вместе со стариком, всю свою усадьбу и внимательно осматривал хозяйство своих преданных стариков-слуг. Потом, вместе со стариком же, на тех самых ослах, на которых мы приехали, хозяин отправился в поле, осмотреть скот, который пригнал с собою с реки Чу. Я со старушкою остался только вдвоем.
Лишь только они отъехали сажень двадцать от ворот, она бросилась мне на шею и принялась голосовать с причитанием. Я не мог удержаться от слез. Тоска сжимала мое сердце, и мне представилась участь этой бедной старухи очень жалкою. Я кое-как унял ее, чтобы не плакала, и просил, чтобы она объяснила мне про нашего хозяина - какого он нрава. Она перестала плакать; я уселся с ней на скамейку под тению тополей, и она начала объяснять про нашего хозяина:
- Хозяин наш хоть и басурманин, но дай Бог ему здоровья: я теперь живу у него двадцать лет, и ничего худого почитай не видела. Он такой приветливый, что мало таких из нашего брата русских. Когда приедет, бывало, из Оренбурга, то сперва расскажет мне про нашу родину, и зачастую привозит мне гостинцев.
- Как, бабушка, ты разве оттоль? - спросил я.
- Да, голубчик мой, оттоль; но я совсем почитай забыла свой край. Я родом из-под города Троицка - крестьянка; была у казаков на заработках во время страды, и тогда нас с одной девушкой схватили киргизы и увезли в степь; меня продали караван-баши, а мою подругу оставили у себя; купивший меня караван-баши был страшный изверг - постоянно издевался надо мною, но дай Бог здоровья моему старику Мурату - он спас меня. Его тоже хозяин купил у барантачей, и мы вместе с ним томились у него в неволе. Когда нас привезли в Азрет, мы задумали бежать. Хотя Мурат туркмен и басурманин, но имеет хорошую душу; он объяснил мне свое намерение, и обещался, если нам удастся пробраться к Аральскому морю, в его сторону, - выдать меня первому же русскому купцу, который ехал бы в Россию. Я согласилась. В Азрете мы стояли за городом; караван-баши однажды остался ночевать в городе, и мы, выждав удобную минуту, скрылись из нашего стана. Всю ночь мы бежали не зная куда; на свет прибежали к реке, которая называется Сырдарья. Стало всходить солнце. Перебраться через реку было не на чем; мы остановились в недоумении и не знали, на что решиться. Днем бежать, конечно, было нельзя, - как раз поймают сарты, и мы спрятались в талы, чтобы дождаться вечера, а потом снова пуститься в путь; но путь наш был опасен: либо поймает нас наш хозяин, то наверно изобьет до полусмерти, либо должны мы умереть с голоду. Так, томимые голодом и солнечным жаром, мы пролежали в талах до полудня. Под вечер, по дороге из Азрета показался караван; мы ужаснулись, и подумали, не нашего ли хозяина, - но караван оказался совсем нам незнакомый. Тогда мы рассудили: лучше идти с повинною к караван-баши, чем скитаться по голодной степи. Недолго думая, мой товарищ Мурат отправился в караван, а я осталась в талах, ожидая, чем кончится дело. Не прошло и часу, гляжу - едет ко мне какой-то сарт, а Мурат идет рядом возле его лошади. Этот сарт был теперешний наш хозяин; он тогда был лет 20-ти. Я, конечно, дитятко, испугалась, но делать нечего. С худым намерением один-то он не поедет, подумала я. Когда он увидел меня, то стал говорить по-русски, не совсем хорошо, а так, как и теперь говорит: „Ты русская?“ - „Да!“ - ответила я. „Твой товарищ просил меня, - продолжал он,- чтобы я взял вас обоих к себе в караван; если ты желаешь, то я возьму, у меня худого вам не будет“. Я согласилась и пошла с ними. И теперь вот живу здесь. Старик Мурат, по ихнему закону, стал мне мужем, и нас с ним вместе сюда определил хозяин. Здесь нам не худо, а все, голубчик мой, нет-нет и раздумаюсь; как только он уйдет куда, то я и плакать примусь.
При этих словах она начала всхлипывать.
- Не плачь, бабушка, - унимал я ее, а сам чуть держался от слез. - Теперь нас двое, мы будем вместе уповать на Бога и говорить по-своему, - старик ведь ничего против этого не скажет?
- Он предобрый. Когда мне станет скучно, я при нем начинаю молиться Богу по-своему: он никому не сказывает, что не бросаю я свою веру.
- Да, бабушка, и я на уме читаю свои молитвы и прошу только Бога, чтобы возвратиться на свою родину; да, верно, не видать мне своей стороны и родителей.
- Не ропщи на Бога, - сказала она,- ведь ты еще молодой, может быть, удастся тебе скрыться отсюда. Но не дай Бог, если поймают, у них законы строгие: какого бы ни было преступника - сперва скованного бросают в яму, потом судит его сам хан лично и определяет наказание; например, виновному в краже выкалывают глаза или на базаре порют плетьми почитай до смерти; за убийство хан приказывает зарывать живого в землю, или отдают в руки родственникам убитого, - те режут ему горло и издеваются над ним, пока он изойдет кровью; а за побег судят хуже всего: сажают на кол и за руки и за ноги веревками тянут к земле. Человек иногда живет целые сутки и страшным криком оглашает базар, а они, злодеи, смотрят себе как ни в чем не бывало - только зубы оскаляют.
- Ах! не дай Бог, бабушка, и слышать, не то что видеть - коли у них так судят. Будем вместе горе мыкать, станем уповать на Бога и просить его о помощи нам. Может быть, он услышит нашу молитву и поможет скрыться отсель.
Так прошло часа три; мы все сидели, горевали и толковали. В это время возвратился хозяин вместе с Муратом. При виде их мы повели разговор о других предметах. Увидав меня разговаривающего со старушкой, хозяин ухмыльнулся и сказал:
- Ибан, сизга Марья джакин-тунган? (т. е.: „Иван, тебе Марья ближняя землячка?“)
- Юк-салыс булар! - ответил я (т. е.: „Нет, дальняя будет“).
Хозяин продолжал говорить со мной по-русски, видя, что я еще не совсем понимаю татарский язык.
- Иван, теперь ты будешь жить вместе со стариками и смотреть за моим садом. Я теперь еду домой, - прощай. Я часто буду к вам ездить; скоро мои ребятишки сюда приедут, так ты смотри по-русски с ними не говори, они ничего не знают.
- Хорошо, - ответил я, - я буду говорить по-татарски.
- Татарча ол бик биляр (т. е.: „По-татарски они хорошо знают“), - продолжал хозяин. - Исянь-бол! минь кайталыз уйга! (т. е.: „Будь здоров! я еду домой!“)
Простившись с хозяином, мы вышли за ворота, чтобы проводить его. Он сел на осла и отправился обратно в город, напевая себе под нос ташкентскую песню.
Проводив хозяина, старушка Марья принялась суетиться готовить угощение, развела в сакле огонь, стала готовить пилав, греть чайник. Пилав там первое угощение; он приготовляется из сарачинского пшена, вяленой говядины, бараньего сала и изюму; все это варят вместе; кушанье это весьма приятное, сладкое. Старик Мурат тем временем пошел в сад и набрал лучших плодов: винограду, яблок, груш - одним словом, всего, что было в саду. По всему заметно, что он был очень рад, что меня определили ему помощником.
Когда кушанье изготовилось, то сперва Марья подала нам пилав, а сама остатки кушала из котелка, так как по закону мусульман женщины никогда не должны есть из одного блюда с мужчинами; конечно, этого бы не следовало соблюдать в кругу невольников, и я желал бы, чтобы она кушала с нами, но она это делала из уважения к старику, так как он настоящий магометанин, и боялась оскорбить обряд, соблюдаемый им.
После закуски старушка подала нам по чашке чаю, который пили мы с фруктами. Одним словом, угощение шло так, как у нас теща старается угостить зятя, приехавшего в гости в первый раз. Зачастую старик обращался ко мне с расспросами - с какой я стороны и как попал к Мирзе Хасану. Я все подробно ему рассказывал, как умел; за переводчика приходилось просить старушку, если он не понимал чего-нибудь из сказанного мною. Старик слушал, иногда нет-нет да вздохнет, а старушка Марья чуть держалась от слез. Она наверно бы не утерпела, если бы не был тут старик Мурат. Потом старик повел меня - показать сад. Сад был расположен неправильным четырехугольником, на пространстве около 3-х десятин квадрату, и имел одних фруктовых деревьев до 500; под каждое дерево проделана канавка для ирригации, и очистка их составляет главную работу; весной бывает здесь даже особое празднество, на которое хозяин собирает рабочих и невольников, которые очищают канавки для воды. По окончании работы колют несколько баранов и угощают рабочих говядиной. Хозяин все это время присутствует при работе сам.
Дня три я был у стариков как гость. В эти дни я на работу не ходил; даже сам хозяин не велел меня посылать, а приказал, чтобы мне дали отдохнуть от столь долгого пути. Бывало, соскучаюсь без работы - пойду по саду, внимательно осматриваю все местоположение. Задумаю, нельзя ли как-нибудь задать лататы, но главное - не знаю куда, и опять раздумаюсь да и махну рукой.
Через неделю я, вместе со стариками, принялся за работу: вставал поутру часа в три, напускал в канавки воды, чтобы не посохли деревья; так как около полудня бывает сильный жар, то для этого воду пускали всегда утром. Снимали плоды и сушили их на солнце. Так проходили наши дни за днями, работа шла своим чередом.
Глядь, и август проходит. В последних числах этого месяца работа снова закипала. Принялись обработывать поля около саду, так как тогда сеют другой хлеб, который в течение года снимают два раза. Первая уборка бывает в июле месяце, а вторая в последних числах ноября. Траву тоже сеют; снимают ее четыре раза в лето и сушат на сено. Так прошло все лето. В город меня старик не отпускал - все боялся, чтобы я не бежал. Хозяин наш, Мирза Хасан, ездил к нам почти каждую неделю.
Недели через две после моего поступления, в один хороший прохладный день, к воротам нашего сада подъехала богатая арба, запряженная мулом; в ней сидели две женщины и три мальчика; старик в это время ходил проведать наших пастухов, которые были от сада верстах в пяти, где было поле, принадлежащее нашему хозяину, подаренное ему ханом, - а старуха в саду. Я встретил приезжих по военному обычаю азиатских невольников, т. е. приседая на правое колено, сложа руки на грудь, и кланялся им, - этим выражается повиновение господам. Это были жены и дети Мирзы Хасана; одежда была на женах богатая, по ташкентскому вкусу: шелковый темно-зеленый бешмет, такие же шаравары, и сафьянные ичиги на ногах. Сверху накинувшись таким же халатом. Дети одеты также прилично: на них были безрукавые парчовые бешметы, вроде кучерской поддевки, и шитый золотом аракчин, вроде шапочки; одним словом, на них приятно было посмотреть.
Сойдя с арбы, они приветствовали меня:
- Урус, аман! (русский, здорово!)
Я, конечно, ничего не смел отвечать, как так, по их закону, невольник не смеет даже взглянуть на женщин, не только говорить с ними, и притом боялся старика, чтобы не возвратился да не рассказал бы хозяину.
Мальчикам было по виду самому большому лет 14 или менее, а прочим двум еще менее. Они обступили меня со всех сторон, оглядывали, спрашивали кое о чем, но я хотя и понимал, да плохо. Старший из них был побойчее меньших, он первый обратился ко мне с вопросами:
- Урус, сизга аты-ни? (как тебя звать?)
Я отвечал:
- Биз аты-Ибан (меня звать Ибаном).
- Ибан! сиз-кафыр ни мусульман але? (Ибан! ты неверующий или мусульманин теперь?)
- Але мусульман мин (теперь я мусульманин), - ответил я.
И многое еще спрашивали; я, конечно, не на все мог отвечать, и более все молчал. Они отправились вместе с женщинами далее вовнутрь сада; я шел позади их шагах в 10-ти.
Одна из женщин, по виду была моложе другой, несколько приотстала, и, обратившись ко мне лицом, открыла вуаль и засмеялась. Ее можно было назвать вполне красоткой, - ей было не более лет 20, и по физиономии она походила более на татарку.
При виде ее я потупился.
Она обратилась ко мне и сказала чисто по-русски:
- Ишь какой стыдливый ты, Иван! ровно ты не русский. Не хочешь и смотреть. Ведь я с твоей же стороны, только не русская; будь знаком. Я с вашей линии, из Петропавловска! А ты из какого места?
Я отвечал:
- Из Омска, - и более не смел сказать ничего, потому что в это время вернулся старик Мурат.
Увидав нас разговаривающих по-русски, он угрюмо взглянул на меня и на жену хозяина, и сказал по-татарски:
- Не следует вам, госпожа, говорить, и еще показывать ему лицо, - я скажу про вас Хасану.
Татарка видимо смутилась, закрыла лицо вуалью и пошла от нас прочь.
Когда Мурат делал выговор, меня как кошки скребли под сердце. Я очень испугался, что он в самом деле скажет хозяину - тогда мне придется отдуваться своими боками! „Вот нечистая тебя сюда принесла!“ - думал я про себя. Но, однако, тем и кончилось. Старик маленько поугрюмился, а когда они отошли от нас, он сказал мне:
- Смотри, Ибан, вперед так с ней не разговаривай, а то плохо тебе будет, и мне из-за тебя достанется от хозяина; не смотри на него, что он для нас добрый.
Пробыв в саду не более часу, они возвратились обратно в город домой, а впоследствии когда и приезжали к нам, то более с хозяином, и мне, к счастию, близко не приводилось так видеть их, как в первый раз».
ПРОДОЛЖЕНИЕ
Воспоминания кокандских пленников:
• А. И. Макшеев. Показание сибирских казаков Милюшина и Батарышкина…
• Н. А. Северцов. Месяц плена у коканцев
Описания населенных мест: Сырдарьинская область
Часть 1. Часть 2. Часть 3. Часть 4. Часть 5.
Ташкент. Улица. По рисунку с натуры Д. В. Вележева (1866)
III. Неволя в Ташкенте
На следующее воскресенье все прежние слушатели собрались опять в караульный дом; некоторые разгульные казаки захватили с собой полкварты горелки, чтобы угостить рассказчика.
Я также желал дослушать рассказ; нарочно пришел в класс прежде всех и ожидал, когда соберутся прочие казаки.
Не замедлил придти и казак Девятов; видя, что все прежние слушатели собрались, он обратился к нам и сказал:
- Да вы, братцы, собрались! Я совсем не ожидал.
- Да! мы давно дожидаемся вас. Не угодно ли будет протянуть чарку-другую горелки? - повеселее будет.
- Благодарю, братцы. Ради веселого разговора, пожалуй, поднесите.
И молодые казаки разом подали ему чарку и другую.
Выпив, рассказчик крякнул и поморщился.
- Уф! какая крепкая! Спасибо вам, братцы.
Все придвинулись поближе.
- А что, господа, запомнили, на чем я остановился прошлый раз? Ведь я позабыл, право, - вот какая худая память-то.
- Вот на чем, дядя, ты остановился: как вы прибыли в Ташкент, что ли, - отозвался я.
- Ты опять здесь! - обратился он ко мне. - Чай, все помнишь, что я рассказывал тогда.
И рассказ снова начался:
«Не доехав до Ташкента версты три, мы остановились, чтобы приоправиться. Хозяин послал вперед одного погонщика, известить его семейство о своем прибытии. Вскоре показалась по дороге из города пыль. К нам приближалась богатая арба, запряженная одним ослом. Это ехали две хозяйские жены навстречу нам. Хозяин выехал вперед каравана, встретить жен. Одежда на них была вся из чистой парчи. На них были парчовые халаты, вроде бешмета, лица завешаны вуалью; так как по закону мусульман открытие лица перед мужчинами строго запрещается, то я не мог их рассмотреть. По виду и осанке, они были еще молодые, как я полагал. С ними были три мальчика, одеты тоже прилично.
Простояв около часу, мы стали приближаться к городу. Здесь та же оживленность и оседлость сартов, как и в прочих виденных мною городах. Кругом города зеленеют сады с разными фруктами. Город, по первому моему взгляду, снаружи показался мне очень привлекателен; обнесен земляным валом со рвом, который наполнен был водою.
Здесь нас не останавливали, чтобы взыскать за привезенный товар пошлину, так как нашему караван-баши выдано было от таможни в Азрете свидетельство. Караван наш ввалился в город.
В воротах, через которые нам должно было проехать в город, стоял на часах ханский пеший сарбаз - солдат, на нем был надет короткий саранжевый бешмет и широкие красные шаровары, в ичигах; на голове белая чалма с красною кисточкой; по животу перетянут кривой саблей, и с туркою в руках (турка - ружье без замка, вместо которого употребляется фитиль). Лишь только мы приблизилась к воротам, он закричал - остановиться. Мы остановились. Из близстоящей, около ворот, глиняной сакли на оклик часового выскочили пять или шесть сарбазов, одетых так же, как и часовой; они потребовали от караван-баши таможенное свидетельство и вид на право торговли; хозяин, конечно, показал им требуемое, и нас свободно пропустили, но все-таки не посуху - сарбазам сунули несколько монет, чтобы долго не держали.
Ташкент. Медресе и часть базара. С фотографии М. К. Приорова (1866)
Город Ташкент построен в самом азиатском вкусе; дома такие же, как и в прочих азиатских городах; встречались и наподобие русских, но без кровель; на многих таких домах наверху устроены беседки и усажены цветами. Деревянных построек вовсе нет, все выстроено из глины и кирпича; зачастую нам встречались небольшие мечети с минаретами - с полумесяцем; всюду попадались нам сарты с загорелыми лицами; одни шли, другие ехали на ослах, навьюченных разными овощами и фруктами, и, как видно, спешили на базар.
Ташкент. Мечеть Буленд (Высокая). По рисунку с натуры Д. В. Вележева (1866)
Проехав по городу около четверти часа, мы наконец достигли до жилища караван-баши. Дом его сделан наподобие русского - низменный, так что окна на самой земле, в которые вместо стеклянных рам вставлены деревянные решетки, и без кровли; наверху устроена беседка, и также с цветами; ограда кругом обнесена глиняной стеною. Возле дома устроена небольшая лавка - наподобие русской. Тут мы остановились, развьючили верблюдов и стали складывать тюки в лавку. Часа через два управились. Некоторых наемных погонщиков, которые у хозяина были большею частью из Каратавских гор, он рассчитал. Получив расчет, они отправились восвояси. Остальных погонщиков, которые у него были в услужении по найму, хозяин отправил вместе с верблюдами за город, где у него, как я слышал от его рабочих, был хутор с бакчами и садом. Остались при нем только я и персиянин.
„Что теперь он будет делать со мною? - думал я про себя. - Поведет ли продавать или оставит при себе? Не дай Бог, если продаст в худые руки - тогда пропадешь ни за что, как скотина“.
Меня и персиянина отвели в пустую глиняную саклю, устроенную в одном углу ограды. Тут была страшная сырость, и нас заперли, оставив двоих. Мне стало скучно, как в тюрьме, потому что хотя нас было и двое, но мы вовсе не понимали один другого: я не умел говорить по-персидски, а персиянин знал только свой разговор, и все время был угрюм.
К нам принесли закуску: кувшин чаю, говядины, яблок и всякой зелени вдоволь. Мы принялись так все уписывать, только за ушами пищало; так сказать, ели с большим аппетитом.
Закусив изрядно, мы улеглись на солому, чтобы отдохнуть. Лишь только я задремал и стал забываться, прибежал один из мальчишек хозяина и говорит мне по-своему: „Урус, тур! сизга аке чакырар!“, т. е.: „Русский, вставай! тебя отец зовет“. Я вскочил, как дурак, и испугался, думая, что еще что-нибудь будут надо мной строить. Оправившись, я пошел вслед за мальчиком. Меня ввели в саклю. Хозяин сидел на богатом персидском ковре и курил душистый бухарский табак через воду.
Увидав меня, он обратился ко мне и сказал по-русски: „Ибан (имя это они всегда дают русскому, так как произносить его очень легко), что, как ты думаешь - у меня будешь жить или я отдам тебя хану? Он тебя сделает сарбазом. У него будет тебе хуже, ты замрешь у него с голоду. Лучше останься у меня, я тебя не изобижу“. Все это он говорил с большим усилием, ломаным русским языком.
- Все равно, что хотите - делайте со мною, воля ваша; я на все согласен, - отвечал я. - Мне желательно остаться у вас: вы человек хороший, меня обижать не будете.
- За что мне тебя обижать! Ты столько дней ехал у меня в караване, я ничего не замечал за тобою; так лучше живи у меня. Я тебе дам хорошую должность: ты будешь садовником; у меня есть старик садовник, Мурат, и жена его, она будет тебе своя: ее зовут Марья, старушка добрая; ты будешь жить с ними третий в моем саду, тебя будут приучать к садоводству, и ты, верно, скажешь мне спасибо.
Я изъявил полную готовность и от души рад был такому дружескому его предложению, которого вовсе и не ожидал.
Ташкент. Ордынская улица. По рисунку с натуры Д. В. Вележева (1866)
На другой день утром мы с хозяином на двух ослах отправились за город. Вскоре мы доехали до городских ворот, в которые вчера въехали. Выехав за город, мы повернули направо вдоль городской стены. „Вот блаженство“, - думал я про себя. От самых ворот по пути были великолепные сады, с разными фруктами, обнесенные глиняною стеною в рост человека. Яблоки, груши, виноград свешивались за стену; местами встречались поля, засеянные просом, кукурузою, пшеницею и прочими овощами и травою наподобие клевера.
В час езды мы достигли поля, принадлежащего моему хозяину. В воротах сада нас встретил старик лет 65-ти; на нем был надет поношенный саранжевый халат и такая же ермолка на голове. Это был старый невольник хозяина, родом из туркмен. Завидя нас, еще издали, он кланялся хозяину и приветствовал с возвращением. Вскоре из ворот показалась и старушка Марья, и также кланялась хозяину, приседая на правое колено.
Хозяин был, как видно, хороший человек, обращался к старикам с вопросами ласково: сперва спросил их о здоровье, затем и об урожае в саду и на пашне.
На это старики отвечали ему: „Алла биргян! бакчи бик якши!“, т. е. „Бог дал бакчи очень хорошие“. После приветствия мы слезли с ослов и вместе со стариками отправились в сад; ослов оставили около ворот. В правой стороне от ворот, возле стены, саженях в пяти, под сению нескольких столетних тополей стоит небольшая глиняная сакля - это жилище стариков. Старики пригласили хозяина зайти в саклю; он охотно вошел к ним. По всему было заметно, что он их очень уважал. Старушка тотчас подостлала небольшой коврик. Хозяин уселся, подкорча под себя ноги: я, конечно, сесть не смел, и стоял, прислонившись к двери, как истукан. Старик тем временем принес ему на деревянном блюде несколько самых спелых яблок, груш, винограду и всех плодов понемногу, так как, по ихнему преданию, самые первые плоды должен вкусить сам хозяин - это бывает у них ежегодно. Если в то время, когда поспевают плоды, не случится хозяина, то это право предоставлено старшему в семье, потом уже начинают снимать их для продажи и запасают на весь год, для чего их сушат на солнце. Испробовав принесенные ему овощи, хозяин обратился к старику, на ташкентском наречии, с следующими словами, показывая на меня:
- Старик! так как ты мне двадцать лет служишь и я тебя уважаю, как своего приятеля, то доверяю тебе этого человека: он славный малый. Я вполне надеюсь, что он будет хороший хозяин и заменит твою старость.
Я все время молчал.
Потом он обратился к старухе:
- Марья, это такой же русский, как ты.
При слове „русский“ старушка как бы обезумела, - она впилась своими глазами в меня и долго оглядывала, и не знала что сказать.
Хозяин продолжал:
- Это, кажется, казак твоей стороны, я купил его у барантачей киргизов около Улутау собственно для твоей утехи. Ты любишь Мурата, а детей у вас нет, - он будет вам вместо сына.
Старушка как бы оживилась. Тотчас подкинула коврик, бросилась ко мне, взяв меня за руку, и заговорила чисто по-русски:
- Садись, гость ты мой дорогой; в первый раз еще вижу здесь своих кровных; не кручинься, мой друг, как тебя звать?
Я отвечал:
- Меня звали Дмитрий, а теперь, по здешнему закону, хозяин назвал меня Ибаном.
-Так будь ты Иван, или Ибан по-ташкентски. Какой ты казак - оренбургский или сибиряк? может быть, еще с моей стороны? - спрашивала она.
- Сибиряк! - ответил я.
- Сядь, сынок, теперь ты все равно как дома. Мне с тобой отраднее будет, - продолжала она говорить, усаживая меня.
Я сел. Хозяин, во все время моего разговора со старушкой, что-то толковал со стариком, и по всему заметно, что говорили они не по-ташкентски, а, верно, по-туркменски. Я ничего понять не мог.
Так прошло часа два. Хозяин обошел, вместе со стариком, всю свою усадьбу и внимательно осматривал хозяйство своих преданных стариков-слуг. Потом, вместе со стариком же, на тех самых ослах, на которых мы приехали, хозяин отправился в поле, осмотреть скот, который пригнал с собою с реки Чу. Я со старушкою остался только вдвоем.
Лишь только они отъехали сажень двадцать от ворот, она бросилась мне на шею и принялась голосовать с причитанием. Я не мог удержаться от слез. Тоска сжимала мое сердце, и мне представилась участь этой бедной старухи очень жалкою. Я кое-как унял ее, чтобы не плакала, и просил, чтобы она объяснила мне про нашего хозяина - какого он нрава. Она перестала плакать; я уселся с ней на скамейку под тению тополей, и она начала объяснять про нашего хозяина:
- Хозяин наш хоть и басурманин, но дай Бог ему здоровья: я теперь живу у него двадцать лет, и ничего худого почитай не видела. Он такой приветливый, что мало таких из нашего брата русских. Когда приедет, бывало, из Оренбурга, то сперва расскажет мне про нашу родину, и зачастую привозит мне гостинцев.
- Как, бабушка, ты разве оттоль? - спросил я.
- Да, голубчик мой, оттоль; но я совсем почитай забыла свой край. Я родом из-под города Троицка - крестьянка; была у казаков на заработках во время страды, и тогда нас с одной девушкой схватили киргизы и увезли в степь; меня продали караван-баши, а мою подругу оставили у себя; купивший меня караван-баши был страшный изверг - постоянно издевался надо мною, но дай Бог здоровья моему старику Мурату - он спас меня. Его тоже хозяин купил у барантачей, и мы вместе с ним томились у него в неволе. Когда нас привезли в Азрет, мы задумали бежать. Хотя Мурат туркмен и басурманин, но имеет хорошую душу; он объяснил мне свое намерение, и обещался, если нам удастся пробраться к Аральскому морю, в его сторону, - выдать меня первому же русскому купцу, который ехал бы в Россию. Я согласилась. В Азрете мы стояли за городом; караван-баши однажды остался ночевать в городе, и мы, выждав удобную минуту, скрылись из нашего стана. Всю ночь мы бежали не зная куда; на свет прибежали к реке, которая называется Сырдарья. Стало всходить солнце. Перебраться через реку было не на чем; мы остановились в недоумении и не знали, на что решиться. Днем бежать, конечно, было нельзя, - как раз поймают сарты, и мы спрятались в талы, чтобы дождаться вечера, а потом снова пуститься в путь; но путь наш был опасен: либо поймает нас наш хозяин, то наверно изобьет до полусмерти, либо должны мы умереть с голоду. Так, томимые голодом и солнечным жаром, мы пролежали в талах до полудня. Под вечер, по дороге из Азрета показался караван; мы ужаснулись, и подумали, не нашего ли хозяина, - но караван оказался совсем нам незнакомый. Тогда мы рассудили: лучше идти с повинною к караван-баши, чем скитаться по голодной степи. Недолго думая, мой товарищ Мурат отправился в караван, а я осталась в талах, ожидая, чем кончится дело. Не прошло и часу, гляжу - едет ко мне какой-то сарт, а Мурат идет рядом возле его лошади. Этот сарт был теперешний наш хозяин; он тогда был лет 20-ти. Я, конечно, дитятко, испугалась, но делать нечего. С худым намерением один-то он не поедет, подумала я. Когда он увидел меня, то стал говорить по-русски, не совсем хорошо, а так, как и теперь говорит: „Ты русская?“ - „Да!“ - ответила я. „Твой товарищ просил меня, - продолжал он,- чтобы я взял вас обоих к себе в караван; если ты желаешь, то я возьму, у меня худого вам не будет“. Я согласилась и пошла с ними. И теперь вот живу здесь. Старик Мурат, по ихнему закону, стал мне мужем, и нас с ним вместе сюда определил хозяин. Здесь нам не худо, а все, голубчик мой, нет-нет и раздумаюсь; как только он уйдет куда, то я и плакать примусь.
При этих словах она начала всхлипывать.
- Не плачь, бабушка, - унимал я ее, а сам чуть держался от слез. - Теперь нас двое, мы будем вместе уповать на Бога и говорить по-своему, - старик ведь ничего против этого не скажет?
- Он предобрый. Когда мне станет скучно, я при нем начинаю молиться Богу по-своему: он никому не сказывает, что не бросаю я свою веру.
- Да, бабушка, и я на уме читаю свои молитвы и прошу только Бога, чтобы возвратиться на свою родину; да, верно, не видать мне своей стороны и родителей.
- Не ропщи на Бога, - сказала она,- ведь ты еще молодой, может быть, удастся тебе скрыться отсюда. Но не дай Бог, если поймают, у них законы строгие: какого бы ни было преступника - сперва скованного бросают в яму, потом судит его сам хан лично и определяет наказание; например, виновному в краже выкалывают глаза или на базаре порют плетьми почитай до смерти; за убийство хан приказывает зарывать живого в землю, или отдают в руки родственникам убитого, - те режут ему горло и издеваются над ним, пока он изойдет кровью; а за побег судят хуже всего: сажают на кол и за руки и за ноги веревками тянут к земле. Человек иногда живет целые сутки и страшным криком оглашает базар, а они, злодеи, смотрят себе как ни в чем не бывало - только зубы оскаляют.
- Ах! не дай Бог, бабушка, и слышать, не то что видеть - коли у них так судят. Будем вместе горе мыкать, станем уповать на Бога и просить его о помощи нам. Может быть, он услышит нашу молитву и поможет скрыться отсель.
Так прошло часа три; мы все сидели, горевали и толковали. В это время возвратился хозяин вместе с Муратом. При виде их мы повели разговор о других предметах. Увидав меня разговаривающего со старушкой, хозяин ухмыльнулся и сказал:
- Ибан, сизга Марья джакин-тунган? (т. е.: „Иван, тебе Марья ближняя землячка?“)
- Юк-салыс булар! - ответил я (т. е.: „Нет, дальняя будет“).
Хозяин продолжал говорить со мной по-русски, видя, что я еще не совсем понимаю татарский язык.
- Иван, теперь ты будешь жить вместе со стариками и смотреть за моим садом. Я теперь еду домой, - прощай. Я часто буду к вам ездить; скоро мои ребятишки сюда приедут, так ты смотри по-русски с ними не говори, они ничего не знают.
- Хорошо, - ответил я, - я буду говорить по-татарски.
- Татарча ол бик биляр (т. е.: „По-татарски они хорошо знают“), - продолжал хозяин. - Исянь-бол! минь кайталыз уйга! (т. е.: „Будь здоров! я еду домой!“)
Простившись с хозяином, мы вышли за ворота, чтобы проводить его. Он сел на осла и отправился обратно в город, напевая себе под нос ташкентскую песню.
Проводив хозяина, старушка Марья принялась суетиться готовить угощение, развела в сакле огонь, стала готовить пилав, греть чайник. Пилав там первое угощение; он приготовляется из сарачинского пшена, вяленой говядины, бараньего сала и изюму; все это варят вместе; кушанье это весьма приятное, сладкое. Старик Мурат тем временем пошел в сад и набрал лучших плодов: винограду, яблок, груш - одним словом, всего, что было в саду. По всему заметно, что он был очень рад, что меня определили ему помощником.
Когда кушанье изготовилось, то сперва Марья подала нам пилав, а сама остатки кушала из котелка, так как по закону мусульман женщины никогда не должны есть из одного блюда с мужчинами; конечно, этого бы не следовало соблюдать в кругу невольников, и я желал бы, чтобы она кушала с нами, но она это делала из уважения к старику, так как он настоящий магометанин, и боялась оскорбить обряд, соблюдаемый им.
После закуски старушка подала нам по чашке чаю, который пили мы с фруктами. Одним словом, угощение шло так, как у нас теща старается угостить зятя, приехавшего в гости в первый раз. Зачастую старик обращался ко мне с расспросами - с какой я стороны и как попал к Мирзе Хасану. Я все подробно ему рассказывал, как умел; за переводчика приходилось просить старушку, если он не понимал чего-нибудь из сказанного мною. Старик слушал, иногда нет-нет да вздохнет, а старушка Марья чуть держалась от слез. Она наверно бы не утерпела, если бы не был тут старик Мурат. Потом старик повел меня - показать сад. Сад был расположен неправильным четырехугольником, на пространстве около 3-х десятин квадрату, и имел одних фруктовых деревьев до 500; под каждое дерево проделана канавка для ирригации, и очистка их составляет главную работу; весной бывает здесь даже особое празднество, на которое хозяин собирает рабочих и невольников, которые очищают канавки для воды. По окончании работы колют несколько баранов и угощают рабочих говядиной. Хозяин все это время присутствует при работе сам.
Дня три я был у стариков как гость. В эти дни я на работу не ходил; даже сам хозяин не велел меня посылать, а приказал, чтобы мне дали отдохнуть от столь долгого пути. Бывало, соскучаюсь без работы - пойду по саду, внимательно осматриваю все местоположение. Задумаю, нельзя ли как-нибудь задать лататы, но главное - не знаю куда, и опять раздумаюсь да и махну рукой.
Через неделю я, вместе со стариками, принялся за работу: вставал поутру часа в три, напускал в канавки воды, чтобы не посохли деревья; так как около полудня бывает сильный жар, то для этого воду пускали всегда утром. Снимали плоды и сушили их на солнце. Так проходили наши дни за днями, работа шла своим чередом.
Глядь, и август проходит. В последних числах этого месяца работа снова закипала. Принялись обработывать поля около саду, так как тогда сеют другой хлеб, который в течение года снимают два раза. Первая уборка бывает в июле месяце, а вторая в последних числах ноября. Траву тоже сеют; снимают ее четыре раза в лето и сушат на сено. Так прошло все лето. В город меня старик не отпускал - все боялся, чтобы я не бежал. Хозяин наш, Мирза Хасан, ездил к нам почти каждую неделю.
Недели через две после моего поступления, в один хороший прохладный день, к воротам нашего сада подъехала богатая арба, запряженная мулом; в ней сидели две женщины и три мальчика; старик в это время ходил проведать наших пастухов, которые были от сада верстах в пяти, где было поле, принадлежащее нашему хозяину, подаренное ему ханом, - а старуха в саду. Я встретил приезжих по военному обычаю азиатских невольников, т. е. приседая на правое колено, сложа руки на грудь, и кланялся им, - этим выражается повиновение господам. Это были жены и дети Мирзы Хасана; одежда была на женах богатая, по ташкентскому вкусу: шелковый темно-зеленый бешмет, такие же шаравары, и сафьянные ичиги на ногах. Сверху накинувшись таким же халатом. Дети одеты также прилично: на них были безрукавые парчовые бешметы, вроде кучерской поддевки, и шитый золотом аракчин, вроде шапочки; одним словом, на них приятно было посмотреть.
Сойдя с арбы, они приветствовали меня:
- Урус, аман! (русский, здорово!)
Я, конечно, ничего не смел отвечать, как так, по их закону, невольник не смеет даже взглянуть на женщин, не только говорить с ними, и притом боялся старика, чтобы не возвратился да не рассказал бы хозяину.
Мальчикам было по виду самому большому лет 14 или менее, а прочим двум еще менее. Они обступили меня со всех сторон, оглядывали, спрашивали кое о чем, но я хотя и понимал, да плохо. Старший из них был побойчее меньших, он первый обратился ко мне с вопросами:
- Урус, сизга аты-ни? (как тебя звать?)
Я отвечал:
- Биз аты-Ибан (меня звать Ибаном).
- Ибан! сиз-кафыр ни мусульман але? (Ибан! ты неверующий или мусульманин теперь?)
- Але мусульман мин (теперь я мусульманин), - ответил я.
И многое еще спрашивали; я, конечно, не на все мог отвечать, и более все молчал. Они отправились вместе с женщинами далее вовнутрь сада; я шел позади их шагах в 10-ти.
Одна из женщин, по виду была моложе другой, несколько приотстала, и, обратившись ко мне лицом, открыла вуаль и засмеялась. Ее можно было назвать вполне красоткой, - ей было не более лет 20, и по физиономии она походила более на татарку.
При виде ее я потупился.
Она обратилась ко мне и сказала чисто по-русски:
- Ишь какой стыдливый ты, Иван! ровно ты не русский. Не хочешь и смотреть. Ведь я с твоей же стороны, только не русская; будь знаком. Я с вашей линии, из Петропавловска! А ты из какого места?
Я отвечал:
- Из Омска, - и более не смел сказать ничего, потому что в это время вернулся старик Мурат.
Увидав нас разговаривающих по-русски, он угрюмо взглянул на меня и на жену хозяина, и сказал по-татарски:
- Не следует вам, госпожа, говорить, и еще показывать ему лицо, - я скажу про вас Хасану.
Татарка видимо смутилась, закрыла лицо вуалью и пошла от нас прочь.
Когда Мурат делал выговор, меня как кошки скребли под сердце. Я очень испугался, что он в самом деле скажет хозяину - тогда мне придется отдуваться своими боками! „Вот нечистая тебя сюда принесла!“ - думал я про себя. Но, однако, тем и кончилось. Старик маленько поугрюмился, а когда они отошли от нас, он сказал мне:
- Смотри, Ибан, вперед так с ней не разговаривай, а то плохо тебе будет, и мне из-за тебя достанется от хозяина; не смотри на него, что он для нас добрый.
Пробыв в саду не более часу, они возвратились обратно в город домой, а впоследствии когда и приезжали к нам, то более с хозяином, и мне, к счастию, близко не приводилось так видеть их, как в первый раз».
ПРОДОЛЖЕНИЕ
Воспоминания кокандских пленников:
• А. И. Макшеев. Показание сибирских казаков Милюшина и Батарышкина…
• Н. А. Северцов. Месяц плена у коканцев
Описания населенных мест: Сырдарьинская область