Рассказ русского приказчика о Ташкенте
Рассказ русского приказчика о Ташкенте. Сообщено П. И. Небольсиным // Отечественные записки, 1851, № 1.
Ташкент. Ордынская улица. С рисунка Д. В. Вележева, 1866
В Ташкент дорога идет из Петропавловска, большая колейная, наезжанная: сбиться никак нельзя, разве что в горах Кара-тау, что за крепостцой Сузаком, переходят сутки по́лторы. Дорога везде важная, хоть в тарантасе катись, а все товары ходят на верблюдах, благо дешево: рублей тридцать ассигнациями за 16 пудов.
Выйдем мы из Петропавловска и идем, начально, верст с пятьсот до Акмолинского приказа степью, где наши киргизы кочуют. Как Акмолы пройдем, и идем тою дорогою, что на Аягуз ведет, по казачьей линии; а семь пикетов от Акмолов прошедши, берем вправо до речки Сары-су, всего от Акмолов верст с двести с восемьдесят. С речки Сары-су опять пускаемся дальше, с верст по́лтораста идем кормами порядочными, без нужды в воде. После того, верст с двести пятьдесят, переход наш труднее: взаправду названо Голодной степью! По этой по Голодной степи, Бед-пак-дала, верстах в сорока да в пятидесяти, понарыты колодцы. Не то что пятьдесят, и сорок верст пройдти в одну кочевку, под жара́ми, мало-мало трудно: так мы ка́к делаем? Запасем в турсуках воды про себя да для верблюдов, да ранёшенько, на заре, и с Богом! ай-да́ вперед! Верст как с двадцать али с двадцать пять уйдем, да пристанем, а жара смёртная, - мы и остановимся. Развьючим верблюдов, снимем с них турсуки с водой, напоим лошадей, которые, при караване, у нас под седлом, поставим и про себя самоварчик; верблюды и лошадки пощиплют травки, какую Бог послал, поотдохнем маленечко, да и опять в путь в дороженьку. А к вечеру опять подходим к колодцу. Так и сегодня, так и завтра, так и послезавтра, тяжко - не то, чтоб слишком тяжко, а тоска находит страшная, пока не дойдем до реки Чуи.
Чуя-река не малая речка; а хотя она и из гор взялась, стало, вода быть должна в ней чистая и свежая, но, текучи по солонцам, делается сама солоноватою. По ней много озер, и камыша пропасть; так в марте и в апреле, когда воды в реке бывает мало, караваны переходят ее вброд, а в мае и июне, в полноводье, делают из камыша, связками, будто снопы, плоты и переправляют на них товары на ташкентскую сторону.
От нашего берега Чуи до крайнего ташкентского укрепления, Сузака, считается 80 верст; по дороге все пески, а верст на шестьдесят разбросан саксауловый лес: только слава что лес, а деревцо низенькое, приземистое, мохнатое от множества сучьев на коротеньком стволе. Кроме песков, саксаульника да колодцев от перехода до перехода - ровнёшенько ничего-таки по дороге нет.
Самый Сузак стоит на ключах; есть и пущенные по канавам воды, из гор Каратау. Канавные воды пошли все по камням: дождей-то бывает мало, хлеб-то в земле без мокроты не растет - вот пашни-то и поят водою из канав раза по три да по четыре в лето. По милости этих канав, хлеба так хорошо родятся; хлебов там три сорта: пшеница, ячмень, или арпа́, и просо.
В семнадцати верстах от Сузака начинаются Черные горы, Кара-тау; караваны идут по ним ущельями. В первой половине ущелий текут хорошие ключевые и снеговые воды. Между прочими, тут есть большой ручей и при нем могильное строение, в честь человека, которого коканцы признают святым и называют Балык-чата, то есть отец рыбы. Близь могилы вырыто маленькое озерко, а в него напущена рыба; она все одного сорта, вроде головли; ближние жители ее кормят, но не ловят и не едят ее: грешным делом считают. Кругом могилы, на сучьях висят висюльки разные: дорожные люди привязывают тут, кто чем богат, в жертву Балык-чате, то овчинку, то суконца кусочек, то веревочку, то клочок конских волос.
За этой могилой мы переходим середину первой половины гор; горы здесь не круты, есть и тележный путь. Отсюда спускаемся мы в ущелье второй половины гор. Тут уж они круты, а дальше пойдут и водопады. Виды с этих мест преотличные. От Сузака до Азрета весь переход будет всего-навсе верст с восемьдесят, и последние сорок верст место выходит больше, гладкое.
В Азрет, или все равно что в Туркестан, воды с гор доходит мало, особенно весной: ее перенимают киргизы, рода курама́, которые живут близь гор и сеют много хлеба. Из-за этого у киргизов выходит с туркестанцами неудовольствие и жалуются они друг на дружку своему правительству.
Хороша там выдумка перенимать воду и пускать ее с низменного места на возвышенное, для поливки пашень. Вот как это делается просто. Бежит, примерно, какой-нибудь ручей или речка. Вот с одной стороны и подходят к нему, с горки, канавкой; чем дальше ею идут, тем стенки канавки делаются выше. Когда земляными работами почти совсем подкопаются к ручью, так ниже того места, где должно проходить устье канавки, делают плотину из камней, просто, без хитростей наваленных. Как плотинку эту укрепят, устье-то канавки к ручью и подкопают. Вода-то ручья, по-прежнему, бежит быстро, да как до плотинки дойдет, то и станет ударяться в камни и, не имея дальше хода по прежнему пути, ищет себе нового места, напирает на устье вновь сделанной канавки, постоянно ее наполняет; воды скопляется больше и больше; стены в канавке высоки; воде в сторону некуда разлиться: она тихо, помаленьку, и идет вверх в гору и наполняет всю канавку. А оттуда-то ее и пропускают на пашни, куда следует.
От Азрета до торгового города коканского владения, Ташкента, будет верст с двести шестьдесят или с двести семьдесят. Здесь идем мы и жильями оседлых ташкентцов, и кочевьями киргизов, и полями, засеянными цитварным семенем, и пашнями. Верстах в двенадцати от Ташкента переходим речку Каляс. За речкой идут сады и дачи разных хозяев, а потом пойдут фруктовые сады. И везде-то канавки прорыты, по всем садам даже, для поддержания растительности в бездождное время. Работа там ничего не стоит и всякий труд, при бедности жителей, так дешев, что копотливая работа над канавками и многое их число нисколько дивить никого не должны. И у нас бы, в России, канавки такие куда бы хороши были, да расход-то на них никогда и ничем не окупится, притом мы и понятия иметь не можем о нищете азиатцев и о том, как немного для них нужно, чтоб поддержать жизнь свою и свести концы с концами; все ведь это голь трепетная: народ и дик, и беден, и невежествен, и не знает, что его ожидает завтра - останется ли у него приобретенный сегодня кусок насущного хлеба, или бек его отнимет и лишит человека, ни дай ни вынеси, всего имения, без всякой вины и без всякого суда.
Последние четыре версты к Ташкенту едем мы все садами; наконец подъезжаем к городской стене, проходим сквозь ворота и вступаем в самый Ташкент.
Город Ташкент - чисто азиатский город. Улицы кривые и такие узенькие, что одна телега только и может свободно проехать, а уж если две встретятся вместе, то уж никак не разъехаться. Весной всюду грязь такая, что не приведи Господи: ни пройдти, ни проехать иначе нельзя, как верхом на лошади, и та, бедная, вязнет-вязнет, насилу выкарабкаться может, а потом опять пошла месить грязь по колени.
Вдоль улиц тянутся глиняные стены; домов горожан и никаких других строений не видно. Самые дома выстроены внутри двора, за стеной; поэтому вид на улицы очень скучный. При иных домах, которых в Ташкенте считается до четырех тысяч, имеются фруктовые сады. Азиатские домы невелики; в них помещается только сам владелец с своим семейством; найма квартир посторонними жильцами не бывает.
Ташкентцы, как и все азиатцы, живут - на наши глаза - и холодно и голодно. Дома у них глиняные; окон нет; всюду дует; для тепла в комнате на полу разводят костер: на нем и пищу готовят, около него и семья греется. Столов, стульев, нар или скамеек тоже нет; пол устилается кошмами и простыми коврами: тут люди и спят, и едят, и работают.
На еду они не прихотливы; коли есть плов с бараниной - так уж это большой праздник; а то накидают в котел круп или муки, накрошат какой-нибудь зелени, кинут баранью кость - вот и весь обед.
Одежда их такая же, что и у бухарцов: рубаха ниже колен, вроде нашей женской рубахи, но с длинными и широкими рукавами и с проймой для прохода головы; отложного воротничка, как у наших татар и киргизов, нет; мужицкие шаравары «штан» подвязывают около поясницы; вместо чулков - онучи «чулга́у» из бумажного холста, как и вся одежда; высокие сапоги до колен, всегда черные; сверх них башмаки зеленые из кожи, называемой саур. Сверх рубахи надевается сначала бумажный халат похуже, недлинный и неширокий, с кармашками на груди и с разрезом около конца рукавов, на пол-аршина выше, для того, чтоб, при умовении, не скидывать халата совсем и не засучать рукавов, к низу узеньких, а спустить часть их с кисти руки через эту прореху, а уж потом и приподнять к локтю. Этот халат завязывается на груди тесемками, одинаковыми с прочею материею; к нему идет широкий, гладкий кушак. Потом надевается другой халат, обыкновенно полушелковый; он длиннее и шире первого, тоже с тесемками, но носится и нараспашку, или подвязывается широким кушаком, похожим на шарф; кушак этот есть просто четыре, пять или более неразрезанных платков кустарного изделия, пятикопеечных. У ташкентца всегда за поясом с правой стороны бумажный носовой платок, только для вида, а с левого бока маленький ножик. У чиновников заткнуты за поясом, с левой же стороны, или кривой кинжал, или сабля, или прямой ножик с костяною или каменною ручкой. На бритой голове надевается сначала «каляпош», то есть островерхий тюбетей, а потом «салля́», чалма из бумажной материи. В холода надевается тулуп, крытый бумажною или полушелковой материей; он тоже надевается в рукава и подвязывается кушаком.
Коканский владетель носит титул бека; зовут его Худояр-хан. Он молодой человек и не имеет большой власти: коканским ханством владеют киргизы кыпчацкого рода. Всеми делами заправляет мин-баши. Но люди в этой должности часто меняются.
Войска на постоянном содержании у коканского бека мало, и если случится с соседом война, то собирается ополчение, более всего из кыпчаков, а настоящие природные коканцы, особенно таджики, - трусливы. Войску, при начале войны, раздают сарпа́и, то есть халаты из красных сукон, шаравары, седла, сапоги, а деньгами, смотря по людям, по червонцу и по два червонца на брата, а чиновникам, глядя, у кого какой чин, - и десять, и двадцать червонцев на все время войны, то есть на месяц или на полтора месяца: ведь долго война у них не может длиться - ни запасов не станет, ни терпенья служить ни у кого не хватит. Простым воинам дают еще и лошадь, если ее у него нет. В Кокане войско только конное, а пешего, как у бухарцов, нет. Вооружение войска слабое: у кого есть ружье - ладно, а нет - так и не надо; больше все сабли да копья. В самом городе Кокане есть и артиллерия: четыре или пять пушек и штук с двадцать язаилей, или больших ружей: их возят на тележках, прикрепив к оси, да так с телег и стреляют!
Ходили мы раз с караваном в Ташкент. Это было в 1847 году. Дошли мы до Сузака благополучно: Кенисары уж не было на свете, беспокоить караванов стало некому; в нашей степи киргизы смирнёхоньки - нам и с пола́-горя было идти дорогою. В Сузаке ожидал нас высланный к нам навстречу чиновник проводить нас до Азрета. Что бы, мол, такое это значило? - думали мы, да и давай расспрашивать. Открыли, что у азретского бека вышли с главным коканским беком, или ханом, превратные обстоятельства. Хан требовал от него дани, а тот отказался, угрожая сделаться отдельным правителем. Хан, как прослышал о том, и собрал тысяч двадцать войска и главным начальником над ним велел быть ташкентскому беку, Асизу. Бек Асиз подошел к Азрету, окружил его и начал по нем стрелять; оттуда тоже стреляли в войско пулями. Вот они друг в дружка стреляли-стреляли, да и бросили эту потеху: ничего сделать не могли. Бек Асиз не хотел, однако, даром домой воротиться, не отступал от стен городских и простоял под ними ровно полгода. Наконец ханские воины разбили глиняную стену, спустили к ней из канав воду, вода подмыла крепость и жители Азрета сдались; одни военнослужащие азретцы собрались в небольшом кремле, где мечеть Азрет-султана и могила Ходжи-Ахмета, и отстреливались от ташкентских воинов. Только вдруг вышли новые превратные обстоятельства.
В Кокане хан сменил главного начальника, мин-баши, Мусул-Ман-Кула и назначил на его место другого кыпчака. Бек Асиз, раздосадовав, что сменили знакомого его Мусул-Ман-Кула, с которым он обделал свои дела и жил в дружбе и согласии, написал азретскому беку записку, просил его сдаться и не вести войны и обещал отпустить его в Бухару и не представлять хану для наказания за непослушание. Азретский бек отправился в Бухару, а бек Асиз поставил в Азрете от себя начальников, а сам с войском возвратился в Ташкент.
Новый мин-баши прислал к Асизу-беку в Ташкент приказ, чтоб он слушался его и признавал его так же, как и прежнего мин-баши Мусул-Ман-Кула; но бек Асиз объявил посланцу, что нового мин-баши он и знать не хочет. Вследствие того из Кокана наряжено было новое войско, и опять двадцать тысяч человек. Они подошли к Ташкенту и окружили его; но Асиз-бек запер все ворота и не пустил их в город. Ханское войско начало в город стрелять; ташкентские жители стали отстреливаться; перепалка продолжалась ровно шесть недель: все это время Ташкент был в атаке. Ханское войско, увидев, что ему не взять города, в одну ночь собралось и воротилось в Кокан. Бек Асиз получил об этом известие скоро, но не поверил ему, считал его за обман, долго не давал своим жителям свободы и не выпускал их из города по хозяйству, поправить сады и пашни, чем ташкентцы только и живут. Наконец бек Асиз наложил на горожан, для покрытия военных издержек, по 30 серебряных монет - с наш двугривенный каждый - с каждого дома. Горожане с своей стороны тайно послали в крепостцу Крейучи (что между Ташкентом и Ходжентом) известие к тамошнему начальнику, прося его защиты и обещаясь сдать ему всю Ташкению.
9-го августа 1847 года началась в Ташкенте резня: в течение трех часов убито до восьмисот человек! Долго после того жители никак не умели растолковать мне хорошенько причины - из-за чего столько крови пролито? Я был в это время сам в Ташкенте и, не зная, останусь ли жив, закопал все свои наличные деньги в землю, в углу караван-сарая.
На следующее утро после резни, приехал из крепостцы Крейучи тамошний начальник и взял Ташкент. Между тем в Кокане, когда ханское войско возвратилось туда безуспешно, не могши наказать Асиза-бека, нового мин-баши сменили и возвели на его место прежнего Мусул-Ман-Кула, а прежнего ташкентского бека Асиза вызвали в Кокан, где он, неизвестно никому за что (но не за старую вину, которая там и в вину не ставится), через несколько месяцев по приезде был убит, а правитель Крейучи, со времени взятия Ташкента, сделался его правителем.
Вот какая сторонка Ташкент: ни управы, ни расправы, ни повиновения, ни закона, ничего нужного нет! Коканское владение и государством-то стыдно назвать, так себе, владение, сброд и богатых и бедных, но вообще диких, грубых азиатцов, в сравнении с которыми наши мужики-татары просто господа и просвещенные люди.
А для русского купца Ташкент важная сторона: и в Кошкар и в Бухару почти что рукой подать. В Кошкар из Кокана каждую неделю ходят караваны, и везут на потребу неизвестных нам стран русские товары, сукно, цветной плис, каленкоры, миткали, железо, чугун.
Жаль одно, что наши господа купцы-хозяева не шлют туда учиться торговому делу с Азией своих сынков; не тех, что привыкли гулять да тратить на пустяки батюшкины денежки, а вот бы таких, что учились в общественных заведениях и были бы по уму да по смётке не то, что наш брат простой прикащик. Да и что мы выдумаем нового и придумаем полезного в этой торговле: нам бы только хозяйский товар сбыть, да повыгоднее обменять его на плохой азиатский. Ведь что такое азиатские товары, кроме хлопка, морены (и то не лучшего сорта) да зверья? Сушеные ягоды да бумажные выбойки, бузи и халаты! Неужто уж нечего и вывезти посущественнее этого? А поедет сам купец - он для себя самого подумает и непременно сделает что-нибудь и новое, и хорошее, и выгодное.
Самим хозяевам, говорят, и тяжела, да и опасна дорога. Прошли уж те времена, когда дороги степями бывали опасны: ни киргизы, ни другие народы купца волоском не заденут; а что дорога трудна - так, право, легче перенести трудность степного пути, чем обыкновенные житейские лишения и сердечные огорчения - хоть бы за карточным столом.
Того же автора:
• Очерки торговли России со Средней Азией
• Инородцы Астраханской губернии. Заметки о кундровских татарах
• Заметки о башкуртах
• Путешествующие киргизы
• Рассказы проезжего (отрывки)
- «Тамбовцы» Самарской губернии;
- В Оренбурге все есть;
- Хивинцы в гостях у башкирцев;
- Башкирцы;
- Поездка на завод;
- Переезд в Киргизскую степь. На Новой линии.
Материалы о Ташкенте и других населенных пунктах Сырдарьинской области:
https://rus-turk.livejournal.com/539147.html
Ташкент. Ордынская улица. С рисунка Д. В. Вележева, 1866
В Ташкент дорога идет из Петропавловска, большая колейная, наезжанная: сбиться никак нельзя, разве что в горах Кара-тау, что за крепостцой Сузаком, переходят сутки по́лторы. Дорога везде важная, хоть в тарантасе катись, а все товары ходят на верблюдах, благо дешево: рублей тридцать ассигнациями за 16 пудов.
Выйдем мы из Петропавловска и идем, начально, верст с пятьсот до Акмолинского приказа степью, где наши киргизы кочуют. Как Акмолы пройдем, и идем тою дорогою, что на Аягуз ведет, по казачьей линии; а семь пикетов от Акмолов прошедши, берем вправо до речки Сары-су, всего от Акмолов верст с двести с восемьдесят. С речки Сары-су опять пускаемся дальше, с верст по́лтораста идем кормами порядочными, без нужды в воде. После того, верст с двести пятьдесят, переход наш труднее: взаправду названо Голодной степью! По этой по Голодной степи, Бед-пак-дала, верстах в сорока да в пятидесяти, понарыты колодцы. Не то что пятьдесят, и сорок верст пройдти в одну кочевку, под жара́ми, мало-мало трудно: так мы ка́к делаем? Запасем в турсуках воды про себя да для верблюдов, да ранёшенько, на заре, и с Богом! ай-да́ вперед! Верст как с двадцать али с двадцать пять уйдем, да пристанем, а жара смёртная, - мы и остановимся. Развьючим верблюдов, снимем с них турсуки с водой, напоим лошадей, которые, при караване, у нас под седлом, поставим и про себя самоварчик; верблюды и лошадки пощиплют травки, какую Бог послал, поотдохнем маленечко, да и опять в путь в дороженьку. А к вечеру опять подходим к колодцу. Так и сегодня, так и завтра, так и послезавтра, тяжко - не то, чтоб слишком тяжко, а тоска находит страшная, пока не дойдем до реки Чуи.
Чуя-река не малая речка; а хотя она и из гор взялась, стало, вода быть должна в ней чистая и свежая, но, текучи по солонцам, делается сама солоноватою. По ней много озер, и камыша пропасть; так в марте и в апреле, когда воды в реке бывает мало, караваны переходят ее вброд, а в мае и июне, в полноводье, делают из камыша, связками, будто снопы, плоты и переправляют на них товары на ташкентскую сторону.
От нашего берега Чуи до крайнего ташкентского укрепления, Сузака, считается 80 верст; по дороге все пески, а верст на шестьдесят разбросан саксауловый лес: только слава что лес, а деревцо низенькое, приземистое, мохнатое от множества сучьев на коротеньком стволе. Кроме песков, саксаульника да колодцев от перехода до перехода - ровнёшенько ничего-таки по дороге нет.
Самый Сузак стоит на ключах; есть и пущенные по канавам воды, из гор Каратау. Канавные воды пошли все по камням: дождей-то бывает мало, хлеб-то в земле без мокроты не растет - вот пашни-то и поят водою из канав раза по три да по четыре в лето. По милости этих канав, хлеба так хорошо родятся; хлебов там три сорта: пшеница, ячмень, или арпа́, и просо.
В семнадцати верстах от Сузака начинаются Черные горы, Кара-тау; караваны идут по ним ущельями. В первой половине ущелий текут хорошие ключевые и снеговые воды. Между прочими, тут есть большой ручей и при нем могильное строение, в честь человека, которого коканцы признают святым и называют Балык-чата, то есть отец рыбы. Близь могилы вырыто маленькое озерко, а в него напущена рыба; она все одного сорта, вроде головли; ближние жители ее кормят, но не ловят и не едят ее: грешным делом считают. Кругом могилы, на сучьях висят висюльки разные: дорожные люди привязывают тут, кто чем богат, в жертву Балык-чате, то овчинку, то суконца кусочек, то веревочку, то клочок конских волос.
За этой могилой мы переходим середину первой половины гор; горы здесь не круты, есть и тележный путь. Отсюда спускаемся мы в ущелье второй половины гор. Тут уж они круты, а дальше пойдут и водопады. Виды с этих мест преотличные. От Сузака до Азрета весь переход будет всего-навсе верст с восемьдесят, и последние сорок верст место выходит больше, гладкое.
В Азрет, или все равно что в Туркестан, воды с гор доходит мало, особенно весной: ее перенимают киргизы, рода курама́, которые живут близь гор и сеют много хлеба. Из-за этого у киргизов выходит с туркестанцами неудовольствие и жалуются они друг на дружку своему правительству.
Хороша там выдумка перенимать воду и пускать ее с низменного места на возвышенное, для поливки пашень. Вот как это делается просто. Бежит, примерно, какой-нибудь ручей или речка. Вот с одной стороны и подходят к нему, с горки, канавкой; чем дальше ею идут, тем стенки канавки делаются выше. Когда земляными работами почти совсем подкопаются к ручью, так ниже того места, где должно проходить устье канавки, делают плотину из камней, просто, без хитростей наваленных. Как плотинку эту укрепят, устье-то канавки к ручью и подкопают. Вода-то ручья, по-прежнему, бежит быстро, да как до плотинки дойдет, то и станет ударяться в камни и, не имея дальше хода по прежнему пути, ищет себе нового места, напирает на устье вновь сделанной канавки, постоянно ее наполняет; воды скопляется больше и больше; стены в канавке высоки; воде в сторону некуда разлиться: она тихо, помаленьку, и идет вверх в гору и наполняет всю канавку. А оттуда-то ее и пропускают на пашни, куда следует.
От Азрета до торгового города коканского владения, Ташкента, будет верст с двести шестьдесят или с двести семьдесят. Здесь идем мы и жильями оседлых ташкентцов, и кочевьями киргизов, и полями, засеянными цитварным семенем, и пашнями. Верстах в двенадцати от Ташкента переходим речку Каляс. За речкой идут сады и дачи разных хозяев, а потом пойдут фруктовые сады. И везде-то канавки прорыты, по всем садам даже, для поддержания растительности в бездождное время. Работа там ничего не стоит и всякий труд, при бедности жителей, так дешев, что копотливая работа над канавками и многое их число нисколько дивить никого не должны. И у нас бы, в России, канавки такие куда бы хороши были, да расход-то на них никогда и ничем не окупится, притом мы и понятия иметь не можем о нищете азиатцев и о том, как немного для них нужно, чтоб поддержать жизнь свою и свести концы с концами; все ведь это голь трепетная: народ и дик, и беден, и невежествен, и не знает, что его ожидает завтра - останется ли у него приобретенный сегодня кусок насущного хлеба, или бек его отнимет и лишит человека, ни дай ни вынеси, всего имения, без всякой вины и без всякого суда.
Последние четыре версты к Ташкенту едем мы все садами; наконец подъезжаем к городской стене, проходим сквозь ворота и вступаем в самый Ташкент.
Город Ташкент - чисто азиатский город. Улицы кривые и такие узенькие, что одна телега только и может свободно проехать, а уж если две встретятся вместе, то уж никак не разъехаться. Весной всюду грязь такая, что не приведи Господи: ни пройдти, ни проехать иначе нельзя, как верхом на лошади, и та, бедная, вязнет-вязнет, насилу выкарабкаться может, а потом опять пошла месить грязь по колени.
Вдоль улиц тянутся глиняные стены; домов горожан и никаких других строений не видно. Самые дома выстроены внутри двора, за стеной; поэтому вид на улицы очень скучный. При иных домах, которых в Ташкенте считается до четырех тысяч, имеются фруктовые сады. Азиатские домы невелики; в них помещается только сам владелец с своим семейством; найма квартир посторонними жильцами не бывает.
Ташкентцы, как и все азиатцы, живут - на наши глаза - и холодно и голодно. Дома у них глиняные; окон нет; всюду дует; для тепла в комнате на полу разводят костер: на нем и пищу готовят, около него и семья греется. Столов, стульев, нар или скамеек тоже нет; пол устилается кошмами и простыми коврами: тут люди и спят, и едят, и работают.
На еду они не прихотливы; коли есть плов с бараниной - так уж это большой праздник; а то накидают в котел круп или муки, накрошат какой-нибудь зелени, кинут баранью кость - вот и весь обед.
Одежда их такая же, что и у бухарцов: рубаха ниже колен, вроде нашей женской рубахи, но с длинными и широкими рукавами и с проймой для прохода головы; отложного воротничка, как у наших татар и киргизов, нет; мужицкие шаравары «штан» подвязывают около поясницы; вместо чулков - онучи «чулга́у» из бумажного холста, как и вся одежда; высокие сапоги до колен, всегда черные; сверх них башмаки зеленые из кожи, называемой саур. Сверх рубахи надевается сначала бумажный халат похуже, недлинный и неширокий, с кармашками на груди и с разрезом около конца рукавов, на пол-аршина выше, для того, чтоб, при умовении, не скидывать халата совсем и не засучать рукавов, к низу узеньких, а спустить часть их с кисти руки через эту прореху, а уж потом и приподнять к локтю. Этот халат завязывается на груди тесемками, одинаковыми с прочею материею; к нему идет широкий, гладкий кушак. Потом надевается другой халат, обыкновенно полушелковый; он длиннее и шире первого, тоже с тесемками, но носится и нараспашку, или подвязывается широким кушаком, похожим на шарф; кушак этот есть просто четыре, пять или более неразрезанных платков кустарного изделия, пятикопеечных. У ташкентца всегда за поясом с правой стороны бумажный носовой платок, только для вида, а с левого бока маленький ножик. У чиновников заткнуты за поясом, с левой же стороны, или кривой кинжал, или сабля, или прямой ножик с костяною или каменною ручкой. На бритой голове надевается сначала «каляпош», то есть островерхий тюбетей, а потом «салля́», чалма из бумажной материи. В холода надевается тулуп, крытый бумажною или полушелковой материей; он тоже надевается в рукава и подвязывается кушаком.
Коканский владетель носит титул бека; зовут его Худояр-хан. Он молодой человек и не имеет большой власти: коканским ханством владеют киргизы кыпчацкого рода. Всеми делами заправляет мин-баши. Но люди в этой должности часто меняются.
Войска на постоянном содержании у коканского бека мало, и если случится с соседом война, то собирается ополчение, более всего из кыпчаков, а настоящие природные коканцы, особенно таджики, - трусливы. Войску, при начале войны, раздают сарпа́и, то есть халаты из красных сукон, шаравары, седла, сапоги, а деньгами, смотря по людям, по червонцу и по два червонца на брата, а чиновникам, глядя, у кого какой чин, - и десять, и двадцать червонцев на все время войны, то есть на месяц или на полтора месяца: ведь долго война у них не может длиться - ни запасов не станет, ни терпенья служить ни у кого не хватит. Простым воинам дают еще и лошадь, если ее у него нет. В Кокане войско только конное, а пешего, как у бухарцов, нет. Вооружение войска слабое: у кого есть ружье - ладно, а нет - так и не надо; больше все сабли да копья. В самом городе Кокане есть и артиллерия: четыре или пять пушек и штук с двадцать язаилей, или больших ружей: их возят на тележках, прикрепив к оси, да так с телег и стреляют!
Ходили мы раз с караваном в Ташкент. Это было в 1847 году. Дошли мы до Сузака благополучно: Кенисары уж не было на свете, беспокоить караванов стало некому; в нашей степи киргизы смирнёхоньки - нам и с пола́-горя было идти дорогою. В Сузаке ожидал нас высланный к нам навстречу чиновник проводить нас до Азрета. Что бы, мол, такое это значило? - думали мы, да и давай расспрашивать. Открыли, что у азретского бека вышли с главным коканским беком, или ханом, превратные обстоятельства. Хан требовал от него дани, а тот отказался, угрожая сделаться отдельным правителем. Хан, как прослышал о том, и собрал тысяч двадцать войска и главным начальником над ним велел быть ташкентскому беку, Асизу. Бек Асиз подошел к Азрету, окружил его и начал по нем стрелять; оттуда тоже стреляли в войско пулями. Вот они друг в дружка стреляли-стреляли, да и бросили эту потеху: ничего сделать не могли. Бек Асиз не хотел, однако, даром домой воротиться, не отступал от стен городских и простоял под ними ровно полгода. Наконец ханские воины разбили глиняную стену, спустили к ней из канав воду, вода подмыла крепость и жители Азрета сдались; одни военнослужащие азретцы собрались в небольшом кремле, где мечеть Азрет-султана и могила Ходжи-Ахмета, и отстреливались от ташкентских воинов. Только вдруг вышли новые превратные обстоятельства.
В Кокане хан сменил главного начальника, мин-баши, Мусул-Ман-Кула и назначил на его место другого кыпчака. Бек Асиз, раздосадовав, что сменили знакомого его Мусул-Ман-Кула, с которым он обделал свои дела и жил в дружбе и согласии, написал азретскому беку записку, просил его сдаться и не вести войны и обещал отпустить его в Бухару и не представлять хану для наказания за непослушание. Азретский бек отправился в Бухару, а бек Асиз поставил в Азрете от себя начальников, а сам с войском возвратился в Ташкент.
Новый мин-баши прислал к Асизу-беку в Ташкент приказ, чтоб он слушался его и признавал его так же, как и прежнего мин-баши Мусул-Ман-Кула; но бек Асиз объявил посланцу, что нового мин-баши он и знать не хочет. Вследствие того из Кокана наряжено было новое войско, и опять двадцать тысяч человек. Они подошли к Ташкенту и окружили его; но Асиз-бек запер все ворота и не пустил их в город. Ханское войско начало в город стрелять; ташкентские жители стали отстреливаться; перепалка продолжалась ровно шесть недель: все это время Ташкент был в атаке. Ханское войско, увидев, что ему не взять города, в одну ночь собралось и воротилось в Кокан. Бек Асиз получил об этом известие скоро, но не поверил ему, считал его за обман, долго не давал своим жителям свободы и не выпускал их из города по хозяйству, поправить сады и пашни, чем ташкентцы только и живут. Наконец бек Асиз наложил на горожан, для покрытия военных издержек, по 30 серебряных монет - с наш двугривенный каждый - с каждого дома. Горожане с своей стороны тайно послали в крепостцу Крейучи (что между Ташкентом и Ходжентом) известие к тамошнему начальнику, прося его защиты и обещаясь сдать ему всю Ташкению.
9-го августа 1847 года началась в Ташкенте резня: в течение трех часов убито до восьмисот человек! Долго после того жители никак не умели растолковать мне хорошенько причины - из-за чего столько крови пролито? Я был в это время сам в Ташкенте и, не зная, останусь ли жив, закопал все свои наличные деньги в землю, в углу караван-сарая.
На следующее утро после резни, приехал из крепостцы Крейучи тамошний начальник и взял Ташкент. Между тем в Кокане, когда ханское войско возвратилось туда безуспешно, не могши наказать Асиза-бека, нового мин-баши сменили и возвели на его место прежнего Мусул-Ман-Кула, а прежнего ташкентского бека Асиза вызвали в Кокан, где он, неизвестно никому за что (но не за старую вину, которая там и в вину не ставится), через несколько месяцев по приезде был убит, а правитель Крейучи, со времени взятия Ташкента, сделался его правителем.
Вот какая сторонка Ташкент: ни управы, ни расправы, ни повиновения, ни закона, ничего нужного нет! Коканское владение и государством-то стыдно назвать, так себе, владение, сброд и богатых и бедных, но вообще диких, грубых азиатцов, в сравнении с которыми наши мужики-татары просто господа и просвещенные люди.
А для русского купца Ташкент важная сторона: и в Кошкар и в Бухару почти что рукой подать. В Кошкар из Кокана каждую неделю ходят караваны, и везут на потребу неизвестных нам стран русские товары, сукно, цветной плис, каленкоры, миткали, железо, чугун.
Жаль одно, что наши господа купцы-хозяева не шлют туда учиться торговому делу с Азией своих сынков; не тех, что привыкли гулять да тратить на пустяки батюшкины денежки, а вот бы таких, что учились в общественных заведениях и были бы по уму да по смётке не то, что наш брат простой прикащик. Да и что мы выдумаем нового и придумаем полезного в этой торговле: нам бы только хозяйский товар сбыть, да повыгоднее обменять его на плохой азиатский. Ведь что такое азиатские товары, кроме хлопка, морены (и то не лучшего сорта) да зверья? Сушеные ягоды да бумажные выбойки, бузи и халаты! Неужто уж нечего и вывезти посущественнее этого? А поедет сам купец - он для себя самого подумает и непременно сделает что-нибудь и новое, и хорошее, и выгодное.
Самим хозяевам, говорят, и тяжела, да и опасна дорога. Прошли уж те времена, когда дороги степями бывали опасны: ни киргизы, ни другие народы купца волоском не заденут; а что дорога трудна - так, право, легче перенести трудность степного пути, чем обыкновенные житейские лишения и сердечные огорчения - хоть бы за карточным столом.
Того же автора:
• Очерки торговли России со Средней Азией
• Инородцы Астраханской губернии. Заметки о кундровских татарах
• Заметки о башкуртах
• Путешествующие киргизы
• Рассказы проезжего (отрывки)
- «Тамбовцы» Самарской губернии;
- В Оренбурге все есть;
- Хивинцы в гостях у башкирцев;
- Башкирцы;
- Поездка на завод;
- Переезд в Киргизскую степь. На Новой линии.
Материалы о Ташкенте и других населенных пунктах Сырдарьинской области:
https://rus-turk.livejournal.com/539147.html