Пять лет в плену у ташкентцев. 2/5
Н. Щербаков. Пять лет в плену у ташкентцев. Рассказ сибирского казака. - СПб.: Досуг и дело, 1873.
Часть 1. Часть 2. Часть 3. Часть 4. Часть 5.
Город Туркестан. Базар. По рисунку с натуры Д. В. Вележева (1866)
II. Плен
В станице пропели первые петухи, вернулась первая смена с часов, стали располагаться вокруг рассказчика. Он начинал дремать, и рассказ тем бы и окончился, что почти все стали дремать, но молчавший все это время старший над караульными, казак Дружинин, громко отозвался с печи:
- Что же, Хрисанфович, ведь ты про плен-то еще не начинал, разве позабыл? Продолжай, все равно не спать всю ночь; расскажи, как попался ты в плен к ташкентцам-то? Ведь на часы не пойдешь, найдем помоложе тебя послать.
- Пожалуй, расскажу, Селиверст Иванович (так звали старшего), - только, братцы, наложите трубочку, а то все дремлется.
- Я сейчас закурю, дядя Митрий, - отозвался один из любопытных молодых казаков. - На, покури, только рассказывай! - молвил он, подавая рассказчику раскуренную трубку.
Мы все придвинулись поближе к рассказчику, чтобы не проронить его слов, и навострили уши, ожидая, когда он кончит курить.
Начался рассказ про плен:
«После первого сказанного дела, мы вернулись на свой прежний пост, где простояли до первых чисел июля. Вскоре к нам приехал из округа чабан [Правильно: чабар. - rus_turk.] с приказом, чтобы нашему отряду оставить свой пост, так как везде было смирно, и перейти к месту зимовки, потому что мятежник Кенисара бежал в Ташкению, почему опасались его набега под осень. Нам приказано было перезимовать в укреплении Улутавском.
Сборы наши были всегда готовы по первому же приказанию. На другой день мы двинулись к Улутау. Укрепление это было от нашего поста всего около 100 верст. На третий день нашего перехода мы были в укреплении. По приходе комендант поместил наш отряд в наскоро приготовленные казармы, сплетенные из талу и умазанные глиной; для лошадей мы сами принялись устраивать конюшни. Работа у нас кипела: кто привозил хворосту из гор, кто резал дерн; в одну или две недели конюшни были готовы.
Стали посылать на сенокос. Кругом все было тихо, смирно; только мельком где услышишь от киргизов: „Кенисара тага киледы“. По-русски значит: „Кенисара опять идет“. Ну, это все нам нипочем; раз прогнали, а в другой наверно и самого поймают так же, как захватили его жену».
- А куда жену-то его тогда девали? - спросил кто-то из любопытных казаков рассказчика.
- Вестимо, отправили куда следует; от нас её увезли в приказ Атбасарский, а оттуда в наш город Омск; дальше, говорят, отправили на поселение в Березов, чтобы не бежала, - ответил рассказчик, и снова продолжал:
«В одно время наш отрядный приказал послать человек трех в горы, чтобы отыскать по ключам травы для сенокоса. Урядник Щербаков, утром придя к нам на конюшню, попросил меня съездить с двумя другими товарищами, Черкасовым и Самсоновым, чтобы приискать травы; мы все трое охотно согласились, так как день тогда был праздничный. Напившись чаю, мы заседлали лошадей, с места зарядили пистолеты и карабины и, благословясь, отправились в путь.
День быль жаркий. Проездив до полудня, мы заметили в нескольких местах траву; выкладывали около замеченных нами мест, на вершинах гор, из камня кучки, для того, чтобы на следующий раз найти замеченные места. Утомившись пятичасовой поездкой, мы расположились около одного ключа отдохнуть.
Отпустив лошадей на длинный повод, сами закурили трубки и беспечно рассуждали между собой про домашних и про свои походы, и спохватились только тогда, как из противуположной от нас стороны, из ущелья, с гиком кинулись на нас человек 30 киргиз. Лошади наши испугались и у меня в это время вырвалась лошадь; товарищи мои успели вскочить на коней и, отстреливаясь, начали отступать поспешно в горы. Я было кинулся к лошади, но не тут-то было: ее схватили киргизы. Делать было нечего, пришлось одному защищаться против хищников; я выхватил из-за пояса пистолет и выстрелил в толпу, но выстрел мой только пропал. Сзади на меня наскочил один киргизец, накинул на шею аркан и сшиб меня с ног. В одну минуту я был скручен арканом по рукам и ногам. Товарищи же мои в это время скрылись в горы; хищники кинулись их преследовать, но они успели ускакать.
Меня посадили на лошадь, ноги привязали под брюхо лошади арканом, а руки скрутили назад за спину; скрутив таким образом, они отправились в путь вместе со мной. Проехали верст пять по направлению на полдень. Мне пришлось жутко быть так скрученным, и вдобавок на лошади. Я стал просить их, чтобы освободили меня от аркана, и обещался беспрекословно ехать с ними, куда они захотят. Все равно, - думал я, - двух смертей не будет, а одной не миновать; пришлось покориться поневоле.
Один из моих хищников, который ехал большею частию впереди один, был довольно приятной наружности и прилично одет, с черною окладистою бородою; на нем был шелковый бухарский халат, живот перетянут кривой саблей, ножны и эфес которой украшены слоновою костью с серебряною насечкою; за поясом у него торчал пистолет, а богатая нарезная французская двухстволка висела за спиной. По виду и грозной его осанке должно полагать, что он не из киргиз, а скорее похож на татарина. При первому его приказу хищники повиновались ему, и он, как и полагалось, был у них за начальника.
Когда я обратился к нему с просьбой, чтобы освободить меня, он подъехал ко мне и сказал на чистом русском языке: „Послушай, казак: ты теперь в моих руках; надейся, что тебе худа не сделают, но и убежать нельзя; только ты должен проститься со своей родиной, может быть, навсегда. Будь покорен своей участи; отпустить тебя нельзя: если я отпущу тебя, то сам должен лишиться своей головы - эти изверги меня не отпустят живого“. При этих словах он показал на киргиз. Они разинули рты, не понимая нашего разговора. Я изъявил покорность старшему над киргизами, который говорил со мной по-русски, и меня развязали. Я был свободен, а плена избежать было нельзя.
Так наше путешествие продолжалось по степи четыре дня. В течение этих дней мы не видели ни одной волости или аула, и я не знал, куда меня везли. Днем я был свободен, ехал с другими рядом, но на ночь со мной поступали иначе: вбив в землю кол, к нему приковывали меня за шею, на руки надевали наручни, и двое или трое киргиз поочередно караулили меня всю ночь. Освободиться из их рук было невозможно. Пищу давали мне ту же самую, что ели сами, т. е. сухой чурек [Правильно: курут. - rus_turk.] (овечий сыр).
На пятый день поутру мы выехали на большую караванную дорогу, шедшую из Оренбурга в Ташкению; при первом встретившемся нам озере, которое я вовсе не знаю, мы остановились, расседлали лошадей, и я стал догадываться, что они кого-нибудь дожидались. В полдень от нашей стороны показалась пыль, и вскоре показался караван, который шел из Оренбурга.
Дойдя до озера, он свернул с дороги и стал останавливаться; развьючили верблюдов, пустили их пастись; раскинули палатки, развели огонь, и берег оживился. К моим спутникам приходит один ташкенец; поздоровался с ними; увидав меня, он уставился на меня своими сверкающими глазами, оглядывая с ног до головы; вот он обратился к моему старшему и предложил ему, на татарском наречии, не продадут ли меня? Киргизы охотно согласились. Торг продолжался недолго. Ташкенец отдал за меня несколько золотых монет, а татарину сверх того подарил богатый шелковый халат, - и меня продали в караван: пошел я из рук в руки. Купивший меня ташкенец был караван-баши, т. е. старший в караване; Мирза Хасан - его имя.
Простояв на этом озере до вечера, когда стал подувать прохладный ветерок, караван двинулся в путь. Я отправился с новыми хозяевами; в караване мне стало посвободнее, ехал я на верблюде, который усыплял часто меня своею качкою. Вскоре я свыкся с новой жизнию и погонщиками; в караване нашлись даже наши татары-погонщики; они говорили со мной иногда по-русски, а по-ихнему я знаю хорошо, так мы и познакомились. На ночлегах меня не приковывали, как делали со мной хищники, - я постоянно находился в палатке у караван-баши; он был до меня добр, так как я исполнял малейшее его приказание. Говорил со мною большею частию ломаным русским языком, с большим усилием: кушанье мне давал то же самое, что и сам ел. Приходя на ночлег, я тотчас отправлялся собирать кизяк для топлива, разводил огонь, грел чайник для хозяина, и вместе с ним пил чай. Словом, мне стало хорошо, как дома. Часто во мне бродила мысль, чтобы убежать, но куда бежать - сам не знаю: места вовсе мне не знакомые; раздумаюсь, что могу помереть с голоду в степи: „Да будет воля Божия! - скажу сам себе, - авось найдутся добрые люди и выкупят“.
По степи ехали дней 20, жара была невыносимая, от солнца нагревался песок так, что босыми ногами ступить нельзя. Дней пять ехали Голодной степью, - недаром и называют ее так: нигде не видно и кустика карагача или таволожника, только видать одни небольшие песочные горы, да кой-где росла кустиками трава „кок-пек“, вроде полыни; вода соленая, да и ту брали из колодцев, которые глубиною будут аршин до 30-ти. Переходы делали верст от 50 до 60. Верблюдам, вместо корма, давали соленые сухие свертки из теста и творогу, и они сосали их, как соску; тем только и сыты были. Кой-где на колодцах попадался камыш: его тотчас срезывали серпом и давали верблюдам. Я просто диву дался, чем только эти животные питались.
Пройдя так называемые Голодные степи, мы достигли долины реки Чу. Тут местность оживилась. Видны кругом волости кочующих кара-киргизов. Табуны лошадей и баранов и прочего скота, как мураши, виднелись вдали.
Здесь мы сделали дневку, дав верблюдам оправиться. Травы и топлива по Чу вдоволь; вместо кизяку для топлива употребляли сухой камыш, с указательный палец. Вода в реке пресная; словом, здесь приволье кочующих волостей. В наш караван приезжали киргизы за покупкой товаров: так как в Ташкении нет ситцевых фабрик, то все это купцы всегда везут из России; у нас в караване открылся временный базар. Караван-баши менял товар киргизам на баранов, рогатый скот и лошадей, и набивал себе карман большими барышами, так как эти степные дикари мало знают толку в материи; им только бы было что покраше, а не рассчитывают, что оно почитай не годится: или гнилое, или линючее; за все давали втрое. Одним словом, хитрый ташкенец драл с них шкуру, как с диких коз.
Наменяв несколько сот баранов и лошадей, с этим живым товаром, на третий день отдыха, мы двинулись в путь далее. За мной стали присматривать построже, не так, как в пустынной степу, потому что лошадей в караване прежде не было, а на верблюде наверно не кинешься, а теперь можно было захватить любого коня, да и поминай - как звали.
За Чу виднелись горы, конец которых чуть синелся вдали и тонул в облаках. Я спросил одного киргиза, который ехал позади меня: „Мамед, бу-ни-тау?“ - „Бу-Кара-тау!“, т. е.: „Какие это горы?“ - „Это Черные горы!“ - был его ответ. Проехав горами верст 15 или более, мы встречали в ущельях аулы каратавских киргиз, кочующих целые столетия. За горами, по дороге, открылись богатые долины с холмистыми местностями, по которым паслись стада баранов и лошадей каратавских киргиз. Здесь всюду встречались пашни оседлых сартов и глиняные аз-сакли, наподобие киргизской юрты, с пристройками, и часто встречались нам по дороге загорелые сарты: копошась в арыках (канавах), они напускали воды для полива полей.
Через несколько дней, пройдя городок игинчей (пахарей) Бабай-курган [Деревня, вроде крепости, в которой живут оседлые сарты, занимающиеся хлебопашеством.], мы достигли города Азрета (что ныне Туркестан). Кругом видны сады, пашни; вся местность около города изрыта канавами, наполненными водою для поливки полей, и вся окрестность тонула в зелени садов. Около городского вала наш караван расположился для отдыха. К нам явились сборщики пошлины за русский товар; стали развязывать тюки для осмотра. Заметив меня, они обратились к караван-баши и что-то долго между собой разговаривали. Но я не понимал их разговора; часто подходили ко мне, осматривали меня. „Верно, хотят купить“, - подумал я.
Город Туркестан с восточной стороны. С фотографии М. К. Приорова (1866)
На следующий день нашего прибытия меня повели в город. Здесь моим глазам представилась разность архитектуры против русской. Улицы туркестанские - узкие, кривые, завалены всяким мусором, выносимым из домов; проехать в ряд на двух телегах нельзя, так что если встретится арба с арбой, то хоть пяться назад; если завидишь, что едут навстречу, то нужно сворачивать в первый попавшийся закоулок и выжидать, когда проедут. Дома не такие, как наши; деревянных вовсе нет: сделаны из глины или красного кирпича, вроде юрты; окон нет, а вместо окна служит вверху отверстие, сделанное для дыма. Сперва я мало обращал внимания на попадавшиеся мне предметы, все время ходьбы был задумчив, не зная, что будут со мной делать. Меня провели в крепость, которая обнесена каменною стеною, где имеется ихний монастырь, с большою каменною мечетью, с высоким минаретом и большими пристройками вокруг оной. Монастырь этот по-ихнему называется Молла [Могила.] Азрета, султана, который считается у них за святого. Рассказывают некоторые ташкентцы, что в нем хранятся его мощи под спудом; тут же есть могила его дочери и имеется медный огромный котел; усердные богатые богомольцы-ташкентцы, в жертву святому, колют несколько десятков баранов и кладут в него. По их рассказам, если кто без усердия приносит жертву, то котел нельзя наполнить и двумястами голов. Здесь находится ихнее главное духовное лицо, - имам. Против монастыря построено медресе (училище); в монастыре живут человек до 20 ихних мулл (по-нашему - священников), которые служат в монастыре и учат в училище мальчиков. Меня завели в мечеть. Явился ихний духовник мулла; на голове у него была белая кисейная чалма, сам он был в богатом парчовом халате нараспашку; из-под которого виднелся такой же башмак [Правильно: бешмет. - rus_turk.]. Спутники мои, войдя вместе со мною в сенцы мечети, сели, по азиатскому обычаю, на пол, подкорча под себя ноги. На полу был постлан богатый персидский ковер; вскоре служители мечети принесли два кувшина с водою. Все сняли с ног ичиги и вымыли ноги, руки и голову, в знак очищения. По их закону, кто приезжает из чужой земли, а более из нашей, по суеверию считают того нечистым. Меня заставили сделать тоже ихний обряд; я, конечно, из страха повиновался им. После этого караван-баши сказал мне по-русски, что я должен бросить свою веру и принять здесь в мечети от муллы магометанский закон.
Меня как громом поразила эта новость; но я не отвечал ни слова, решившись скорее умереть, нежели изменить православию: что бы ни было - я останусь христианином.
Однако притворился покорным и исполнял все приказания хозяина. Недолго думая, мулла вошел вовнутрь мечети, молиться, и через четверть часа вышел к нам, в притвор, с книгою и прочел надо мною по-своему несколько молитв; а я поклялся внутренно бежать при первой возможности. Затем, смочив мне голову водою, меня тут же обрили, назвав Ибаном. „Издевайтесь, изверги! - думал я про себя, - делайте что хотите, но все-таки я вашего закона не буду исполнять, а комедию сыграть над вами не прочь“. Потом все, вместе со мною, вошли в мечеть. Став на молитву, мулла заткнул пальцами уши и затянул, как кричит азан на минаретах, поворачивая голову то направо, то налево: „Алла Гопер! асана-сола! Магометын ара сулла!“ Потом, став на колени, стал читать про себя молитвы, прочие последовали его примеру. Я, конечно, исполнял то же, что и они делали, а сам думал про себя: „Господи! прости мне сей великий грех и подай мне помощь вернуться на родину от этих варваров“.
После обычного молитвословия, хозяин мой вместе с другими спутниками и со мною отправились из мечети на базар, который был внутри города. Тут моим глазам представилось: лавки сделаны из глины, завалены всяким хламом! продают всякий скот, везде виден дым из курившихся балаганов, в которых продают чай, вареную говядину, пирожки; тут же продают разные фрукты: орехи, фисташки, урюк, изюм и проч., все нипочем. Из каждого проулка видать, как подъезжают сарты на ослах, запряженных в арбы; другие ослы просто навьючены всякими фруктами. Все торговцы наперерыв хватают покупателей за полу, прося: „Сизгя ни киряк мурза? киль бич арзан сатаим!“, что по-русски значит: „Что вам угодно, сударь? пожалуйте, я дешево продаю!“
Более всего меня поразил сарай торговца невольниками. Не дай Бог никогда видеть такого торга. В сарае видно было человек пять или шесть скованных вместе персиян-мужчин; лица их казались томными; они сидели, прислонившись к стене.
„Вот, - подумал я про себя, - меня, может быть, продадут этому гнусному торгашу. Не дай Господи! Может быть, попадусь в худые руки, где будут меня тиранить“. Но этого не случилось. Хозяину моему понравился один из невольников, молодой персиянин, и он стал торговаться с продавцом. Торг продолжался немало времени; из всего видать было, продавец заметил, что покупатель сперва внимательно осматривал товар, и потому заломил высокую цену. Но все-таки торг сошелся; за персиянина караван-баши заплатил сто тиллей, на наши деньги - около двухсот рублей. Купив другого, подобного мне, невольника, мы отправились в свой караван.
Простояв в городе одни сутки, караван снова двинулся в путь по направлению на полдень. Пройдя от города верст двадцать, мы дошли до одной реки, - шириною она будет полверсты. Я обратился к одному киргизу-погонщику, ехавшему позади меня, и спросил его по-ихнему: „Какая это река?“ Он отвечал: „Сырдарья“.
Я стал внимательно осматривать местность; видны луга, талы; по косогорам видать было пашни с бакчами; везде встречаются вырытые канавы для поливки полей, наполненные водою. Дойдя до переправы, мы остановились и стали развьючивать верблюдов. Здесь устроен паром в виде плота, на котором мы стали перевозить тюки, конечно, не без платы; караван-баши платил за каждый тюк по несколько медных ташкентских монет, называемых тиин, - на наши деньги около копейки. Нас с персиянином перевезли на пароме; лошадей и баранов перегнали вплавь. Сперва перегнали лошадей, потом баранов.
Более всего меня занимала переправа верблюдов. Эти животные подняли страшный крик, когда их вогнали насильно в воду; войдя по брюхо, они все кричали, а погонщики все загоняли их вглубь, и только что вода стала им до половины спины - каждый верблюд ложился в воде на правый бок, и стали грести ногами, как веслами, стало быть, пошли вплавь; впереди их плыл один погонщик на лошади. Часа в четыре переправа кончилась благополучно. Я, как переправился всех ранее, не преминул набрать хворосту, развел огонь, и чайник был готов для моего хозяина.
Чимкент. Цитадель и город с восточной стороны. С картины, принадл. А. К. Гейнсу. Литография. 1868
После переправы, простояв два часа, мы отправились в путь. На другой день мы дошли до Чемкента. Во все время пути от Азрета до Чемкента, по дороге видать было, что здешние обыватели народ оседлый. Везде встречались поля, засеянные кукурузою, пшеницею и ячменем, и кой-где видать было глиняные сакли сартов, с разными пристройками, из коих курился дымок.
Всюду, где только что караван наш делал привал, - являлись сарты с продажею каких-нибудь фруктов.
Город Чемкент величиной будет менее Азрета, но так же тонет в зелени садов и кишит народом, как и Азрет.
Так наше путешествие продолжалось до Ташкента. Здесь был конец нашего пути».
В это время пропели третьи петухи. Все время рассказа спокойно спавший на печи старший над караульными - пробудился.
- Ты все еще болтаешь, Хрисанфович? - отозвался он, - не время ли будить на уборку?
- Да, время, - отозвался в свою очередь Девятов. - Уж пропели третьи петухи, скоро будет светать. Надо, пока люди не собрались, вздремнуть: что-то спать хочется; а рассказ-то я могу досказать вам, братцы, на следующий раз.
- Мы нарочно тогда соберемся, дядя Дмитрий, - отозвались нисколько молодых казаков, - только ты расскажи нам про свой плен.
- Уж я сказал вам, братцы, что доскажу; нарочно на следующее воскресенье приду в караул. Да вы только, братцы, не забудьте, на чем я остановился, а то ведь я собьюсь с толку.
- Мы запомним, Дмитрий Хрисанфович, - отозвались любопытные, которые горели желанием дослушать начатый им рассказ.
- Васюк! иди-ка на конюшню, поймай Зайца (лошадь) и объезжай станицу, буди на уборку-то, а то как раз опоздаем, и заставят нас без очереди отбыть другие сутки, - сказал старший казак Дружинин.
- Сейчас иду, Селиверст Иванович!
И казаки разбрелись: кто пошел на конюшню, кто лег, чтобы немного всхрапнуть до прихода людей, а рассказчик уже храпел на весь караульный дом.
ПРОДОЛЖЕНИЕ
О восстании Кенесары Касымова:
• П. К. Услар. Четыре месяца в Киргизской степи
• Схиигумен Парфений (Агеев). Первые известия о русских в Кульдже и присоединение к России Киргизской степи
• И. Ф. Бабков. Воспоминания о моей службе в Западной Сибири
Воспоминания кокандских пленников:
• А. И. Макшеев. Показание сибирских казаков Милюшина и Батарышкина…
• Н. А. Северцов. Месяц плена у коканцев
Описания населенных мест:
• Акмолинская область
• Сырдарьинская область
Часть 1. Часть 2. Часть 3. Часть 4. Часть 5.
Город Туркестан. Базар. По рисунку с натуры Д. В. Вележева (1866)
II. Плен
В станице пропели первые петухи, вернулась первая смена с часов, стали располагаться вокруг рассказчика. Он начинал дремать, и рассказ тем бы и окончился, что почти все стали дремать, но молчавший все это время старший над караульными, казак Дружинин, громко отозвался с печи:
- Что же, Хрисанфович, ведь ты про плен-то еще не начинал, разве позабыл? Продолжай, все равно не спать всю ночь; расскажи, как попался ты в плен к ташкентцам-то? Ведь на часы не пойдешь, найдем помоложе тебя послать.
- Пожалуй, расскажу, Селиверст Иванович (так звали старшего), - только, братцы, наложите трубочку, а то все дремлется.
- Я сейчас закурю, дядя Митрий, - отозвался один из любопытных молодых казаков. - На, покури, только рассказывай! - молвил он, подавая рассказчику раскуренную трубку.
Мы все придвинулись поближе к рассказчику, чтобы не проронить его слов, и навострили уши, ожидая, когда он кончит курить.
Начался рассказ про плен:
«После первого сказанного дела, мы вернулись на свой прежний пост, где простояли до первых чисел июля. Вскоре к нам приехал из округа чабан [Правильно: чабар. - rus_turk.] с приказом, чтобы нашему отряду оставить свой пост, так как везде было смирно, и перейти к месту зимовки, потому что мятежник Кенисара бежал в Ташкению, почему опасались его набега под осень. Нам приказано было перезимовать в укреплении Улутавском.
Сборы наши были всегда готовы по первому же приказанию. На другой день мы двинулись к Улутау. Укрепление это было от нашего поста всего около 100 верст. На третий день нашего перехода мы были в укреплении. По приходе комендант поместил наш отряд в наскоро приготовленные казармы, сплетенные из талу и умазанные глиной; для лошадей мы сами принялись устраивать конюшни. Работа у нас кипела: кто привозил хворосту из гор, кто резал дерн; в одну или две недели конюшни были готовы.
Стали посылать на сенокос. Кругом все было тихо, смирно; только мельком где услышишь от киргизов: „Кенисара тага киледы“. По-русски значит: „Кенисара опять идет“. Ну, это все нам нипочем; раз прогнали, а в другой наверно и самого поймают так же, как захватили его жену».
- А куда жену-то его тогда девали? - спросил кто-то из любопытных казаков рассказчика.
- Вестимо, отправили куда следует; от нас её увезли в приказ Атбасарский, а оттуда в наш город Омск; дальше, говорят, отправили на поселение в Березов, чтобы не бежала, - ответил рассказчик, и снова продолжал:
«В одно время наш отрядный приказал послать человек трех в горы, чтобы отыскать по ключам травы для сенокоса. Урядник Щербаков, утром придя к нам на конюшню, попросил меня съездить с двумя другими товарищами, Черкасовым и Самсоновым, чтобы приискать травы; мы все трое охотно согласились, так как день тогда был праздничный. Напившись чаю, мы заседлали лошадей, с места зарядили пистолеты и карабины и, благословясь, отправились в путь.
День быль жаркий. Проездив до полудня, мы заметили в нескольких местах траву; выкладывали около замеченных нами мест, на вершинах гор, из камня кучки, для того, чтобы на следующий раз найти замеченные места. Утомившись пятичасовой поездкой, мы расположились около одного ключа отдохнуть.
Отпустив лошадей на длинный повод, сами закурили трубки и беспечно рассуждали между собой про домашних и про свои походы, и спохватились только тогда, как из противуположной от нас стороны, из ущелья, с гиком кинулись на нас человек 30 киргиз. Лошади наши испугались и у меня в это время вырвалась лошадь; товарищи мои успели вскочить на коней и, отстреливаясь, начали отступать поспешно в горы. Я было кинулся к лошади, но не тут-то было: ее схватили киргизы. Делать было нечего, пришлось одному защищаться против хищников; я выхватил из-за пояса пистолет и выстрелил в толпу, но выстрел мой только пропал. Сзади на меня наскочил один киргизец, накинул на шею аркан и сшиб меня с ног. В одну минуту я был скручен арканом по рукам и ногам. Товарищи же мои в это время скрылись в горы; хищники кинулись их преследовать, но они успели ускакать.
Меня посадили на лошадь, ноги привязали под брюхо лошади арканом, а руки скрутили назад за спину; скрутив таким образом, они отправились в путь вместе со мной. Проехали верст пять по направлению на полдень. Мне пришлось жутко быть так скрученным, и вдобавок на лошади. Я стал просить их, чтобы освободили меня от аркана, и обещался беспрекословно ехать с ними, куда они захотят. Все равно, - думал я, - двух смертей не будет, а одной не миновать; пришлось покориться поневоле.
Один из моих хищников, который ехал большею частию впереди один, был довольно приятной наружности и прилично одет, с черною окладистою бородою; на нем был шелковый бухарский халат, живот перетянут кривой саблей, ножны и эфес которой украшены слоновою костью с серебряною насечкою; за поясом у него торчал пистолет, а богатая нарезная французская двухстволка висела за спиной. По виду и грозной его осанке должно полагать, что он не из киргиз, а скорее похож на татарина. При первому его приказу хищники повиновались ему, и он, как и полагалось, был у них за начальника.
Когда я обратился к нему с просьбой, чтобы освободить меня, он подъехал ко мне и сказал на чистом русском языке: „Послушай, казак: ты теперь в моих руках; надейся, что тебе худа не сделают, но и убежать нельзя; только ты должен проститься со своей родиной, может быть, навсегда. Будь покорен своей участи; отпустить тебя нельзя: если я отпущу тебя, то сам должен лишиться своей головы - эти изверги меня не отпустят живого“. При этих словах он показал на киргиз. Они разинули рты, не понимая нашего разговора. Я изъявил покорность старшему над киргизами, который говорил со мной по-русски, и меня развязали. Я был свободен, а плена избежать было нельзя.
Так наше путешествие продолжалось по степи четыре дня. В течение этих дней мы не видели ни одной волости или аула, и я не знал, куда меня везли. Днем я был свободен, ехал с другими рядом, но на ночь со мной поступали иначе: вбив в землю кол, к нему приковывали меня за шею, на руки надевали наручни, и двое или трое киргиз поочередно караулили меня всю ночь. Освободиться из их рук было невозможно. Пищу давали мне ту же самую, что ели сами, т. е. сухой чурек [Правильно: курут. - rus_turk.] (овечий сыр).
На пятый день поутру мы выехали на большую караванную дорогу, шедшую из Оренбурга в Ташкению; при первом встретившемся нам озере, которое я вовсе не знаю, мы остановились, расседлали лошадей, и я стал догадываться, что они кого-нибудь дожидались. В полдень от нашей стороны показалась пыль, и вскоре показался караван, который шел из Оренбурга.
Дойдя до озера, он свернул с дороги и стал останавливаться; развьючили верблюдов, пустили их пастись; раскинули палатки, развели огонь, и берег оживился. К моим спутникам приходит один ташкенец; поздоровался с ними; увидав меня, он уставился на меня своими сверкающими глазами, оглядывая с ног до головы; вот он обратился к моему старшему и предложил ему, на татарском наречии, не продадут ли меня? Киргизы охотно согласились. Торг продолжался недолго. Ташкенец отдал за меня несколько золотых монет, а татарину сверх того подарил богатый шелковый халат, - и меня продали в караван: пошел я из рук в руки. Купивший меня ташкенец был караван-баши, т. е. старший в караване; Мирза Хасан - его имя.
Простояв на этом озере до вечера, когда стал подувать прохладный ветерок, караван двинулся в путь. Я отправился с новыми хозяевами; в караване мне стало посвободнее, ехал я на верблюде, который усыплял часто меня своею качкою. Вскоре я свыкся с новой жизнию и погонщиками; в караване нашлись даже наши татары-погонщики; они говорили со мной иногда по-русски, а по-ихнему я знаю хорошо, так мы и познакомились. На ночлегах меня не приковывали, как делали со мной хищники, - я постоянно находился в палатке у караван-баши; он был до меня добр, так как я исполнял малейшее его приказание. Говорил со мною большею частию ломаным русским языком, с большим усилием: кушанье мне давал то же самое, что и сам ел. Приходя на ночлег, я тотчас отправлялся собирать кизяк для топлива, разводил огонь, грел чайник для хозяина, и вместе с ним пил чай. Словом, мне стало хорошо, как дома. Часто во мне бродила мысль, чтобы убежать, но куда бежать - сам не знаю: места вовсе мне не знакомые; раздумаюсь, что могу помереть с голоду в степи: „Да будет воля Божия! - скажу сам себе, - авось найдутся добрые люди и выкупят“.
По степи ехали дней 20, жара была невыносимая, от солнца нагревался песок так, что босыми ногами ступить нельзя. Дней пять ехали Голодной степью, - недаром и называют ее так: нигде не видно и кустика карагача или таволожника, только видать одни небольшие песочные горы, да кой-где росла кустиками трава „кок-пек“, вроде полыни; вода соленая, да и ту брали из колодцев, которые глубиною будут аршин до 30-ти. Переходы делали верст от 50 до 60. Верблюдам, вместо корма, давали соленые сухие свертки из теста и творогу, и они сосали их, как соску; тем только и сыты были. Кой-где на колодцах попадался камыш: его тотчас срезывали серпом и давали верблюдам. Я просто диву дался, чем только эти животные питались.
Пройдя так называемые Голодные степи, мы достигли долины реки Чу. Тут местность оживилась. Видны кругом волости кочующих кара-киргизов. Табуны лошадей и баранов и прочего скота, как мураши, виднелись вдали.
Здесь мы сделали дневку, дав верблюдам оправиться. Травы и топлива по Чу вдоволь; вместо кизяку для топлива употребляли сухой камыш, с указательный палец. Вода в реке пресная; словом, здесь приволье кочующих волостей. В наш караван приезжали киргизы за покупкой товаров: так как в Ташкении нет ситцевых фабрик, то все это купцы всегда везут из России; у нас в караване открылся временный базар. Караван-баши менял товар киргизам на баранов, рогатый скот и лошадей, и набивал себе карман большими барышами, так как эти степные дикари мало знают толку в материи; им только бы было что покраше, а не рассчитывают, что оно почитай не годится: или гнилое, или линючее; за все давали втрое. Одним словом, хитрый ташкенец драл с них шкуру, как с диких коз.
Наменяв несколько сот баранов и лошадей, с этим живым товаром, на третий день отдыха, мы двинулись в путь далее. За мной стали присматривать построже, не так, как в пустынной степу, потому что лошадей в караване прежде не было, а на верблюде наверно не кинешься, а теперь можно было захватить любого коня, да и поминай - как звали.
За Чу виднелись горы, конец которых чуть синелся вдали и тонул в облаках. Я спросил одного киргиза, который ехал позади меня: „Мамед, бу-ни-тау?“ - „Бу-Кара-тау!“, т. е.: „Какие это горы?“ - „Это Черные горы!“ - был его ответ. Проехав горами верст 15 или более, мы встречали в ущельях аулы каратавских киргиз, кочующих целые столетия. За горами, по дороге, открылись богатые долины с холмистыми местностями, по которым паслись стада баранов и лошадей каратавских киргиз. Здесь всюду встречались пашни оседлых сартов и глиняные аз-сакли, наподобие киргизской юрты, с пристройками, и часто встречались нам по дороге загорелые сарты: копошась в арыках (канавах), они напускали воды для полива полей.
Через несколько дней, пройдя городок игинчей (пахарей) Бабай-курган [Деревня, вроде крепости, в которой живут оседлые сарты, занимающиеся хлебопашеством.], мы достигли города Азрета (что ныне Туркестан). Кругом видны сады, пашни; вся местность около города изрыта канавами, наполненными водою для поливки полей, и вся окрестность тонула в зелени садов. Около городского вала наш караван расположился для отдыха. К нам явились сборщики пошлины за русский товар; стали развязывать тюки для осмотра. Заметив меня, они обратились к караван-баши и что-то долго между собой разговаривали. Но я не понимал их разговора; часто подходили ко мне, осматривали меня. „Верно, хотят купить“, - подумал я.
Город Туркестан с восточной стороны. С фотографии М. К. Приорова (1866)
На следующий день нашего прибытия меня повели в город. Здесь моим глазам представилась разность архитектуры против русской. Улицы туркестанские - узкие, кривые, завалены всяким мусором, выносимым из домов; проехать в ряд на двух телегах нельзя, так что если встретится арба с арбой, то хоть пяться назад; если завидишь, что едут навстречу, то нужно сворачивать в первый попавшийся закоулок и выжидать, когда проедут. Дома не такие, как наши; деревянных вовсе нет: сделаны из глины или красного кирпича, вроде юрты; окон нет, а вместо окна служит вверху отверстие, сделанное для дыма. Сперва я мало обращал внимания на попадавшиеся мне предметы, все время ходьбы был задумчив, не зная, что будут со мной делать. Меня провели в крепость, которая обнесена каменною стеною, где имеется ихний монастырь, с большою каменною мечетью, с высоким минаретом и большими пристройками вокруг оной. Монастырь этот по-ихнему называется Молла [Могила.] Азрета, султана, который считается у них за святого. Рассказывают некоторые ташкентцы, что в нем хранятся его мощи под спудом; тут же есть могила его дочери и имеется медный огромный котел; усердные богатые богомольцы-ташкентцы, в жертву святому, колют несколько десятков баранов и кладут в него. По их рассказам, если кто без усердия приносит жертву, то котел нельзя наполнить и двумястами голов. Здесь находится ихнее главное духовное лицо, - имам. Против монастыря построено медресе (училище); в монастыре живут человек до 20 ихних мулл (по-нашему - священников), которые служат в монастыре и учат в училище мальчиков. Меня завели в мечеть. Явился ихний духовник мулла; на голове у него была белая кисейная чалма, сам он был в богатом парчовом халате нараспашку; из-под которого виднелся такой же башмак [Правильно: бешмет. - rus_turk.]. Спутники мои, войдя вместе со мною в сенцы мечети, сели, по азиатскому обычаю, на пол, подкорча под себя ноги. На полу был постлан богатый персидский ковер; вскоре служители мечети принесли два кувшина с водою. Все сняли с ног ичиги и вымыли ноги, руки и голову, в знак очищения. По их закону, кто приезжает из чужой земли, а более из нашей, по суеверию считают того нечистым. Меня заставили сделать тоже ихний обряд; я, конечно, из страха повиновался им. После этого караван-баши сказал мне по-русски, что я должен бросить свою веру и принять здесь в мечети от муллы магометанский закон.
Меня как громом поразила эта новость; но я не отвечал ни слова, решившись скорее умереть, нежели изменить православию: что бы ни было - я останусь христианином.
Однако притворился покорным и исполнял все приказания хозяина. Недолго думая, мулла вошел вовнутрь мечети, молиться, и через четверть часа вышел к нам, в притвор, с книгою и прочел надо мною по-своему несколько молитв; а я поклялся внутренно бежать при первой возможности. Затем, смочив мне голову водою, меня тут же обрили, назвав Ибаном. „Издевайтесь, изверги! - думал я про себя, - делайте что хотите, но все-таки я вашего закона не буду исполнять, а комедию сыграть над вами не прочь“. Потом все, вместе со мною, вошли в мечеть. Став на молитву, мулла заткнул пальцами уши и затянул, как кричит азан на минаретах, поворачивая голову то направо, то налево: „Алла Гопер! асана-сола! Магометын ара сулла!“ Потом, став на колени, стал читать про себя молитвы, прочие последовали его примеру. Я, конечно, исполнял то же, что и они делали, а сам думал про себя: „Господи! прости мне сей великий грех и подай мне помощь вернуться на родину от этих варваров“.
После обычного молитвословия, хозяин мой вместе с другими спутниками и со мною отправились из мечети на базар, который был внутри города. Тут моим глазам представилось: лавки сделаны из глины, завалены всяким хламом! продают всякий скот, везде виден дым из курившихся балаганов, в которых продают чай, вареную говядину, пирожки; тут же продают разные фрукты: орехи, фисташки, урюк, изюм и проч., все нипочем. Из каждого проулка видать, как подъезжают сарты на ослах, запряженных в арбы; другие ослы просто навьючены всякими фруктами. Все торговцы наперерыв хватают покупателей за полу, прося: „Сизгя ни киряк мурза? киль бич арзан сатаим!“, что по-русски значит: „Что вам угодно, сударь? пожалуйте, я дешево продаю!“
Более всего меня поразил сарай торговца невольниками. Не дай Бог никогда видеть такого торга. В сарае видно было человек пять или шесть скованных вместе персиян-мужчин; лица их казались томными; они сидели, прислонившись к стене.
„Вот, - подумал я про себя, - меня, может быть, продадут этому гнусному торгашу. Не дай Господи! Может быть, попадусь в худые руки, где будут меня тиранить“. Но этого не случилось. Хозяину моему понравился один из невольников, молодой персиянин, и он стал торговаться с продавцом. Торг продолжался немало времени; из всего видать было, продавец заметил, что покупатель сперва внимательно осматривал товар, и потому заломил высокую цену. Но все-таки торг сошелся; за персиянина караван-баши заплатил сто тиллей, на наши деньги - около двухсот рублей. Купив другого, подобного мне, невольника, мы отправились в свой караван.
Простояв в городе одни сутки, караван снова двинулся в путь по направлению на полдень. Пройдя от города верст двадцать, мы дошли до одной реки, - шириною она будет полверсты. Я обратился к одному киргизу-погонщику, ехавшему позади меня, и спросил его по-ихнему: „Какая это река?“ Он отвечал: „Сырдарья“.
Я стал внимательно осматривать местность; видны луга, талы; по косогорам видать было пашни с бакчами; везде встречаются вырытые канавы для поливки полей, наполненные водою. Дойдя до переправы, мы остановились и стали развьючивать верблюдов. Здесь устроен паром в виде плота, на котором мы стали перевозить тюки, конечно, не без платы; караван-баши платил за каждый тюк по несколько медных ташкентских монет, называемых тиин, - на наши деньги около копейки. Нас с персиянином перевезли на пароме; лошадей и баранов перегнали вплавь. Сперва перегнали лошадей, потом баранов.
Более всего меня занимала переправа верблюдов. Эти животные подняли страшный крик, когда их вогнали насильно в воду; войдя по брюхо, они все кричали, а погонщики все загоняли их вглубь, и только что вода стала им до половины спины - каждый верблюд ложился в воде на правый бок, и стали грести ногами, как веслами, стало быть, пошли вплавь; впереди их плыл один погонщик на лошади. Часа в четыре переправа кончилась благополучно. Я, как переправился всех ранее, не преминул набрать хворосту, развел огонь, и чайник был готов для моего хозяина.
Чимкент. Цитадель и город с восточной стороны. С картины, принадл. А. К. Гейнсу. Литография. 1868
После переправы, простояв два часа, мы отправились в путь. На другой день мы дошли до Чемкента. Во все время пути от Азрета до Чемкента, по дороге видать было, что здешние обыватели народ оседлый. Везде встречались поля, засеянные кукурузою, пшеницею и ячменем, и кой-где видать было глиняные сакли сартов, с разными пристройками, из коих курился дымок.
Всюду, где только что караван наш делал привал, - являлись сарты с продажею каких-нибудь фруктов.
Город Чемкент величиной будет менее Азрета, но так же тонет в зелени садов и кишит народом, как и Азрет.
Так наше путешествие продолжалось до Ташкента. Здесь был конец нашего пути».
В это время пропели третьи петухи. Все время рассказа спокойно спавший на печи старший над караульными - пробудился.
- Ты все еще болтаешь, Хрисанфович? - отозвался он, - не время ли будить на уборку?
- Да, время, - отозвался в свою очередь Девятов. - Уж пропели третьи петухи, скоро будет светать. Надо, пока люди не собрались, вздремнуть: что-то спать хочется; а рассказ-то я могу досказать вам, братцы, на следующий раз.
- Мы нарочно тогда соберемся, дядя Дмитрий, - отозвались нисколько молодых казаков, - только ты расскажи нам про свой плен.
- Уж я сказал вам, братцы, что доскажу; нарочно на следующее воскресенье приду в караул. Да вы только, братцы, не забудьте, на чем я остановился, а то ведь я собьюсь с толку.
- Мы запомним, Дмитрий Хрисанфович, - отозвались любопытные, которые горели желанием дослушать начатый им рассказ.
- Васюк! иди-ка на конюшню, поймай Зайца (лошадь) и объезжай станицу, буди на уборку-то, а то как раз опоздаем, и заставят нас без очереди отбыть другие сутки, - сказал старший казак Дружинин.
- Сейчас иду, Селиверст Иванович!
И казаки разбрелись: кто пошел на конюшню, кто лег, чтобы немного всхрапнуть до прихода людей, а рассказчик уже храпел на весь караульный дом.
ПРОДОЛЖЕНИЕ
О восстании Кенесары Касымова:
• П. К. Услар. Четыре месяца в Киргизской степи
• Схиигумен Парфений (Агеев). Первые известия о русских в Кульдже и присоединение к России Киргизской степи
• И. Ф. Бабков. Воспоминания о моей службе в Западной Сибири
Воспоминания кокандских пленников:
• А. И. Макшеев. Показание сибирских казаков Милюшина и Батарышкина…
• Н. А. Северцов. Месяц плена у коканцев
Описания населенных мест:
• Акмолинская область
• Сырдарьинская область