Несколько слов о сибирских казаках
И. Ф. Бабков. Воспоминания о моей службе в Западной Сибири. 1859-1875 г. Разграничение с Западным Китаем 1869 г. - СПб., 1912.
Н. Н. Каразин. Военно-поселенческая служба сибирских казаков. Встреча начальства. 1891
Кратковременное пребывание Циммермана в Омске, по возвращении из Зачуйского края, ознаменовалось рядом обедов и вечеров, которыми омское военное общество старалось чествовать покорителя Пишпека. К сожалению, на одном из обедов, а именно у полковника князя Шаховского, на который был приглашен Циммерман, произошел прискорбный случай, едва не кончившийся дуэлью. В числе лиц, приглашенных на этот обед, были: начальник штаба генерал Гинтовт, наказный атаман Сибирского казачьего войска генерал Кринский, я и несколько других лиц и дам из омского высшего общества.
В среде гостей, с самого начала, завязался оживленный разговор о недавней военной экспедиции за р. Чу и о том участии, которое принимали в ней войска Сибирского корпуса, а в том числе и сибирские казаки. Циммерман, похвалив пехоту и артиллерию, очень дурно отозвался о боевых качествах сибирских казаков. Как кавказец, участвовавший во многих экспедициях противу горцев и хорошо знакомый с беззаветною отвагою и храбростию кавказских линейных казаков, Циммерман высказал свое суждение о сибирских казаках относительно, т. е. по сравнению с их кавказскими собратьями, которые, пройдя кровавую, боевую школу в горах Кавказа, под руководством таких вождей, как Круковской, Слепцов, Камков и другие, неоспоримо, далеко превосходили сибирских казаков в боевом отношении.
Услышав столь нелестный отзыв о своих казаках, генерал Кринский, с запальчивостью старого гусара, набросился на Циммермана с упреками: завязался крупный спор, в пылу которого Кринский закричал на Циммермана: «Как вы смеете так дерзко отвечать мне! Руки по швам!»
Эти слова произвели ошеломляющее действие на Циммермана, который со дня на день ждал приказа о своем производстве в генералы. Не помня себя, Циммерман бросился с поднятыми кулаками на Кринского, и Бог знает, чем бы кончилась эта сумятица, если бы генерал Гинтовт и я не поспешили разнять обе враждующие стороны. Кринский, извинившись перед хозяином дома князем Шаховским, что не может остаться обедать, тотчас же уехал домой. Сцена эта произвела на всех присутствующих тяжелое впечатление. Обед прошел в молчаливом, грустном настроении и все с нетерпением ждали конца, чтобы скорее разъехаться. На другой день в мою квартиру, где жил Циммерман, явились к нему секунданты от генерала Кринского. Но дело до дуэли не дошло, вследствие вмешательства самого Г. Хр. Гасфорда, у которого и состоялось примирение враждующих сторон, хотя, может быть, и неискреннее, но по крайней мере с соблюдением наружного декорума. Гинтовт, впрочем, говорил, что во время этих объяснений у Гасфорда Циммерман был в таком возбужденном состоянии, что едва не повторилась та же сцена, которая произошла на квартире у князя Шаховского. Вскоре после этого Циммерман, произведенный в генералы, уехал из Омска.
Мнение Циммермана о сибирских казаках, выраженное публично и в довольно резкой форме, произвело на всех нас крайне неприятное впечатление, тем более что и было несправедливо. Впоследствии мне неоднократно приходилось слышать подобные же неосновательные суждения от лиц, приезжавших в Сибирь из Петербурга для ревизий и осмотров войск, местных управлений и заведений, а также от посещавших Сибирь ученых путешественников и туристов.
Все эти суждения, схваченные вдобавок на лету, большею частью сводились к тому, что сибирские казаки не имеют военного закала и далеко отстали в этом отношении не только от кавказских линейных казаков, но и от уральских. Затем указывалось, что они ленивы, беспечны и ведут, большею частию, праздную жизнь.
Во время моей продолжительной службы в Сибири я имел полную возможность ознакомиться с сибирскими казаками. А потому считаю необходимым коснуться этого вопроса, конечно, в самом сжатом очерке, и высказать мой взгляд на это дело.
Прежде всего я должен сказать, что Сибирское казачье войско возникло и получило дальнейшее военное и общественное устройство и заняло своими поселениями земельные районы в Сибири и Киргизской степи - исключительно по распоряжению правительства.
В этом отношении оно резко различается от Донского и Уральского войск, которые образовались самобытно, движением вольных и охочих людей на окраины государства. Ядро Сибирского казачьего войска образовывалось постепенно из местных казаков - городских и крепостных, а также выписных, которыми называли сибирских крестьян, выписываемых, т. е. посылаемых на временную службу для работ по возведению крепостей и редутов на существовавших прежде сибирских передовых военных линиях.
Н. Н. Каразин. Казаки при постройке линейных крепостей. 1891
Во второй половине XVIII столетия все эти категории казаков отбывали самые разнообразные повинности и наряды. Так, крепостные казаки, кроме работ в крепостях занимались и казенным хлебопашеством, от которого казна ничего не выигрывала, а казаки пришли в совершенное разорение. Мысль о заведении казенного хлебопашества принадлежит начальнику сибирских линий генералу Киндерману, который предложил еще другой проект - о продовольствии войск Северо-Восточной Сибири, вместо хлеба, - березовою истолченною корою, во избежание казне Ее Императорского Величества ущерба. Между тем потребность усилить вооруженное народонаселение для охраны наших сибирских линий постепенно возрастала. Вследствие сего, в период времени с 1770-1799 гг., были зачислены в казаки: 138 запорожцев, взятых в плен в Польше, пленные польские конфедераты, маловажные преступники и около 2 тыс. местных солдатских детей. В последующие годы прирост казачьего населения, главным образом, происходит от зачисления в него крестьян. В двадцатилетний период (1847-1866 гг.) было переселено в войско более 40 тыс. душ обоего пола, в том числе 42 крестьянских деревни, лежащие смежно и черезполосно с казачьими станицами по Иртышской и по так называемой Горькой линиям (северная полоса Акмолинской области).
Н. Н. Каразин. Иноплеменные предки нынешних сибирских казаков.
Зачисление в казаки пленных поляков армии Наполеона. 1891
В пятидесятых годах Сибирское казачье войско состояло уже из 10-ти конных полков и 2-х конноартиллерийских батарей. Полки эти, имевшие много общего с тогдашними нашими драгунскими полками, действительно представляли грозную силу для азиатских неприятелей. К сожалению, такой прекрасный боевой материал наполовину терял свое достоинство от господствовавших, в то время, в нашей армии понятиях о боевой подготовке солдата и цели строевых учений, причем за малейшие ошибки налагались самые строгие, можно сказать, жестокие наказания. Точно так же и в Сибири били казаков - палками, шашками, ногайками, секли розгами, иногда до тех пор, пока начальник не выкурит нескольких трубок табаку. От подобных экзекуций не избавлялись и казачки, а в прежние времена даже и офицеры. Так, Золотов в «Материалах для истории Сибирского казачьего войска» упоминает, что один командир (из немцев) ходатайствовал у начальника сибирских линий - Киндермана: бить нещадно плетьми перед командой какого-то казачьего офицера в чине хорунжего за то, что тот в споре с армейским офицером сказал: «Я - хорунжий, ты - поручик; все равно свой брат офицер». Должно заметить, что в те времена офицеры регулярных войск считались почему-то выше казачьих.
Казачьи полковые командиры сороковых и пятидесятых годов, наводившие ужас на все мужское и женское население станицы, занимались не столько боевой подготовкой казаков, сколько, в сущности, только одной фронтовой муштровкой, хозяйством и всевозможным сбережением фуражной экономии, принадлежащей, по понятиям того времени, к числу так называемых безгрешных доходов.
Из этих доходов полковые командиры наживали себе целые состояния, как, напр., Гулькевич, составивший себе кругленький капитал в 80 тыс. рублей.
Понятно, что всякое увеличение экономии от фуражного довольствия, неблагоприятно отражалось на годности казачьих лошадей для полевой службы, делая их слабосильными и малоспособными к продолжительным и быстрым движениям. Сам Гасфорд рассказывал мне, что на произведенном им конном ученье 10-му казачьему полку в Копале, он сделал замечание полковому командиру полковнику Абакумову относительно слабосилия и вообще дурного содержания лошадей, поставив ему на вид: медленность в движениях и уставных построениях полка, а при атаке с места заметил недостаток быстроты и стремительности, составляющих одно из основных боевых качеств конницы. На это Абакумов с детски наивною самонадеянностью отвечал, что это происходит от чрезмерной сытости лошадей, которые, получая ежедневно обильную дачу овса даже с излишком против положения, действительно отяжелели и через это несколько утратили присущую им способность к быстрым движениям с места.
Таковы были в те времена командиры казачьих частей. О желании начальников или даже о попытке их ввести разумные начала в военном быте казаков и в то же время сохранить особенности, присущие народному русскому характеру, не было и речи.
С другой стороны, самый прилив в состав войска постороннего элемента, вовсе не подготовленного к казачьей службе, т. е. крестьян, преобладал, как было сказано выше, в Сибирском войске и оказывал неблагоприятное влияние на боевые качества казачьего населения. Кавказские же линейные казаки имели более однородный состав, и с самого своего основания - значительные казачьи кадры, впоследствии усиленные малороссийскими и донскими казаками.
Понятно, что при таких условиях службы и внутреннего быта, у сибирских казаков того времени не могли развиться боевые качества, которые приобретаются более всего боевой практикой. Но случаи вооруженных столкновений с азиатскими неприятелями в те времена были вообще редки и поэтому сибирские казаки не могли приобрести боевого закала в такой мере, как Кавказское линейное казачье войско, которое создалось и выросло посреди грозной военной обстановки и прошло суровую боевую школу в непрерывной борьбе с таким фанатическим неприятелем, как кавказские горцы.
Впоследствии, когда Средняя Азия, подобно Кавказу, сделалась хорошею боевою школою для наших войск, сибирские казаки, принимая деятельное участие в военных действиях в пределах среднеазиатских ханств - Хивы, Бухары и Кокана, под руководством опытных и способных начальников, скоро освоились с боевой обстановкой и постепенно приобрели тот дух кавалерийской отваги, который составляет важное условие успеха на войне.
Но и ранее этого времени, военные летописи Сибирского казачьего войска заключают в себе несколько случаев, где сибирские казаки в столкновениях с азиатскими неприятелями выказали подвиги геройской храбрости, причем при этих столкновениях, почти всегда, горсть наших казаков должна была бороться с тысячными скопищами киргиз и других азиатских хищников. В ряду этих подвигов наиболее обращает на себя внимание подвиг хорунжего Алексея Рытова в 1837 году во время Кенисаринского бунта.
Султан Кенисара Касимов был внук знаменитого киргизского султана Аблая. Он возмечтал восстановить ханское звание в Средней орде и для осуществления этой цели, выступил открытым врагом России и вновь введенного в Киргизской степи русского управления.
Отличаясь решительностью, энергиею, мстительностью и жестокостью к побежденным, Кенисара успел в короткое время собрать около себя значительные скопища. Всегда щегольски одетый в бархатный бешмет с эполетами, с знаменщиком позади, окруженный джигитами и наездниками с длинными копьями, Кенисара гарцовал всегда впереди своей многочисленной свиты.
По словам очевидцев, Кенисара был невысок ростом, черты лица напоминали калмыцкий тип, узкие глаза сверкали умом, энергией и лукавством. В своих набегах Кенисара был подобен всесокрушающему урагану: он не останавливался ни перед какими бы то ни было препятствиями и пользовался безграничною, до самоотвержения, преданностию своих сторонников. Скитальческая жизнь Кенисары, полная стольких тревог и опасностей, кончилась печально. В 1847 году он предпринял набег на дикокаменных киргиз, имевших свои стойбища в горной котловине озера Иссык-Куль и в верховьях р. Чу. Но здесь счастье изменило Кенисаре: передовой пятитысячный его отряд, под предводительством Худайменды Газина, был разбит дикокаменными киргизами ведения бия Армана. После того и сам Кенисара был завлечен дикокаменными киргизами в ущелье Майтау, близ нынешнего Токмака, где, будучи захвачен в плен, подвергся истязаниям и насмешкам и затем убит вместе с двумя его братьями, двумя племянниками и пятнадцатью султанами.
Столкновение хорунжего Рытова с тысячным скопищем мятежных киргиз, под начальством самого Кенисары, произошло 5-го декабря 1837 года, при следующих обстоятельствах. Назначенный для сопровождения торгового каравана отряд казаков под начальством хорунжего Рытова в составе 6 урядников, 1-го фельдшера и 48 казаков в 250 верстах за Актавским укреплением, оставил для прикрытия провианта, фуража и тяжестей 19 казаков при 2-х урядниках и фельдшере, а с остальными Рытов проводил караван еще за 50 верст, по направлению к р. Чу. В это время скопище киргиз, под личным начальством султана Кенисары, внезапно напали на оставленных с обозом казаков. После упорной обороны все казаки были убиты киргизами.
Между тем хорунжий Рытов проводил караван за пределы Голодной степи и, ничего не зная об участи, постигшей оставленных с обозом казаков, возвращался обратно по прежнему пути к Актавскому укреплению. 5-го декабря, в 20-ти верстах не доходя до того места, где были оставлены им казаки, совершенно неожиданно подвергся нападению тех же самых скопищ в числе 1 т. человек, под начальством Кенисары. Киргизы, увлеченные только что одержанным успехом и воспламененные присутствием самого Кенисары, для которого они были готовы на всякие кровавые жертвы, с яростию ударили на наш малочисленный отряд со всех сторон. В течение трех дней горсть наших казаков мужественно выдерживала натиск многочисленного неприятеля, пылавшего дикою и фанатическою ненавистью и злобою к русским. Несмотря на явную несоразмерность сил, наши казаки, с хорунжим Рытовым во главе, сами ударили на киргиз и выбили их из завалов. Во время этой отчаянной схватки хорунжий Рытов, а также три урядника и один казак были убиты, а из остальных были ранены 1 урядник и 21 казак. Этот смелый удар горсти наших казаков сразу осадил киргиз. Озадаченные стойкостью и беззаветной отвагой наших храбрых казаков и заметив приближение отряда войскового старшины Симонова, спешившего на помощь из Актавского укрепления, киргизы после того уже не возобновляли более нападений и вскоре ушли вглубь степи.
В награду отличной храбрости и мужества, оказанных казаками отряда хорунжего Рытова, Император Николай Павлович пожаловал 7 знаков отличия военного ордена, которые и были возложены на наиболее отличившихся. Этот геройский подвиг хорунжего Рытова может служить наглядным доказательством, что сибирские казаки, когда обстоятельства того требовали, могли проявить такие же подвиги храбрости и самоотвержения, как и их достойные собратья на Кавказе.
Н. Н. Каразин. Дело Рытова. Трехдневный бой со скопищами Кенисары. 1891
Переходя к дальнейшему рассмотрению возбужденного вопроса относительно предосудительных наклонностей и праздного образа жизни сибирских казаков, считаю необходимым сказать несколько слов о складе их внутреннего и хозяйственного быта. При этом я должен оговориться, что все изложенное ниже относится к прошлому времени и, следовательно, имеет только историческое значение. Служба казаков в прежнее время т. е. в пятидесятых годах, кроме командировок в состав отрядов, формируемых для степных экспедиций, прикрытия купеческих караванов, службы на пикетах, расположенных на почтовых станциях в Киргизской степи и, наконец, строевых занятий в станицах, заключались также и в отбывании других повинностей и нарядов по хозяйственной части полков.
Так, казаки обязаны были поставлять казенное сено, сплавлять лес для казенных надобностей и перевозить овес на карбазах по р. Иртышу, хотя цена на казенную поставку овса назначалась с перевозкой. На внутренно служащих, т. е. уже пожилых казаков, лежали работы на войсковых фабриках и заводах, впоследствии упраздненных, и несение обязанностей ямщиков на почтовых станциях, содержимых полковыми командирами. Затем, на малолетках и отставных казаках лежали земские повинности: исправление мостов и дорог, сопровождение арестантов, отбывание подвод и пр. Таким образом, в те тяжелые времена все казачье население, почти поголовно, было занято службою в отрядах, строевыми занятиями в станицах и работами по полковому хозяйству и для войсковых надобностей. При таких условиях полевой и внутренней службы казакам было весьма затруднительно заниматься хлебопашеством для поддержания своего домашнего хозяйства. В сущности, оно только и могло поддерживаться тем, что тогда, т. е. до 1861 года, на все мужское население войска отпускался казенный провиант. Но когда на основании закона 1861 года положено было содержать вместо десяти полков только три, остальным казакам, не находящимся на службе, отпуск казенного провианта был прекращен.
Н. Н. Каразин. Ямская и конвойная служба в степи. 1891
Понятно, что такой крутой поворот к новым порядкам без соблюдения необходимой в подобных случаях постепенности, нарушая самые существенные интересы казаков, не мог не отразиться, в особенности на первых порах, крайне неблагоприятно на их хозяйственном быте. Казакам приходилось, волей-неволей, сделаться прилежными работниками как в поле, так и в домашнем хозяйстве. Но осуществить этот на практике оказалось не так легко, потому что, находясь, как было упомянуто выше, постоянно и почти поголовно на службе, казаки потеряли навык к земледельческому труду, а ремеслам их не обучали. Вследствие чего, в этот период времени, казаки постепенно приучились к беззаботности в удовлетворении своих жизненных потребностей и, как сознаются передовые лица казачьего сословия, начали мало-помалу избегать даже домашних работ, требующих физической силы, возлагая их на киргиз-джатаков (бедняков), соглашавшихся исполнять эти работы за самую ничтожную плату. Но можно ли обвинять во всем этом только одних казаков? Позволяю себе полагать, что равнодушие казаков к домашнему и вообще к хозяйственному труду и возникшая затем их экономическая обессиленность не могли произойти случайно от одной какой-либо причины, но были следствием совокупности многих неблагоприятных местных условий и обстоятельств, нарождавшихся в течение десятилетий.
В ряду этих обстоятельств, кроме упомянутого выше почти поголовного наряда на службу, немаловажное значение имеют и местные условия почвы и климата. Нельзя забывать, что в Сибири, а в особенности в Киргизской степи, не встречается сплошных земель, удобных для земледельческой культуры. Только отдельные участки, расположенные спорадически нередко смежно с бесплодными песками и солонцами, поддаются земледельческому труду.
Но и в более плодородных местах стали повторяться в последнее время неурожаи, например в Кокчетовском уезде, составляющем в сущности продолжение известного по плодородию своей почвы Курганского округа Тобольской губернии. Вследствие чего были примеры, что даже свободные поселенцы, водворенные в Киргизской степи, после нескольких лет борьбы с бесплодностью почвы, бросали эти земли и возвращались на родину или переходили в другие места. В районе же казачьих земель на так называемой Иртышской линии: недостаток воды, сильные жары и кобылка губят посевы и парализуют труд земледельца. Это вынуждает казаков докупать хлеб у крестьян Томской губернии и арендовать у них земли под пашни в лесных борах на правом берегу р. Иртыша в расстоянии от 80 до 100 верст от станиц. Столь неблагоприятно обставленный труд казаков, при дальности рынков и дороговизне доставки, естественным образом может убить всякую энергию и охоту к занятию хлебопашеством. После этого неудивительно, что казаки более предпочитают заниматься меновой торговлей с киргизами, и только частию скотоводством.
Но и в правильном ведении этой отрасли хозяйства встречаются в некоторых местностях, например, на Горькой линии, немаловажные затруднения. По совершенному почти отсутствию на этой линии проточной, пресной воды, водопоем для домашнего скота служат горько-соленые, местами загнившие озера, что, при недостатке ветеринарного надзора, порождает почти вечные падежи скота.
К сожалению, в прежние времена войсковое начальство более обращало внимания на внешнюю, показную сторону службы, т. е. строевое образование и обмундирование казаков, и вообще мало присматривалось к нуждам и интересам населения. От этого явления внутренней, бытовой жизни и хозяйства казаков ускользали от их внимания. Затем, нельзя не остановиться и на том обстоятельстве, что большинство реформ в Сибирском казачьем войске было направлено не на улучшение и поощрение разных отраслей казачьего хозяйства - хлебопашества, скотоводства, рыболовства, пчеловодства, заводской, ремесленной и кустарной промышленности, но на улучшение быта офицеров и чиновников и на усиление их состава. Между тем, по исследованиям Г. Краснова, процент чиновников в Сибирском войске, превышая такой же процент в других казачьих войсках - Оренбургском, Кубанском, Забайкальском и Амурском, требует на содержание их и больших денежных затрат в ущерб другим неотложным войсковым потребностям, например, улучшению и развитию станичных и поселковых школ для казачьих детей. Вследствие сего, по исследованиям Ф. Н. Усова, процент грамотных казаков в войске в восьмидесятых годах был менее, нежели в 1823 году, а в 1895 году многие учителя и учительницы поселковых школ начали отказываться от своих должностей по крайней ничтожности получаемого ими содержания.
Едва ли можно оспаривать, что при более энергичном и заботливом отношении войскового начальства к нуждам казачьего населения и поощрении более трудолюбивых хозяев, промышленно-экономический быт казаков мог бы получить другое более благоприятное течение, при котором неминуемо последовал бы подъем этого быта и прирост в сфере домашнего хозяйства казаков. С постепенным же развитием материального благосостояния было бы вполне обеспечено и исправное снаряжение казаков на внешнюю службу вне пределов войска.
Отсюда видно, как неосновательны упомянутые выше суждения некоторых лиц о чуть ли не поголовной лености казаков. Если действительно и встречается между ними равнодушие к домашнему и сельскохозяйственному труду, то это проявляется лишь в единичных случаях и коренится, по-видимому, не столько в них самих, сколько составляет, скорее, результат многих неблагоприятно сложившихся местных условий и обстоятельств, как это было подробно объяснено выше. Обвиняя казаков в лености, некоторые идут еще дальше в этом направлении и упрекают их в том, что они иногда, даже между собою, говорят на киргизском языке, находя это почему-то неблаговидным. На первый взгляд казалось бы, что это обвинение и имеет некоторое основание, но если вникнуть в дело и припомнить, что казаки прежде всего вооруженное народонаселение, которое должно быть готово, по первому призыву, идти в бой с неприятелем, и притом быть всегда впереди для собрания сведений о местности, а также и о силах и расположении противника, то рассматриваемый вопрос примет совершенно иную окраску.
Занимая своими поселениями окраину Киргизской степи, а частию и самую степь, сибирские казаки, естественным образом, должны были издавна войти в сношение с киргизами и, ознакомившись с их домашним бытом, кочевым образом жизни и языком, постепенно приобрели нравственное влияние на кочевников. Но, обладая общею со всеми сибиряками способностью скоро понимать народы Востока и разделять их миросозерцание и идеи, как это заметили даже иностранцы, например, известный ученый Реклю, - казаки, в свою очередь, содействовали проведению в среду кочевых обитателей степи русских идей и воззрений. С другой стороны, командирование в китайские города - Чугучак и Кульджу - в состав конвоя при тамошних наших консульствах, доставила казакам случай приобрести практическим путем познания в китайском разговорном языке, на котором некоторые из них объясняются весьма удовлетворительно. Киргизский же язык они знают в совершенстве. Вследствие чего при объяснениях не только с киргизами, но даже и с китайцами, можно обходиться без переводчика. Наконец, продолжительная служба в отрядах и участие в степных походах и экспедициях дало сибирским казакам возможность ознакомиться с особенностями степных местностей, развить в себе топографическую меткость глаза и вполне освоиться со степным климатом. Благодаря этим прирожденным, так сказать, качествам казаков, у них выработалось уменье ориентироваться на всякой местности и во всех случайных положениях, а при знании туземных наречий и способность всюду приспособляться и уживаться со всякими азиатскими инородцами, что, неоспоримо, имеет важное значение в военное время. Все это приводит к заключению, что с военной точки зрения и ввиду особых исключительных условий казачьей службы на наших азиатских окраинах, прилегающих к степям Средней Азии и к западным пределам Китая, когда войскам приходится быть посреди непривычных условий и мало- или вовсе незнакомого населения, приведенный упрек оказывается односторонним и не только теряет свое значение, но, скорее, должен быть поставлен в заслугу казакам.
Из ученых путешественников, посетивших Сибирь и высказавших свои замечания об отношениях сибирских казаков к местному киргизскому населению, должно остановиться на замечаниях Петра Петровича Семенова, изложенных им в особой записке, доведенной до сведения генерал-губернатора Г. X. Гасфорда. <…> Я остановлюсь только на той части ее, в которой уважаемый автор коснулся сибирских казаков, а именно вопроса об упрочении возможно лучших отношений между ними и киргизами. По его мнению, «для этой цели до сих пор еще сделано немного и это очень естественно, потому что трудно контролировать и направлять издалека подобные отношения, которые более всего находятся в руках самых мелких местных начальников, начиная от пикетных урядников и дистанционных офицеров. Истребить разом все частные и мелкие злоупотребления в этом роде, конечно, не может никакое благонамеренное высшее начальство, но оно может легко решить вопрос: нет ли корней зла более общих и нет ли средств к их устранению. Что неуважение казаков к правам и собственности киргизов достигает до высокой степени, что мелкое их грабительство и насилие прикрывается местными казачьими начальствами, это слишком известно. Пикетные казаки обыкновенно отправляются на охоту за киргизским скотом; при этом иногда происходят стычки и случается, что безоружный киргиз остается падшею жертвою обороны своих прав, и в таком случае местное казачье начальство покрывает преступление и не доводит его до сведения генерал-губернатора. После нескольких подобных событий естественно, что может случиться и наоборот, т. е. падет русский жертвою и вместо тщательного розыска и примерного наказания виновных, не в интересах ли казачьего начальства как можно более затемнить и запутать все происшествие, так что виновные остаются безнаказанными, и вера в русское правосудие и страх преследования русскими законами подорвется между киргизами окончательно. Не распространяясь о последствиях, которые подобные события иметь могут, я постараюсь показать, где нужно искать корень зла. Что содержание казачьего офицера вполне недостаточно для поддержания самой умеренной жизни во время пребывания в отрядах в степи и что земли, даваемые им на линии, обращаются в миф, потому что они не могут ими пользоваться, - это давно известно. Стало быть, после более или менее долгой борьбы с своею совестью или нравственными началами, если они внушены ему воспитанием, офицер находит вынужденным добывать себе то, - чего ему не доплачивает правительство, - из посторонних источников, т. е. у киргизов. В таком самоуправном способе снискания себе необходимого, конечно, очень мало здравой экономии. При обращении киргизских натуральных предметов в деньги половина ценностей остается в руках покупателей этих предметов, да и для подобных стяжаний офицер должен смотреть сквозь пальцы на стяжание исполнителей своей воли, т. е. казаков. Итак, каждый рубль ценности, приобретаемой офицером, может обойтись орде в десять. Поселенные казаки находятся с киргизами несравненно в лучших отношениях, чем отрядные, потому что начальство их обеспечено земледелием и они сами нуждаются в своих соседях-киргизах и стараются сохранить с ними дружественные отношения».
На приведенные заметки Г. X. Гасфорд, с своей стороны, сделал некоторые возражения, в которых ярко образовался его взгляд на этот вопрос с государственной точки зрения. Гасфорд находил, что к уничтожению притеснений и обид, испытываемых киргизами от казаков, принимаются должные меры строгими внушениями ближайшему начальству. Притеснения эти ограничиваются большею частью отгоном барана или вола, тайком от начальников. Но страх, питаемый киргизами к казакам, едва ли в нашей пользе уничтожить, особенно если взять в соображение, что в степи для содержания в порядке и повиновении полумиллиона киргиз находится от полуторы до двух тысяч казаков. Добавьте к тому, что киргиз, свыкшийся с своей лошадью и вместе с нею удобно переносящий все лишения, гораздо лучший всадник, чем казак, и чтобы он был столько же хороший воин - ему недостает оружия и уничтожения питаемого им панического страха к одному имени казака. Если бы этого не было, то не мы им, а они нам предписывали бы законы.
Такой же взгляд на отношения казаков, как вооруженного народонаселения, к киргизам имел и приемник Гасфорда - Дюгамель. По его мнению: «Пока мы будем сильны, киргизы будут покорны. Но если наше могущество потерпело малейшую неудачу, они обратятся против нас».
Приведенные замечания генералов Гасфорда и Дюгамеля, отличающиеся более широким государственным взглядом на дело, должно признать вполне основательными и заслуживающими особого внимания. С своей стороны позволяю себе добавить, что в деле о столкновениях казаков с киргизами нельзя безусловно обвинять только одну сторону, т. е. казаков, оставляя без внимательного рассмотрения и действия другой стороны. Не подлежит сомнению, что казаки эксплоатируют киргизов, у которых они к тому же и заняли лучшие места в степи для своих поселений и тем, до некоторой степени, стеснили кочевников, которым по образу жизни действительно необходимы для их стад обширные пастбища. Но, с своей стороны, и киргизы, несмотря на то, что этих пастбищ, по сравнению их с количеством имеемого у киргиз скота, оказывалось весьма достаточно, распространяли свои кочевья за пределы собственно Киргизской степи, переходя со своими стадами в приграничные местности Томской губ. и даже за черту государственной границы, - в китайские владения. Вообще, при всех своих столкновениях с казаками, киргизы вовсе не разыгрывали роль каких-то жертв казачьего насилия, как многие полагают, а при каждом удобном случае старались мстить казакам и вообще платили им тою же монетою. Не говоря про отдаленные времена, когда киргизы грабили и жгли приграничные со степью казачьи поселения и увлекали в неволю казачьих женщин и детей, но и в более близкое к нам время Кенисаринского бунта, киргизы проделывали почти то же самое и, сверх того, облагали купеческие торговые караваны тяжелыми поборами или подвергали их полному разграблению, так что мы были вынуждены отправлять эти караваны под прикрытием военного конвоя. Даже в восьмидесятых годах киргизские конокрады, для которых угон лошадей считается своего рода удальством, наводили ужас на приграничные с Киргизской степью селения Курганского округа Тобольской губ. Дело доходило до того, что крестьяне решились выплачивать одному из самых дерзких и отчаянных киргизских конокрадов особую сумму, лишь бы избавиться от его воровских покушений.
Обобщая приведенные факты и дополняя их другими соображениями, должно сказать, что при соприкосновении оседлых, культурных народов с кочевыми племенами вопрос об эксплоатировании представляет собою меч обоюдоострый.
При более всестороннем рассмотрении вопроса в связи с историческими фактами и исследованиями лиц, основательно изучивших историю Востока, оказывается, что кочевники, поддавшись оседлому государству и не будучи с самого начала обложены податями, т. е. ничего ему не давая сами, получали с него в то же время дань в виде жалованья, подарков и угощений и, следовательно, в сущности его эксплоатировали. Эта эксплоатация была доведена некоторыми из киргизских султанов до совершенства. Так, султан Валий, живший в нынешнем Кокчетавском уезде, сумел в одно и то же время получать денежные субсидии от русского и китайского правительств. Между тем при слабости, неудаче и вообще при затруднительном положении, в котором могло оказаться оседлое государство, кочевые подданные, пользуясь этим, действовали так, как бы никогда не были связаны присягою и другими обязательствами. При восстановлении же порядка в господствующем государстве, кочевники снова обращались в покорных подданных и эксплоатировали оседлые государства по-прежнему. Так поступали кочевники, подвластные Китаю и России. <…>
Н. Н. Каразин. Объясачение Средней киргиз-кайсацкой орды. Царский указ. 1891
В заключение всего сказанного мною выше о сибирских казаках, считаю необходимым добавить, что в настоящее время, когда Киргизская степь сделалась уже внутреннею областью империи и в ней водворено полное спокойствие, нельзя забывать, что оно во многом обязано казакам, которые при всех вооруженных столкновениях с киргизами и другими среднеазиатскими инородцами всегда были впереди и принимали на себя первые их удары. Можно сказать, что с того времени и поныне Сибирское казачье войско служит твердым и вполне надежным оплотом России на ее далеких окраинах, прилегающих к Китаю.
См. также:
• А. Е. Новоселов. Иртышский казак;
• В. А. Остафьев. Землевладение и земледелие Сибирского казачьего войска.
Другие отрывки из книги И. Ф. Бабкова:
• Омск;
• Ковалевский, Гасфорд, Валиханов;
• Откуда есть пошли Пишпек и Алматы;
• Зайсанский пост: Основание;
• Нападение кызылаяков на Зайсанский пост.
Н. Н. Каразин. Военно-поселенческая служба сибирских казаков. Встреча начальства. 1891
Кратковременное пребывание Циммермана в Омске, по возвращении из Зачуйского края, ознаменовалось рядом обедов и вечеров, которыми омское военное общество старалось чествовать покорителя Пишпека. К сожалению, на одном из обедов, а именно у полковника князя Шаховского, на который был приглашен Циммерман, произошел прискорбный случай, едва не кончившийся дуэлью. В числе лиц, приглашенных на этот обед, были: начальник штаба генерал Гинтовт, наказный атаман Сибирского казачьего войска генерал Кринский, я и несколько других лиц и дам из омского высшего общества.
В среде гостей, с самого начала, завязался оживленный разговор о недавней военной экспедиции за р. Чу и о том участии, которое принимали в ней войска Сибирского корпуса, а в том числе и сибирские казаки. Циммерман, похвалив пехоту и артиллерию, очень дурно отозвался о боевых качествах сибирских казаков. Как кавказец, участвовавший во многих экспедициях противу горцев и хорошо знакомый с беззаветною отвагою и храбростию кавказских линейных казаков, Циммерман высказал свое суждение о сибирских казаках относительно, т. е. по сравнению с их кавказскими собратьями, которые, пройдя кровавую, боевую школу в горах Кавказа, под руководством таких вождей, как Круковской, Слепцов, Камков и другие, неоспоримо, далеко превосходили сибирских казаков в боевом отношении.
Услышав столь нелестный отзыв о своих казаках, генерал Кринский, с запальчивостью старого гусара, набросился на Циммермана с упреками: завязался крупный спор, в пылу которого Кринский закричал на Циммермана: «Как вы смеете так дерзко отвечать мне! Руки по швам!»
Эти слова произвели ошеломляющее действие на Циммермана, который со дня на день ждал приказа о своем производстве в генералы. Не помня себя, Циммерман бросился с поднятыми кулаками на Кринского, и Бог знает, чем бы кончилась эта сумятица, если бы генерал Гинтовт и я не поспешили разнять обе враждующие стороны. Кринский, извинившись перед хозяином дома князем Шаховским, что не может остаться обедать, тотчас же уехал домой. Сцена эта произвела на всех присутствующих тяжелое впечатление. Обед прошел в молчаливом, грустном настроении и все с нетерпением ждали конца, чтобы скорее разъехаться. На другой день в мою квартиру, где жил Циммерман, явились к нему секунданты от генерала Кринского. Но дело до дуэли не дошло, вследствие вмешательства самого Г. Хр. Гасфорда, у которого и состоялось примирение враждующих сторон, хотя, может быть, и неискреннее, но по крайней мере с соблюдением наружного декорума. Гинтовт, впрочем, говорил, что во время этих объяснений у Гасфорда Циммерман был в таком возбужденном состоянии, что едва не повторилась та же сцена, которая произошла на квартире у князя Шаховского. Вскоре после этого Циммерман, произведенный в генералы, уехал из Омска.
Мнение Циммермана о сибирских казаках, выраженное публично и в довольно резкой форме, произвело на всех нас крайне неприятное впечатление, тем более что и было несправедливо. Впоследствии мне неоднократно приходилось слышать подобные же неосновательные суждения от лиц, приезжавших в Сибирь из Петербурга для ревизий и осмотров войск, местных управлений и заведений, а также от посещавших Сибирь ученых путешественников и туристов.
Все эти суждения, схваченные вдобавок на лету, большею частью сводились к тому, что сибирские казаки не имеют военного закала и далеко отстали в этом отношении не только от кавказских линейных казаков, но и от уральских. Затем указывалось, что они ленивы, беспечны и ведут, большею частию, праздную жизнь.
Во время моей продолжительной службы в Сибири я имел полную возможность ознакомиться с сибирскими казаками. А потому считаю необходимым коснуться этого вопроса, конечно, в самом сжатом очерке, и высказать мой взгляд на это дело.
Прежде всего я должен сказать, что Сибирское казачье войско возникло и получило дальнейшее военное и общественное устройство и заняло своими поселениями земельные районы в Сибири и Киргизской степи - исключительно по распоряжению правительства.
В этом отношении оно резко различается от Донского и Уральского войск, которые образовались самобытно, движением вольных и охочих людей на окраины государства. Ядро Сибирского казачьего войска образовывалось постепенно из местных казаков - городских и крепостных, а также выписных, которыми называли сибирских крестьян, выписываемых, т. е. посылаемых на временную службу для работ по возведению крепостей и редутов на существовавших прежде сибирских передовых военных линиях.
Н. Н. Каразин. Казаки при постройке линейных крепостей. 1891
Во второй половине XVIII столетия все эти категории казаков отбывали самые разнообразные повинности и наряды. Так, крепостные казаки, кроме работ в крепостях занимались и казенным хлебопашеством, от которого казна ничего не выигрывала, а казаки пришли в совершенное разорение. Мысль о заведении казенного хлебопашества принадлежит начальнику сибирских линий генералу Киндерману, который предложил еще другой проект - о продовольствии войск Северо-Восточной Сибири, вместо хлеба, - березовою истолченною корою, во избежание казне Ее Императорского Величества ущерба. Между тем потребность усилить вооруженное народонаселение для охраны наших сибирских линий постепенно возрастала. Вследствие сего, в период времени с 1770-1799 гг., были зачислены в казаки: 138 запорожцев, взятых в плен в Польше, пленные польские конфедераты, маловажные преступники и около 2 тыс. местных солдатских детей. В последующие годы прирост казачьего населения, главным образом, происходит от зачисления в него крестьян. В двадцатилетний период (1847-1866 гг.) было переселено в войско более 40 тыс. душ обоего пола, в том числе 42 крестьянских деревни, лежащие смежно и черезполосно с казачьими станицами по Иртышской и по так называемой Горькой линиям (северная полоса Акмолинской области).
Н. Н. Каразин. Иноплеменные предки нынешних сибирских казаков.
Зачисление в казаки пленных поляков армии Наполеона. 1891
В пятидесятых годах Сибирское казачье войско состояло уже из 10-ти конных полков и 2-х конноартиллерийских батарей. Полки эти, имевшие много общего с тогдашними нашими драгунскими полками, действительно представляли грозную силу для азиатских неприятелей. К сожалению, такой прекрасный боевой материал наполовину терял свое достоинство от господствовавших, в то время, в нашей армии понятиях о боевой подготовке солдата и цели строевых учений, причем за малейшие ошибки налагались самые строгие, можно сказать, жестокие наказания. Точно так же и в Сибири били казаков - палками, шашками, ногайками, секли розгами, иногда до тех пор, пока начальник не выкурит нескольких трубок табаку. От подобных экзекуций не избавлялись и казачки, а в прежние времена даже и офицеры. Так, Золотов в «Материалах для истории Сибирского казачьего войска» упоминает, что один командир (из немцев) ходатайствовал у начальника сибирских линий - Киндермана: бить нещадно плетьми перед командой какого-то казачьего офицера в чине хорунжего за то, что тот в споре с армейским офицером сказал: «Я - хорунжий, ты - поручик; все равно свой брат офицер». Должно заметить, что в те времена офицеры регулярных войск считались почему-то выше казачьих.
Казачьи полковые командиры сороковых и пятидесятых годов, наводившие ужас на все мужское и женское население станицы, занимались не столько боевой подготовкой казаков, сколько, в сущности, только одной фронтовой муштровкой, хозяйством и всевозможным сбережением фуражной экономии, принадлежащей, по понятиям того времени, к числу так называемых безгрешных доходов.
Из этих доходов полковые командиры наживали себе целые состояния, как, напр., Гулькевич, составивший себе кругленький капитал в 80 тыс. рублей.
Понятно, что всякое увеличение экономии от фуражного довольствия, неблагоприятно отражалось на годности казачьих лошадей для полевой службы, делая их слабосильными и малоспособными к продолжительным и быстрым движениям. Сам Гасфорд рассказывал мне, что на произведенном им конном ученье 10-му казачьему полку в Копале, он сделал замечание полковому командиру полковнику Абакумову относительно слабосилия и вообще дурного содержания лошадей, поставив ему на вид: медленность в движениях и уставных построениях полка, а при атаке с места заметил недостаток быстроты и стремительности, составляющих одно из основных боевых качеств конницы. На это Абакумов с детски наивною самонадеянностью отвечал, что это происходит от чрезмерной сытости лошадей, которые, получая ежедневно обильную дачу овса даже с излишком против положения, действительно отяжелели и через это несколько утратили присущую им способность к быстрым движениям с места.
Таковы были в те времена командиры казачьих частей. О желании начальников или даже о попытке их ввести разумные начала в военном быте казаков и в то же время сохранить особенности, присущие народному русскому характеру, не было и речи.
С другой стороны, самый прилив в состав войска постороннего элемента, вовсе не подготовленного к казачьей службе, т. е. крестьян, преобладал, как было сказано выше, в Сибирском войске и оказывал неблагоприятное влияние на боевые качества казачьего населения. Кавказские же линейные казаки имели более однородный состав, и с самого своего основания - значительные казачьи кадры, впоследствии усиленные малороссийскими и донскими казаками.
Понятно, что при таких условиях службы и внутреннего быта, у сибирских казаков того времени не могли развиться боевые качества, которые приобретаются более всего боевой практикой. Но случаи вооруженных столкновений с азиатскими неприятелями в те времена были вообще редки и поэтому сибирские казаки не могли приобрести боевого закала в такой мере, как Кавказское линейное казачье войско, которое создалось и выросло посреди грозной военной обстановки и прошло суровую боевую школу в непрерывной борьбе с таким фанатическим неприятелем, как кавказские горцы.
Впоследствии, когда Средняя Азия, подобно Кавказу, сделалась хорошею боевою школою для наших войск, сибирские казаки, принимая деятельное участие в военных действиях в пределах среднеазиатских ханств - Хивы, Бухары и Кокана, под руководством опытных и способных начальников, скоро освоились с боевой обстановкой и постепенно приобрели тот дух кавалерийской отваги, который составляет важное условие успеха на войне.
Но и ранее этого времени, военные летописи Сибирского казачьего войска заключают в себе несколько случаев, где сибирские казаки в столкновениях с азиатскими неприятелями выказали подвиги геройской храбрости, причем при этих столкновениях, почти всегда, горсть наших казаков должна была бороться с тысячными скопищами киргиз и других азиатских хищников. В ряду этих подвигов наиболее обращает на себя внимание подвиг хорунжего Алексея Рытова в 1837 году во время Кенисаринского бунта.
Султан Кенисара Касимов был внук знаменитого киргизского султана Аблая. Он возмечтал восстановить ханское звание в Средней орде и для осуществления этой цели, выступил открытым врагом России и вновь введенного в Киргизской степи русского управления.
Отличаясь решительностью, энергиею, мстительностью и жестокостью к побежденным, Кенисара успел в короткое время собрать около себя значительные скопища. Всегда щегольски одетый в бархатный бешмет с эполетами, с знаменщиком позади, окруженный джигитами и наездниками с длинными копьями, Кенисара гарцовал всегда впереди своей многочисленной свиты.
По словам очевидцев, Кенисара был невысок ростом, черты лица напоминали калмыцкий тип, узкие глаза сверкали умом, энергией и лукавством. В своих набегах Кенисара был подобен всесокрушающему урагану: он не останавливался ни перед какими бы то ни было препятствиями и пользовался безграничною, до самоотвержения, преданностию своих сторонников. Скитальческая жизнь Кенисары, полная стольких тревог и опасностей, кончилась печально. В 1847 году он предпринял набег на дикокаменных киргиз, имевших свои стойбища в горной котловине озера Иссык-Куль и в верховьях р. Чу. Но здесь счастье изменило Кенисаре: передовой пятитысячный его отряд, под предводительством Худайменды Газина, был разбит дикокаменными киргизами ведения бия Армана. После того и сам Кенисара был завлечен дикокаменными киргизами в ущелье Майтау, близ нынешнего Токмака, где, будучи захвачен в плен, подвергся истязаниям и насмешкам и затем убит вместе с двумя его братьями, двумя племянниками и пятнадцатью султанами.
Столкновение хорунжего Рытова с тысячным скопищем мятежных киргиз, под начальством самого Кенисары, произошло 5-го декабря 1837 года, при следующих обстоятельствах. Назначенный для сопровождения торгового каравана отряд казаков под начальством хорунжего Рытова в составе 6 урядников, 1-го фельдшера и 48 казаков в 250 верстах за Актавским укреплением, оставил для прикрытия провианта, фуража и тяжестей 19 казаков при 2-х урядниках и фельдшере, а с остальными Рытов проводил караван еще за 50 верст, по направлению к р. Чу. В это время скопище киргиз, под личным начальством султана Кенисары, внезапно напали на оставленных с обозом казаков. После упорной обороны все казаки были убиты киргизами.
Между тем хорунжий Рытов проводил караван за пределы Голодной степи и, ничего не зная об участи, постигшей оставленных с обозом казаков, возвращался обратно по прежнему пути к Актавскому укреплению. 5-го декабря, в 20-ти верстах не доходя до того места, где были оставлены им казаки, совершенно неожиданно подвергся нападению тех же самых скопищ в числе 1 т. человек, под начальством Кенисары. Киргизы, увлеченные только что одержанным успехом и воспламененные присутствием самого Кенисары, для которого они были готовы на всякие кровавые жертвы, с яростию ударили на наш малочисленный отряд со всех сторон. В течение трех дней горсть наших казаков мужественно выдерживала натиск многочисленного неприятеля, пылавшего дикою и фанатическою ненавистью и злобою к русским. Несмотря на явную несоразмерность сил, наши казаки, с хорунжим Рытовым во главе, сами ударили на киргиз и выбили их из завалов. Во время этой отчаянной схватки хорунжий Рытов, а также три урядника и один казак были убиты, а из остальных были ранены 1 урядник и 21 казак. Этот смелый удар горсти наших казаков сразу осадил киргиз. Озадаченные стойкостью и беззаветной отвагой наших храбрых казаков и заметив приближение отряда войскового старшины Симонова, спешившего на помощь из Актавского укрепления, киргизы после того уже не возобновляли более нападений и вскоре ушли вглубь степи.
В награду отличной храбрости и мужества, оказанных казаками отряда хорунжего Рытова, Император Николай Павлович пожаловал 7 знаков отличия военного ордена, которые и были возложены на наиболее отличившихся. Этот геройский подвиг хорунжего Рытова может служить наглядным доказательством, что сибирские казаки, когда обстоятельства того требовали, могли проявить такие же подвиги храбрости и самоотвержения, как и их достойные собратья на Кавказе.
Н. Н. Каразин. Дело Рытова. Трехдневный бой со скопищами Кенисары. 1891
Переходя к дальнейшему рассмотрению возбужденного вопроса относительно предосудительных наклонностей и праздного образа жизни сибирских казаков, считаю необходимым сказать несколько слов о складе их внутреннего и хозяйственного быта. При этом я должен оговориться, что все изложенное ниже относится к прошлому времени и, следовательно, имеет только историческое значение. Служба казаков в прежнее время т. е. в пятидесятых годах, кроме командировок в состав отрядов, формируемых для степных экспедиций, прикрытия купеческих караванов, службы на пикетах, расположенных на почтовых станциях в Киргизской степи и, наконец, строевых занятий в станицах, заключались также и в отбывании других повинностей и нарядов по хозяйственной части полков.
Так, казаки обязаны были поставлять казенное сено, сплавлять лес для казенных надобностей и перевозить овес на карбазах по р. Иртышу, хотя цена на казенную поставку овса назначалась с перевозкой. На внутренно служащих, т. е. уже пожилых казаков, лежали работы на войсковых фабриках и заводах, впоследствии упраздненных, и несение обязанностей ямщиков на почтовых станциях, содержимых полковыми командирами. Затем, на малолетках и отставных казаках лежали земские повинности: исправление мостов и дорог, сопровождение арестантов, отбывание подвод и пр. Таким образом, в те тяжелые времена все казачье население, почти поголовно, было занято службою в отрядах, строевыми занятиями в станицах и работами по полковому хозяйству и для войсковых надобностей. При таких условиях полевой и внутренней службы казакам было весьма затруднительно заниматься хлебопашеством для поддержания своего домашнего хозяйства. В сущности, оно только и могло поддерживаться тем, что тогда, т. е. до 1861 года, на все мужское население войска отпускался казенный провиант. Но когда на основании закона 1861 года положено было содержать вместо десяти полков только три, остальным казакам, не находящимся на службе, отпуск казенного провианта был прекращен.
Н. Н. Каразин. Ямская и конвойная служба в степи. 1891
Понятно, что такой крутой поворот к новым порядкам без соблюдения необходимой в подобных случаях постепенности, нарушая самые существенные интересы казаков, не мог не отразиться, в особенности на первых порах, крайне неблагоприятно на их хозяйственном быте. Казакам приходилось, волей-неволей, сделаться прилежными работниками как в поле, так и в домашнем хозяйстве. Но осуществить этот на практике оказалось не так легко, потому что, находясь, как было упомянуто выше, постоянно и почти поголовно на службе, казаки потеряли навык к земледельческому труду, а ремеслам их не обучали. Вследствие чего, в этот период времени, казаки постепенно приучились к беззаботности в удовлетворении своих жизненных потребностей и, как сознаются передовые лица казачьего сословия, начали мало-помалу избегать даже домашних работ, требующих физической силы, возлагая их на киргиз-джатаков (бедняков), соглашавшихся исполнять эти работы за самую ничтожную плату. Но можно ли обвинять во всем этом только одних казаков? Позволяю себе полагать, что равнодушие казаков к домашнему и вообще к хозяйственному труду и возникшая затем их экономическая обессиленность не могли произойти случайно от одной какой-либо причины, но были следствием совокупности многих неблагоприятных местных условий и обстоятельств, нарождавшихся в течение десятилетий.
В ряду этих обстоятельств, кроме упомянутого выше почти поголовного наряда на службу, немаловажное значение имеют и местные условия почвы и климата. Нельзя забывать, что в Сибири, а в особенности в Киргизской степи, не встречается сплошных земель, удобных для земледельческой культуры. Только отдельные участки, расположенные спорадически нередко смежно с бесплодными песками и солонцами, поддаются земледельческому труду.
Но и в более плодородных местах стали повторяться в последнее время неурожаи, например в Кокчетовском уезде, составляющем в сущности продолжение известного по плодородию своей почвы Курганского округа Тобольской губернии. Вследствие чего были примеры, что даже свободные поселенцы, водворенные в Киргизской степи, после нескольких лет борьбы с бесплодностью почвы, бросали эти земли и возвращались на родину или переходили в другие места. В районе же казачьих земель на так называемой Иртышской линии: недостаток воды, сильные жары и кобылка губят посевы и парализуют труд земледельца. Это вынуждает казаков докупать хлеб у крестьян Томской губернии и арендовать у них земли под пашни в лесных борах на правом берегу р. Иртыша в расстоянии от 80 до 100 верст от станиц. Столь неблагоприятно обставленный труд казаков, при дальности рынков и дороговизне доставки, естественным образом может убить всякую энергию и охоту к занятию хлебопашеством. После этого неудивительно, что казаки более предпочитают заниматься меновой торговлей с киргизами, и только частию скотоводством.
Но и в правильном ведении этой отрасли хозяйства встречаются в некоторых местностях, например, на Горькой линии, немаловажные затруднения. По совершенному почти отсутствию на этой линии проточной, пресной воды, водопоем для домашнего скота служат горько-соленые, местами загнившие озера, что, при недостатке ветеринарного надзора, порождает почти вечные падежи скота.
К сожалению, в прежние времена войсковое начальство более обращало внимания на внешнюю, показную сторону службы, т. е. строевое образование и обмундирование казаков, и вообще мало присматривалось к нуждам и интересам населения. От этого явления внутренней, бытовой жизни и хозяйства казаков ускользали от их внимания. Затем, нельзя не остановиться и на том обстоятельстве, что большинство реформ в Сибирском казачьем войске было направлено не на улучшение и поощрение разных отраслей казачьего хозяйства - хлебопашества, скотоводства, рыболовства, пчеловодства, заводской, ремесленной и кустарной промышленности, но на улучшение быта офицеров и чиновников и на усиление их состава. Между тем, по исследованиям Г. Краснова, процент чиновников в Сибирском войске, превышая такой же процент в других казачьих войсках - Оренбургском, Кубанском, Забайкальском и Амурском, требует на содержание их и больших денежных затрат в ущерб другим неотложным войсковым потребностям, например, улучшению и развитию станичных и поселковых школ для казачьих детей. Вследствие сего, по исследованиям Ф. Н. Усова, процент грамотных казаков в войске в восьмидесятых годах был менее, нежели в 1823 году, а в 1895 году многие учителя и учительницы поселковых школ начали отказываться от своих должностей по крайней ничтожности получаемого ими содержания.
Едва ли можно оспаривать, что при более энергичном и заботливом отношении войскового начальства к нуждам казачьего населения и поощрении более трудолюбивых хозяев, промышленно-экономический быт казаков мог бы получить другое более благоприятное течение, при котором неминуемо последовал бы подъем этого быта и прирост в сфере домашнего хозяйства казаков. С постепенным же развитием материального благосостояния было бы вполне обеспечено и исправное снаряжение казаков на внешнюю службу вне пределов войска.
Отсюда видно, как неосновательны упомянутые выше суждения некоторых лиц о чуть ли не поголовной лености казаков. Если действительно и встречается между ними равнодушие к домашнему и сельскохозяйственному труду, то это проявляется лишь в единичных случаях и коренится, по-видимому, не столько в них самих, сколько составляет, скорее, результат многих неблагоприятно сложившихся местных условий и обстоятельств, как это было подробно объяснено выше. Обвиняя казаков в лености, некоторые идут еще дальше в этом направлении и упрекают их в том, что они иногда, даже между собою, говорят на киргизском языке, находя это почему-то неблаговидным. На первый взгляд казалось бы, что это обвинение и имеет некоторое основание, но если вникнуть в дело и припомнить, что казаки прежде всего вооруженное народонаселение, которое должно быть готово, по первому призыву, идти в бой с неприятелем, и притом быть всегда впереди для собрания сведений о местности, а также и о силах и расположении противника, то рассматриваемый вопрос примет совершенно иную окраску.
Занимая своими поселениями окраину Киргизской степи, а частию и самую степь, сибирские казаки, естественным образом, должны были издавна войти в сношение с киргизами и, ознакомившись с их домашним бытом, кочевым образом жизни и языком, постепенно приобрели нравственное влияние на кочевников. Но, обладая общею со всеми сибиряками способностью скоро понимать народы Востока и разделять их миросозерцание и идеи, как это заметили даже иностранцы, например, известный ученый Реклю, - казаки, в свою очередь, содействовали проведению в среду кочевых обитателей степи русских идей и воззрений. С другой стороны, командирование в китайские города - Чугучак и Кульджу - в состав конвоя при тамошних наших консульствах, доставила казакам случай приобрести практическим путем познания в китайском разговорном языке, на котором некоторые из них объясняются весьма удовлетворительно. Киргизский же язык они знают в совершенстве. Вследствие чего при объяснениях не только с киргизами, но даже и с китайцами, можно обходиться без переводчика. Наконец, продолжительная служба в отрядах и участие в степных походах и экспедициях дало сибирским казакам возможность ознакомиться с особенностями степных местностей, развить в себе топографическую меткость глаза и вполне освоиться со степным климатом. Благодаря этим прирожденным, так сказать, качествам казаков, у них выработалось уменье ориентироваться на всякой местности и во всех случайных положениях, а при знании туземных наречий и способность всюду приспособляться и уживаться со всякими азиатскими инородцами, что, неоспоримо, имеет важное значение в военное время. Все это приводит к заключению, что с военной точки зрения и ввиду особых исключительных условий казачьей службы на наших азиатских окраинах, прилегающих к степям Средней Азии и к западным пределам Китая, когда войскам приходится быть посреди непривычных условий и мало- или вовсе незнакомого населения, приведенный упрек оказывается односторонним и не только теряет свое значение, но, скорее, должен быть поставлен в заслугу казакам.
Из ученых путешественников, посетивших Сибирь и высказавших свои замечания об отношениях сибирских казаков к местному киргизскому населению, должно остановиться на замечаниях Петра Петровича Семенова, изложенных им в особой записке, доведенной до сведения генерал-губернатора Г. X. Гасфорда. <…> Я остановлюсь только на той части ее, в которой уважаемый автор коснулся сибирских казаков, а именно вопроса об упрочении возможно лучших отношений между ними и киргизами. По его мнению, «для этой цели до сих пор еще сделано немного и это очень естественно, потому что трудно контролировать и направлять издалека подобные отношения, которые более всего находятся в руках самых мелких местных начальников, начиная от пикетных урядников и дистанционных офицеров. Истребить разом все частные и мелкие злоупотребления в этом роде, конечно, не может никакое благонамеренное высшее начальство, но оно может легко решить вопрос: нет ли корней зла более общих и нет ли средств к их устранению. Что неуважение казаков к правам и собственности киргизов достигает до высокой степени, что мелкое их грабительство и насилие прикрывается местными казачьими начальствами, это слишком известно. Пикетные казаки обыкновенно отправляются на охоту за киргизским скотом; при этом иногда происходят стычки и случается, что безоружный киргиз остается падшею жертвою обороны своих прав, и в таком случае местное казачье начальство покрывает преступление и не доводит его до сведения генерал-губернатора. После нескольких подобных событий естественно, что может случиться и наоборот, т. е. падет русский жертвою и вместо тщательного розыска и примерного наказания виновных, не в интересах ли казачьего начальства как можно более затемнить и запутать все происшествие, так что виновные остаются безнаказанными, и вера в русское правосудие и страх преследования русскими законами подорвется между киргизами окончательно. Не распространяясь о последствиях, которые подобные события иметь могут, я постараюсь показать, где нужно искать корень зла. Что содержание казачьего офицера вполне недостаточно для поддержания самой умеренной жизни во время пребывания в отрядах в степи и что земли, даваемые им на линии, обращаются в миф, потому что они не могут ими пользоваться, - это давно известно. Стало быть, после более или менее долгой борьбы с своею совестью или нравственными началами, если они внушены ему воспитанием, офицер находит вынужденным добывать себе то, - чего ему не доплачивает правительство, - из посторонних источников, т. е. у киргизов. В таком самоуправном способе снискания себе необходимого, конечно, очень мало здравой экономии. При обращении киргизских натуральных предметов в деньги половина ценностей остается в руках покупателей этих предметов, да и для подобных стяжаний офицер должен смотреть сквозь пальцы на стяжание исполнителей своей воли, т. е. казаков. Итак, каждый рубль ценности, приобретаемой офицером, может обойтись орде в десять. Поселенные казаки находятся с киргизами несравненно в лучших отношениях, чем отрядные, потому что начальство их обеспечено земледелием и они сами нуждаются в своих соседях-киргизах и стараются сохранить с ними дружественные отношения».
На приведенные заметки Г. X. Гасфорд, с своей стороны, сделал некоторые возражения, в которых ярко образовался его взгляд на этот вопрос с государственной точки зрения. Гасфорд находил, что к уничтожению притеснений и обид, испытываемых киргизами от казаков, принимаются должные меры строгими внушениями ближайшему начальству. Притеснения эти ограничиваются большею частью отгоном барана или вола, тайком от начальников. Но страх, питаемый киргизами к казакам, едва ли в нашей пользе уничтожить, особенно если взять в соображение, что в степи для содержания в порядке и повиновении полумиллиона киргиз находится от полуторы до двух тысяч казаков. Добавьте к тому, что киргиз, свыкшийся с своей лошадью и вместе с нею удобно переносящий все лишения, гораздо лучший всадник, чем казак, и чтобы он был столько же хороший воин - ему недостает оружия и уничтожения питаемого им панического страха к одному имени казака. Если бы этого не было, то не мы им, а они нам предписывали бы законы.
Такой же взгляд на отношения казаков, как вооруженного народонаселения, к киргизам имел и приемник Гасфорда - Дюгамель. По его мнению: «Пока мы будем сильны, киргизы будут покорны. Но если наше могущество потерпело малейшую неудачу, они обратятся против нас».
Приведенные замечания генералов Гасфорда и Дюгамеля, отличающиеся более широким государственным взглядом на дело, должно признать вполне основательными и заслуживающими особого внимания. С своей стороны позволяю себе добавить, что в деле о столкновениях казаков с киргизами нельзя безусловно обвинять только одну сторону, т. е. казаков, оставляя без внимательного рассмотрения и действия другой стороны. Не подлежит сомнению, что казаки эксплоатируют киргизов, у которых они к тому же и заняли лучшие места в степи для своих поселений и тем, до некоторой степени, стеснили кочевников, которым по образу жизни действительно необходимы для их стад обширные пастбища. Но, с своей стороны, и киргизы, несмотря на то, что этих пастбищ, по сравнению их с количеством имеемого у киргиз скота, оказывалось весьма достаточно, распространяли свои кочевья за пределы собственно Киргизской степи, переходя со своими стадами в приграничные местности Томской губ. и даже за черту государственной границы, - в китайские владения. Вообще, при всех своих столкновениях с казаками, киргизы вовсе не разыгрывали роль каких-то жертв казачьего насилия, как многие полагают, а при каждом удобном случае старались мстить казакам и вообще платили им тою же монетою. Не говоря про отдаленные времена, когда киргизы грабили и жгли приграничные со степью казачьи поселения и увлекали в неволю казачьих женщин и детей, но и в более близкое к нам время Кенисаринского бунта, киргизы проделывали почти то же самое и, сверх того, облагали купеческие торговые караваны тяжелыми поборами или подвергали их полному разграблению, так что мы были вынуждены отправлять эти караваны под прикрытием военного конвоя. Даже в восьмидесятых годах киргизские конокрады, для которых угон лошадей считается своего рода удальством, наводили ужас на приграничные с Киргизской степью селения Курганского округа Тобольской губ. Дело доходило до того, что крестьяне решились выплачивать одному из самых дерзких и отчаянных киргизских конокрадов особую сумму, лишь бы избавиться от его воровских покушений.
Обобщая приведенные факты и дополняя их другими соображениями, должно сказать, что при соприкосновении оседлых, культурных народов с кочевыми племенами вопрос об эксплоатировании представляет собою меч обоюдоострый.
При более всестороннем рассмотрении вопроса в связи с историческими фактами и исследованиями лиц, основательно изучивших историю Востока, оказывается, что кочевники, поддавшись оседлому государству и не будучи с самого начала обложены податями, т. е. ничего ему не давая сами, получали с него в то же время дань в виде жалованья, подарков и угощений и, следовательно, в сущности его эксплоатировали. Эта эксплоатация была доведена некоторыми из киргизских султанов до совершенства. Так, султан Валий, живший в нынешнем Кокчетавском уезде, сумел в одно и то же время получать денежные субсидии от русского и китайского правительств. Между тем при слабости, неудаче и вообще при затруднительном положении, в котором могло оказаться оседлое государство, кочевые подданные, пользуясь этим, действовали так, как бы никогда не были связаны присягою и другими обязательствами. При восстановлении же порядка в господствующем государстве, кочевники снова обращались в покорных подданных и эксплоатировали оседлые государства по-прежнему. Так поступали кочевники, подвластные Китаю и России. <…>
Н. Н. Каразин. Объясачение Средней киргиз-кайсацкой орды. Царский указ. 1891
В заключение всего сказанного мною выше о сибирских казаках, считаю необходимым добавить, что в настоящее время, когда Киргизская степь сделалась уже внутреннею областью империи и в ней водворено полное спокойствие, нельзя забывать, что оно во многом обязано казакам, которые при всех вооруженных столкновениях с киргизами и другими среднеазиатскими инородцами всегда были впереди и принимали на себя первые их удары. Можно сказать, что с того времени и поныне Сибирское казачье войско служит твердым и вполне надежным оплотом России на ее далеких окраинах, прилегающих к Китаю.
См. также:
• А. Е. Новоселов. Иртышский казак;
• В. А. Остафьев. Землевладение и земледелие Сибирского казачьего войска.
Другие отрывки из книги И. Ф. Бабкова:
• Омск;
• Ковалевский, Гасфорд, Валиханов;
• Откуда есть пошли Пишпек и Алматы;
• Зайсанский пост: Основание;
• Нападение кызылаяков на Зайсанский пост.