Поездка Н.И.Любимова в Чугучак и Кульджу под видом купца Хорошева (1/3)
Н. И. Веселовский. Поездка Н. И. Любимова в Чугучак и Кульджу в 1845 г., под видом купца Хо́рошева // Живая старина: периодическое издание отделения этнографии Императорского Русского географического общества. Кн. 66, 67. 1908.
Часть 2. Часть 3.
Чугучак. 1910
Его сиятельству
господину государственному канцлеру
статского советника Любимова
ДОНЕСЕНИЕ
По докладу вашего сиятельства состоялось в минувшем году Высочайшее повеление об отправлении меня в западные китайские города, Чугучак и Кульджу, для собрания нужных сведений о тамошней торговле, производимой чрез Семипалатинск. Главная цель сей посылки состояла в том, чтобы на самых местах исследовать сию торговлю и вникнуть в вопрос: может ли она распространиться с западными областями Китая и какие могли бы быть употреблены вернейшие к нему средства?
Так как успех сего поручения зависел наиболее от того, чтобы тайна посылки лица для собрания всех сих сведений не могла быть проникнута не только азиатцами, но даже нашим купечеством, - то предположено было: 1) отправить меня под видом купца, намеревающегося сделать опыт торговых сношений с помянутыми китайскими городами; 2) придать мне переводчика, знающего татарский язык и который был бы при мне в качестве приказчика; 3) снабдить меня небольшою партиею товаров, дабы таким образом отвратить лишние толки и подозрения со стороны торгующих; 4) самую поездку из Семипалатинска произвести чрез посредство тамошнего купца Самсонова, на которого г. генерал-губернатор Западной Сибири указал как на человека вполне благонадежного.
Все учинено было согласно с вышеозначенными предначертаниями.
Я приехал в Семипалатинск 19 мая прошлого г., уже под видом купца Хо́рошева, с переводчиком Костромитиновым, названным в паспорте Фейзуллою Ибрагимовым, по прибытии немедленно вошел в сношения с купцом Самсоновым насчет дальнейшей поездки; принял в свое ведение бывшие уже в Семипалатинске товары; отправился затем вместе с Костромитиновым (оба переодетые в азиатское платье) в Чугучак, потом в Кульджу, откуда возвратился по новому пути, чрез Большую орду, - и теперь долгом поставляю, с разрешения вашего сиятельства, представить предварительно токмо краткий очерк сделанного мною путешествия. Что же касается до ответов на вопросы, изъясненные в данной мне инструкции, и до всех сведений, собранных по торговой части, то оные составят предмет особого отчета, который буду иметь честь представить немедленно по приведении в порядок моих записок.
Караван, с которым я отправился из Семипалатинска 5-го июня, следовал прямо в Кульджу, а потому, чтобы заехать в Чугучак, мне надобно было в степи от оного отделиться и следовать уже особо, малым караванцем, состоявшим из 18 верблюдов. Мы сначала шли чрез кочевья подвластных России киргизов Средней орды (семизнайманов, мурунцев и суванов); потом, переправясь чрез Тарбагатай, вышли уже на китайскую сторону и продолжали следовать по кочевьям киргизов, известных под названием байджигитов, которые хотя и считаются в китайском подданстве, но подданство это более мнимое, нежели действительное. Киргизы эти по временам производят в степи шалости и даже причиняют обиды купцам, следующим чрез их места незначительными караванами. Нам, однако же, удалось пройти все их кочевья без всяких неприятных приключений, хотя и встречали там и сям воровские партии сих киргизов, отправлявшихся на баранту против своих соседей. Караван наш достиг Чугучака 5 июля, быв с последнего китайского караула провожаем (как обыкновенно водится) китайскими караульными чиновниками, которые, сделав опись нашим товарам, заявили обо всем китайскому таможенному начальству.
В Чугучаке нашли мы множество всякого торгового народа: большая часть были ташкенцы, живущие в Степи и в Семипалатинске, и затем наши татары (многие из них - беглые, проживающие также в Степи, под названием чала-казаков); из русских же всего было 3 человека (приказчики двух купцов из Усть-Каменогорска). Должно при сем заметить, что, по близости от нашей границы Чугучака (отстоящего от Семипалатинска в 460 верстах), туда отправляются частые караваны, начиная с мая и до глубокой осени (между тем как в Кульджу караван отходит из Семипалатинска только раз в год, в летнее время). Путь, по которому они обыкновенно следуют в Чугучак, лежит чрез Кокбектинский округ и Тарбагатай, который они проходят в месте, называемом Сай-асу; редкие следуют чрез Аягузский округ, ибо дорога на Аягуз, хотя также довольно удобная, несколько длиннее и более представляет опасности со стороны кочующих за Тарбагатаем байджигитов. В Чугучаке, вообще, летом беспрестанное движение, - прилив и отлив купечества; но все эти купцы ни что иное как мелочники, привозящие, вообще, посредственный товар. Самым значительным купцом считается живущий в Семипалатинске ташкенец Ибрагим Амиров, отправляющий ежегодно в Чугучак товаров тысяч на 15 рублей серебром.
Все торговцы, по прибытии в Чугучак, размещаются на небольшом дворе, обнесенном глиняною стеною и совершенно открытом (двор этот именуется курганом); товары же складываются в китайскую таможню, в находящиеся там особые кладовые. Днем торговцы пользуются некоторою свободою, т. е. могут выходить на степную сторону, иметь сношения с приходящими к ним китайскими купцами и покупать от китайских мелочников съестные припасы и т. п.; но в китайский город и к самим китайским купцам, с которыми производят меновую торговлю, не могут ходить иначе, как с разрешения начальства и в сопровождении таможенного служителя. Вечером всех запирают в вышеозначенном дворе, где, кроме людей, помещается также и весь караванный скот: целые сотни верблюдов, лошадей, баранов и т. п. Нас, по прибытии, поместили в этом же дворе.
Я не буду входить здесь в дальнейшие подробности о торговле нашей с Чугучаком и вообще с западными областями Китая, так как все эти подробности должны составить предмет особого донесения вашему сиятельству; но, в дополнение к вышеизложенному, не нелишним считаю присовокупить, что, как мне кажется, торговля с западом Китая могла бы скоро развиться и сделаться немаловажною для нашей промышленности, если бы оная производилась на иных основаниях - на основаниях правильных и была китайским правительством дозволена. При теперешнем положении, все зависит от снисхождения китайских местных властей, - от произвола их; ничего нет определенного и законного: таможенный китайский чиновник, который сегодня принимает купца с благосклонностию и ласкою, завтра же, по личным каким-нибудь видам, без всяких законных причин, может заковать его в колодки и даже высечь плетьми, чему и бывали примеры; самое помещение для приезжающего купечества есть своего рода пытка. Разумеется, что при таком порядке капитальных людей в этой торговле с нашей стороны нет и быть не может, а производят ее, как выше сказано, мелочники и всякие азиатцы. Между тем потребность на наши произведения, мануфактурные и другие, там существует в высшей степени, что и доказывает возможность развития нашей торговли, которая даже при теперешнем стесненном ее положении, при всем том, что производится, так сказать, торгашами, - с годами растет (но растет медленно). Китайских товаров, преимущественно чая, может привозиться сколько угодно, если только наших товаров будет итти туда более, особенно если оные будут добротнее. Купцы китайские, видя у меня товары лучшего качества, нежели какие доселе туда привозились, от души этому радовались, убедительно прося меня продолжать и на будущее время начатую с ними торговлю.
Во время пребывания моего в Чугучаке я удостоился быть приглашенным к таможенному амбаню (начальнику всей Чугучакской области). Амбань, узнав, что прибыл русский купец из столицы, пригласил меня к себе вместе с моими приказчиками. Прием был весьма благосклонный, и я воспользовался оным, чтобы спросить между прочим у амбаня: могут ли на будущее время русские торговцы приезжал в Чугучак не переряженные в азиатское платье, а в русской своей одежде? Амбань отвечал, что «торговля в Чугучаке дозволена, со стороны их правительства, только аньджанам (т. е. ташкентцам и кокандцам) а потому русские должны приезжать туда в азиатском наряде»; ответ весьма странный в устах китайского начальника и доказывающий, до какой степени сами китайские чиновники желают поддерживать эту с нами торговлю при всей ее незаконности (поддерживать, разумеется, в теперешнем ее виде, получая значительные от нее выгоды); большая часть товаров, взимаемых теперь китайским начальством в пошлину, идет, как мне сказывали сами китайские купцы, в карман амбаня и таможенных чиновников.
Товары, взятые мною в Чугучак, променяны там большею частью на чай, который с некоторого времени уже начал составлять и в этих местах главную статью китайской торговли, до того, что, кроме байхового чая, других китайских товаров выменивать нашим купцам становится год от году труднее. Обстоятельство это также заслуживает особенного внимания, и в отчете, который я буду иметь честь представить по торговой части, донесу об этом подробнее.
Из Чугучака выехали мы 18-го июля. Следовать малым нашим караванцем до Кульджи было невозможно по разным причинам и по опасности пути, ибо далее за байджигитами кочуют кызайцы, народ еще более дикий и необузданный, и потому, что еще неизвестно было, как китайские власти примут русского торговца в Кульдже, где торгуют одни наши ташкентцы, в Семипалатинске проживающие (за исключением лишь одного приказчика купца Самсонова, отправляющегося туда тоже под видом азиатца). По сим уважениям, дошед до озера Ала-куля, мы решились в кочевьях тех же байджигитов ожидать прибытия кульджинского каравана, с которым наперед было условлено, где и когда с оным соединиться, дабы потом уже вместе следовать до самой Кульджи. Караван этот вместо того, чтобы притти к Ала-кулю 25-го июля, как предполагалось, пришел почти месяцем позже. Все это время мы жили в аулах одного киргизского старшины, с которым и перекочевывали с места на место, в ожидании каравана. Киргиз этот, у которого мы имели пристанище, был человек, пользующийся большим весом между своими единоплеменниками, - и это избавило нас от разных неприятностей. Наконец кульджинский караван прибыл 19-го августа. По соединении с ним мы продолжали следовать в Кульджу, сначала вдоль восточного берега озера Ала-куля, а потом чрез кочевья кызайцев и бегимбетов и чрез разные хребты гор (Тохту, Канджигу и Талку). С Тохтинского хребта начинаются китайские караулы, по цепи которых мы и следовали до самой Кульджи. Караван наш состоял из 400 верблюдов; купцов с работниками, вожаками и приставшими к нам киргизами было до сотни. При караване, кроме товаров, было 8 т. баранов, выменянных в Степи по мере того, как караван подвигался к Кульдже. На каждом китайском карауле нас пересчитывали, записывая верблюдов, баранов и самое число тюков, и сдавая все по счету следующим караульным начальникам.
В Кульджу вступили 9-го сентября. Нас расположили на обычном месте, в 1½ версты от города, возле самой реки Или; товары же, какие находились при караване, на другой день потребованы были в таможню и там размещены в особых кладовых. - Эпоха, в которую мы прибыли в Кульджу, была для торговли совершенно новая и весьма любопытная: доселе торговля в Кульдже производилась на иных основаниях, нежели в Чугучаке: в последнем из сих мест приезжающие с товарами торговцы имеют дело собственно с китайскими купцами; в казну же китайскую ничего не продают, внося только положенную пошлину, - по 1-й штуке с 10-ти каждого товара, за половинную цену (т. е. 5%), - каковая половинная цена определяется особым тарифом. В Кульдже, напротив того, купцы доселе всегда торговали с китайскою казною, которая за известную цену покупала у них часть товаров, и затем уже остальную позволяла потом продавать на волю желающим, т. е. китайским купцам. В истекшем же 1845 году кульджинское купечество, с разрешения высшего своего правительства, изменило этот порядок и приняло тот, который существует в Чугучаке, сделав таким образом торговлю вольною и взимая в казну нзвестную часть товаров в виде пошлины. Новый этот порядок, без сомнения, во всех отношениях лучше прежнего и более может способствовать развитию торговли; но ташкентцы наши, привозящие в Кульджу преимущественно всякий плохой товар и опасавшиеся, что им трудно будет сбыть оный китайским купцам, были недовольны изменением прежних правил и стали сначала просить о восстановлении прежнего образа производства торговли. При этом случае я позволил себе сделать им некоторые внушения и склонил их оставить вышеизъясненное домогательство, а ограничиться только просьбою об отмене или уменьшении самой пошлины, которая положена была с наших товаров вдвойне, будучи взимаема и при предъявлении в таможню (с приезжающих купцов), и с самих китайцев, при вымене сих товаров от нашего каравана. Переговоры об отмене или уменьшении пошлины продолжались целый месяц. Во весь этот месяц не только воспрещены были китайским купцам всякие сообщения с нашим караваном, но даже (чтобы заставить нас на все безусловно согласиться) держали караван несколько дней как бы в осадном положении: не пропускали к нам ни хлеба и прочих съестных припасов, ни сена для нашего скота. Наконец дело кончилось более или менее по желанию купечества: кульджинское начальство в пошлине сделало значительную сбавку против Чугучака, и хотя так же, как там, взимает одну десятую с русских товаров за полцены, но эта полуцена в Кульдже по многим статьям равняется полной цене, так что для купечества пошлина эта нисколько не отяготительна. Обстоятельство это, и в особенности то, что торговля в Кульдже будет отныне производиться с китайским купечеством, а не с казною, благоприятствует нашим сношениям с сею китайскою областию и может послужить до некоторой степени к их развитию.
Кульджа, находясь в большем отдалении от нашей границы, нежели Чугучак (в расстоянии 900 верст), в этом отношении представляет как бы менее удобств, нежели сей последний пункт; но взамен того она населеннее, более в ней купечества, и самые товары в ней разнообразнее: кроме чая в Кульдже вымениваются разные шелковые материи (канфы, фанзы, крепи и т. п.). Сверх того, она ближе в Кашкарии. Но те же препятствия, какие существуют для чугучагской торговли, встречаются и здесь - и они таковы, что без устранения сих препятствий, без установления правильной с китайцами торговли, оная не может развиваться в желаемой степени. Нельзя при этом еще не указать на одно обстоятельство, довольно важное: часть наших мануфактурных товаров, промениваемых в Чугучаке и Кульдже, а именно: нанка, коленкор, миткаль, ситец, бумажные платки и т. п., идут чрез город Урумджи [Урумджи находится за Великою китайскою стеною, на пути из Китая в Джунгарию и Кашкарию; в этом городе находятся главные конторы китайских купцов, торгующих в Чугучаке, Кульдже и в городах Кашкарии.] преимущественно в Кашкарию, и требование на подобного рода изделия там столь значительно, что наши товары не удовлетворяют и десятой доли тамошних потребителей, и, может быть, от этого с некоторого времени начал усиливаться привоз в Кашкарию английских товаров. Замечательно еще то, что большая часть этих английских бумажных изделий проникает туда не из Индии чрез Тибет (несмотря на то, что это ближайший туда путь), а из самого Китая, проходя из китайских портов, чрез все внутренние китайские провинции, за Великую стену, в Урумджи, а оттуда уже в Кашкарию. Обо всем этом мне говорили и китайские купцы, и некоторые из ташкентцев, которые были в Кашкаре, Яркенте и Аксу, - так что обстоятельство это не подлежит ни малейшему сомнению. По большей несравненно для нас краткости пути в Кашкарию, по могущей от сего быть большей дешевизне там наших товаров, казалось бы, они могли вытеснить оттуда английские, особенно если бы привозились лучшего качества. Прежде с нашей стороны были деланы опыты непосредственных сношений с Кашкариею: последний караван ходил туда из Семипалатинска в 1824 году (он принадлежал семипалатинскому купцу Попову); но с тех пор усилившиеся беспорядки в Большой орде и между дикокаменными киргизами, чрез кочевья коих лежит караванный путь в Кашкарию, служили постоянным препятствием в возобновлению подобных опытов, и таким образом Кашкария начала уже подчиняться торговому влиянию Англии. Теперь обстоятельства в Большой Орде и в стране дикокаменных киргизов изменились к лучшему и, при некоторых с нашей стороны мерах, могли бы значительно содействовать всяким торговым видам нашего правительства в отношении к Кашкарии.
Во время всего пребывания моего в Кульдже я не скрывал, что я русский, как не скрывал и в Чугучаке, и это не подвергло меня никаким неприятностям, несмотря на то, что в Кульджу, как выше замечено, ездят почти исключительно одни наши ташкентцы. Главное, чего должно было опасаться, это чтобы китайцы не проникли, что в караване находится русский чиновник, посланный от правительства. Но по особенно счастливому стечению обстоятельств и по мерам, принятым с самого начала Министерством иностранных дел, тайна эта не была китайцами проникнута.
За сим, долгом считаю донести, что в бытность мою в Кульдже мне удалось, при пособии моих спутников, склонить китайцев на позволение каравану возвратиться по другому пути, гораздо удобнейшему, именно: чрез Большую орду и так называемые Семь-рек. Караваны наши обыкновенно следуют в Кульджу, как выше замечено, чрез Тарбагатай, мимо озера Алакуля (по восточной его стороне); потом чрез разные хребты гор, преодолевая множество всякого рода трудностей и препятствий, самою природою воздвигаемых. Вот уже лет 40 как они ходят по этому пути, а чрез Семь-рек или Большую орду не пускаются из боязни кочующих там киргизов. Едучи в Кульджу и в самой Кульдже от разных людей я узнал, что путь этот не так страшен, как мне об нем рассказывали в Семипалатинске; в тому же в последнее время в Большой орде совершились новые благоприятные для нас обстоятельства. Киргизы этой орды, которые прежде считали себя в китайском подданстве, стали проситься, и весьма усильно, в русское подданство. Сообразивши все это, я решился просить у китайского начальства дозволения возвратиться чрез Семь-рек (иначе, без сего позволения, нас не пропустили бы чрез их караулы). Китайцы долго упорствовали нам в отказе; но наконец, по разным убедительным нашим доводам, которые были подкреплены некоторыми подарками, склонились на наше домогательство. Вследствие этого я отправился из Кульджи по новому пути, с переводчиком Костромитиновым и ташкентцем Рахимджаном Беделевым, оказавшим во всем этом деле особенные услуги; прочие же купцы и вообще весь караван, за исключением нашего, возвратились по прежней дороге.
Новый путь оказался удобным свыше нашего ожидания: гор никаких нет, кроме легкого переезда чрез Югантас (отрасль хребта Алатау); везде реки (не затрудняющие нисколько хода караванов); везде отличные кормы для скота (даже в зимнее время) и ни малейшего недостатка в топливе; между тем как по прежнему пути во всем этом недостаток, особенно в зимнее время. Киргизы же не только не делали нам никаких обид и притеснений, но принимали везде с особенным изъявлением дружества; главный батырь их (наездник), к которому мы обратились, дал нам даже двух сыновей своих в провожатые. Путь наш лежал чрез помянутую отрасль хребта Алатау и чрез реки Кук-су, Кара-тал, Ак-су, Леп-су и Аягуз, впадающие в озеро Балхаш. Китайцы некогда изъявляли притязания на сии места, начиная с Каратала и далее к югу; но влияние их там давно кончилось, и с тех пор земли эти были если не в полном владении, то под влиянием хокандцев.
Обо всем этом также будет в подробности изъяснено в своем месте. Проезд чрез Большую орду поставил меня в возможность собрать довольно подробные сведения о киргизах сей орды и о дикокаменных киргизах, которые при теперешнем положении нашей торговли, по-видимому, заслуживают особенное внимание.
Мы выехали из Кульджи 14-го ноября, и 10-го декабря были уже в Семипалатинске. По времени года можно было ожидать сильных морозов и буранов; но путешествие наше и в этом отношении совершилось весьма счастливо без малейших неприятных последствий. По прибытии в Семипалатинск я сдал в таможню все выменянные в Кульдже и Чугучаке китайские товары, большею частью чаи и разные шелковые материи, некоторые же в виде образцов отправил в С.-Петербург. В числе сих последних находятся предметы, которые, по-видимому, могли бы составить новые статьи торговли.
В заключение обязанностию считаю засвидетельствовать пред вашим сиятельством об отличном усердии бывшего при мне переводчика Костромитинова, который в продолжение всего путешествия был мне весьма полезен как по знанию татарского языка, так и по деятельности и распорядительности своей.
С.-Петербург,
11-го февраля 1846 г.
Докладная записка г. генерал-губернатору Западной Сибири.
Вашему сиятельству угодно было, чтобы я представил сведения, какие собрал в проезд чрез Большую орду о султанах и прочих лицах, пользующихся влиянием между киргизами сей орды, известными под общим наименованием юсунцев [Юсунцы разделяются на несколько родов, но главные из них суть дулаты. К ним принадлежат султаны Хаким, Галий и батырь Тойчубек, о котором ниже в подробности упоминается.].
Во исполнение сего требования честь имею донести, что власть султанов в последнее время вообще упала, и теперь между юсунцами существует почти совершенное безначалье: многие батыри пользуются гораздо большим весом, нежели самые султаны их. Из сего следует, однако же, исключить султанов Галия Адилева и племянника его султана Хакима, сына покойного султана Кулана [У хана Аблая было два сына: Адиль и Сюк (Сюк Аблай-ханов, находящийся еще в живых и кочующий на Каратале). От Адиля (давно умершего) произошла большая часть нынешних юсунских султанов. Его дети были: Кулан, пользовавшийся большим уважением между киргизами (он помер тому лет 15), Галий, Иргали и другие, от которых произошло еще множество султанов. Галий и Иргали живы, и первый из них (Галий) всегда считался между киргизскими султанами разумнейшим. Теперь он и по летам своим, и по уму имеет особенное влияние на юсунцев; затем, помянутый султан Хаким как старший сын покойного Кулана. В прошлом году, когда у юсунцев решался вопрос, проситься ли им в русское подданство или нет, то съезд для решения сего дела был у султана Галия, и потом также был в числе главных султан Хаким.]. Первый из них кочует около устья Кук-су; а второй ближе в китайским караулам.
Что же касается до султана Иргали, иначе называемого Кучюном (брата Галия), имеющего от нашего правительства некоторые знаки отличия, то он не имеет никакого особенного веса [Если он и заслуживает некоторое внимание, то только потому, что брат Галия и вместе с ним кочует. По слухам в Большой орде, прошедшей осенью он собирался ехать в Омск в качестве депутата от юсунцев, но приезд к юсунцам нашего Бикходжи заставил его отменить это намерение.].
То же самое можно сказать о престарелом Сюке Аблай-ханове, кочующем на Каратале, который заслуживает только внимание по своей постоянной и испытанной преданности русскому правительству.
Затем, из киргизских батырей, кроме Тойчубека (с которым я имел личные сношения), наиболее влиятельные суть Куренкей, родственник Тойчубека, Декабмай и Байсерке. (Вероятно, есть и другие.) Батырей этих также весьма полезно бы было приласкать и стараться держать в добром к нам расположении.
О Тойчубеке обязываюсь еще доложить, что он при всем том, что в душе не очень любит русских, оказал все возможное внимание к нашему небольшому каравану - первому русскому каравану, который прошел чрез их места, на возвратном пути из Кульджи [Племянник его Исенбек и сын его же, Тойчубека, Джан-ходжи, были употребляемы дулатами по делу об удовлетворении наших найманов. Они много тут содействовали и, казалось, было бы небесполезно при случае чем-нибудь их отличить.]. Султан Хаким, вместе с ним кочующий, невзирая на то, что мы обратились не к нему, а к Тойчубеку, лицу второстепенному, также не сделал ни малейшего затруднения в пропуске каравана и обошелся с нами весьма приветливо.
Явить им за это некоторые знаки внимания со стороны вашего сиятельства не только не будет лишним - и тем более, что они кочуют на самом караванном пути, - но, смею думать, и впредь может побудить их к оказанию проходящим чрез их кочевья русским караванам всякого пособия и покровительства, что для торговых видов тем важнее, что путь чрез Семь-рек (чрез кочевья юсунцев) несравненно удобнее того, по которому обыкновенно ходят в Кульджу наши караваны. Купцы наши, имеющие дела с Кульджею, намерены будущим же летом отправить караван по сему новому пути, если только обстоятельства будут тому благоприятствовать, т. е. если юсунцы сохранят к нам те же отношения и чувствования, в каких теперь находятся благодаря распоряжениям вашего сиятельства у пограничного начальства.
Отношение к Директору Азиатского департамента
Я уже имел честь довести до сведения вашего превосходительства о возвращении моем и состоящего при мне губернского секретаря Костромитинова в Семипалатинск.
Ныне долгом поставляю уведомить, что вывезенные мною из Чугучака и Кульджи товары, на основании данных мне предписаний, сданы в Семипалатинскую таможню; некоторые же из них взяты для представления начальству. Что именно взято и что оставлено, изволите усмотреть из прилагаемых при сем списков с отношения моего к г. управляющему таможнею и с следующих к сему отношению двух приложений.
Взятые из таможни вещи, по надлежащей укупорке, сданы 27 декабря находящемуся в Семипалатинске поверенному московского купца Шевелкина, Дмитрию Иванову Антипину, который подрядился их доставить в Москву за плату по восьми рублей ассигнациями с пуда. Всей тяжести оказалось 6 ящиков, составивших 15 пудов 14 фунтов, за которые причлось Антипину 122 руб. 80 коп. ассигнациями; сумма сия выдана ему в Семипалатинске. По доставлении означенных ящиков в Москву, оные будут там сданы купцу Михайле Дмитриеву Гусеву, к коему я на сей конец выслал и накладную с роспискою на оной Антипина, в получении как ящиков, так и вышеозначенной суммы (копия с сей накладной у сего же представляется). Дальнейшее всего отправление из Москвы будет устроено по приезде моем туда. Я надеюсь быть там ранее прихода помянутых тяжестей.
За сим, обязываюсь доложить, что по получении нужных сведений от г. управляющего семипалатинскою таможнею, я 28 декабря, вместе с губернским секретарем Костромитиновым отправился в Омск, куда и прибыл 31 декабря, а на другой день имел честь представиться к г. генерал-губернатору Западной Сибири. По распоряжению его сиятельства, получил я здесь прогоны и подорожную от Омска до Оренбурга. Прогонных денег выдано мне по положению на 6 лошадей 137 руб. 92½ коп. серебром (по расчету 1532½ версты), а Костромитинову на 2 лошади 45 руб. 97½ коп., а всего сто восемьдесят три рубля девяносто копеек серебром.
Обо всем этом доводя до сведения вашего превосходительства, честь имею присовокупить, что сего 4-го января я отправляюсь с г. Костромитиновым в дальнейший путь по указанию начальства.
Продолжение: Донесение о торговле
См. также:
• Н. А. Абрамов. Областный город Семипалатинск;
• Е. П. Ковалевский. Поездка в Кульджу;
• И. Ф. Бабков. Воспоминания о моей службе в Западной Сибири.
Часть 2. Часть 3.
Чугучак. 1910
Его сиятельству
господину государственному канцлеру
статского советника Любимова
ДОНЕСЕНИЕ
По докладу вашего сиятельства состоялось в минувшем году Высочайшее повеление об отправлении меня в западные китайские города, Чугучак и Кульджу, для собрания нужных сведений о тамошней торговле, производимой чрез Семипалатинск. Главная цель сей посылки состояла в том, чтобы на самых местах исследовать сию торговлю и вникнуть в вопрос: может ли она распространиться с западными областями Китая и какие могли бы быть употреблены вернейшие к нему средства?
Так как успех сего поручения зависел наиболее от того, чтобы тайна посылки лица для собрания всех сих сведений не могла быть проникнута не только азиатцами, но даже нашим купечеством, - то предположено было: 1) отправить меня под видом купца, намеревающегося сделать опыт торговых сношений с помянутыми китайскими городами; 2) придать мне переводчика, знающего татарский язык и который был бы при мне в качестве приказчика; 3) снабдить меня небольшою партиею товаров, дабы таким образом отвратить лишние толки и подозрения со стороны торгующих; 4) самую поездку из Семипалатинска произвести чрез посредство тамошнего купца Самсонова, на которого г. генерал-губернатор Западной Сибири указал как на человека вполне благонадежного.
Все учинено было согласно с вышеозначенными предначертаниями.
Я приехал в Семипалатинск 19 мая прошлого г., уже под видом купца Хо́рошева, с переводчиком Костромитиновым, названным в паспорте Фейзуллою Ибрагимовым, по прибытии немедленно вошел в сношения с купцом Самсоновым насчет дальнейшей поездки; принял в свое ведение бывшие уже в Семипалатинске товары; отправился затем вместе с Костромитиновым (оба переодетые в азиатское платье) в Чугучак, потом в Кульджу, откуда возвратился по новому пути, чрез Большую орду, - и теперь долгом поставляю, с разрешения вашего сиятельства, представить предварительно токмо краткий очерк сделанного мною путешествия. Что же касается до ответов на вопросы, изъясненные в данной мне инструкции, и до всех сведений, собранных по торговой части, то оные составят предмет особого отчета, который буду иметь честь представить немедленно по приведении в порядок моих записок.
Караван, с которым я отправился из Семипалатинска 5-го июня, следовал прямо в Кульджу, а потому, чтобы заехать в Чугучак, мне надобно было в степи от оного отделиться и следовать уже особо, малым караванцем, состоявшим из 18 верблюдов. Мы сначала шли чрез кочевья подвластных России киргизов Средней орды (семизнайманов, мурунцев и суванов); потом, переправясь чрез Тарбагатай, вышли уже на китайскую сторону и продолжали следовать по кочевьям киргизов, известных под названием байджигитов, которые хотя и считаются в китайском подданстве, но подданство это более мнимое, нежели действительное. Киргизы эти по временам производят в степи шалости и даже причиняют обиды купцам, следующим чрез их места незначительными караванами. Нам, однако же, удалось пройти все их кочевья без всяких неприятных приключений, хотя и встречали там и сям воровские партии сих киргизов, отправлявшихся на баранту против своих соседей. Караван наш достиг Чугучака 5 июля, быв с последнего китайского караула провожаем (как обыкновенно водится) китайскими караульными чиновниками, которые, сделав опись нашим товарам, заявили обо всем китайскому таможенному начальству.
В Чугучаке нашли мы множество всякого торгового народа: большая часть были ташкенцы, живущие в Степи и в Семипалатинске, и затем наши татары (многие из них - беглые, проживающие также в Степи, под названием чала-казаков); из русских же всего было 3 человека (приказчики двух купцов из Усть-Каменогорска). Должно при сем заметить, что, по близости от нашей границы Чугучака (отстоящего от Семипалатинска в 460 верстах), туда отправляются частые караваны, начиная с мая и до глубокой осени (между тем как в Кульджу караван отходит из Семипалатинска только раз в год, в летнее время). Путь, по которому они обыкновенно следуют в Чугучак, лежит чрез Кокбектинский округ и Тарбагатай, который они проходят в месте, называемом Сай-асу; редкие следуют чрез Аягузский округ, ибо дорога на Аягуз, хотя также довольно удобная, несколько длиннее и более представляет опасности со стороны кочующих за Тарбагатаем байджигитов. В Чугучаке, вообще, летом беспрестанное движение, - прилив и отлив купечества; но все эти купцы ни что иное как мелочники, привозящие, вообще, посредственный товар. Самым значительным купцом считается живущий в Семипалатинске ташкенец Ибрагим Амиров, отправляющий ежегодно в Чугучак товаров тысяч на 15 рублей серебром.
Все торговцы, по прибытии в Чугучак, размещаются на небольшом дворе, обнесенном глиняною стеною и совершенно открытом (двор этот именуется курганом); товары же складываются в китайскую таможню, в находящиеся там особые кладовые. Днем торговцы пользуются некоторою свободою, т. е. могут выходить на степную сторону, иметь сношения с приходящими к ним китайскими купцами и покупать от китайских мелочников съестные припасы и т. п.; но в китайский город и к самим китайским купцам, с которыми производят меновую торговлю, не могут ходить иначе, как с разрешения начальства и в сопровождении таможенного служителя. Вечером всех запирают в вышеозначенном дворе, где, кроме людей, помещается также и весь караванный скот: целые сотни верблюдов, лошадей, баранов и т. п. Нас, по прибытии, поместили в этом же дворе.
Я не буду входить здесь в дальнейшие подробности о торговле нашей с Чугучаком и вообще с западными областями Китая, так как все эти подробности должны составить предмет особого донесения вашему сиятельству; но, в дополнение к вышеизложенному, не нелишним считаю присовокупить, что, как мне кажется, торговля с западом Китая могла бы скоро развиться и сделаться немаловажною для нашей промышленности, если бы оная производилась на иных основаниях - на основаниях правильных и была китайским правительством дозволена. При теперешнем положении, все зависит от снисхождения китайских местных властей, - от произвола их; ничего нет определенного и законного: таможенный китайский чиновник, который сегодня принимает купца с благосклонностию и ласкою, завтра же, по личным каким-нибудь видам, без всяких законных причин, может заковать его в колодки и даже высечь плетьми, чему и бывали примеры; самое помещение для приезжающего купечества есть своего рода пытка. Разумеется, что при таком порядке капитальных людей в этой торговле с нашей стороны нет и быть не может, а производят ее, как выше сказано, мелочники и всякие азиатцы. Между тем потребность на наши произведения, мануфактурные и другие, там существует в высшей степени, что и доказывает возможность развития нашей торговли, которая даже при теперешнем стесненном ее положении, при всем том, что производится, так сказать, торгашами, - с годами растет (но растет медленно). Китайских товаров, преимущественно чая, может привозиться сколько угодно, если только наших товаров будет итти туда более, особенно если оные будут добротнее. Купцы китайские, видя у меня товары лучшего качества, нежели какие доселе туда привозились, от души этому радовались, убедительно прося меня продолжать и на будущее время начатую с ними торговлю.
Во время пребывания моего в Чугучаке я удостоился быть приглашенным к таможенному амбаню (начальнику всей Чугучакской области). Амбань, узнав, что прибыл русский купец из столицы, пригласил меня к себе вместе с моими приказчиками. Прием был весьма благосклонный, и я воспользовался оным, чтобы спросить между прочим у амбаня: могут ли на будущее время русские торговцы приезжал в Чугучак не переряженные в азиатское платье, а в русской своей одежде? Амбань отвечал, что «торговля в Чугучаке дозволена, со стороны их правительства, только аньджанам (т. е. ташкентцам и кокандцам) а потому русские должны приезжать туда в азиатском наряде»; ответ весьма странный в устах китайского начальника и доказывающий, до какой степени сами китайские чиновники желают поддерживать эту с нами торговлю при всей ее незаконности (поддерживать, разумеется, в теперешнем ее виде, получая значительные от нее выгоды); большая часть товаров, взимаемых теперь китайским начальством в пошлину, идет, как мне сказывали сами китайские купцы, в карман амбаня и таможенных чиновников.
Товары, взятые мною в Чугучак, променяны там большею частью на чай, который с некоторого времени уже начал составлять и в этих местах главную статью китайской торговли, до того, что, кроме байхового чая, других китайских товаров выменивать нашим купцам становится год от году труднее. Обстоятельство это также заслуживает особенного внимания, и в отчете, который я буду иметь честь представить по торговой части, донесу об этом подробнее.
Из Чугучака выехали мы 18-го июля. Следовать малым нашим караванцем до Кульджи было невозможно по разным причинам и по опасности пути, ибо далее за байджигитами кочуют кызайцы, народ еще более дикий и необузданный, и потому, что еще неизвестно было, как китайские власти примут русского торговца в Кульдже, где торгуют одни наши ташкентцы, в Семипалатинске проживающие (за исключением лишь одного приказчика купца Самсонова, отправляющегося туда тоже под видом азиатца). По сим уважениям, дошед до озера Ала-куля, мы решились в кочевьях тех же байджигитов ожидать прибытия кульджинского каравана, с которым наперед было условлено, где и когда с оным соединиться, дабы потом уже вместе следовать до самой Кульджи. Караван этот вместо того, чтобы притти к Ала-кулю 25-го июля, как предполагалось, пришел почти месяцем позже. Все это время мы жили в аулах одного киргизского старшины, с которым и перекочевывали с места на место, в ожидании каравана. Киргиз этот, у которого мы имели пристанище, был человек, пользующийся большим весом между своими единоплеменниками, - и это избавило нас от разных неприятностей. Наконец кульджинский караван прибыл 19-го августа. По соединении с ним мы продолжали следовать в Кульджу, сначала вдоль восточного берега озера Ала-куля, а потом чрез кочевья кызайцев и бегимбетов и чрез разные хребты гор (Тохту, Канджигу и Талку). С Тохтинского хребта начинаются китайские караулы, по цепи которых мы и следовали до самой Кульджи. Караван наш состоял из 400 верблюдов; купцов с работниками, вожаками и приставшими к нам киргизами было до сотни. При караване, кроме товаров, было 8 т. баранов, выменянных в Степи по мере того, как караван подвигался к Кульдже. На каждом китайском карауле нас пересчитывали, записывая верблюдов, баранов и самое число тюков, и сдавая все по счету следующим караульным начальникам.
В Кульджу вступили 9-го сентября. Нас расположили на обычном месте, в 1½ версты от города, возле самой реки Или; товары же, какие находились при караване, на другой день потребованы были в таможню и там размещены в особых кладовых. - Эпоха, в которую мы прибыли в Кульджу, была для торговли совершенно новая и весьма любопытная: доселе торговля в Кульдже производилась на иных основаниях, нежели в Чугучаке: в последнем из сих мест приезжающие с товарами торговцы имеют дело собственно с китайскими купцами; в казну же китайскую ничего не продают, внося только положенную пошлину, - по 1-й штуке с 10-ти каждого товара, за половинную цену (т. е. 5%), - каковая половинная цена определяется особым тарифом. В Кульдже, напротив того, купцы доселе всегда торговали с китайскою казною, которая за известную цену покупала у них часть товаров, и затем уже остальную позволяла потом продавать на волю желающим, т. е. китайским купцам. В истекшем же 1845 году кульджинское купечество, с разрешения высшего своего правительства, изменило этот порядок и приняло тот, который существует в Чугучаке, сделав таким образом торговлю вольною и взимая в казну нзвестную часть товаров в виде пошлины. Новый этот порядок, без сомнения, во всех отношениях лучше прежнего и более может способствовать развитию торговли; но ташкентцы наши, привозящие в Кульджу преимущественно всякий плохой товар и опасавшиеся, что им трудно будет сбыть оный китайским купцам, были недовольны изменением прежних правил и стали сначала просить о восстановлении прежнего образа производства торговли. При этом случае я позволил себе сделать им некоторые внушения и склонил их оставить вышеизъясненное домогательство, а ограничиться только просьбою об отмене или уменьшении самой пошлины, которая положена была с наших товаров вдвойне, будучи взимаема и при предъявлении в таможню (с приезжающих купцов), и с самих китайцев, при вымене сих товаров от нашего каравана. Переговоры об отмене или уменьшении пошлины продолжались целый месяц. Во весь этот месяц не только воспрещены были китайским купцам всякие сообщения с нашим караваном, но даже (чтобы заставить нас на все безусловно согласиться) держали караван несколько дней как бы в осадном положении: не пропускали к нам ни хлеба и прочих съестных припасов, ни сена для нашего скота. Наконец дело кончилось более или менее по желанию купечества: кульджинское начальство в пошлине сделало значительную сбавку против Чугучака, и хотя так же, как там, взимает одну десятую с русских товаров за полцены, но эта полуцена в Кульдже по многим статьям равняется полной цене, так что для купечества пошлина эта нисколько не отяготительна. Обстоятельство это, и в особенности то, что торговля в Кульдже будет отныне производиться с китайским купечеством, а не с казною, благоприятствует нашим сношениям с сею китайскою областию и может послужить до некоторой степени к их развитию.
Кульджа, находясь в большем отдалении от нашей границы, нежели Чугучак (в расстоянии 900 верст), в этом отношении представляет как бы менее удобств, нежели сей последний пункт; но взамен того она населеннее, более в ней купечества, и самые товары в ней разнообразнее: кроме чая в Кульдже вымениваются разные шелковые материи (канфы, фанзы, крепи и т. п.). Сверх того, она ближе в Кашкарии. Но те же препятствия, какие существуют для чугучагской торговли, встречаются и здесь - и они таковы, что без устранения сих препятствий, без установления правильной с китайцами торговли, оная не может развиваться в желаемой степени. Нельзя при этом еще не указать на одно обстоятельство, довольно важное: часть наших мануфактурных товаров, промениваемых в Чугучаке и Кульдже, а именно: нанка, коленкор, миткаль, ситец, бумажные платки и т. п., идут чрез город Урумджи [Урумджи находится за Великою китайскою стеною, на пути из Китая в Джунгарию и Кашкарию; в этом городе находятся главные конторы китайских купцов, торгующих в Чугучаке, Кульдже и в городах Кашкарии.] преимущественно в Кашкарию, и требование на подобного рода изделия там столь значительно, что наши товары не удовлетворяют и десятой доли тамошних потребителей, и, может быть, от этого с некоторого времени начал усиливаться привоз в Кашкарию английских товаров. Замечательно еще то, что большая часть этих английских бумажных изделий проникает туда не из Индии чрез Тибет (несмотря на то, что это ближайший туда путь), а из самого Китая, проходя из китайских портов, чрез все внутренние китайские провинции, за Великую стену, в Урумджи, а оттуда уже в Кашкарию. Обо всем этом мне говорили и китайские купцы, и некоторые из ташкентцев, которые были в Кашкаре, Яркенте и Аксу, - так что обстоятельство это не подлежит ни малейшему сомнению. По большей несравненно для нас краткости пути в Кашкарию, по могущей от сего быть большей дешевизне там наших товаров, казалось бы, они могли вытеснить оттуда английские, особенно если бы привозились лучшего качества. Прежде с нашей стороны были деланы опыты непосредственных сношений с Кашкариею: последний караван ходил туда из Семипалатинска в 1824 году (он принадлежал семипалатинскому купцу Попову); но с тех пор усилившиеся беспорядки в Большой орде и между дикокаменными киргизами, чрез кочевья коих лежит караванный путь в Кашкарию, служили постоянным препятствием в возобновлению подобных опытов, и таким образом Кашкария начала уже подчиняться торговому влиянию Англии. Теперь обстоятельства в Большой Орде и в стране дикокаменных киргизов изменились к лучшему и, при некоторых с нашей стороны мерах, могли бы значительно содействовать всяким торговым видам нашего правительства в отношении к Кашкарии.
Во время всего пребывания моего в Кульдже я не скрывал, что я русский, как не скрывал и в Чугучаке, и это не подвергло меня никаким неприятностям, несмотря на то, что в Кульджу, как выше замечено, ездят почти исключительно одни наши ташкентцы. Главное, чего должно было опасаться, это чтобы китайцы не проникли, что в караване находится русский чиновник, посланный от правительства. Но по особенно счастливому стечению обстоятельств и по мерам, принятым с самого начала Министерством иностранных дел, тайна эта не была китайцами проникнута.
За сим, долгом считаю донести, что в бытность мою в Кульдже мне удалось, при пособии моих спутников, склонить китайцев на позволение каравану возвратиться по другому пути, гораздо удобнейшему, именно: чрез Большую орду и так называемые Семь-рек. Караваны наши обыкновенно следуют в Кульджу, как выше замечено, чрез Тарбагатай, мимо озера Алакуля (по восточной его стороне); потом чрез разные хребты гор, преодолевая множество всякого рода трудностей и препятствий, самою природою воздвигаемых. Вот уже лет 40 как они ходят по этому пути, а чрез Семь-рек или Большую орду не пускаются из боязни кочующих там киргизов. Едучи в Кульджу и в самой Кульдже от разных людей я узнал, что путь этот не так страшен, как мне об нем рассказывали в Семипалатинске; в тому же в последнее время в Большой орде совершились новые благоприятные для нас обстоятельства. Киргизы этой орды, которые прежде считали себя в китайском подданстве, стали проситься, и весьма усильно, в русское подданство. Сообразивши все это, я решился просить у китайского начальства дозволения возвратиться чрез Семь-рек (иначе, без сего позволения, нас не пропустили бы чрез их караулы). Китайцы долго упорствовали нам в отказе; но наконец, по разным убедительным нашим доводам, которые были подкреплены некоторыми подарками, склонились на наше домогательство. Вследствие этого я отправился из Кульджи по новому пути, с переводчиком Костромитиновым и ташкентцем Рахимджаном Беделевым, оказавшим во всем этом деле особенные услуги; прочие же купцы и вообще весь караван, за исключением нашего, возвратились по прежней дороге.
Новый путь оказался удобным свыше нашего ожидания: гор никаких нет, кроме легкого переезда чрез Югантас (отрасль хребта Алатау); везде реки (не затрудняющие нисколько хода караванов); везде отличные кормы для скота (даже в зимнее время) и ни малейшего недостатка в топливе; между тем как по прежнему пути во всем этом недостаток, особенно в зимнее время. Киргизы же не только не делали нам никаких обид и притеснений, но принимали везде с особенным изъявлением дружества; главный батырь их (наездник), к которому мы обратились, дал нам даже двух сыновей своих в провожатые. Путь наш лежал чрез помянутую отрасль хребта Алатау и чрез реки Кук-су, Кара-тал, Ак-су, Леп-су и Аягуз, впадающие в озеро Балхаш. Китайцы некогда изъявляли притязания на сии места, начиная с Каратала и далее к югу; но влияние их там давно кончилось, и с тех пор земли эти были если не в полном владении, то под влиянием хокандцев.
Обо всем этом также будет в подробности изъяснено в своем месте. Проезд чрез Большую орду поставил меня в возможность собрать довольно подробные сведения о киргизах сей орды и о дикокаменных киргизах, которые при теперешнем положении нашей торговли, по-видимому, заслуживают особенное внимание.
Мы выехали из Кульджи 14-го ноября, и 10-го декабря были уже в Семипалатинске. По времени года можно было ожидать сильных морозов и буранов; но путешествие наше и в этом отношении совершилось весьма счастливо без малейших неприятных последствий. По прибытии в Семипалатинск я сдал в таможню все выменянные в Кульдже и Чугучаке китайские товары, большею частью чаи и разные шелковые материи, некоторые же в виде образцов отправил в С.-Петербург. В числе сих последних находятся предметы, которые, по-видимому, могли бы составить новые статьи торговли.
В заключение обязанностию считаю засвидетельствовать пред вашим сиятельством об отличном усердии бывшего при мне переводчика Костромитинова, который в продолжение всего путешествия был мне весьма полезен как по знанию татарского языка, так и по деятельности и распорядительности своей.
С.-Петербург,
11-го февраля 1846 г.
Докладная записка г. генерал-губернатору Западной Сибири.
Вашему сиятельству угодно было, чтобы я представил сведения, какие собрал в проезд чрез Большую орду о султанах и прочих лицах, пользующихся влиянием между киргизами сей орды, известными под общим наименованием юсунцев [Юсунцы разделяются на несколько родов, но главные из них суть дулаты. К ним принадлежат султаны Хаким, Галий и батырь Тойчубек, о котором ниже в подробности упоминается.].
Во исполнение сего требования честь имею донести, что власть султанов в последнее время вообще упала, и теперь между юсунцами существует почти совершенное безначалье: многие батыри пользуются гораздо большим весом, нежели самые султаны их. Из сего следует, однако же, исключить султанов Галия Адилева и племянника его султана Хакима, сына покойного султана Кулана [У хана Аблая было два сына: Адиль и Сюк (Сюк Аблай-ханов, находящийся еще в живых и кочующий на Каратале). От Адиля (давно умершего) произошла большая часть нынешних юсунских султанов. Его дети были: Кулан, пользовавшийся большим уважением между киргизами (он помер тому лет 15), Галий, Иргали и другие, от которых произошло еще множество султанов. Галий и Иргали живы, и первый из них (Галий) всегда считался между киргизскими султанами разумнейшим. Теперь он и по летам своим, и по уму имеет особенное влияние на юсунцев; затем, помянутый султан Хаким как старший сын покойного Кулана. В прошлом году, когда у юсунцев решался вопрос, проситься ли им в русское подданство или нет, то съезд для решения сего дела был у султана Галия, и потом также был в числе главных султан Хаким.]. Первый из них кочует около устья Кук-су; а второй ближе в китайским караулам.
Что же касается до султана Иргали, иначе называемого Кучюном (брата Галия), имеющего от нашего правительства некоторые знаки отличия, то он не имеет никакого особенного веса [Если он и заслуживает некоторое внимание, то только потому, что брат Галия и вместе с ним кочует. По слухам в Большой орде, прошедшей осенью он собирался ехать в Омск в качестве депутата от юсунцев, но приезд к юсунцам нашего Бикходжи заставил его отменить это намерение.].
То же самое можно сказать о престарелом Сюке Аблай-ханове, кочующем на Каратале, который заслуживает только внимание по своей постоянной и испытанной преданности русскому правительству.
Затем, из киргизских батырей, кроме Тойчубека (с которым я имел личные сношения), наиболее влиятельные суть Куренкей, родственник Тойчубека, Декабмай и Байсерке. (Вероятно, есть и другие.) Батырей этих также весьма полезно бы было приласкать и стараться держать в добром к нам расположении.
О Тойчубеке обязываюсь еще доложить, что он при всем том, что в душе не очень любит русских, оказал все возможное внимание к нашему небольшому каравану - первому русскому каравану, который прошел чрез их места, на возвратном пути из Кульджи [Племянник его Исенбек и сын его же, Тойчубека, Джан-ходжи, были употребляемы дулатами по делу об удовлетворении наших найманов. Они много тут содействовали и, казалось, было бы небесполезно при случае чем-нибудь их отличить.]. Султан Хаким, вместе с ним кочующий, невзирая на то, что мы обратились не к нему, а к Тойчубеку, лицу второстепенному, также не сделал ни малейшего затруднения в пропуске каравана и обошелся с нами весьма приветливо.
Явить им за это некоторые знаки внимания со стороны вашего сиятельства не только не будет лишним - и тем более, что они кочуют на самом караванном пути, - но, смею думать, и впредь может побудить их к оказанию проходящим чрез их кочевья русским караванам всякого пособия и покровительства, что для торговых видов тем важнее, что путь чрез Семь-рек (чрез кочевья юсунцев) несравненно удобнее того, по которому обыкновенно ходят в Кульджу наши караваны. Купцы наши, имеющие дела с Кульджею, намерены будущим же летом отправить караван по сему новому пути, если только обстоятельства будут тому благоприятствовать, т. е. если юсунцы сохранят к нам те же отношения и чувствования, в каких теперь находятся благодаря распоряжениям вашего сиятельства у пограничного начальства.
Отношение к Директору Азиатского департамента
Я уже имел честь довести до сведения вашего превосходительства о возвращении моем и состоящего при мне губернского секретаря Костромитинова в Семипалатинск.
Ныне долгом поставляю уведомить, что вывезенные мною из Чугучака и Кульджи товары, на основании данных мне предписаний, сданы в Семипалатинскую таможню; некоторые же из них взяты для представления начальству. Что именно взято и что оставлено, изволите усмотреть из прилагаемых при сем списков с отношения моего к г. управляющему таможнею и с следующих к сему отношению двух приложений.
Взятые из таможни вещи, по надлежащей укупорке, сданы 27 декабря находящемуся в Семипалатинске поверенному московского купца Шевелкина, Дмитрию Иванову Антипину, который подрядился их доставить в Москву за плату по восьми рублей ассигнациями с пуда. Всей тяжести оказалось 6 ящиков, составивших 15 пудов 14 фунтов, за которые причлось Антипину 122 руб. 80 коп. ассигнациями; сумма сия выдана ему в Семипалатинске. По доставлении означенных ящиков в Москву, оные будут там сданы купцу Михайле Дмитриеву Гусеву, к коему я на сей конец выслал и накладную с роспискою на оной Антипина, в получении как ящиков, так и вышеозначенной суммы (копия с сей накладной у сего же представляется). Дальнейшее всего отправление из Москвы будет устроено по приезде моем туда. Я надеюсь быть там ранее прихода помянутых тяжестей.
За сим, обязываюсь доложить, что по получении нужных сведений от г. управляющего семипалатинскою таможнею, я 28 декабря, вместе с губернским секретарем Костромитиновым отправился в Омск, куда и прибыл 31 декабря, а на другой день имел честь представиться к г. генерал-губернатору Западной Сибири. По распоряжению его сиятельства, получил я здесь прогоны и подорожную от Омска до Оренбурга. Прогонных денег выдано мне по положению на 6 лошадей 137 руб. 92½ коп. серебром (по расчету 1532½ версты), а Костромитинову на 2 лошади 45 руб. 97½ коп., а всего сто восемьдесят три рубля девяносто копеек серебром.
Обо всем этом доводя до сведения вашего превосходительства, честь имею присовокупить, что сего 4-го января я отправляюсь с г. Костромитиновым в дальнейший путь по указанию начальства.
Продолжение: Донесение о торговле
См. также:
• Н. А. Абрамов. Областный город Семипалатинск;
• Е. П. Ковалевский. Поездка в Кульджу;
• И. Ф. Бабков. Воспоминания о моей службе в Западной Сибири.