Воспоминания о Киргизской степи (4/4)
Ф. Ц. Воспоминания о Киргизской степи // Лучи: журнал для девиц, издаваемый Александрою Ишимовою. 1854, т. 9, № 1, 2.
Часть 1. Часть 2. Часть 3.
Через несколько дней я собрался на Капал, что позволяли мне поправившиеся силы и что было тем для меня приятнее, что полевые работы казаков уже начинались: сенокос оканчивался и начиналась жатва. После обеда я приказал заложить тройку в мой тарантас, уложил все необходимое для меня на несколько дней и полетел в Капальскую станицу - единственную во всем Семиречье на протяжении 500 верст.
Верстах в трех от пикета, по дороге к Капалу, переехав овраг, мы встретили плоский гранитный кряж, выдавшийся в степной равнине, как масса застывшей лавы. Далее дорога идет по каменистому грунту и гладка как шоссе; она то подымается, то спускается по увалам и расщелинам, прорезанным шумным протоком, от которого проведены канавки, орошающие густую зелень посевов. Склон долины делается заметнее и растительность свежее.
Наконец явственно обрисовались серые точки зданий капальских. Мы подвигались к ним все ближе и ближе. Сенокосный луг вдоль дороги к селению отделен изгородью для предохранения его от потравы скотом. Вот и застава с рядом чистеньких рубленых домиков; некоторые из них еще не покрыты. Крепость, возвышаясь над селением, придает картине особенный вид, радующий русское сердце тем, что и среди пустыни твердо и грозно стала русская жизнь, и заранее думаешь о будущности славного пограничного города. Весело взглянуть на 400 новеньких домиков, правильно расположенных по прекрасной долине в виду гор и степи, где четыре года назад не было и следа человеческого бытия. Теперь же здесь кипит жизнь: вот казаки возят строевой лес на длинных роспусках и лошадка рысцой тащит под горку огромные деревья, где стучит топор и ладится русская изба; в огороде казачка в пестром платье с звонкой песней на алых устах ухаживает за овощами. А тут раскинут табор возчиков провиянта с линии и юрты киргизов, близ которых стоят в кружок связанные оседланные бегунцы и навьюченные верблюды.
Я приказал себя везти к приставу Большой орды, с которым познакомился еще в О*. Проехав около самого вала крепости, мы спустились к оврагу и остановились у ворот маленького домика. Во дворе стояла большая юрта, около которой расположились два оборванные киргиза, держав повода лошадей под пестрыми чепраками. Серебро и бирюза блистали на уборе около простой веревочки, заменявшей арчак или повод, - чисто киргизская роскошь! «Видно, гости у моего приятеля», - подумал я и вошел. И действительно, после первых объятий П* [М. Д. Перемышльский, будущий основатель Верного. - rus-turk.] познакомил меня с султаном Сюком-Аблайханом, стариком почтенным; ему было далеко за 80 лет, но лицо его было свежо; длинная седая борода его покоилась на груди, украшенной золотою медалью с портретом Императора Александра, и другая - ныне благополучно царствующего Государя, за услуги и верность престолу, которыми султан славился издавна в орде.
Сюк был одет в красный суконный халат с золотыми широкими галунами; пояс его блестел серебром и бирюзой; на голове была богатая тебетейка, вышитая золотом, очень гармонировавшая с спокойной физиономиею киргизского вельможи. Старик, несмотря на свое наружное здоровье, лишен был слуха, и умственные его способности также дряхлели. Он кричал громко в разговоре, который передавал переводчик. Во всем проявлялось его любопытство: он хотел знать, кто я, зачем, и надолго ли; осматривал в комнате все, стараясь узнать назначение каждого предмета. Движения его были живы не по летам и разговор энергический. Как дома он хозяйничал на столе моего приятеля, сидя в кресле; а два сына его, уже тоже пожилые, и несколько биев сидели на ковре по-азиатски. Султан особенно любовался картинками мод из журнала и говорил, щелкая языком: «Якши!», лукаво улыбался, также беспрестанно лил из стклянки духи на седую бороду и усы свои и ел сахар с гофманскими каплями. Тут же со стола взял он щипцы из польского серебра и вертел их во все стороны, стараясь отгадать, что это. Один из биев, который, вероятно, хотел показать свою образованность, взял у султана щипцы и объяснил ему, что они для того, чтобы снять со свечи, и в доказательство своего знания пресерьезно пальцами снял со свечи нагар и, растворив щипцы, положил его туда и, пристукнув, положил щипцы на лоточек с уморительным самодовольствием. Мы с П* едва могли удержаться от смеха; а султан покачал одобрительно головой и сделал такую мину, как бы хотел сказать: «Каких странностей нет у этих образованных людей!»
После чая султан с детьми и свитой откланялся, вскочил с необыкновенной в его лета ловкостию на серенького бегунца, раболепно ему подведенного, и преважно поехал шагом со двора. Спутники ехали в почтительном отдалении.
Мой приятель П* сказал мне, что это старший султан Сюк - сын знаменитого Аблайхана, владетеля всех трех орд, первый вступивший в подданство России. Он самый преданный слуга правительства и добрый человек.
Пристав П*, человек редких качеств, показывал особенное уважение старику, чтобы поддержать его власть в орде и показать другим султанам, как ценится преданность.
Султан Сюк Аблайханов и его семья (из книги британского политического агента
Т. Аткинсона, посетившего новые окраины Азиатской России в конце 1840-х гг.)
Я не заметил, как прошел в рассказах об орде и степной жизни вечер.
На другой день утром мы пошли гулять. Здесь на всяком шагу чудеса природы: у самой квартиры пристава обрыв Тамчибулак, поросший мятой и кустами дикой зелени. Из зеленоватой глины по крутым бокам его сочится жемчужными нитями холодная и чистая вода, которая внизу образует бьющий ключ самой чистой, холодной, прозрачной и легкой воды. Я не знаю воды приятнее вкусом и легче воды Тамчибулака.
На всем расстоянии станицы, кроме притока Капалки, есть множество ключей, а в покатой ее части неиссякаемое болото, которое уже прорыто многими канавами; прекрасная вода их проведена жителями в их огороды. Прямые улицы правильно расположенных кварталов, чистота на этих улицах, мостики, под которыми шумят по камням горные протоки, крепость, возвышающаяся с своими бастионами над прекрасною долиною, делали очень живописную картину, которую дополняли ближайшие предгория и, наконец, величественная перспектива Алатау. Горы были в 4 верстах, но казались так близки, что хотелось к ним пройти в несколько минут. Все лески и кусточки на них ясно обрисовывались: можно было разглядеть каждую ель; а далее - горы казались покрытыми темно-синими иглами, сливающимися с тенями ущелий, над которыми высились голые скалы розового и фиолетового цвета и наконец венчались снеговыми вершинами.
В станице во всякой почти улице есть торговые дома или, лучше сказать, лавки с красными и мелочными товарами. Шампанское и херес, сукно и нанка, сахар и табак, духи, иглы и всякую мелочь можно получить в этих лавках. В татарской слободке живут торговцы-ташкентцы с азиатскими произведениями: канфы, бязи [бумажная материя вроде китайки], урюк, миндаль, чай и китайская посуда. Но вся эта юная торговля только местная, станичная. Караваны же из Кульджи, Коканда и Бухары редко заходят на Капал и проходят в 60 верстах по Караталской долине, где стоит наш пикет.
Недостаток леса воспрепятствовал устроить там заселение, которое бы было гораздо выгоднее Капальского в отношении торговой местности и караванного пути.
На следующий день, в сопровождении станичного начальника, поехал я верхом в ближние ущелья, откуда казаки берут лес для построек. Все еще спало в станице, когда мы на рысях оставили селение и по не проложенной еще дороге долиной приблизились к возвышенностям Алатау. Утро было чудесное: прелестная окрестность, как бы выходя из тумана, выяснялась все более и более, а позади нас в ризе утреннего света красовалась станица своими новенькими домиками, над которыми вился кое-где дымок перпендикулярной спиралью в воздушной тишине.
Но вот уже и подъем первого увала идет тропинкой подле оврага, который делается все глубже и глубже и оглашается пенистым каскадом, то ревущим меж гранитами, то быстрее или спокойнее стремящимся по зеленому бархату муравы. Поднимаясь выше, я находил природу еще восхитительнее, еще причудливее: здесь голые массы скал, озаренные солнцем, далеко бросают свою тень; тут покатость усеяна кустистыми растениями как будто зелеными мерлушками; березовая рощица трепещет листочками, как бы приветствуя человека; а там в мрачном ущелье стоит, как сонм рыцарей-великанов, сосновый лес, и страшно даже мыслию проникнуть в его непроницаемую чащу.
Я встал и пошел пешком на крутизну по тропинке, а лошадей оставил внизу. Я был упоен свежим воздухом и природой, которая мне так по душе. Станичный урядник, тучный казак, запыхался, следуя за мной, и несколько раз заговаривал со мной о том, что выше уже не берут леса по крутизне подъема. Но я все шел далее и выше, пока крутизна не обратилась в стену, по которой и карабкаться было опасно; тут я сел на камне у шумящего потока, долго любовался во все стороны перспективой горных видов, расспрашивал об урочищах, в каком когда рубится лес, и сколько еще есть мест, откуда можно добывать его.
- На наш век станет, - сказал станичный, - а берет всяк где хочет - тут приволье.
Был уже одиннадцатый час, когда мы подъезжали к станице; но я теперь только встречал на роспусках казачьи семейства, отправлявшиеся на полевые работы. С некоторыми были и самовары, как будто дело шло о прогулке, что еще более убедило меня в комфорте здешней казачьей жизни.
Когда я вошел к П*, то застал у него готовый завтрак и общество офицеров, собравшихся, чтобы ехать в горы на Кару по условию, сделанному нами еще накануне.
- Как вам понравились наши места? - спросил меня один из них.
- Я в восторге, никогда не видел и не воображал такой природы.
- Так теперь мы покажем вам чудеса еще удивительнейшие - вершины Кары, - сказал он. - Мы часто там бываем, но такие виды никогда не приглядятся.
Все было готово: казаки подвели нам лошадей, оправили вьюки с походным обедом, и компания наша весело пустилась вскачь из станицы к подъему в горы, правее тех ущелий, которые я только что видел.
Скоро путь наш был стеснен горным ущельем, и мы ехали, как говорится, гусем, т. е. в один конь, но все еще рысью. Незаметно поднимались мы на первый кряж, откуда Капал казался нам муравьиным гнездом. Чем выше поднимались мы, тем живописнее и разнообразнее были виды во все стороны: тут пропасть с ревущим потоком, который как чешуйчатый змей ползет во мраке и тишине; внизу - зеленая долина, окаймленная березовыми и кленовыми рощицами; за ней раскинулась другая в восхитительной перспективе, а сбоку и над головами высятся гранитные громады, на вершинах и в ущельях которых зеленеют ели и вереск. Отдав повода, мы спокойно пробирались по страшным тропинкам, которые были так узки, что на них едва становились два копыта привычных, умных лошадей. Эти чудные лошадки при крутом повороте или спуске садились назад и сползали, упираясь передними ногами; а встретя на тропе выдавшийся камень, осторожно переносили через него ногу за ногой; при крутом подъеме - взбирались, пробуя прежде осыпающуюся гальку и ища твердой опоры. Я дивился такому умному инстинкту киргизских лошадей, и откровенно скажу, что один никогда не решился бы на такую прогулку, где каждый неверный шаг может стоить жизни.
Наконец мы поднялись на второй увал и остановились отдохнуть. Был первый час в исходе, а мы отъехали только 7 верст - полпути до нашей цели. Прелестное перепутье это как бы нарочно устроено природою. На темени высокой горы выдается площадка, окаймленная утесами с чудной растительностию; большой почти квадратный гранитный камень чуть возвышается над остальным каменным островом, а кругом его лежат другие, меньшие камни, как бы представляя стол с табуретами. Тут мы подкрепили себя легким завтраком.
Я не нахожу слов описать живописную панораму, которая была у нас перед глазами, боясь, что это будет жалкая карикатура или повторение прежних картин, плохо мною описанных; но нет, она не может быть повторением прежнего, она гораздо обширнее, гораздо грандиознее и совершеннее всего виденного мною прежде. Обращая взор к Капалу, который теперь казался нам черным пятном у наших ног, мы видели, как степная равнина терялась на горизонте: взор перескакивал за Кисикаус, казавшийся нам грядою фиолетовых холмиков на буровато-желтом грунте степи. Влево у нас понижающиеся горные увалы и долины в бесконечно-прелестном разнообразии сливались с равниной Каратала, на которой река Каратал блещет серебряной лентой, а еще далее в эту же сторону, на беспредельной равнине, сверкает излучистой линиею река Коксу, соединяющаяся с Караталом. Мне сказали, что впадение Каратала в Коксу от нас по крайней мере на расстоянии 120 верст. В правую сторону высились у нас ближайшие скалы в самом живописном разнообразии - то голые, то покрытые лесами, а далее на голубом небе виднелись гребни снежных вершин.
Оторвав наконец взоры наши от этих картин, мы обратили их к новым, столь же чудесным и величественным. Отсюда начался спуск зеленоватыми полянами с мириадами разных цветов. Как хорош был здесь воздух, упитанный ароматом, свежести самой сладостной и невыразимой! Мы увидели стада коров, овец и коз, также несколько солдат, отдыхавших вместе с своими волами, навьюченными подельным лесом для ротного хозяйства.
Скоро мы начали спускаться ущелиями в долину Кары, где повороты и тропинки были еще опаснее прежних; но мы ехали спокойно, не занимаясь ими, обратя все внимание наше на живописную долину, в которой блистала серебряной нитью Кара и слышался приветный ее шум. Вправо и влево покатости этих дивных гор разрослись девственными лесами елей, сосен и берез, расстилавших свой густой яркий зеленый покров по склонам долины, которая, извиваясь, рисовалась неподражаемой перспективой и утопала в синеве отдаленных гор. Лесная чаща заметно редела, подымаясь к вершинам гор, как бы уставая этим восхождением; еще выше там и сям виднелись купы стелющегося вереска, а на самой вершине горы красовались сероватые и розовые массы, которых вершины блистали ярким белоснежным покровом, сливавшимся с нежно-голубыми тенями небесной лазури.
Но вот наша кавалькада сгруппировалась; мы рысью спускаемся по зеленому увалу к бушующей реке, заглушающей наш веселый говор. Наконец мы в гостях у сердитой Кары, которая обдает нас брызгами и пеной. Стремление ее, несмотря на ничтожную глубину, составляющую менее аршина, так сильно, что мы, пытаясь переехать ее вброд, были всегда опрокинуты ее быстрым течением, и самые крепкие лошади не могли устоять ни минуты: их опрокидывало и уносило.
Потешась попытками переехать вброд эту реку, мы поскакали излучистым берегом ее еще с версту до мостика, чтобы на другой стороне расположить наш отдых под тенью елей и березок, приветливо манивших нас в свой прохладный приют. Наш же берег был каменистый, и только у самого русла окаймлен, как бархатным зеленым ковром, чудесной свежей травкой с мильонами незабудок.
Но вот и мостик, состоящий из огромных лесин, покрытых фашинником и землею, перекинутых через речку и утвержденных на природных гранитных устоях; он высился над гремящим потоком шириною аршина с два и весь дрожал, осыпаемый столбом алмазной пыли, скачущей по камням Кары. Перебравшись через мостик, мы расположились на берегу Кары под первой кущей живописно сгруппировавшихся деревьев, которыми наросло все прибрежье и которые, все сгущаясь, подымались на пригорья; еще выше кое-где расстилался вереск по гранитным увалам, а к небу вознеслись шпицами и замками голые скалы, увенчанные снеговым покровом, откуда вырывается Кара. Она то скользит по ледяному ложу, то протачивает себе путь в граните, то опять, вдруг обрываясь со скалы, рассыпается в воздухе мириадами алмазных нитей и, упадая на непреклонный гранит, снова разбивается в алмазную пыль и с ревом клубится и пенится в каменном своем ложе; потом прокладывает себе путь чрез лесную чащу, выворачивая огромные сосны, и вдруг исчезает, как бы побежденная преградами; но снова она выбивается пенистой массой из лесной чащи и ревом своим оглашает горы, которые, вторя его эхом, безмолвно-угрюмо глядят на нее с высоты, не отражаясь в бешеных ее волнах.
Мы все молча любовались этим зрелищем; говорить нельзя было, да и к чему и о чем говорить, когда все мы внимали голосу вечной божественной природы! Скоро казаки развели нам огонь, подали чай, после которого мы пошли на горный подъем берегом Кары, чтобы ближе видеть грозный чудный водопад. Скоро мы остановились у крутизны, на которую не могли взобраться, и отсюда мерили высоту падения воды. У берегов речки, в лесной чаще, мы нашли множество малины, ежевики и красной смородины; возвратясь на наш бивак, мы послали людей собрать ягод, и пока отобедали, наш десерт явился в таком изобилии, что половину его мы взяли еще с собой на Капал.
Незаметно пролетели несколько часов нашей прогулки на Каре; солнце уже спускалось за горы, и мы спешили в обратный путь, чтобы засветло выбраться из горных ущелий и миновать опасные тропинки. Я был в каком-то восторженном обаянии и тут же прощался взором с этой величественной природой, подумав: приведет ли Бог мне еще посетить этот дикий рай?
Несмотря на то, что уже смерклось, мы благополучно победили все горные преграды и возвратились в станицу, когда полная луна осеребрила всю окрестность. Простясь, все разошлись отдохнуть. Скоро я впал в глубокий сон, но и во сне мне все слышался шум водопада, чудилась панорама Кары, и до сих пор я вижу живо эту природу, дикую, пустынную, но величественную.
Я опять возвратился на теплые ключи, которые восстановили мое здоровье. Настал и конец августа с холодными своими ночами, степь пожелтела, и стало грустно в ней. Я собрался в обратный путь по знакомой дороге, которая казалась мне еще утомительнее своим степным однообразием. Через неделю пути я радостно завидел золотой шпиц О*ской церкви и, обняв друзей, передавал им мои впечатления, рассказом которых, боюсь, уже наскучил вам, мой добрый друг.
Ф. Ц.
Часть 1. Часть 2. Часть 3.
Через несколько дней я собрался на Капал, что позволяли мне поправившиеся силы и что было тем для меня приятнее, что полевые работы казаков уже начинались: сенокос оканчивался и начиналась жатва. После обеда я приказал заложить тройку в мой тарантас, уложил все необходимое для меня на несколько дней и полетел в Капальскую станицу - единственную во всем Семиречье на протяжении 500 верст.
Верстах в трех от пикета, по дороге к Капалу, переехав овраг, мы встретили плоский гранитный кряж, выдавшийся в степной равнине, как масса застывшей лавы. Далее дорога идет по каменистому грунту и гладка как шоссе; она то подымается, то спускается по увалам и расщелинам, прорезанным шумным протоком, от которого проведены канавки, орошающие густую зелень посевов. Склон долины делается заметнее и растительность свежее.
Наконец явственно обрисовались серые точки зданий капальских. Мы подвигались к ним все ближе и ближе. Сенокосный луг вдоль дороги к селению отделен изгородью для предохранения его от потравы скотом. Вот и застава с рядом чистеньких рубленых домиков; некоторые из них еще не покрыты. Крепость, возвышаясь над селением, придает картине особенный вид, радующий русское сердце тем, что и среди пустыни твердо и грозно стала русская жизнь, и заранее думаешь о будущности славного пограничного города. Весело взглянуть на 400 новеньких домиков, правильно расположенных по прекрасной долине в виду гор и степи, где четыре года назад не было и следа человеческого бытия. Теперь же здесь кипит жизнь: вот казаки возят строевой лес на длинных роспусках и лошадка рысцой тащит под горку огромные деревья, где стучит топор и ладится русская изба; в огороде казачка в пестром платье с звонкой песней на алых устах ухаживает за овощами. А тут раскинут табор возчиков провиянта с линии и юрты киргизов, близ которых стоят в кружок связанные оседланные бегунцы и навьюченные верблюды.
Я приказал себя везти к приставу Большой орды, с которым познакомился еще в О*. Проехав около самого вала крепости, мы спустились к оврагу и остановились у ворот маленького домика. Во дворе стояла большая юрта, около которой расположились два оборванные киргиза, держав повода лошадей под пестрыми чепраками. Серебро и бирюза блистали на уборе около простой веревочки, заменявшей арчак или повод, - чисто киргизская роскошь! «Видно, гости у моего приятеля», - подумал я и вошел. И действительно, после первых объятий П* [М. Д. Перемышльский, будущий основатель Верного. - rus-turk.] познакомил меня с султаном Сюком-Аблайханом, стариком почтенным; ему было далеко за 80 лет, но лицо его было свежо; длинная седая борода его покоилась на груди, украшенной золотою медалью с портретом Императора Александра, и другая - ныне благополучно царствующего Государя, за услуги и верность престолу, которыми султан славился издавна в орде.
Сюк был одет в красный суконный халат с золотыми широкими галунами; пояс его блестел серебром и бирюзой; на голове была богатая тебетейка, вышитая золотом, очень гармонировавшая с спокойной физиономиею киргизского вельможи. Старик, несмотря на свое наружное здоровье, лишен был слуха, и умственные его способности также дряхлели. Он кричал громко в разговоре, который передавал переводчик. Во всем проявлялось его любопытство: он хотел знать, кто я, зачем, и надолго ли; осматривал в комнате все, стараясь узнать назначение каждого предмета. Движения его были живы не по летам и разговор энергический. Как дома он хозяйничал на столе моего приятеля, сидя в кресле; а два сына его, уже тоже пожилые, и несколько биев сидели на ковре по-азиатски. Султан особенно любовался картинками мод из журнала и говорил, щелкая языком: «Якши!», лукаво улыбался, также беспрестанно лил из стклянки духи на седую бороду и усы свои и ел сахар с гофманскими каплями. Тут же со стола взял он щипцы из польского серебра и вертел их во все стороны, стараясь отгадать, что это. Один из биев, который, вероятно, хотел показать свою образованность, взял у султана щипцы и объяснил ему, что они для того, чтобы снять со свечи, и в доказательство своего знания пресерьезно пальцами снял со свечи нагар и, растворив щипцы, положил его туда и, пристукнув, положил щипцы на лоточек с уморительным самодовольствием. Мы с П* едва могли удержаться от смеха; а султан покачал одобрительно головой и сделал такую мину, как бы хотел сказать: «Каких странностей нет у этих образованных людей!»
После чая султан с детьми и свитой откланялся, вскочил с необыкновенной в его лета ловкостию на серенького бегунца, раболепно ему подведенного, и преважно поехал шагом со двора. Спутники ехали в почтительном отдалении.
Мой приятель П* сказал мне, что это старший султан Сюк - сын знаменитого Аблайхана, владетеля всех трех орд, первый вступивший в подданство России. Он самый преданный слуга правительства и добрый человек.
Пристав П*, человек редких качеств, показывал особенное уважение старику, чтобы поддержать его власть в орде и показать другим султанам, как ценится преданность.
Султан Сюк Аблайханов и его семья (из книги британского политического агента
Т. Аткинсона, посетившего новые окраины Азиатской России в конце 1840-х гг.)
Я не заметил, как прошел в рассказах об орде и степной жизни вечер.
На другой день утром мы пошли гулять. Здесь на всяком шагу чудеса природы: у самой квартиры пристава обрыв Тамчибулак, поросший мятой и кустами дикой зелени. Из зеленоватой глины по крутым бокам его сочится жемчужными нитями холодная и чистая вода, которая внизу образует бьющий ключ самой чистой, холодной, прозрачной и легкой воды. Я не знаю воды приятнее вкусом и легче воды Тамчибулака.
На всем расстоянии станицы, кроме притока Капалки, есть множество ключей, а в покатой ее части неиссякаемое болото, которое уже прорыто многими канавами; прекрасная вода их проведена жителями в их огороды. Прямые улицы правильно расположенных кварталов, чистота на этих улицах, мостики, под которыми шумят по камням горные протоки, крепость, возвышающаяся с своими бастионами над прекрасною долиною, делали очень живописную картину, которую дополняли ближайшие предгория и, наконец, величественная перспектива Алатау. Горы были в 4 верстах, но казались так близки, что хотелось к ним пройти в несколько минут. Все лески и кусточки на них ясно обрисовывались: можно было разглядеть каждую ель; а далее - горы казались покрытыми темно-синими иглами, сливающимися с тенями ущелий, над которыми высились голые скалы розового и фиолетового цвета и наконец венчались снеговыми вершинами.
В станице во всякой почти улице есть торговые дома или, лучше сказать, лавки с красными и мелочными товарами. Шампанское и херес, сукно и нанка, сахар и табак, духи, иглы и всякую мелочь можно получить в этих лавках. В татарской слободке живут торговцы-ташкентцы с азиатскими произведениями: канфы, бязи [бумажная материя вроде китайки], урюк, миндаль, чай и китайская посуда. Но вся эта юная торговля только местная, станичная. Караваны же из Кульджи, Коканда и Бухары редко заходят на Капал и проходят в 60 верстах по Караталской долине, где стоит наш пикет.
Недостаток леса воспрепятствовал устроить там заселение, которое бы было гораздо выгоднее Капальского в отношении торговой местности и караванного пути.
На следующий день, в сопровождении станичного начальника, поехал я верхом в ближние ущелья, откуда казаки берут лес для построек. Все еще спало в станице, когда мы на рысях оставили селение и по не проложенной еще дороге долиной приблизились к возвышенностям Алатау. Утро было чудесное: прелестная окрестность, как бы выходя из тумана, выяснялась все более и более, а позади нас в ризе утреннего света красовалась станица своими новенькими домиками, над которыми вился кое-где дымок перпендикулярной спиралью в воздушной тишине.
Но вот уже и подъем первого увала идет тропинкой подле оврага, который делается все глубже и глубже и оглашается пенистым каскадом, то ревущим меж гранитами, то быстрее или спокойнее стремящимся по зеленому бархату муравы. Поднимаясь выше, я находил природу еще восхитительнее, еще причудливее: здесь голые массы скал, озаренные солнцем, далеко бросают свою тень; тут покатость усеяна кустистыми растениями как будто зелеными мерлушками; березовая рощица трепещет листочками, как бы приветствуя человека; а там в мрачном ущелье стоит, как сонм рыцарей-великанов, сосновый лес, и страшно даже мыслию проникнуть в его непроницаемую чащу.
Я встал и пошел пешком на крутизну по тропинке, а лошадей оставил внизу. Я был упоен свежим воздухом и природой, которая мне так по душе. Станичный урядник, тучный казак, запыхался, следуя за мной, и несколько раз заговаривал со мной о том, что выше уже не берут леса по крутизне подъема. Но я все шел далее и выше, пока крутизна не обратилась в стену, по которой и карабкаться было опасно; тут я сел на камне у шумящего потока, долго любовался во все стороны перспективой горных видов, расспрашивал об урочищах, в каком когда рубится лес, и сколько еще есть мест, откуда можно добывать его.
- На наш век станет, - сказал станичный, - а берет всяк где хочет - тут приволье.
Был уже одиннадцатый час, когда мы подъезжали к станице; но я теперь только встречал на роспусках казачьи семейства, отправлявшиеся на полевые работы. С некоторыми были и самовары, как будто дело шло о прогулке, что еще более убедило меня в комфорте здешней казачьей жизни.
Когда я вошел к П*, то застал у него готовый завтрак и общество офицеров, собравшихся, чтобы ехать в горы на Кару по условию, сделанному нами еще накануне.
- Как вам понравились наши места? - спросил меня один из них.
- Я в восторге, никогда не видел и не воображал такой природы.
- Так теперь мы покажем вам чудеса еще удивительнейшие - вершины Кары, - сказал он. - Мы часто там бываем, но такие виды никогда не приглядятся.
Все было готово: казаки подвели нам лошадей, оправили вьюки с походным обедом, и компания наша весело пустилась вскачь из станицы к подъему в горы, правее тех ущелий, которые я только что видел.
Скоро путь наш был стеснен горным ущельем, и мы ехали, как говорится, гусем, т. е. в один конь, но все еще рысью. Незаметно поднимались мы на первый кряж, откуда Капал казался нам муравьиным гнездом. Чем выше поднимались мы, тем живописнее и разнообразнее были виды во все стороны: тут пропасть с ревущим потоком, который как чешуйчатый змей ползет во мраке и тишине; внизу - зеленая долина, окаймленная березовыми и кленовыми рощицами; за ней раскинулась другая в восхитительной перспективе, а сбоку и над головами высятся гранитные громады, на вершинах и в ущельях которых зеленеют ели и вереск. Отдав повода, мы спокойно пробирались по страшным тропинкам, которые были так узки, что на них едва становились два копыта привычных, умных лошадей. Эти чудные лошадки при крутом повороте или спуске садились назад и сползали, упираясь передними ногами; а встретя на тропе выдавшийся камень, осторожно переносили через него ногу за ногой; при крутом подъеме - взбирались, пробуя прежде осыпающуюся гальку и ища твердой опоры. Я дивился такому умному инстинкту киргизских лошадей, и откровенно скажу, что один никогда не решился бы на такую прогулку, где каждый неверный шаг может стоить жизни.
Наконец мы поднялись на второй увал и остановились отдохнуть. Был первый час в исходе, а мы отъехали только 7 верст - полпути до нашей цели. Прелестное перепутье это как бы нарочно устроено природою. На темени высокой горы выдается площадка, окаймленная утесами с чудной растительностию; большой почти квадратный гранитный камень чуть возвышается над остальным каменным островом, а кругом его лежат другие, меньшие камни, как бы представляя стол с табуретами. Тут мы подкрепили себя легким завтраком.
Я не нахожу слов описать живописную панораму, которая была у нас перед глазами, боясь, что это будет жалкая карикатура или повторение прежних картин, плохо мною описанных; но нет, она не может быть повторением прежнего, она гораздо обширнее, гораздо грандиознее и совершеннее всего виденного мною прежде. Обращая взор к Капалу, который теперь казался нам черным пятном у наших ног, мы видели, как степная равнина терялась на горизонте: взор перескакивал за Кисикаус, казавшийся нам грядою фиолетовых холмиков на буровато-желтом грунте степи. Влево у нас понижающиеся горные увалы и долины в бесконечно-прелестном разнообразии сливались с равниной Каратала, на которой река Каратал блещет серебряной лентой, а еще далее в эту же сторону, на беспредельной равнине, сверкает излучистой линиею река Коксу, соединяющаяся с Караталом. Мне сказали, что впадение Каратала в Коксу от нас по крайней мере на расстоянии 120 верст. В правую сторону высились у нас ближайшие скалы в самом живописном разнообразии - то голые, то покрытые лесами, а далее на голубом небе виднелись гребни снежных вершин.
Оторвав наконец взоры наши от этих картин, мы обратили их к новым, столь же чудесным и величественным. Отсюда начался спуск зеленоватыми полянами с мириадами разных цветов. Как хорош был здесь воздух, упитанный ароматом, свежести самой сладостной и невыразимой! Мы увидели стада коров, овец и коз, также несколько солдат, отдыхавших вместе с своими волами, навьюченными подельным лесом для ротного хозяйства.
Скоро мы начали спускаться ущелиями в долину Кары, где повороты и тропинки были еще опаснее прежних; но мы ехали спокойно, не занимаясь ими, обратя все внимание наше на живописную долину, в которой блистала серебряной нитью Кара и слышался приветный ее шум. Вправо и влево покатости этих дивных гор разрослись девственными лесами елей, сосен и берез, расстилавших свой густой яркий зеленый покров по склонам долины, которая, извиваясь, рисовалась неподражаемой перспективой и утопала в синеве отдаленных гор. Лесная чаща заметно редела, подымаясь к вершинам гор, как бы уставая этим восхождением; еще выше там и сям виднелись купы стелющегося вереска, а на самой вершине горы красовались сероватые и розовые массы, которых вершины блистали ярким белоснежным покровом, сливавшимся с нежно-голубыми тенями небесной лазури.
Но вот наша кавалькада сгруппировалась; мы рысью спускаемся по зеленому увалу к бушующей реке, заглушающей наш веселый говор. Наконец мы в гостях у сердитой Кары, которая обдает нас брызгами и пеной. Стремление ее, несмотря на ничтожную глубину, составляющую менее аршина, так сильно, что мы, пытаясь переехать ее вброд, были всегда опрокинуты ее быстрым течением, и самые крепкие лошади не могли устоять ни минуты: их опрокидывало и уносило.
Потешась попытками переехать вброд эту реку, мы поскакали излучистым берегом ее еще с версту до мостика, чтобы на другой стороне расположить наш отдых под тенью елей и березок, приветливо манивших нас в свой прохладный приют. Наш же берег был каменистый, и только у самого русла окаймлен, как бархатным зеленым ковром, чудесной свежей травкой с мильонами незабудок.
Но вот и мостик, состоящий из огромных лесин, покрытых фашинником и землею, перекинутых через речку и утвержденных на природных гранитных устоях; он высился над гремящим потоком шириною аршина с два и весь дрожал, осыпаемый столбом алмазной пыли, скачущей по камням Кары. Перебравшись через мостик, мы расположились на берегу Кары под первой кущей живописно сгруппировавшихся деревьев, которыми наросло все прибрежье и которые, все сгущаясь, подымались на пригорья; еще выше кое-где расстилался вереск по гранитным увалам, а к небу вознеслись шпицами и замками голые скалы, увенчанные снеговым покровом, откуда вырывается Кара. Она то скользит по ледяному ложу, то протачивает себе путь в граните, то опять, вдруг обрываясь со скалы, рассыпается в воздухе мириадами алмазных нитей и, упадая на непреклонный гранит, снова разбивается в алмазную пыль и с ревом клубится и пенится в каменном своем ложе; потом прокладывает себе путь чрез лесную чащу, выворачивая огромные сосны, и вдруг исчезает, как бы побежденная преградами; но снова она выбивается пенистой массой из лесной чащи и ревом своим оглашает горы, которые, вторя его эхом, безмолвно-угрюмо глядят на нее с высоты, не отражаясь в бешеных ее волнах.
Мы все молча любовались этим зрелищем; говорить нельзя было, да и к чему и о чем говорить, когда все мы внимали голосу вечной божественной природы! Скоро казаки развели нам огонь, подали чай, после которого мы пошли на горный подъем берегом Кары, чтобы ближе видеть грозный чудный водопад. Скоро мы остановились у крутизны, на которую не могли взобраться, и отсюда мерили высоту падения воды. У берегов речки, в лесной чаще, мы нашли множество малины, ежевики и красной смородины; возвратясь на наш бивак, мы послали людей собрать ягод, и пока отобедали, наш десерт явился в таком изобилии, что половину его мы взяли еще с собой на Капал.
Незаметно пролетели несколько часов нашей прогулки на Каре; солнце уже спускалось за горы, и мы спешили в обратный путь, чтобы засветло выбраться из горных ущелий и миновать опасные тропинки. Я был в каком-то восторженном обаянии и тут же прощался взором с этой величественной природой, подумав: приведет ли Бог мне еще посетить этот дикий рай?
Несмотря на то, что уже смерклось, мы благополучно победили все горные преграды и возвратились в станицу, когда полная луна осеребрила всю окрестность. Простясь, все разошлись отдохнуть. Скоро я впал в глубокий сон, но и во сне мне все слышался шум водопада, чудилась панорама Кары, и до сих пор я вижу живо эту природу, дикую, пустынную, но величественную.
Я опять возвратился на теплые ключи, которые восстановили мое здоровье. Настал и конец августа с холодными своими ночами, степь пожелтела, и стало грустно в ней. Я собрался в обратный путь по знакомой дороге, которая казалась мне еще утомительнее своим степным однообразием. Через неделю пути я радостно завидел золотой шпиц О*ской церкви и, обняв друзей, передавал им мои впечатления, рассказом которых, боюсь, уже наскучил вам, мой добрый друг.
Ф. Ц.