Письма Г. В. Степановой. 15 мая 1986 года (открытка)
Начало здесь, остальное по тегу, начинать лучше снизу, поскольку в ЖЖ записи идут «вверх ногами».
15 мая 1986
Высылаю Ваши письма. На всяк случай. Их что-то появляется нежелательное количество, как-то - один. Пока хватает, мы ведь оказались «в транзите» - Балтика!
А как Ваша щитовидка? В связи со всеми событиями? Не было осложнений - отклонений? [1]
Письмо [2] я Вам написала.
Будьте здоровы
Роспись
Примечания
1. Не помню, что я отвечала тогда, но спустя какое-то время (я уже несколько раз писала это в комментариях к другим письмам) с удивлением обнаружила, что моя «щитовидка» «исчезла»: у меня был избыток йода; очевидно, радиация убила лишнее (судя по тому, что большинство людей после Чернобыльской аварии, наоборот, стало страдать от недостатка йода).
2. Открытка пришла в один день с письмом.
**********
Я почему-то думала, что « Вы будете писать» и присылка мне моих писем случились одновременно (тогда почему я томилась душой, получив бандероль с письмами? оказывается, я забыла, что Галина Васильевна предлагала мне это сделать гораздо раньше, и объясняла причины), и, кстати, если бы я помнила это, я бы не мучилась сомнениями, как отнеслась бы Галина Васильевна к публикации мной её писем.
А сейчас, дойдя до этой открытки и увидев, что в ней нет ничего про «будете писать», я стала искать по уже опубликованным письмам и нашла, что разговор был начат 1 октября 1983 года (после того как я не поступила в аспирантуру и хотела уходить из преподавания вообще) и продолжался ещё в двух письмах после первого: 12 и 25 октября.
1 октября Галина Васильевна писала:
«Хоть Вы и не жалуете ниву просвещения, поздравляю с сегодняшним днём!
Уходить можно и нужно, если не до души, если есть другое дело, которое “pro anima”.
А если всё одинаково для человека? То есть, если некуда идти? Тогда куда идти?
Редакция газеты? Библиотека? Дом пионеров? Музей?
Вы, например, будете писать. И форма “держания на воде” может для Вас быть безразличной, потому как есть у Вас другой мир, другое, главное дело, а чем временно заниматься, не всё ли равно».
(Моими вариантами оказались [если считать с 1983 года]: год в сельской школе, месяц помрежем в Сумском ТЮЗе, 4 года - сначала почасовиком, затем в штате - на кафедре русского языка в Сумском педе, это всё ещё при жизни Галины Васильевны, - и уже без неё: почти десять лет завлитом в Сумском театре драмы и музкомедии им. М. С. Щепкина, затем редакторство от литературного до главного в разных издательствах и затем издательский же фриланс. Ну действительно же «он её» - преподавательскую стезю и в целом ниву просвещения - нэнавыдел, как тур козу в искандеровском «Созвездии Козлотура».)
А 12 октября продолжала, с удовлетворением узнав, что я пока осталась в школе, но сменила городскую школу на сельскую: чтобы окончательно убедиться, что «он её нэнавыдит» (я - школу вообще), я дала себе третий шанс: начав преподавать в вечерней школе, я затем перешла в обычную городскую и потом в сельскую, в каждой проработала по году и таким образом отработала три необходимых года после окончания института:
«От научной лавочки этого всего и надо было ожидать.
Сейчас время “детей чьих-то”, знакомств или тех девиц, о которых Вы писали. А главное - процедуре придаётся видимость объективности.
Почему-то подумалось, что похоже на проверку тестами детей разных социальных слоёв: та же видимость объективности.
И судьи подходящие. Только спрашивать историю языка в такой ситуации - что про снег у негров с экватора.
Что в Жовтневом обосновались - молодец!
Не худший вариант нивы!
А роман или там ещё какой жанр - пишите.
Как-нибудь, когда надумаете, пришлю Вам все Ваши письма в качестве сырья информации к размышлению».
А когда я отнекнулась (сказав, что настоящим писателем не хочу становиться, поскольку это больно, а я не хочу боли; к тому же один писатель у нас в семье уже есть: папа писал плохие стихи, но потом - в 1987 году - написал очень хорошую прозу: воспоминания, счастливо найденные мной через почти 30 лет), Галина Васильевна провидчески подытожила разговор ( 25 октября):
«Письма Ваши лежат “до востребования”. Не пренебрегайте. Всему свой час».
И теперь я понимаю, что Галина Васильевна была готова и к моим воспоминаниям о ней, и к моей публикации нашей переписки (но я-то этого не знала! я и перечитывать-то наши письма смогла только через 10 лет после её смерти, а публиковать - через 30 с лишним!): обычно, датируя письма, она ставила только число и месяц, а с февраля 1986-го стала указывать и год (в феврале в нескольких письмах, затем постоянно с 27 марта - через косую черту, как это видно и в нынешней открытке). В том первом с указанием года февральском письме есть у Галины Васильевны фраза: «Всё, что касается медицины, - “тайна сия велика есть”. Жена Ружинского была на диагностике там, где я лежала, и о методах диагноза сказала: “Гестапо!”. Я, сама понимаете, спорить не стала». То есть после пребывания в больнице Г. В. поняла, что обречена, и стала приводить в порядок архив и документы. Однажды она прочитала нам - ещё до всего, ещё в Сумах, в 1979 или 1980 году, на одном из занятий кружка по анализу текста, цветаевское стихотворение - своего рода «японское хайку»:
Пора снимать янтарь,
Пора менять словарь,
Пора гасить фонарь
Наддверный...
...И как же я возблагодарила судьбу и Галину Васильевну за присылку ею моих писем, когда «пришёл час», и я начала публиковать нашу переписку!
Правда, свои письма я сильно купировала и превратила их в примечания, но как же они помогли мне комментировать письма Галины Васильевны!
И хотя - не скрою, - сейчас я не уверена, пригодятся ли мои труды, потому что мало кто (если не сказать никто) читает сейчас эти мои публикации, даже те, о ком чуть ли не в каждом письме спрашивает или упоминает Галина Васильевна (как не уверена я и в том, сохранятся ли мои записи в ЖЖ вообще), - я должна сделать это, потому что то, что не записано и не опубликовано, не существует.
Возможно, где-то в ноосфере останется всё то, что было написано на бумаге, пропущено через клавиатуру компьютера и прошло через сервер, попав на веб-страницу, а самое главное - прошло через душу и сердце пишущего и публикующего.
Ибо всему своё время, и время всякой вещи под небом: время рождаться, и время умирать; время насаждать, и время вырывать посаженное; время убивать, и время врачевать; время разрушать, и время строить; время плакать, и время смеяться; время сетовать, и время плясать; время разбрасывать камни, и время собирать камни; время обнимать, и время уклоняться от объятий; время искать, и время терять; время сберегать, и время бросать; время раздирать, и время сшивать; время молчать, и время говорить; время любить, и время ненавидеть; время войне, и время миру...
Но лучше всё же насаждать, строить, сшивать, любить и говорить - сберегать:
«Итак увидел я, что нет ничего лучше, как наслаждаться человеку делами своими: потому что это - доля его; ибо кто приведёт его посмотреть на то, что будет после него?».
© Тамара Борисова
Если вы видите эту запись не на страницах моего журнала http://tamara-borisova.livejournal.com и без указания моего авторства - значит, текст уворован ботами-плагиаторами.
15 мая 1986
Высылаю Ваши письма. На всяк случай. Их что-то появляется нежелательное количество, как-то - один. Пока хватает, мы ведь оказались «в транзите» - Балтика!
А как Ваша щитовидка? В связи со всеми событиями? Не было осложнений - отклонений? [1]
Письмо [2] я Вам написала.
Будьте здоровы
Роспись
Примечания
1. Не помню, что я отвечала тогда, но спустя какое-то время (я уже несколько раз писала это в комментариях к другим письмам) с удивлением обнаружила, что моя «щитовидка» «исчезла»: у меня был избыток йода; очевидно, радиация убила лишнее (судя по тому, что большинство людей после Чернобыльской аварии, наоборот, стало страдать от недостатка йода).
2. Открытка пришла в один день с письмом.
**********
Я почему-то думала, что « Вы будете писать» и присылка мне моих писем случились одновременно (тогда почему я томилась душой, получив бандероль с письмами? оказывается, я забыла, что Галина Васильевна предлагала мне это сделать гораздо раньше, и объясняла причины), и, кстати, если бы я помнила это, я бы не мучилась сомнениями, как отнеслась бы Галина Васильевна к публикации мной её писем.
А сейчас, дойдя до этой открытки и увидев, что в ней нет ничего про «будете писать», я стала искать по уже опубликованным письмам и нашла, что разговор был начат 1 октября 1983 года (после того как я не поступила в аспирантуру и хотела уходить из преподавания вообще) и продолжался ещё в двух письмах после первого: 12 и 25 октября.
1 октября Галина Васильевна писала:
«Хоть Вы и не жалуете ниву просвещения, поздравляю с сегодняшним днём!
Уходить можно и нужно, если не до души, если есть другое дело, которое “pro anima”.
А если всё одинаково для человека? То есть, если некуда идти? Тогда куда идти?
Редакция газеты? Библиотека? Дом пионеров? Музей?
Вы, например, будете писать. И форма “держания на воде” может для Вас быть безразличной, потому как есть у Вас другой мир, другое, главное дело, а чем временно заниматься, не всё ли равно».
(Моими вариантами оказались [если считать с 1983 года]: год в сельской школе, месяц помрежем в Сумском ТЮЗе, 4 года - сначала почасовиком, затем в штате - на кафедре русского языка в Сумском педе, это всё ещё при жизни Галины Васильевны, - и уже без неё: почти десять лет завлитом в Сумском театре драмы и музкомедии им. М. С. Щепкина, затем редакторство от литературного до главного в разных издательствах и затем издательский же фриланс. Ну действительно же «он её» - преподавательскую стезю и в целом ниву просвещения - нэнавыдел, как тур козу в искандеровском «Созвездии Козлотура».)
А 12 октября продолжала, с удовлетворением узнав, что я пока осталась в школе, но сменила городскую школу на сельскую: чтобы окончательно убедиться, что «он её нэнавыдит» (я - школу вообще), я дала себе третий шанс: начав преподавать в вечерней школе, я затем перешла в обычную городскую и потом в сельскую, в каждой проработала по году и таким образом отработала три необходимых года после окончания института:
«От научной лавочки этого всего и надо было ожидать.
Сейчас время “детей чьих-то”, знакомств или тех девиц, о которых Вы писали. А главное - процедуре придаётся видимость объективности.
Почему-то подумалось, что похоже на проверку тестами детей разных социальных слоёв: та же видимость объективности.
И судьи подходящие. Только спрашивать историю языка в такой ситуации - что про снег у негров с экватора.
Что в Жовтневом обосновались - молодец!
Не худший вариант нивы!
А роман или там ещё какой жанр - пишите.
Как-нибудь, когда надумаете, пришлю Вам все Ваши письма в качестве сырья информации к размышлению».
А когда я отнекнулась (сказав, что настоящим писателем не хочу становиться, поскольку это больно, а я не хочу боли; к тому же один писатель у нас в семье уже есть: папа писал плохие стихи, но потом - в 1987 году - написал очень хорошую прозу: воспоминания, счастливо найденные мной через почти 30 лет), Галина Васильевна провидчески подытожила разговор ( 25 октября):
«Письма Ваши лежат “до востребования”. Не пренебрегайте. Всему свой час».
И теперь я понимаю, что Галина Васильевна была готова и к моим воспоминаниям о ней, и к моей публикации нашей переписки (но я-то этого не знала! я и перечитывать-то наши письма смогла только через 10 лет после её смерти, а публиковать - через 30 с лишним!): обычно, датируя письма, она ставила только число и месяц, а с февраля 1986-го стала указывать и год (в феврале в нескольких письмах, затем постоянно с 27 марта - через косую черту, как это видно и в нынешней открытке). В том первом с указанием года февральском письме есть у Галины Васильевны фраза: «Всё, что касается медицины, - “тайна сия велика есть”. Жена Ружинского была на диагностике там, где я лежала, и о методах диагноза сказала: “Гестапо!”. Я, сама понимаете, спорить не стала». То есть после пребывания в больнице Г. В. поняла, что обречена, и стала приводить в порядок архив и документы. Однажды она прочитала нам - ещё до всего, ещё в Сумах, в 1979 или 1980 году, на одном из занятий кружка по анализу текста, цветаевское стихотворение - своего рода «японское хайку»:
Пора снимать янтарь,
Пора менять словарь,
Пора гасить фонарь
Наддверный...
...И как же я возблагодарила судьбу и Галину Васильевну за присылку ею моих писем, когда «пришёл час», и я начала публиковать нашу переписку!
Правда, свои письма я сильно купировала и превратила их в примечания, но как же они помогли мне комментировать письма Галины Васильевны!
И хотя - не скрою, - сейчас я не уверена, пригодятся ли мои труды, потому что мало кто (если не сказать никто) читает сейчас эти мои публикации, даже те, о ком чуть ли не в каждом письме спрашивает или упоминает Галина Васильевна (как не уверена я и в том, сохранятся ли мои записи в ЖЖ вообще), - я должна сделать это, потому что то, что не записано и не опубликовано, не существует.
Возможно, где-то в ноосфере останется всё то, что было написано на бумаге, пропущено через клавиатуру компьютера и прошло через сервер, попав на веб-страницу, а самое главное - прошло через душу и сердце пишущего и публикующего.
Ибо всему своё время, и время всякой вещи под небом: время рождаться, и время умирать; время насаждать, и время вырывать посаженное; время убивать, и время врачевать; время разрушать, и время строить; время плакать, и время смеяться; время сетовать, и время плясать; время разбрасывать камни, и время собирать камни; время обнимать, и время уклоняться от объятий; время искать, и время терять; время сберегать, и время бросать; время раздирать, и время сшивать; время молчать, и время говорить; время любить, и время ненавидеть; время войне, и время миру...
Но лучше всё же насаждать, строить, сшивать, любить и говорить - сберегать:
«Итак увидел я, что нет ничего лучше, как наслаждаться человеку делами своими: потому что это - доля его; ибо кто приведёт его посмотреть на то, что будет после него?».
© Тамара Борисова
Если вы видите эту запись не на страницах моего журнала http://tamara-borisova.livejournal.com и без указания моего авторства - значит, текст уворован ботами-плагиаторами.