Парус, Сотканный Из Огня (часть 3)
Ари, Ури и Иллис • (10)
Утто давно учился писать с закрытыми глазами, потому что знал, что ему надо будет написать правильные слова в полной темноте. Поэтому, когда он сел за стол и развернул чёрную кожу овцы, он знал, что делать. Рядом с ним копошился Зинан, и играл со своими деревянными мечниками.
- Папа, - сказал Зинан, - кажется, Ринн унёс с собой Азалара.
Утто остановился на секунду, потеряв сосредоточенность, но его руки не забывали положения на бумаге, и он мог начать писать то, что хотел.
- Не мешай мне, - сказал он, - попросишь завтра Ула, и он сделает тебе нового человечка. Или Ринн тебе отдаст твоего Алара обратно.
Зинан немного обиделся, что Утто не запомнил, как зовут последнего мечника, с особенно задорным характером:
- Но его зовут Азалар, а не Алар - сказал Зинан.
- Да-да, - ответил Утто не слушая. - Ничего страшного.
И добавил холодным голосом:
- Больше не мешай мне, пожалуйста.
Выученным движением, для котого ему не нужно было видеть, Утто обмакнул перо в чернила и написал:
«Я хочу, чтобы мой сын Зинан увидел нечистых духов. Ау, Сокрытый, я сделал всё, как ты сказал. Охрани меня от этого видения, но дай его моему сыну; пусть он видит их, а они ответят мне через него и раскроют свои тайны.»
Он закончил писать, аккуратно закрыл чернила и вытер перо о тряпочку, которую приготовил заранее. Дальше он поднялся и взял в обе руки пергамент, на котором писал. Он медленно прочитал эти слова, и надкусил пергамент.
- Теперь ты нас будешь видеть, - сказал Иллис Зинану. - Только не бойся нас, мы не хотим тебя напугать.
- А почему я вас должен бояться? Вы же мои новые друзья, - ответил Зинан.
Утто услышал лепет своего сына и раздражённо спросил:
- С кем это ты говоришь? Ты не должен отвлекаться сейчас на своих деревянных человечков.
Утто был раздражён и раздосадован, что Зинан не понимает всей значимости того, что сейчас происходит. А Зинан снова услышал своего деревянного человечка:
- Не говори ему пока что, - сказал Иллис. Стояла полная темнота, которая была здесь уже семь дней, но Зинан видел, как деревянное лицо Иллиса смешно ужимается, когда тот говорит. Маленький деревянный человечек подмигивал, как люди, рядом с которыми режут свежую луковицу. Зинану было страшно и немного смешно.
- Мы научим тебя всему. Вот ты говоришь: друг. Чтобы твой друг умер до времени, нужно сделать так: возьми что-то мелкое, что ему принадлежит, но так, чтобы он не видел. А потом, на следующий день, спроси его, о чём он мечтает. Когда он расскажет тебе о своих мечтах, то возьми старое яблоко, шерстяную нить, и оставь его у болота, с подветренной стороны, обмотай вокруг этой вещички…
Утто взял Зинана на руки, и стал медленно двигаться к выходу. Голос замолк.
- Идём, Зинан, сейчас ты выйдешь на улицу, и увидишь странное. Я буду задавать вопросы, а ты будешь их повторять. - Утто коснулся ногтем большого пальца шеи Зинана. Утто прошептал - Если ты не сделаешь, как я скажу, твоя мать, Инари, умрёт до срока.
Зинан испугался и почти заплакал.
- Не верь ему, - быстро сказал Ари, - у него нет такой власти.
- Чтобы обесцветить женщину, с которой спишь, - сказал Ури, - сделай следующее…
Утто поднялся с Зинаном и они вышли из подвала. Когда Инари увидела сына, она бросилась к Утто и Зинану, взяла Зинана к себе на руки и зарыдала. Всё это время Зинан не выпускал из рук трёх деревянных человечков. Слова Утто его оглушили; он отвык видеть, и всё, что происходило, происходило не совсем с ним, а на какой-то картинке, давно и далеко. Он сам стал как деревянная игрушка, в которую играет кто-то другой.
- Веди себя как обычный ребёнок, - сказал Иллис, - Зинан, скажи ей: «мама, с нами всё в порядке…»
- Мама, с нами всё в порядке, - сказал Зинан.
Инари перестала плакать и сказала:
- Мой любимый, мой сладкий, как хорошо, что больше на тебе нет проклятия.
Она хотела взять его на руки, но Утто отстранился и сказал, что им надо выйти в поле, чтобы закончить дело. А Зинан вдруг увидел, что в груди у мамы горит огонёк. И что в груди у его отца горит огонёк. Они вышли на улицу. «Как это странно, видеть, - подумал Зинан, - я так привык видеть, потом отвык видеть, а теперь снова вижу». Зинан посмотрел на себя и увидел, что внутри него тоже горит небольшое пламя. Но теперь оно отбрасывало тени, которые жили сами по себе.
- Здорово этот Утто придумал про проклятие, - сказал Ари, и хихикая, продолжил, - обвёл всех вокруг пальца. Твой отец, Зинан, - большой человек.
У человечков не горел огонь в груди, а копошилось что-то чёрное. Оно стремилось к огонькам людей, но не могло их коснуться. Утто вынес Зинана на улицу, поставил его на ноги, и дальше они пошли в поле, освещённое убывающей луной.
Утто возвысил свой голос и сказал:
- Нечистые духи! Покажите себя моему сыну, и ответьте мне на мои вопросы.
Зинан схватил отца со всей силой за руку и прижался к его ноге. Ему было страшно. На поле копошилось что-то, что было всегда, но у чего не должно было быть имени. По небу быстро бежали лёгкие облака, по земле бежали не-птицы, сделанные из тьмы и ила. Зинан заплакал.
- Папа, почему по полю бегают курицы с отрубленной тьмой вместо головы?
Утто удовлетворённо улыбнулся.
- Ты видишь их.
- Я не хочу их видеть! Мне страшно.
Одна из фигурок зашевелилась в руках у Зинана и Иллис сказал:
- Зинан, мы нечистые духи. Прости нас. Мы ничего не можем поделать. Мы - копошащаяся тьма, и теперь ты будешь нас видеть. Мы не желаем тебе зла. Сделай так, как говорит твой отец. Мы не обидим тебя. Если бы ты убежал в лес, заблудился бы сам в трясине, мы бы украли твоё лицо, мы так поступаем. Но сделать так, чтобы ребёнок увидел нас - так поступают только люди.
Зинан вытянул перед собой руку, в которой были деревянные фигурки. Теперь они были живыми. Не так, как фигурки, в которые играешь, а по-настоящему, как щенок или мышка, пока её не убила кошка.
- Правда?
- Правда.
Лицо фигурки распадалось на копошение тьмы, а потом снова становилось деревом.
Имя, Дарующее Власть Над Тем, Кто Знает Это Имя • (11)
Утто улыбался. Теперь ему было ясно: Зинан видел не деревянных человечков, а что-то другое. Он присел так, чтобы его лицо было на одном уровне с лицом Зинана.
- Зинан, сын Утто, - медленно и властно сказал Утто, - ты видишь нечистых духов. Не слушай их глупые слова. Они могут завести тебя в болото.
- Ха, - сказал Ари, - будем ещё мы заводить маленького ребёнка в болото. Мы бы украли твоё лицо, но не стали бы показываться тебе так, как мы есть.
Конечно, Утто не мог слышать то, что говорил Ари.
- Мы лучше заведём этого сыча в болото, Азалар уже съел имя этого с бородёнкой, - сказал Ури. - Скажи ему, чтобы задавал свои дурацкие вопросы поскорее.
Зинану стало горько, что злые духи хотят убить его папу.
- Ари говорит, чтобы ты задавал свои вопросы поскорее, - сказал Зинан.
От непочтительности этих слов, Утто чуть было не ударил Зинана. Но остановился и понял: это действительно слова не его ребёнка. Зинан так не говорит. «Я всегда успею его наказать,» - думал Утто, - «а сейчас мне нужно задать вопрос»
- Спроси человечков, каково их имя, чтобы у меня была над ними власть.
Зинан посмотрел на отца, посмотрел на человечков, вытер слёзы рукавом, и важно сказал:
- Мой папа спрашивает, как вас зовут. Он большой человек, и хочет, чтобы вы ему подчинились.
Лицо Ури перестало быть деревянным. Оно снова стало пульсирующей и копощащейся темнотой. Той темнотой, которая была сродни душной тьме в его подвале.
- Зинан, я буду говорить медленно, а ты будешь повторять за мной, - сказал Ури. - Даже не так: я буду говорить тобой, как ты играл мной, когда я был деревянным человечком. Теперь ты будешь моим деревяным человечком. Кивни, если ты меня понял.
Утто увидел, как Зинан кивнул своим деревянным фигуркам. Он тоже видел, что они перестали быть просто собой. Вдруг Зинан повернул к Утто голову, и Утто показалось, что так мог бы повернуть голову деревянный человечек, если бы однажды проснулся живым. Зинану было страшно, что его человечки уведут его на болото и съедят его лицо. Он видел, как к ним приходили всё новые и новые копощащиеся тени, у которых не было лиц, было слишком много лиц, лица которых переходили в другие лица, лица которых были как большие переспелые плоды. Они были настолько уродливы, что Зинан снова начал плакать. Но кроме того, чтобы плакать, он ничего не мог сделать, потому что его шеей, его руками и ногами играл кто-то другой.
- У каждого существа есть три имени, - сказал Зинан.
Но Утто услышал два голоса вместо одного. Он вздрогнул. Зинан хотел сказать, чтобы Утто не поднимал голову, потому что над ним навис медведь-наизнанку. Или это был кто-то, кто только выглядел, как медведь наизнанку. Но Зинан не мог говорить своими словами. Его ртом тоже играли. Ари продолжал говорить:
- Одно имя известно этому существу. Другое дарует власть над этим существом, как это тебе известно, Утто, сын Рида, сын Илимо, сын Ганари, сын Унгу, сын Урраму, сын Гумлаха, сын Маллу-Царя.
Утто сам не знал этих имён; он не знал, как звали отца Ганари; Зинан точно не мог знать эти имена.
- А что за третье имя?
- Это имя, которое дарует власть над тем, кто знает это имя. Это имя становится как крючок в горле у рыбки-рыбёшки, и она больше не может плыть, как захочет, а должна плыть как скажет ей тот, у кого в руках удочка. Хочешь мы сыграем, Утто, сын Рида: я скажу тебе имя, а ты не будешь знать какое? Наутро, возможно, ты проснёшься мной. - Зинан захихикал.
Утто видел своего маленького сына, в глазах которого копошилась тень; он хотел побежать, но Зинан, который был не только самим собой, схватил его рукой, и Утто просел на землю. Теперь уже Утто трясло крупной дрожью, а Зинан смешно дёргал головой, как будто он был деревянной куколкой на верёвочках.
- Ты хочешь знать, как заставить людей увидеть то, что тебе видно. Но не так, как ты делаешь всегда. Ты хочешь, чтобы они были всегда, всегда под твоей властью. Даже, когда ты спишь, даже когда тебя нет.
Утто молчал. Его трясло.
- Отвечай: да или нет?
- Да, да! Я хочу знать, как это сделать! Я хочу, чтобы все увидели тот огонь, который горит в нас от звёзд. Чтобы все всегда видели это добро и не были мертвыми в своём сердце. Для этого я родил этого ребёнка, чтобы задать вам этот вопрос и не сойти с ума.
Свободной рукой он закрыл глаза, чтобы только не видеть нечистых духов.
- В книгах написано, что у вас, нечистых духов, есть власть, которой нет у мужей. Но которую можно у вас выманить, обменять. Возьмите моего сына, но дайте мне эту власть! Я хочу, чтобы люди видели истинный свет звёзд, чтобы только мне не видеть его в одиночестве!
Лицо Зинана выражало страх и любопытство. Маленький Зинан ужасно боялся, что его сейчас отдадут нечистым духам, и они его съедят на болоте, только чтобы папа сумел научить других видеть истинное пламя. Но Ари, которого звали уже совсем не Ари, был в нём, и ему было смешно и любопытно. Он не хотел забирать Зинана на болото и есть его там; Ари уже забрал Зинана, как ребёнок забирает игрушку. Ари было любопытно, что же сейчас будет делать Утто.
- Тут нет особой тайны, - продолжил говорить Ари голосом Зинана, - тут есть умение, которому мы будем тебя учить. Если ты дашь нам учить Зинана всему, чему мы захотим.
- Учите его всему, чему хотите, - успокаиваясь ответил Утто, - но научите меня власти не быть одному. Чтобы у меня была власть показать всем пламя живого сердца.
- Хорошо, - сказал Ари устами Зинана. И прошептал ему: «Сейчас я тебя уже отпущу».
Зинан поднял свою маленькую ручку, и поманил отца. Не в силах противиться жесту ребёнка, Утто поднёс своё лицо ближе к Зинану, и тот неожиданно дал ему щелбан. Маленькая детская рука не могла нанести такой сильный удар, но от этого щелбана голова Утто закружилась, его затошнило, он увидел вереницу копошащихся лиц, которые рылись друг в друге. «Эти лица как трупные черви,» - подумал он и потерял сознание.
Книга Ярчайших Огней • (12)
Когда Утто взял Зинана и ушёл, он сказал, что ему надо закончить дело. Шло время, и люди дома ждали их возвращения. Инари нервно ходила по дому, Ул чистил посуду, его жена шила. Ул пытался успокоить Инари, но через час она сказала: «Мы должны идти». В её голосе было столько решимости, что Ул встал и пошёл за неё.
Она пошла по соседним домам, стучала в окна и двери, и, повинуясь её просьбе, люди взяли факелы и пошли искать Утто и Зинана. Их искали недолго, и когда их нашли, они лежали на ближнем поле без сознания. Их принесли домой и они не могли проснуться ещё целый день
.
На следующий вечер, уже после заката, Утто проснулся и всем говорил о том, что Ринн-негодяй его предал. Он говорил, что Ринн сделал что-то плохое с ним и его сыном, но всякий раз говорил об этом немного иначе. Особенно часто Утто говорил: «Ринн… вместо правильной тьмы выпустил неправильную… вот она его и съела, а я вообще хочу только добра… Чтобы все видели пламя звёзд»
Утром Лимма пришёл в ним домой и принёс рябиновые ветви - на всякий случай, от нечистых духов. Как только Утто увидел эти ветви, его вырвало. Зинан не обратил на них внимание и продолжил играть со своими деревянными человечками.
Зинан выглядел как здоровый ребёнок, и ничего не помнил из того, что с ним случилось на поле. Вопросы о поле он пропускал мимо ушей и продолжал играть с фигурками. Иногда его без всякой видимой причины трясло крупной дрожью, и он переставал видеть, слышать и отвечать. Это проходило так же резко, как и наступало. Он уснул чуть позже и проспал до обеда, но никто и не ожидал, что он проснётся рано.
Всю следующую ночь Лимма, Ул и Инари сидели рядом с Утто. Инари плакала и не понимала, что же произошло. «Мой муж, Утто, пожертвовал собой ради моего сына,» - говорила она шепотом, - «Я слышала, что он сказал, что Ринн предал их. Он и правда выглядел странно. Наверное, он что-то не то сделал, а всё потому, что он завидовал Утто».
Так прошла вторая страшная ночь. Утто метался, звал Рида и упрекал его, не узнавал родных и слуг, просил привести к нему Инари, хотя держал её за руку, плакал, засыпал и просыпался. Его тело горело, и Лимма не знал, что с ним происходит. Перед рассветом Лимма подумал, что надо послать за другими знахарями, но вдруг Утто повернулся на бок, сладко зевнул и засопел, как могут сопеть только очень здоровые и усталые люди. Он проспал часа три, и проснулся всего на час-другой позже обычного.
Проснувшись, он приказал подать ему таз холодной воды и совершил благочестивые омовения. Перед скудным завтраком он сказал все необходимые утренние славословия и, после короткой молчаливой трапезы с семьёй, поднялся в комнату свитков.
Когда он закончил вторые утренние славословия Великим Звёздам, он сел в середине комнаты и долго вглядывался во внутреннее пламя. Теперь оно было видно ему острее, ярче. С закрытыми глазами он видел это пламя. Но если раньше оно было зыбким и лёгким, и просто проступало из лёгкой темноты, теперь оно было нарисовано на пергаменте и обводила жирная, лоснящаяся чёрная линия. Странно, но это пламя было виднее, ярче, выпуклее. В голове промелькнула чужая мысль: «Без этой чёрной линии нельзя многим людям видеть это пламя» Утто стыдливо отогнал эту бесполезную и случайную мысль. Она не принадлежала к тому невидимому, о котором он хотел рассказать всем, рассказать отцу и самому себе.
Утто достал специально заготовленный белый пергамент, который он ещё при жизни Рида тайно возил благословлять в святой город Гиры. Именно на этом пергаменте он решил написать «Книгу Ярчайших Огней» - книгу, которая бы указала другим, как неустанно помнить о близости небес, о том, что Ни, Высокопревознесённый каждое мгновение горит и говорит в живых сердцах.
Он медленно сел в своё кресло, расправил пергамент, сотворил краткую беззвучную молитву звёздам и созвездиям, и наконец начал писать.
«Неправильно говорить, что в сердце живого человека горит огонь звёзд. Само сердце и есть огонь звёзд. Каждый живущий должен постичь эту тайну, всем сердцем своим и всем своим существом. Это и есть тайна пламени, которое сжигает себя; которое горит и не сгорает, но вечно славит миропорядок и всех живущих. Каждый, кто это знает, становится одним с тем высшим пламенем, которое есть звезда»
Утто остановился. Чернила засохли и он перевернул страницу, посмотрел в окно и увидел ясную красоту осенних полей. Он глубоко и радостно вздохнул, потому что теперь он мог писать свободно о том, о чём всегда хотел, но почему-то не мог. Утто хотел продолжить писать на следующей странице, но вместо этого посмотрел на то, что он написал, чтобы проверить, не было ли там ошибки или описки.
«Неправильно говорить, - начиналась его рукопись, - что нечистые духи суть болотная мокротца и морок-морочек. Он суть копошение тьмы, они её черви. Когда в мире не было ещё ни звезды, ни голоса, ни имени, тогда уже копощащаяся тьма медленно ела своё сгнившее тело. От этого и пошли нечистые духи. Тайна нечистого духа, это мёртвое лицо, которое распадается на мертвые лица, которые копошатся, одно в другом, одно в другом. Всякий, кто увидит эту тьму, сам станет её гнилью-лицом»
Он вскочил из-за стола, сердце забилось свет потемнел и стал биться в одном ритме с сердцем. Утто захотел порвать свою рукопись, отрубить себе руки, выцарапать себе глаза, не быть больше, не быть вовсе. Лишь на одно мгновенье. За долгие годы вглядывания в невидимое, он научился успокаиваться и снова сел в своё кресло. После этого он перечитал написанное, и там говорилось лишь о свете звёзд, о том, что сердце есть парус, сотканный из огня. Теперь Утто был уверен: то был лишь минутный морок.
«Морок-морочек,» - хихикая, подумал в Утто кто-то другой.
Зинан рос совершенно здоровым и радостным ребёнком, который иногда рассказывал о том, как проклясть город, о том, как навести и как вывести слепоту; как сделать так, чтобы человек проснулся с именем наизнанку. При этом он каждое утро славил звёзды и их свет, и не было ученика прилежнее Зинана. Другие дети не любили Зинана, но боялись даже признаться себе в том, что они его боятся.
Святой Город Аттары • (13)
Прошёл месяц. Утто начал видеть много снов. Наутро он почти не помнил эти сны, но каждый новый сон был продолжением предыдущего. Иногда, после утренних славословий, он в тайне от других людей подходил к Зинану и задавал ему вопросы об этих снах, и Зинан почти всегда отвечал - но не как ребёнок, а как тот, кто тоже видел те сны. К полудню Утто уже не помнил, что ему что-то снилось или что он разговаривал со своим сыном.
Когда он молился перед собранием, он мог видеть яснее, что творится в сердцах у тех, кто молился рядом с ним. Может быть, ему только казалось, но то, что он видел было настолько ясным, присутствующим, что Утто ничего не оставалось как признать: теперь он видел, как устроены сердца тех, кто молится рядом с ним.
Однажды, когда наступал зимний праздник, он начал молитву во славу Зи - звезды Севера, и увидел, что в сердце каждого человека гнездится горе. Лица ремесленников, бедняков, богачей, мечников и лучников - каждое лицо было открытой дверью.
За этой дверью горели яркие искры, вложенные звёздами, были устремления и много, много горечи. Каждый нёс в себе разочарования, предательства, скрытые грехи, стыд, и боль. Лица людей, впрочем, не были слеплены из этих чувств. Наоборот, увидел Утто: они были отчаянной попыткой не вглядываться ту боль, горечь, разочарование, весь тот стыд, который они несли с собой. «Лицо живых, - написал тем вечером Утто в «Книге Ярчайших Огней,» - «это лицо не-зрения, ибо каждый живущий несёт в себе боль и горечь, но учится не видеть свою ношу. И лицо человека - надежда его - это ладонь, закрывающая глаза, смотрящие внутрь». Он остановился и тихо заплакал. Просидев так две или три минуты, он успокоился, вытер глаза и продолжил писать: «И я научу их смотреть, я зажгу их сердце так, чтобы оно горело во славу звёзд и созвездий. Этот огонь будет гореть долго, достаточно долго для того, чтобы перегорела вся та горечь.» Он снова остановился, подумал и стёр последние слова.
В другой день Утто посмотрел, и увидел, как глаза тех, кто молился рядом с ним, светились, как светится дверь в комнату, в которой мерцает свеча. Утто увидел, как он разделяется на двоих: один продолжал молиться с людьми и вести их молитву, а другой открыл ту дверь и зашёл внутрь. Надежда, которая теплилась в тех людях, не была яркой искрой, но она продолжала её. «Если бы огонь мог течь рекой, - услышал Утто свой собственный голос - это были бы ручьи великой реки; и, если хочешь, скажи, что они впадают в эту реку, а если хочешь, скажи, что они вытекают из неё. Там, где горят эти свечи, нет разницы между тем, что было раньше, и тем, что будет потом, но всё как одновременность света звёзд».
Утто не смотрел лишь на лицо Инари и лицо Зинана. Он чувствовал, что если будет долго смотреть на лицо Инари, то можно будет только плакать и плакать, пока не выплачешь всю свою душу, и ещё больше. А лицо Зинана было слишком близко к той копошащейся тьме, которая приходила к нему по ночам и учила его власти видеть лица живых. Вглядишься в лицо сына, которого заставил увидеть нечистых духов - и сам их увидишь. Кто-то должен видеть нечистых духов и заплатить за украденное пламя. И кто-то другой должен поделиться этим пламенем с теми, кто живёт и не знает, как жить.
С каждым годом Утто обретал больше власти видеть, и наконец его зрение стало таким тяжелым, что он научился изменять тех, кто был рядом с ним. Его ученики стали рыдать от того, что он говорил им: он видел их тайные помыслы, укорял, и заставлял каяться. И дальше давал им новый огонь, который горел, горел и больше не желал гаснуть. И рядом с ним разгорался костёр: он, его ученики, ученики учеников и те, кто молились рядом: их сердца начинали гореть тем огнём-отголоском, о котором говорила книга.
Аттары стали святым городом и люди, желавшие покаяться, приходили и Скъёла и Ифы, из Бриста и Аннар, и учились у Утто. Даже безбожники из Заррана учились у Утто, каялись и начали верить, чтобы вернуться в свой безбожный город и умереть мученической смертью.
Зинан учился в доме собрания и знал священные книги много лучше стариков и начётчиков, которых он пугал своим рвением, знанием и тем, как он изредка рассказывал им о том, как проклинать всё, что только существует и не существует. Он знал, как проклясть урожай, снег и сны, мечи и мечты, птиц, которых нет, и птиц, которых никогда не будет. Иногда, по вечерам, когда он думал, что его никто не видит, старцы замечали, что он говорит с тьмой. Но тот, кто хотел сделать что-то с Зинаном наутро забывал, что же, собственно, он хотел сделать, и о чём рассказать.
На месте воспоминания был липкий пот и немного страха.
Инари видела, как меняется её сын и как входит в силу Утто. Но на её сердце после того года, когда Зинан просидел в подвале - то ли неделю, то ли месяц (чем больше она вспоминала, тем меньше она могла вспомнить), - всегда лежал страх. Она иногда видела, как по углам что-то копошится, но делала вид, что ничего нет. Иногда она могла разглядеть пламя в сердцах тех, с кем она говорила, но тоже забывала об этом и не думала.
Она видела, как пламя в груди Утто стало ярким и горячим, и что оно стало отбрасывать жирную тень. Она видела, как такая же тень живёт в сердце Зинана, но она была темнее, и не была похожа на жир, который скапливается на сковородках, а была похожа на тьму беззвёздной ночи. Но это зрение никогда не становилось чем-то ещё, потому что некий ужас возвращал её к повседневности и мыслям о том, что видимо.
Лишь перед смертью, когда к ней пришла большая чёрная фигура, она поняла, что видит то, что не видит никто другой. Она хотела встать с постели, и вдруг поняла, что больше уже никогда не сможет встать, потому что у неё больше нет сил вставать. Рядом с её постелью стояла большая чёрная фигура в робе. Инари знала, кто это и потому не испугалась. Это был долгожданный гость.
- А, это ты, Умату-слепая смерть, - сказала Инари и посмотрела вверх.
Умату хмыкнул и сказал:
- Я не знал, что ты меня увидишь, но, если в доме есть двое, кто видят нечистых духов, там будет и тот, кто увидит свою смерть. - Умату взял её руку в свою. - Я утешу тебя перед смертью.
Рука Умату была и холодной, и горячей. Инари увидела, как чернота и белизна расползаются по её телу. Она резко и больно вдохнула и поняла то, что было сокрыто от неё все десять лет прозрачной пеленой ужаса: Утто предал её сына. Он принёс его в жертву нечистым духам. Сердце забилось сильнее, и она снова резко вдохнула воздух и поняла: её единственный сын - Зинан - уже десять лет видит нечистых духов, и знает их пути. Утто поломал его судьбу. Её сердце забилось ещё сильнее, и она поняла, что вся её жизнь была горем и страхом. Но Умату не отпускал её руку.
Инари посмотрела перед собой и увидела, что перед ней, слева от Умату стоит отец Утто, Рид, и всё так же продолжает говорить об огне и звёздах. Она вспомнила, о чём он ей рассказал перед своей смертью почти пятнадцать лет назад. Умату, слепая смерть, сжал её руку ещё сильнее, сердце забилось быстрее, и Инари подняла свои глаза вверх. Это были её последние минуты. Она увидела море огня, ради которого Рид поломал себя и своего сына; море клокочущего огня, ради которого Утто перемолол душу своего сына, и это море снова пело свою вечную песнь:
- Я - Беззвёздная Тьма, что стала ярчайшей звездой, и имя моё - Наутис-Ни; выше всех и ярче всякой звезды моё пламя, и это пламя горит в тебе всегда…
Умату положил ей свою левую руку на лицо, и её сердце остановилось. Теперь она слышала, как громко поют звёзды, что живут выше алмазной тверди.
Откажись от Своего Имени • (14)
У Зинана были друзья с лицами, и друзья, у которых не было лиц. Он привык к этому с детства. Друзья с лицами сторонились его и были всегда напряжены и немного напуганы. В прошлом году Инари умерла от какого-то безымянного горя, и он уже помнил её всё хуже и хуже. После смерти матери отец ещё реже заговаривал с ним, и Зинану казалось, что Утто стыдится своего сына. Он всё писал и писал свои книги, которые никому не показывал. Один из учеников пробрался однажды в его комнату, чтобы тайком прочитать написанное, но потом не мог найти выход оттуда; больше он вообще не мог найти выход даже из своей избы.
Люди знали, что старый святой Утто обладает властью и боялись его.
Когда того незадачливого ученика спрашивали о том, что же было написано в книгах Утто, тот только ёжился и просил не смотреть на него лицом.
Друзья с пульсирующей тьмой вместо лиц, говорили, что он не должен был их видеть, и иногда старались скрыться, или приходить в виде мёртвых белок или пустых ворон. Но было лучше и проще, когда они были сами собой. Зинан знал, что это нечистые духи, и что их никто, кроме него не видит, и что это произошло потому, что его отец сделал с ним что-то в детстве.
Когда Зинану было то ли четырнадцать, то ли пятнадцать, он вышел в поле к своим друзьям заплакал и сказал:
- Я не могу так больше. Я один, и меня все боятся. Как мне сделать так, чтобы вас не видеть? Я живой человек, а не нечистый дух. Я не хотел знать ваши тайны, и не хотел помнить пути проклятия.
Медведь-наизнанку, стоявший немного поотдаль, сказал ему:
- Ты никогда не забудешь то, что ты видел и не разучишься тем путям, которые ты выучил. Но смени имя, и твоё зрение перейдёт к твоему отцу. Теперь, когда прошло десять лет, так можно сделать.
Когда эти слова прозвучали, Зинан понял, что это имя, такое распространённое, такое не-его, во всём подобно грязной тряпке, которой вытерлось слишком много людей. Он вышел к ручью, который тёк неподалёку и стал тщательно мыть своё лицо - отмывать его от имени-пустышки, которую вместо настоящего имени подарил ему Утто.
Когда кожа Зинана заболела от холода, он ощутил, что теперь и настало время отказаться от того, что больше не было его. Что никогда не должно было ему принадлежать: имя, которым Утто властвовал над ним.
- Пусть меня больше не зовут Зинан! Пусть, пусть будет пусто этому имени - пусть вернётся оно на могилу матери, в комнату отца!
Он лёг на землю и сказал:
- Дайте мне новое имя!
Три мёртвых белки без теней и отражений, с копошащейся тьмой вместо морд и передних лапок, подбежали к Зинану и сказали ему:
- Теперь тебя будут звать Мериво. - Белки замолчали и продолжили с грустью, в которую было трудно поверить, когда слышишь слова копошащейся тьмы. - Теперь ты нас больше не увидишь. Сядь на колени перед нами, и смотри на нас против солнца.
Зинан сел на землю, наклонил голову, и увидел, как медведь достаёт червивый меч. Он взмахнул этим мечом, и Зинан увидел, как его отрубленная голова покатилась по земле и закатилась в ручей. Он в ужасе схватился за свою голову, но она была на месте. Другая голова стала дряблой, как гнилая дыня. Вода, которая её окружала, перестала отражать и была подобной гнилому снегу. «Глина и гниль, гной и перегной,» - Мериво услышал свой шёпот.
Его сердце забилось сильнее, ему стало страшно, и он потерял сознание.
Когда он очнулся, был уже почти закат. Он видел только поле.
Мериво видел только небо и летние облака над закатным небом. У него больше не было безликих друзей, но он был рад остаться наконец с миром наедине. Мериво знал все пути, которыми он мог проклясть поле, дома, людей, друзей и врагов - но просто плакал, потому что наконец он больше не видел лица, которые не были лицами. Мир был пустым и звонким, просторным и долгим - он казался в три раза больше и стал лёгким, как стекло.
Когда он вернулся домой, он сам открыл дверь. Ул умер; его жена умерла. Умерла и Инари, и теперь в доме жили только Утто и его сын. Люди города Аттары не смели приходить к Утто без нужды, зная его власть и святость.
Мериво поднялся к своему отцу. Тот сидел за столом и писал при свете свечей.
- Отец, - сказал Мериво, - меня больше не зовут Зинан. Посмотри на меня.
Утто поднял болящие глаза и увидел, что у его сына две головы. Одна была на плечах, а другая, отрубленная и червивая сидела у него за правым плечом, слезилась моргала и хихикала. Она соскочила к нему на руки.
- Что у тебя в руках? Зинан, что ты мне принёс?
Мериво горько усмехнулся, развёл руками и сказал:
- Отец, у меня нет ничего в руках. Я просто пришёл тебе сказать, что я больше не Зинан, и я больше не буду их видеть. Я - Мериво. Я знаю, что ты сделал со мной, и теперь это зрение покинет меня, и будет твоим - по праву и по закону!
Голова, которая была в руках Зинана, упала на стол, где лежала свежая рукопись, начала течь гнилью, и сказала:
- Утто, Утто! А меня зовут Иллинор, и это имя моей власти над тобой. Ты хорошо трудился эти десять лет и написал обо мне тридцать книг!
Лицо головы распадалось как большая гнилая ягода. Буквы, которых касалась копошащаяся гнильца, начинали сами копошиться и хихикать, против своей воли обретая подобие жизни и желания.
Утто взглянул на свои руки, и на то, что он писал. Теперь он точно знал, что все эти годы писал о нечистых духах.
- Отец, я ухожу из нашего дома, и я уйду в Артары, учиться у Гарра, сына Кавари.
Утто не слышал, что ему говорил Мериво, потому что не мог оторвать глаза от отсечённой головы. Её лицо расплывалось чёрным месивом, старым грязным талым льдом. Мериво понял, что теперь Утто увидел то, что не хотел видеть, и что заставил видеть своего сына и своего ученика. Он вышел из дома.
Когда Мериво вышел за пределы родного города, он почувствовал запах гари. Ему не нужно было вглядываться в невидимое или спрашивать нечистых духов, чтобы знать: Утто понял, о чём писал эти десять лет, и теперь он сжигает свой дом и свои книги. «Его сердце действительно стало парусом, сотканным из огня; теперь все его книги, его плоть, лицо и сердце - всё, всё, всё становится равновеликим пламени».
Мериво, сын Утто горько заплакал, сел на придорожную пыль, надорвал свои рукава и сказал:
- Да услышит Утто, сын Рида, пение звёзд.
Утто, сын Рида, из «Книги Ярчайших Огней» • (Приложение)
«Когда звёзды замешали глину, из которой они вылепили сердца смертных, - птиц и людей, - Ни, Высокопревознесённый, выступил вперёд и сказал:
- Кто из вас, мои братья-сыновья, даст от своего огня, чтобы сердца живых горели?
Вышел Ариво, старший среди братьев, звезда запада, начальник небесного хора, и сказал:
- Если дам я от своего огня всем смертным, они будут лишь петь, и вся земля станет как хрустальная твердь, и не будет от этого прока и пользы, но лишь боль и погибель. Но я уделю тем, кто должен петь среди смертных.
Вышел Тей-Герой, звезда юга, начальник небесного воинства и сказал:
- Если дам я от своего огня всем смертным, они будут лишь биться, пока все не погубят друг друга. Не устоит такой мир. Но я уделю от своего огня тем смертным, кто должен сражаться, кто будет брать в руки меч, копьё и стрелы; мужам, носящим палицы, и жёнам, искусным с клинками.
Вышел Зи, звезда севера, господин облаков и сказал:
- Дай мне, Ни, уделить от своего огня смертным. И тогда вечно они будут учиться и работать, не зная сна и отдыха, не ведая отступления и отчаянья. Они будут строить башни и сады, в вечном порядке, подобно прекрасному льду. Не будет им смерти, не будет им сна, но упорядоченная вечность.
Тогда вышел Ау, поражающий скрытым ударом и сказал:
- Дай мне, Ни, уделить от своего огня смертным. Будет дан смертным сон и бодрствование, мечты и тайны. Они будут знать и не знать, смеяться и плакать.
Когда Ни, Высокопревознесённый, выслушал всех их слова, он сказал:
- Плохо то, что ты задумал, Зи; хорошо, что ты задумал, Ау.
Тогда Зи, опечаленный и разгневанный отошёл от той глины, отправился к себе на север и сотворил своих человечков. Дети Зи не знали ни сна, ни покоя. В вечном порядке они учились и работали, славили мир и мироустройство. И ещё Зи сотворил нечистых духов и их лица, которые не лица.
Когда смотришь в зеркало ночью то видишь, как твоё лицо дребезжит и меняет очертания. Если хочешь узнать тайны, смотри долго, пока не перестанешь понимать, кого ты видишь. И тогда начни шептать слова, у которых нет смысла, слова на языке, который не язык. Продолжай смотреть отражению в глаза и ты увидишь, как оно перестаёт быть собой, но лицо начинает копошиться и скрестись в себе. Как оно распадается на другие лица, и как они сочетаются, чтобы породить новые лица. Лица, внутри лиц, лица, которые как переспелые ягоды лопаются и из них изливаются новые кричащие лица. И все они славят изначальный Огонь. Они подобны червям в иле, они непрестанно копошатся в болотной воде.
Ау, звезда востока, подошёл к той глине и запел перед ней, так, чтобы она ожила. Так и появились первые люди»
[ Первая часть (1 - 5) | Вторая часть (6 - 10) | Третья часть (11 - 14) ]
Утто давно учился писать с закрытыми глазами, потому что знал, что ему надо будет написать правильные слова в полной темноте. Поэтому, когда он сел за стол и развернул чёрную кожу овцы, он знал, что делать. Рядом с ним копошился Зинан, и играл со своими деревянными мечниками.
- Папа, - сказал Зинан, - кажется, Ринн унёс с собой Азалара.
Утто остановился на секунду, потеряв сосредоточенность, но его руки не забывали положения на бумаге, и он мог начать писать то, что хотел.
- Не мешай мне, - сказал он, - попросишь завтра Ула, и он сделает тебе нового человечка. Или Ринн тебе отдаст твоего Алара обратно.
Зинан немного обиделся, что Утто не запомнил, как зовут последнего мечника, с особенно задорным характером:
- Но его зовут Азалар, а не Алар - сказал Зинан.
- Да-да, - ответил Утто не слушая. - Ничего страшного.
И добавил холодным голосом:
- Больше не мешай мне, пожалуйста.
Выученным движением, для котого ему не нужно было видеть, Утто обмакнул перо в чернила и написал:
«Я хочу, чтобы мой сын Зинан увидел нечистых духов. Ау, Сокрытый, я сделал всё, как ты сказал. Охрани меня от этого видения, но дай его моему сыну; пусть он видит их, а они ответят мне через него и раскроют свои тайны.»
Он закончил писать, аккуратно закрыл чернила и вытер перо о тряпочку, которую приготовил заранее. Дальше он поднялся и взял в обе руки пергамент, на котором писал. Он медленно прочитал эти слова, и надкусил пергамент.
- Теперь ты нас будешь видеть, - сказал Иллис Зинану. - Только не бойся нас, мы не хотим тебя напугать.
- А почему я вас должен бояться? Вы же мои новые друзья, - ответил Зинан.
Утто услышал лепет своего сына и раздражённо спросил:
- С кем это ты говоришь? Ты не должен отвлекаться сейчас на своих деревянных человечков.
Утто был раздражён и раздосадован, что Зинан не понимает всей значимости того, что сейчас происходит. А Зинан снова услышал своего деревянного человечка:
- Не говори ему пока что, - сказал Иллис. Стояла полная темнота, которая была здесь уже семь дней, но Зинан видел, как деревянное лицо Иллиса смешно ужимается, когда тот говорит. Маленький деревянный человечек подмигивал, как люди, рядом с которыми режут свежую луковицу. Зинану было страшно и немного смешно.
- Мы научим тебя всему. Вот ты говоришь: друг. Чтобы твой друг умер до времени, нужно сделать так: возьми что-то мелкое, что ему принадлежит, но так, чтобы он не видел. А потом, на следующий день, спроси его, о чём он мечтает. Когда он расскажет тебе о своих мечтах, то возьми старое яблоко, шерстяную нить, и оставь его у болота, с подветренной стороны, обмотай вокруг этой вещички…
Утто взял Зинана на руки, и стал медленно двигаться к выходу. Голос замолк.
- Идём, Зинан, сейчас ты выйдешь на улицу, и увидишь странное. Я буду задавать вопросы, а ты будешь их повторять. - Утто коснулся ногтем большого пальца шеи Зинана. Утто прошептал - Если ты не сделаешь, как я скажу, твоя мать, Инари, умрёт до срока.
Зинан испугался и почти заплакал.
- Не верь ему, - быстро сказал Ари, - у него нет такой власти.
- Чтобы обесцветить женщину, с которой спишь, - сказал Ури, - сделай следующее…
Утто поднялся с Зинаном и они вышли из подвала. Когда Инари увидела сына, она бросилась к Утто и Зинану, взяла Зинана к себе на руки и зарыдала. Всё это время Зинан не выпускал из рук трёх деревянных человечков. Слова Утто его оглушили; он отвык видеть, и всё, что происходило, происходило не совсем с ним, а на какой-то картинке, давно и далеко. Он сам стал как деревянная игрушка, в которую играет кто-то другой.
- Веди себя как обычный ребёнок, - сказал Иллис, - Зинан, скажи ей: «мама, с нами всё в порядке…»
- Мама, с нами всё в порядке, - сказал Зинан.
Инари перестала плакать и сказала:
- Мой любимый, мой сладкий, как хорошо, что больше на тебе нет проклятия.
Она хотела взять его на руки, но Утто отстранился и сказал, что им надо выйти в поле, чтобы закончить дело. А Зинан вдруг увидел, что в груди у мамы горит огонёк. И что в груди у его отца горит огонёк. Они вышли на улицу. «Как это странно, видеть, - подумал Зинан, - я так привык видеть, потом отвык видеть, а теперь снова вижу». Зинан посмотрел на себя и увидел, что внутри него тоже горит небольшое пламя. Но теперь оно отбрасывало тени, которые жили сами по себе.
- Здорово этот Утто придумал про проклятие, - сказал Ари, и хихикая, продолжил, - обвёл всех вокруг пальца. Твой отец, Зинан, - большой человек.
У человечков не горел огонь в груди, а копошилось что-то чёрное. Оно стремилось к огонькам людей, но не могло их коснуться. Утто вынес Зинана на улицу, поставил его на ноги, и дальше они пошли в поле, освещённое убывающей луной.
Утто возвысил свой голос и сказал:
- Нечистые духи! Покажите себя моему сыну, и ответьте мне на мои вопросы.
Зинан схватил отца со всей силой за руку и прижался к его ноге. Ему было страшно. На поле копошилось что-то, что было всегда, но у чего не должно было быть имени. По небу быстро бежали лёгкие облака, по земле бежали не-птицы, сделанные из тьмы и ила. Зинан заплакал.
- Папа, почему по полю бегают курицы с отрубленной тьмой вместо головы?
Утто удовлетворённо улыбнулся.
- Ты видишь их.
- Я не хочу их видеть! Мне страшно.
Одна из фигурок зашевелилась в руках у Зинана и Иллис сказал:
- Зинан, мы нечистые духи. Прости нас. Мы ничего не можем поделать. Мы - копошащаяся тьма, и теперь ты будешь нас видеть. Мы не желаем тебе зла. Сделай так, как говорит твой отец. Мы не обидим тебя. Если бы ты убежал в лес, заблудился бы сам в трясине, мы бы украли твоё лицо, мы так поступаем. Но сделать так, чтобы ребёнок увидел нас - так поступают только люди.
Зинан вытянул перед собой руку, в которой были деревянные фигурки. Теперь они были живыми. Не так, как фигурки, в которые играешь, а по-настоящему, как щенок или мышка, пока её не убила кошка.
- Правда?
- Правда.
Лицо фигурки распадалось на копошение тьмы, а потом снова становилось деревом.
Имя, Дарующее Власть Над Тем, Кто Знает Это Имя • (11)
Утто улыбался. Теперь ему было ясно: Зинан видел не деревянных человечков, а что-то другое. Он присел так, чтобы его лицо было на одном уровне с лицом Зинана.
- Зинан, сын Утто, - медленно и властно сказал Утто, - ты видишь нечистых духов. Не слушай их глупые слова. Они могут завести тебя в болото.
- Ха, - сказал Ари, - будем ещё мы заводить маленького ребёнка в болото. Мы бы украли твоё лицо, но не стали бы показываться тебе так, как мы есть.
Конечно, Утто не мог слышать то, что говорил Ари.
- Мы лучше заведём этого сыча в болото, Азалар уже съел имя этого с бородёнкой, - сказал Ури. - Скажи ему, чтобы задавал свои дурацкие вопросы поскорее.
Зинану стало горько, что злые духи хотят убить его папу.
- Ари говорит, чтобы ты задавал свои вопросы поскорее, - сказал Зинан.
От непочтительности этих слов, Утто чуть было не ударил Зинана. Но остановился и понял: это действительно слова не его ребёнка. Зинан так не говорит. «Я всегда успею его наказать,» - думал Утто, - «а сейчас мне нужно задать вопрос»
- Спроси человечков, каково их имя, чтобы у меня была над ними власть.
Зинан посмотрел на отца, посмотрел на человечков, вытер слёзы рукавом, и важно сказал:
- Мой папа спрашивает, как вас зовут. Он большой человек, и хочет, чтобы вы ему подчинились.
Лицо Ури перестало быть деревянным. Оно снова стало пульсирующей и копощащейся темнотой. Той темнотой, которая была сродни душной тьме в его подвале.
- Зинан, я буду говорить медленно, а ты будешь повторять за мной, - сказал Ури. - Даже не так: я буду говорить тобой, как ты играл мной, когда я был деревянным человечком. Теперь ты будешь моим деревяным человечком. Кивни, если ты меня понял.
Утто увидел, как Зинан кивнул своим деревянным фигуркам. Он тоже видел, что они перестали быть просто собой. Вдруг Зинан повернул к Утто голову, и Утто показалось, что так мог бы повернуть голову деревянный человечек, если бы однажды проснулся живым. Зинану было страшно, что его человечки уведут его на болото и съедят его лицо. Он видел, как к ним приходили всё новые и новые копощащиеся тени, у которых не было лиц, было слишком много лиц, лица которых переходили в другие лица, лица которых были как большие переспелые плоды. Они были настолько уродливы, что Зинан снова начал плакать. Но кроме того, чтобы плакать, он ничего не мог сделать, потому что его шеей, его руками и ногами играл кто-то другой.
- У каждого существа есть три имени, - сказал Зинан.
Но Утто услышал два голоса вместо одного. Он вздрогнул. Зинан хотел сказать, чтобы Утто не поднимал голову, потому что над ним навис медведь-наизнанку. Или это был кто-то, кто только выглядел, как медведь наизнанку. Но Зинан не мог говорить своими словами. Его ртом тоже играли. Ари продолжал говорить:
- Одно имя известно этому существу. Другое дарует власть над этим существом, как это тебе известно, Утто, сын Рида, сын Илимо, сын Ганари, сын Унгу, сын Урраму, сын Гумлаха, сын Маллу-Царя.
Утто сам не знал этих имён; он не знал, как звали отца Ганари; Зинан точно не мог знать эти имена.
- А что за третье имя?
- Это имя, которое дарует власть над тем, кто знает это имя. Это имя становится как крючок в горле у рыбки-рыбёшки, и она больше не может плыть, как захочет, а должна плыть как скажет ей тот, у кого в руках удочка. Хочешь мы сыграем, Утто, сын Рида: я скажу тебе имя, а ты не будешь знать какое? Наутро, возможно, ты проснёшься мной. - Зинан захихикал.
Утто видел своего маленького сына, в глазах которого копошилась тень; он хотел побежать, но Зинан, который был не только самим собой, схватил его рукой, и Утто просел на землю. Теперь уже Утто трясло крупной дрожью, а Зинан смешно дёргал головой, как будто он был деревянной куколкой на верёвочках.
- Ты хочешь знать, как заставить людей увидеть то, что тебе видно. Но не так, как ты делаешь всегда. Ты хочешь, чтобы они были всегда, всегда под твоей властью. Даже, когда ты спишь, даже когда тебя нет.
Утто молчал. Его трясло.
- Отвечай: да или нет?
- Да, да! Я хочу знать, как это сделать! Я хочу, чтобы все увидели тот огонь, который горит в нас от звёзд. Чтобы все всегда видели это добро и не были мертвыми в своём сердце. Для этого я родил этого ребёнка, чтобы задать вам этот вопрос и не сойти с ума.
Свободной рукой он закрыл глаза, чтобы только не видеть нечистых духов.
- В книгах написано, что у вас, нечистых духов, есть власть, которой нет у мужей. Но которую можно у вас выманить, обменять. Возьмите моего сына, но дайте мне эту власть! Я хочу, чтобы люди видели истинный свет звёзд, чтобы только мне не видеть его в одиночестве!
Лицо Зинана выражало страх и любопытство. Маленький Зинан ужасно боялся, что его сейчас отдадут нечистым духам, и они его съедят на болоте, только чтобы папа сумел научить других видеть истинное пламя. Но Ари, которого звали уже совсем не Ари, был в нём, и ему было смешно и любопытно. Он не хотел забирать Зинана на болото и есть его там; Ари уже забрал Зинана, как ребёнок забирает игрушку. Ари было любопытно, что же сейчас будет делать Утто.
- Тут нет особой тайны, - продолжил говорить Ари голосом Зинана, - тут есть умение, которому мы будем тебя учить. Если ты дашь нам учить Зинана всему, чему мы захотим.
- Учите его всему, чему хотите, - успокаиваясь ответил Утто, - но научите меня власти не быть одному. Чтобы у меня была власть показать всем пламя живого сердца.
- Хорошо, - сказал Ари устами Зинана. И прошептал ему: «Сейчас я тебя уже отпущу».
Зинан поднял свою маленькую ручку, и поманил отца. Не в силах противиться жесту ребёнка, Утто поднёс своё лицо ближе к Зинану, и тот неожиданно дал ему щелбан. Маленькая детская рука не могла нанести такой сильный удар, но от этого щелбана голова Утто закружилась, его затошнило, он увидел вереницу копошащихся лиц, которые рылись друг в друге. «Эти лица как трупные черви,» - подумал он и потерял сознание.
Книга Ярчайших Огней • (12)
Когда Утто взял Зинана и ушёл, он сказал, что ему надо закончить дело. Шло время, и люди дома ждали их возвращения. Инари нервно ходила по дому, Ул чистил посуду, его жена шила. Ул пытался успокоить Инари, но через час она сказала: «Мы должны идти». В её голосе было столько решимости, что Ул встал и пошёл за неё.
Она пошла по соседним домам, стучала в окна и двери, и, повинуясь её просьбе, люди взяли факелы и пошли искать Утто и Зинана. Их искали недолго, и когда их нашли, они лежали на ближнем поле без сознания. Их принесли домой и они не могли проснуться ещё целый день
.
На следующий вечер, уже после заката, Утто проснулся и всем говорил о том, что Ринн-негодяй его предал. Он говорил, что Ринн сделал что-то плохое с ним и его сыном, но всякий раз говорил об этом немного иначе. Особенно часто Утто говорил: «Ринн… вместо правильной тьмы выпустил неправильную… вот она его и съела, а я вообще хочу только добра… Чтобы все видели пламя звёзд»
Утром Лимма пришёл в ним домой и принёс рябиновые ветви - на всякий случай, от нечистых духов. Как только Утто увидел эти ветви, его вырвало. Зинан не обратил на них внимание и продолжил играть со своими деревянными человечками.
Зинан выглядел как здоровый ребёнок, и ничего не помнил из того, что с ним случилось на поле. Вопросы о поле он пропускал мимо ушей и продолжал играть с фигурками. Иногда его без всякой видимой причины трясло крупной дрожью, и он переставал видеть, слышать и отвечать. Это проходило так же резко, как и наступало. Он уснул чуть позже и проспал до обеда, но никто и не ожидал, что он проснётся рано.
Всю следующую ночь Лимма, Ул и Инари сидели рядом с Утто. Инари плакала и не понимала, что же произошло. «Мой муж, Утто, пожертвовал собой ради моего сына,» - говорила она шепотом, - «Я слышала, что он сказал, что Ринн предал их. Он и правда выглядел странно. Наверное, он что-то не то сделал, а всё потому, что он завидовал Утто».
Так прошла вторая страшная ночь. Утто метался, звал Рида и упрекал его, не узнавал родных и слуг, просил привести к нему Инари, хотя держал её за руку, плакал, засыпал и просыпался. Его тело горело, и Лимма не знал, что с ним происходит. Перед рассветом Лимма подумал, что надо послать за другими знахарями, но вдруг Утто повернулся на бок, сладко зевнул и засопел, как могут сопеть только очень здоровые и усталые люди. Он проспал часа три, и проснулся всего на час-другой позже обычного.
Проснувшись, он приказал подать ему таз холодной воды и совершил благочестивые омовения. Перед скудным завтраком он сказал все необходимые утренние славословия и, после короткой молчаливой трапезы с семьёй, поднялся в комнату свитков.
Когда он закончил вторые утренние славословия Великим Звёздам, он сел в середине комнаты и долго вглядывался во внутреннее пламя. Теперь оно было видно ему острее, ярче. С закрытыми глазами он видел это пламя. Но если раньше оно было зыбким и лёгким, и просто проступало из лёгкой темноты, теперь оно было нарисовано на пергаменте и обводила жирная, лоснящаяся чёрная линия. Странно, но это пламя было виднее, ярче, выпуклее. В голове промелькнула чужая мысль: «Без этой чёрной линии нельзя многим людям видеть это пламя» Утто стыдливо отогнал эту бесполезную и случайную мысль. Она не принадлежала к тому невидимому, о котором он хотел рассказать всем, рассказать отцу и самому себе.
Утто достал специально заготовленный белый пергамент, который он ещё при жизни Рида тайно возил благословлять в святой город Гиры. Именно на этом пергаменте он решил написать «Книгу Ярчайших Огней» - книгу, которая бы указала другим, как неустанно помнить о близости небес, о том, что Ни, Высокопревознесённый каждое мгновение горит и говорит в живых сердцах.
Он медленно сел в своё кресло, расправил пергамент, сотворил краткую беззвучную молитву звёздам и созвездиям, и наконец начал писать.
«Неправильно говорить, что в сердце живого человека горит огонь звёзд. Само сердце и есть огонь звёзд. Каждый живущий должен постичь эту тайну, всем сердцем своим и всем своим существом. Это и есть тайна пламени, которое сжигает себя; которое горит и не сгорает, но вечно славит миропорядок и всех живущих. Каждый, кто это знает, становится одним с тем высшим пламенем, которое есть звезда»
Утто остановился. Чернила засохли и он перевернул страницу, посмотрел в окно и увидел ясную красоту осенних полей. Он глубоко и радостно вздохнул, потому что теперь он мог писать свободно о том, о чём всегда хотел, но почему-то не мог. Утто хотел продолжить писать на следующей странице, но вместо этого посмотрел на то, что он написал, чтобы проверить, не было ли там ошибки или описки.
«Неправильно говорить, - начиналась его рукопись, - что нечистые духи суть болотная мокротца и морок-морочек. Он суть копошение тьмы, они её черви. Когда в мире не было ещё ни звезды, ни голоса, ни имени, тогда уже копощащаяся тьма медленно ела своё сгнившее тело. От этого и пошли нечистые духи. Тайна нечистого духа, это мёртвое лицо, которое распадается на мертвые лица, которые копошатся, одно в другом, одно в другом. Всякий, кто увидит эту тьму, сам станет её гнилью-лицом»
Он вскочил из-за стола, сердце забилось свет потемнел и стал биться в одном ритме с сердцем. Утто захотел порвать свою рукопись, отрубить себе руки, выцарапать себе глаза, не быть больше, не быть вовсе. Лишь на одно мгновенье. За долгие годы вглядывания в невидимое, он научился успокаиваться и снова сел в своё кресло. После этого он перечитал написанное, и там говорилось лишь о свете звёзд, о том, что сердце есть парус, сотканный из огня. Теперь Утто был уверен: то был лишь минутный морок.
«Морок-морочек,» - хихикая, подумал в Утто кто-то другой.
Зинан рос совершенно здоровым и радостным ребёнком, который иногда рассказывал о том, как проклясть город, о том, как навести и как вывести слепоту; как сделать так, чтобы человек проснулся с именем наизнанку. При этом он каждое утро славил звёзды и их свет, и не было ученика прилежнее Зинана. Другие дети не любили Зинана, но боялись даже признаться себе в том, что они его боятся.
Святой Город Аттары • (13)
Прошёл месяц. Утто начал видеть много снов. Наутро он почти не помнил эти сны, но каждый новый сон был продолжением предыдущего. Иногда, после утренних славословий, он в тайне от других людей подходил к Зинану и задавал ему вопросы об этих снах, и Зинан почти всегда отвечал - но не как ребёнок, а как тот, кто тоже видел те сны. К полудню Утто уже не помнил, что ему что-то снилось или что он разговаривал со своим сыном.
Когда он молился перед собранием, он мог видеть яснее, что творится в сердцах у тех, кто молился рядом с ним. Может быть, ему только казалось, но то, что он видел было настолько ясным, присутствующим, что Утто ничего не оставалось как признать: теперь он видел, как устроены сердца тех, кто молится рядом с ним.
Однажды, когда наступал зимний праздник, он начал молитву во славу Зи - звезды Севера, и увидел, что в сердце каждого человека гнездится горе. Лица ремесленников, бедняков, богачей, мечников и лучников - каждое лицо было открытой дверью.
За этой дверью горели яркие искры, вложенные звёздами, были устремления и много, много горечи. Каждый нёс в себе разочарования, предательства, скрытые грехи, стыд, и боль. Лица людей, впрочем, не были слеплены из этих чувств. Наоборот, увидел Утто: они были отчаянной попыткой не вглядываться ту боль, горечь, разочарование, весь тот стыд, который они несли с собой. «Лицо живых, - написал тем вечером Утто в «Книге Ярчайших Огней,» - «это лицо не-зрения, ибо каждый живущий несёт в себе боль и горечь, но учится не видеть свою ношу. И лицо человека - надежда его - это ладонь, закрывающая глаза, смотрящие внутрь». Он остановился и тихо заплакал. Просидев так две или три минуты, он успокоился, вытер глаза и продолжил писать: «И я научу их смотреть, я зажгу их сердце так, чтобы оно горело во славу звёзд и созвездий. Этот огонь будет гореть долго, достаточно долго для того, чтобы перегорела вся та горечь.» Он снова остановился, подумал и стёр последние слова.
В другой день Утто посмотрел, и увидел, как глаза тех, кто молился рядом с ним, светились, как светится дверь в комнату, в которой мерцает свеча. Утто увидел, как он разделяется на двоих: один продолжал молиться с людьми и вести их молитву, а другой открыл ту дверь и зашёл внутрь. Надежда, которая теплилась в тех людях, не была яркой искрой, но она продолжала её. «Если бы огонь мог течь рекой, - услышал Утто свой собственный голос - это были бы ручьи великой реки; и, если хочешь, скажи, что они впадают в эту реку, а если хочешь, скажи, что они вытекают из неё. Там, где горят эти свечи, нет разницы между тем, что было раньше, и тем, что будет потом, но всё как одновременность света звёзд».
Утто не смотрел лишь на лицо Инари и лицо Зинана. Он чувствовал, что если будет долго смотреть на лицо Инари, то можно будет только плакать и плакать, пока не выплачешь всю свою душу, и ещё больше. А лицо Зинана было слишком близко к той копошащейся тьме, которая приходила к нему по ночам и учила его власти видеть лица живых. Вглядишься в лицо сына, которого заставил увидеть нечистых духов - и сам их увидишь. Кто-то должен видеть нечистых духов и заплатить за украденное пламя. И кто-то другой должен поделиться этим пламенем с теми, кто живёт и не знает, как жить.
С каждым годом Утто обретал больше власти видеть, и наконец его зрение стало таким тяжелым, что он научился изменять тех, кто был рядом с ним. Его ученики стали рыдать от того, что он говорил им: он видел их тайные помыслы, укорял, и заставлял каяться. И дальше давал им новый огонь, который горел, горел и больше не желал гаснуть. И рядом с ним разгорался костёр: он, его ученики, ученики учеников и те, кто молились рядом: их сердца начинали гореть тем огнём-отголоском, о котором говорила книга.
Аттары стали святым городом и люди, желавшие покаяться, приходили и Скъёла и Ифы, из Бриста и Аннар, и учились у Утто. Даже безбожники из Заррана учились у Утто, каялись и начали верить, чтобы вернуться в свой безбожный город и умереть мученической смертью.
Зинан учился в доме собрания и знал священные книги много лучше стариков и начётчиков, которых он пугал своим рвением, знанием и тем, как он изредка рассказывал им о том, как проклинать всё, что только существует и не существует. Он знал, как проклясть урожай, снег и сны, мечи и мечты, птиц, которых нет, и птиц, которых никогда не будет. Иногда, по вечерам, когда он думал, что его никто не видит, старцы замечали, что он говорит с тьмой. Но тот, кто хотел сделать что-то с Зинаном наутро забывал, что же, собственно, он хотел сделать, и о чём рассказать.
На месте воспоминания был липкий пот и немного страха.
Инари видела, как меняется её сын и как входит в силу Утто. Но на её сердце после того года, когда Зинан просидел в подвале - то ли неделю, то ли месяц (чем больше она вспоминала, тем меньше она могла вспомнить), - всегда лежал страх. Она иногда видела, как по углам что-то копошится, но делала вид, что ничего нет. Иногда она могла разглядеть пламя в сердцах тех, с кем она говорила, но тоже забывала об этом и не думала.
Она видела, как пламя в груди Утто стало ярким и горячим, и что оно стало отбрасывать жирную тень. Она видела, как такая же тень живёт в сердце Зинана, но она была темнее, и не была похожа на жир, который скапливается на сковородках, а была похожа на тьму беззвёздной ночи. Но это зрение никогда не становилось чем-то ещё, потому что некий ужас возвращал её к повседневности и мыслям о том, что видимо.
Лишь перед смертью, когда к ней пришла большая чёрная фигура, она поняла, что видит то, что не видит никто другой. Она хотела встать с постели, и вдруг поняла, что больше уже никогда не сможет встать, потому что у неё больше нет сил вставать. Рядом с её постелью стояла большая чёрная фигура в робе. Инари знала, кто это и потому не испугалась. Это был долгожданный гость.
- А, это ты, Умату-слепая смерть, - сказала Инари и посмотрела вверх.
Умату хмыкнул и сказал:
- Я не знал, что ты меня увидишь, но, если в доме есть двое, кто видят нечистых духов, там будет и тот, кто увидит свою смерть. - Умату взял её руку в свою. - Я утешу тебя перед смертью.
Рука Умату была и холодной, и горячей. Инари увидела, как чернота и белизна расползаются по её телу. Она резко и больно вдохнула и поняла то, что было сокрыто от неё все десять лет прозрачной пеленой ужаса: Утто предал её сына. Он принёс его в жертву нечистым духам. Сердце забилось сильнее, и она снова резко вдохнула воздух и поняла: её единственный сын - Зинан - уже десять лет видит нечистых духов, и знает их пути. Утто поломал его судьбу. Её сердце забилось ещё сильнее, и она поняла, что вся её жизнь была горем и страхом. Но Умату не отпускал её руку.
Инари посмотрела перед собой и увидела, что перед ней, слева от Умату стоит отец Утто, Рид, и всё так же продолжает говорить об огне и звёздах. Она вспомнила, о чём он ей рассказал перед своей смертью почти пятнадцать лет назад. Умату, слепая смерть, сжал её руку ещё сильнее, сердце забилось быстрее, и Инари подняла свои глаза вверх. Это были её последние минуты. Она увидела море огня, ради которого Рид поломал себя и своего сына; море клокочущего огня, ради которого Утто перемолол душу своего сына, и это море снова пело свою вечную песнь:
- Я - Беззвёздная Тьма, что стала ярчайшей звездой, и имя моё - Наутис-Ни; выше всех и ярче всякой звезды моё пламя, и это пламя горит в тебе всегда…
Умату положил ей свою левую руку на лицо, и её сердце остановилось. Теперь она слышала, как громко поют звёзды, что живут выше алмазной тверди.
Откажись от Своего Имени • (14)
У Зинана были друзья с лицами, и друзья, у которых не было лиц. Он привык к этому с детства. Друзья с лицами сторонились его и были всегда напряжены и немного напуганы. В прошлом году Инари умерла от какого-то безымянного горя, и он уже помнил её всё хуже и хуже. После смерти матери отец ещё реже заговаривал с ним, и Зинану казалось, что Утто стыдится своего сына. Он всё писал и писал свои книги, которые никому не показывал. Один из учеников пробрался однажды в его комнату, чтобы тайком прочитать написанное, но потом не мог найти выход оттуда; больше он вообще не мог найти выход даже из своей избы.
Люди знали, что старый святой Утто обладает властью и боялись его.
Когда того незадачливого ученика спрашивали о том, что же было написано в книгах Утто, тот только ёжился и просил не смотреть на него лицом.
Друзья с пульсирующей тьмой вместо лиц, говорили, что он не должен был их видеть, и иногда старались скрыться, или приходить в виде мёртвых белок или пустых ворон. Но было лучше и проще, когда они были сами собой. Зинан знал, что это нечистые духи, и что их никто, кроме него не видит, и что это произошло потому, что его отец сделал с ним что-то в детстве.
Когда Зинану было то ли четырнадцать, то ли пятнадцать, он вышел в поле к своим друзьям заплакал и сказал:
- Я не могу так больше. Я один, и меня все боятся. Как мне сделать так, чтобы вас не видеть? Я живой человек, а не нечистый дух. Я не хотел знать ваши тайны, и не хотел помнить пути проклятия.
Медведь-наизнанку, стоявший немного поотдаль, сказал ему:
- Ты никогда не забудешь то, что ты видел и не разучишься тем путям, которые ты выучил. Но смени имя, и твоё зрение перейдёт к твоему отцу. Теперь, когда прошло десять лет, так можно сделать.
Когда эти слова прозвучали, Зинан понял, что это имя, такое распространённое, такое не-его, во всём подобно грязной тряпке, которой вытерлось слишком много людей. Он вышел к ручью, который тёк неподалёку и стал тщательно мыть своё лицо - отмывать его от имени-пустышки, которую вместо настоящего имени подарил ему Утто.
Когда кожа Зинана заболела от холода, он ощутил, что теперь и настало время отказаться от того, что больше не было его. Что никогда не должно было ему принадлежать: имя, которым Утто властвовал над ним.
- Пусть меня больше не зовут Зинан! Пусть, пусть будет пусто этому имени - пусть вернётся оно на могилу матери, в комнату отца!
Он лёг на землю и сказал:
- Дайте мне новое имя!
Три мёртвых белки без теней и отражений, с копошащейся тьмой вместо морд и передних лапок, подбежали к Зинану и сказали ему:
- Теперь тебя будут звать Мериво. - Белки замолчали и продолжили с грустью, в которую было трудно поверить, когда слышишь слова копошащейся тьмы. - Теперь ты нас больше не увидишь. Сядь на колени перед нами, и смотри на нас против солнца.
Зинан сел на землю, наклонил голову, и увидел, как медведь достаёт червивый меч. Он взмахнул этим мечом, и Зинан увидел, как его отрубленная голова покатилась по земле и закатилась в ручей. Он в ужасе схватился за свою голову, но она была на месте. Другая голова стала дряблой, как гнилая дыня. Вода, которая её окружала, перестала отражать и была подобной гнилому снегу. «Глина и гниль, гной и перегной,» - Мериво услышал свой шёпот.
Его сердце забилось сильнее, ему стало страшно, и он потерял сознание.
Когда он очнулся, был уже почти закат. Он видел только поле.
Мериво видел только небо и летние облака над закатным небом. У него больше не было безликих друзей, но он был рад остаться наконец с миром наедине. Мериво знал все пути, которыми он мог проклясть поле, дома, людей, друзей и врагов - но просто плакал, потому что наконец он больше не видел лица, которые не были лицами. Мир был пустым и звонким, просторным и долгим - он казался в три раза больше и стал лёгким, как стекло.
Когда он вернулся домой, он сам открыл дверь. Ул умер; его жена умерла. Умерла и Инари, и теперь в доме жили только Утто и его сын. Люди города Аттары не смели приходить к Утто без нужды, зная его власть и святость.
Мериво поднялся к своему отцу. Тот сидел за столом и писал при свете свечей.
- Отец, - сказал Мериво, - меня больше не зовут Зинан. Посмотри на меня.
Утто поднял болящие глаза и увидел, что у его сына две головы. Одна была на плечах, а другая, отрубленная и червивая сидела у него за правым плечом, слезилась моргала и хихикала. Она соскочила к нему на руки.
- Что у тебя в руках? Зинан, что ты мне принёс?
Мериво горько усмехнулся, развёл руками и сказал:
- Отец, у меня нет ничего в руках. Я просто пришёл тебе сказать, что я больше не Зинан, и я больше не буду их видеть. Я - Мериво. Я знаю, что ты сделал со мной, и теперь это зрение покинет меня, и будет твоим - по праву и по закону!
Голова, которая была в руках Зинана, упала на стол, где лежала свежая рукопись, начала течь гнилью, и сказала:
- Утто, Утто! А меня зовут Иллинор, и это имя моей власти над тобой. Ты хорошо трудился эти десять лет и написал обо мне тридцать книг!
Лицо головы распадалось как большая гнилая ягода. Буквы, которых касалась копошащаяся гнильца, начинали сами копошиться и хихикать, против своей воли обретая подобие жизни и желания.
Утто взглянул на свои руки, и на то, что он писал. Теперь он точно знал, что все эти годы писал о нечистых духах.
- Отец, я ухожу из нашего дома, и я уйду в Артары, учиться у Гарра, сына Кавари.
Утто не слышал, что ему говорил Мериво, потому что не мог оторвать глаза от отсечённой головы. Её лицо расплывалось чёрным месивом, старым грязным талым льдом. Мериво понял, что теперь Утто увидел то, что не хотел видеть, и что заставил видеть своего сына и своего ученика. Он вышел из дома.
Когда Мериво вышел за пределы родного города, он почувствовал запах гари. Ему не нужно было вглядываться в невидимое или спрашивать нечистых духов, чтобы знать: Утто понял, о чём писал эти десять лет, и теперь он сжигает свой дом и свои книги. «Его сердце действительно стало парусом, сотканным из огня; теперь все его книги, его плоть, лицо и сердце - всё, всё, всё становится равновеликим пламени».
Мериво, сын Утто горько заплакал, сел на придорожную пыль, надорвал свои рукава и сказал:
- Да услышит Утто, сын Рида, пение звёзд.
Утто, сын Рида, из «Книги Ярчайших Огней» • (Приложение)
«Когда звёзды замешали глину, из которой они вылепили сердца смертных, - птиц и людей, - Ни, Высокопревознесённый, выступил вперёд и сказал:
- Кто из вас, мои братья-сыновья, даст от своего огня, чтобы сердца живых горели?
Вышел Ариво, старший среди братьев, звезда запада, начальник небесного хора, и сказал:
- Если дам я от своего огня всем смертным, они будут лишь петь, и вся земля станет как хрустальная твердь, и не будет от этого прока и пользы, но лишь боль и погибель. Но я уделю тем, кто должен петь среди смертных.
Вышел Тей-Герой, звезда юга, начальник небесного воинства и сказал:
- Если дам я от своего огня всем смертным, они будут лишь биться, пока все не погубят друг друга. Не устоит такой мир. Но я уделю от своего огня тем смертным, кто должен сражаться, кто будет брать в руки меч, копьё и стрелы; мужам, носящим палицы, и жёнам, искусным с клинками.
Вышел Зи, звезда севера, господин облаков и сказал:
- Дай мне, Ни, уделить от своего огня смертным. И тогда вечно они будут учиться и работать, не зная сна и отдыха, не ведая отступления и отчаянья. Они будут строить башни и сады, в вечном порядке, подобно прекрасному льду. Не будет им смерти, не будет им сна, но упорядоченная вечность.
Тогда вышел Ау, поражающий скрытым ударом и сказал:
- Дай мне, Ни, уделить от своего огня смертным. Будет дан смертным сон и бодрствование, мечты и тайны. Они будут знать и не знать, смеяться и плакать.
Когда Ни, Высокопревознесённый, выслушал всех их слова, он сказал:
- Плохо то, что ты задумал, Зи; хорошо, что ты задумал, Ау.
Тогда Зи, опечаленный и разгневанный отошёл от той глины, отправился к себе на север и сотворил своих человечков. Дети Зи не знали ни сна, ни покоя. В вечном порядке они учились и работали, славили мир и мироустройство. И ещё Зи сотворил нечистых духов и их лица, которые не лица.
Когда смотришь в зеркало ночью то видишь, как твоё лицо дребезжит и меняет очертания. Если хочешь узнать тайны, смотри долго, пока не перестанешь понимать, кого ты видишь. И тогда начни шептать слова, у которых нет смысла, слова на языке, который не язык. Продолжай смотреть отражению в глаза и ты увидишь, как оно перестаёт быть собой, но лицо начинает копошиться и скрестись в себе. Как оно распадается на другие лица, и как они сочетаются, чтобы породить новые лица. Лица, внутри лиц, лица, которые как переспелые ягоды лопаются и из них изливаются новые кричащие лица. И все они славят изначальный Огонь. Они подобны червям в иле, они непрестанно копошатся в болотной воде.
Ау, звезда востока, подошёл к той глине и запел перед ней, так, чтобы она ожила. Так и появились первые люди»
[ Первая часть (1 - 5) | Вторая часть (6 - 10) | Третья часть (11 - 14) ]