Лев Славин. Разговор с немцами о Викторе Гюго
Л.Славин || « Известия» №37, 14 февраля 1943 года
Вчера наши войска овладели городами Новочеркасск, Лихая, Новошахтинск и рядом других. Красная Армия движется вперед, громя противника, обтекая узлы вражеского сопротивления, нанося гитлеровцам тяжкий урон. Гордо реют над полями сражений овеянные славой знамёна наших полков.
К новым победам, советские воины!
# Все статьи за 14 февраля 1943 года.
Эта группа пленных немцев прибыла со своей частью из Франции. Они там стояли долго. Нелюбознательные, как все немецкие солдаты, они ничего не знают о Франции, кроме вкуса её вина и кроме вкуса её крови.
И было очень удивительно, когда один солдат, рыжеусый верзила в очках, Эмиль Густавсон, вдруг произнёс:
- О, Виктор Гюго...
Он оживился, словно от приятного воспоминания. Он даже облизнулся при этом.
- О, Виктор Гюго, да, это хорошо…
Неужели перед нами группа немецких поклонников славного французского поэта? В отношении других писателей они проявляют обычное для немцев невежество. Даже собственные их немецкие классики для этих солдат - звук пустой. Имя Генриха Гейне они слышат впервые. Кое-кто читал «Лорелею» и «Два гренадера», но считает, что это народные песни. Лейтенант Эрих Ведде кончил в Магдебурге гимназию имени Фихте. Но, кто такой «этот Фихте», он понятия не имеет.
Ни «Коварства и любви», ни «Разбойников» никто из этих пленных фрицев не читал. И даже самое имя Шиллера им неизвестно, исключение - Вальтер Kpaутман.
- Как же, Шиллер! Он мне до сих пор должен полбутылки рома. Они все там нестоящие парни, эти шофера из дивизионного обоза.
Нет, ничто из того, что было некогда славой германского поэтического и научного гения, неизвестно этим вшивым пропойцам, составляющим цвет гитлеровской армии.
И вдруг - Виктор Гюго.
Может быть, это об'ясняется тем, что их часть долго стояла на острове Джерсей.
Как известно, этот крохотный островок у нормандских берегов Франции, захваченный немцами, славен в памяти человечества тем, что здесь долго жил Виктор Гюго.
На острове Джерсей сохранился дом Виктора Гюго. Дом этот обращен в музей его имени, и в нём тщательно сохранена обстановка, в которой жил и работал великий поэт. Нравится ли фрицам его роман «Девяносто третий год»?
Пленные «гюговеды» смотрят непонимающими глазами. Видно, что они слышат название этого романа первый раз.
Может быть, в таком случае, они предпочитают «Собор Парижской богоматери»? Или «Король забавляется»? Тоже не слышали? Может быть, «Эрнани», наконец?
- Эрнани? - повторяет Эрих Ведде, - нет, что касается Виктора Гюго, то я знаю Элен.
- А я Ивонну.
- Арлетту! - говорит рыжеусый Густавсон.
И, словно боясь, что ему не поверят, Густавсон вынимает из кармана маленький зеленоватый билет.
На нём, действительно, отпечатано:
«Джерсей. Дом Виктора Гюго».
А пониже, в графе «Name des Mädchens» (т.-е. «имя девушки»):
«Арлетта».
Затем дата посещения «Дома Виктора Гюго»: «8 марта 1942 года».
И дальше - некоторые специфические правила, изложенные со свойственной немцам пакостной обстоятельностью.
Ошеломлённые, мы молча рассматривали этот потрясающий документ.
Так вот во что гитлеровцы превратили музей Виктора Гюго на острове Джерсей!
Они превратили его в публичный дом!
При чём для того, чтобы окончательно втоптать в грязь национальное самолюбие французского народа, они сохранили на солдатском доме терпимости великое имя Виктора Гюго!
За время войны мы, казалось бы, хорошо узнали фрицев - их жестокую тупость, их изуверскую страсть к насилию. Мы поняли, что перед нами холодные и сладострастные маниаки смерти, убийцы по расчёту и по душевному влечению. Мы поняли психологию немецких солдат, этих человекообразных обезьян, выдрессированных Гитлером для убийства.
И всё-таки каждый раз эти нравственные уроды находят способ заново удивлять мир своей душевной мерзостью.
Мы находим билеты в «Виктор-Гюго-хауз» у каждого из них. У некоторых - по нескольку десятков. Пустых, неиспользованных.
- Нам сказали, - последовал ответ, - что эти билеты будут иметь хождение в занятых нами русских городах.
...Когда пленных этих отводили в тыл, один из бойцов наших посмотрел им вслед, сплюнул и сказал с отвращением:
- Как это люди могут быть такими скотами… // Лев Славин. ВОЛХОВСКИЙ ФРОНТ.
**************************************************************************************************************************************************
И ненавидеть, и мстить
Мы заночевали в штабе полка. Молоденький лейтенант, исполнявший обязанности коменданта штаба, повёл нас за собой в темноте длинного подземного коридора. Казалось, жизнь ушла из этого огромного здания, где когда-то до самого шестого этажа жили люди и всё было шумно, и пело радио, и играли дети. Но в конце коридора, пахнущего морозом и мёрзлой землей, была дверка, за которой сразу распахнулось обжитое жильё.
- Вот наше помещение, - сказал лейтенант, - располагайтесь, как дома.
Он был туго сколочен, ловко перехвачен ремнями портупеи поверх кремового своего полушубка и в 24 года казался познавшим целую жизнь. В комнатке было тепло, и в углу в серебряном торжественном блеске стояла новогодняя ёлка. Она простояла здесь уже весь январь, и всё же, видимо, жалели снять с неё милые пушистые звёзды, напоминавшие о далёком тепле покинутого дома.
- Вот выбили все-таки немцев из города, - сказал лейтенант довольно, - теперь добиваем их на морозе.
Штаб на рассвете снимался отсюда, и лейтенант не без грусти оглядывал комнатку, в которой столько было пережито. Он расстегнул на груди полушубок - было жарко, но боевая привычка приучила человека быть всегда наготове.
Мы спросили у него, кем он был до войны, и он, смущаясь своего невоенного прошлого, сказал, что был колхозным счетоводом.
- А стал, конечно, я солдатом не сразу... - сказал лейтенант, признаваясь. - Ненависти, какой нужно, во мне ещё не было. Я пришёл из колхоза… ну, там у нас мир, хозяйственные дела.
Он прищурился и как бы в глубине далёкого прошлого увидел чернозёмные поля и широкий блистающий Сейм, и высокую коноплю, которую осенью свозят на пеньковые заводы во Льгов... Потом он снял всё-таки меховую шапку, ребром ладони пригладил на лбу сбившиеся светлые волосы, и теперь как бы впервые открылось его круглое молодое, с первыми морщинками испытаний лицо деревенского парня, которого война сделала воином.
- А ненавидеть я вот как научился… - добавил он, обращенный к воспоминаниям. - Это ещё на Днестре, в самом начале войны... я немцев в глаза не повидал, какие они есть. Мы за одно село крепко дрались и выбили их оттуда, а в одном сарае, как-раз на развилке дорога, они с двумя пулемётами укрепились: ни подойти, ни обойти его. Я смотрю - один наш падает, потом другой... потом Мишка Коновалов, механик с машинно-тракторной станции под Рыльском, друг мой, тоже, смотрю, упал. Тут меня такая злоба взяла, я уж и себя не помню и ничего не жалею... пополз я с двумя ручными гранатами к самому сараю, и жизни мне не жалко, и о смерти не думаю. А вся душа будто здесь, в самом горле стоит - только бы доползти да кинуть гранату в их осиное гнездо.
Он вдруг взволновался, встревоженный этими воспоминаниями, и отхлебнул из кружки горячий глоток, видимо, обжегшись, но так и не заметив этого.
- Ну, я до сарая всё-таки дополз и гранату кинул... тут всё развалилось, немцы стали выбегать, поднимают руки. Я в сарай бросился захватить пулемёт, смотрю - в сарае на соломе трое наших лежат, нето раненые, нето вовсе мёртвые. Потом другие бойцы подоспели, вытащили мы наших на воздух, а они ещё свеже добитые, вот только-что, а одного пограничника по горлу ножом или тесаком, что ли, полоснули... он ещё даже дышит, и, как вздохнёт, так из горла красный пузырь вздувается. Вот тут я на немцев вблизи посмотрел, какие они есть… они в ту пору ещё посмелее, понадеяннее были. Волосы всклокочены, скулы торчат, все с ефрейторскими нашивками, отборная часть. Ах, волки, волки... - Его глаза узкими, надо было прищурить их, чтобы отчётливее возникло из прошлого страшное видение. - Вот тогда я сказал себе: ладно, открываю счёт. Как у нас в колхозе - по трудодням. Всё, что заработал, заноси в книгу. Я на войну пошёл - ненависти этой ещё не понимал, а без ненависти воевать... - он огляделся, как бы ища сравнения, - всё равно, что любить без страсти.
Мы невольно посмотрели в сторону его взгляда, и увидели томик Чехова, загнутый на рассказе «Красавицы».
- Я для себя решил: пятьдесят человек за Мишу Коновалова и пятьдесят за пограничника с перерезанным горлом... вот мой счёт. Немного всё-таки не дотянул - шестьдесят семь человек имею. Мало! - добавил он вдруг с непримиримостью. - Мало! Мы пять месяцев назад одно село отбили, в котором когда-то стояли. Я, конечно, сразу к знакомому дому, где жил. Женщина одна с хорошими дочками… Младшая Верочка в роде сестрёнки моей. Такая глазастая чудная девочка, а старшая - трактористка. Красавица. - И он опять поглядел в сторону чеховской книжки. - Бывает так: встретишь незнакомых людей, а они на всю жизнь родными останутся. Ещё за околицей из пулемётов стреляют, дома, какие немцы успели поджечь, горят, а тут мне прямо в ноги женщина кидается, я её сразу признаю - Марья Андреевна, у которой я жил. И дом остался цел, и куст калины у дома нетронутый... Я женщину поднимаю, а она в ноги вцепилась, рук не оторвёшь... Боже мой, думаю, вот она радость. Я ей кричу: «Дочки живы?», а она всё валится и ничего не отвечает, только как-то мычит, в роде как немая. Ну, потом всё-таки опомнилась и всё рассказала: старшая дочка, как только немцы подходить к селу стали, подалась в степь - в пшеницу, думала с другими девчатами схорониться до времени... а то ли заметили немцы, то ли из озорства всю эту пшеницу насквозь из пулемёта прочесали, и все, кто в ней был, все там и остались. Я женщину спрашиваю: «Ну, а младшая Верочка?» А младшую со всеми девочками, какие были получше, согнали в колхозный клуб... только их и видели. Может, в Германию угнали, а может, по офицерам роздали. Только и осталось от всего дома, что куст калины.
- Я девочек этих тоже себе на заметку взял... боюсь, трудодней моих нехватит, чтобы за всё отплатить. - Он сдвинул вдруг наперёд полевую сумку и достал самодельную сшитую тетрадку. Её страницы старательно были разграфлены, и в клеточках, над которыми стояли даты, были проставлены единицы. - Вот мой счёт, - сказал бывший колхозный счетовод, - положенного пока не отработал. Мне ещё мстить и мстить.
Он смотрел теперь мимо нас - в ночь, в степь, по которой сейчас гнали немцев, в сторону Льгова, откуда родом был погибший его друг Коновалов, в сторону Украины, где он впервые узнал, что значит ненавидеть. Потом он стряхнул с себя всё это и мгновенно поднялся:
- Ну, вы здесь устраивайтесь: и переночуете, и отдохнёте. А я на рассвете к нашему новому месту...
Он улыбнулся нам одними глазами - он был уже далеко отсюда, от этого жилища, где долгие месяцы был штаб полка и по другую сторону проволочных заграждений сидели немцы, которым не отдали города.
Ночью лейтенант вернулся в свое покидаемое жилище. Он минуту постоял, соображая, что ему захватить, потом взял чеховскую книжку, раскрытую на рассказе «Красавицы», и спрятал её в полевую сумку. Всё остальное уже было уложено. Позднее пришёл боец и, не снимая с себя автомата, стал разбирать ёлку. Он бережно сложил в газеты мохнатые звёзды и перевязал свёрток бечёвкой. Конечно, вернётся ещё та мирная и милая жизнь, которую были предназначены они украшать, но сейчас шёл счёт ненависти и мести, и колхозная разграфлённая тетрадка в полевой сумке лейтенанта ещё не была заполнена, и её только предстояло заполнить. // Вл.Лидин, спец. корреспондент «Известий». ДЕЙСТВУЮЩАЯ АРМИЯ.
________________________________________
М.Шолохов: Наука ненависти ("Правда", СССР)
А.Толстой: Убей зверя!* ("Красная звезда", СССР)
И.Эренбург: Оправдание ненависти ("Правда", СССР)
**************************************************************************************************************************************************
Успех в США фильма "Ленинград в борьбе"
НЬЮ-ЙОРК, 13 февраля. (ТАСС). В Нью-Йорке демонстрируется советский фильм «Ленинград в борьбе». Фильм восторженно встречен зрителями и кинокритиками. Газета « Нью-Йорк таймс» пишет, что этот фильм наглядно показывает страдания, которые вынес Ленинград, мужество его солдат и гражданского населения. Это - единственный в своём роде исторический документ. Газета «Нью-Йорк геральд трибюн» пишет, что фильм показывает образцы мужества и выносливости человека. «Ленинград в борьбе» - бесспорно лучшая документальная кинокартина прошлого года. Она является великолепной и правдивой хроникой.
Click to view________________________________________________
А.Склезнев: Их стихи ("Известия", СССР)**
И.Эренбург: Немцы 1944 ("Красная звезда", СССР)**
П.Белявский: Автопортрет немецкого офицера* ("Известия", СССР)**
Откровения фашистского ублюдка ("Красная звезда", СССР)**
Газета «Известия» №37 (8030), 14 февраля 1943 года