«Песнь песней» Виктора Цоя. Глава 6 «Мир как сон. Иллюзорность наших желаний»
Продолжаю публикацию моей работы «Песнь песней» Виктора Цоя. Духовное измерение его поэзии»:
Вводное слово и глава 1 «Бунт против этого мира, неприятие его законов»
Глава 2 «Иной, благой мир света»
Глава 3 «Ты»
Глава 4 «Мир насилия, страданий и боли»
Глава 5 «Одиночество и потерянность в мире»
Мир как сон. Иллюзорность наших желаний
В сне земном мы тени, тени...
Жизнь - игра теней,
Ряд далёких отражений
Вечно светлых дней
(«В сне земном мы тени, тени...», В. Соловьёв, 1875)
Пройдут все эти дни, вся жизнь совьётся наша,
Как мимолётный сон, как цепь мгновенных снов.
(триолет «Пройдут все эти дни, вся жизнь совьётся наша…», Ф. Сологуб, 1913)
«КИНО». Словно самим названием Цой подчёркивал иллюзорность всего окружающего мира. По воспоминаниям Алексея Рыбина, новое название группы после долгих бесплодных обсуждений появилось перед ним с Виктором на крыше одного из домов на Московском проспекте: «Перед нами на крыше одного из домов, стоявшего в метрах пятидесяти от метро, куда мы направлялись, горела красная надпись - «КИНО». «Кино» - говорили? - спросил меня Витька».* Так группа получила своё знаменитое название, а Цой наполнил новым звучанием образы буддийской майи и христианской жажды жизни вечной.
* Прим.: Алексей Рыбин. Кино с самого начала (фрагменты повести). - Сборник. С. 76.
Я лет десять живу во сне
(«Мне не нравится город Москва», 1982)
Сна нет - Есть сон лет.
...
Мой дом, Я в нём
Давно стал сном
(«На кухне», альбом «45», 1982)
Вся наша жизнь - один сплошной сон, «сон лет». Вместо ясности сознания бодрствующего человека - иллюзорный мир сомнамбул, лишённых воли к жизни. Бродя в этом мире с открытыми глазами, своими действиями мы лишь реагируем на внешние обстоятельства. Бесцельное кружение не способных ничего изменить, ничего сотворить. Не в этом ли причина насилия и страданий, одиночества и потерянности? Мир как тонкая прослойка между жизнью и смертью. Жизнь как череда рефлексов и инстинктов.
«Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, пав в землю, не умрёт, то останется одно; а если умрёт, то принесёт много плода. Любящий душу свою погубит её; а ненавидящий душу свою в мире сем сохранит её в жизнь вечную» (Ин. 12:24-25).
«И вот, один законник встал и, искушая Его, сказал: Учитель! что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную? Он же сказал ему: в законе что написано? как читаешь? Он сказал в ответ: возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всею крепостию твоею, и всем разумением твоим, и ближнего твоего, как самого себя. Иисус сказал ему: правильно ты отвечал; так поступай, и будешь жить» (Лк. 10:25-28).
Не управляя сознательно своими действиями, сомнамбулы наполняют своё существование ни к чему не ведущей и никому не нужной, бессмысленной суетой. Торопливый, опаздывающий бег - непонятно зачем. Не люди - но «тени», механическое сочетание ног, рук, туловища и головы. Лишь выйдя из этого состояния опьянения сном, понимаешь, что прежняя жизнь была переполнена «сумбуром и бредом».
«Возвращается и находит их спящими, и говорит Петру: Симон! ты спишь? не мог ты бодрствовать один час? Бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть в искушение: дух бодр, плоть же немощна. И, опять отойдя, молился, сказав то же слово. И, возвратившись, опять нашёл их спящими, ибо глаза у них отяжелели, и они не знали, что Ему отвечать. И приходит в третий раз и говорит им: вы всё ещё спите и почиваете? Кончено, пришёл час: вот, предаётся Сын Человеческий в руки грешников» (Мк. 14:37-41).
«А что вам говорю, говорю всем: бодрствуйте» (Мк. 13:37).
Словно тень бегу куда-то я, как тень.
Тороплюсь, опаздываю, падаю.
До отказа ерундой набив свой день.
(«Словно тень», 1982)
Ноги уносят мои руки и туловище,
И голова отправляется следом.
Словно с похмелья, шагаю по улице я,
Мозг переполнен сумбуром и бредом.
(«Бездельник», альбом «45», 1982)
Прожигая свои дни и года, укрывшиеся в собственных мирках-углах люди-«тени», тем не менее, всегда имеют возможность обратиться к свету. «Солнечный» мир постоянно согревает их, то вспыхивая, то едва тлея на дне души.
Сколько таких, сколько таких, как ты,
Сидят по углам, и каждый занят ерундой.
Но каждому солнце светит.
(«Серая тень», 1982)
Однако всем приятнее оставаться в «розовом сне» - ведь это почти не требует усилий, сознательной активности. Жить по навязанным миром правилам, где чёрное - подчас белое, а белое - это чёрное. К тому же, чтобы избавиться от здешнего морока и наваждения, необходимо сделать над собой усилие («протереть глаза»), а значит - уже проснуться, отринуть навязанные правила «игры», освободиться от узды дольнего мира, его «тормозов».
Сломай свои раз навсегда тормоза,
Глаза, пока не поздно, протри.
...
Очень быстро летят твои года,
А ты всё в розовом сне.
(«Посвящение Марку Болану» («Я иду туда, куда глаза мои глядят...»), 1982)
Завтра в восемь утра начнётся игра,
Завтра солнце встанет в восемь утра,
(«Игра», альбом «Ночь», 1986)
Весь день - игра. Весь мир - игра. И вот уже стирается грань между явью и сном.
И это - «судьба поколений». Больше всего огорчает, когда в сомнамбулические автоматы превращаются близкие, друзья.
Ты смотришь назад,
Но что ты можешь вернуть назад.
Друзья один за одним превратились в машины.
И ты уже знаешь,
Что это судьба поколений,
...
Теперь ты хочешь проснуться, но это не сон.
(«Ты мог бы», 1982-1985)
«Все спят». Звучит как смертельный приговор миру, лишённому жизни. Никто ни с кем не разговаривает, ничего не делает, никуда не выходит. Лоскутный и сонный мир отгороженных друг от друга сознаний. И только Вселенная, словно равнодушный маятник, вычитает из наших жизней час за часом, каплю за каплей. Не этим ли нектаром питается тот, из «Холодильника»?
Не превращая амриту нашей души в жизнь и преображение мира внешнего, мы обрекаем на гибель и мир, и себя.
Ни звонков, ни шагов, ни звона ключей,
Еле слышно часы у кровати стучат,
В этом доме все давно уже спят.
Только капля за каплей из крана вода,
Только капля за каплей из времени дни,
Ты пойдёшь рубить лес, но увидишь лишь пни.
(«Твой мир», альбом «Ночь», 1986)
Оказывается, нет ничего страшнее этого сна. Плена души, даже не ведающей, что она пленена, что она не принадлежит себе и даже - не живёт. На вечный вопрос, что первично: бытие или сознание, - Виктор отвечает, что второе. Цой призывает отринуть иллюзорный материальный «мир» и начать вспоминать и осознавать себя. Сделать первый шаг к жизни в Боге - устремить свою душу в небо. Словно пророк, Виктор призывает довериться ему, воспользоваться указанной им дорогой.
Ведь вырваться из этих оков в одиночку очень сложно. Нужно, чтобы кто-то услышал твой призыв о помощи и помог, научил говорить. Снова эта характеристика «живущих» как не-живущих, детей, не умеющих даже говорить. Более того, Цой даёт понять, что подобный сон - скорее не вина, а крест и испытание всех рождающихся в нашем мире. Что он навязан кем-то извне. И потому избавиться от него и повзрослеть можно лишь с помощью Кого-то другого по ту сторону. Так в тексте вновь подспудно встаёт тема борьбы Добра и Зла.
Помни, что нет тюрьмы страшнее, чем в голове.
Стань птицей, не думай о хлебе.
Я стану дорогой.
(«Стань птицей», предположительно 1983-1985)
Я не сплю, но я вижу сны,
Здесь нет моей вины.
Я нем, но ты слышишь меня,
И этим мы сильны.
(«Дождь для нас», 1982)
Образ хозяина Тюрьмы, первоисточника насилия и страха, от которого они исходят и к которому возвращаются, питая его и придавая ему новые силы, возникает за строками «Серой тени» и «Прохожего». Мысли как железные обручи, стягивающие волю и сознание, хорошо известны в христианской традиции - это прилоги (внушения).
Так Неназываемый стирает у людей их индивидуальности, их личности, превращая всех в серые тени - безвольные и покорные. Каждый день, из века в век.
Серая тень. Обручи-мысли давят мозг,
Каждый день, и я не знаю, как мне быть.
(«Серая тень», 1982)
Прихожу домой я ночью,
Завожу магнитофон,
И сосед за стенкой стонет,
Он увидел страшный сон.
(«Прохожий», альбом «Группа крови», 1988)
И тот, кто хотя бы раз попытался сбежать из тюрьмы, кто хотя бы издалека увидал горизонт Свободы, вряд ли поймёт того, кто даже не предпринял попытки пробудиться, кого устраивает этот мир и этот сон. И уж тем более второй не поймёт беглеца. Зачем? Ведь мир вполне комфортен и приятен, понятен. Лучше работай локтями и зубами, покрепче сжимай глаза - и будет тебе счастье. Вот он - «хороший жизненный план».
Цой тут же обращает внимание на главное различие между ними, лежащее в сознании. Второй даже не задумывается о том, что лежит за пределами иллюзии сна, он не чувствует чужеродности «своих» желаний, не чувствует стягивающих мозг обручей. Он закрыт для себя, для мира, для Бога. Он стремиться лишь всё получше спланировать, просчитать. Большой биологический компьютер.
Но это - путь к гибели. Мир стареет и приближается к смерти. Такова цена отгороженности («в-месте») и пребывания в своих уютных старых норках-квартирах, где всё привычно и понятно. Цена погружения в сон, где есть вроде бы всё - «свет, газ, телефон, горячая вода, радиоточка...», но всё это - ненастоящее. Всё - лишённое Бога. Ждать лета жизни, ничего не предпринимая для его приближения, - не безумие ли это?
Возвращаясь в последних строчках к иллюзорности и противоестественности окружающего мира, Виктор ещё раз подчёркивает и причину пребывания в этом сне, находящуюся в нашем сознании. Он призывает остановиться и не полагаться во всём на разум, не делать лишь «разумные» шаги в рамках «хорошего жизненного плана».
Тот, кто в пятнадцать лет убежал из дома,
Вряд ли поймёт того, кто учился в спецшколе.
Тот, у кого есть хороший жизненный план,
Вряд ли будет думать о чём-то другом.
Мы пьём чай в старых квартирах,
Ждём лета в старых квартирах,
В старых квартирах, где есть свет,
Газ, телефон, горячая вода,
Радиоточка, пол - паркет,
Санузел раздельный, дом кирпичный,
Одна семья, две семьи, три семьи...
Много подсобных помещений,
Первый и последний - не предлагать,
Рядом с метро, центр...
Все говорят, что мы в-месте...
Все говорят, но немногие знают, в каком.
А из наших труб идёт необычный дым.
Стой! Опасная зона! Работа мозга!..
(«Бошетунмай», альбом «Группа крови», 1988)
Цою скучно смотреть изо дня в день это кино, в котором люди - лишь статисты-машины, выполняющие определённые режиссёром действия.
Мне скучно смотреть сегодня кино,
Кино уже было вчера.
(«Пора», альбом «46», 1983)
Я ко всему уже привык, всё началось уже давно.
Да, наверно, в это время там, внизу, всё так похоже на кино.
(«Около семи утра», 1984)
Выйти из кино невозможно без метанойи, изменения сознания. Механически выведенный из этого сна, словно наркоман, будет по-прежнему желать в нём оказаться, будет стремиться вернуться. Будет продолжать играть по тем правилам, смотреть на мир - и видеть лишь отголоски сна, смотреть на всё глазами спящего.
Мы вышли из кино,
Мы вышли из кино,
Ты хочешь там остаться,
Но сон твой нарушен.
Ты так любишь эти фильмы,
Мне знакомы эти песни.
Ты так любишь кинотеатры,
Мы вряд ли сможем быть вместе.
Ты смотришь мне в глаза,
А я смотрю вперёд,
Ты говоришь, что я похож на киноактёра,
И ты меня зовёшь, а я иду домой,
Я знал, что будет плохо,
Но не знал, что так скоро.
(«Фильмы», альбом «Ночь, 1986)
Для пробуждения необходимо пройти трёхдневное крещение, трёхдневное омытие мёртвой и живой водой. Должно пройти три дня, отводимых в христианской традиции на переход из одного мира в другой. Но не есть ли Пробуждение актом Воскресения, выводящим человека из-под власти этого мира и его князя? Однако вывести из-под власти смерти и физическое тело удалось в истории пока лишь одному Иисусу.
Третий день с неба течёт вода,
Очень много течёт воды.
Говорят, так должно быть здесь,
(«Каждую ночь», альбом «46», 1983)
Но мир ждёт перемен. Этого требуют души («сердца»), требуют чувства («глаза», «смех», «слёзы»), требует сама человеческая природа («пульсация вен»). Всё, кроме разума. Рациональный разум привык жить во сне, где ему всё понятно. К чему неизвестность? Это нерационально. Но печаль и радость, вечные спутники метанойи, выводят из сна, проводя сквозь тёмную ночь души.
Выводя из мира, где вместо подлинных чувств и их тепла - отражения, холодные и искусственные блики («стёкла»), где вместо сверкания душ и их животворящего света («огня», традиционного символа творения) - холодный, всё заволакивающий и удушающий дым, символ тления и умирания. И вот душа сгорает дотла, расточая своим жаром один из множества повторяющихся дней. Сгореть дотла от боли и любви - не это ли путь сквозь мрак, путь, выводящий из иллюзорного мира в жизнь истинную? Иллюзии должны быть сожжены, иначе они утянут на дно переплывающего через реку Стикс.
В то же время в первой строфе возникает уже знакомый образ города, живущего под светом «звезды по имени Солнце». Города, в котором две тысячи лет назад уже был убит Пришедший вывести мир из сна в день.
Проснувшиеся пытаются согреться в холодной ночи с помощью спичек, газа, пока не понимают, что единственный истинный свет и тепло заключены в них самих. Лишь внутри - выход из этого мрачного и пустого мира. Словно слепые котята, пробуждённые ещё не мудры и не умелы, но уже способны понимать друг друга и мир. И в этот момент привычный круг вещей («сигареты», «чай»), ставшие обыденными действия пытаются вернуть их в мир иллюзий. В душе, а скорее, в разуме, вспыхивает страх перемен, страх разрушения привычного порядка вещей и событий. Но и страх, один из сильнейших стягивающих обручей, отступает: «Перемен! Мы ждём перемен!»
Вместо тепла - зелень стекла,
Вместо огня - дым,
Из сетки календаря выхвачен день.
Красное солнце сгорает дотла,
День догорает с ним,
На пылающий город падает тень.
Перемен! - требуют наши сердца.
Перемен! - требуют наши глаза.
В нашем смехе и в наших слезах,
И в пульсации вен:
«Перемен!
Мы ждём перемен!»
Электрический свет продолжает наш день,
И коробка от спичек пуста,
Но на кухне синим цветком горит газ.
Сигареты в руках, чай на столе - эта схема проста,
И больше нет ничего, всё находится в нас.
...
Мы не можем похвастаться мудростью глаз
И умелыми жестами рук,
Нам не нужно всё это, чтобы друг друга понять.
Сигареты в руках, чай на столе - так замыкается круг,
И вдруг нам становится страшно что-то менять.
...
«Перемен!
Мы ждём перемен!»
(«Перемен», 1984-86, альбом «Последний герой», 1989)
Пробуждённые видят наш мир в его истинном облике: грязь снега, неестественность «талой воды», луну - царицу мира иллюзий и сна. Они бодры и сильны. Они идут, чтобы зажечь в холодном дольнем мире костры, наполнить его светом и теплом. Привнести в него жизнь. Так возникает один из самых частых образов в поэзии Виктора Цоя - идущий по миру герой. Последний герой.
Шагающие приглашают слушателей присоединиться к их песни, к их танцу - этим мистериям, творящим миры. Мистериям, в которых выражаются сердце и чувства, но не разум. Словно волхвы, увидевшие Вифлеемскую звезду, они предрекают рождение нового мира. Им вторят стихии (огонь и вода) и древние языческие боги. Поверив, герои вступают на мост между мирами, с тем, чтобы завершить начатое две тысячи лет назад. И только слабые духом и желающие остаться в иллюзорном сне, жить, не приходя в сознание, продолжают кричать, что они не виноваты в своём безволии. Кричать, и ничего не делать. Ведь это всегда так удобно - винить во всём кого-то другого.
На улице снег утратил свою белизну,
В стеклянности талой воды мы видим луну.
Мы идём, мы сильны и бодры...
Замёрзшие пальцы ломают спички,
От которых зажгутся костры.
Попробуй спеть вместе со мной,
Вставай рядом со мной... (2 раза)
Это наш день, мы узнали его по расположению звёзд,
Знаки огня и воды, взгляды богов.
И вот мы делаем шаг на недостроенный мост,
Мы поверили звёздам,
И каждый кричит: «Я готов!»
...
Те, кто слаб, живут из запоя в запой,
Кричат: «Нам не дали петь!»
Кричат: «Попробуй тут спой!»
Мы идём, мы сильны и бодры...
Замёрзшие пальцы ломают спички,
От которых зажгутся костры.
(«Попробуй спеть вместе со мной», 1986, альбом «Группа крови», 1988)
Продолжение следует.
Вводное слово и глава 1 «Бунт против этого мира, неприятие его законов»
Глава 2 «Иной, благой мир света»
Глава 3 «Ты»
Глава 4 «Мир насилия, страданий и боли»
Глава 5 «Одиночество и потерянность в мире»
Мир как сон. Иллюзорность наших желаний
В сне земном мы тени, тени...
Жизнь - игра теней,
Ряд далёких отражений
Вечно светлых дней
(«В сне земном мы тени, тени...», В. Соловьёв, 1875)
Пройдут все эти дни, вся жизнь совьётся наша,
Как мимолётный сон, как цепь мгновенных снов.
(триолет «Пройдут все эти дни, вся жизнь совьётся наша…», Ф. Сологуб, 1913)
«КИНО». Словно самим названием Цой подчёркивал иллюзорность всего окружающего мира. По воспоминаниям Алексея Рыбина, новое название группы после долгих бесплодных обсуждений появилось перед ним с Виктором на крыше одного из домов на Московском проспекте: «Перед нами на крыше одного из домов, стоявшего в метрах пятидесяти от метро, куда мы направлялись, горела красная надпись - «КИНО». «Кино» - говорили? - спросил меня Витька».* Так группа получила своё знаменитое название, а Цой наполнил новым звучанием образы буддийской майи и христианской жажды жизни вечной.
* Прим.: Алексей Рыбин. Кино с самого начала (фрагменты повести). - Сборник. С. 76.
Я лет десять живу во сне
(«Мне не нравится город Москва», 1982)
Сна нет - Есть сон лет.
...
Мой дом, Я в нём
Давно стал сном
(«На кухне», альбом «45», 1982)
Вся наша жизнь - один сплошной сон, «сон лет». Вместо ясности сознания бодрствующего человека - иллюзорный мир сомнамбул, лишённых воли к жизни. Бродя в этом мире с открытыми глазами, своими действиями мы лишь реагируем на внешние обстоятельства. Бесцельное кружение не способных ничего изменить, ничего сотворить. Не в этом ли причина насилия и страданий, одиночества и потерянности? Мир как тонкая прослойка между жизнью и смертью. Жизнь как череда рефлексов и инстинктов.
«Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, пав в землю, не умрёт, то останется одно; а если умрёт, то принесёт много плода. Любящий душу свою погубит её; а ненавидящий душу свою в мире сем сохранит её в жизнь вечную» (Ин. 12:24-25).
«И вот, один законник встал и, искушая Его, сказал: Учитель! что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную? Он же сказал ему: в законе что написано? как читаешь? Он сказал в ответ: возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всею крепостию твоею, и всем разумением твоим, и ближнего твоего, как самого себя. Иисус сказал ему: правильно ты отвечал; так поступай, и будешь жить» (Лк. 10:25-28).
Не управляя сознательно своими действиями, сомнамбулы наполняют своё существование ни к чему не ведущей и никому не нужной, бессмысленной суетой. Торопливый, опаздывающий бег - непонятно зачем. Не люди - но «тени», механическое сочетание ног, рук, туловища и головы. Лишь выйдя из этого состояния опьянения сном, понимаешь, что прежняя жизнь была переполнена «сумбуром и бредом».
«Возвращается и находит их спящими, и говорит Петру: Симон! ты спишь? не мог ты бодрствовать один час? Бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть в искушение: дух бодр, плоть же немощна. И, опять отойдя, молился, сказав то же слово. И, возвратившись, опять нашёл их спящими, ибо глаза у них отяжелели, и они не знали, что Ему отвечать. И приходит в третий раз и говорит им: вы всё ещё спите и почиваете? Кончено, пришёл час: вот, предаётся Сын Человеческий в руки грешников» (Мк. 14:37-41).
«А что вам говорю, говорю всем: бодрствуйте» (Мк. 13:37).
Словно тень бегу куда-то я, как тень.
Тороплюсь, опаздываю, падаю.
До отказа ерундой набив свой день.
(«Словно тень», 1982)
Ноги уносят мои руки и туловище,
И голова отправляется следом.
Словно с похмелья, шагаю по улице я,
Мозг переполнен сумбуром и бредом.
(«Бездельник», альбом «45», 1982)
Прожигая свои дни и года, укрывшиеся в собственных мирках-углах люди-«тени», тем не менее, всегда имеют возможность обратиться к свету. «Солнечный» мир постоянно согревает их, то вспыхивая, то едва тлея на дне души.
Сколько таких, сколько таких, как ты,
Сидят по углам, и каждый занят ерундой.
Но каждому солнце светит.
(«Серая тень», 1982)
Однако всем приятнее оставаться в «розовом сне» - ведь это почти не требует усилий, сознательной активности. Жить по навязанным миром правилам, где чёрное - подчас белое, а белое - это чёрное. К тому же, чтобы избавиться от здешнего морока и наваждения, необходимо сделать над собой усилие («протереть глаза»), а значит - уже проснуться, отринуть навязанные правила «игры», освободиться от узды дольнего мира, его «тормозов».
Сломай свои раз навсегда тормоза,
Глаза, пока не поздно, протри.
...
Очень быстро летят твои года,
А ты всё в розовом сне.
(«Посвящение Марку Болану» («Я иду туда, куда глаза мои глядят...»), 1982)
Завтра в восемь утра начнётся игра,
Завтра солнце встанет в восемь утра,
(«Игра», альбом «Ночь», 1986)
Весь день - игра. Весь мир - игра. И вот уже стирается грань между явью и сном.
И это - «судьба поколений». Больше всего огорчает, когда в сомнамбулические автоматы превращаются близкие, друзья.
Ты смотришь назад,
Но что ты можешь вернуть назад.
Друзья один за одним превратились в машины.
И ты уже знаешь,
Что это судьба поколений,
...
Теперь ты хочешь проснуться, но это не сон.
(«Ты мог бы», 1982-1985)
«Все спят». Звучит как смертельный приговор миру, лишённому жизни. Никто ни с кем не разговаривает, ничего не делает, никуда не выходит. Лоскутный и сонный мир отгороженных друг от друга сознаний. И только Вселенная, словно равнодушный маятник, вычитает из наших жизней час за часом, каплю за каплей. Не этим ли нектаром питается тот, из «Холодильника»?
Не превращая амриту нашей души в жизнь и преображение мира внешнего, мы обрекаем на гибель и мир, и себя.
Ни звонков, ни шагов, ни звона ключей,
Еле слышно часы у кровати стучат,
В этом доме все давно уже спят.
Только капля за каплей из крана вода,
Только капля за каплей из времени дни,
Ты пойдёшь рубить лес, но увидишь лишь пни.
(«Твой мир», альбом «Ночь», 1986)
Оказывается, нет ничего страшнее этого сна. Плена души, даже не ведающей, что она пленена, что она не принадлежит себе и даже - не живёт. На вечный вопрос, что первично: бытие или сознание, - Виктор отвечает, что второе. Цой призывает отринуть иллюзорный материальный «мир» и начать вспоминать и осознавать себя. Сделать первый шаг к жизни в Боге - устремить свою душу в небо. Словно пророк, Виктор призывает довериться ему, воспользоваться указанной им дорогой.
Ведь вырваться из этих оков в одиночку очень сложно. Нужно, чтобы кто-то услышал твой призыв о помощи и помог, научил говорить. Снова эта характеристика «живущих» как не-живущих, детей, не умеющих даже говорить. Более того, Цой даёт понять, что подобный сон - скорее не вина, а крест и испытание всех рождающихся в нашем мире. Что он навязан кем-то извне. И потому избавиться от него и повзрослеть можно лишь с помощью Кого-то другого по ту сторону. Так в тексте вновь подспудно встаёт тема борьбы Добра и Зла.
Помни, что нет тюрьмы страшнее, чем в голове.
Стань птицей, не думай о хлебе.
Я стану дорогой.
(«Стань птицей», предположительно 1983-1985)
Я не сплю, но я вижу сны,
Здесь нет моей вины.
Я нем, но ты слышишь меня,
И этим мы сильны.
(«Дождь для нас», 1982)
Образ хозяина Тюрьмы, первоисточника насилия и страха, от которого они исходят и к которому возвращаются, питая его и придавая ему новые силы, возникает за строками «Серой тени» и «Прохожего». Мысли как железные обручи, стягивающие волю и сознание, хорошо известны в христианской традиции - это прилоги (внушения).
Так Неназываемый стирает у людей их индивидуальности, их личности, превращая всех в серые тени - безвольные и покорные. Каждый день, из века в век.
Серая тень. Обручи-мысли давят мозг,
Каждый день, и я не знаю, как мне быть.
(«Серая тень», 1982)
Прихожу домой я ночью,
Завожу магнитофон,
И сосед за стенкой стонет,
Он увидел страшный сон.
(«Прохожий», альбом «Группа крови», 1988)
И тот, кто хотя бы раз попытался сбежать из тюрьмы, кто хотя бы издалека увидал горизонт Свободы, вряд ли поймёт того, кто даже не предпринял попытки пробудиться, кого устраивает этот мир и этот сон. И уж тем более второй не поймёт беглеца. Зачем? Ведь мир вполне комфортен и приятен, понятен. Лучше работай локтями и зубами, покрепче сжимай глаза - и будет тебе счастье. Вот он - «хороший жизненный план».
Цой тут же обращает внимание на главное различие между ними, лежащее в сознании. Второй даже не задумывается о том, что лежит за пределами иллюзии сна, он не чувствует чужеродности «своих» желаний, не чувствует стягивающих мозг обручей. Он закрыт для себя, для мира, для Бога. Он стремиться лишь всё получше спланировать, просчитать. Большой биологический компьютер.
Но это - путь к гибели. Мир стареет и приближается к смерти. Такова цена отгороженности («в-месте») и пребывания в своих уютных старых норках-квартирах, где всё привычно и понятно. Цена погружения в сон, где есть вроде бы всё - «свет, газ, телефон, горячая вода, радиоточка...», но всё это - ненастоящее. Всё - лишённое Бога. Ждать лета жизни, ничего не предпринимая для его приближения, - не безумие ли это?
Возвращаясь в последних строчках к иллюзорности и противоестественности окружающего мира, Виктор ещё раз подчёркивает и причину пребывания в этом сне, находящуюся в нашем сознании. Он призывает остановиться и не полагаться во всём на разум, не делать лишь «разумные» шаги в рамках «хорошего жизненного плана».
Тот, кто в пятнадцать лет убежал из дома,
Вряд ли поймёт того, кто учился в спецшколе.
Тот, у кого есть хороший жизненный план,
Вряд ли будет думать о чём-то другом.
Мы пьём чай в старых квартирах,
Ждём лета в старых квартирах,
В старых квартирах, где есть свет,
Газ, телефон, горячая вода,
Радиоточка, пол - паркет,
Санузел раздельный, дом кирпичный,
Одна семья, две семьи, три семьи...
Много подсобных помещений,
Первый и последний - не предлагать,
Рядом с метро, центр...
Все говорят, что мы в-месте...
Все говорят, но немногие знают, в каком.
А из наших труб идёт необычный дым.
Стой! Опасная зона! Работа мозга!..
(«Бошетунмай», альбом «Группа крови», 1988)
Цою скучно смотреть изо дня в день это кино, в котором люди - лишь статисты-машины, выполняющие определённые режиссёром действия.
Мне скучно смотреть сегодня кино,
Кино уже было вчера.
(«Пора», альбом «46», 1983)
Я ко всему уже привык, всё началось уже давно.
Да, наверно, в это время там, внизу, всё так похоже на кино.
(«Около семи утра», 1984)
Выйти из кино невозможно без метанойи, изменения сознания. Механически выведенный из этого сна, словно наркоман, будет по-прежнему желать в нём оказаться, будет стремиться вернуться. Будет продолжать играть по тем правилам, смотреть на мир - и видеть лишь отголоски сна, смотреть на всё глазами спящего.
Мы вышли из кино,
Мы вышли из кино,
Ты хочешь там остаться,
Но сон твой нарушен.
Ты так любишь эти фильмы,
Мне знакомы эти песни.
Ты так любишь кинотеатры,
Мы вряд ли сможем быть вместе.
Ты смотришь мне в глаза,
А я смотрю вперёд,
Ты говоришь, что я похож на киноактёра,
И ты меня зовёшь, а я иду домой,
Я знал, что будет плохо,
Но не знал, что так скоро.
(«Фильмы», альбом «Ночь, 1986)
Для пробуждения необходимо пройти трёхдневное крещение, трёхдневное омытие мёртвой и живой водой. Должно пройти три дня, отводимых в христианской традиции на переход из одного мира в другой. Но не есть ли Пробуждение актом Воскресения, выводящим человека из-под власти этого мира и его князя? Однако вывести из-под власти смерти и физическое тело удалось в истории пока лишь одному Иисусу.
Третий день с неба течёт вода,
Очень много течёт воды.
Говорят, так должно быть здесь,
(«Каждую ночь», альбом «46», 1983)
Но мир ждёт перемен. Этого требуют души («сердца»), требуют чувства («глаза», «смех», «слёзы»), требует сама человеческая природа («пульсация вен»). Всё, кроме разума. Рациональный разум привык жить во сне, где ему всё понятно. К чему неизвестность? Это нерационально. Но печаль и радость, вечные спутники метанойи, выводят из сна, проводя сквозь тёмную ночь души.
Выводя из мира, где вместо подлинных чувств и их тепла - отражения, холодные и искусственные блики («стёкла»), где вместо сверкания душ и их животворящего света («огня», традиционного символа творения) - холодный, всё заволакивающий и удушающий дым, символ тления и умирания. И вот душа сгорает дотла, расточая своим жаром один из множества повторяющихся дней. Сгореть дотла от боли и любви - не это ли путь сквозь мрак, путь, выводящий из иллюзорного мира в жизнь истинную? Иллюзии должны быть сожжены, иначе они утянут на дно переплывающего через реку Стикс.
В то же время в первой строфе возникает уже знакомый образ города, живущего под светом «звезды по имени Солнце». Города, в котором две тысячи лет назад уже был убит Пришедший вывести мир из сна в день.
Проснувшиеся пытаются согреться в холодной ночи с помощью спичек, газа, пока не понимают, что единственный истинный свет и тепло заключены в них самих. Лишь внутри - выход из этого мрачного и пустого мира. Словно слепые котята, пробуждённые ещё не мудры и не умелы, но уже способны понимать друг друга и мир. И в этот момент привычный круг вещей («сигареты», «чай»), ставшие обыденными действия пытаются вернуть их в мир иллюзий. В душе, а скорее, в разуме, вспыхивает страх перемен, страх разрушения привычного порядка вещей и событий. Но и страх, один из сильнейших стягивающих обручей, отступает: «Перемен! Мы ждём перемен!»
Вместо тепла - зелень стекла,
Вместо огня - дым,
Из сетки календаря выхвачен день.
Красное солнце сгорает дотла,
День догорает с ним,
На пылающий город падает тень.
Перемен! - требуют наши сердца.
Перемен! - требуют наши глаза.
В нашем смехе и в наших слезах,
И в пульсации вен:
«Перемен!
Мы ждём перемен!»
Электрический свет продолжает наш день,
И коробка от спичек пуста,
Но на кухне синим цветком горит газ.
Сигареты в руках, чай на столе - эта схема проста,
И больше нет ничего, всё находится в нас.
...
Мы не можем похвастаться мудростью глаз
И умелыми жестами рук,
Нам не нужно всё это, чтобы друг друга понять.
Сигареты в руках, чай на столе - так замыкается круг,
И вдруг нам становится страшно что-то менять.
...
«Перемен!
Мы ждём перемен!»
(«Перемен», 1984-86, альбом «Последний герой», 1989)
Пробуждённые видят наш мир в его истинном облике: грязь снега, неестественность «талой воды», луну - царицу мира иллюзий и сна. Они бодры и сильны. Они идут, чтобы зажечь в холодном дольнем мире костры, наполнить его светом и теплом. Привнести в него жизнь. Так возникает один из самых частых образов в поэзии Виктора Цоя - идущий по миру герой. Последний герой.
Шагающие приглашают слушателей присоединиться к их песни, к их танцу - этим мистериям, творящим миры. Мистериям, в которых выражаются сердце и чувства, но не разум. Словно волхвы, увидевшие Вифлеемскую звезду, они предрекают рождение нового мира. Им вторят стихии (огонь и вода) и древние языческие боги. Поверив, герои вступают на мост между мирами, с тем, чтобы завершить начатое две тысячи лет назад. И только слабые духом и желающие остаться в иллюзорном сне, жить, не приходя в сознание, продолжают кричать, что они не виноваты в своём безволии. Кричать, и ничего не делать. Ведь это всегда так удобно - винить во всём кого-то другого.
На улице снег утратил свою белизну,
В стеклянности талой воды мы видим луну.
Мы идём, мы сильны и бодры...
Замёрзшие пальцы ломают спички,
От которых зажгутся костры.
Попробуй спеть вместе со мной,
Вставай рядом со мной... (2 раза)
Это наш день, мы узнали его по расположению звёзд,
Знаки огня и воды, взгляды богов.
И вот мы делаем шаг на недостроенный мост,
Мы поверили звёздам,
И каждый кричит: «Я готов!»
...
Те, кто слаб, живут из запоя в запой,
Кричат: «Нам не дали петь!»
Кричат: «Попробуй тут спой!»
Мы идём, мы сильны и бодры...
Замёрзшие пальцы ломают спички,
От которых зажгутся костры.
(«Попробуй спеть вместе со мной», 1986, альбом «Группа крови», 1988)
Продолжение следует.