Математическая свара 1936 года и ее отражение в научном эпосе XXI века
В продолжение предыдущих постов
Письмо В.Серпинского к А.Данжуа (Варшава, 30.07.1936)
АН СССР. 11.07.1936
А.Вейль - П.Дюгаку (02.12.1978)
Французские математики (А.Лебег, А.Данжуа, П.Монтель) 5-7 августа 1936
Диктовки В.А.Ефремовича, 1986-1987
Вожаки рабочей молодежи, 1929
Советская власть и математики, 1936
Н.Н. Лузин--А.Н.Крылову, 12.02.1936
Показания участников. Люстерник (1967), Лаврентьев (1974)
Показания участников. Понтрягин, 1982-1983
Показания участников. П.С.Александров (1980)
Несколько замечаний к показаниям участников
История математики, а точнее ее история
Шмидт защищался до последнего...
Правда-матка в коллективной памяти научного сообщества
Про рифму "розы"
Еще про идеальную вешалку для собак
Дело Лузина и публикации советских математиков за границей после 1936
По большому счету и сам Лузин Николай Николаевич, и его защитники, и большинство нападавших заслуживает позитивной памяти.
По-большому счету, эта история закончилась happy-end'ом. Лузин был снят с поста "главного математика" (и это было хорошо). Он остался цел и остался в Академии, что, разумеется, тоже было хорошо.
Но история эта нехорошая, как на нее ни смотри, а участникам афёры с изгнанием Лузина из Академии это чести никак не делает (в качестве таковых выступили с разной степенью энтузиазма, по крайней мере, Александров, Гельфонд, Колмогоров, Люстерник, Соболев, Хинчин, Шнирельман).
Случись история годом позже - и, наверное, не снес бы головы ни сам Лузин, ни нападавшие на него. Если бы Лузина изгнали в 1936, это с большой вероятностью вспомнили бы в 1937 (что тоже повлекло бы печальные последствия).
И все же стоит задуматься.
Хоть дело происходило в эпическом "том времени", но, по совместительству, это было лето 1936 года. О том, что за тридцать шестым годом последует Тридцать Седьмой, участники истории могли и не догадываться. Вряд ли знали об этом Сталин, Ежов, Эйхе, Евдокимов, Косиор... Вопрос о восприятии мира 36 года его обитателями не очевиден. У участников вряд ли была идея Лузина посадить, и едва ли они думали, что это ему угрожает. Что касается Шнирельмана, то вот слова, сказанные Понтрягиным 40-50 лет спустя
Шнирельман был незаурядный, талантливый человек с большими странностями. Было в нём что-то неполноценное, какой-то психический сдвиг.
Может Лев Семенович был прав?
Публикация статьи в Правде с большой вероятностью могла втянуть в дело Мехлиса (да и в самом деле он заинтересовался, и ничего хорошего в его интересе не было). Того самого Мехлиса, который был главой ГлавПура, Наркомом Государственного контроля, который отличился на Крымском фронте... Но им он был в эпическом "том времени". А летом 36 года он был газетчиком и в будущих качествах еще не был известен.
Что касается людей типа Кольмана или Яновской, то их звездный час пришелся на 29-31 годы, когда радикальные сторонники системы имели карт-бланш на свои художества. К середине 30х их возможности были ограничены. Добавлю, мы знаем, что Яновская в деле Лузина была не последней участницей, а в отношении Кольмана имеем лишь домыслы.
Что касается "группировки Мехлиса-Кольмана", которая склоняется в связи с этим делом, то ее существование может рассматриваться в качестве гипотезы, но доказательная база в отношении подвигов Соловья-разбойника представляется более солидной.
Решительно атаковавшие Александров, Гельфонд, Колмогоров, Люстерник, Хинчин, Шнирельман были учениками Лузина. Да, были. Но самоутверждение их в качестве математиков и становление в качестве самостоятельных ученых проходили через конфликты с Лузиным (о чем, например, свидетельствовал Люстерник в статье о Лузитании) и выход из Лузинской тематики. Похоже, что по времени жесткие конфликты предшествовали защите ими диссертаций, причем вполне самостоятельных диссертаций. У них могли быть основания видеть в себе 'self-made man'. Может быть позже кто-то из них (насмотревшись на других и на себя) мог сменить это мнение, но то было позже.
Понятно, что в горячем июле 36 года дело разума отстаивали те, кто были на стороне Лузина, из его учеников это Меньшов, Бари, Новиков (скорее всего, на стороне Лузина был и Лаврентьев). Понятно, что они вызывают сочувствие. Понятно, что выступление против охваченной единым духовным порывом беспартийной и партийной общественности требовало немалого мужества. Однако интересно посмотреть на линию раздела. Меньшов и Бари всю жизнь занимались т.ф.д.п., т.е. продолжали то, чему они учились у Лузина, а Новиков постепенно проэволюционировал в логику, долго оставаясь внутри Лузинской парадигмы (выходит, что лишь Лаврентьев мирно отошел в иную тематику).
Т.е., за катавасией (кроме человеческих конфликтов, о которых мы, собственно, и не знаем), просматривается научная составляющая. Об этой составляющей писал Люстерник, о ней же говорил в 36 году ректор МГУ Бутягин. Глобальной причиной конфликта было то, что и сама Московская школа, и ее отдельные представители перерастали Лузина, который однако-таки был основателем новой московской математики (я потом попытаюсь точнее сформулировать эти тезисы, но вообще-то, см. статью Люстерника о Лузитании). Лузин (при наличии у него многих бесспорных достоинств) был неудачным персонажем на посту "главного математика", взрыву 1936г. предшествовало его усиление в 1935 году.
Так или иначе, в фаланге атакующих лузитан оказалась брешь (а усилия Новикова и Меньшова, видимо, не пропали даром). На комиссии Бернштейн упорно отстаивал точку зрения, что может поведение Лузина и бывало недостойным, но оснований для его исключения из Академии нет. Лузин называл в качестве возможных свидетелей зашиты Голубева и Крылова. Крылов появился в последний лень и поддержал позицию Бернштейна.
Что касается широких кругов академиков, то затея математиков не должна была вызвать у них энтузиазма (создававшийся прецедент был явно опасным). В порядке деловой переписки и в индивидуальном порядке депеши шли вверх по инстанциям, Бауману в ЦК, Межлауку в Совнарком, а также просто вверх в ЦК, лично Молотову и Сталину. Замечу, что идущие вверх письма сами по себе не являются ни свидетельством интереса верхов, ни свидетельством инициативы сверху. Как и на каком уровне увязло это дело, мы не знаем (по математическому фольклору, переданному Ефремовичем и С.П.Новиковым, на Сталине). Вообще-то, обвинения, предъявленные Лузину, могли казаться серьезными для академической разборки, но с юридической точки зрения в них не было ничего, а с точки зрения высших властей они должны были выглядеть как Батрахомиомахия. Так или иначе, дело остановилось, Лузин из Академии исключен не был (и так или иначе,
многие люди приложили к тому свои усилия).
Продолжения дела в следующем календарном году не последовало. Тогдашний случайный процесс не обошел математиков, но связи известных случаев с делом Лузина не просматривается.
История не имела и других приписываемых ей последствий. В стране прошла серия разборок, где местные проблемы пытались решить под лозунгом борьбы с местными лузиными. Как будто, ничем серьезным это не кончилось.
Советские математики получили (стараниями друзей Лузина - Серпинского, Данжуа, Лебега,...) проблемы с публикациями во Франции и в Польше (где вышло в 36 году больше половины заграничных публикаций советских авторов), разумеется не всех советских математиков это коснулось. Но случилась Война, а потом и Холодная война, и на том подобные публикации прекратились. Дело Лузина тут ни причем.
В эпическом времени газета "Правда" отливала в граните. В обычной жизни содержание вчерашней газеты помнить не положено. Для власть имущих такая память, как сейчас нежелательна, так была нежелательной и тогда. "Правды" это тоже касалось. Как и сейчас, очередная шумная кампания затмевала предыдущую.
Лузин не лишался в 36 году средств к существованию (при нем была зарплата советского академика) и не подвергался пожизненному остракизму.
Впрочем, при всех этих оговорках, история была неприглядна, а ее участники внутри научного мира были могущественны. Говорили о ней мало....
Новый этап начался со статьи Юшкевича "Дело Лузина" в сборнике "Репрессированная наука" 1991 года. Цель Юшкевича была замаскировать роль С.А.Яновской (и, возможно, кого-либо еще) в событиях конца 20х - 30х годов. Ради этого раздувалась фигура Кольмана, которая могла бы затенить действия иных людей. Не исключено, что главной целью Юшкевича было опередить других авторов и создать удобную версию падения Егорова (1930).
В изложении Юшкевича свара 36 года превратилась в атаку могущественных сил сверху, которую, как могло сдерживало научное сообщество, белое и почти пушистое.
Версия была в струе тогдашних разоблачений, ученому миру она понравилась. Люди, знавшие, что было на самом деле, от старших товарищей тогда еще существовали. Но версия Юшкевича казалась всем удобной. Рассказы Понтрягина и Ефремовича проигнорировали, а про статью Люстерника к тому времени забыли.
У этой версии был недостаток. Она исходила из того, что документы были не опубликованы, и никто не мог проверить, насколько точно автор на них ссылался.
Следующая версия "дела Лузина" появилась в сопроводительной статье Демидова и Есакова к сборнику документов, 1999 (кстати, забавно, что к документам, упоминаемым Юшкевичем, было добавлено мало, хотя и с большой помпой). В ней участники-математики были представлены как сборище законченных уродов, принимавших участие в интриге Мехлиса против Лузина и в преподании Сталиным показательного урока науке. Если читатель не ограничивался вступительной статьей, где все было разложено по полочкам, а смотрел и Стенограмму 1936 года, то он имел возможность либо составить свою точку зрения (и кто-то ее составлял), либо окончательно уверовать в свое полное духовное превосходство над этими самыми Александровым, Гельфондом, Колмогоровым, Люстерником, Понтрягиным, Соболевым, Хинчиным, Шмидтом, Шнирельманом.
В силу последнего обстоятельства, новая версия тоже оказалась люба ученому миру. Наше время вовсе не обладает всеми негативными сторонами, которые ему приписываются. Но для него характерно подревнение разных профессий, а также торжество нетрадиционных интеллектуальных ориентаций. На этом фоне (который в глубине души все понимают) очень хочется кого-нибудь превзойти (и путь к тому есть лишь один...).
И мы все движемся и движемся вперед. Духовная потребность в научном былинно-эпическом творчестве растет, и его дальнейшее развитие представляется неизбежным.
UPD (2020). См ниже комментарий
https://pustoj-zhurnal.livejournal.com/39123.html?thread=1607379#t1607379
Письмо В.Серпинского к А.Данжуа (Варшава, 30.07.1936)
АН СССР. 11.07.1936
А.Вейль - П.Дюгаку (02.12.1978)
Французские математики (А.Лебег, А.Данжуа, П.Монтель) 5-7 августа 1936
Диктовки В.А.Ефремовича, 1986-1987
Вожаки рабочей молодежи, 1929
Советская власть и математики, 1936
Н.Н. Лузин--А.Н.Крылову, 12.02.1936
Показания участников. Люстерник (1967), Лаврентьев (1974)
Показания участников. Понтрягин, 1982-1983
Показания участников. П.С.Александров (1980)
Несколько замечаний к показаниям участников
История математики, а точнее ее история
Шмидт защищался до последнего...
Правда-матка в коллективной памяти научного сообщества
Про рифму "розы"
Еще про идеальную вешалку для собак
Дело Лузина и публикации советских математиков за границей после 1936
По большому счету и сам Лузин Николай Николаевич, и его защитники, и большинство нападавших заслуживает позитивной памяти.
По-большому счету, эта история закончилась happy-end'ом. Лузин был снят с поста "главного математика" (и это было хорошо). Он остался цел и остался в Академии, что, разумеется, тоже было хорошо.
Но история эта нехорошая, как на нее ни смотри, а участникам афёры с изгнанием Лузина из Академии это чести никак не делает (в качестве таковых выступили с разной степенью энтузиазма, по крайней мере, Александров, Гельфонд, Колмогоров, Люстерник, Соболев, Хинчин, Шнирельман).
Случись история годом позже - и, наверное, не снес бы головы ни сам Лузин, ни нападавшие на него. Если бы Лузина изгнали в 1936, это с большой вероятностью вспомнили бы в 1937 (что тоже повлекло бы печальные последствия).
И все же стоит задуматься.
Хоть дело происходило в эпическом "том времени", но, по совместительству, это было лето 1936 года. О том, что за тридцать шестым годом последует Тридцать Седьмой, участники истории могли и не догадываться. Вряд ли знали об этом Сталин, Ежов, Эйхе, Евдокимов, Косиор... Вопрос о восприятии мира 36 года его обитателями не очевиден. У участников вряд ли была идея Лузина посадить, и едва ли они думали, что это ему угрожает. Что касается Шнирельмана, то вот слова, сказанные Понтрягиным 40-50 лет спустя
Шнирельман был незаурядный, талантливый человек с большими странностями. Было в нём что-то неполноценное, какой-то психический сдвиг.
Может Лев Семенович был прав?
Публикация статьи в Правде с большой вероятностью могла втянуть в дело Мехлиса (да и в самом деле он заинтересовался, и ничего хорошего в его интересе не было). Того самого Мехлиса, который был главой ГлавПура, Наркомом Государственного контроля, который отличился на Крымском фронте... Но им он был в эпическом "том времени". А летом 36 года он был газетчиком и в будущих качествах еще не был известен.
Что касается людей типа Кольмана или Яновской, то их звездный час пришелся на 29-31 годы, когда радикальные сторонники системы имели карт-бланш на свои художества. К середине 30х их возможности были ограничены. Добавлю, мы знаем, что Яновская в деле Лузина была не последней участницей, а в отношении Кольмана имеем лишь домыслы.
Что касается "группировки Мехлиса-Кольмана", которая склоняется в связи с этим делом, то ее существование может рассматриваться в качестве гипотезы, но доказательная база в отношении подвигов Соловья-разбойника представляется более солидной.
Решительно атаковавшие Александров, Гельфонд, Колмогоров, Люстерник, Хинчин, Шнирельман были учениками Лузина. Да, были. Но самоутверждение их в качестве математиков и становление в качестве самостоятельных ученых проходили через конфликты с Лузиным (о чем, например, свидетельствовал Люстерник в статье о Лузитании) и выход из Лузинской тематики. Похоже, что по времени жесткие конфликты предшествовали защите ими диссертаций, причем вполне самостоятельных диссертаций. У них могли быть основания видеть в себе 'self-made man'. Может быть позже кто-то из них (насмотревшись на других и на себя) мог сменить это мнение, но то было позже.
Понятно, что в горячем июле 36 года дело разума отстаивали те, кто были на стороне Лузина, из его учеников это Меньшов, Бари, Новиков (скорее всего, на стороне Лузина был и Лаврентьев). Понятно, что они вызывают сочувствие. Понятно, что выступление против охваченной единым духовным порывом беспартийной и партийной общественности требовало немалого мужества. Однако интересно посмотреть на линию раздела. Меньшов и Бари всю жизнь занимались т.ф.д.п., т.е. продолжали то, чему они учились у Лузина, а Новиков постепенно проэволюционировал в логику, долго оставаясь внутри Лузинской парадигмы (выходит, что лишь Лаврентьев мирно отошел в иную тематику).
Т.е., за катавасией (кроме человеческих конфликтов, о которых мы, собственно, и не знаем), просматривается научная составляющая. Об этой составляющей писал Люстерник, о ней же говорил в 36 году ректор МГУ Бутягин. Глобальной причиной конфликта было то, что и сама Московская школа, и ее отдельные представители перерастали Лузина, который однако-таки был основателем новой московской математики (я потом попытаюсь точнее сформулировать эти тезисы, но вообще-то, см. статью Люстерника о Лузитании). Лузин (при наличии у него многих бесспорных достоинств) был неудачным персонажем на посту "главного математика", взрыву 1936г. предшествовало его усиление в 1935 году.
Так или иначе, в фаланге атакующих лузитан оказалась брешь (а усилия Новикова и Меньшова, видимо, не пропали даром). На комиссии Бернштейн упорно отстаивал точку зрения, что может поведение Лузина и бывало недостойным, но оснований для его исключения из Академии нет. Лузин называл в качестве возможных свидетелей зашиты Голубева и Крылова. Крылов появился в последний лень и поддержал позицию Бернштейна.
Что касается широких кругов академиков, то затея математиков не должна была вызвать у них энтузиазма (создававшийся прецедент был явно опасным). В порядке деловой переписки и в индивидуальном порядке депеши шли вверх по инстанциям, Бауману в ЦК, Межлауку в Совнарком, а также просто вверх в ЦК, лично Молотову и Сталину. Замечу, что идущие вверх письма сами по себе не являются ни свидетельством интереса верхов, ни свидетельством инициативы сверху. Как и на каком уровне увязло это дело, мы не знаем (по математическому фольклору, переданному Ефремовичем и С.П.Новиковым, на Сталине). Вообще-то, обвинения, предъявленные Лузину, могли казаться серьезными для академической разборки, но с юридической точки зрения в них не было ничего, а с точки зрения высших властей они должны были выглядеть как Батрахомиомахия. Так или иначе, дело остановилось, Лузин из Академии исключен не был (и так или иначе,
многие люди приложили к тому свои усилия).
Продолжения дела в следующем календарном году не последовало. Тогдашний случайный процесс не обошел математиков, но связи известных случаев с делом Лузина не просматривается.
История не имела и других приписываемых ей последствий. В стране прошла серия разборок, где местные проблемы пытались решить под лозунгом борьбы с местными лузиными. Как будто, ничем серьезным это не кончилось.
Советские математики получили (стараниями друзей Лузина - Серпинского, Данжуа, Лебега,...) проблемы с публикациями во Франции и в Польше (где вышло в 36 году больше половины заграничных публикаций советских авторов), разумеется не всех советских математиков это коснулось. Но случилась Война, а потом и Холодная война, и на том подобные публикации прекратились. Дело Лузина тут ни причем.
В эпическом времени газета "Правда" отливала в граните. В обычной жизни содержание вчерашней газеты помнить не положено. Для власть имущих такая память, как сейчас нежелательна, так была нежелательной и тогда. "Правды" это тоже касалось. Как и сейчас, очередная шумная кампания затмевала предыдущую.
Лузин не лишался в 36 году средств к существованию (при нем была зарплата советского академика) и не подвергался пожизненному остракизму.
Впрочем, при всех этих оговорках, история была неприглядна, а ее участники внутри научного мира были могущественны. Говорили о ней мало....
Новый этап начался со статьи Юшкевича "Дело Лузина" в сборнике "Репрессированная наука" 1991 года. Цель Юшкевича была замаскировать роль С.А.Яновской (и, возможно, кого-либо еще) в событиях конца 20х - 30х годов. Ради этого раздувалась фигура Кольмана, которая могла бы затенить действия иных людей. Не исключено, что главной целью Юшкевича было опередить других авторов и создать удобную версию падения Егорова (1930).
В изложении Юшкевича свара 36 года превратилась в атаку могущественных сил сверху, которую, как могло сдерживало научное сообщество, белое и почти пушистое.
Версия была в струе тогдашних разоблачений, ученому миру она понравилась. Люди, знавшие, что было на самом деле, от старших товарищей тогда еще существовали. Но версия Юшкевича казалась всем удобной. Рассказы Понтрягина и Ефремовича проигнорировали, а про статью Люстерника к тому времени забыли.
У этой версии был недостаток. Она исходила из того, что документы были не опубликованы, и никто не мог проверить, насколько точно автор на них ссылался.
Следующая версия "дела Лузина" появилась в сопроводительной статье Демидова и Есакова к сборнику документов, 1999 (кстати, забавно, что к документам, упоминаемым Юшкевичем, было добавлено мало, хотя и с большой помпой). В ней участники-математики были представлены как сборище законченных уродов, принимавших участие в интриге Мехлиса против Лузина и в преподании Сталиным показательного урока науке. Если читатель не ограничивался вступительной статьей, где все было разложено по полочкам, а смотрел и Стенограмму 1936 года, то он имел возможность либо составить свою точку зрения (и кто-то ее составлял), либо окончательно уверовать в свое полное духовное превосходство над этими самыми Александровым, Гельфондом, Колмогоровым, Люстерником, Понтрягиным, Соболевым, Хинчиным, Шмидтом, Шнирельманом.
В силу последнего обстоятельства, новая версия тоже оказалась люба ученому миру. Наше время вовсе не обладает всеми негативными сторонами, которые ему приписываются. Но для него характерно подревнение разных профессий, а также торжество нетрадиционных интеллектуальных ориентаций. На этом фоне (который в глубине души все понимают) очень хочется кого-нибудь превзойти (и путь к тому есть лишь один...).
И мы все движемся и движемся вперед. Духовная потребность в научном былинно-эпическом творчестве растет, и его дальнейшее развитие представляется неизбежным.
UPD (2020). См ниже комментарий
https://pustoj-zhurnal.livejournal.com/39123.html?thread=1607379#t1607379