Гл 3. Видение
PREV | NEXT
содержание
3.3. Пути освоения
Сигнал тревоги
Пути освоения
Восприятие
Субъект и мир
Культурология видения
Я ударяю по бильярдному шару. Это вызывает цепочку столкновений. Шары ударяются друг о друга, обмениваясь энергией. Картина разлетающихся шаров символизирует цепь (или дерево) причинно-следственных связей. Схема стимул - реакция также может быть рассмотрена с точки зрения физической причинности. Возможно, образ ряда костяшек домино, падающих друг за другом, лучше подошел бы для нашей цели. Здесь при падении каждой костяшки выделяется запасенная в ней потенциальная энергия, часть которой идет на «активизацию» следующей костяшки. Еще лучше подошел бы образ цепочки разнообразных устройств, приводящих в действие друг друга.
Связанные причинно-следственными связями процессы этой цепи событий, в сущности, равноправны. Ни один из них не находится в некотором привилегированном положении. Уподобляя работу организма падению ряда костяшек домино, мы можем перенести на него это последнее утверждение. Что же заставляет нас выделять в этой последовательности отдельным звеном сенсорную систему (или систему восприятия)? Как мы проводим границы между звеньями? Ответ на поставленный вопрос не кажется нам элементарным.
Внутренний мир существа сложен и многообразен, наполнен различными ощущениями. Речь идет об ощущении положения своего тела, отдельных его членов, боли, равновесия, всевозможных вкусах и запахах, а также визуальных и акустических впечатлениях. Все это можно мыслить механистически, как обработку сигналов и переключение доминант. Мы могли бы проследить, как состояние голода выливается в ориентировочную активность, поиск, как шимпанзе замечает яблоко, как включаются механизмы двигательной активности, и шимпанзе подбегает, берет яблоко в руку, кусает его, как по нервной системе пробегают импульсы, вызывающие, допустим, реакцию глотания, и как в конечном счете эта цепочка активностей затихает, не оставляя никакого следа. Все это никак не завязано на институцию «я».
Между тем, как это следует со всей очевидностью из нашего внутреннего опыта, все перечисленные выше ощущения в конечном счете оказываются присвоенными системой «я». Все эти ощущения и действия станут полноправными персонажами совместных деятельностей, станут предметом выражения, хотя по большому счету значительная их часть всегда будет с трудом поддаваться описанию, и мы всегда будем чувствовать некоторую беспомощность, пытаясь выразить в словах свои «чувства».
Очевидно, что нашей главной исследовательской задачей является анализ того, как происходила интеграция слаженной системы ощущений и зарождающейся институции личной истории. В каком-то смысле мы намерены написать «историю присвоения».
Во всех практиках, разобранных нами выше, начиная с практики указания и заканчивая распределением инвентаря (где начинает набирать силу протокол «я»), работает образная ткань. Следует ли допустить, что в практике вúдения эта образная ткань работает как-то по-особому? Мы считаем, что у нас нет оснований выделять в этом отношении вúдение из ряда других практик. На что действительно следует обратить внимание, так это на то, что сами совместные деятельности, о которых тут идет речь, существенно различаются. И различаются они прежде всего тем, какое место в структуре этих деятельностей занимают «внешние предметы».
В структуре указания яблоко - это прежде всего объект, до которого нужно дотянуться. Топор в структуре распределения инвентаря - это прежде всего объект, который нужно взять с собой. Сенсорная составляющая здесь носит подчиненный характер. Однако предметом совместной деятельности вúдения является именно сенсорная составляющая отношений существа и объекта (яблока). Такова объективная структура деятельности вúдения. Точнее говоря, то, что является предметом совместной деятельности вúдения, мы теперь и называем сенсорной составляющей. Именно с такой структурной точки зрения во взаимодействии существа и объекта выделяется звено восприятия (самостоятельное звено).
Отметим, что причины, по которым мы можем не видеть предмет, бывают различными. Иногда предмет скрыт от нас за преградой. Это внешняя причина. В других случаях не срабатывает система распознавания. На стол кладут лист бумаги, испещренный линиями, и говорят: «Ты видишь здесь кролика? Всмотрись». Но я не вижу. Животные - такие, например, как осьминоги - умеют мимикрировать, принимая окраску поверхности, на которой находятся. Их тяжело разглядеть. Бывает, что я смотрю на стол, заваленный предметами, и не вижу нужный предмет, пока мне не укажут: «Ну вот же он, перед твоими глазами». Такую причину невúдения можно назвать внутренней. Культурная практика не делает тут различения. В любом случае мы скажем, что не увидели предмет. В действительности заранее и нельзя сказать, по какой причине (внешней или внутренней) это произошло.
Нас просят подать мяч. Невúдение не охватывает всех причин, по которым мы не можем выполнить просьбу. Допустим, у нас связаны руки или мы парализованы воздействием лекарства. В этом случае мы не скажем, что не видим мяч, потому что фактически мы его видим. Таким образом, практика вúдения выделяет строго определенное звено в причинно-следственной цепи от объекта до нашего действия, не включая туда звено двигательной активности. Двигательная активность проходит по другому ведомству. Как же так получилось?
Если мы видим мяч - значит, он там есть. Вне зависимости от того, можем мы его достать или нет, это важная информация. Мы и не сомневались, что выделение нужного звена имеет важное экологическое значение. Нашими глазами могут воспользоваться другие члены сообщества. Но как практикой вúдения была нащупана граница, очертившая, таким образом, сферу восприятия?
Можно ли, например, считать, что граница проходит в районе системы распознавания? Если мы смотрим на лицо человека, то мы сразу понимаем, мужчина перед нами или женщина. Очень редко приходится сомневаться или ошибаться. Здесь распознавание доведено до бинарной аппозиции. Тут мы имеем дело с узким местом, как бы с бутылочным горлышком. Можно представить себе ячейку памяти, куда записывается информация в формате Да/Нет. При необходимости эта информация считывается. Поневоле мы возвращаемся к проблеме образов, вторгаемся в область психологии восприятия, столь загадочную для современной естественнонаучной мысли.
Каждая совместная деятельность представляет собой пригнанные друг к другу отношение существ к внешнему объекту и коммуникацию (внешним объектом могут служить также тела самих существ). Совместные деятельности отличаются друг от друга характером упомянутого отношения. Различные деятельности сосуществуют. Эти культуры возникают естественным образом. Их существование опирается на экологическую пользу и естественный отбор. Одна из таких культур - вúдение.
Разумеется, различные деятельности обслуживаются различными знаками. Существо постепенно врастает в эти практики. Оно научается использовать знаки в подходящей ситуации (по назначению) и относиться к внешним объектам соответствующим образом.
В этой картине пока нет места субъективному осмыслению самого знака. Знак употребляется стихийно, хотя мы и не можем сказать, что «непосредственно», так как его употребление встроено в структуру протокола «я». Представьте себе резвящуюся детвору. «Я вижу мячик!» - выкрикивает ребенок и бежит дальше. Ребенок практикует вúдение. Он не понял бы нас, если бы мы спросили: «Что значит, что ты видишь мяч?» Возможно, что на месте ребенка мы заговорили бы об образе мяча в своем сознании.
Какой путь ведет нас к практике образов, о которых в своей повседневной жизни мы рассуждаем достаточно свободно. То же ли это самое, что и практика вúдения? Если нет, то связаны ли эти практики друг с другом? Представляется, что это не то же самое в буквальном смысле.
Витгенштейн в одной из своих записей [3, 262] приводит следующую фразу: «Я вижу его сейчас перед собой как живого». Это весьма примечательный пример. Предметом этого выражения является образ как таковой. Это новая для нас ситуация. В стандартном варианте вúдения («Я вижу мяч») образ входит в структуру деятельности, но не является непосредственным предметом выражения. В примере из Витгенштейна собеседник, не посвященный в контекст, не может даже представить, о ком идет речь. Ясно только, что речь идет об образе некоторого человека. Мы имеем дело с нетипичным случаем практики вúдения. Образ собственной персоной стал персонажем личной истории. Мы вплотную подошли к освоению образов. Это знаменательный момент. Именно здесь обозначается долгожданная граница.
Мы допускаем, что практика такого типа решает свою экологическую задачу и могла бы в некоторый момент стать естественной частью личной истории. Мы могли бы поставить вопрос о том, как подобная практика могла бы сформироваться. В любом случае личная история приобретает благодаря этой практике мощный импульс. Теперь нам придется говорить о человеке, практикующем образы. Теперь это уже не просто «образная ткань», как мы выражались ранее, но образы в буквальном смысле, потому что о них можно рассказать (и помыслить). Очевидно, что манипулирование образной тканью доступно и животным, но только у человека эта способность становится фрагментом личной истории. Это существенный прорыв. Картина восприятия, оформляемого поступью культуры, приобретает знакомые нам по собственному опыту очертания. Теперь мы можем помыслить, как этот стол и торшер стоят здесь в то время, когда на них никто не смотрит.
«Я видел, как поваленное дерево перегородило дорогу». Как работает это высказывание? Когда я это говорю, обращаюсь ли я к образу поваленного дерева или просто произношу фразу, приготовленную заранее, то есть в тот самый момент, когда я имел возможность видеть само дерево? Существуют однозначные случаи, где без обращения к образу не обойтись. Я каждый день выхожу на остановке автобуса и иду к школе по некоторому маршруту. Предположим, что меня сейчас спросят: «Сколько раз ты пересекаешь дорогу на этом маршруте?» Я проделал этот путь тысячу раз, но никогда не занимался таким подсчетом. Мне придется пройти этот путь еще раз - мысленно - и подсчитать количество пересечений. Это не очень сложно проделать. Маршрут хорошо сохранился у меня в голове. Фактически практика мысленного подсчета пересечений задействует образ маршрута. В обычном вúдении задействован скорее сам тигр, чем образ тигра. В примере с подсчетом пересечений произошло смещение деятельности. Разумно предположить, что такая смещенная совместная деятельность является производной от обычного вúдения. Уже в нашем примере с деревом непонятно, к чему мы обращаемся.
В обычном вúдении (засвидетельствовании связи особого рода), хотя мы и говорим, что задействован объект, образ является физиологическим посредником. Однако здесь он не становится еще самостоятельным предметом деятельности. Представим теперь, что происходят изменения обстоятельств. Коммуникация смещена по времени относительно акта восприятия, но в силу технических причин структура продолжает работать. Объективно это уже другая совместная деятельность, и экологическая задача у нее уже несколько видоизменена. Таким образом, и знак приобретает иное наполнение. При благоприятном случае ему придется разойтись с прежним знаком во избежание путаницы.
Нам привычно не просто смотреть на вещи, но и разглядывать их. Мы можем взглянуть на дом и подсчитать количество окон. Как показывает пример с пересечением дорог, все это может работать и для образов. Все, что когда-то работало для объектов вúдения, было перенесено и на образы. Наконец мы говорим уже не «Взгляни на это здание», но «Представь себе такую-то геометрическую фигуру». Тут мы напрямую начинаем практиковать образы. Мы говорим: «Я представил себе...» или «У меня возник образ...». Практики подобного типа, судя по всему, существенно сложнее вúдения, и их экологический смысл может быть весьма разнообразен. Тут можно заключить, что культура находит свой культурологический Клондайк в системе образов.
События, описанные выше, есть реальный фрагмент проникновения культуры внутрь живого организма, часть истории освоения. Эта история обуславливает границы, обрамляющие систему восприятия.
содержание
3.3. Пути освоения
Сигнал тревоги
Пути освоения
Восприятие
Субъект и мир
Культурология видения
Я ударяю по бильярдному шару. Это вызывает цепочку столкновений. Шары ударяются друг о друга, обмениваясь энергией. Картина разлетающихся шаров символизирует цепь (или дерево) причинно-следственных связей. Схема стимул - реакция также может быть рассмотрена с точки зрения физической причинности. Возможно, образ ряда костяшек домино, падающих друг за другом, лучше подошел бы для нашей цели. Здесь при падении каждой костяшки выделяется запасенная в ней потенциальная энергия, часть которой идет на «активизацию» следующей костяшки. Еще лучше подошел бы образ цепочки разнообразных устройств, приводящих в действие друг друга.
Связанные причинно-следственными связями процессы этой цепи событий, в сущности, равноправны. Ни один из них не находится в некотором привилегированном положении. Уподобляя работу организма падению ряда костяшек домино, мы можем перенести на него это последнее утверждение. Что же заставляет нас выделять в этой последовательности отдельным звеном сенсорную систему (или систему восприятия)? Как мы проводим границы между звеньями? Ответ на поставленный вопрос не кажется нам элементарным.
Внутренний мир существа сложен и многообразен, наполнен различными ощущениями. Речь идет об ощущении положения своего тела, отдельных его членов, боли, равновесия, всевозможных вкусах и запахах, а также визуальных и акустических впечатлениях. Все это можно мыслить механистически, как обработку сигналов и переключение доминант. Мы могли бы проследить, как состояние голода выливается в ориентировочную активность, поиск, как шимпанзе замечает яблоко, как включаются механизмы двигательной активности, и шимпанзе подбегает, берет яблоко в руку, кусает его, как по нервной системе пробегают импульсы, вызывающие, допустим, реакцию глотания, и как в конечном счете эта цепочка активностей затихает, не оставляя никакого следа. Все это никак не завязано на институцию «я».
Между тем, как это следует со всей очевидностью из нашего внутреннего опыта, все перечисленные выше ощущения в конечном счете оказываются присвоенными системой «я». Все эти ощущения и действия станут полноправными персонажами совместных деятельностей, станут предметом выражения, хотя по большому счету значительная их часть всегда будет с трудом поддаваться описанию, и мы всегда будем чувствовать некоторую беспомощность, пытаясь выразить в словах свои «чувства».
Очевидно, что нашей главной исследовательской задачей является анализ того, как происходила интеграция слаженной системы ощущений и зарождающейся институции личной истории. В каком-то смысле мы намерены написать «историю присвоения».
Во всех практиках, разобранных нами выше, начиная с практики указания и заканчивая распределением инвентаря (где начинает набирать силу протокол «я»), работает образная ткань. Следует ли допустить, что в практике вúдения эта образная ткань работает как-то по-особому? Мы считаем, что у нас нет оснований выделять в этом отношении вúдение из ряда других практик. На что действительно следует обратить внимание, так это на то, что сами совместные деятельности, о которых тут идет речь, существенно различаются. И различаются они прежде всего тем, какое место в структуре этих деятельностей занимают «внешние предметы».
В структуре указания яблоко - это прежде всего объект, до которого нужно дотянуться. Топор в структуре распределения инвентаря - это прежде всего объект, который нужно взять с собой. Сенсорная составляющая здесь носит подчиненный характер. Однако предметом совместной деятельности вúдения является именно сенсорная составляющая отношений существа и объекта (яблока). Такова объективная структура деятельности вúдения. Точнее говоря, то, что является предметом совместной деятельности вúдения, мы теперь и называем сенсорной составляющей. Именно с такой структурной точки зрения во взаимодействии существа и объекта выделяется звено восприятия (самостоятельное звено).
Отметим, что причины, по которым мы можем не видеть предмет, бывают различными. Иногда предмет скрыт от нас за преградой. Это внешняя причина. В других случаях не срабатывает система распознавания. На стол кладут лист бумаги, испещренный линиями, и говорят: «Ты видишь здесь кролика? Всмотрись». Но я не вижу. Животные - такие, например, как осьминоги - умеют мимикрировать, принимая окраску поверхности, на которой находятся. Их тяжело разглядеть. Бывает, что я смотрю на стол, заваленный предметами, и не вижу нужный предмет, пока мне не укажут: «Ну вот же он, перед твоими глазами». Такую причину невúдения можно назвать внутренней. Культурная практика не делает тут различения. В любом случае мы скажем, что не увидели предмет. В действительности заранее и нельзя сказать, по какой причине (внешней или внутренней) это произошло.
Нас просят подать мяч. Невúдение не охватывает всех причин, по которым мы не можем выполнить просьбу. Допустим, у нас связаны руки или мы парализованы воздействием лекарства. В этом случае мы не скажем, что не видим мяч, потому что фактически мы его видим. Таким образом, практика вúдения выделяет строго определенное звено в причинно-следственной цепи от объекта до нашего действия, не включая туда звено двигательной активности. Двигательная активность проходит по другому ведомству. Как же так получилось?
Если мы видим мяч - значит, он там есть. Вне зависимости от того, можем мы его достать или нет, это важная информация. Мы и не сомневались, что выделение нужного звена имеет важное экологическое значение. Нашими глазами могут воспользоваться другие члены сообщества. Но как практикой вúдения была нащупана граница, очертившая, таким образом, сферу восприятия?
Можно ли, например, считать, что граница проходит в районе системы распознавания? Если мы смотрим на лицо человека, то мы сразу понимаем, мужчина перед нами или женщина. Очень редко приходится сомневаться или ошибаться. Здесь распознавание доведено до бинарной аппозиции. Тут мы имеем дело с узким местом, как бы с бутылочным горлышком. Можно представить себе ячейку памяти, куда записывается информация в формате Да/Нет. При необходимости эта информация считывается. Поневоле мы возвращаемся к проблеме образов, вторгаемся в область психологии восприятия, столь загадочную для современной естественнонаучной мысли.
Каждая совместная деятельность представляет собой пригнанные друг к другу отношение существ к внешнему объекту и коммуникацию (внешним объектом могут служить также тела самих существ). Совместные деятельности отличаются друг от друга характером упомянутого отношения. Различные деятельности сосуществуют. Эти культуры возникают естественным образом. Их существование опирается на экологическую пользу и естественный отбор. Одна из таких культур - вúдение.
Разумеется, различные деятельности обслуживаются различными знаками. Существо постепенно врастает в эти практики. Оно научается использовать знаки в подходящей ситуации (по назначению) и относиться к внешним объектам соответствующим образом.
В этой картине пока нет места субъективному осмыслению самого знака. Знак употребляется стихийно, хотя мы и не можем сказать, что «непосредственно», так как его употребление встроено в структуру протокола «я». Представьте себе резвящуюся детвору. «Я вижу мячик!» - выкрикивает ребенок и бежит дальше. Ребенок практикует вúдение. Он не понял бы нас, если бы мы спросили: «Что значит, что ты видишь мяч?» Возможно, что на месте ребенка мы заговорили бы об образе мяча в своем сознании.
Какой путь ведет нас к практике образов, о которых в своей повседневной жизни мы рассуждаем достаточно свободно. То же ли это самое, что и практика вúдения? Если нет, то связаны ли эти практики друг с другом? Представляется, что это не то же самое в буквальном смысле.
Витгенштейн в одной из своих записей [3, 262] приводит следующую фразу: «Я вижу его сейчас перед собой как живого». Это весьма примечательный пример. Предметом этого выражения является образ как таковой. Это новая для нас ситуация. В стандартном варианте вúдения («Я вижу мяч») образ входит в структуру деятельности, но не является непосредственным предметом выражения. В примере из Витгенштейна собеседник, не посвященный в контекст, не может даже представить, о ком идет речь. Ясно только, что речь идет об образе некоторого человека. Мы имеем дело с нетипичным случаем практики вúдения. Образ собственной персоной стал персонажем личной истории. Мы вплотную подошли к освоению образов. Это знаменательный момент. Именно здесь обозначается долгожданная граница.
Мы допускаем, что практика такого типа решает свою экологическую задачу и могла бы в некоторый момент стать естественной частью личной истории. Мы могли бы поставить вопрос о том, как подобная практика могла бы сформироваться. В любом случае личная история приобретает благодаря этой практике мощный импульс. Теперь нам придется говорить о человеке, практикующем образы. Теперь это уже не просто «образная ткань», как мы выражались ранее, но образы в буквальном смысле, потому что о них можно рассказать (и помыслить). Очевидно, что манипулирование образной тканью доступно и животным, но только у человека эта способность становится фрагментом личной истории. Это существенный прорыв. Картина восприятия, оформляемого поступью культуры, приобретает знакомые нам по собственному опыту очертания. Теперь мы можем помыслить, как этот стол и торшер стоят здесь в то время, когда на них никто не смотрит.
«Я видел, как поваленное дерево перегородило дорогу». Как работает это высказывание? Когда я это говорю, обращаюсь ли я к образу поваленного дерева или просто произношу фразу, приготовленную заранее, то есть в тот самый момент, когда я имел возможность видеть само дерево? Существуют однозначные случаи, где без обращения к образу не обойтись. Я каждый день выхожу на остановке автобуса и иду к школе по некоторому маршруту. Предположим, что меня сейчас спросят: «Сколько раз ты пересекаешь дорогу на этом маршруте?» Я проделал этот путь тысячу раз, но никогда не занимался таким подсчетом. Мне придется пройти этот путь еще раз - мысленно - и подсчитать количество пересечений. Это не очень сложно проделать. Маршрут хорошо сохранился у меня в голове. Фактически практика мысленного подсчета пересечений задействует образ маршрута. В обычном вúдении задействован скорее сам тигр, чем образ тигра. В примере с подсчетом пересечений произошло смещение деятельности. Разумно предположить, что такая смещенная совместная деятельность является производной от обычного вúдения. Уже в нашем примере с деревом непонятно, к чему мы обращаемся.
В обычном вúдении (засвидетельствовании связи особого рода), хотя мы и говорим, что задействован объект, образ является физиологическим посредником. Однако здесь он не становится еще самостоятельным предметом деятельности. Представим теперь, что происходят изменения обстоятельств. Коммуникация смещена по времени относительно акта восприятия, но в силу технических причин структура продолжает работать. Объективно это уже другая совместная деятельность, и экологическая задача у нее уже несколько видоизменена. Таким образом, и знак приобретает иное наполнение. При благоприятном случае ему придется разойтись с прежним знаком во избежание путаницы.
Нам привычно не просто смотреть на вещи, но и разглядывать их. Мы можем взглянуть на дом и подсчитать количество окон. Как показывает пример с пересечением дорог, все это может работать и для образов. Все, что когда-то работало для объектов вúдения, было перенесено и на образы. Наконец мы говорим уже не «Взгляни на это здание», но «Представь себе такую-то геометрическую фигуру». Тут мы напрямую начинаем практиковать образы. Мы говорим: «Я представил себе...» или «У меня возник образ...». Практики подобного типа, судя по всему, существенно сложнее вúдения, и их экологический смысл может быть весьма разнообразен. Тут можно заключить, что культура находит свой культурологический Клондайк в системе образов.
События, описанные выше, есть реальный фрагмент проникновения культуры внутрь живого организма, часть истории освоения. Эта история обуславливает границы, обрамляющие систему восприятия.