5. Воля
PREV | NEXT
содержание
5.3. Решение
Описательная часть
Взвешивание оснований
Экология решения
Раскольников
Судьба
Размышляя о свободе воли, мы могли бы подумать о том, что часть процесса принятия решения обязательно должна быть скрыта от существа. Мы могли бы предположить, например, что если бы существо было в состоянии просчитать движения игральной кости (или только предсказать вероятность выпадения) и тем самым объективировать процесс, то оно лишилось бы опыта свободы. Действительно, не является ли это реальным обстоятельством, определившим незавидную участь жребия в современной культуре?
Ясно, что существенная часть процесса принятия решения в ее интериоризованной форме не освоена культурой, т. е. является частью айсберга, скрытой под водой. В действительности ли это играет сколько-нибудь существенное значение? Что нас ожидает, если нам станут известны нейробиологические механизмы принятия решения? Допустим, мне было бы известно, что выпадение одного из вариантов в случае жребия определяется теорией вероятности. Мог бы я, разделяя эти знания, испытывать опыт свободы? Нам представляется, что вопрос, сформулированный выше, отчасти связан с одним известным в научной литературе сюжетом. Рассмотрим это подробнее.
О категории «судьба» часто заходит речь при обсуждении архаического сознания. Глубокий анализ этого понятия развернут в книге Арона Гуревича «Индивид и социум на средневековом западе».
Бургундские короли Гуннар и Хёгни («Гренландская Песня об Атли») принимают приглашение короля гуннов Атли. Явные знаки, посылаемые их сестрой Гудрун (и женой короля Атли), свидетельствуют о коварстве Атли. Тем не менее Гуннар и Хёгни отправляются в путь. Они нарочно плывут навстречу своей смерти. Ну что же, их действия, как и мотивация целого ряда других поступков героев песни, остаются для нас непонятными (месть Гудрун и вовсе выходит за пределы всякой разумности).
Здесь-то к нам и приходит на помощь представление о судьбе. Впрочем, применение категории судьбы к объяснению поступков героев песни оказывается сущей головоломкой. С одной стороны, герой не свободен в выборе своего пути, на котором он совершит подвиг и найдет гибель. Путь этот зачастую известен заранее, предсказан тем или иным провидцем. В этом, собственно, и состоит идея судьбы. Однако вместе с тем:
[...] «Судьба в системе представлений германских народов - не некий безличный надмирный фатум и не колесо слепой Фортуны. Хотя судьба «заложена» в героя как его «программа», она вместе с тем осознается им как его персональная жизненная позиция; он не просто следует ее повелениям - он ее творит, активно реализует. Судьба, следовательно, есть выражение его собственной сущности, которую герой выявляет как бы свободно, на свою личную ответственность». [8, 54]
Герои эддических песен знают заранее, что их ожидает. В каком-то смысле у героя нет выбора между альтернативными возможностями. Однако неким парадоксальным образом это не мешает герою осознавать свои поступки как свободные. Мы видим, что это совершенно особая форма свободы воли. На этой форме свободы строится особая культура, которая зачастую может оказаться нам непонятной.
Речь идет именно о проявлении свободы воли. Здесь наличествуют все признаки свободы, развернутые нами выше. В некотором смысле все это похоже на жребий, в котором используется кость, на всех гранях которой начертан один и тот же знак, однако само действие выбрасывания жребия здесь присутствует. Герои саги самостоятельно решают о своем визите к королю Атли. Здесь нечего просчитывать, исход известен заранее, и решение не несет в себе никакой разрешающей функциональности. Тем не менее это решение выполняет свою непосредственную функцию, становясь основой (основанием) разворачивающихся далее событий в их человеческом плане.
Гуревич обращает наше внимание на то единственное место песни, где упоминается термин «судьба».
«Только после того как решения приняты и поступки совершены, эти действия как бы «отвердевают» в судьбу, становятся роковыми. Когда погибли ее братья и после того, как, мстя за них, Гудрун умертвила своих детей и скормила их мясо Атли, она, по выражению песни, «дает судьбе взрасти» (scöp lét hon vaxa, Akv., 39 ): она раздает сокровища, готовя убийство гуннского короля». [8, 65]
В этом «взращивании» судьбы, по нашему мнению, можно увидеть историю опыта свободы воли, этап, далекий еще от тех наслоений, которые позднее сделают проблему воли такой противоречивой и безнадежной. Что же следует из нашего краткого экскурса в историю исландской саги?
Мы могли бы спуститься еще на одну ступеньку и представить себе племя, живущее размеренной жизнью и вовсе не практикующее свободу воли. Жизненный уклад этого племени определялся бы кодексом, фактически не оставляющим индивиду какой-нибудь свободы действий. Каждый индивид имел бы между тем личную историю, которая складывалась бы некоторым естественным образом. Личная история индивида представляла бы вереницу оснований, согласно которым тот и поступал бы. На всякий возможный вопрос уже имелся бы ответ. Индивид не совершал бы поступков в строгом смысле этого слова, так как ему не требовалось бы придавать основаниям силу.
Личность предстает здесь в очень специфическом и непривычном для нас ракурсе. Этим людям неведомы ни сомнение, ни ответственность. Здесь была бы невозможна также культура греха.
Допустим, что в некоторой ситуации кодекс предписывал бы мне выход в морской поход, где мне было бы суждено найти свою погибель. Разумеется, я не раздумывая отправился бы в путь. Могло бы случиться так, что картина моей предстоящей гибели была бы дана мне со всей отчетливостью. В этом случае мою личную историю можно было бы осмыслить в категориях фатума или рока. Моя жизнь представляла бы отдельную нить, вплетенную в полотно судеб мира.
Теперь мы должны представить себе, что означало бы появление в этой картине практики свободы воли. Первоначально такое смещение могло бы вовсе не затрагивать механизмов поведения, но заключаться лишь в небольшом изменении ракурса, под которым это поведение рассматривалось бы. Это заключалось бы в выделении отдельных действий и приписывании мне ответственности за их осуществление в рамках некоторой конкретной полезной практики. В сущности, я мог бы последним узнать об этой ответственности. Со временем мне пришлось бы сжиться с этой ответственностью, и через какое-то время я уже не мыслил бы себя вне культуры решения. Свободная воля - это институция, которая надстроилась бы над материалом, условно обозначенным нами выше «фатумом». Путь к известному заранее исходу пролегал бы теперь через мое решение.
Итак, мы видим, что наш опыт свободы с присущим ему выбором из альтернативных путей есть всего лишь одна из возможных форм свободы воли. Эта форма сложилась в определенных условиях и имеет свои специфические задачи, которые мы уже пытались описать в этой главе. Сейчас именно такая форма составляет фундамент нашей культуры. Но что же случилось с понятием судьбы?
Понятие судьбы, некогда естественное и необходимое, конституирующее человеческую природу, теперь влачит жалкое существование. Природа человека сильно изменилась, и в этом новом пространстве человеческого судьба оказалась «не при деле». Даже слово это употребляется теперь редко. А если и употребляется, то в каком-то несерьезном, переносном смысле.
содержание
5.3. Решение
Описательная часть
Взвешивание оснований
Экология решения
Раскольников
Судьба
Размышляя о свободе воли, мы могли бы подумать о том, что часть процесса принятия решения обязательно должна быть скрыта от существа. Мы могли бы предположить, например, что если бы существо было в состоянии просчитать движения игральной кости (или только предсказать вероятность выпадения) и тем самым объективировать процесс, то оно лишилось бы опыта свободы. Действительно, не является ли это реальным обстоятельством, определившим незавидную участь жребия в современной культуре?
Ясно, что существенная часть процесса принятия решения в ее интериоризованной форме не освоена культурой, т. е. является частью айсберга, скрытой под водой. В действительности ли это играет сколько-нибудь существенное значение? Что нас ожидает, если нам станут известны нейробиологические механизмы принятия решения? Допустим, мне было бы известно, что выпадение одного из вариантов в случае жребия определяется теорией вероятности. Мог бы я, разделяя эти знания, испытывать опыт свободы? Нам представляется, что вопрос, сформулированный выше, отчасти связан с одним известным в научной литературе сюжетом. Рассмотрим это подробнее.
О категории «судьба» часто заходит речь при обсуждении архаического сознания. Глубокий анализ этого понятия развернут в книге Арона Гуревича «Индивид и социум на средневековом западе».
Бургундские короли Гуннар и Хёгни («Гренландская Песня об Атли») принимают приглашение короля гуннов Атли. Явные знаки, посылаемые их сестрой Гудрун (и женой короля Атли), свидетельствуют о коварстве Атли. Тем не менее Гуннар и Хёгни отправляются в путь. Они нарочно плывут навстречу своей смерти. Ну что же, их действия, как и мотивация целого ряда других поступков героев песни, остаются для нас непонятными (месть Гудрун и вовсе выходит за пределы всякой разумности).
Здесь-то к нам и приходит на помощь представление о судьбе. Впрочем, применение категории судьбы к объяснению поступков героев песни оказывается сущей головоломкой. С одной стороны, герой не свободен в выборе своего пути, на котором он совершит подвиг и найдет гибель. Путь этот зачастую известен заранее, предсказан тем или иным провидцем. В этом, собственно, и состоит идея судьбы. Однако вместе с тем:
[...] «Судьба в системе представлений германских народов - не некий безличный надмирный фатум и не колесо слепой Фортуны. Хотя судьба «заложена» в героя как его «программа», она вместе с тем осознается им как его персональная жизненная позиция; он не просто следует ее повелениям - он ее творит, активно реализует. Судьба, следовательно, есть выражение его собственной сущности, которую герой выявляет как бы свободно, на свою личную ответственность». [8, 54]
Герои эддических песен знают заранее, что их ожидает. В каком-то смысле у героя нет выбора между альтернативными возможностями. Однако неким парадоксальным образом это не мешает герою осознавать свои поступки как свободные. Мы видим, что это совершенно особая форма свободы воли. На этой форме свободы строится особая культура, которая зачастую может оказаться нам непонятной.
Речь идет именно о проявлении свободы воли. Здесь наличествуют все признаки свободы, развернутые нами выше. В некотором смысле все это похоже на жребий, в котором используется кость, на всех гранях которой начертан один и тот же знак, однако само действие выбрасывания жребия здесь присутствует. Герои саги самостоятельно решают о своем визите к королю Атли. Здесь нечего просчитывать, исход известен заранее, и решение не несет в себе никакой разрешающей функциональности. Тем не менее это решение выполняет свою непосредственную функцию, становясь основой (основанием) разворачивающихся далее событий в их человеческом плане.
Гуревич обращает наше внимание на то единственное место песни, где упоминается термин «судьба».
«Только после того как решения приняты и поступки совершены, эти действия как бы «отвердевают» в судьбу, становятся роковыми. Когда погибли ее братья и после того, как, мстя за них, Гудрун умертвила своих детей и скормила их мясо Атли, она, по выражению песни, «дает судьбе взрасти» (scöp lét hon vaxa, Akv., 39 ): она раздает сокровища, готовя убийство гуннского короля». [8, 65]
В этом «взращивании» судьбы, по нашему мнению, можно увидеть историю опыта свободы воли, этап, далекий еще от тех наслоений, которые позднее сделают проблему воли такой противоречивой и безнадежной. Что же следует из нашего краткого экскурса в историю исландской саги?
Мы могли бы спуститься еще на одну ступеньку и представить себе племя, живущее размеренной жизнью и вовсе не практикующее свободу воли. Жизненный уклад этого племени определялся бы кодексом, фактически не оставляющим индивиду какой-нибудь свободы действий. Каждый индивид имел бы между тем личную историю, которая складывалась бы некоторым естественным образом. Личная история индивида представляла бы вереницу оснований, согласно которым тот и поступал бы. На всякий возможный вопрос уже имелся бы ответ. Индивид не совершал бы поступков в строгом смысле этого слова, так как ему не требовалось бы придавать основаниям силу.
Личность предстает здесь в очень специфическом и непривычном для нас ракурсе. Этим людям неведомы ни сомнение, ни ответственность. Здесь была бы невозможна также культура греха.
Допустим, что в некоторой ситуации кодекс предписывал бы мне выход в морской поход, где мне было бы суждено найти свою погибель. Разумеется, я не раздумывая отправился бы в путь. Могло бы случиться так, что картина моей предстоящей гибели была бы дана мне со всей отчетливостью. В этом случае мою личную историю можно было бы осмыслить в категориях фатума или рока. Моя жизнь представляла бы отдельную нить, вплетенную в полотно судеб мира.
Теперь мы должны представить себе, что означало бы появление в этой картине практики свободы воли. Первоначально такое смещение могло бы вовсе не затрагивать механизмов поведения, но заключаться лишь в небольшом изменении ракурса, под которым это поведение рассматривалось бы. Это заключалось бы в выделении отдельных действий и приписывании мне ответственности за их осуществление в рамках некоторой конкретной полезной практики. В сущности, я мог бы последним узнать об этой ответственности. Со временем мне пришлось бы сжиться с этой ответственностью, и через какое-то время я уже не мыслил бы себя вне культуры решения. Свободная воля - это институция, которая надстроилась бы над материалом, условно обозначенным нами выше «фатумом». Путь к известному заранее исходу пролегал бы теперь через мое решение.
Итак, мы видим, что наш опыт свободы с присущим ему выбором из альтернативных путей есть всего лишь одна из возможных форм свободы воли. Эта форма сложилась в определенных условиях и имеет свои специфические задачи, которые мы уже пытались описать в этой главе. Сейчас именно такая форма составляет фундамент нашей культуры. Но что же случилось с понятием судьбы?
Понятие судьбы, некогда естественное и необходимое, конституирующее человеческую природу, теперь влачит жалкое существование. Природа человека сильно изменилась, и в этом новом пространстве человеческого судьба оказалась «не при деле». Даже слово это употребляется теперь редко. А если и употребляется, то в каком-то несерьезном, переносном смысле.