По русским селениям Сыр-Дарьинской области (7)
И. И. Гейер. По русским селениям Сыр-Дарьинской области. (Письма с дороги). Т. I. Чимкентский уезд. - Ташкент, 1893.
Другие части: [1], [2], [3], [4], [5], [6], [7], [8], [9], [10].
Письмо VII
Антоновка и Корниловка - это два старейших селения Чимкентского уезда. Оба они основаны в 1887 году и получили свои названия по именам крестьян, поселившихся там первыми.
Антоновка была устроена из 17 дворов, но в настоящее время она разрослась до 25. Население ее состоит из выходцев земли Войска Донского, причем почта все крестьяне - бывшие крепостные дворовые. Живут зажиточно, сеют много хлеба и ведут хозяйство на русский лад. Вначале увлеченные легкостью сартовского способа вспашки полей, антоновцы вооружались омачами, но через год настало полное разочарование, и они принялись за свои плужки, сделанные на манер саковских. С тех пор, по их словам, урожаи не спускаются ниже сам-10. Хороши также у антоновцев сенокосные угодья, а потому сена они накашивают много и бойко торгуют им во время зимнего движения извозчиков с верненскими и ташкентскими товарами.
Самое селение приютилось в живописном уголке. Чтобы попасть в него из Чимкента, надо проехать длинный и крутой спуск. Здесь дорога разработана в конгломерате, громадные глыбы которого, точно часовые, стоят по сторонам. В конце спуска к горе прилепилось, в живописном беспорядке, несколько сартовских саклюшек, вытянувшихся до самой речки Машат в узкую, кривую улицу. В обыкновенное время года речка эта мало чем отличается от ручья; в половодье же сильно вздувается и капризничает, как все горные реки.
За Машатом, вправо от дороги, стоять развалины старой почтовой станции и ожидают аукциона, подобно всем казенным зданиям, пришедшим в ветхость. Рядом со станцией угрюмо смотрит своими решетчатыми окнами этапный дом, кругом обсаженный молодою порослью тополя и тута. Затем еще один рукав р. Машат, маленький подъем на гору, и экипаж въезжает в широкую аллею тополей и талов, сквозь чащу которых еле заметны выбеленные стены хохлацких изб. Надь всем ландшафтом господствует довольно высокая гора с голой скалистой вершиной.
После утомительного однообразия степного пути тенистые уголки убогих машатских заводей, зеленый ковер, точно шахматных клеточек, клеверных полей и вдали нависший утес горной вершины производят выгодное впечатление, и вид селения Антоновки надолго остается в памяти путника. Даже от печального по своему назначению этапного здания не веет холодом «мертвого дома», в особенности для того, кто знает, какую роль играли в нашей колонизации эти обители печали и слез. Пользуясь тем, что каждое подобное здание должно иметь сторожа, у которого, по роду службы, должно быть много свободного времени, крестьянский печальник, незабвенный Н. И. Гродеков, обязал сторожей этапных домов, где только позволяли условия, заложить питомники тополей или какого-нибудь другого строевого леса. Благодатный климат и почва облегчили задачу, и вскоре многие этапные дома имели вокруг себя тысячи корней различных деревьев, которые раздавались бесплатно всем крестьянам вновь устраивающихся селений.
С упразднением движения арестантов в Сибирь через г. Верный, многие этапные дома закрываются, а вместе с ними закроются и питомники. Некоторые здания, очутившиеся в настоящее время в черте селений, предположено переделать в сельские школы и общественные хлебные магазины, чему как нельзя лучше соответствует их прочная конструкция и обширные размеры. Все они сделаны из жженого кирпича, имеют большие окна и железные крыши. Чтобы стереть из памяти их бывшее назначение, они будут переделаны следующим образом: здание предполагается разрезать на две неравные половины; в большей поместится школа, а в меньшей, отделенной от первой небольшим проулком, - общественный хлебный магазин. Так, по крайней мере, проектировал губернатор во время последнего объезда области осенью 1892 г.
Чаща древесных насаждений на улице невольно рождает вопрос: к чему антоновцы так старательно прячутся с своими избами от проезжающих, и так как хохлацкая хата выбеленными стенами, незатейливою живописью вокруг оконных косяков и соломенною стрехою всегда радует русское сердце, то даже досадной становится излишняя скромность обитателей этого селения. Однако при ближайшем знакомстве с местного жизнью оказывается, что и для самих крестьян густые уличные насаждения нежелательны и делают они их поневоле - с исключительною целью защитить крыши изб и надворных построек от сильных порывов ветра, бушующего здесь осенью и зимою.
- Пока не обсадили хат, - говорят крестьяне, - каждый год приходилось раза по два перекрывать избы. Теперь только избавились от лишней работы. А вот поедете в селение Высокое - там крестьяне до сих пор маются с крышами и будут маяться, покуда не поднимутся тополя.
Бабам особенно неприятны эти густые насаждения: они мешают их праздничным сборищам на завалинках у соседок, и они в резких выражениях отмечают это тяжелое для них лишение.
- Що ж, што тут хлiб роде гарно, а жить тут скушно: нима нi церкви, нi призьбы [завалинка]. Дома, було, у недiлю пiдешь до сусiдiв на призьби посидить або в головi пошукать [«Искать в голове» (вшей, конечно) - это услуга, которую охотно оказывают хохлушки друг другу в часы досугов.], а тут и пiдти нiкуда! Ходишь по улицi - и присiсты нiде!
Б. В. Смирнов. Переселенка с Украины. Старик переселенец из Украины
Такое легкомыслие «прекрасных половин» шокирует серьезных мужиков, и они пытаются укротить словоохотливость баб, но те, расхрабрившись и чувствуя, что их слушают с интересом, выбалтывают, между прочим, и тайные думы своих супругов.
- А що ж, хiба не правда? Мы тiльки, бабы, дурнiшi од вас, мужикiв, говоримо у се, що думаем, а вы панiв боiйтесь, тай мовчiте, а як панiв нема, то и самi жалуетесь, що нема прiзоб.
В селении пока нет правительственной школы, но крестьяне учат детей, нанимая в учителя какого-нибудь отставного солдата. Детишки очень бойкие и любознательные. Предложив нам свои услуги, они все время несут части фотографического аппарата и без умолку болтают, выхваляя достоинства каждой избы, чтобы заставить нас сделать побольше снимков. Идущие сзади высказывают надежду получить картинки, а другие, более серьезные, стараются объяснить самый процесс фотографирования.
- У тiй скрыньцi [в этом сундучке] все дочиста видно - як у райку, що батько росказували, як на ярмарках в Россiи показують.
Один из малышей, самый бойкий, с апломбом объясняет:
- Там, у серединi, малесеньке колещатко [маленькое колесо], воно швыдко [быстро] крутытся тай наводе.
- Що ж воно наводе? - спрашивает другой, неудовлетворенный таким загадочным объяснением.
Это вызывает понятный гнев у сконфуженного оратора, он не уступает, и недостаток знания спешит пополнить избытком физической силы.
- Мовчi, - говорит он чересчур любознательному собеседнику, - а то зараз такого ляща дам!.. Тобi яке дiло, што воно наводе?
- Не слухайте его, хлопцi, вiн бреше, от лучше я вам раскажу. Покi вiн не накрывается, нiчого не вiдно. Як накрывсь, так i пiшло все перекидаться до горы ногамi: и дядька Опанаса кобыла, и Мерщiивске порося, и наша хата. От накажи мене Бог! Я сам бачив - вiн менi показував, як вас не було.
В таких беседах мы подходим к концу селения и садимся в ожидающий экипаж. У дороги ходит крестьянское стадо. Скота много и скот рослый. Коровы пасутся отдельно от волов и каждый вечер пригоняются в селение; волы же все лето, и днем и ночью, находятся на пастбище. Это уже чисто русский способ ухаживать за скотом. И там, на далекой родине, производилось подобное деление стада - волы, после окончания весенних работ, угонялись куда-нибудь на «попас», где непрерывно нагуливали силы для тяжелой осенней работы в плуге, возвращаясь в селение только в августе месяце, когда начинается перевозка хлеба с полей на гумна.
Несколько подальше бродит табун крестьянских лошадей. Хотя все они куплены у киргизов, но далеко крупнее и сильнее киргизских лошаденок. Да оно и немудрено: мужик не обижает жеребят, как киргиз, отнимающий кобылье молоко для кумыса, отчего молодые животные развиваются при ненормальных условиях, что сказывается впоследствии на их росте и силе; кроме того, крестьянские лошади в течение остальной своей жизни всегда имеют достаточно сена и не бывают вынуждены в студеную зиму добывать себе копытами чахлую сухую траву из-под толстого слоя снега.
Но вот кончились крестьянские наделы, и перед глазами опять развернулась необъятная ширь степи. Только с левой стороны ландшафт разнообразится цепью высоких гор, тянущихся по направлению к Аулие-Ата. Почти у самого подножия их узкой лентой вьется след старого арыка, некогда орошавшего эту степь водами Кельты-Машата. В настоящее время арык заброшен и, должно быть, не скоро напоит машатская вода эту плодородную землю, обратившуюся в безлюдную степь. По словам сведущих туземцев, реставрацией арыка возможно было бы призвать к жизни свыше 3000 десятин.
Несколько выше арыка, по склонам гор, разбросаны киргизские зимовки. Почти каждая из них имеет свой небольшой, чистый как кристалл, ключ воды, из которого утоляет жажду возвращающийся с летовок киргиз. Тогда безлюдная степь сразу переменяет свой неприветливый скучный вид. Все ее необъятное пространство оживляется бесчисленным множеством стад. Там пучеглазый верблюд наслаждается колючкой, здесь косяк лошадей отъедается «башкарой» [по наблюдениям киргизов, эта мелкая травка с черной верхушкой составляет лучший корм для лошадей], а вперемежку с ними пасутся бараны, потряхивая своими жирными курдюками, этим естественным ресурсом питания, которым снабдила их природа про черный день в защиту от лени и беспечности хозяина-киргиза. Его стрекочущая речь оглашает безмолвие предгорий, и из прокопченной юрты взовьется к небу легкий, колеблющийся столб дыма. Так смелыми и твердыми штрихами природа-художник оживляет монотонную картину сухой травы и безоблачного неба, именуемую Киргизской степью. И дорога она номаду, как родина, как верная стражница дедовских могил и традиций, дорога и старому русскому туркестанцу по воспоминаниям о трудной боевой жизни и радушном гостеприимстве во дни юности.
Версты за 1½ до селения Корниловки приходится переезжать р. Арысь. Какой жалкий вид имеет здесь эта гроза Чимкентско-казалинского почтового тракта! Глядя на этот мелководный ручеек, на дне которого можно пересчитать все гальки - так он мелок, чист и прозрачен, - трудно вообразить себе его бурным бешеным потоком, опрокидывающим каждую весну десятки арб у станции Арысь на 28-й версте от Чимкента к Перовску. А между тем воды его питают поля пяти русских селений, не считая киргизских пашен, также лежащих в бассейне Арыси.
Так гений человека борется с дикой силой и порабощает ее, утилизируя избыток для целей культуры. Кроме того, что в этом месте верховье реки, воды ей уже и здесь разведены по арыкам, и потому она теряет славу той страшной Арыси, которая так памятна старым туркестанским путешественникам, ездившим, до проведения Закаспийской железной дороги, в Россию через Оренбург. Если колонизация бассейна Арыси не остановится в своем дальнейшем развитии, то нет сомнения, что эта бурная река уменьшит свободную воду еще наполовину.
На правом возвышенном берегу Арыси стоит первая изба корниловского крестьянина. Он купил участок земли у туземцев и устроил свои собственный хутор. Обвал корниловской почтовой станции принес ему существенную пользу: администрации пришлось нанять у него его строение под станцию, впредь до сооружения нового казенного здания; 300 рублей аренды являются для него превосходным доходом, и, без сомнения, этот счастливый хуторянин скоро разбогатеет. Трудно предсказать, где впоследствии будет он «куражиться» со своим капиталом, но корниловцев ему не стричь: тут все народ зажиточный и в лапы к кулаку не пойдут.
Богат корниловец, но и прижимист, - совсем скупой народ. Несколько лет уже они собираются выстроить часовню и весьма красноречиво об этом повествуют, а как стали приглашать их ванновцы [селение Ванновское отстоит от Корниловки в 14-ти верстах] помочь храм строить, то их отзывчивость на богоугодное дело исчерпалась пожертвованием 30 рублей деньгами и 250 снопов камыша.
Селение состоит из 26 дворов, из которых чуть ли не половина принадлежит к многочисленному потомству Величек. Первым здесь поселился Корнилов. Его не испугала безлюдная степь и соседство киргизов. Он прекрасно уживался с «ордою», подчас воюя с нею, а подчас и тамырничая, оставаясь с семьею единственным представителем русской народности во всей Яскичинской [прежде селевое Корниловка называлась, по имени урочища, Яскичу] округе.
В 1887 г., из селения Красный Кут Славяносербского уезда Екатеринославской губернии, сюда переселился старый Величко с несколькими взрослыми сыновьями. В 1892 г. старик умер от холеры, а многочисленное потомство его твердо основалось в Корниловке и захватило в свои руки все мирские дела. Куда ни обратишься, везде встречаешься с этой фамилией. Один из Величек состоит сельским учителем и в то же время ветеринарным фельдшером, другой весьма искусным регентом местного хора, третий скрипач, четвертый инструментальных дел мастер, экспонировавший скрипки своего изделия на Туркестанской выставке 1890 г., и, наконец, все вместе они составляют очень недурной квартет, играющий на деревенских свадьбах. Достаточно послушать хор корниловских ребят, чтобы сказать, что у Величко недюжинное музыкальное ухо. Правда, хор его исполняет по-своему нотные русские мотивы, но в то же время в исполнении слышна стройность голосов и тонкая отделка по-своему переделанных вариаций. Зато в пении малороссийских песен он неподражаем и мало чем уступает хору крестьян селения Каменки Аулие-Атинского уезда, где регентом состоит бывший певчий Императорской капеллы. Но если вам, любезный читатель, придется когда-нибудь слушать корниловский хор и вы захотите насладиться пением и вынести приличное случаю впечатление, - не смотрите на самого регента, так как его способ управления хором вызывает неудержимый хохот. Предстаете себе мощную фигуру коренастого мужика со всклокоченной рыжей бородой, в рваном картузе и овчинном тулупе, наброшенном на плечи. Он ни одного мгновения не остается покойным, - он весь как на пружинах. Двумя пальцами правой руки он отбивает такт и в то же время левая его рука проворно перебирает уши тех певчих, на которых он мало надеется. Эта предварительная цензура звуков производится с неимоверной быстротой, и во все время своих гимнастических упражнений Величко старается скрыть похождения левой руки, с вполне невинным видом поглядывая на слушателей. Вы только видите, как часть его корпуса беспрестанно движется, и сперва находитесь в совершенном недоумении, что сей сон значит. Но вот один из «дишкантов» соврал, и в тот же момент регент, бросив на виноватого свирепый взгляд, опускает левое плечо, ухо сфальшивившего «дишканта» складывается в трубочку и он втихомолку глотает слезы. По отношению к басам прием несколько меняется. Уши их вне радиуса движения карающей руки регента, и цензура басового ключа производится через ощупывание ребер дебелым кулаком все того же Велички…
Школу свою корниловцы выстроили сами. Помещается она в большой, светлой избе, крытой высокой двускатной камышевой крышей. Парты устроены по всем правилам педагогических требований и даже выкрашены в обычный черный цвет. По стенам развешаны картины, а в красном углу помещается целый иконостас, так как в праздничные дни школа обращается в молитвенный дом. Около школы помещается садик, или, вернее сказать, посажено несколько деревьев. Школою начинается левая сторона ряда изб в селении. Избы не так высоки, как школа, но все, наружным видом своим, заявляют о состоятельности хозяев. На огородах засажены сады, правда, еще молодые, но зато в них можно найти почти все имеющиеся в крае породы фруктовых деревьев, включая сюда виноград и персики.
Рогатый скот по преимуществу астраханской породы. Особых промыслов в селении нет. Крестьяне живут почти исключительно земледелием, если не считать случайных заработков, перепадающих в зимнее время от извозчиков, останавливающихся у крестьян на ночлег.
ПРОДОЛЖЕНИЕ
Другие части: [1], [2], [3], [4], [5], [6], [7], [8], [9], [10].
Письмо VII
Антоновка и Корниловка - это два старейших селения Чимкентского уезда. Оба они основаны в 1887 году и получили свои названия по именам крестьян, поселившихся там первыми.
Антоновка была устроена из 17 дворов, но в настоящее время она разрослась до 25. Население ее состоит из выходцев земли Войска Донского, причем почта все крестьяне - бывшие крепостные дворовые. Живут зажиточно, сеют много хлеба и ведут хозяйство на русский лад. Вначале увлеченные легкостью сартовского способа вспашки полей, антоновцы вооружались омачами, но через год настало полное разочарование, и они принялись за свои плужки, сделанные на манер саковских. С тех пор, по их словам, урожаи не спускаются ниже сам-10. Хороши также у антоновцев сенокосные угодья, а потому сена они накашивают много и бойко торгуют им во время зимнего движения извозчиков с верненскими и ташкентскими товарами.
Самое селение приютилось в живописном уголке. Чтобы попасть в него из Чимкента, надо проехать длинный и крутой спуск. Здесь дорога разработана в конгломерате, громадные глыбы которого, точно часовые, стоят по сторонам. В конце спуска к горе прилепилось, в живописном беспорядке, несколько сартовских саклюшек, вытянувшихся до самой речки Машат в узкую, кривую улицу. В обыкновенное время года речка эта мало чем отличается от ручья; в половодье же сильно вздувается и капризничает, как все горные реки.
За Машатом, вправо от дороги, стоять развалины старой почтовой станции и ожидают аукциона, подобно всем казенным зданиям, пришедшим в ветхость. Рядом со станцией угрюмо смотрит своими решетчатыми окнами этапный дом, кругом обсаженный молодою порослью тополя и тута. Затем еще один рукав р. Машат, маленький подъем на гору, и экипаж въезжает в широкую аллею тополей и талов, сквозь чащу которых еле заметны выбеленные стены хохлацких изб. Надь всем ландшафтом господствует довольно высокая гора с голой скалистой вершиной.
После утомительного однообразия степного пути тенистые уголки убогих машатских заводей, зеленый ковер, точно шахматных клеточек, клеверных полей и вдали нависший утес горной вершины производят выгодное впечатление, и вид селения Антоновки надолго остается в памяти путника. Даже от печального по своему назначению этапного здания не веет холодом «мертвого дома», в особенности для того, кто знает, какую роль играли в нашей колонизации эти обители печали и слез. Пользуясь тем, что каждое подобное здание должно иметь сторожа, у которого, по роду службы, должно быть много свободного времени, крестьянский печальник, незабвенный Н. И. Гродеков, обязал сторожей этапных домов, где только позволяли условия, заложить питомники тополей или какого-нибудь другого строевого леса. Благодатный климат и почва облегчили задачу, и вскоре многие этапные дома имели вокруг себя тысячи корней различных деревьев, которые раздавались бесплатно всем крестьянам вновь устраивающихся селений.
С упразднением движения арестантов в Сибирь через г. Верный, многие этапные дома закрываются, а вместе с ними закроются и питомники. Некоторые здания, очутившиеся в настоящее время в черте селений, предположено переделать в сельские школы и общественные хлебные магазины, чему как нельзя лучше соответствует их прочная конструкция и обширные размеры. Все они сделаны из жженого кирпича, имеют большие окна и железные крыши. Чтобы стереть из памяти их бывшее назначение, они будут переделаны следующим образом: здание предполагается разрезать на две неравные половины; в большей поместится школа, а в меньшей, отделенной от первой небольшим проулком, - общественный хлебный магазин. Так, по крайней мере, проектировал губернатор во время последнего объезда области осенью 1892 г.
Чаща древесных насаждений на улице невольно рождает вопрос: к чему антоновцы так старательно прячутся с своими избами от проезжающих, и так как хохлацкая хата выбеленными стенами, незатейливою живописью вокруг оконных косяков и соломенною стрехою всегда радует русское сердце, то даже досадной становится излишняя скромность обитателей этого селения. Однако при ближайшем знакомстве с местного жизнью оказывается, что и для самих крестьян густые уличные насаждения нежелательны и делают они их поневоле - с исключительною целью защитить крыши изб и надворных построек от сильных порывов ветра, бушующего здесь осенью и зимою.
- Пока не обсадили хат, - говорят крестьяне, - каждый год приходилось раза по два перекрывать избы. Теперь только избавились от лишней работы. А вот поедете в селение Высокое - там крестьяне до сих пор маются с крышами и будут маяться, покуда не поднимутся тополя.
Бабам особенно неприятны эти густые насаждения: они мешают их праздничным сборищам на завалинках у соседок, и они в резких выражениях отмечают это тяжелое для них лишение.
- Що ж, што тут хлiб роде гарно, а жить тут скушно: нима нi церкви, нi призьбы [завалинка]. Дома, було, у недiлю пiдешь до сусiдiв на призьби посидить або в головi пошукать [«Искать в голове» (вшей, конечно) - это услуга, которую охотно оказывают хохлушки друг другу в часы досугов.], а тут и пiдти нiкуда! Ходишь по улицi - и присiсты нiде!
Б. В. Смирнов. Переселенка с Украины. Старик переселенец из Украины
Такое легкомыслие «прекрасных половин» шокирует серьезных мужиков, и они пытаются укротить словоохотливость баб, но те, расхрабрившись и чувствуя, что их слушают с интересом, выбалтывают, между прочим, и тайные думы своих супругов.
- А що ж, хiба не правда? Мы тiльки, бабы, дурнiшi од вас, мужикiв, говоримо у се, що думаем, а вы панiв боiйтесь, тай мовчiте, а як панiв нема, то и самi жалуетесь, що нема прiзоб.
В селении пока нет правительственной школы, но крестьяне учат детей, нанимая в учителя какого-нибудь отставного солдата. Детишки очень бойкие и любознательные. Предложив нам свои услуги, они все время несут части фотографического аппарата и без умолку болтают, выхваляя достоинства каждой избы, чтобы заставить нас сделать побольше снимков. Идущие сзади высказывают надежду получить картинки, а другие, более серьезные, стараются объяснить самый процесс фотографирования.
- У тiй скрыньцi [в этом сундучке] все дочиста видно - як у райку, що батько росказували, як на ярмарках в Россiи показують.
Один из малышей, самый бойкий, с апломбом объясняет:
- Там, у серединi, малесеньке колещатко [маленькое колесо], воно швыдко [быстро] крутытся тай наводе.
- Що ж воно наводе? - спрашивает другой, неудовлетворенный таким загадочным объяснением.
Это вызывает понятный гнев у сконфуженного оратора, он не уступает, и недостаток знания спешит пополнить избытком физической силы.
- Мовчi, - говорит он чересчур любознательному собеседнику, - а то зараз такого ляща дам!.. Тобi яке дiло, што воно наводе?
- Не слухайте его, хлопцi, вiн бреше, от лучше я вам раскажу. Покi вiн не накрывается, нiчого не вiдно. Як накрывсь, так i пiшло все перекидаться до горы ногамi: и дядька Опанаса кобыла, и Мерщiивске порося, и наша хата. От накажи мене Бог! Я сам бачив - вiн менi показував, як вас не було.
В таких беседах мы подходим к концу селения и садимся в ожидающий экипаж. У дороги ходит крестьянское стадо. Скота много и скот рослый. Коровы пасутся отдельно от волов и каждый вечер пригоняются в селение; волы же все лето, и днем и ночью, находятся на пастбище. Это уже чисто русский способ ухаживать за скотом. И там, на далекой родине, производилось подобное деление стада - волы, после окончания весенних работ, угонялись куда-нибудь на «попас», где непрерывно нагуливали силы для тяжелой осенней работы в плуге, возвращаясь в селение только в августе месяце, когда начинается перевозка хлеба с полей на гумна.
Несколько подальше бродит табун крестьянских лошадей. Хотя все они куплены у киргизов, но далеко крупнее и сильнее киргизских лошаденок. Да оно и немудрено: мужик не обижает жеребят, как киргиз, отнимающий кобылье молоко для кумыса, отчего молодые животные развиваются при ненормальных условиях, что сказывается впоследствии на их росте и силе; кроме того, крестьянские лошади в течение остальной своей жизни всегда имеют достаточно сена и не бывают вынуждены в студеную зиму добывать себе копытами чахлую сухую траву из-под толстого слоя снега.
Но вот кончились крестьянские наделы, и перед глазами опять развернулась необъятная ширь степи. Только с левой стороны ландшафт разнообразится цепью высоких гор, тянущихся по направлению к Аулие-Ата. Почти у самого подножия их узкой лентой вьется след старого арыка, некогда орошавшего эту степь водами Кельты-Машата. В настоящее время арык заброшен и, должно быть, не скоро напоит машатская вода эту плодородную землю, обратившуюся в безлюдную степь. По словам сведущих туземцев, реставрацией арыка возможно было бы призвать к жизни свыше 3000 десятин.
Несколько выше арыка, по склонам гор, разбросаны киргизские зимовки. Почти каждая из них имеет свой небольшой, чистый как кристалл, ключ воды, из которого утоляет жажду возвращающийся с летовок киргиз. Тогда безлюдная степь сразу переменяет свой неприветливый скучный вид. Все ее необъятное пространство оживляется бесчисленным множеством стад. Там пучеглазый верблюд наслаждается колючкой, здесь косяк лошадей отъедается «башкарой» [по наблюдениям киргизов, эта мелкая травка с черной верхушкой составляет лучший корм для лошадей], а вперемежку с ними пасутся бараны, потряхивая своими жирными курдюками, этим естественным ресурсом питания, которым снабдила их природа про черный день в защиту от лени и беспечности хозяина-киргиза. Его стрекочущая речь оглашает безмолвие предгорий, и из прокопченной юрты взовьется к небу легкий, колеблющийся столб дыма. Так смелыми и твердыми штрихами природа-художник оживляет монотонную картину сухой травы и безоблачного неба, именуемую Киргизской степью. И дорога она номаду, как родина, как верная стражница дедовских могил и традиций, дорога и старому русскому туркестанцу по воспоминаниям о трудной боевой жизни и радушном гостеприимстве во дни юности.
Версты за 1½ до селения Корниловки приходится переезжать р. Арысь. Какой жалкий вид имеет здесь эта гроза Чимкентско-казалинского почтового тракта! Глядя на этот мелководный ручеек, на дне которого можно пересчитать все гальки - так он мелок, чист и прозрачен, - трудно вообразить себе его бурным бешеным потоком, опрокидывающим каждую весну десятки арб у станции Арысь на 28-й версте от Чимкента к Перовску. А между тем воды его питают поля пяти русских селений, не считая киргизских пашен, также лежащих в бассейне Арыси.
Так гений человека борется с дикой силой и порабощает ее, утилизируя избыток для целей культуры. Кроме того, что в этом месте верховье реки, воды ей уже и здесь разведены по арыкам, и потому она теряет славу той страшной Арыси, которая так памятна старым туркестанским путешественникам, ездившим, до проведения Закаспийской железной дороги, в Россию через Оренбург. Если колонизация бассейна Арыси не остановится в своем дальнейшем развитии, то нет сомнения, что эта бурная река уменьшит свободную воду еще наполовину.
На правом возвышенном берегу Арыси стоит первая изба корниловского крестьянина. Он купил участок земли у туземцев и устроил свои собственный хутор. Обвал корниловской почтовой станции принес ему существенную пользу: администрации пришлось нанять у него его строение под станцию, впредь до сооружения нового казенного здания; 300 рублей аренды являются для него превосходным доходом, и, без сомнения, этот счастливый хуторянин скоро разбогатеет. Трудно предсказать, где впоследствии будет он «куражиться» со своим капиталом, но корниловцев ему не стричь: тут все народ зажиточный и в лапы к кулаку не пойдут.
Богат корниловец, но и прижимист, - совсем скупой народ. Несколько лет уже они собираются выстроить часовню и весьма красноречиво об этом повествуют, а как стали приглашать их ванновцы [селение Ванновское отстоит от Корниловки в 14-ти верстах] помочь храм строить, то их отзывчивость на богоугодное дело исчерпалась пожертвованием 30 рублей деньгами и 250 снопов камыша.
Селение состоит из 26 дворов, из которых чуть ли не половина принадлежит к многочисленному потомству Величек. Первым здесь поселился Корнилов. Его не испугала безлюдная степь и соседство киргизов. Он прекрасно уживался с «ордою», подчас воюя с нею, а подчас и тамырничая, оставаясь с семьею единственным представителем русской народности во всей Яскичинской [прежде селевое Корниловка называлась, по имени урочища, Яскичу] округе.
В 1887 г., из селения Красный Кут Славяносербского уезда Екатеринославской губернии, сюда переселился старый Величко с несколькими взрослыми сыновьями. В 1892 г. старик умер от холеры, а многочисленное потомство его твердо основалось в Корниловке и захватило в свои руки все мирские дела. Куда ни обратишься, везде встречаешься с этой фамилией. Один из Величек состоит сельским учителем и в то же время ветеринарным фельдшером, другой весьма искусным регентом местного хора, третий скрипач, четвертый инструментальных дел мастер, экспонировавший скрипки своего изделия на Туркестанской выставке 1890 г., и, наконец, все вместе они составляют очень недурной квартет, играющий на деревенских свадьбах. Достаточно послушать хор корниловских ребят, чтобы сказать, что у Величко недюжинное музыкальное ухо. Правда, хор его исполняет по-своему нотные русские мотивы, но в то же время в исполнении слышна стройность голосов и тонкая отделка по-своему переделанных вариаций. Зато в пении малороссийских песен он неподражаем и мало чем уступает хору крестьян селения Каменки Аулие-Атинского уезда, где регентом состоит бывший певчий Императорской капеллы. Но если вам, любезный читатель, придется когда-нибудь слушать корниловский хор и вы захотите насладиться пением и вынести приличное случаю впечатление, - не смотрите на самого регента, так как его способ управления хором вызывает неудержимый хохот. Предстаете себе мощную фигуру коренастого мужика со всклокоченной рыжей бородой, в рваном картузе и овчинном тулупе, наброшенном на плечи. Он ни одного мгновения не остается покойным, - он весь как на пружинах. Двумя пальцами правой руки он отбивает такт и в то же время левая его рука проворно перебирает уши тех певчих, на которых он мало надеется. Эта предварительная цензура звуков производится с неимоверной быстротой, и во все время своих гимнастических упражнений Величко старается скрыть похождения левой руки, с вполне невинным видом поглядывая на слушателей. Вы только видите, как часть его корпуса беспрестанно движется, и сперва находитесь в совершенном недоумении, что сей сон значит. Но вот один из «дишкантов» соврал, и в тот же момент регент, бросив на виноватого свирепый взгляд, опускает левое плечо, ухо сфальшивившего «дишканта» складывается в трубочку и он втихомолку глотает слезы. По отношению к басам прием несколько меняется. Уши их вне радиуса движения карающей руки регента, и цензура басового ключа производится через ощупывание ребер дебелым кулаком все того же Велички…
Школу свою корниловцы выстроили сами. Помещается она в большой, светлой избе, крытой высокой двускатной камышевой крышей. Парты устроены по всем правилам педагогических требований и даже выкрашены в обычный черный цвет. По стенам развешаны картины, а в красном углу помещается целый иконостас, так как в праздничные дни школа обращается в молитвенный дом. Около школы помещается садик, или, вернее сказать, посажено несколько деревьев. Школою начинается левая сторона ряда изб в селении. Избы не так высоки, как школа, но все, наружным видом своим, заявляют о состоятельности хозяев. На огородах засажены сады, правда, еще молодые, но зато в них можно найти почти все имеющиеся в крае породы фруктовых деревьев, включая сюда виноград и персики.
Рогатый скот по преимуществу астраханской породы. Особых промыслов в селении нет. Крестьяне живут почти исключительно земледелием, если не считать случайных заработков, перепадающих в зимнее время от извозчиков, останавливающихся у крестьян на ночлег.
ПРОДОЛЖЕНИЕ