Бродячая Русь
А. А. Кауфман. По новым местам. (Очерки и путевые заметки). 1901-1903. - СПб., 1905.
Другие отрывки: [ Из степных впечатлений], [ По Среднеазиатской дороге], [ В колониях меннонитов: Ам-Тракт и Аулие-Ата].
В очерке «Бродячая Русь», при помощи очень простого литературного приема, сгруппированы факты, наблюдавшиеся автором в разное время и в разных пунктах северной Киргизской степи и уже ранее описанные им в печати. Это было необходимо, чтобы с известною полнотою обрисовать одну из любопытнейших сторон русского переселенческого движения.
_________
Ковыльная степь с рыхло-супесчаною, темно-бурою почвой; кое-где небольшие пятна, вроде солонца - белесоватая почва, едва прикрытая редкою полынью. Местами неширокие, беспорядочно раскиданные полосы киргизских пашен, с выжженными засухою посевами проса, вперемешку с десятками верст целинной пастбищной степи, на которой в это время не видно ни киргиз, ни киргизских стад. Затем, картина сразу изменяется: по обе стороны дороги, на несколько верст, тянутся сплошные пашни, уже не узкими полосками, а широкими «холстами» или «стеклами»; просо теряется в сплошном море пшеницы-кубанки, которая мало пострадала даже от одолевшей край засухи.
- Киргизские пашни? - спрашиваем едущего с нами волостного управителя.
- Нет, русские; в аренде земля у мужиков.
- Самую лучшую, видно, землю им сдали, что хлеб такой хороший?
- Земля, пожалуй, не лучше, а только они с осени пахали под перегар, да рано весной сеяли, - вот хлеб у них и взял силу до больших жаров. А наши киргизы поздно посеяли, - хлеб и посох.
Вот джиренькупинский базар: большой каменный волостной дом, довольно обширная базарная площадь, а в стороне - русский самовольный поселок, возникший лет двенадцать тому назад и с тех пор, с непреклонною верой в конечный успех, добивающийся земельного надела. Сначала этих самовольцев было всего-то четырнадцать семей - все больше мелкие торговцы, которые ютились около базара и скромно арендовали у местного аульного общества несколько десятков десятин пахотной степи. К 1895 году набралось уже до полусотни семей, опять-таки всякого сброда, собравшегося со всех концов русской земли, - и они уже начинают ходатайствовать об отводе им, распоряжением правительства, земельного надела. Им отказывают; киргизы, которым наскучили постоянные распри и которые были бы рады избавиться от непрошенных гостей, решительно отказываются сдавать им землю в аренду, - тем не менее, поселенцы сидят и посейчас, и поселок разросся уже чуть не до трехсот домов. Местное начальство не перестает внушать крестьянам, что они не могут рассчитывать на отвод земельного надела. Но поселенцы - живые, притом русские люди; им нельзя дать подохнуть с голоду, - и то же начальство, поневоле, всякими мерами склоняет киргиз сдавать переселенцам, хотя бы на один посев, необходимую им землю. Это - история десятков, если не сотен русских самовольных поселений, раскинувшихся, то поодиночке, то группами, по всей северной полосе Киргизских степей. В Акмолинской и Тургайской области переселенцы, в конце концов, добились своего: им отвели или отводят земельные наделы, вырезывая для этого «излишние» земли из владения киргиз, и русская колонизация вошла в более или менее правильное русло. Не подлежит сомнению, что то же будет и в Уральской области, и что Джиренькупа́ из киргизского базара, рано или поздно, сделается большим русским поселением.
Омыв с себя дорожную пыль и грязь, отправляемся бродить по базарной площади. Вот ряд то войлочных, то дощатых лавок, одна - с луком и огурцами, другая - с паласами (ковры без ворса) и кошмою, третья - с дегтем, четвертая - с просом и мукою, а в конце - небольшой щепной ряд с оглоблями, колесами, осями и всякою лесною мелочью. По широкой улице, между лавок, бродят джиренькупинские поселенцы-крестьяне в самых разнообразных одеждах, красноречиво свидетельствующих о сбродном характере населения, и казаки-оренбуржцы из ближайших станиц, в фуражках с синими околышами; киргизы, верхами, то подъезягают к лавкам, купить какую-нибудь мелочь, то стоят посреди улицы живописными группами и оживленно разговаривают, обмениваясь новостями. Несколько в стороне скотский базар - неогороженная площадь, где такие же киргизы, крестьяне и казаки продают или покупают кто лошадь, кто корову, жестоко торгуясь и сопровождая торг бесконечными рукобитьями. И над всем этим жесточайшая пыль, покрывающая все сероватым налетом.
- Как у вас ноньче хлеба? - спрашиваю я, подходя к небольшой группе крестьян.
- Да разно, ваше почтение. Вот старожители, те вовремя посеяли - у них ничего хлеба, может, видали по дороге?..
- Какие это старожители?
- А сорок семь семей. У них вот уж седьмой год пятьсот десятин в аренде; они, значит, вовремя и спахали, и посеяли. Ну, а нас, новеньких-то, семей до двухсот; нам киргизцы вовсе не хотели земли сдавать. Спасибо уездному - сам на ихний сход приезжал, насилу уломал; да и то, только на год согласились сдать триста десятин - по полторы, значит, десятины на брата. Всю осень этак мы с ними пробились, - пахать, значит, пришлось весной, посев запоздал, ну, хлеб без мала что весь и пропал… Только которые частно землю укупили у киргизца, да вовремя спахали, у тех и хлеб есть.
- Ну, а потом что будете делать?
- Да что Господь даст, ваше почтение. Киргизцы уходить велят; опять же, и начальство объясняет, чтобы уходили, - надела, мол, не будет. Видно придется нам на другое место идти, где правительство земли отводит.
А глаза моего собеседника так лукаво поблескивают из-под густых бровей…
- А может, и милость от начальства выйдет, - вмешивается в разговор другой крестьянин, раньше молчавший: - Они, ведь, что? нехристи, орда, а мы царские, в солдатах служим, тяготы несем; не миновать того, что нам землю отведут; храм тоже Божий построили, неужто киргизцам оставлять?!
- А много вас здесь сидит?
- Да не сочтешь настояще; которые приходят, а которые и поуходили - позорились вовсе: когда засуха ударит - не родится хлеб; когда суслик повредит, аль кобылка; а когда и так случится, что сдадут киргизцы землю - частно, значит, потому по приговорам они не стали сдавать, - а потом и назад отберут.
- А глянется вам, - спрашиваю, - здешнее место?
- Чего тут глянется - худое вовсе место: глина да солонец! вот который год сидим, а хлеба настоящего не видали. Какое здесь житье! вот только тем и живешь, что около базара кой-чего промыслишь, а то кладь какую свезешь, кой-что заработаешь.
- Зачем же вы здесь сидите, хлопочете о наделе, когда место такое худое? Шли бы в Кустанайский уезд, где землю отводят!
- Да и поразошлись которые! Сколько народу на чугунке живет - зарабатывают. А которым все-таки жалко: землянки поскладали, какие ни на есть, опять же, храм Божий…
Подхожу к другой небольшой группе поселенцев. Опять те же вопросы: давно ли живут, какой хлеб, какие урожаи.
- Да не похвалишь больно здешние места! Слабый грунт: два раза кубанку посеешь, - на третий год она уж и не поднимается: приходится русскую пшеницу сеять, а на четвертый год разве уж только рожь родится. [Такие четыре посева подряд, без унаваживания и даже без пара, возможны, конечно, лишь при большом плодородии почвы. - Авт.]. Вот для проса - уж чего говорить! - хороша земля: по три года кряду падалица родится, по сту пудов дает, а то и больше.
- А пшеница?
- Да в добрый год сотню пудов даст с сороковой десятины, а то и сто двадцать.
- И чего ты зря говоришь! - вмешиваются другие крестьяне, прислушивавшиеся к нашему разговору: - Ты, что ль, Петруха, по сту пудов намолачивал? Вот люди по десятку лет живут, а все голодают, по сороку десятин которые сеют, а все хлеба нет! Тридцать да сорок пудов - вот здешние урожаи, да и то в добрый год!..
- Оно, конечно, - начинает выпутываться сконфуженный Петруха, сообразивший, что попал не в тот тон, которого следовало держаться с наезжим, неведомо по каким делам, барином: - Земля здесь, известно, жидкая, слабая; вот у казаков - у тех земля! и урожаи у них не нашинские!
- Ладно, рассказывай, - вмешивается стоящий тут же синий околыш, - грунт один, да еще здесь свежая земля, вековечная, а у нас на линии уж сколько ее, матушку, ковыряют!
Проходят мимо киргиз и крестьянин, оживленно разговаривающие по-киргизски.
- Все у вас по-киргизски говорят?
- Все-то не все: из стариков мало которые выучились, а молодяжник, пожалуй, и все говорят по-ихнему. Нельзя - живем с ними, как не говорить… Кунаки тоже у которых есть - они на это охочи; придет - сейчас давай ему чаю, кренделей. Ну, вестимо, и сам угостит, коли к нему приедешь, - просты они на этот счет: и барана зарежет! Можно с ними жить-то! Конечно, сдаст он тебе землю, ну, тут уж от него не отделаешься: то тем угости, то того дай; а не угодишь - отнимет землю, и нет на него управы, потому частно мы у них арендуем, без бумаги. Ну, конечно, и мы тоже: заплотишь ему за пять десятин или за десять, - а кто их мерил, десятины-то! Вот только сейчас опасаться стали: землю, мол, под поселок отнимут; ну, и норовят - как бы нас выжить…
Еще группа крестьян, какого-то неопределенного обличья - не то хохлы, не то великороссы: оказывается, нечто среднее: переселенцы-куряне, успевшие пожить и «на Донщине», и «на Самаре», и на «господском» участке в Оренбургском войске. Опять те же разговоры: земля, урожаи, храм Божий, надежды на милость начальства. Один из разговаривающих не перестает в меня внимательно всматриваться.
- Ровно, ваше благородие, я вас уж видал, - говорит он, наконец, обращаясь ко мне, - вы в Боровском поселке, под Кустанаем, бывали?
- Бывал, - отвечаю я: действительно, семь лет тому назад я объезжал поселки Кустанайского уезда, изучая земельные отношения русских поселенцев.
- Ну, вот, стариков вы звали, про землю расспрашивали, - и я тут был, рассказывал.
- Так ты и в Боровском поселке тоже успел пожить? - изумляется мой товарищ по поездке, ранее уже выслушавший длинное повествование о скитаниях нашего собеседника. - Когда это ты поспел?!
Кустанай (Николаевск). Начало XX века
- Да ведь мне, ваше благородие, шестой десяток доходит, а с отцовщины-то меня еще дед увел, махонький я был. Я еще и в Кустанае жил, в вольном городе из первых жителей был, как начальство наклик делало, Кустанай населять. [Кустанай - ныне уездный город Тургайской области, в 300 верстах южнее Челябинска. Город возник в 1878 году, по инициативе местной администрации, и сделался центром самовольной русской колонизации северной Тургайской степи. Историю его см. в моей книге «Переселенцы-арендаторы Тургайской области», Спб., 1896.].
- Что же, хорошо было в вольном городе?
- Больно хорошо!.. Народу первое время мало было, киргизы вовсе были просты, землю задаром отдавали: почествуешь его немножко, дашь ему там зеркальце или что-нибудь такое, - он земли без меры отведет: паши сколько хошь. Выгон тоже городской пахали - первые года он неделеный был; у кого сколько силы было, столько и запахивал. Ну, опять же, и воля была: начальства никакого не было; из писарей только какой-то был, Ивановым звали; мы его в старосты выбрали; он у нас всеми делами и правил. Потом уж стали начальство присылать: судья приехал, из киргизцев, потом лесничий, уездный стал наезжать, - ну, тоже, и на них поначалу мало глядели. Как что с киргизцами выйдет - сейчас в дреколья, аль там чего. Народ тоже всякий был: с каторги которые попали, беглые, значит. Киргизцы-то, как стали споры насчет земли выходить, к лошадям нашим стали подбираться: как на меже чего выйдет - глядишь, лошадей десятка аль полуторых как не бывало. Ну, наши тоже спуску не давали: на кого подумают - без суда вешали, да в колодцах топили: которых, уж правду сказать, пожалуй, и занапрасно. Троих киргизцев у судьи в ограде убили - сам едва живой ушел: ты, мол, сам из орды, конокрадов укрываешь… Лес рубить в Ары́ [Аракарагайский бор, недалеко от Кустаная.], бывало, по сотне подвод зараз выезжало - полещик и подступиться не смел: разве на какого одинокого нападет, опишет. Лесничий приехал, стал лес продавать, - а народ на него: где, мол, у тебя царская золотая грамота?! Хорошо - судья подъехал, улестил народ, а то бы и лесничего, пожалуй, порешили… а пока суд да дело - лес-то весь по дворам растащили; так лесничий ни с чем остался. На уездного раз насели - за попом послал, тот с иконой вышел; насилу угомонился народ!.. Ну, потом уж того не стало: казаков в Кустанае поставили, уездный на жительство перешел. Ну, тоже не сразу смирились: только с голодного году - вот тому десяток лет был, аль поболе - присмирели: поразбрелись тоже которые: кто на Ишим ушел - знаете, небось, под Кочетовом городом [Кокчетав Акмолинской обл. - одно из переселенческих эльдорадо.] - там наших мно-ого; кто в Ташкент, кто в поселки да на хутора - без мала что половина народу поразбежалась…
- И ты в то время ушел из Кустаная?..
- Нет, я-то пораньше, годов за пять: шесть лет я прожил в Кустанае. Утеснение стало, городскую землю всю повыпахали, хлеб не стал родиться; ну, которые у киргизцев покортомили землю, - а я так себе расположил, что лучше в деревне жить. В те поры Игнатий Семенов - может, припомните, ваше благородие, он тоже к вам приходил, как вы народ опрашивали, - стал народ собирать на Боровое озеро. Ну, я дом свой продал - хороший барыш взял, потому в то время, народу еще много приходило в Кустанай, - да и перешел на Боровое.
- Ну, что же?
- Да ничего - годов десяток прожил. Поначалу общество-то маленькое было. Я как пришел, домов десятка три застал, с пятком, пожалуй. Ладов тоже больших не было: поначалу-то, сказывают, тихо было, смирно: паши, пока в умаленье были, киргизцев не трогали, аренду платили, да и киргизцы нашим тоже уважали. Много народу не хотели киргизы пускать: себе, мол, земля нужна. А потом из Кустаная Худяковы перешли - пять семей их было разом, пятьдесят рублей за прием заплатили; киргизцы-то, как такие деньги увидели, ровно сбесились; кто придет - переночевать не дают - де́ньга, мол, надо; кто переночует - утром уж приходят: давай деньги, не то ступай вон. Которые из них поумней, пытали унимать прочих, а они хоть бы что: «Земля, - говорят, - много, сдавай больше». Опять же, и Игнатий Семенов своею волею тоже принимать стал народ; ни общества не спрашивал, ни киргизцев, а так, самовольно: могарыча возьмет, там, пятерку или десятку, глядя по состоянию, да и пишет в список; в два года эдак за сто семей напринимали. Ну, тут уж киргизцы видят - дело плохо, большое село стало, да и наши тоже им спуску давать не стали. Почали киргизцы нас выживать: озеро купцу Поспелову сдали - тот нас и водой стал теснить, и моху не стал давать, аль рыбки половить; спасибо уездному - Поспелова прогнал и озеро нам велел сдать. Пришел срок нашим усадьбам - у нас под усадьбы место на десять лет было окортомлено, от общества ихнего; киргизцы говорят: не станем больше вам сдавать, ступайте себе куда хотите. Ну, опять уездный выезжал: сход ихний собрал, и так их, и этак - и кричал на них, и добром говорил - ну, сдали опять место под поселок да под выгон. А сейчас, сказывают, им уж и настоящая нарезка вышла - землемеры приезжали, года два ходили.
- Ну, а ты-то что же?
- Да я, барин, не стал жить: тоже, как земля повыпахалась, из Борового много народу поразошлось: кто на Ишим же ушел, кто по аулам стал жить у киргиз, исполу пахать, кто под хутор око́ртомил землю. Ну, я тоже пошел, - на Аульекуле озере года два пожил.
- Это что за озеро?
- А за Ара́ми, по Тургайской дороге. Школа там волостная была, киргизцы под нее землю отвели. Ну, крестьяне про это спознали и стали проситься на жительство. Пошли к инспектору, который насчет училищ, - а тот говорит: «Проситесь у губернатора». Сождали губернатора, как он ехал, - стали прошение подавать. А тот им: «Ладно, - говорит, мне что, - селитесь, коли инспектор дозволит; а только, - говорит, - насчет земли сходитесь с киргизцами по согласию; надела, мол, вам не будет». Ну, мы опять к инспектору, - тот бумагу дал к учителю, - учитель и места отвел под усадьбы, на самой меже участка. Поначалу туговато пришлось: хлопотали насчет выгону да полевой земли - к уездному начальнику прошения подавали; губернатор проезжал - ему подавали, - ничего не выходит: «Я, - говорит, - жить вам дозволил на участке, ежели глянется, а насчет земли ничего не могу - земля киргизская». А киргизцы земли не сдают; мы их и так и этак - не дают приговора на землю, да и только: не хотим, мол, а то у нас землю под поселок возьмут. Так и жили - кто частно снимет, сколько ему надо, кто из третьей части с киргизцами пашет. А дождались-таки своего: в третьем год и туды землемер приехал, надел стал отводить. Только не ладно каково то отвел: пашня далеко, покоса нет, к самому поселку казенный лес подошел, - я и не стал там жить: прошел слух про Жиренькупу, продал я домашность, да и пошел сюда…
- А много здесь, в Джирень-купе, кустанайцев?
- Есть которые - со всего свету здесь народ сошелся. Вон мужичок стоит - тот в Актюбинском уезде жил, на Новоуральском хуторе.
- А родом ты откуда? - обратился я к указанному мне, довольно молодому, здоровенному мужику в красной кумачной рубахе и плисовых шароварах.
- Отец-то Тульской губернии был. А я - уж на хуторе родился, в Уфимской губернии: башкирский участок наши отцы купили, да хутора построили. Только не пожилось им там: пока земля была непаханая - хорошо родился хлеб; а как повыпахалась - хоть сей, хоть нет. Продали землю и пошли по арендам жить: кто у башкир же покортомил землю, а кто - офицерские участки; мой вот родитель - он не больно справный был, так пошел на линию, у казаков землю снимал, в Орском уезде. Пожил годов с десяток - тоже житья не стало, станичники прижимать начали; и за усадьбу подай, и за скотину, и за водопой, и за то, и за другое, а под конец от ихнего начальства приказ вышел: вовсе не сдавать земли иногородним. Поглядел мой родитель, да и пошел жить в Новоуральский хутор.
- Как же он туда попал?
- А ходатель сговорил. Отец-то, как выжили его из станицы, с месяц в Орском городе прожил - место призыскивал. Ну, еще с одним мужичком они сговорились, да и высмотрели место на киргизской земле. Киргизцы - те ничего: живите, мол, земли у нас достаточно. Восемь кибиток их было. Сделали наши условие: поселку быть не больше пятнадцати домов, под жилье да огороды место на самом Урале, под хлебопашество - сколько нужно; плата - двести рублев в год. Написали условие - к уездному пошли дозволения просить. Да не тут-то было: «Ты, - говорит, - мне приговор от аульного схода подай, а то я почем знаю, кто вам землю отдал - может, и не его земля». Собрали сход - ден шесть поили и кормили выборных, подарки им давали - без мала полтысячи рублей приговор стал.
- Что же, набрали пятнадцать дворов.
- Какое тебе пятнадцать!.. один за одним - за полсотни набралось. Много из-за этого спору было в обществе: условие-то с киргизцами на шестерых хозяев было писано - они и принимали новеньких; а прочим обидно - зачем, мол, эти шестеро приемными деньгами да магарычами пользуются - ренду, мол, все собча́ платим. До уездного доходило - тот велел деньги промеж всех делить. С киргизцами тоже много было делов. Как от наших они деньги получили за первый год - не поделили как-то промеж себя, пошли у них споры да тяжбы - до того дело дошло, что аул надвое разделился. А в поселке как набралось много народу - земли-то, которую спервоначатия окортомили, и не хватило. Стали киргизов улещать - чтоб еще земли сдали; четверо киргизцев согласились, а четверо - нет. Бились-бились - нет промеж их согласия. Поделили киргизцы землю напополам - четверо свою землю нам отдали, а Берестан Баймуратов да еще трое так и не сдали; а земля-то ихняя под самый поселок подошла; потравы тут всякие пошли, Берестан с прошениями до губернатора доходил: наши у них скот загоняют, они у наших посевы травят; ну, побились, побились, да и пошли прочь - отец мой, значит, да еще которые. Потом слыхать, у них и суды были, и бои выходили - не дай Бог...
- А вы что же, прямо сюда?
- Нет, еще на хуторе пожили годов пяток, за Актюбой; Каргала есть речка - больно хороши места!.. Впятером сняли землю у киргизцев. Ну, тут спокойно жили, хорошо: товарищи собрались спокойные, хорошие. Киргизцы тоже смирёные попались, земля - отдай все и мало.
- Что же вы не остались жить?
- Да от начальства запрещение вышло: мы-то, как контракт отошел, ладили было оставаться; условие написали, аульный сход угостили - все честь-честью. Пошли к уездному начальнику - ан нет: новые, говорит, порядки вышли: землю арендовать от волостного схода. Посудили мы - порядили, потолковали с тем да с другим - выходит несходное дело: волостному управителю дай, да писарю дай, всем выборным по пятерке, да угощать их, а киргизы, чья земля, тоже несогласны: «Наша, - говорят, - земля, не позволим волостному сходу нашу землю сдавать». Побились-побились, да и ушли…
Материалы о Кустанае и других населенных пунктах Тургайской области:
https://rus-turk.livejournal.com/561152.html
См. также:
• П. И. Небольсин. Рассказы проезжего;
• В. А. Остафьев. Землевладение и земледелие Сибирского казачьего войска.
Другие отрывки: [ Из степных впечатлений], [ По Среднеазиатской дороге], [ В колониях меннонитов: Ам-Тракт и Аулие-Ата].
В очерке «Бродячая Русь», при помощи очень простого литературного приема, сгруппированы факты, наблюдавшиеся автором в разное время и в разных пунктах северной Киргизской степи и уже ранее описанные им в печати. Это было необходимо, чтобы с известною полнотою обрисовать одну из любопытнейших сторон русского переселенческого движения.
_________
Ковыльная степь с рыхло-супесчаною, темно-бурою почвой; кое-где небольшие пятна, вроде солонца - белесоватая почва, едва прикрытая редкою полынью. Местами неширокие, беспорядочно раскиданные полосы киргизских пашен, с выжженными засухою посевами проса, вперемешку с десятками верст целинной пастбищной степи, на которой в это время не видно ни киргиз, ни киргизских стад. Затем, картина сразу изменяется: по обе стороны дороги, на несколько верст, тянутся сплошные пашни, уже не узкими полосками, а широкими «холстами» или «стеклами»; просо теряется в сплошном море пшеницы-кубанки, которая мало пострадала даже от одолевшей край засухи.
- Киргизские пашни? - спрашиваем едущего с нами волостного управителя.
- Нет, русские; в аренде земля у мужиков.
- Самую лучшую, видно, землю им сдали, что хлеб такой хороший?
- Земля, пожалуй, не лучше, а только они с осени пахали под перегар, да рано весной сеяли, - вот хлеб у них и взял силу до больших жаров. А наши киргизы поздно посеяли, - хлеб и посох.
Вот джиренькупинский базар: большой каменный волостной дом, довольно обширная базарная площадь, а в стороне - русский самовольный поселок, возникший лет двенадцать тому назад и с тех пор, с непреклонною верой в конечный успех, добивающийся земельного надела. Сначала этих самовольцев было всего-то четырнадцать семей - все больше мелкие торговцы, которые ютились около базара и скромно арендовали у местного аульного общества несколько десятков десятин пахотной степи. К 1895 году набралось уже до полусотни семей, опять-таки всякого сброда, собравшегося со всех концов русской земли, - и они уже начинают ходатайствовать об отводе им, распоряжением правительства, земельного надела. Им отказывают; киргизы, которым наскучили постоянные распри и которые были бы рады избавиться от непрошенных гостей, решительно отказываются сдавать им землю в аренду, - тем не менее, поселенцы сидят и посейчас, и поселок разросся уже чуть не до трехсот домов. Местное начальство не перестает внушать крестьянам, что они не могут рассчитывать на отвод земельного надела. Но поселенцы - живые, притом русские люди; им нельзя дать подохнуть с голоду, - и то же начальство, поневоле, всякими мерами склоняет киргиз сдавать переселенцам, хотя бы на один посев, необходимую им землю. Это - история десятков, если не сотен русских самовольных поселений, раскинувшихся, то поодиночке, то группами, по всей северной полосе Киргизских степей. В Акмолинской и Тургайской области переселенцы, в конце концов, добились своего: им отвели или отводят земельные наделы, вырезывая для этого «излишние» земли из владения киргиз, и русская колонизация вошла в более или менее правильное русло. Не подлежит сомнению, что то же будет и в Уральской области, и что Джиренькупа́ из киргизского базара, рано или поздно, сделается большим русским поселением.
Омыв с себя дорожную пыль и грязь, отправляемся бродить по базарной площади. Вот ряд то войлочных, то дощатых лавок, одна - с луком и огурцами, другая - с паласами (ковры без ворса) и кошмою, третья - с дегтем, четвертая - с просом и мукою, а в конце - небольшой щепной ряд с оглоблями, колесами, осями и всякою лесною мелочью. По широкой улице, между лавок, бродят джиренькупинские поселенцы-крестьяне в самых разнообразных одеждах, красноречиво свидетельствующих о сбродном характере населения, и казаки-оренбуржцы из ближайших станиц, в фуражках с синими околышами; киргизы, верхами, то подъезягают к лавкам, купить какую-нибудь мелочь, то стоят посреди улицы живописными группами и оживленно разговаривают, обмениваясь новостями. Несколько в стороне скотский базар - неогороженная площадь, где такие же киргизы, крестьяне и казаки продают или покупают кто лошадь, кто корову, жестоко торгуясь и сопровождая торг бесконечными рукобитьями. И над всем этим жесточайшая пыль, покрывающая все сероватым налетом.
- Как у вас ноньче хлеба? - спрашиваю я, подходя к небольшой группе крестьян.
- Да разно, ваше почтение. Вот старожители, те вовремя посеяли - у них ничего хлеба, может, видали по дороге?..
- Какие это старожители?
- А сорок семь семей. У них вот уж седьмой год пятьсот десятин в аренде; они, значит, вовремя и спахали, и посеяли. Ну, а нас, новеньких-то, семей до двухсот; нам киргизцы вовсе не хотели земли сдавать. Спасибо уездному - сам на ихний сход приезжал, насилу уломал; да и то, только на год согласились сдать триста десятин - по полторы, значит, десятины на брата. Всю осень этак мы с ними пробились, - пахать, значит, пришлось весной, посев запоздал, ну, хлеб без мала что весь и пропал… Только которые частно землю укупили у киргизца, да вовремя спахали, у тех и хлеб есть.
- Ну, а потом что будете делать?
- Да что Господь даст, ваше почтение. Киргизцы уходить велят; опять же, и начальство объясняет, чтобы уходили, - надела, мол, не будет. Видно придется нам на другое место идти, где правительство земли отводит.
А глаза моего собеседника так лукаво поблескивают из-под густых бровей…
- А может, и милость от начальства выйдет, - вмешивается в разговор другой крестьянин, раньше молчавший: - Они, ведь, что? нехристи, орда, а мы царские, в солдатах служим, тяготы несем; не миновать того, что нам землю отведут; храм тоже Божий построили, неужто киргизцам оставлять?!
- А много вас здесь сидит?
- Да не сочтешь настояще; которые приходят, а которые и поуходили - позорились вовсе: когда засуха ударит - не родится хлеб; когда суслик повредит, аль кобылка; а когда и так случится, что сдадут киргизцы землю - частно, значит, потому по приговорам они не стали сдавать, - а потом и назад отберут.
- А глянется вам, - спрашиваю, - здешнее место?
- Чего тут глянется - худое вовсе место: глина да солонец! вот который год сидим, а хлеба настоящего не видали. Какое здесь житье! вот только тем и живешь, что около базара кой-чего промыслишь, а то кладь какую свезешь, кой-что заработаешь.
- Зачем же вы здесь сидите, хлопочете о наделе, когда место такое худое? Шли бы в Кустанайский уезд, где землю отводят!
- Да и поразошлись которые! Сколько народу на чугунке живет - зарабатывают. А которым все-таки жалко: землянки поскладали, какие ни на есть, опять же, храм Божий…
Подхожу к другой небольшой группе поселенцев. Опять те же вопросы: давно ли живут, какой хлеб, какие урожаи.
- Да не похвалишь больно здешние места! Слабый грунт: два раза кубанку посеешь, - на третий год она уж и не поднимается: приходится русскую пшеницу сеять, а на четвертый год разве уж только рожь родится. [Такие четыре посева подряд, без унаваживания и даже без пара, возможны, конечно, лишь при большом плодородии почвы. - Авт.]. Вот для проса - уж чего говорить! - хороша земля: по три года кряду падалица родится, по сту пудов дает, а то и больше.
- А пшеница?
- Да в добрый год сотню пудов даст с сороковой десятины, а то и сто двадцать.
- И чего ты зря говоришь! - вмешиваются другие крестьяне, прислушивавшиеся к нашему разговору: - Ты, что ль, Петруха, по сту пудов намолачивал? Вот люди по десятку лет живут, а все голодают, по сороку десятин которые сеют, а все хлеба нет! Тридцать да сорок пудов - вот здешние урожаи, да и то в добрый год!..
- Оно, конечно, - начинает выпутываться сконфуженный Петруха, сообразивший, что попал не в тот тон, которого следовало держаться с наезжим, неведомо по каким делам, барином: - Земля здесь, известно, жидкая, слабая; вот у казаков - у тех земля! и урожаи у них не нашинские!
- Ладно, рассказывай, - вмешивается стоящий тут же синий околыш, - грунт один, да еще здесь свежая земля, вековечная, а у нас на линии уж сколько ее, матушку, ковыряют!
Проходят мимо киргиз и крестьянин, оживленно разговаривающие по-киргизски.
- Все у вас по-киргизски говорят?
- Все-то не все: из стариков мало которые выучились, а молодяжник, пожалуй, и все говорят по-ихнему. Нельзя - живем с ними, как не говорить… Кунаки тоже у которых есть - они на это охочи; придет - сейчас давай ему чаю, кренделей. Ну, вестимо, и сам угостит, коли к нему приедешь, - просты они на этот счет: и барана зарежет! Можно с ними жить-то! Конечно, сдаст он тебе землю, ну, тут уж от него не отделаешься: то тем угости, то того дай; а не угодишь - отнимет землю, и нет на него управы, потому частно мы у них арендуем, без бумаги. Ну, конечно, и мы тоже: заплотишь ему за пять десятин или за десять, - а кто их мерил, десятины-то! Вот только сейчас опасаться стали: землю, мол, под поселок отнимут; ну, и норовят - как бы нас выжить…
Еще группа крестьян, какого-то неопределенного обличья - не то хохлы, не то великороссы: оказывается, нечто среднее: переселенцы-куряне, успевшие пожить и «на Донщине», и «на Самаре», и на «господском» участке в Оренбургском войске. Опять те же разговоры: земля, урожаи, храм Божий, надежды на милость начальства. Один из разговаривающих не перестает в меня внимательно всматриваться.
- Ровно, ваше благородие, я вас уж видал, - говорит он, наконец, обращаясь ко мне, - вы в Боровском поселке, под Кустанаем, бывали?
- Бывал, - отвечаю я: действительно, семь лет тому назад я объезжал поселки Кустанайского уезда, изучая земельные отношения русских поселенцев.
- Ну, вот, стариков вы звали, про землю расспрашивали, - и я тут был, рассказывал.
- Так ты и в Боровском поселке тоже успел пожить? - изумляется мой товарищ по поездке, ранее уже выслушавший длинное повествование о скитаниях нашего собеседника. - Когда это ты поспел?!
Кустанай (Николаевск). Начало XX века
- Да ведь мне, ваше благородие, шестой десяток доходит, а с отцовщины-то меня еще дед увел, махонький я был. Я еще и в Кустанае жил, в вольном городе из первых жителей был, как начальство наклик делало, Кустанай населять. [Кустанай - ныне уездный город Тургайской области, в 300 верстах южнее Челябинска. Город возник в 1878 году, по инициативе местной администрации, и сделался центром самовольной русской колонизации северной Тургайской степи. Историю его см. в моей книге «Переселенцы-арендаторы Тургайской области», Спб., 1896.].
- Что же, хорошо было в вольном городе?
- Больно хорошо!.. Народу первое время мало было, киргизы вовсе были просты, землю задаром отдавали: почествуешь его немножко, дашь ему там зеркальце или что-нибудь такое, - он земли без меры отведет: паши сколько хошь. Выгон тоже городской пахали - первые года он неделеный был; у кого сколько силы было, столько и запахивал. Ну, опять же, и воля была: начальства никакого не было; из писарей только какой-то был, Ивановым звали; мы его в старосты выбрали; он у нас всеми делами и правил. Потом уж стали начальство присылать: судья приехал, из киргизцев, потом лесничий, уездный стал наезжать, - ну, тоже, и на них поначалу мало глядели. Как что с киргизцами выйдет - сейчас в дреколья, аль там чего. Народ тоже всякий был: с каторги которые попали, беглые, значит. Киргизцы-то, как стали споры насчет земли выходить, к лошадям нашим стали подбираться: как на меже чего выйдет - глядишь, лошадей десятка аль полуторых как не бывало. Ну, наши тоже спуску не давали: на кого подумают - без суда вешали, да в колодцах топили: которых, уж правду сказать, пожалуй, и занапрасно. Троих киргизцев у судьи в ограде убили - сам едва живой ушел: ты, мол, сам из орды, конокрадов укрываешь… Лес рубить в Ары́ [Аракарагайский бор, недалеко от Кустаная.], бывало, по сотне подвод зараз выезжало - полещик и подступиться не смел: разве на какого одинокого нападет, опишет. Лесничий приехал, стал лес продавать, - а народ на него: где, мол, у тебя царская золотая грамота?! Хорошо - судья подъехал, улестил народ, а то бы и лесничего, пожалуй, порешили… а пока суд да дело - лес-то весь по дворам растащили; так лесничий ни с чем остался. На уездного раз насели - за попом послал, тот с иконой вышел; насилу угомонился народ!.. Ну, потом уж того не стало: казаков в Кустанае поставили, уездный на жительство перешел. Ну, тоже не сразу смирились: только с голодного году - вот тому десяток лет был, аль поболе - присмирели: поразбрелись тоже которые: кто на Ишим ушел - знаете, небось, под Кочетовом городом [Кокчетав Акмолинской обл. - одно из переселенческих эльдорадо.] - там наших мно-ого; кто в Ташкент, кто в поселки да на хутора - без мала что половина народу поразбежалась…
- И ты в то время ушел из Кустаная?..
- Нет, я-то пораньше, годов за пять: шесть лет я прожил в Кустанае. Утеснение стало, городскую землю всю повыпахали, хлеб не стал родиться; ну, которые у киргизцев покортомили землю, - а я так себе расположил, что лучше в деревне жить. В те поры Игнатий Семенов - может, припомните, ваше благородие, он тоже к вам приходил, как вы народ опрашивали, - стал народ собирать на Боровое озеро. Ну, я дом свой продал - хороший барыш взял, потому в то время, народу еще много приходило в Кустанай, - да и перешел на Боровое.
- Ну, что же?
- Да ничего - годов десяток прожил. Поначалу общество-то маленькое было. Я как пришел, домов десятка три застал, с пятком, пожалуй. Ладов тоже больших не было: поначалу-то, сказывают, тихо было, смирно: паши, пока в умаленье были, киргизцев не трогали, аренду платили, да и киргизцы нашим тоже уважали. Много народу не хотели киргизы пускать: себе, мол, земля нужна. А потом из Кустаная Худяковы перешли - пять семей их было разом, пятьдесят рублей за прием заплатили; киргизцы-то, как такие деньги увидели, ровно сбесились; кто придет - переночевать не дают - де́ньга, мол, надо; кто переночует - утром уж приходят: давай деньги, не то ступай вон. Которые из них поумней, пытали унимать прочих, а они хоть бы что: «Земля, - говорят, - много, сдавай больше». Опять же, и Игнатий Семенов своею волею тоже принимать стал народ; ни общества не спрашивал, ни киргизцев, а так, самовольно: могарыча возьмет, там, пятерку или десятку, глядя по состоянию, да и пишет в список; в два года эдак за сто семей напринимали. Ну, тут уж киргизцы видят - дело плохо, большое село стало, да и наши тоже им спуску давать не стали. Почали киргизцы нас выживать: озеро купцу Поспелову сдали - тот нас и водой стал теснить, и моху не стал давать, аль рыбки половить; спасибо уездному - Поспелова прогнал и озеро нам велел сдать. Пришел срок нашим усадьбам - у нас под усадьбы место на десять лет было окортомлено, от общества ихнего; киргизцы говорят: не станем больше вам сдавать, ступайте себе куда хотите. Ну, опять уездный выезжал: сход ихний собрал, и так их, и этак - и кричал на них, и добром говорил - ну, сдали опять место под поселок да под выгон. А сейчас, сказывают, им уж и настоящая нарезка вышла - землемеры приезжали, года два ходили.
- Ну, а ты-то что же?
- Да я, барин, не стал жить: тоже, как земля повыпахалась, из Борового много народу поразошлось: кто на Ишим же ушел, кто по аулам стал жить у киргиз, исполу пахать, кто под хутор око́ртомил землю. Ну, я тоже пошел, - на Аульекуле озере года два пожил.
- Это что за озеро?
- А за Ара́ми, по Тургайской дороге. Школа там волостная была, киргизцы под нее землю отвели. Ну, крестьяне про это спознали и стали проситься на жительство. Пошли к инспектору, который насчет училищ, - а тот говорит: «Проситесь у губернатора». Сождали губернатора, как он ехал, - стали прошение подавать. А тот им: «Ладно, - говорит, мне что, - селитесь, коли инспектор дозволит; а только, - говорит, - насчет земли сходитесь с киргизцами по согласию; надела, мол, вам не будет». Ну, мы опять к инспектору, - тот бумагу дал к учителю, - учитель и места отвел под усадьбы, на самой меже участка. Поначалу туговато пришлось: хлопотали насчет выгону да полевой земли - к уездному начальнику прошения подавали; губернатор проезжал - ему подавали, - ничего не выходит: «Я, - говорит, - жить вам дозволил на участке, ежели глянется, а насчет земли ничего не могу - земля киргизская». А киргизцы земли не сдают; мы их и так и этак - не дают приговора на землю, да и только: не хотим, мол, а то у нас землю под поселок возьмут. Так и жили - кто частно снимет, сколько ему надо, кто из третьей части с киргизцами пашет. А дождались-таки своего: в третьем год и туды землемер приехал, надел стал отводить. Только не ладно каково то отвел: пашня далеко, покоса нет, к самому поселку казенный лес подошел, - я и не стал там жить: прошел слух про Жиренькупу, продал я домашность, да и пошел сюда…
- А много здесь, в Джирень-купе, кустанайцев?
- Есть которые - со всего свету здесь народ сошелся. Вон мужичок стоит - тот в Актюбинском уезде жил, на Новоуральском хуторе.
- А родом ты откуда? - обратился я к указанному мне, довольно молодому, здоровенному мужику в красной кумачной рубахе и плисовых шароварах.
- Отец-то Тульской губернии был. А я - уж на хуторе родился, в Уфимской губернии: башкирский участок наши отцы купили, да хутора построили. Только не пожилось им там: пока земля была непаханая - хорошо родился хлеб; а как повыпахалась - хоть сей, хоть нет. Продали землю и пошли по арендам жить: кто у башкир же покортомил землю, а кто - офицерские участки; мой вот родитель - он не больно справный был, так пошел на линию, у казаков землю снимал, в Орском уезде. Пожил годов с десяток - тоже житья не стало, станичники прижимать начали; и за усадьбу подай, и за скотину, и за водопой, и за то, и за другое, а под конец от ихнего начальства приказ вышел: вовсе не сдавать земли иногородним. Поглядел мой родитель, да и пошел жить в Новоуральский хутор.
- Как же он туда попал?
- А ходатель сговорил. Отец-то, как выжили его из станицы, с месяц в Орском городе прожил - место призыскивал. Ну, еще с одним мужичком они сговорились, да и высмотрели место на киргизской земле. Киргизцы - те ничего: живите, мол, земли у нас достаточно. Восемь кибиток их было. Сделали наши условие: поселку быть не больше пятнадцати домов, под жилье да огороды место на самом Урале, под хлебопашество - сколько нужно; плата - двести рублев в год. Написали условие - к уездному пошли дозволения просить. Да не тут-то было: «Ты, - говорит, - мне приговор от аульного схода подай, а то я почем знаю, кто вам землю отдал - может, и не его земля». Собрали сход - ден шесть поили и кормили выборных, подарки им давали - без мала полтысячи рублей приговор стал.
- Что же, набрали пятнадцать дворов.
- Какое тебе пятнадцать!.. один за одним - за полсотни набралось. Много из-за этого спору было в обществе: условие-то с киргизцами на шестерых хозяев было писано - они и принимали новеньких; а прочим обидно - зачем, мол, эти шестеро приемными деньгами да магарычами пользуются - ренду, мол, все собча́ платим. До уездного доходило - тот велел деньги промеж всех делить. С киргизцами тоже много было делов. Как от наших они деньги получили за первый год - не поделили как-то промеж себя, пошли у них споры да тяжбы - до того дело дошло, что аул надвое разделился. А в поселке как набралось много народу - земли-то, которую спервоначатия окортомили, и не хватило. Стали киргизов улещать - чтоб еще земли сдали; четверо киргизцев согласились, а четверо - нет. Бились-бились - нет промеж их согласия. Поделили киргизцы землю напополам - четверо свою землю нам отдали, а Берестан Баймуратов да еще трое так и не сдали; а земля-то ихняя под самый поселок подошла; потравы тут всякие пошли, Берестан с прошениями до губернатора доходил: наши у них скот загоняют, они у наших посевы травят; ну, побились, побились, да и пошли прочь - отец мой, значит, да еще которые. Потом слыхать, у них и суды были, и бои выходили - не дай Бог...
- А вы что же, прямо сюда?
- Нет, еще на хуторе пожили годов пяток, за Актюбой; Каргала есть речка - больно хороши места!.. Впятером сняли землю у киргизцев. Ну, тут спокойно жили, хорошо: товарищи собрались спокойные, хорошие. Киргизцы тоже смирёные попались, земля - отдай все и мало.
- Что же вы не остались жить?
- Да от начальства запрещение вышло: мы-то, как контракт отошел, ладили было оставаться; условие написали, аульный сход угостили - все честь-честью. Пошли к уездному начальнику - ан нет: новые, говорит, порядки вышли: землю арендовать от волостного схода. Посудили мы - порядили, потолковали с тем да с другим - выходит несходное дело: волостному управителю дай, да писарю дай, всем выборным по пятерке, да угощать их, а киргизы, чья земля, тоже несогласны: «Наша, - говорят, - земля, не позволим волостному сходу нашу землю сдавать». Побились-побились, да и ушли…
Материалы о Кустанае и других населенных пунктах Тургайской области:
https://rus-turk.livejournal.com/561152.html
См. также:
• П. И. Небольсин. Рассказы проезжего;
• В. А. Остафьев. Землевладение и земледелие Сибирского казачьего войска.